Лаврушинский переулок не был узким и захолустным, что огорчило Глину. Очередь к музею тянулась от входа почти до самого метро. Глина покрутила головой, выходя из автобуса, прикидывая, когда можно дать дёру, но Светлана Сергеевна больно толкнула её в спину, и Глина очутилась прямо у двери служебного входа. Воспитанников приюта решили впустить, минуя длинную очередь из туристов.
Глина впервые очутилась в музее, таком большом и известном, и её охватил какой-то безотчетный страх, она забыла о том, что собиралась убежать из приюта. Тревога сменилась дурнотой. Поборов позывы рвоты, Глина попыталась рассмотреть картины вокруг, неожиданно поняв, что находится возле «Трёх богатырей Васнецова». Оказывается, пока она боролась с тошнотой, прошла почти треть экскурсии. Скосив глаза, Глина заметила, что ромбики паркетных досок то приближались к её лицу, то удалялись. Подняв голову, Глина попыталась рассмотреть своими слезящимися глазами мужественные лики трёх удалых былинных героев, но неожиданно села на пол. Краем сознания она уловила странную фразу: «Слава богу, что, хотя бы одна».
Очнулась Глина уже в автобусе, который мирно катил обратно в приют. Вокруг все обсуждали увиденное и услышанное, детский смех и чавканье заполняли автобус. Всем дали по большому яблоку и пакету сока, только Глина не могла есть, потому что до сих пор её голова кружилась, а мысли были не на месте.
До вечера она пролежала в палате, а на ужин не пошла. Она корила себя за случившееся. Когда ещё представится возможность сбежать?
Утром медсестра пригласила её в кабинет и подробно расспросила Глину о том, почему ей стало плохо в музее. Глина ничего толком объяснить не могла, а старую игрушку – клоуна с ржавыми бубенцами на колпаке, злобно отшвырнула в угол. Медсестра, поджав губы, позвала Светлану Сергеевну.
— Галя, — ласково обратилась к ней воспитательница, — мы тебе не враги, не надо грубить и разбрасывать вещи. Мы выявляем способности наших воспитанников. Мы тебе хотим помочь.
Говоря с Глиной, воспитательница улыбалась, но глаза её оставались холодными. Глина смотрела на нее настороженно и недоверчиво.
— Мне стало плохо в музее потому, что я съела что-то несвежее за завтраком, — угрюмо сообщила она, — у меня кружилась голова и хотелось…
Воспитательница погладила Глину по голове.
— Тебе, наверное, обидно, что всем удалось посмотреть на знаменитые картины, а тебе – нет? Если ты будешь хорошо себя вести, то через неделю мы снова проведем экскурсию и возьмём тебя с собой.
Глина вернулась в комнату к цыганче и стала рисовать свои сны. Это было единственным заданием, которое здесь давали воспитанникам. Рисунки забирали и куда-то уносили. Глина посмотрела на календарь на стене. Через неделю начинался учебный год, вряд ли её повезут в обещанный музей. Снова начнутся математика и музыка, а эти уроки Глина терпеть не могла. «Интересно, в какую школу меня поведут? — размышляла Глина, — точно не в обещанный элитный лицей».
Однако, никакие уроки для неё и других выброшенных из «Божьей пчелы» воспитанников через неделю не начались. Некоторых приютских, которые жили в правом крыле, водили в школу неподалеку, но Глина, цыганча и ещё несколько подростков из левого крыла приюта слонялись без дела, рисовали и читали. А ещё их буквально заставляли играть с игрушками. Воспитатель пристально наблюдала за детьми и подростками, подсовывая им исключительно старых кукол, солдатиков и медведей. Глине казалось это какой-то изощренной формой издевательства, и объяснения таким поступкам она не находила.
Изредка кого-то из приютских увозили и привозили обратно, но куда и зачем возили ребят, Глине было неизвестно, а разговоры между воспитанниками не поощрялись. Несколько раз Глина проходила какие-то странные тесты. Ей предлагали угадать, что лежит в чёрной или белой коробке. Она не угадывала. Потом ей показывали старые потёртые фотографии взрослых и детей. Их странные, искаженные гримасами лица, Глине не нравились. Глине предложили пометить людей, у которых есть венец. Никакого венца или даже шляпы она не увидела и по выражению лица воспитательницы Светланы Сергеевны, Глина поняла, что тест провалила. Она вспоминала, что в «Божьей пчеле» ей предлагали поговорить со старыми игрушками, спрашивали о белых бусинах, но она искренне не понимала, чего от неё хотят толстый доктор Валентин Прокофьевич и директор клиники «Божья пчела». Было обидно, что нитку прозрачных крупных бусин в клинике у Глины отобрали. Перед глазами так и стояли жадные трясущиеся пальцы Валентина Прокофьевича, срывавшего с шеи Глины подарок Маринки.
Глина помнила, как после её осмотра большеглазая высокая Софья, скривила презрительно губы: «Даже намека на венец нет! Бесперспективна». Эта же Софья приезжала и на Комсомольскую, пыталась поговорить с Глиной, но та молчала, злобно рассматривая джинсовое платье девушки и длинную чёрную косу-змею, спускавшуюся на грудь. Таких на Песчановке называли «фифами», а здесь, в приюте, особенно не любили. Цыганча говорила, что Софья – любовница директора «Божьей пчелы» и имеет на него огромное влияние. Глине было всё равно, только хотелось дёрнуть за эту длинную косу изо всех сил, чтобы губы Максимовой скривились не от презрения, а от боли. Ведь это она была виной тому, что Глину и Маринку разлучили!
К концу второго месяца Глина заметила, что несколько подростков исчезли. Всезнающая цыганча, по секрету сказала Глине, что Лёню и ещё двоих признали совершенно бесперспективными, и отправили к родителям.
Глина подумала, что её тоже могут отправить к родителям, раз она проваливает все тесты, и ободрилась. Вместо того, чтобы рисовать тревожные и страшные сюжеты её снов, Глина рисовала зайчиков и котят, а её рисунки сразу же забирала Светлана Сергеевна.
Однажды Глине приснился сон о том, что всех воспитанников приюта вывезли в лес, расстреляли из автомата, а потом, когда тела упали в овраг, Светлана Сергеевна и Софья Максимова навалили сверху на трупы тяжёлые комья земли. Глине снилось, что в её живот попала пуля, горячая и мучительно разрывающая все внутренности болью. Наутро Глина обнаружила, что спала лицом в подушку, а на ночной рубашке и простыне — большие бурые пятна. Испугавшись, она закричала, но старшая цыганча сразу же объяснила ей, что от этого не умирают, а наоборот, ею теперь заинтересуются в «Пчеле».
Медсестра показала Глине как пользоваться марлевыми прокладками, а вечером в приют приехал Валентин Прокофьевич. Он был приветлив и показал Глине фотографию Маринки. Наряженная как кукла, в платье в горошек, скособоченная Маринка сидела на высоком стуле. На её лице застыла знакомая Глине улыбка.
— Твоя сестра делает успехи, — сообщил Валентин Прокофьевич, —самая настоящая пчёлка. Талантливая, трудолюбивая, послушная. Учителя ею довольны. Ты хочешь быть такой же пчёлкой?
Глина смотрела на Валентина Прокофьевича исподлобья. Он достал из папки старые рисунки Глины.
— Что означают тёмные овалы, Галя? — ласково спросил врач.
Глина пожала плечами.
— Мне это приснилось, — тихо сказала она.
— А тут? — удовлетворённый ответом врач показал другую картинку, — что тут нарисовано?
Глина увидела давний рисунок. К высокой ветке дерева были привязаны деревянные качели. Они не висели, а были словно приподняты под углом над землей. Неумелая девчоночья рука хотела показать, что качели движутся вверх и вниз, как маятник.
— Это старые качели. Они приснились мне. Когда они качаются, то нагоняют ветер.
— Может быть, это ветер качает их? — с улыбкой уточнил Валентин Прокофьевич.
— Нет, — настойчиво мотнула головой Глина, — здесь так нарисовано, как приснилось. Сначала качели, а ветер — уже за ними. Я не умею ветер рисовать и последовательность.
Глина нетерпеливо взмахнула руками.
— Очень хорошо! — восхитился врач и повернулся к вошедшей в комнату воспитательнице, — регулы когда у неё начались?
— Сегодня, — кивнула Светлана Сергеевна.
— Рисунки были до регул? — уточнил врач.
— В самом начале её приезда в приют.
— Очень хорошо, — снова обрадовался врач.
— Забираете? — спросила Светлана Сергеевна.
— Пока нет, я дам вам инструкции.
Глину отвели в палату, и она печально подумала, что снова её не отпустят домой. Она была уже согласна вернуться к сестре либо уехать к родителям, лишь бы покинуть это мрачное пристанище. Но она опять чем-то не угодила этому противному, неестественно улыбающемуся Валентину Прокофьевичу, и ей ещё предстоит играть в старые тряпичные куклы в компании цыганчи.
Сразу после отъезда доктора Глину перевели в отдельную палату в том же, левом крыле приютского корпуса. Это была довольно странная комната без окон, но с зеркалом, которое висело напротив кровати. В комнате не было ни выключателя, ни лампочки под потолком. Свет проникал из-за зеркала, но вскоре и он погас. Всю ночь Глина не могла уснуть на новом месте, ей чудились шорохи и постукивания, какие-то тихие завывания, похожие на женский плач. А дважды она четко услышала голос своей сестры: «Глина, Глина». Глина то сидела на кровати, поджав колени к подбородку, то валилась на бок, ожидая сна. Но стоило ей задремать, как стуки и шорохи повторялись. Глина просыпалась и дрожала от страха. Окончательно измучившись, она провалилась в сон около четырех утра, а в семь утра её подняла Светлана Сергеевна, заставила умыться над тазом, который принесла с собой, и потащила силком в соседний кабинет. Там Глина и увидела, что на стене есть окно. А в это окно видно её комнату и кровать, на которой Глина провела бессонную ночь. «Значит, — подумала она, — эти изверги издевались надо мной, а через зеркало-окно подглядывали». Однако, воспитательнице Глина ничего не сказала, окончательно определив для себя, что она здесь находится как пионерка в фашистском лагере.
«Сидят девушки в горенках, нижут бисерок на ниточки» (с ) Старая русская загадка
Двухэтажное здание бывшего имения купца Митина было отдано в тридцатые годы под психиатрическую больницу. В семидесятые здесь был интернат, а в девяностом разместили очень нужную службу с модным названием «приют». Сюда свозили беспризорников со всего Подмосковья. От похожих друг на друга приютских историй ломились полки книжных шкафов в приёмной. Воспитанники жили в купеческом доме на временных основаниях, больше полугода никто не задерживался: поступали в интернаты либо возвращались в семьи. Поэтому полки книжных шкафов хранили истории без начала и конца. Даже внимательный глаз не нашел бы в них ответа на вопросы: почему ребёнок оказался на обочине жизни, и что будет с ним потом.
Их клиники «Божья пчела» в приют медсестра привезла Глину под вечер. Девочку приняли без лишних вопросов. Медицинский осмотр был быстрым и болезненным. Травм, гнид, чесотки не нашли, сексуальных контактов не было. Экспресс–тест на ВИЧ отрицательный. Воспитатель тычками провела Глину по коридору со словами: «Сначала мыться, потом — на ужин. Не шуметь, в коридор не выходить».
Грязная, разрисованная маркером кабинка душевой вызвала у Глины прилив тоскливой тошноты. Глина не так представляла себе жизнь в столице. Её родителям, оставшимся в Воронеже, представитель клиники «Божья пчела» со смешной фамилией Пасечник пообещал, что девочек обследуют лучшие специалисты, и после этого Марина с Галиной будут учиться в элитном учебном заведении, причем на полном государственном обеспечении. Родителям даже выплатили вознаграждение за талантливых дочерей и пообещали ещё денежную помощь, если проявятся какие-то паранормальные способности.
Обещания Пасечника звучали неопределённо, но предъявленные им документы опасения у Переверзевых не вызвали: клиника действовала под эгидой Правительства, Пасечник представился доктором медицинских и педагогических наук. Обилие канцелярских оборотов в речи Пасечника говорило о том, что человек серьёзный, допущен к верхам власти, где бюджетное финансирование проектов льётся рекой. Таиса только робко спросила, отчего в клинике содержатся дети, отстающие в развитии, а Пасечник хочет забрать не только старшую дочь Марину, но и младшую — Глину? Но Пасечник уверил, что при клинике работает лицей для одарённых детей, и Глине там самое место. Алексей Переверзев не был очарован приехавшим из столицы щёголем, но перевод на его счет кругленькой суммы от клиники «Божья пчела» убедил в серьёзности намерений Пасечника.
Мать привезла дочерей в Москву, на вокзале Переверзевых встретили улыбчивые сотрудники клиники и в фирменном автобусе привезли в подмосковную деревню. Таисе так понравился обнесённый высокой оградой парк, ухоженный и светлый, что последние сомнения были отброшены. Всё здесь создано для детей, это вам не провинция с разбитыми тротуарами и пыльными захламленными сквериками. Липы, каштаны, кусты акации окаймляли периметр парка и уходили вглубь, образовывая рощицу. На прогулочном электрическом паровозике Переверзевых провезли по всей территории клиники. Жилые корпуса, лицей, санаторий для членов Правительства, клиника для детей, отстающих в развитии, административные здания, библиотека и столовая располагались так, что они друг другу не мешали, и, наверное, можно было бродить целый день и встретить таких же отдыхающих или сотрудников клиники где-то вдали. На одной из полянок паровозик остановился, и Пасечник показал геометрически устроенные лужайки: шалфей и ромашка, донник и клевер наполняли ароматом воздух округи, эспарцет колыхался розовыми волнами, золотарник возвышался на пригорках яркими жёлтыми пятнами.
«Мы держим пасеку для нужд воспитанников и пациентов санатория, нет ничего полезнее мёда и продуктов пчеловодства, — пояснил Пасечник с улыбкой, — никаких химических добавок, всё натуральное: перга, прополис, маточное молочко». Маринка смотрела на обаятельного директора клиники и тоже улыбалась в ответ щербатым ртом. Ей было четырнадцать, но молочные зубы продолжали выпадать, а постоянные не торопились им на смену. Глина, насупившись, прижималась к матери, она не понимала, зачем мать привезла её сюда. Пусть Глина и не слишком усердно училась в школе, особенно в шестом классе, но это же не повод поселить здорового ребёнка в какой-то клинике, пусть и знаменитой.
Мимо прогулочного паровозика прошёл отряд подростков, одетые в светлые костюмы мальчики и девочки возраста Глины как по команде помахали руками Пасечнику и гостям.
«Идут на гимнастику, начался физкультурный час для учеников лицея», — пояснил Пасечник. Тишина и покой были словно разлиты в воздухе, и на лицах детей Таиса не увидела недовольства. После осмотра территории клиники Таису провели мимо стендов с наглядной агитацией в учебном корпусе, затем она недолго побеседовала со старшей воспитательницей и врачом. Успокоенная тем, что если детям не понравится в клинике, то их всегда можно будет забрать домой, Таиса Переверзева наскоро поцеловала дочерей и вернулась на вокзал, рассчитывая попасть на ночной поезд до Воронежа.
«Я бы так никогда не сделала! — обиженно твердила себе Глина, — никогда бы не оставила детей в незнакомом месте». Плача под острыми горячими струями душа замызганного приюта на Комсомольской, Глина вспоминала свой неправдоподобный длинный день. Всласть поплакав в душевой, исписанной черным маркером, Глина вытерлась жёстким вафельным полотенцем, остро пахнущим стиральным порошком. «Максимова – сука», — прочла она на стене и горько усмехнулась. Неизвестный вандал был прав, Глина с удовольствием бы добавила: «Валентин Прокофьевич — сука, а Пасечник – козёл», но маркера у неё с собой не было. Дрожа, Глина влезла в куцый байковый халат с чужого плеча, а трусы с этикеткой повертела в руках, но не надела, брезгливо отдав воспитательнице в коридоре. Глину отвели в палату, показали ей на кровать возле двери и кнопку тревожного вызова. Две девчонки-цыганки играли в карты, сидя прямо в обуви на одной кровати.
– Ну чо? – спросила одна из них, повыше ростом и более развязанная с виду.
Глина посмотрела в её сторону и ничего не ответила.
– Ты откуда? – спросила вторая, откладывая карты.
– Из Воронежа, – ответила нехотя Глина.
–Тебя забраковали в «Божьей пчеле?» В приют всех суют, кого из «Пчелы» выперли, – спросила первая девчонка.
– Меня тут будут наблюдать доктора! – с вызовом ответила Глина.
– Ды ладно! — глумливо засмеялась вторая девчонка, — нас уже месяц наблюдают. СПИД у нас нашли, вот из «Пчелы» и выперли, – радостно сообщила вторая девчонка, продолжая сидеть на кровати.
– А что это такое СПИД? – спросила Глина, хотя ей хотелось спросить, что такое венец и есть ли он у цыганок. Койка у Глины была хлипкая, скрипучая, а постель—застиранная, потерявшая первоначальную расцветку.
– Дура, что ли? — засмеялась та, что постарше.
— Она просто маленькая! — неожиданно вступилась за Глину вторая, постарше, — СПИД это такая болезнь, ничего не болит, а потом раз — и умираешь. И у меня, и у сестры.
– У меня тоже есть сестра, но её оставили в «Пчеле», – вырвалось у Глины, — а меня привезли сюда. Родители даже не знают, где я.
–Ды прям там, не знают. Они же вас и продали с сестрой, – убежденно сказала вторая девчонка.
– Разве такое бывает? — попробовала улыбнуться Глина
– Если ты не с улицы, то только так и бывает, – хмыкнула старшая.
— Как в «Пчелу» попадают — это болеелимение понятно, — шмыгнула носом вторая девчонка, — а вот, зачем попадают сюда…
Глина не ответила и неожиданно для себя снова расплакалась. Девчонки рассматривали её с интересом. Цыганча… Так отец называл женщин неопределённого возраста в юбках, расшитых стеклярусом, в парчовых кофтах, с неизменными платками на смоляных косах, с грязными ребятишками, державшимися за пыльные подолы. Они бродили по рынку и навязчиво приставали ко всем. Глина боялась их и всегда проходила мимо, ускоряя шаг, не обращая внимания на их смех и гортанный говор. Однажды старуха с седыми космами закричала ей вслед: «На тебе порча! И на матери твоей! На всем вашем женском роду. Иди сюда, сниму порчу, недорого беру.»
Теперь Глине предстояло с этой цыганчой провести ночь, а, возможно, и не одну. И она такая же, как цыганча, неперспективная. Постепенно слёзы иссякли. Глина лежала носом к стене и ковыряла пальцем побелку. Девчонки играли в дурачка, утратив к новенькой интерес. Прозвучал звонок — всех позвали на ужин. Цыганки резво вскочили, сунули ноги в шлёпки и весело понеслись по коридору. Глина поплелась за ними следом. Раздавали тарелки с картофельным пюре и сосиской, горку картофеля украшала половинка сморщенного огурца. Каждому в граненый стакан налили кисель бледно–розового цвета. Глина с аппетитом съела всё: она с самого утра была голодной, в клинике не удосужились её покормить.
Глина оглядела столовую. Разновозрастные мальчишки и девчонки уплетали ужин за обе щеки. Некоторые возились, со смехом пихая друг друга локтями. Только один дылда угрюмо сидел над остывающей едой. На хулиганистых детей прикрикивали две толстые поварихи. Двое мальчишек сверкали гладко выбритыми макушками, головы остальных уже успели обрасти жёстким ёжиком. Среди девчонок тоже встречались с обритыми макушками. У одной, самой высокой, была татуировка на щеке в виде двух слезинок. «Обычные, — заключила про себя Глина, — совсем как придурки с Песчановки».
Первая ночь прошла спокойно, хотя Глина почти не спала. Она вспоминала родителей, квартиру, на Пионерской, дом бабушки на Песчановке, родной Воронеж. Она бы не прочь была вернуться домой, но пока не знала, как это сделать. Решив разведать, как можно сбежать домой, Глина успокоилась и уснула.
Наутро всех детей приюта одели в чистое, заставили тщательно умыться и причесаться. После завтрака объявили, что воспитанников повезут в «Третьяковскую галерею». Ребята и девчонки радостно зашумели. Глина заняла место в новеньком автобусе у окна, чтобы лучше рассмотреть дорогу из приюта и окрестности. По дороге воспитательница Галина Сергеевна, на бэджике которой было написано её имя, рассказала о меценате Третьякове и правилах поведения в музее. Глина поняла, что убежать можно будет почти сразу после выхода из автобуса, в общей толчее можно легко затеряться. Галина Сергеевна сказала, что музей находится в каком-то переулке и Глина приободрилась. Ёрзавший от нетерпения на соседнем сидении мальчишка, мешал Глине, тянул её за рукав, потому что за завязанными на затылке дурацкими бантами Глины он не видел в окно автобуса улиц Подмосковья и Москвы. Глина сердито посмотрела на него и спросила:
— Тебя как зовут, деревня?
— Лёня Шевченко, — ответил он, присмирев от ее тона.
— Сиди тихо, Лёня, не то я тебе…, — и отвернулась к окну. Она не знала, что будет, если Лёня не станет сидеть тихо, но помнила, чему её учил отец. Лучшая защита – это нападение.
Лёня умолк и стал рассматривать пейзажи через банты, а потом и вовсе заснул, да так крепко, что Глине пришлось его расталкивать, когда автобус приехал к музею.
Александр, как и все прочие невольные наблюдатели, не избежал соблазна задаться популярным вопросом. В каком статусе этот киборг? Чью роль исполняет? Мужа? Сына? Любовника? Скорее всего, всех троих сразу или… никого. А так ли это важно? Главное, что этот киборг есть. Он важная часть ее жизни. Конечно, все таблоиды твердили, что этот киборг ее секс-игрушка, но Александр в это не верил. Возлюбленный – да, но не любовник. Вот такой парадокс. Еще один.
Казак заржал.
Время проходит, вот в чем беда. Прошлое растет, а будущее сокращается. Все меньше шансов что-нибудь сделать — и все обиднее за то, чего не успел.
(с) Харуки Мураками
_________________
Неторопливо дожёвываю в студенческой столовой пирожок с рыбой и запиваю его клюквенным морсом. Бросаю взгляд на электронные часы, висящие над входом – всё в порядке, успею до учебного корпуса дойти, до начала пары ещё одиннадцать минут. Мигнула последняя цифра – что ж, уже десять, но тоже ничего страшного, по-прежнему успеваю. Поднимаюсь, уношу поднос с посудой на мойку, топаю на пары.
Это в Лиаре времени в обрез, только-только успел там в доме освоиться, с костюмом и париком разобраться, буквы алфавита и цифры местные с земными соотнести, напилить дощечек, основные фразы для общения сочинить и под руководством Элиссы написать, как уже просыпаться пора. Ах да, Астер Ломастер мне ещё карту выдал и, не вдаваясь в объяснения, в кабинет ушёл. «Заблудиться проблематично» — произнёс он. Постоянно чем-то своим занят. Лучше буду у его жены спрашивать. Дама она словоохотливая, пока дом показывала, всё про мастерские и про лавку защитного снаряжения говорила, на счет навыков моих уточняла. А я что – ну не механик я никаким боком. Мой уровень: подай – принеси – гвоздь прибей – полочку навесь.
Одну полочку действительно пришлось навесить. Для цветов. Что ни говори, а в доме их – прорва. Каких только нет. Видел мельком одну комнату, где эта зелень вообще всё от пола до потолка заняла. Только темно там было – то ли шторы так плотно задёрнуты, то ли вообще окон нет, лампа тусклая горит и всё.
Кстати, пока по дому с хозяйкой ходили, на стенах небольшой гостиной я портреты видел – она сама, муж, трое сыновей. И в юном возрасте есть полотна, и в возрасте постарше. На всякий случай не стал уточнять, сколько лет Элиссе, вдруг обидится.
А ещё я удивился, что в таком большом доме не увидел никого из слуг. Но кто знает, какие в этом мире порядки, особо не углублялся в историю именно Лиара. Знаю только, что в нём богачи предпочитают селиться, а где богачи – там и слуги должны быть, не самим же им полы в особняках мыть, в конце-то концов. Так же знаю, что в большинстве своём планету населяют люди, но и представители других рас встречаются.
Это хорошо, что люди преобладают. Было бы сложно замаскировать меня без трансформации под условного эльфа, нэкоя или какого-нибудь эолинга. Это же не просто карнавальные острые эльфийские, а тем более кошачьи уши нацепить или птичьи крылья приклеить. Тут всю систему мышечной, нервной, кровеносной и так далее тканей нужно перестраивать. К тому же трансформу нужно постоянно поддерживать, ауру мага маскировать и так далее. А так – человек и человек, и аура, как у новичка, слабовата будет.
Меж тем, одежду на мой размер Элисса быстро нашла. Гардеробная у Ломастеров интересно обустроена: шестерню с ручкой крутишь – и двери раскрываются, шкафчики цилиндрической формы выезжают, вокруг себя начинают вращаться, в каждом сегменте наряд уже комплектом идёт. Выбирай – не хочу. Потом обратно крутишь – уезжают на прежнее место. А с париком для маскировки вообще забавно вышло. Когда я об этом заговорил, Элисса призадумалась, за ухом почесала – и к комоду. Достала ножницы – чик – и укоротила себе волосы сантиметров на десять. Полосу ткани достаёт, из пузырька на неё клейкую массу выдавливает, отрезанные прядки поверх укладывает, прижимает.
«Подсохнет, так к бандане и подошьёшь» — говорит.
А «колёсник», который мне требуется освоить, тоже Элисса показала. В кладовой он стоял без дела. Я вынес его к парадному входу поближе, от пыли протёр. На велосипеде кататься умею, так что и с местной техникой должен справиться, займусь на досуге. Основное отличие, что педали прямо на переднее колесо к оси крепятся.
«Цепь и замок с ключом тоже в кладовой возьмёшь, там несколько, любой бери, будешь к прутьям забора или специальным остовам колёсниковых стоянок прицеплять, чтобы точно не угнали!» — пояснила Элисса Ломастер.
«А часто угоняют?» — сразу же уточнил тогда я.
А вот что точно не успел – так это уточнить у «Варьи», сколько мне вообще в Лиаре куковать. Слишком быстро она из дома Ломастеров выскочила. Фразу-то я её помню, чуть не дословно привести могу: «Перебросы посредством первокристалла рекомендовано совершать не чаще одного раза в месяц, а новичку зелёному и раз в два месяца перемещаться рискованно». Только вопрос – месяц этот мы считаем по времени в Лиаре? Или по Земле?
Сижу, слушаю лекцию, а сам мыслями всё в лиарских делах витаю. Соотношение семь к одному покоя не даёт. На Земле сплю семь часов, а в Лиаре только один час проживаю. Даже если, допустим, буду ложиться пораньше, часов в десять вечера, а просыпаться под самый-самый край, к восьми тридцати, чтобы метеором домчаться на занятия к девяти, всё равно в Лиаре это лишь полтора часа.
Понимаю теперь, почему Варамис носится там, как угорелая. Чуть замешкаешься – время потеряно безвозвратно, события вокруг тебя идут своим чередом, а ты словно «выпадаешь» из них. Но это-то всё вроде понятно, нам-астральщикам всегда с этим приходится мириться. Должно быть что-то ещё, какая-то проблема, не зря же целительница просила меня «включить мозг».
Открываю последний лист тетрадки, расчерчиваю три столбца.
И чуть не подписываю их «дата на Земле», «время на Земле» и «время на Лиаре», но спохватываюсь, ограничиваюсь первыми буквами слов. Вспоминаю, что показывали часы, оставленные леди Варамис на полке в тот раз, когда мы впервые заявились к Ломастерам. Специально ведь подходил и смотрел перед тем, как самому «исчезнуть» из того мира. Двенадцать тридцать. А проснулся я как раз около восьми тридцати, значит можно рассчитать…
Заполняю столбцы цифрами. Сегодняшняя ночь, то есть, ночь с 20 на 21 сентября – это промежуток времени ориентировочно с 17:52 до 19:22 на Лиаре. Тот самый вечер, в течение которого мне уже нужно разносить корреспонденцию. Уже! Значит, как перемещусь – сразу карту к носу и изучать!
Хорошо, допустим, справлюсь с письмами. Следующий промежуток окажется ещё более «поздневечерним», так что дел по дому не будет, смогу засесть за изучение языка. За ним промежуток будет уже за полночь, но спать моему второму телу еще рано, для него-то с учётом перерывов пройдёт суммарно не более… шести часов? Срочно добавляю четвёртый столбец: «Моё субъективное время». Считаю. Убеждаюсь, что ещё две земные ночи подряд спокойно смогу заниматься самообучением в Лиаре, ведь у них всё ещё будет ночь и раннее утро, а вот дальше…
И тут меня самым натуральным образом прошибает холодный пот. На Лиаре начнётся новый трудовой день, а меня будет валить с ног усталость. По моему субъективному времени наступит полночь, рано или поздно я провалюсь в сон без сновидений, а затем – примерно пять земных ночей подряд — буду перемещаться на Лиар, но не смогу там просыпаться! По крайней мере, без посторонней помощи. По сути — буду беспомощней младенца. Без убежища, которое обеспечила мне Варамис, вся эта история с перемещениями в Лиар – один сплошной риск!
Понимаю, что лекция давно уже пролетает мимо ушей. Замечаю, что вовсю чёркаю на полях тетради, зря только пасту перевожу, да и сосед поглядывает с удивлением и интересом. Молча отмахиваюсь рукой, откладываю тетрадь. В объяснения пускаться? Вот ещё! А листок потом вырву и сожгу.
И «доброжелателей» сдам с потрохами, а то я ещё подумывал, раскрывать их имена Варамис или всё же нет! Можно бы столбец «время в Нодзомире» высчитать, но это – только расстраиваться. Сколько всего я бы успел изучить в Академии, но сейчас так глупо нарабатываю прогулы! По злому умыслу или по случайности, теперь я не просто отстал в обучении, но и погибнуть мог без смысла и толка. А вот того, кто сбил меня с ног в первые минуты моего пребывания на Лиаре, теперь даже не знаю, ругать или благодарить.
______________
Вечер! Наконец-то вечер! Тетради-учебники на завтрашний земной день давно собраны, оставляю форточку приоткрытой, задергиваю шторы, выключаю свет. Из кухни доносится фоновое бормотание радио, пусть себе доносится. Ныряю под одеяло, нащупываю спрятанную меж двумя матрацами астральную повязку. Вперёд и с песней! Ну, или без песни.
Откуда исчезал, там и материализовался — в комнате, отведённой мне Ломастерами. Надо бы попросить себе карманные часы, а то только по местному светилу и ориентируюсь – исчезал – отсвет на стене видел, а сейчас тот на дверь сместился. Проверяю, всё ли на месте, в особенности – устройство связи от Варамис. Конверты, полученные от Астера, лежат на кровати, где их и оставил. Герметичная коробочка с пропитанной чернилами тканью и «книжка курьера» лежат там же. Карту города вижу на столе, рядом с моими заметками, подхожу, рассматриваю. Объекты прорисованы схематично, но узнаваемо.
Дом Ломастеров я почти сразу нашёл, его очень похоже нарисовали. Уж не знаю, чем руководствовался Астер, установив по боковым стенам дома колонны, похожие на подзорные трубы – цилиндрические такие, с широким сегментом внизу и более узкими выше. Как раз по четыре «трубы» с каждого бока. А по цоколю так и вовсе, вместо декоративного камня, плотно цепляющиеся друг за друга толстые металлические пластины в треть моего роста поставил. И ладно, что-то наподобие ветряной мельницы на крыше я ещё могу понять, может, эта штука энергию дополнительно вырабатывает, но толстенные пластины – какая-то бесполезная растрата металла.
Но – я отвлёкся, а время дорого. Карта.
Действительно, негде особо путаться, строили, как говорится, «по уму» — будто по шахматным клеткам. Улицы проложены ровно, по прямой, только в районе реки и парковых зон встречаются изгибы. Внутри каждого сравнительно небольшого квадратика-квартала бывают проулки, по которым можно проходить на срез, даже встречаются внутренние дворики с зелеными насаждениями. Замечаю отдельные дома, которые занимают квадрат целиком. А в промышленной зоне, если я правильно понял, есть надземные переходы и переезды над основными дорогами, соединяющие «квадратики», относящиеся к одному производству. С этих переходов-переездов наверняка удобно загружать подъезжающий снизу транспорт.
Осталось разобраться с нумерацией, пробегаю глазами свои заметки, освежая в памяти написанное, выискиваю знакомые символы на карте… Ух ты! Да у них же нумерация по сетке координат получается! Центр – вот он, явно какая-то площадь. Есть улицы, идущие на север, юг, запад и восток, со своими названиями. Квартал любого нужного дома определяется в областях северо-восток, северо-запад, юго-восток и юго-запад. Номер пишется через тире как координата, а если в квартале несколько строений, то каждому присваивается буква, самому большому – первая в алфавите, второму по величине – вторая и так далее.
Начинаю сопоставлять с надписями на конвертах, убеждаюсь в том, что догадки мои верны, нужно только уточнить, пешим ли ходом буду до нужных мест добираться. Забираю сумку с табличками, в неё же укладываю конверты, коробку-чернильницу, курьерскую книжку и карту. Выхожу в коридор, иду к лестнице, по пути стучусь в кабинет мастера, но не слышу отклика. Подёргал ручку, чтобы удостовериться окончательно, отхожу к ступенькам. В данный момент они никуда не едут, видимо, ожидают доработки. Спускаюсь, вижу Элиссу в коридоре, подхожу к ней, спрашиваю о карманных часах. Женщина со вздохом отдаёт свои.
— Только аккуратнее с ними, потом на замену найдём что-нибудь попроще.
— Конечно! Спасибо Вам!
Кладу часы в карман, переключаю кристалл-автопереводчик в односторонний режим, подхватываю колёсник, выволакиваю его на крыльцо.
А вот и мастер Ломастер, возится у бегового колеса возле собачьей будки. Пёсель рядом увивается, но тут же отвлекается на меня и, подняв хвост, трусит к крыльцу. Не лает. Видимо, просто полюбопытствовать идёт.
«Как там тебя? Ту-Дзи? Короче, будешь Тузиком, мне так проще», — думаю я и, естественно, молчу. Я же тот самый «немой дальний родственник», приехавший на заработки. Тем более к воротам подъезжает грузовой паромобиль, и бравые перевозчики, по совместительству грузчики, выволакивают грубо сколоченный ящик из кузова. Пёсик тут же переключается на приехавших.
Пока все при деле, вешаю сумку на перила, ставлю местное чудо техники на дорожку, огибающую дом, с горем пополам усаживаюсь и еду, едва удерживая равновесие. Нет, приноровиться-то можно, самое сложное – на поворотах не упасть. И колесом по штанинам не ширкать, а то вся грязь на мне окажется. Подозреваю, что на перекрёстках проще будет останавливаться, переставлять колёсник на новую траекторию и вновь ехать по прямой. Так… А останавливаться-то как?! Педали же сцеплены с передним колесом напрямую. Если резко удержу их вращение ногами, есть шанс перелететь через руль! Не-не-не! Торможу подошвами о грунтовку, поднимая пыль на радость Тузика. Тот с лаем бегает от меня к перевозчикам и обратно. Астер распоряжается, чтобы несли груз аккуратнее.
Со вздохом слезаю с колёсника. Ещё не время «форсить на нём по райончику», пешком как-то надёжнее будет. Тем более, если мест доставки всего два и идти к ним практически в одну сторону… Вот же я балбес! Пока уносил технику в кладовую, осознал, что давно забыл имена с конвертов, которые мне Элисса прочитала, пока мы таблички с фразами в прошлое моё появление готовили.
Снимаю сумку с перил, иду к мастеру, аккуратно трогаю за плечо, по пути уже заготовив четыре таблички. Ломастер оборачивается и видит: «Я по работе».
— В чём дело?
«Прочтите имя получателя, пожалуйста» — сначала показываю табличку, а потом указываю на имя в строке адресата у одного конверта и у другого.
— Ульфион Жюстего. Дакир Алабас, — читает Астер.
Перевозчики явно заинтересовались.
Показываю таблички «Благодарю» и «До свидания».
Вроде обоих адресатов запомнил. Всё же перебирать надписи не так удобно, как казалось сначала. Приходит хорошая мысль проделать дырки и нанизать их на веревочку наподобие трещотки. Займусь на досуге.
— Хоть к делу пристроил парня. Племяш это мой. По линии жены… — поясняет мастер Ломастер.
— И чё, совсем говорить не может? – спрашивает очевидное один из перевозчиков.
Показываю табличку «К сожалению, разговаривать я не могу, но работе это не помешает»
— А как так вышло?
«Кислоты в детстве по глупости глонул»
— И что, у вас на все случаи жизни таблички есть?
«Мы предусмотрели большинство возможных фраз, но, конечно, не все»
— Ишь ты!
Перевозчики заулыбались.
— Может, подвезёте парня по пути? – предложил Астер, понимая, что я и так уже задержался больше, чем хотелось бы.
— Это мы запросто.
В итоге, качу я с ветерком, пусть и недалеко совсем, дорогу запоминаю, с картой сверяюсь. А вот и мастерская Ульфиона Жюстего. Как догадался? На большой вывеске над входом три слова, два из которых совпадают с именем получателя, значит, первое может означать само предприятие – лавка, мастерская, контора, склад, да что угодно, сути это не меняет. Второй адрес тоже где-то тут, недалече должен быть.
Прощаюсь с перевозчиками соответствующей надписью, выбираюсь из кабины, оправляю одежду. «Всё, теперь действительно отступать некуда, успешное общение зависит только от мимики, жестов и моих четырнадцати табличек».
«Здравствуйте. Я – курьер»
«Могу я увидеть того человека, кто значится получателем на конверте?»
«Прочтите имя получателя, пожалуйста»
«Прочтите имя отправителя, пожалуйста»
«К сожалению, разговаривать я не могу, но работе это не помешает»
«Кислоты в детстве по глупости глонул»
«Мы предусмотрели большинство возможных фраз, но, конечно, не все»
«Мне поручили передать конверт лично»
«Я по работе»
«Мне нужно добраться до…»
«Вы поможете мне?»
«Получите, приложите печать и распишитесь, пожалуйста»
«Благодарю»
«До свидания».
Может, это и не исчерпывающий перечень фраз, может, что-то есть лишнее, но время покажет эффективность задумки.
________________
Золотистый свет ламп у парадного входа, едва доносящаяся изнутри веселая музыка – я на месте. Здание цирка на фоне вечернего неба выглядит величественно и загадочно. Экипажей ожидающих уйма – всю дорогу запрудили. Значит, заведение большой популярностью пользуется. Интересно, конечно, было бы глянуть на представление хоть одним глазком, но билетёр у входа объясняет мне, как пройти в обход. Иду, раз так надо. Служебный вход освещен в разы тусклее. Встречаю дежурного, за время общения с ним уже устаю показывать одну и ту же табличку «Мне поручили передать конверт лично». Наконец, работник пропускает меня в коридор и оставляет там, попросив никуда не уходить, а потом бормочет какие-то слова, нераспознаваемые моим кристаллом. Как понимаю, подменить его на посту некому и передать поручение о поисках управляющего в дебрях цирка тоже некому. Выбирает вариант поиска и скрывается за одной из дверей, оставив пост.
Ну-с, это не мои проблемы, гуляю себе из стороны в сторону по коридорчику, реквизит по углам валяющийся пропылённый рассматриваю, на часы гляжу. Время выйдет – вернусь к Ломастерам. Пусть и нагоняй за невыполненную работу схлопочу, зато в безопасном месте буду. К окну подхожу, плотную штору отодвигаю – а темнеет-то здесь быстро. И зря я, кстати, хожу, надо бы посидеть, а то ноги устали – вдруг бежать придётся, чтобы точно успеть. Сажусь прямо на подоконник, он хотя бы чистый.
Кто-то идёт, через штору не видно. Вот чем я думал?! Может, тут на подоконниках сидеть вообще не принято? Как выскочу, как выпрыгну – ещё напугаются. И как я объяснюсь? Какой именно табличкой?
И, словно вторя моим же мыслям, кристалл переводит речь вошедшего.
– Вот же косяк… бред, случайность, нелепица!
– Чего бормочешь? Тащи, давай! Как раз никого на выходе нет.
Ага, так их там двое! Шаги шаркающие, дыхание шумное. Тяжела, похоже, ноша.
– Чем он думал? Зацепил рычаг, сам чуть не свалился. Вот еще бы шкатулку прямо на арену выронил для полного счастья! Чтобы ещё и полисменов полный выводок набежал…
– Но, даже если и видел кто, он же девкой там был. Иначе бы и не пролезть вовсе по перекрытиям, тесно слишком.
Сижу, едва дыша, ауры запоминаю – словесно-то не опишешь, но потом, если встретишь, может восприятие на соответствие сработать. Останавливаются практически напротив меня, ношу свою, судя по звуку, на пол положили, озлобленно перешептываются.
– Шкатулку-то отдавай.
– Сейчас. Подожди, передохну, сердце колотится! У меня, может, стресс! И вредные условия труда! Не каждый день под купол лазаю! Да бери, бери, мне-то она на кой. Реально на самом видном месте. Над зеркальным шаром была.
– И говоришь, Элиан совершеннейше случайно грохнулся с каната во время номера?
– Случайно. Мы вообще спускались уже. Что за рычаг там зацепили – кто ж его знает. Может и тот, что натяжение ослабляет. Да ты не дергайся лишний раз. Ни на верхней площадке, ни на перекрытиях никого из зрительного зала не видно. Но если и видел кто, говорю же, кроме как мелкой девчонкой там не проползти…
– Вот обязательно было именно сейчас это проворачивать?
– А когда? Еще немного – и период бездействия накатит.
– Так не прохлаждайся, тащи нашу жертву несчастного случая вон туда, в уголочек. На счёт катафалка я отдельно распоряжусь. Одни проблемы с этими артистами!
— А красиво наш Элиан летел всё же… порадовал напоследок…
— Гр-р-р! Я, конечно, понимаю, что случаи с летальным, или как там его, «летательным» исходом создают дополнительный пиар, но нам-то он зачем! Я и так на рекламу потратился больше положенного!
— Кстати, у меня тут ещё мысль одна на счет подстраховки только что появилась. Что если на воспоминания слегка повлиять…?
Шаги удалились, дверь захлопнулась, но сижу, выглянуть боюсь. Время! Время безвозвратно тратится! Это-то и подгоняет, заставляет перебороть страх. Сдвигаю штору, спрыгиваю, возвращаю её обратно. Так и есть, из «новенького» — скрученный ковёр в углу.
Подхожу, наклоняюсь ближе. Согласно пословице, любопытной Варваре на базаре нос оторвали. Но я-то не на базаре… И что за ерунда такая, если по ощущениям аура задваивается. И ещё – знакомая она. Смутно – но знакомая. С чьими я вообще аурами в этом мире соприкасался – по пальцам пересчитать можно. Хотя не об этом сейчас речь, он же живой ещё, этот человек, завернутый в ковёр. А его прямо так оставили, не заметили что ли. Вот бы был здесь кто-нибудь из Академии…
Слышу шаги, резко выпрямляюсь и отскакиваю к двери. Как раз вовремя.
— Простите, господин Дакир, я, как нашел Вас, сразу сказал…
— И что там ещё случилось?
— Не случилось, курьер просто.
— Так. Дакир Алабас – это я. Слушаю внимательно.
Вздрагиваю от узнавания ауры и голоса, но быстро вылавливаю таблички и конверт из сумки.
«Мне поручили передать конверт лично»
«К сожалению, разговаривать я не могу, но работе это не помешает»
«Получите, приложите печать и распишитесь, пожалуйста»
Таблички прячу, чернильницу и курьерскую книжку достаю.
— А-а, от Ломастера? Чертежи на согласование? Отлично! — Дакир быстро подмахивает подпись, касается перстнем смоченной чернилами ткани, оставляет оттиск в книжке. – Чертежи посмотрю, подпишу, отправлю уже сам. Твоя помощь не потребуется. Всё, свободен.
Показываю таблички «Благодарю» и «До свидания». Разворачиваюсь. Уходя, слышу, как работник на счёт двухдневного отгула просит – семью повидать и всё такое.
Пора возвращаться в убежище, моя работа на этом закончена. Но так и стою у служебного входа цирка, даже музыка всё ещё слышна – представление продолжается, оно должно продолжаться, деньги уплачены, билеты раскуплены. А мне уже пора идти, вечно догонять ускользающее время. И всё же…
Я достаю замаскированное под зеркало устройство связи, наживаю вызов, даже не надеясь на быстрый ответ, но он приходит сразу же.
— Леди Варамис… то есть госпожа Варья, мне нужна помощь! То есть, не мне нужна помощь, а человеку рядом со мной! Удобно разговаривать? Не отвлекаю?
— Слушаю. Что там у тебя? – отзывается шепотом Варамис. За её спиной узнаю парадный вход цирка и даже ту билетёршу, которая направляла меня.
— Понимаете, я не знаю, как такое объяснить. Человек не подаёт признаков жизни, но я ощущаю его именно живым. И не могу понять, почему так…
— Позови местных, пусть сами разбираются. Ты-то тут причём?
— Не при чём. Но человеку может стать ещё хуже, если всё оставить как есть. Видимо, местные не смогли правильно диагностировать состояние.
— Ещё раз повторюсь — а при чём тут ты, диагност несчастный?
Варамис недовольна, и я понимаю, почему.
— Мы же можем помочь ему, если вмешаемся. М… мне кажется, что я где-то уже видел этого парня. Не то, чтобы знакомы лично, но всё возможно, аура очень знакомой кажется.
— Пфф! Надеюсь, ты это не только что сам выдумал! Где находишься?
— Недалеко от Вас, у служебного входа цирка. Если Вы были на представлении, то возможно всё видели. Как я понял, этот человек с каната упал.
— А, я поняла. Самой показалось странным, когда в падении, при ударе такой силы… Сан, срочно посмотри, что там с затылком, правой ногой и грудной клеткой. Только аккуратно, не сдвигая с места!
— Не могу, парня просто замотали в ковёр и оставили в углу умирать! Давайте просто заберём его с собой, как раз охраны у входа сейчас нет…
— Уже подъезжаю в экипаже!
И тут я вспомнил ауру парня. Это же он меня сбил, когда я кристалл потерял! Вот только Варамис говорить об этом пока незачем, вдруг передумает, а я потом угрызениями совести мучиться буду…
***
***
***
***
— Да, Ворон киборг и лепит эти игрушки… но он начал с копирования найденных на чердаке игрушек, и потому вряд ли может считаться основателем промысла… а вот продолжателем… да, может.
Грант повёл группу на экскурсию, а Нина задумалась.
***
***
Взгляд ифленца скользнул по ней, задержавшись на посохе. Остановился на монахине. Вдруг он тряхнул головой и тихо сказал:
– Пресветлая… я прошу помощи и заступничества у Золотой Матери для духа убитого сегодня Роверика та Эшко. И… мне нужно… мне надо услышать его ответ. Я знаю, служители это могут.
Голос его звучал глухо, в глаза женщинам он не смотрел и стоял так, словно тоже, как Темершана, был готов к немедленной схватке. И всё же в словах ифленца не было просьбы. Одна уверенность в том, что ему не откажут.
Темери заставила себя расслабиться, опустить плечи. Этого было мало, и она по-прежнему видела в беловолосом чужаке угрозу. Но сейчас она не имела права показать свою ненависть.
– Идёмте, чеора та Сиверс, – вздохнула монахиня. – В такой просьбе не отказывают.
В гостинице всё было почти так, как сказал сынишка лавочника. Кровь в гостевом зале, кровь на ступеньках, ведущих к комнатам постояльцев. Темери редко бывала здесь, но прекрасно помнила главный гостиничный зал. А вот в комнатах наверху ей бывать не приходилось.
У лестницы, под тёмным потёртым плащом, лежал труп. Виднелись лишь ноги в разношенных сапогах. Где-то плакали женщины. Но это за стеной или на кухне – сам зал был пуст.
– Это местный кузнец, – пояснил ифленец. – он погиб первым.
Из глубины дома вышел хозяин. Вот у него всё было написано на лице крупными буквами – и ужас от пережитого, и облегчение, что всё плохое уже закончилось, и надежда, что, когда трупы закопают, а столичные ищейки поймают убийц, всё снова станет как прежде. Темершана не верила в «как прежде». Она точно знала, что «как прежде» не будет никогда.
– Благородный чеор, вы ж весь в крови, вам бы переодеться… пресветлая, такой скорбный день… такой плохой день! Но вы входите, входите! Такое горе… и ведь никто ничего не успел увидеть. Я уж порасспросил прислугу… но час был ранний.
– Где тело вашего друга? – спросила монахиня у ифленца. Тот указал на лестницу.
Женщина, осенив знаком двойного круга лестницу и тело под ней, начала подниматься. Темершана последовала за ней.
Она старалась выглядеть так же строго и отрешённо, как монахиня, но чувствовала, что не получается. Всё вставали перед глазами окровавленные руки и каменное лицо беловолосого чужака.
Хозяин обогнал их на ступенях, чудом не замаравшись в крови, толкнул одну из ближайших дверей. Это была простая деревенская дверь, собранная из плотно подогнанных досок и недавно покрашенная в синий цвет. Таких дверей здесь было с полдюжины: маленькая гостиница на окраине страны, больше комнат никогда не требовалось.
– Вот, – почти шепотом сказал хозяин.
Темери увидела на полу тело молодой красивой женщины в дорогом платье. Светлые локоны и разрез глаз не давали усомниться, что она тоже родом с Ифленских островов, она тоже чужая здесь. Но первым делом, конечно, бросалось в глаза то, как именно она была убита.
Темери невольно прикусила костяшки пальцев и только каким-то чудом не отвернулась. Даже успела украдкой взглянуть на пресветлую – что она подумала, что почувствовала?
Женщина на полу была не просто связана. Она ещё была привязана прочной верёвкой к чугунному столбику, удерживавшему тёмный балдахин, наверное, именно из-за верёвок и не упала… совсем.
А ещё у неё была почти оторвана голова. Запрокинута, вывернута под неестественным углом. Шея разорвана, видна белая гладкая кость.
То, что женщина была связана и так погибла, не имея шансов защититься, заставило Темершану метнуть на ифленца яростный взгляд. Но тот даже не заметил. Он смотрел в дальнюю часть комнаты – туда из-за балдахина взгляд Темери проникнуть не мог. А вот пресветлая сестра и ифленец стояли дальше от входа и видели всё помещение целиком. Хозяин входить не стал, но и совсем не ушёл, дышал в спину и заглядывал через порог. Хозяин никогда не видел, как сёстры призывают тени умерших сквозь слои сущего. Ему было и боязно, и интересно…
Именно его сопение как раз и заставило Темери вспомнить почему она здесь и зачем – и обойти наконец труп.
Взгляд монахини полнился скорбью и сожалением:
– Они не ведали, что готовы ступить в тёплый мир…
– Она связана. – Темери постаралась, чтобы голос звучал холодно и ровно. Получилось.
– Да, – нетерпеливо кивнул ифленец. – Конечно, это я её связал. Она – наёмная убийца и сообщница старика, судьбу которого ваша… Золотая Мать Ленна ещё не решила.
Темери опустила взгляд. Женщина не казалась опасной – чистая кожа, красивая линия губ и бровей… яркая, молодая. Сильная. Мёртвая.
Что она могла бы сказать живым?
Но их сюда позвали не из-за этой мёртвой красавицы. Она обошла широкую кровать и разглядела то, что скрывалось за нею. Ещё одно тело.
Сначала она подумала, что перед ней совсем молодой ифленский юноша – нескладное длинное тело, худое лицо, на котором больше всего места занимали широко открытые блестящие серые глаза. Возле трупа лежал чистый не то короткий меч, не то длинный нож, пальцы всё ещё тянулись к рукоятке.
Этот пытался защищаться и умер иначе – его несколько раз проткнули чем-то насквозь. Ткань дорогого камзола пропиталась чёрной кровью.
Темери пригляделась и поняла, что первое впечатление обмануло. Он не был юн, пожалуй, даже мог быть ровесником того, другого. Просто немилосердные боги холодных Ифленских островов обделили его и силой, и мужской привлекательностью.
– Он был учёный, – подтвердил её мысли ифленец, – изучал ветра и течения побережья, рисовал карты. Умел предсказывать будущее.
И вдруг невесело усмехнулся:
– Наверное, он был не лучшим предсказателем, а то смог бы предвидеть это всё.
– Гадатель не может видеть собственную судьбу, – без осуждения поправила его пресветлая. – Обождите, благородный чеор. Мне надо подготовиться…
– Я могу помочь? – спросил ифленец.
Темершана знала, что для него самого же было бы лучше, если бы он сейчас ушёл. Сила Золотой Матери редко легко даётся тем, кто обращается за ответом, ведь это их Эа становится проводником на тропы тёплого мира. А тем более – если спрашивает чужак. Но из чувства досады, а ещё потому, что так и не поверила в злонамеренность убитой женщины, она предпочла промолчать. Хоть так пусть почувствует, что испытали люди, которых ему довелось убить. Ведь он не мальчишка, наверняка участвовал в той войне. Наверняка на его счету не один десяток невинных жертв.
– Нет, – вздохнула монахиня. – Но что бы ни происходило, я прошу вас молчать. Ответ на какой вопрос вы хотели бы получить?
Ифленец думал несколько мгновений. Темери даже решила, что у него нет подходящего вопроса, но ошиблась.
– Хорошо. Пусть просто скажет, кто это был. Всё, что запомнил.
– Я спрошу. Но вот ответит ли он, и как ответит – мне не ведомо.
Монахиня посмотрела на Темери и впервые назвала по имени, хотя было видно, что ей это не нравится.
– Темершана та Сиверс, подойдите ближе. Великая Мать хочет, чтобы вы поучаствовали. Ленна милостива, но мудрость её не все могут понять сразу. Подготовь свой посох и прочти молитву.
Темери послушалась. Молитва Ленне – это всегда – безжалостная возможность заглянуть в себя. Продраться сквозь слои Эа, почувствовать струны магии, заботливо держащие тебя в холодном мире. Почувствовать гармонию, и что важно, почувствовать гармонию всего, что находится вокруг. Услышать, узнать… а потом, может быть, позвать того, кто хотел бы, чтобы его позвали.
Из-за ифленца настраивалась она непривычно долго. А потом услышала ровно то, что услышала и пресветлая сестра. Молодой, чуть виноватый голос ифленского учёного сказал:
– Скажите Шедде, что он зря печалится. Это была хорошая поездка. Интересная и познавательная.
– Это всё, что ты хотел бы сказать? – голос пресветлой прозвучал намного громче голоса бестелесного духа. На самом деле души умерших, конечно, не могут говорить – но те, кто служит Ленне, научаются слышать отголоски их чаяний и мыслей.
– Остальное, – Темершане почудилась тень иронии – остальное он знает и так… как всё-таки странно разменять судьбу благородного чеора…
И снова стало тихо и обычно.
Хотя нет. Ифленец за это время успел присесть на корточки возле тела своего друга. На миг Темери показалось, что каменное спокойствие, наконец, покинуло этого человека. Ей хотелось бы, чтобы покинуло.
Темери поняла вдруг, что он тяжело дышит, прижав руку в чёрной перчатке к груди. Неужели отголосок тёплого мира через молитву служительниц смог дотянуться до него и даже сбить с ног? Вот странно. Конечно, магия пресветлых сестёр даётся чужакам тяжелее. Но чтобы настолько?
Мужчина отвёл взгляд от мертвеца, медленно, сутулясь, поднялся.
– Говорите! – приказ прозвучал глухо и отрывисто. Как будто следующий приказ будет – немедленно всех убить.
– Вы и вправду были ему дороги, – задумчиво сказала монахиня. – Иначе вас так сильно это не задело бы… Он кое-что сказал, да. Но вероятно, это не поможет вам узнать правду.
– Говорите! – просто тихий низкий голос вдруг наполнился такой угрозой, что монахиня предпочла больше не рассуждать:
– Он считает, что вы зря печалитесь. Ему понравилось это ваше последнее путешествие. И ещё сказал, что для него оказалось неожиданностью обменяться с вами судьбой. Я не могу сказать, что он имел в виду. Но могу сказать другое: Всеблагая Мать Ленна не увидела в нём ни зла, ни ненависти. Она благословляет его путь к тёплому миру.
Ифленец кивнул. Потом словно вспомнив о чём-то, вытащил из старого шкафа мешочек с монетами, протянул монахине:
– Пожертвование монастырю. Ровве, думаю, был бы не против, что я так распорядился его деньгами. Он уважает Ленну. Уважал. Что насчёт…
Что видел его соотечественник перед самой смертью? Ну, тут уж никак не узнать, если тень покойника решила не говорить об этом. Монахиня с сожалением покачала головой, а Темери вдруг услышала весьма отчётливый и злой женский голос:
– Скажи ему, это был чернокрылый. Скажи, чернокрылых нагрели с этими саругами. Пусть спросит в столице чеора та Кенадена. Этхар хотел вернуть камни своему племени, и был очень зол, когда понял, что их повезли на земли золотой змеи. Ёщё скажи, что теперь чеор Хенвил отвечает за судьбу моей сёстры. Чеор Хенвил не оставил мне шанса защититься, так что это он повинен в моей смерти. Скажи, что я требую с него слово по праву крови.
Кроули удалось проехать всего квартал, прежде чем он вынужден был съехать на обочину, содрогаясь от хохота, и уже там отсмеяться до слез. Все утро он потратил на то, чтобы раздобыть упаковку шариков для пинг-понга и наполнить каждый из них массой, по консистенции напоминающей содержимое яйца. Ему при этом не нужно было быть досконально точным — практически не существовало шансов, что Азирафаэль имеет сколь-либо ясные представления о сырых яйцах. О приготовленных, конечно, ангел знал если не все, то немногим менее чем все, но не о тех, из которых кто-то должен вылупиться. Ну, даже просто сваренное вкрутую яйцо делалось уже совершенно другим.
В конце концов Кроули вернулся домой и некоторое время сидел у телефона, думая, что Азирафаэль, конечно же, быстро поймет, что это не настоящие яйца, и позвонит ему, чтобы возмутиться. И, возможно, после этого они смогут пойти на ужин. Но телефон оставался странно молчаливым. Оба телефона. Кроули уже подумывал позвонить сам и спросить насчет яиц, но потом решил, что гораздо интереснее будет посмотреть, сколько времени понадобится Азирафаэлю, чтобы заметить нечто столь очевидное. Конечно, если бы Кроули подумал о том, сколько времени потребовалось ангелу, чтобы осознать еще кое-что столь же очевидное, он мог бы и не беспокоиться, но Кроули редко утруждал себя предварительным обдумыванием собственных действий, и особенно их отдаленных последствий.
Поэтому он подождал еще немного, а потом немного вздремнул и покинул квартиру. У него оставалось достаточно времени, чтобы пойти и причинить человечеству немного неприятностей, прежде чем один день сменится другим. В конце концов, когда-нибудь Азирафаэль заметит подвох, и если он не сможет дозвониться до Кроули по стационарному телефону, то переключится на мобильный. По мнению Кроули, чем дольше забава продлится, тем веселее будет, когда Азирафаэль узнает правду. А значит (с точки зрения Кроули), это стоило того, чтобы немного подождать.
Грозовые тучи сгущаются, и ковчег вздымается к небу, как беременный носорог.
Если уж на то пошло, носорог действительно оказался беременен, и он (то есть она) вместе с цаплями, которым удалось отложить три яйца, и капибарой, которая начала выглядеть так, словно была на последнем издыхании, нарушает установленный порядок.
Животные должны приходить по двое, и в Указаниях Сверху нигде ничего не говорится о младенцах или вдовах. Это приводит к всевозможным вопросам о полноте представления видов, несправедливых преимуществах и перенаселенности некоторых очень узких ниш. В середине прочувствованной (хотя и смиренной) тирады Ноя с мольбами внести, наконец, ясность в этот вопрос Азирафаэль ускользает, потому что, если уж быть честным, ему просто нечего там делать.
Осталось шесть дней, и вода начинает прибывать. Она не заботится ни о правильных парах, ни о генетическом разнообразии, ни о ком-либо, кто случайно не оказался на борту чудесной большой грёбаной лодки.
Горько?
Может быть.
Да.
Нет смысла прятать неподобающие ангелу чувства, когда не от кого их прятать. На данный момент он единственный ангел на Земле и, возможно, впервые рад этому. Азирафаэль рад, что все остальные уютно устроились на Небесах, потому что кто знает, что бы он сделал или сказал, если бы наткнулся на одного из них сейчас, особенно после короткого замечания Кроули несколько дней назад.
Зачем предъявлять им слишком большие требования, а потом уничтожать лишь за то, что они им не соответствуют? Такого скорее можно было бы ожидать от наших…
Словно бросить одно гнилое яблоко в бочку, чтобы вся партия оказалась испорченной, или добавить только одну каплю аммиака в хлор, чтобы получить хлорный газ. Однако он взглянул на демона и обнаружил, что Кроули не смотрит ни на него, ни даже на ковчег на горе. Вместо этого он смотрит на людей вокруг них, на людей, которые, если следовать Великому Непостижимому Плану, через неделю окажутся под водой.
Азирафаэль тогда изо всех сил старался не смотреть на них, но, проследив взгляд Кроули, не смог удержаться и сам, жадно разглядывая лица окружающих их людей, такие разные, такие особенные лица, алгоритмом создания которых так гордился Саракваэль.
— Нет двух одинаковых! — взволнованно сказал Саракваэль на совещании по проектированию. — Никаких повторений, никогда, только исключительные и уникальные, до самого последнего!
«Каждый из них уникален», — думает Азирафаэль, вглядываясь поочередно во все эти милые и разные лица, которых скоро не станет и которые никогда больше не повторятся, и что-то внутри у него обрывается.
Это смутное тошнотворное чувство осталось с ним и после того, как Кроули ускользнул, и даже когда начался дождь, хотя Азирафаэль и понял, что это означает приближение Божьей воли и что по определению всё идёт как надо. Оно не исчезает. Находиться на ковчеге, наполненном капризными животными и перепуганными людьми, невыносимо, поэтому он ускользает, воспользовавшись ангельской привилегией.
Местность вокруг горы Арарат славится своими абрикосами. Азирафаэль идет среди благоухающих рощ, он протягивает руку, и деревья, к которым он прикасается, переходят от цветов к плодам с радостной дрожью. Угрюмый бунт, бессмысленный и безнадежный, так легкомысленно тратить чудеса. Словно он пытается объявить миру, что люди, которые не попали на ковчег, всё ещё заслуживают чего-то хорошего, чего-то драгоценного и божественного.
— Это всего лишь плоды, — яростно говорит он себе, когда это действие начинает его успокаивать. — Да какая от этого чертова польза?
Никто не узнает о созревших абрикосах, никто не будет заботиться о деревьях. Все это исчезнет вместе с…
Азирафаэль останавливается, с удивлением услышав тихие голоса, раздающиеся сразу за холмом. Луна уже зашла — неудачное время для всех, кроме колдунов и воров, но по какой-то причине ему не кажется, что эти голоса принадлежат кому-то из них. Ведомый нехарактерным для себя любопытством, он всё же становится невидимым, прежде чем подняться на холм.
— Но ведь это было бы просто потрясающе, правда? — говорит Кроули.
Он стоит у костра напротив женщины средних лет, которая смотрит на него с нескрываемым подозрением. Она носит вырезанный из челюсти быка амулет, который должен отгонять зло, но большая палка в её руке говорит о том, что у неё есть и другие средства отгонять зло, если амулет не сработает. Крошечный козлёнок дремлет у её ног, не обращая внимания на странные вещи, которые происходят вокруг него.
— Нет, это вовсе не звучит потрясающе, — говорит она. — Прости, если я немного подозрительна.
— Послушай, чего ты хочешь? Что тебе нужно? — спрашивает Кроули устало и раздраженно. — Тебе нужно золото? Я могу дать тебе достаточно, чтобы ты стала царицей в Ниневии, если после этого от Ниневии что-нибудь останется. Уверяю, тебе понравится быть царицей. Разве не было бы здорово, если бы все делали то, что ты говоришь?
— Все уже делают то, что я говорю, — отвечает женщина. — Я единственная, кто знает, как вытащить козлёнка из козы, особенно если он застрял. Это, знаешь ли, очень важно.
Кроули непонимающе смотрит на неё.
— Гм, да?
— А золото — нет. У нас тут всё ещё бартер.
— Ну конечно, — стонет Кроули. — Ладно, пусть не золото. Что-нибудь другое. А как насчет детей? Ну, сильные сыновья, красивые дочери или наоборот. Если хочешь, я могу дать тебе сотню…
Это искушение, понимает Азирафаэль. Немного странно, что Кроули искушает тех, кто и так обречён умереть, причем умереть так скоро, но, возможно, в этом и был смысл — собирать души, которые не успеют искупить свою вину. Однако, похоже, тут всё идёт не так хорошо, как можно было бы предположить, зная репутацию Кроули.
Женщина бросает на Кроули взгляд, полный неприкрытого ужаса, и только крепче сжимает свою палку.
— Мне хватило и двух раз! — восклицает она. — У тебя что, это так плохо получается?
— Я занимался этим ещё до того, как вы узнали, что такое секс! — Голос Кроули звучит немного пронзительно. — Я чертовски хорош в этом деле!
— Не думаю, что это так! — говорит женщина, грозя ему палкой. — И я не стану строить твои дурацкие лодочки в разгар окота, когда повитуха работает не покладая рук, а половина деревни уже страдает кашлем.
Подождите…
Лодочки?
Мозг Азирафаэля отличается от человеческого: он не ограничен рамками, налагаемыми восемьюдесятью шестью миллиардами нейронов или всего лишь девятьюстами триллионами синапсов. Вместо этого он является огромной и ужасной вещью, способной переработать сокровенные истины всей Вселенной и построить всеобъемлющую картину того, что всё это могло бы значить. Ангел знает, что невозможно спасти всех людей от Потопа, знает это так же, как перелётные птицы знают истинный север. Это попросту невозможно.
Однако.
Люди этой широкой долины — не все люди. Река и болота густо заросли высоким тростником и рогозом. Правильные чудеса здесь и там, чтобы помочь им…
Ответ приходит сам собой: это возможно.
Сердце Азирафаэля трепещет от горя и сомнений. Но он не уверен. Но это не всё. Но всё-таки…
Затем он слышит, как женщина сильно бьёт Кроули палкой (очевидно, тот предложил ей красоту и это плохо кончилось), а Кроули всё ещё говорит, уже почти умоляя, уже почти безнадежно, и Азирафаэль принимает решение.
Ладно, посмотрим, сможет ли он сделать ГОЛОС без разминки…
— ОТРИНЬ СВОЙ СТРАХ.
Свет, более холодный, чем огонь, более яркий, чем звёзды, заливает то место, где стоят женщина и демон, и они оба потрясённо ахают, отступая друг от друга, как дети, пойманные взрослыми во время ссоры.
— Что за чертовщина!.. — вскрикивает Кроули, а женщина крепче хватается за свою палку, глядя на пылающую абрикосовую ветку широко раскрытыми от ужаса глазами.
— МАХЛА, ДОЧЬ ТИРЗЫ. ТЫ БЫЛА ПРИЗНАНА ДОСТОЙНОЙ.
— Хм… Я почти уверена, что это не так… — в голосе женщины звучит сомнение. Это не сомнение в собственных достоинствах — скорее, это сомнение того, кто давным-давно понял, что оказаться достойным — это всего лишь ещё один способ позволить навесить на себя тяжёлую ношу.
автор: Vitreous_Humor
ссылка на оригинал: https://archiveofourown.org/works/19873681/chapters/47066161
рейтинг: PG-13
категория: джен, преслеш, слеш
пейринг/персонажи: Азирафаэль/Кроули
жанр: драма, херткомфорт, флафф
дополнительные теги: Потоп, катастрофа, дружба, забота, взаимовыручка, командная работа, религиозный диспут, обоюдный юст, невинность, у Кроули кинк на похвалу, неумелый флирт, неудавшееся соблазнение, преслеш, начало отношений, успешное случайное соблазнение, приступы тревоги, первый поцелуй, змеи, идолопоклонство, задетые чувства, анахронизмы, извинения,
предупреждения: смерть второстепенных персонажей, элементы слеша, упоминание религии,
Примечание переводчика: В первых главах автор использует изначальное допотопное по хронологии канона имя Кроули, которое должно звучать как «Кроли» (Crawly), а не «Кроули» (Crowley), но на русском существует как минимум семь вариантов его перевода, каждый из которых вызывает активное отторжение у части читателей. Переводчик не рискнул сделать выбор и оставил Кроули как Кроули.
Примечание переводчика 2: идущие далее под главами примечания, не помеченные как «примечания переводчика», — авторские примечания.
Краткое содержание: Азирафаэль идет среди благоухающих рощ, протягивает руку к деревьям, и те, к которым он прикасается, переходят от цветов к плодам с радостной дрожью. Угрюмый и безнадежный бунт — так легкомысленно тратить чудеса. Похоже на то, как если бы он объявил миру, что люди и вне ковчега все еще заслуживают чего-то хорошего, чего-то драгоценного и божественного.
***
Вода прибывает, и сами по себе Азирафаэль и Кроули понятия не имеют, что делать. Вместе, однако, у них может появиться шанс.
Когда «Фотон» опустился на камни верхней долины, товарищ «в очень плохом состоянии» как раз доедал последние остатки НЗ, сохранившегося в игоревом скафандре. Он сидел на камнях, стараясь не напрягать лишний раз руку, устроенную с относительным удобством на сложенной из булыжников подставке. Игорь сидел напротив, но, увидев опускающийся катер, тут же вскочил.
Из люка первой выскочила Сашка. Остановилась в шаге, сказала:
— Ну, привет, господа робинзоны. Напугали вы нас…
Встрепанная, круги под глазами. Господи, счастье мое… Игорь кивнул:
— Привет, спасительница…
Алекс, действительно бледный, с кровавой рукой, перемотанной, видимо, рукавом его собственного комбинезона, улыбнулся белыми губами:
— Надо еще Стэна найти…
— Найден уже. Он мне дорогу и показал.
— Мне нужно в медотсек.
Был бы таковой на катере. Но Седых собой бы не был, если б сказал что-то другое. Почти бегом скрылся в люке, вернулся с универсальным фиксатором. Сашка и не догадывалась, что такой есть на борту. Спросила на всякий случай, не нужна ли помощь, но ответа так и не услышала. Доктор уже вовсю занимался рукой пациента.
Тогда она зевнула и отправилась на борт. Шутки шутками, а провести еще одну ночь в здешних горах ей не улыбалось. Да и остальным, наверное, тоже.
Стэн сладко спал в кресле второго пилота. Пришлось его поднять и выпроводить в кубрик…
Калымов оглядел шлюпочную палубу военного крейсера. Он нарочно не торопился к люку, хотя видел, что его встречают. «Эхо», зашвартованный на самой периферии, высился над ним темной громадой.
— Все в порядке, Валентин Саныч? — раздался в шлеме голос Дэна.
— В порядке. Прекращайте треп.
— А то что будет? — заинтересовался наглец.
— На Флору пешком пойдешь!
— Уже молчу…
«Ну, и что мы скажем господам военным, которые сейчас, конечно, начнут качать права и во всем обвинять моих людей? У них речь, должно быть, заготовлена заранее. На всякий случай».
«Впрочем, у Бюро тоже есть клыки. Даже если мы — всего-навсего Первый отдел, до последнего времени не считавшийся даже номинальным игроком на политической арене человеческой вселенной».
Полковник Кейн сам встретил Вака в камере стыковочного узла.
— Рад видеть вас, господин координатор! Как долетели?
— Быстро, — проворчал Калымов.
Полковник на эту нечаянную грубость не отреагировал. То ли не расслышал, то ли ему было все равно. За свою немаленькую жизнь Джордж Кейн видел никак не меньше, чем Вак, бывал в разных переделках, участвовал и в военных операциях и отнюдь не рядовым бойцом. Калымова он знал — заочно.
— Пройдемте… вероятно, вы хотели бы отдохнуть?
— Полно, у нас на «Эхо» все удобства. Я хотел бы сразу перейти к делу.
— Да, конечно.
Офицерская кают-компания на военном крейсере — функциональное, удобное место, как для проведения досуга, так и для всякого рода совещаний, планерок и переговоров. Безликое изначально, оно носит те черты, которые в него вносят обитатели. Калымов с любопытством разглядывал коллекцию абстрактных статуэток с Элги, украшавших выдвижную панель стационарного голопроектора.
— Присаживайтесь к столу, — гостеприимно предложил Кейн, и Калымову ничего другого не осталось, как принять приглашение.
— Итак… — начал за Вака полковник.
— Итак, мне очень хотелось бы знать, чем вы руководствовались, когда взяли на себя право решать, как именно исследовать эту планетную систему. Я надеюсь, вы понимаете, что ваши распоряжения мешают нормальной работе исследователей…
— Ваши исследователи, Валентин Александрович, спровоцировали действия чужака, которые мы квалифицируем как направленную агрессию по отношению к кораблям землян. В связи с этим фактом я объявил в этой системе военное положение. Теперь то, что здесь происходит, никак не может касаться Бюро космических исследований.
«Я так понимаю, ваше ведомство просто решило наложить лапу на результаты нашей работы», — подумал Калымов. Но в слух сказал другое.
— Кейн, вы же понимаете, что работу должны делать те, кто занимается этим профессионально, и на протяжении уже многих лет.
— Совершенно точно. Военная планетарно-тактическая разведка…
— Которая принимает решения о высадке на основе данных Первого отдела. Я ничуть не умаляю заслуги ваших людей, но…
— Вак, у меня приказ и я намерен его выполнять.
Ну, вот и добрались до сути. Собственно, только для выяснений содержания этого самого приказа Калымов и решил посетить крейсер.
— Меня интересует лишь, как согласуется исследовательская работа Бюро с этим вашим приказом. Возможно, они друг другу не так сильно противоречат, как вам показалось.
— Хорошо. В сущности, это ваше право и обязанность, не так ли? Моя задача — не допустить, чтобы продолжали гибнуть люди. Жертв и так слишком много. Ваш ученый, мой инженер, член экипажа и пассажир с «Корунда». К тому же, исследовательское судно, насколько я понимаю, лишилось обоих катеров и посадочного челнока. Капитан «Корунда» поступил очень опрометчиво, отпустив женщину, в одиночку, на неисследованную планету. Я не расцениваю шанс на ее возвращение, как серьезный. В настоящий момент мы ждем прибытия еще двух судов из Солнечной, с людьми и оборудованием для планетарных исследований. Есть информация, что планета, возможно, является источником знаний о чужой цивилизации. Это, как вы понимаете, прорыв…
— Я понимаю так, что ваше ведомство берет исследовательские и поисково-спасательные функции на себя?
— Совершенно точно.
— Ну, так я буду вынужден вас разочаровать. Со мной пакет документов, завизированных обоими министрами, о совместных исследованиях предполагаемых артефактов с планеты. Так что арест с «Корунда» вам придется-таки снять, а что до ваших претензий к капитану Димычу, я обещаю разобраться самым тщательным образом.
Кейн вздохнул:
— Надеюсь, вы понимаете, что я проверю эти документы.
— Разумеется.
— И, простите, можно полюбопытствовать… как вы собираетесь исследовать планету, если у вас нет ни одного судна атмосферного класса?
— У меня лично есть «Эхо». Очень… удобное судно. И один из «Фотонов» «Корунда» цел и невредим. Кроме того, Бюро тоже подстраховалось. Руководством принято решение о создании в этой системе временной технической базы. Спутник будет смонтирован у второй планеты. Во избежание неприятностей. И монтаж начнется в течение недели… Вот, так обстоят дела на данный момент.
— Я проверю.
— Простите, полковник. Но я бы хотел уже сегодня оказаться на борту «Корунда». Потому буду вынужден вас покинуть.
— Я провожу.
Кейн помрачнел. Он предвидел неприятности. И так вся ситуация оказалась неустойчивой. Конечно, было бы неплохо получить приоритет в исследованиях… но как правильно заметил Вак, правила диктуют совсем другие люди и совершенно в других кабинетах. Как бы инициатива не вышла полковнику боком…
Черт же принес Калымова. Но, видно, Бюро прочно вцепилось в чужака. И размах впечатляет: смонтировать техническую базу, нагнать техники, людей… похоже, здесь уже головная организация включилась в работу. Одна флорианская ветка, пожалуй, не потянула бы.
Небо стремительно чернело. Сколько же я проспала?
Помню, как посадила катер на берегу большого озера. Садилась на том автопилоте, который не имеет ни малейшего отношения к автоматике судна. Даже удивительно, что все прошло в штатном режиме и без эксцессов. А потом…
Потом я, наверное, на минутку закрыла глаза. И открыла только сейчас. На борту тишина и покой. Не ходи к гадалке, мои кандидаты в спасенные провели время так же плодотворно и насыщенно, как и я. И если слух мне не изменяет, продолжают проводить. Интересно, кто это у нас храпит так по-богатырски?
Хронометр бесстрастно сообщил, что прошло два часа тридцать две минуты. Это с того момента, как я отключила основной двигатель. Ну, судя по тому, что я не выспалась, так оно и есть. Может, поспать еще? Нет. Мы торопимся. Мало ли, что там, на орбите происходит. Димыч у нас товарищ, конечно, надежный, но как бы сам сюда не сунулся… Еще раз обшаривать планету в поисках теперь уже капитана в мои планы никак не входит. Да и шанс снова выйти к темной реке у меня, боюсь, невелик. А если и выйду. Стоит вспомнить последнее такое путешествие, как сразу кидает в дрожь.
Ну, запустим пока предстартовые программы. Надо бы еще и ИскИн бортовой попробовать пробудить. Вдруг да получится?
Нет. Так вот с ходу он возвращаться не желает. Ну и фиг с ним. Потом пусть Чени посмотрит. Он умный, его этому специально учили.
Ну вот. Можно идти, будить остальных. Хотя… проснутся, есть запросят. А еды-то пока нет.
Значит, сначала загрузим кухонный синтезатор. Закажем что-нибудь вкусненькое и оригинальное. Хотя, здешний аппарат ни на какие кулинарные шедевры не способен… но уж пирожки-то с яблоками он в состоянии изобразить. И сок. Или кофе? Нет, кофе потом. Ненавижу кофе. И котлеты, для тех, кто проголодался всерьез. Балурский рис… это почти изыск. Пожалуй, так. Пусть сделает и держит подогретыми.
Локальное время с местным не совпадает, наверху сейчас раннее утро. Связь с Димычем удастся наладить только с орбиты. Оптимально бы вылететь хотя бы через час. Но как же хочется спать! Ладно. Пока «Фотон» себя протестирует, лететь все одно нельзя. Хоть часик, да посплю. В ячейке, в кубрике. Пилотское кресло тоже удобное, но я в нем последние дни уже просто живу. Спина ссохлась по форме спинки.
Я соорудила на подносе аккуратную горку из пирожков, окружила ее, как крепость сторожевыми башнями, стаканчиками с соком. Памятуя, что в кубрике такое излишество, как нормальный стол, отсутствует, прихватила несколько одноразовых тарелок.
В кубрике, действительно, все еще спали. Похрапывал Стэн, занявший верхнюю ячейку слева. Игорь и Алекс устроились внизу. Я огляделась, куда бы пристроить поднос. Единственный нормальный вариант — в пустующей верхней ячейке, той, что над доктором.
Он спит на животе, утолкав куда-то вбок несчастную подушку, устроив голову на сгибе локтя. Странная, неудобная поза. Я присела рядом, легонько дотронулась до плеча. Клянусь, я едва коснулась!
Игорь дернулся, словно его ударили, резко оттолкнулся, сел. Если бы не узнал спросонок, наверное, врезал бы мне, как врагу.
— Ты чего?
Зажмурился, потер ладонями виски. Потом лицо. Сказал:
— Ничего, Саш. Пройдет.
Потом улыбнулся, добавил:
— Не бери в голову. Несколько дней, и я буду в норме.
Ты, доктор, тебе, конечно, виднее…
— А что, уже пора подниматься?
— Да нет, можешь дальше спать. Но есть альтернатива.
— Какая?
— Немножко перекусить…
— О!
— Тогда вставай.
— Лень!
Лень ему! Ну, погоди же!
Я открыла рот, чтобы продолжить спор. Не хочешь, дескать, по-доброму, буду кормить с рук, как больного. Пусть-ка остальные посмеются…
Но хлынула под ноги черная ледяная вода, взвихрился рой ополоумевших снежинок. Здесь и сейчас, прямо через тесный кубрик, куда-то к горизонту, по плоской равнине. Все та же река, тот же поздний вечер и снегопад. Тот же холод.
Выпал из руки надломленный пирожок, мелькнул чей-то встревоженный взгляд — и ничего не осталось, только я на берегу, да голос, тихий, надрывный, зовущий откуда-то издалека. Кто? Где?
Я огляделась. Разлив. Река разлилась, она теперь куда шире, чем в прежних снах. И тот, кто зовет — он так далеко, что я почти не могу различить фигуру на дальней стороне ледяных вод. Я все-таки вижу. Только намек на присутствие, какое-то движение, контур. И снова крик.
Так кричат от страха, от боли. От отчаяния. Так кричат, должно быть, в последний момент перед смертью… я не могу не ответить на крик, но кто меня зовет? Чей это голос?
— Са-а-а…
Полно, да меня ли зовут?
— Са-а-ш-а…
Кто-то вошел в воду, кто-то бредет ко мне сквозь поток.
Кто? Высверк случайного света. Лицо…
Я скорей догадалась, чем разглядела:
— Велчи!
Где-то в другой реальности, но рядом, должен быть Игорь, и я кричу уже ему:
— Помоги!
Но ветер загоняет в рот снежинки, уносит крик. Здравая мысль: как и кто тебе здесь поможет? Скажи спасибо, что ноги не болят. И давай, вперед. Ее и так уже почти не слышно. Торопись, Саня, беги. В воду, в воду, тут по кругу не обойдешь. Да, мелко, но это только вначале. Навряд ли случится такая удача, что тебе не придется окунуться с головой.
Затопленный берег плавно понижается. Где-то тут, я чувствую это, должно быть основное русло. Где-то рядом…
— Велчи! Я уже иду! Подожди…
только бы она дождалась…