Пиксели в хаотическом беспорядке. Шипение. Помехи.
– Ну, что ты там паяешь так долго? – Эмбер наклонилась, рассматривая пучок разноцветных проводов, в которых сам черт ногу сломит. – Ты сможешь это закончить сегодня? – но сегодня никак не выйдет. Ни сегодня, ни даже через неделю. Непосильная задача.
– Эль, а тебе не приходило в голову, что ты меня не любишь? – под недовольным взглядом девушки Фил чувствовал себя словно сапер, не просто починяющий приборную панель без помощи регботов, а самый настоящий человек, рискующий собственной жизнью, перерезающий провод наугад… – Я о том, что мы, словно затерянные в космосе искры интеллекта, с памятью о том, что происходило тысячи лет назад… можем ли мы, без всяких сомнений, присвоить себе эту память? Являемся ли мы теми самыми людьми, кем были тогда?
И Эмбер стоит, недовольно загибая шнур паяльника, пытаясь подобрать слова о том, что от них зависят сотни людских жизней, о том, что нужно делать, а не ныть… столько мыслей в ее глазах словно пробегают вереницей неуловимых теней. Затем, покусав губу, и осознав, что без нужных слов вопросы не улягутся, она присела рядом, на ступеньку старинной кабины и приобняла:
– Ты не хочешь улетать. В этом дело. Здесь твоя работа, твоя Олис, твое значимое открытие. Что я могу тебе предложить? Лишь холодную надежду, что у нас получится совершить великое дело для четырех сотен полумертвых людей, оторваться от всего, что тебе близко и дорого и стать космическими сиротами, в поиске нашей планеты…
– Любишь ли ты именно меня? – прозвучал грустный мужской голос. Женщина погладила смоляную макушку густых волос и встала. – Фил, у нас еще столько дел… дела определяют, кем мы являемся. Наши поступки.
А Лорик остался сидеть на железном полу, по локоть погруженный в провода, с маленькой, почти игрушечной паяльной установкой. Ювелирная работа. Руки дрожали.
Было ощущение погони и нарастающей опасности. Зашоренной лошадью он несся, послушный лишь ее нежному голосу, понукающему лететь. Лететь, как можно быстрее, обратно в неведомый совсем не ждущий их мир мифического дома. Но Фил смирился: наступил такой момент в любви, когда мужчина осознает, что между двумя чашами весов, где на одной – потерять ее навсегда, а на другой – склониться перед ней, на самом деле, нет выбора. Выбор уже сделан в его сердце. Выбор стать лучше для нее. Выбор сделать тот подвиг, который она так настойчиво просит. Потому что, между подвигом и ледяной постелью лишь несколько слов, а между жизнью одной и другой после выбора – непреодолимая пропасть.
Лорик вздохнул, понимая, что сейчас эта жестокая повелительница его души с удивительно высокой шеей и с почти черными волосами, собранными в высокий пучок, очень злая женщина, хочет от него лишь исполнения своей мечты. Ему стало зябко, и, даже теплая волна обиды навернулась на глаза. Мужчина с удивлением утер ресницы. Жаль, Олис нет рядом – она бы обрадовалась: настоящие слезы…
Картинка подернулась рябью, распадаясь на сотни мельчайших точек. Эти точки стали бегать, перепутываясь между собой, жужжа, как целый пчелиный рой, или, как сбрендивший кулер…
Картинка пробегает карикатурной перемоткой. Вот, Эмбер собирает ящик с инструментами и спрашивает про голод. Ей пора в модуль – там должна быть готова расшифровка черных ящиков и вся запись полета до момента падения. Женщина спешит. Машет рукой перед выходом, еще раз спрашивает, все ли хорошо. Ей не нравится бледность. Лорик смеется грустно и любя: «Я породил жизнь, поделился ею с новым существом, конечно, во мне чуть меньше румянца». Мужская ладонь пытается погладить женский живот, но встречает лишь недоумение и страх. Она еще не знает. Фил обнял бы ее двумя руками, не дал бы отбежать, но вторая рука была намертво вплетена в клубок проводов, держа всеми пальцами те кусочки, которые надо попересоединять между собой. Эмбер уходит.
Сумасшедшие пиксели снова накрыли шипящей черно-белой волной, заполняя все его существо.
Новый день начался с переполоха. Глаза, даже плотно закрытые от яркого света плазменной сварки, слезились. Полусознательный мозг осознавал, что лежать во вскрываемой снаружи рубке без шлема – весьма неприятный способ попрощаться с жизнью. Рту не хватало воздуха. Черная ледяная темнота.
Почему же так больно?! Что это? Грудь пронзает острый, как сама смерть, ток от дефибриллятора. Лорик пытается закричать, предупредить, что не нужно так над ним издеваться, но нет ни какой возможности. Женские голоса раздаются приглушенно, непонятно, что они говорят, звук, как над поверхностью воды, где Фил тонет. Настороженно радуются. Больше не бьют током. Уже немного лучше. Тело, как не свое. Наверное, в этот раз точно синяки останутся на груди…
Почему же глупые бабы просто не поместили меня в капсулу? Чего им от меня надо? Совсем хотят угробить, даже зная, что в теории я бессмертен.
Приглушенный свет спального отсека. Рука болит, как после капельницы. Страшно сжать. Сжал. Никакая игла не проткнула вену. Это хорошо. Открыл глаза. Закрыл с испуга. Но, видимо, придется открыть снова.
Так и знал. Над постелью сидит Олис. Глаза напряженно гипнотизируют. Зрачки в полоску: каждый сканер включен и подсвечивается кружком своего цвета. Красивая вышла радуга… искин сидит с таким сосредоточенным взглядом – решила восстановить, чтобы потом убить. Не иначе.
Легкие раздирает кашель, но я пошутил:
– Не забывай двигаться, а то шея отвалится.
Олис очнулась от оцепенения. Оглянулась по сторонам, как тайный заговорщик и спросила:
– Ты жив? – словно, я мог как-то иначе ответить на этот вопрос. Улыбка обнаружила трещины на иссохших губах, и искин стала промакивать их влажной салфеткой.
– Почему регенерация не сработала в штатном режиме? – спросил я.
– Она сработала. – Олис помолчала, словно взвешивая каждое слово, которое можно мне сказать, затем закончила. – В этот раз… мозг остался жив. Ты выжил. После таких поражений организму нужны, как минимум, сутки, чтобы восстановиться. Не в плане физическом. Ты здоров. А в плане нервных окончаний. Нейросети все порваны. Проще было заново отрастить с нуля… но… ты теперь живой человек. Привыкай.
Ночью было плохо. Пришло осознание пережитого. Потом был долгий заходящийся кашель. Потом долго рвало кровью. Видимо, организм отторгал из себя все лишнее, мешающее новым свежим тканям. Хотелось есть. Адски. Олис не разрешила. Еще больше хотелось пить. В вену снова воткнули катетер. Я его снова сорвал, минут через десять забывшись тревожным сном. Бесконечная ночь никак не кончалась.
Пять утра. Будильник противно пропищал, обозначая начало нового трудового дня. Я, словно палками битый, все-таки встал. Никто не мог, что ли, кроме меня выключить?! Поплелся в душевую кабину. Поднял глаза на свое отражение. Лучше этого было не делать…
Через пятнадцать минут, вымытый, высушенный и одетый в стандарт униформу первого типа, явился в столовую.
Эмбер сама варила что-то в белой светящейся турке и громко вздыхала. Подняла глаза на меня. Кинула турку, к злобному вздоху искин, сидящей в дальнем углу.
– Ты всегда варила негодный кофе. – Улыбнулся я, надеясь, что шутка сгладит мою бледность.
– Я люблю тебя! Думала, что совсем тебя потеряла! Люблю! – Уткнувшись носом мне в грудь, и, размазывая слезы по лицу, повторяла Эль, пока мы не усадили ее на стул и не пригрозили вывести из столовой за неудовлетворительное поведение. Сегодня даже Олис была на удивление мягкой с ней.
0
0