На ложе моём ночью искала я того, кого любит душа моя, искала его и не нашла его. (Песня Песней 3:1)
Возможно, она проезжала по тем улицам, где проходил он. Или, исполняя поручение епископа, переходил на правый берег и направлялся по улице Сент-Оноре или Сент-Тома. Их пути не раз могли скреститься, будто невидимые клинки. Она – в карете, он – пешком. Она могла бы выглянуть, заметить, поманить. Он тоже мог бы засмотреться.
Он был свободен! Во власти пьянящей юности. А юность, как белое бордо, легко ударяет в голову.
Забавно было бы вернуться в ту беззаботную повесть, испещренную легкомысленными стишками. Как бы она взглянула на него? На улице, у ворот Лувра, на площади Сорбонны, в приёмной Пале-Рояля. Заметила бы? Или равнодушно скользнула бы взглядом? Хм, красивый мальчик… И через мгновение погрузилась бы в прерванную партию, мысленно передвигая фигуры.
Возможно, их встреча, со смещением, искривлением, переплетением судеб, могла состояться только под сводом скриптория, в холодный весенний день, под бледными лучами, текущими сквозь мутные стекла. Судьба не устраивает встреч преждевременно, без того, чтобы душа не напиталась скорбью, обрела необходимый опыт, накопила бы в эфирном теле в равном количестве горечи разочарований и нектара надежды. Ибо сказано: «время любить, и время ненавидеть; время войне и время миру». Время встреч и время потерь.
Она встретила его в час, указанный судьбой, и в такой же назначенный час потеряла. Нечто схожее совершается и сейчас. Он не свободен. Рядом с ним женщина. Другая. Иной породы. Иного статуса.
Та бледная, с пятнами на лице, с утиной походкой, мало походила на достойную соперницу. Она была лёгким, досадливым препятствием, как забытый долг скаредному торговцу. Не случись того скандального происшествия, вся интрига легла бы в основу банальной пьесы. Муж, жена и любовница. Ещё одна разбавленная копия трагедии Еврипида.
Но покойница мало походила на Медею. Её ревнивого огня вряд ли хватило бы на то, чтобы соткать для соперницы пеплос, а затем убить своих детей. Дочь ювелира скорее извела бы себя или ожесточила мужа бесконечными жалобами. Судьба своим убийственным вмешательством оказала ей услугу, избавила от долгих мук.
А почему, собственно, долгих? Интрига могла быть короткой. Чем завершилось бы то первое свидание? Разочарованием? Раскаянием? Вернувшись в епископский альков, Клотильда могла бы почувствовать презрение к самой себе и отвращение к нему. Утолив каприз, она бы познала пресыщение.
Да и Геро, с его секретарской покорностью, мог быть неуклюж и однообразен. Не было бы драмы, кипящего отчаяния, ужаса и страсти. Было бы блёклое грехопадение, которое сами демоны занесли бы в свой кондуит, как заурядный проступок. И, зачитывая этот список князю тьмы, зевали бы от скуки.
Очень скоро сама Клотильда внесла бы эту историю в графу расходов. И поспешила бы забыть. Геро остался бы при своём: со своим брюзгливым епископом, вечно беременной женой, скулящей дочерью и нетопленной библиотекой. Несколько лет спустя он утратил бы сияние юности, его кожа приобрела бы землистый оттенок, глаза помутнели, волосы потускнели, голос стал бы сиплым от непроходящей простуды, в груди поселился бы сухой, лающий кашель и он закончил бы, как большинство фанатичных книжников, в чьих лёгких оседает книжная пыль, умер бы от затяжного кровохарканья, навечно погребённый под сводами читален, скриптория и заражённых больничных камер.
Своим вмешательством Клотильда разорвала эту цепь причин и следствий, изменила его судьбу. Вон как он был хорош, когда стоял там, у поленницы. Возмужавший, цветущий, обласканный солнцем.
По крайней мере, он должен быть благодарен за это перерождение, за это восстание из пепла, подобно фениксу. Даже за ту женщину, которая сейчас рядом с ним. Ибо эта женщина — её сводная сестра Жанет.
Она её дождалась. Соперницу. Это случилось скоро, будто судьба, боги, ангелы, демоны, мойры или снежноликие норны решили вновь подыграть ей, толкнув к неминуемой погибели. Все эти многочисленные божества скорей всего утомлены её бесконечными жалобами, её угрюмым недовольством, как бывают утомлены родители капризами своего ребенка. Она желала встречи с соперницей?
Так вот она, соперница, самоуверенная, торжествующая. Она желала убедиться в своей отверженности? Так вот оно, доказательство, сияющее, неопровержимое.
Это случилось в праздник Преображения Господня. Все потусторонние покровители, невидимые сводники, закулисные игроки, завистливые нимфы позаботились об осквернении этого праздника, дня Преображения грешной и смертной плоти человеческой в божественный сгусток света. Или они пожелали ей пережить нечто сходное, ибо страдание ей уготованное было степени наивысшей.
Страдание, её ожидающее, не могло разрешиться кратковременной дурнотой, бессонницей или потерей аппетита. Это страдание тоже вело к преображению, к очищению от дурных помыслов и самой погибели. Она сама будто тлеющая подспудным воспалением рана, копящая под повязкой желтоватый гной.
Умеренная ломота не даёт повода рану вскрыть, а припухлость по обугленным, сочащимся краям замедляет выздоровление. Хирургу предстоит решить и убедить пациента не ждать, не длить скопление вязкого субстрата, рассчитывая на чудесное увядание и сухость рубца, а принять боль, как спасительницу, погрузить в рану зонд, как исцеляющий перст. Неведомый лекарь решение принял. Исполнил то, о чем она тайно молилась.
На праздник Преображения отец Марво готовился отслужить торжественную мессу. В день предшествующий деревенская церквушка была убрана охапками полевых цветов и снопами пшеницы.
Пришедший из жаркой Палестины праздник предполагал чествование первых плодов, скупых даров сухих палестинских земель. В дождливой изнеженной Европе поклонение первым плодам земли из священнодействия обратилось в красивую формальность, в горстку мелких яблок и нагромождение цветов.
Да и прихожане давно не ожидали чудес преображения их плоти в столб ласкового пламени. Это ожидание так же обратилось в традицию, в отправление долга.
Но Клотильда, возможно, единственная из благодушной паствы, ожидала, если не преображения плоти, то, по крайней мере, некоторого смещения и некоторых перемен, сулящих ей становление будущего.
От Дельфины она знала, что Жанет прибыла накануне праздника в Лизиньи. Так же ей было известно, что хозяйка поместья, госпожа Бенуа, привечает в доме старого священника и посещает воскресную мессу. В праздник Преображения она непременно явится в церковь со всеми домочадцами.
Но примет ли в этом участие Жанет? В Париже она соблюдает правила и бывает на богослужениях в Нотр-Дам или часовне Сен-Шапель, когда того требует король. Здесь в провинциальной глуши она свободна и может позволить себе избавиться от маски излишней благости. Она приехала сюда не ради мессы, а ради тайного любовника. Не приятней было бы воспользоваться отсутствием любопытствующих, чтобы насладиться лишним часом?
Клотильда поступила бы именно так. Эта церемонная игра под заунывные песнопения, давно утратившие свою духовную составляющую, не стоит и мгновения, проведенного с Геро, но это она, давно иссохшая от тоски и голода, а то — Жанет, пресыщенная и умиротворенная его лаской. Она может позволить себе краткую разлуку, чтобы нагулять аппетит.
Отец Марво звал свою гостью к мессе ещё третьего дня, но Клотильда вновь отговорилась тем, что не желает быть узнанной, тем более, что из Лизиньи пожалует знатная прихожанка.
Герцогиня уже побывала в этой деревенской церквушке, имеющей сходство с купеческим баркасом, когда божий приют был пуст, а старый кюре ожидал в исповедальне за пыльной портьерой. Клотильда даже исповедовалась, но каялась с благоразумием опытного сапёра, заложившего под собственный дом пороховые заряды.
Она позволила себе признаться в одолевающей её тоске и приступах уныния, когда жизнь представляется затянувшимся спектаклем, без определенного сюжета, на что выслушала азбучные увещевания, на которые так щедры отцы церкви. Уповай, дочь моя, на милость Господню. Кому, как ни Ему, ведом потаённый смысл самых бессмысленных событий?
0
0