Майнц, 1454 год. Часть 2
Боль обжигает и мгновенно становится нестерпимой, и Кроули вскрикивает, роняя книгу и трость на пол и крепко сжимая запястье искалеченной руки. На его ладони и пальцах стремительно распухают волдыри, Кроули стискивает зубы от боли и, подняв глаза, видит шок и панику на лице Гутенберга.
Очки Кроули криво сползли, и Гутенберг пристально смотрит в узкие желтые глаза с вертикальным змеиным зрачком, переводит взгляд вниз на его покрасневшую, покрытую волдырями руку и бледнеет. Он быстро крестится:
— Господи, сохрани меня.
Он начинает молиться, его голос дрожит, а слова спотыкаются друг о друга в спешке. На Кроули это не оказывает никакого воздействия, разве что вызывает у него яростный зуд, и он щелкает покрытыми волдырями пальцами перед лицом Гуттенберга, проглатывая хриплый крик боли, и приказывает:
— Забудь.’
Лицо Гутенберга становится безмятежно-невозмутимым, и Кроули вздыхает.
Здесь ему больше нечего делать. Эта идея пустила корни и процветает, и всё, что ему остаётся, — сидеть сложа руки и наблюдать, как она будет развиваться в течение следующего столетия. Он уже собирается развернуться и уйти, но вдруг останавливается, глядя на книгу, лежащую на полу лицевой стороной обложки вниз.
Он знает ангела, который поклоняется книгам почти до нечестивой степени.
— И я принимаю твой подарок, — говорит Кроули, снова поворачиваясь к Гутенбергу. — Очень любезно. А теперь, пожалуйста, заверни его, чтобы он не повредился в дороге.
Гутенберг так и делает, его лицо по-прежнему неестественно спокойно, а Кроули осматривает свою обожженную руку. Он пытается залечить рану, но тщетно: она остается болезненной и обожженной, и он хмурится. Божественные раны не подчиняются ускоренному заживлению, поэтому он просто обматывает руку черной повязкой и бережно прячет ее в карман.
— И верёвка, — коротко добавляет он, наблюдая, как Гутенберг заворачивает книгу в слой за слоем ткани и бумаги.
Уходя, Кроули держит книгу на длинном шнурке, перекинутом через запястье. Так она ударяется о его ноги и жалит, но, по крайней мере, не обжигает, и он возвращается в свою квартиру. Он собирает вещи как перед длительной поездкой, а затем закрывает глаза и делает шаг вперёд, сосредоточившись на Лондоне.
Но его нога опускается не на булыжники, а на деревянные половицы в его же собственной квартире, и Кроули открывает глаза. Это что-то новенькое.
Он делает ещё одну попытку, дважды, прежде чем ему приходит в голову взглянуть на книгу. Он рычит себе под нос. Свёрток светится опасным теплом даже сквозь всю его тканевую и бумажную обертку, и Кроули в припадке гнева швыряет его на стол и уходит, чтобы позаботиться о покупке лошади. Предпочтительно — самой глупой из всех возможных лошадей, не способной проникать сквозь иллюзии и понимать, что она на самом деле несет на своей спине.
***
Месяц спустя, когда Кроули сходит на берег в Дувре, он в полной мере страдает от морской болезни, простуды, болей во всем теле и находится на грани того, чтобы отказаться от всей этой затеи. Но он уже пронёс эту чертову благословенную дрянь так далеко, что вполне может донести её и до конца.
Он находит Азирафаэля, спокойно живущего неподалеку от Лондона, и, к его радости, на этот раз ангел не захлопывает дверь перед носом Кроули.
— Кроули, — осторожно говорит он.
— Послушай, ангел, я уже сказал, что мне очень жаль. — Кроули осторожно переступает с ноги на ногу и морщится. Даже если ему до скончания веков больше не придётся смотреть ни на одну лошадь, это всё равно будет слишком малый промежуток времени; люди, такие умные в других областях, странно медлительны в изобретении более удобных способов передвижения. — Но я повторю ещё раз: мне очень жаль. Я был на взводе, и ты был там, и… — Он широко пожимает плечами. — В то время это казалось хорошей идеей.
Уголок рта Азирафаэля дёргается. Это хороший знак.
— Во всяком случае, плохие идеи — это моя специальность, точно так же, как сопротивление низменным импульсам — это ваша специальность, ты же знаешь. — Кроули поводит рукой, словно заключая в объятья Азирафаэля в его мягком, чистом шерстяном халате, пьющего чашу глинтвейна и окруженного ещё большим количеством книг, чем в прошлый раз. — Из нас двоих ты самый разумный.
Ангел пробыл среди людей достаточно долго, чтобы столь неприкрытая лесть пригладила его взъерошенные перья, и когда он фыркает в ответ:
— Змея с серебряным языком! — в его словах нет никакой горечи.
— Пожалуйста, скажи, что ты снова со мной разговариваешь, — говорит Кроули, стараясь не обращать внимания на явно умоляющие нотки в собственном голосе. — Мне было так скучно без тебя.
— Ну… — На лице Азирафаэля мелькает виноватое выражение. — Должен сказать, что мне тоже.
— Хорошо. — Кроули облегченно улыбается и вспоминает: — И посмотри. Я тебе кое-что принёс.
Он поднимает сверток, покачивая его на пальце за верёвочку.
— А это что такое?
— Открой его и узнаешь.
Азирафаэль осторожно берёт свёрток, и Кроули быстро потирает руки, радуясь, что избавился от него. Это было всё равно, что носить с собой кусок раскалённого льда, который высасывает его силы и делает слабым, бесполезным и смертным. У него появляется острое желание развернуть в реальности свои крылья или испепелить что-нибудь, просто потому, что он может это сделать.
— Он, конечно, хорошо упакован, — бормочет Азирафаэль, аккуратно разворачивая слои, и когда снимает последнюю бумагу, то выглядит смущенным. — Библия? — Он слишком хорошо воспитан, чтобы смотреть на свои книжные полки, но Кроули смотрит и видит разные экземпляры, которыми уже владеет Азирафаэль. — Хорошо. Э-э, спасибо.
— Это не просто Библия, — говорит Кроули, нетерпеливо качая головой. — Новости ещё не дошли до Англии, но скоро дойдут. Люди изобрели новую вещь. — Сейчас не время делиться новостями о его финансовой поддержке. — Это… что-то вроде такого устройства. Они называют его печатным станком. Он позволит им массово выпускать книги, намного лучше и быстрее, чем можно было бы скопировать вручную.
Азирафаэль кивает; может быть, он и наивен по сравнению с демоном, но далеко не глуп и сейчас выглядит впечатлённым.
— Такие устройства произведут революцию в распространении знаний.
— Именно. И это первая — самая первая — копия первой книги с самого первого такого устройства. — Кроули подходит и встаёт рядом с Азирафаэлем, стараясь держаться подальше от книги, которую тот листает. Он смотрит на неё сверху вниз, но текст причиняет боль его глазам, и он вынужден отвести взгляд. — Я так и думал, что тебе понравится.
Азирафаэль молчит, склонив голову и благоговейно переворачивая страницы, пока его взгляд не падает на руку Кроули. Рана хорошо зажила, а обожженная кожа высохла и начала шелушиться; Кроули ничего не говорит, но резко поворачивает запястье, чтобы скрыть шрам. Это слишком похоже на то, как если бы он сбросил свою змеиную шкуру, это слишком обнажённо, чтобы чувствовать себя комфортно под взглядом ангела.
— Значит, мы снова друзья? — спрашивает он осторожно.
Азирафаэль берёт книгу и кладет её на письменный стол, не глядя на Кроули.
— Я прощаю тебя, — чопорно говорит он. — Знаешь, я ведь простил тебя уже на следующий день.
Это вопиющая ложь, поскольку Кроули чувствовал его гнев в течение многих лет после, но он пропускает её мимо ушей и только фыркает.
— Ну конечно, ты меня простил, ты же ангел. Но стали ли мы снова друзьями?
И Азирафаэль слегка улыбается ему.
— Наверное, так оно и есть.
Кроули вздыхает, и боль под рёбрами, которую он носил в себе двести лет, растворяется в ничто.
0
0