Принц, прежде ведший бродяг на глаз, теперь сверялся со старой ломкой картой, выверял обходные тропы. Закат, глядя, как уверенно он направляет повозку в леса, каждый раз гадал, когда они наконец налетят на разбойников. Однако то ли лесные жители не желали связываться с огромным караваном, то ли рыцари извели их под корень. Лишь однажды из-за деревьев показалась подозрительная поляна с шалашами и каменным ободом костра, и Принц не стал проверять, заброшенную ли стоянку они нашли. Причмокнул тихонько губами, разворачивая кобылу. Бродяги обошли лагерь без шума, не беспокоя хозяев — если те были на месте.
Закат не мог отделаться от сравнения — стоянку лесных разбойников они обогнули так же, как любое не указанное на карте село, внезапно показавшееся из-за холма.
Люди повеселели лишь когда Принц вывел караван к реке. Растущие у берега молодые березки тут же проредили, выбрав самые длинные и ровные побеги. Принц насвистывал незамысловатый мотивчик, очищая будущую удочку от коры, дети мастерили поплавки, женщины, нащупав подходящую мель и закатав юбки, устроили посреди реки стирку.
— Разве они рыбу не распугают? — удивился Закат. Брызги от шлепающего по воде белья летели во все стороны.
— Так мы ж удочки сегодня не закончим, — с улыбкой отозвалась Искра, заравнивавшая следы от сучков, ловко орудуя ножом. — Кстати, ты ведь плетешь! Можешь ловушки сделать?
Закат неуверенно пожал плечами.
— Если буду знать, как они должны выглядеть.
Его послали к одной из повозок, на которой были намалеваны подводные глубины и что-то вроде утонувшей корзины, наполовину вывернутой наизнанку. Из-под полога выглянул хозяин, Драарул, настолько светлокожий, что уже успел обгореть на солнце. По объяснениям и рисунку Закату удалось соорудить нечто, похожее на рыбью ловушку. Откладывать проверку не стали, закинули плетёнку в тростники, пометив место повязанной тряпкой.
Утром, когда заготовки удочек ещё висели по всем телегам, вытягиваясь, Закат вернулся от реки, с удивлением неся выловленные из ловушки полведра рыбьей мелочи.
— Добытчик! — обрадовалась Рада, тут же затеяв уху. Процедили юшку через его же соломенную шляпу, так что Закат однозначно стал главным героем завтрака.
Удочки нетерпеливо опробовали уже на следующей стоянке. Крестьяне обычно просыпались на рассвете, бродяги же предпочитали досиживать до него вечерами, когда уже становилось не вполне понятно, это мерещится от усталости, или правда небо светлеет. Закат за прошедшие луны так и не привык к новому распорядку, поэтому дремал под пологом, когда Пепел и остальные, шикая друг на друга, будто не они только недавно пели во весь голос разудалые частушки, пошли к реке. Вскоре его разбудил первый победный возглас. Следом, вопреки ожиданию, раздался хруст дерева, плеск и смех.
Закат высунулся из повозки, прищурившись в серый туман, поднявшийся с реки. Оказалось, что удочка Тскаша не выдержала веса рыбины, сломавшись пополам. Однако клёв только начинался, и хотя ещё немало самодельных удилищ пало в неравной борьбе с добычей, оставшихся вполне хватало. Караван двигался вдоль реки, и на рыбалку ходили каждый день, добывая пропитание для всех. Фантазия у бродяг была богатая — рыбу варили, жарили, запекали в углях, коптили над костром, сушили под пологами, нанизав связками на нитки, как грибы. Повозки щетинились рыбьими хвостами, оставляя за собой след из костей.
Через десяток дней Закат понял, что уже не так любит рыбу, как раньше.
— Зато все реки ведут к морю, — посмеивался Принц, тоже без большого энтузиазма черпая уху из миски. — Скоро дойдём.
Пока на близость моря ничего не намекало, разве что лес стал неприятней. Из земли выступали камни, деревья стояли реже, зато кустарник на таком просторе вымахал совершенно сказочных размеров, заставляя вырубать в нем просеки.
— Чтоб тебя! — Тскаш с размаху вогнал топор в землю, чудом не попав себе по ноге. — Этот куст железный, что ли?!
Закат, трудившийся с ним в паре, с удовольствием присоединился бы к бунту, если бы видел в нём смысл. Однако ему нужно было к морю, пожалуй, сильней, чем всем остальным — если бродяги в общем могли развернуться и отправиться исследовать любые другие уголки хоть и не бескрайнего, но огромного мира, то у него была цель. Так что вместо того, чтобы бросить топор, Закат подбодрил напарника, утирая пот со лба:
— Ничего, осталась пара ударов.
Умаявшегося Тскаша оттеснил Пепел, одним махом снёс толстый ствол, над которым они мучились едва ли не час, подрубая со всех сторон. Свистяще выдохнул, так сердито, что казалось, сейчас дым из ноздрей пойдет. Закат услышал злой, почти не приглушенный голос:
— Белоручка, только указывать и горазд.
Опустил голову, вдруг вспышкой рассердившись. Сейчас-то он что не так сделал? Топорами они махали поровну! Однако сказать ничего не успел — Пепла отодвинул за плечо Принц. Улыбнулся как обычно благостно.
— Идёмте, надо прощупать дно реки. Тут, похоже, брод, может быть, проще будет проехать по нему.
Река в самом деле оказалась мелкой, едва ли по пояс, но встречались и бочаги, где резко темнеющая вода намекала на немалую глубину. Впрочем, вырубленного кустарника с лихвой хватило, чтобы закупорить дыры, напихав враспорку ветки и придавив камнями.
Когда закончили, вымокшие с ног до головы, солнце уже садилось, скатываясь с небосклона, как ребёнок с холма, всё быстрей и быстрей. Искра перебежала на другой берег первой, прыгая по самым высоким камням и балансируя двумя корзинами в раскинутых руках. За ней потянулись остальные. Пепел подхватил на плечи одного из внуков Рады, перешел поперек течения. Чуть не поскользнулся на середине, мальчишка на плечах только развеселился, болтая ногами. А когда Пепел вернулся, его ждала целая детская толпа. Загомонили хором:
— Дядя Пепел, а меня? Вы тепленький!
Тот состроил недовольную гримасу, Принц похлопал его по плечу, вроде бы сочувственно:
— Что, подал заразительный дурной пример? — Не удержавшись, прыснул от смеха. Посерьезнел под страдальческим взглядом. — Всё равно их надо перенести, самих в реку не отпустишь.
В результате, пока остальные таскали вещи, разгружая повозки, Пепел оказался захвачен детьми. Он старательно изображал недовольство, но даже Закат видел, как бродяга улыбается, прыгая по камням. Дети и подавно не верили в мрачное лицо своей «лошадки», радостно визжа, когда Пепел у самого берега сбрасывал их в воду. Некоторые родители поглядывали на эту возню с беспокойством — всё-таки река быстрая, не дай судьба унесет. Однако доверяли другу вождя не многим меньше, чем самому Принцу.
Опустевшие повозки частью катили, частью несли на себе. К концу переправы у всех руки едва не отваливались, даже Принц смотрел на последнюю повозку как на врага каравана. Но упрямо склонил голову, перешел реку, взялся за борт.
— Кто еще может, помогите. Одна же осталась!
Закат шагнул в воду, за ним последовали другие. Даже Искра рвалась помогать, но брат остановил.
— Ты её всё равно не поднимешь. Ничего, мы справимся.
Девушка прикусила губу, насупив брови, но осталась на берегу. Закат встал в общий ряд вдоль борта повозки, налёг, скатывая её в реку.
— Поднимаем, — скомандовал Принц перед самым слабым местом брода. Закат присел, коснувшись щекой борта, завел руку под дно. Одновременно с остальными медленно выпрямился. Вода плеснула, потекла с колёс, снова, в который уже раз за сегодня, заливая рубашку.
— Все держат? — выдохнул с другой стороны Принц. — Пошли!
Шагнули, привычно подстраиваясь под ритм друг друга. Берег приближался мучительно медленно, Закат прикрыл глаза, сосредотачиваясь на влажном дереве на плече, скользких камнях и ветках под ногами.
— Осторожно!
Повозка качнулась, Закат припал на одно колено, пытаясь удержать резко увеличившийся вес. Угол уперся в шею, Принц резко указывал, что делать. Наконец выровнялись. Драарул, стоявший перед Закатом и поскользнувшийся, сумел встать, подхватил повозку.
— Спасибо. Силен ты, такой вес удержать!
Закат промолчал — удержал он, в конце концов, не один. И только когда выбрались на берег, понял, что надорвался — руки ныли, живот и спина тяжело пульсировали болью. Молчал до привала, да и потом думал перетерпеть, но увидел, как Рада указывает на него рукой, что-то выговаривая Принцу. Пошел сдаваться сам, не дожидаясь выволочки. Когда лекарь одновременно вождь, он научается особенно веско отчитывать нерадивых больных.
— Лежи и не шевелись, я сейчас вернусь, — коротко потребовал Принц, размяв ноющие мышцы. Закат слышал, как он просит Пепла растопить жир в крынке, и как тот сварливо бурчит, что не нанимался в няньки ко всяким дуракам, которые могли бы не геройствовать, потому что даже если бы повозка завалилась на бок, ничего бы ей не было.
— Правда не нанимался? — в голосе Принца слышался странный смех, такой, когда под улыбкой прячут застарелый страх. — А мне казалось, мы тут всем караваном хороши. Бродим лесами и полями, все считаем, что дороги никогда не кончатся.
Закат отвернулся от полога, чувствуя себя неловко от того, что невольно подслушал разговор, куда более личный, чем привычная шутливая перебранка двух друзей.
***
Наутро они не слишком ускорились — с другого берега заросли выглядели куда более обнадеживающе, чем оказались на деле, однако все-таки были проходимы. В течение следующих дней Принц еще пару раз вел караван на штурм бродов, когда продраться сквозь кусты казалось сложней, чем пересечь реку.
Когда они отдыхали на берегу после очередного брода, на кривое дерево уселась большая белая птица, не похожая на привычных лесных пичуг. Бесстрашно перелетела на полог, крикнула пронзительно, склонив голову. Попыталась стащить подвешенную там рыбу, недовольно заорала, обнаружив, что добыча высушена до состояния камня и вдобавок привязана крепкой ниткой.
Бродяги покатывались со смеху. Было решено считать вороватую гостью добрым знаком — таких птиц никто раньше не видел, море тоже, и могло выйти, что они с большой водой ходят парой.
Однако сначала на пути встретились люди. Караван в очередной раз вернулся к берегу реки, когда Пепел дернул Принца за рукав. Закат проследил за их взглядами, заметил тропу и болтающиеся на поверхности воды поплавки сетей. Чужое место ловли миновали быстро, стоянку развернули только когда совсем стемнело. Закат видел, как шевелятся тростники на противоположном берегу, но ходили в них люди или звери, никто сказать не мог.
Дело прояснилось с рассветом.
— Привет, — Закат вместе с другими сидел на камнях и удил рыбу, когда из прибрежных кустов вынырнула любопытная детская мордашка. — А вы не здешние!
— Да, — улыбнулась ребенку Искра. Сегодня не клевало даже у неё, хотя девушка по праву завоевала титул лучшей рыбачки каравана. — Как ты догадалась?
— Вы в Дохлом омуте рыбу ловить пытаетесь, — сообщила девочка, выбираясь на берег и отряхивая безнадежно перемазанное в тине платьице. — Все здешние знают, что в нем никто не живет!
В комнате, конечно, прибрались. На полу новый ковёр, балдахин убран… Темери увидела в окне напротив входа своё подсвеченное лампой отражение. Прислушалась. Ни шороха, ни звука. Пусто, спокойно. Вошла.
Очень живо представилось ей, как всё было тогда: вот тут лежала мёртвая чеора. Тощий ифленец – дальше, за кроватью. Когда пресветлая задавала ему вопросы, то голос казался спокойным, лишь с лёгким налётом не то грусти, не то иронии. Мёртвый ифленец не казался опасным – в отличие от того, другого. Живого.
На подоконнике за подсвечником она вдруг увидела небольшой бархатный кошелёк. Не новый, вытертый во многих местах, он манил к себе, так что она, поколебавшись, взяла его в руки. Внутри что-то деревянно стукнуло. Если бы там были деньги, стук был бы более звонким. Нет, что-то другое.
Ругая себя за любопытство, и ещё немного – за то, что тянет время, она бросила вещи на кровать и быстро расшнуровала кошелёк.
Внутри оказался набор гадательных плашек. Таким пользуются предсказатели и соттинские гадалки. Чтобы раскладывать их, никаких особых способностей не надо, плашки всё умеют делать сами. Надо только точно представлять, о чём хочешь спросить. Путешественники советуются с ними на счёт погоды, торговцы – удачным ли будет день, а юные девушки – о том, какова будет их жизнь с тем или иным женихом.
Темери загадала на свой побег и вытянула из мешка три плашки. На одной был череп – смерть. На другой – оскаленная морда волка – враг. На третьей – петля аркана.
Что же, толкование ей казалось однозначным: поймает и убьёт. Но она всё же попытается. Потому что другого шанса у неё ведь и вправду не будет…
Темери быстро собрала плашки обратно в кошелёк и вдруг услышала от двери:
– Решили спросить о будущем? Я-то всё гадал, куда делся набор Ровве… а он, значит, был у вас.
Поймает и убьёт? Да уже поймал. Так что же дальше? Что она должна такого сделать, чтобы ифленец решил её убить?
Она подхватила лампу, шагнула навстречу чеору, лишь бы он не заметил, насколько она напугана… и не заметил верхнюю одежду и посох, оставшийся у кровати.
Они были в чужой комнате, одни. Если ифленец вздумает напасть, она знает, чем ответить. У неё было время, чтобы научиться. Много времени.
– Нет, – ответила тихо. – Он был здесь, на окне. Я просто… просто посмотрела, что это.
Света лампы хватило, чтобы увидеть, как брови чеора та Хенвила мимолётно приподнялись:
– Просто вошли в эту комнату, одна, в темноте, просто подошли к окну, пошарили по подоконнику…
Она покачала головой:
– Мне показалось, будто что-то осталось незавершённым в прошлый раз. Так иногда Покровители дают подсказки живым, но ваш друг был мне чужим человеком, так что, наверное, эта подсказка была для вас… возьмите.
Она постаралась подать кошелёк так, чтобы пальцы ифленца не коснулись её руки.
Чеор подхватил кошелёк небрежно, словно что-то неважное. Но почему-то спросил:
– Так что вы увидели? Какие рисунки?
Врать было бессмысленно. Темершана распрямила плечи, ответила, как можно более ровно:
– Череп. Волк. Аркан.
– Понятно.
По губам ифленца скользнула кривая улыбка:
– Ступайте к себе. И прихватите ваши вещи – им тут не место.
Ну что же. Неудача не означает, что она не попытается снова.
На этот раз она выполнит приказ беспрекословно…
Но, уже выходя, она услышала:
– Нет. Стойте. Подойдите. Да не бойтесь вы меня, не нужны вы мне.
Темери подошла, но так, чтобы между ней и чеором та Хенвилом оставалась пара шагов.
– Держите, – поморщившись, протянул он ей кошелёк. – Как обычно, три плашки. На меня.
– Вас интересует ваше будущее? – Темери никак не могла предположить, что этот ифленец сверяет жизнь по знакам на гадательных плашках.
– Будущее… не знаю. Наверное. Просто сделайте!
Раздражения в его голосе при этом стало столько, что Темери решила дальше судьбу не искушать. Просто держала перед глазами образ этого человека. Вынимала костяные пластинки и выкладывала в ряд – на край кровати. Чтобы ифленец мог видеть, что она всё делает, как надо.
На всех трех пластинках одинаково равнодушно улыбались черепа.
Судя по ним, смерть прямо сейчас стояла у ифленца за спиной и была неотвратима.
Она немо перевела на него взгляд. Что он подумает? Что скажет на это? Как поступит?
Во взгляде ифленца, если только она не сошла с ума, читалось облегчение. Он даже почти улыбался. Почти.
Забывшись, Темери спросила вслух:
– Может быть, они лгут?
– Не лгут. Но не радуйтесь раньше времени – это мой обычный расклад. Кстати, если вам хочется, можете забрать их себе. Думаю, Ровве не стал бы возражать. А теперь – идите в комнату. Отдыхайте.
Она снова подхватила свои вещи и набор плашек, и очень быстро ушла. В комнате даже свечка на столе не успела догореть – а казалось, прошло много часов.
Темери заперла за собой дверь. До рассвета можно успеть выспаться.
На этот раз она заснула сразу. Словно то, что её ранее беспокоило, ушло, выполнив задачу.
Опасная дорога на Тоненг
Благородный чеор та Хенвил
В последний год дурные сны стали приходить к благородному чеору чаще обычного. Особенно осенью. Шеддерик подозревал, что это неспроста. Нельзя испытывать удачу до бесконечности. Иначе она подойдёт и тяпнет в самый неподходящий момент – и за самое больное место. Сны нельзя было предугадать. Избавиться от них за много лет тоже не удалось. И ни разу не удалось вовремя проснуться.
Пленник висел, подвешенный на цепях за связанные руки, и смотрел на палачей отчаянным взглядом. Он был совсем молод, лет двадцати. Сейчас, впрочем, никто не смог бы судить о его возрасте: обезображенное побоями лицо не давало на это шанса.
Палач всегда спрашивал одно и то же.
Сначала – имя.
Первый день парень только кричал от боли и ужаса, не отвечая, на второй – когда приложили к спине раскалённый стальной прут – назвал себя. Сейчас имя он называл сразу. Сейчас он уже знал следующие три вопроса.
Второй: «Брал ли ты деньги у слуг чеора та Граствила? Либо же у самого чеора Граствила?».
Нет. Нет. Нет!
Кричать или молчать – без разницы. Палач и его помощник всё равно снимут тебя с дыбы и зафиксируют на железной раме над ящиком свежих горячих углей. Искалеченной спиной – на раскалённые прутья. Руки и ноги окажутся скованы.
Третий вопрос: «Приказывал ли тебе кто-нибудь отнести на «Жемчужину» бочки со смолой и мешки соломы?».
–Нет! Нет же! – Кричит охрипший от боли и ужаса пленник. – Нет! Никогда!
Палач берёт из ящика длинные блестящие щипцы. На левой руке ногтей у пленника уже нет. Значит, сегодня – очередь правой руки.
«Третий день. Это третий день пытки!» – Догадался Шеддерик та Хенвил.
Юноша, которого пытал ифленский палач, был ему незнаком. В том подвале сам Шеддерик никогда не был. Да и палач этот умер почти триста лет тому назад. Но у всякого решения есть последствия.
Шеддерик проснулся, когда пленник потерял сознание.
Снаружи было уже светло.
Темершана та Сиверс
Утром снова начался снегопад. Темери наблюдала, как постепенно сумрак рассеивается, и перед глазами встаёт белая тишина за окном. Белыми стали деревья, крыши хозяйственных построек на дворе. Поля вдалеке и лес – всё покрывал ровный снег. Темери не помнила такой чистой белой зимы.
Служанка позвала завтракать, едва рассвело. К тому времени есть уже хотелось ощутимо: в монастыре вставали задолго до позднего зимнего света.
В общем зале оживление царило только у стола, облюбованного гвардейцами. Пресветлая сестра была задумчива и рассеяна, а чеор та Хенвил и вовсе не появился до того момента, как настало время уезжать.
А появившись, начал всех поторапливать, раздавать указания и приказы. На Темери он не бросил ни единого взгляда, и это её немного успокоило. Вчерашняя ночь осталась в сердце странным, пугающим воспоминанием, но последствий не имела. Благородный чеор не собирался умирать. Выглядел здоровым и до отвращения деятельным.
Темери, которой собирать ничего было не нужно, оказалась на улице одной из первых, едва успели подать карету. Стояла, подняв лицо к небу, и смотрела, как медленно и торжественно летят вниз белые хлопья. Могла бы стоять так долго-долго, постепенно покрываясь снегом, сливаясь с окружением, исчезая для всех вокруг… да только кто бы дал-то?
Засуетились, заторопились солдаты, повара тащили короба со снедью в дорогу, слуги устраивали их в специальном ящике, устроенном в задней части кареты. На крыше укрепляли ещё какой-то груз.
Гвардейцы водили лошадей по двору, давая тем привыкнуть к снегу. Темери сдержанно попрощалась с пресветлой сестрой и уселась в карету подле маленького оконца. Сквозь него можно будет смотреть на сказочно заснеженные окрестности, слушать перестук копыт и надеяться, что эта самая дорога будет длиться до бесконечности и никогда не приведёт в Тоненг.
Тронулись по команде чеора та Хенвила. Предстоял долгий день в пути, Темери натянула до плеч предложенный кучером плед. Хоть карета и была зимней, а из щелей всё-таки дуло.
Дорога к приграничной деревне и далее – к храму Ленны, была хоть и наезженной, а всё-таки не такой людной, как Большой восточный тракт. По тракту до границы немного дальше, зато он проходит по обжитым, живописным местам, где часто встречаются деревеньки и постоялые дворы. Исторически сложилось, что дорогу эту используют чаще паломники, чем торговцы.
Она виляет змейкой мимо лесистых холмов и старых, растрескавшихся от времени скал.
Лошади шли не торопясь, карету покачивало. Темери, по глаза завернувшись в плед, любовалась припорошенным ельником, что тянулся за оконцем.
Изредка к этому самому оконцу подъезжал чеор та Хенвил, заглядывал внутрь, но, убедившись, что его подопечная ни в чём не нуждается, снова немного отставал. Она была ему даже благодарна за то, что не пытается завязать беседу – хватило предыдущей ночи. Оставалось лишь надеяться, что ифленец не обратил внимания, насколько ему удалось её испугать…
Узел и кошелёк она спрятала в ящичек под сиденьем, посох же не решилась выпускать из рук – так он и ехал с ней, кое-как поместившись внутри кареты.
5. Джонатан
Сквозь прозрачные стенки капсулы орбитального лифта, с головокружительной скоростью несущейся вдоль ствола чудовищной Ветви в направлении Портограда у её основания, Джонатан любовался разворачивающимися перед ним пейзажами древомира Диакола.
Великое Древо покрывало всю поверхность Диаколы целиком, без остатка. Чудовищное плетение циклопических Ветвей, распадающихся на порядки всё более и более истончающихся побегов, давно укрыло под собой континенты и океаны, спрятало под своим зелёным пологом долины и горы, сформировав новые, полные растительной жизни хребты из вздымающихся к небесам Ветвей и долины плотно сросшихся между собой горизонтальных стволов. Древо запустило ненасытные хоботы корней в самые недра, выпивая из планетной тверди необходимые ему элементы, и протянуло щупальца Портоградов в открытый космос, чтобы оттуда получать те ресурсы, которыми изначально была небогата материнская планета, или которые уже истощились за время, в течение которого Древо превратилось из Первого ствола на субэкваториальном континенте в распространившуюся на всю планету сеть Ветвей, Корней и Стволов, многие, многие тысячи лет назад слившихся с приютившей его планетой в единое целое, образовав Древомир.
Необозримое волнующееся море листвы, формирующей единую Крону Великого Древа, было нескончаемым источником энергии и огромными легкими, насыщающими атмосферу кислородом. Сосуды гигантских Ветвей стали единой транспортной сетью, способной доставлять любые грузы в любую точку планеты. Трубопроводы и туннели метро, резервуары и хранилища, многомиллиардные Древограды умеренного пояса… И поезда, поезда!
Живые Поезда Диаколы, мчащиеся по бескрайней паутине путей по всем ярусам и Ветвям Древомира от Корней до самой Кроны, привлекали на планету путешественников со всей Галактики. В эпоху, когда путешествия между звёзд стали совершенно обычным и весьма скучным в плане яркости впечатлений делом, многодневные поездки на поездах по странному, постоянно меняющемуся ландшафту Древомира приобрели в одночасье небывалую популярность среди уставших от царящего повсюду порядка и изобилия граждан всех без исключения уголков Галактики. В эпоху, когда войны канули в лету с воцарением единых внутрисистемных государств и строгим контролем за межзвёздными переходами, осуществляемыми неподкупными оригамистами каждой из населённых систем, именно межзвёздный туризм сделался практически единственным стимулом для переселения и миграций больших человеческих групп по просторам освоенного космоса.
Каждый из населённых миров стремился стать обладателем как можно большего числа достопримечательностей, способных своей уникальностью привлечь в системы туристов и приносимые ими в качестве платы за переход потоки энергии. На Юргентоне это были Поющие Горы, на Эталоне — Небесные Рифы с сонмом их разномастных обитателей, стремительные Цветные Ледники на Снегаурусе, Дрейфующие Острова на Плеске… Древоград Диакола славился прежде всего своими Поездами.
Именно на «Алую Стрелу», самый знаменитый в Галактике транспланетарный экспресс, и купил билет Джонатан, выложив за него совершенно безумную сумму, но ничуть не жалея об этом. Во время своего путешествия он не раз задавал себе вопрос — а был бы он столь же настойчив в своем преследовании сбежавшей невесты, вздумай она отправиться в какой-то другой населённый мир, где не было поездов? Ответа он не находил — а возможно, просто не хотел самому себе признаваться в собственной одержимости, напоминая себе, что в каждом мужчине до самой смерти жив мальчишка, а каждый мальчишка, что бы он там ни пытался из себя представить, от поездов без ума.
Джонатан кивал своим мыслям, стараясь не замечать, что воспоминания об их романе с Эльжбетой стремительно теряют яркость по мере того, как Диакола открывает ему всё новые и новые свои чудеса. Он помнит, зачем он здесь, говорил Джонатан себе, и это главное. Главное, конечно же, во что бы то ни стало отыскать среди миллиардов обитателей Древомира Эльжбету, единственную и неповторимую, а всё остальное не так уж и важно…
От этих мыслей его сей же миг отвлекли гигантские гейзеры водяного пара, которые исторгали выводные жерла газовых магистралей, тут и там открывающиеся на поверхность Орбитальной Ветви сквозь грубую до каменной плотности чешую коры. Струи водяного пара формировали плотный облачный полог вокруг гигантского столба Ветви орбитального лифта, позволяя населяющим и обслуживающим её представителям десятка разумных рас обходиться без высотных костюмов и дыхательных масок.
Диакола была популярным среди туристов, а оттого богатым миром, а посему могла позволить себе тратить заработанные оригамистом тераджоули тем способом, каким только заблагорассудится — например, бездумно испаряя атмосферу в околопланетарное пространство, что могло бы вызвать понятное возмущение у обитателей безвоздушных миров, привыкших экономить каждый галлон кислорода… Могло бы — если бы их тут же не зачаровывали и не увлекали, маня за собой, непостижимые чудеса Древомира, познакомиться с которыми наилучшим образом позволяли именно Поезда.
Диакола была планетой чудес, торжеством растительной жизни во всех её проявлениях, единым организмом, управляемым интегрированным надразумом сознаний мириад её обитателей. Диакола зачаровывала своей непостижимостью и звала возвращаться, что многие из числа посетивших её с превеликим удовольствием проделывали вновь и вновь.
В предвкушении встречи с чудом Джонатан прибывал на узловую станцию Лекорейси, что на Главной Ветви Первого Ствола, — туда, где ждала его, запустив полным ходом ферментацию углеводов и разводя пары в своей обширной утробе, ждала его, притопывая в нетерпении коленчатыми поршнями своих стремительных ног, «Алая Стрела».
Самый знаменитый поезд в Галактике.
И что удивительного в том, что при виде неё Джонатан совершенно позабыл о любимой Эльжбете?
6. Смотритель
Гикси пришел в себя и ещё не открывая глаз понял, что его куда-то везут. Деловито ворчала утроба вагона, ароматы брожения щекотали волоски в ноздрях, гулко ухали поршненоги, вращая роговые роторы колес. Звуки были привычным фоном жизни в движущихся поездах — только вот вагон, который Гикси по запаху совершенно точно определил как свой, должен был сейчас спать в своем тупичке, как делал это уже много лет.
Ан нет! Колесные пары ритмично выстукивали путевую песенку, и вагон качался с боку на бок, вторя изгибам пути. В знакомое плетение звуков порой встраивались странные гулкие стоны, и тогда вагон судорожно вздрагивал, словно больное животное. Это было неправильным, и Гикси рискнул приоткрыть глаза.
Внутренности вагона сказочным образом изменились. Лозы древоцветов безжизненно свешивались со странно искажённых стен, которые бугрились вздутиями рёбер жёсткости, способными выдерживать немалые нагрузки. Пол устилал ковер облетевшей листвы. Окна изменили свои пропорции, превратившись в едва пропускавшие свет горизонтальные и вертикальные щели. Передняя стенка вагона сильно сдвинулась внутрь, и вместо лёгких лепестков цветодвери расположенный в её центре выход наружу стерёг массивный округлый люк с кольцом задрайки в центре. Крыша в паре мест выгибалась округлыми полупрозрачными сводами, под которыми из пола выросли странные ограждённые постаменты с рычагами управления на них. В тенях под сводами скрывались продолговатые конструкции непривычных очертаний, сквозь прорези в куполах выпроставшие наружу хищные жала хоботков.
Вагон двигался с необычно высокой скоростью. Стук колес в колеях всё более учащался с течением времени, приближаясь по темпу к раскатам барабанной дроби. Тряска делалась всё сильнее, и Гикси порой казалось, что вагон вот-вот сойдёт с колеи, но этого не происходило, несмотря на ощутимо крутые повороты пути, которые вагон проходил без снижения скорости. Чередование правых и левых поворотов, интервалы между ними, длительность прохождения прямых участков с поправкой на примерную скорость вагона — всё это позволило Гикси в какой-то момент представить себе, в какой части Ветви он сейчас находится.
Вагон находился на полпути к Лекорейси, причём совершенно безумным образом двигался навстречу поезду, который, судя по сгущающимся снаружи сумеркам, уже вышел с узловой станции и теперь стремительно сокращал оставшееся между ними расстояние.
Сам Гикси лицом вниз лежал на полу посреди вагона в ворохе мёртвой листвы. Руки и ноги его были спутаны небрежно намотанной на лодыжки и запястья лианой. Его похитителями явно были всё те же чужаки, хотя ни одного из них внутри вагона сейчас не было, — тот, кто его связывал, легкомысленно оставил на свободе цепкий хвост смотрителя, чего бы никогда не сделал ни один местный — впрочем, любые формы насилия были глубоко чужды обитателям Древомира. Спустя несколько мгновений Гикси был свободен и усиленно растирал онемевшие конечности.
Обзор сквозь щели в стенах был ограниченным, и смотрителю удалось рассмотреть лишь быстро проносящиеся мимо смутные массы листвы на меньших ветвях, подсвеченные последними лучами ушедшего за горизонт солнца и отражённым светом наводнявших пространство вокруг Древомира спутников, большая часть которых являлась продолжением Древа в ближнем космосе. Врывающийся в вагон сквозь щелевидные окна ветер топорщил шерсть на теле Гикси, и его шум, наложившись на перестук колес, позволил чужакам застать его врасплох и на этот раз.
— Я вижу, что вы пришли в себя, смотритель, — раздалось у него за спиной, и Гикси едва не подпрыгнул от неожиданности.
Высокий чужак стоял совсем рядом. Капюшон его плаща был откинут, позволив гриве огненно-рыжих волос рассыпаться по плечам. Ярко-зеленые глаза задумчиво изучали смотрителя. Треугольное лицо имело странно притягательные очертания, что несколько озадачило Гикси, который хоть и не был ксенофобом, но в прошлом всегда отчетливо ощущал чуждость внешнего вида и пропорций пришельцев с других звёзд для восприятия обитателей Древомира.
Запах, понял он наконец. От пришельца исходил приятный будоражащий аромат, странно располагающий к общению с обладателем столь изысканного запаха. Подсознание Гикси уже записало пришельца в число своих друзей и было готово к сотрудничеству и подчинению, раболепно ожидая распоряжений и команд. Однако разум смотрителя наблюдал за незваным гостем совершенно отстраненно, не обращая внимания на совершенно физиологический восторг, наполнивший его тело.
— Мое имя Эльжбета, — сказал пришелец приятно глубоким голосом, исходившим, впрочем, не с губ говорившего.
Гикси не видел причины не представиться в ответ.
— А вы не так уж и просты, мастер, — заметил пришелец. От его пристального взгляда не ускользнула реакция Гикси на его появление — и реакция эта, по всему видимо, сильно отличалась от той, которую пришелец ожидал лицезреть. — Впрочем, по тому, как быстро вы очнулись, следовало бы предполагать подобную реакцию. Сновидец, а? Бывший Сновидец?..
— Что происходит? — спросил Гикси, проигнорировав вопрос.
За спиной пришельца ему был виден приоткрытый люк в головной части вагона, за которым неожиданно обнаружилось ещё одно помещение. Всё его пространство заполняли светящиеся мягким светом экраны, перед которыми, пристально изучая изображения на них, замер второй пришелец. Часть экранов показывало бешено несущийся навстречу путь. Его параллельные желоба влажно поблескивали в свете головного прожектора выделившейся смазкой — Ветвь готовилась к прохождению поезда из Лекорейси, смачивая своим соком подсохшую за день колею.
— Вам ни к чему знать всех подробностей, смотритель, — сказал пришелец. — От вас нам нужно одно. Сотрудничество.
— В прошлый раз это было мало похоже на сотрудничество, — оскалился Гикси. Пришелец вежливо улыбнулся ему в ответ.
— Не было времени на торги, мастер. Нам нужен был ваш вагон и немного времени на то, чтобы привести его в соответствие с нашими планами.
— Должно быть, мне будет сложно постичь ваши цели, — Гикси демонстративно обвёл взглядом преображённый интерьер бывшего вагона. Следовало бы начать называть его локомотивом, пожалуй, подумал он про себя. Но как им удалось это, как?!
— Вам совершенно не обязательно знать больше того, что вам знать необходимо. Вы владеете навыками стрелочника? От вашего ответа будет напрямую зависеть, сможете ли вы быть нам полезным.
Помедлив, Гикси кивнул.
— Вот и хорошо, — удовлетворенно кивнул пришелец. — Скоро вам предоставится случай продемонстрировать нам ваши умения. Не хотелось бы разочароваться в вас, мастер. Мы способны справиться с задачей и сами, но помощь профессионала нам не помешает. Так мы сэкономим время. Вы же будете вознаграждены.
Пришелец безбоязненно повернулся к Гикси спиной и шагнул в дверной проем. На пороге он обернулся.
— Когда начнется шум, держитесь за что-нибудь покрепче и не высовывайтесь наружу.
Дверь закрылась, задрайка повернулась до упора.
И только потом Гикси наконец сообразил, что пришелец был самкой вида двуногих, приходившихся его расе дальними родственниками и населявших вместе с предками Гикси один маленький мир на самой заре Галактической эпохи.
В глубокой задумчивости Гикси глядел на закрывшуюся дверь. Шорох в палой листве привлек его внимание. Крошечная ящерка пробиралась по россыпи увядших листьев. Молниеносным движением Гикси сцапал изящное животное, клацнув зубами, откусил ему голову и принялся неторопливо жевать терпкую горечь.
Скоро картины недавнего прошлого, свидетелем которому сам он быть не мог, заполнили его разум.
Все оказалось даже интереснее, чем он только мог предположить.
7. Оригамист
В ожидании завершения обработки результатов всесистемного поиска, происходившей без участия его сознания, оригамист вновь блаженствовал в пульсирующем в такт перестуку миллионов вагонных колес потоке лиственно-зелёных снов.
В какой-то момент он почувствовал прикосновение крошечного сознания одного из своих старых знакомцев к собственному сознанию — ощущение сродни робкому стуку в дверь. Он опознал вопрошающего как одного из Сновидцев, чьи сознания, одурманенные экстрактом мозгового вещества одного из бесчисленных видов ящериц, населяющих Кроны Древомира, вторгались порой в его собственные сны, привнося в них изрядную сумятицу, но неизменно забавляя скучающий большую часть своего бесконечного века надразум. Порой из хаоса их видений случалось вычленить весьма любопытную информацию — как случилось и на этот раз.
Оригамист с сожалением вынырнул из умиротворяющего течения снов.
Ситуация начинала проясняться.
Теперь с изрядной долей уверенности он мог предсказать направление атаки эмиссаров терпеливо ожидающего за границами системы молчаливого флота.
Лекорейси. Узловая станция близ самого сердца Древомира. Городок на Ветви Первого Ствола.
Оригамист позволил себе насладиться эмоциональным призраком снисходительной улыбки.
Что ж… Удар в сердце далеко не всегда даёт ожидаемый результат.
Он надеялся, что лазутчики будут немало удивлены — вне зависимости от того, какую именно каверзу они замыслили.
Дав вопрошающему ненавязчивый совет, в котором Сновидец столь нуждался, Оригамист с интересом принялся следить за дальнейшим развитием событий.
8. Джонатан
Роскошь внутренней отделки легендарного экспресса превосходила все ожидания Джонатана.
В совершеннейшем восхищении он прогуливался по проходам состава «Алой Стрелы», бездумно касаясь панелей из драгоценнейшего живодрева с постоянно меняющимся узором линий, улыбаясь разноцветной суете птиц, насекомых и ящерок в увитых вьюнками и орхидеями шпалерах, утопая по щиколотку в щекочущем ковре эльм-травы, отмечающей каждый его шаг разбегающимися концентрическими волнами света.
Когда кондуктор призвал пассажиров занять места согласно приобретенным билетам, Джонатан вернулся в свое купе и удобно расположился на живом диване у окна. Диван выгнул широкую спину так, чтобы пассажир не почувствовал ни малейшего неудобства, даже если решит просидеть, не меняя позы, весь остаток дня, и замурлыкал, словно огромный кот, наполняя душу Джонатана умиротворением и покоем.
Провожающие на полированном паркете перрона махали руками, носильщики катили опустевшие багажные тележки, станционный смотритель в традиционной фуражке с блестящей кокардой и туго натянутой на немалом животике форменной шинели с локомотивами в петлицах провожал отправляющийся поезд с крайне важным видом — что выглядело довольно забавно, учитывая то, что из-под козырька фуражки выглядывали два огромных, словно плошки, лемурьих глаза, а длинный цепкий хвост так и норовил обвиться вокруг затянутых в форменные брюки ног.
Локомотив дал протяжный гудок, и вагон вздрогнул с нарочито громким лязганьем сцепки. Хозяева Диаколы заботились о том, чтобы путешественники от поездки на поездах получали за свои джоули максимум впечатлений. В подтверждение этой мысли молчаливый стюард минуту спустя предложил Джонатану горячий чай в прозрачном граненом стакане и сахар вприкуску, которые тот с радостью принял.
«Алая Стрела», постепенно набирая ход, катила прямо по выросшему вокруг путей, ставших его главной улицей, городу. Лекорейси так и не разросся в мегаполис. Отчасти об этом позаботились ревнители истории, пожелавшие сохранить первый город на Древе в первозданном виде, отчасти — то, что по мере быстрого роста Древа городок не менее быстро утратил своё стратегическое значение, уступив первенство выросшим на Ветвях верхних ярусов Древоградам. Джонатан умилялся миниатюрным, в один-два этажа, древодомам, представлявшим собой округлые выросты коры Ветви, в круглых окнах которых уютно горели зажженные по случаю сгустившихся сумерек огоньки биохимических ламп.
На окраине города разогнавшийся было экспресс вдруг резко замедлил ход, а потом и вовсе остановился. По проходам в направлении локомотива пробежали стюарды с крайне озабоченным выражением мохнатых мордочек. Чуть позже следом за ними в направлении головы состава проследовали полицейские из транспортной бригады, сжимая в лапках некие предметы непрятных очертаний.
Что-то в поездке явно шло не так, как живописал это рекламный буклет.
Когда со стороны локомотива внезапно раздались крики и грохот, Джонатан оторвался от созерцания звёзд в просветах между арками циклопических ветвей и мерно колышущейся в потоках воздуха листвы за окном и вскочил со своего уютного ложа. Его наполнила необъяснимая тревога, заставляя мышцы пружинисто напрячься, а кулаки сжаться. Такая реакция, столь несвойственная для кабинетного учёного, несказанно удивила его самого. Ещё больше он удивился, когда его тело четко развернулось на каблуках и решительно направилось к выходу. Кабинетный учёный в его голове, робкий, восторженный, увлечённый в странствие за тридевять земель от дома зовом влюбленного сердца и естествоиспытательским интересом, с всё нарастающим изумлением следил за тем, как его собственные ноги всё быстрее несут его сначала в проход вагона, а потом сквозь распахнутую ударом туристического ботинка дверь — наружу.
Приземлившись на твёрдое дерево ложа путей, Джонатан кувырком ушел с потенциальной линии огня — «Огня?! Какого ещё огня?!» — вопил при этом ученый внутри него — и залёг в колее за колесной парой своего вагона, напряженно всматриваясь в разрезанный лучами прожекторов мрак в направлении локомотива.
Глазам его открылось поистине знаменательная картина.
Знаменитый локомотив «Алой Стрелы», самый быстрый и самый известный локомотив Галактики, выглядел сейчас очень плачевно. Утратив былую мощь линий и стремительность обводов, он весь обмяк и оплыл в объятиях очень странного сооружения на колесном ходу, стоящего сей момент в той же колее, что и экспресс, и препятствующего его дальнейшему движению.
Больше всего встречный состав напоминал однажды виденное Джонатаном в архивах Смутных Времен изображение железнодорожного состава, который не вышедшие ещё в то время за пределы атмосферы люди использовали в планетарных войнах Древней Земли много тысячелетий назад. Орудийные башни, спонсоны с пушками, закованные в броню вагоны произвели на Джонатана, большого любителя старины, неизгладимое впечатление.
Сейчас он видел такой поезд воочию — вот разве что материалом, из которого он был построен, являлось дерево.
И этот поезд, облепив локомотив и головные вагоны «Алой Стрелы» паутиной хищных щупалец и трубопроводов, делал с экспрессом что-то явно противоестественное, парализовав его и заставив… изменяться?!
Джонатан не верил своим глазам. Состав начал трансформироваться, меняя очертания, обрастая странными выступами, почками, побегами всевозможных форм, которые, сплетаясь, меняли контуры вагонов, заставляя их срастаться друг с другом — и с поездом-хищником, уже поглотившим и встроившим в себя самый известный в Галактике локомотив.
С визгом и воплями мимо него промчалась обезумевшая от ужаса толпа пассажиров. Следом, стараясь не терять достоинства, следовали стюарды и полицейские. Пару мгновений спустя Джонатан остался наедине с чавканьем и сосущими влажными звуками, доносящимися до него от головы поезда.
Джонатан поднялся с тёплого дерева путей и зашагал им навстречу. Учёный в его голове давно уже умолк и растворился в совершенно иной, поднимающейся из подсознания и всё более осознающей себя личности.
Когда в безобразно вздутом боку поезда-агрессора распахнулся люк и в пятне света на пути спрыгнула стройная рыжеволосая фигурка, тот, кто ещё недавно был Джонатаном, воскликнул:
— Эльжбета!
И, увернувшись от вспоровшего воздух в считаных дюймах от него энергетического луча, рванул из-за пазухи огромный чёрный пистолет.
9. Смотритель
Сидя на тонкой ветви высоко над миром, Гикси улыбался, позволяя вечному ветру высот уносить прочь остатки сновидческого наваждения, которое он надеялся не испытать больше никогда в жизни.
Чуть поодаль возносился на немыслимую высоту облачный столб орбитальной Ветви, призрачно сияющий в свете лун и мириад искусственных светлячков, рассеянных Древомиром в пустоте космоса в неистовом стремлении расселить жизнь так далеко за пределами Диаколы, как это только возможно.
Внизу серебрились горы и долины Великого Древа, по которым бесчисленными цепочками огней ползли во всех направлениях живые поезда.
Съеденный им совсем недавно мозг ящерки насытил его сознание информацией о злокозненном замысле чужаков, вознамерившихся поработить или просто уничтожить управляющий Древомиром сверхразум. Провезенный ими на поверхность планеты модифицированный генетический материал позволял изменять нужным врагу образом живые формы Диаколы — так, как был изменен древний товарный вагон, долгие годы служивший домом бывшему Сновидцу, отошедшему от дел и скрывшегося в пустыни крохотного полустанка в надежде, что проклятие слияния с всесведущим разумом не коснётся его больше никогда в жизни.
Гикси почувствовал, как за его спиной возник тот, кто за неимением собственного имени отзывался на имя Джонатан. Оборачиваться смотрителю было невмоготу. Он страшно устал.
— Бальзавр, — сказали у него за спиной. — Все-таки это был бальзавр. Тот, что пониже. Это их флот сейчас уходит прочь от барьера. Мы предполагали это.
Гикси кивнул. Он понятия не имел, кто такие бальзавры и что их военному флоту было нужно в мирной системе Диаколы, а теперь, когда всё закончилось, не имел и намерения всё это выяснять — так же, как и то, какой режим какого из обитаемых миров представляет спасший ситуацию чужак у него за спиной.
С него было довольно и того, свидетелем чему он стал. Теперь до конца жизни он может за кружку пива и порцию жаркого рассказывать жуткие истории о том, как превращённый техномагией врагов вагон напал на ночной поезд из Лекорейси, обратив в бегство его пассажиров и экипаж, и нарастил свое тело его изменёнными вагонами. Как превратился в сущего монстра знаменитый экспресс «Алая Стрела» и попытался прорваться во внутренние туннели Ветви, проломив своим изменённым телом огромную дыру в путях. Как появившийся из ниоткуда в последний момент «Джонатан» прострелил по огромной дыре в груди каждого из врагов и подчинил себе взбесившийся состав, впрыснув ему нейтрализатор, отчего бывшая гордость Древомира, самый известный поезд Галактики, рассыпался в чёрную пыль, которую унёс прочь поднявшийся к ночи ветер…
— Что им было нужно? — спросили за спиной. — Хотели впрыснуть мутаген в транспортную систему? Или пробиться к самому Первому Стволу? Как они хотели нейтрализовать вашего оригамиста… или как вы называете меж собой разум вашего мира?
Гикси вяло пожал покатыми плечами, и чужак отстал от него.
Можно попытаться убить целый мир, отравить его, заставить его чахнуть и страдать долгие, долгие годы — но невозможно уничтожить или искалечить того, чей разум состоит из сновидений миллиардов населяющих его существ, разумных и нет, живых и не вполне, чьи мысли текут в такт перестуку миллионов вагонных колес, чьи резервные копии парят в пустоте за пределами сросшейся с Древом планеты…
А имя…
Не все ли равно, как именовать того, кто, живя в снах, наяву управляет всем миром?
10. Оригамист
Погружаясь в плавное течение сна из волнения перестука и зелени колес, оригамист Диаколы уловил мысль своего маленького Сновидца и коснулся его усталого сознания ментальным щупальцем поощрения.
— Чему ты всё улыбаешься и улыбаешься? — беззлобно проворчали за спиной.
Но Гикси так и не ответил.
Он просто был счастлив — здесь и сейчас.
Ладна прижималась щекой к его груди, робко и судорожно гладила его плечи – будто не верила происходящему, боялась и спугнуть, и упустить. И флигель у подножья башни, отремонтированный к их приезду, разглядывала как личное достижение Войты, не богатством восхищалась, а его способностью дать ей это богатство.
Дети стояли чуть в сторонке, забыли и смущались отца. Маленькая Румяна осмелилась и дернула мать за юбку.
– Мамочка, мы будем жить в этом прекрасном доме?
Ладна будто опомнилась:
– Дети, обнимите отца. Поблагодарите за то, что он для вас сделал. Ну же, что ты стоишь, Юкша?
Старший сын шагнул к Войте, потупив глаза. Сколько ему уже было? Лет восемь? Девять? Войта не мог припомнить, в каком году он родился.
– Это правда, что ты предал чудотворов? – сын вскинул голову. Что-то знакомое увидел Войта в его глазах, в сжатых губах, выдвинутом вперед подбородке…
Ладна ахнула, дернула пацана за челку, принялась смешно ругаться – и при этом будто невзначай прикрыла сына собой. От Войты. Войта отодвинул ее в сторону и взял мальчишку за подбородок, посмотрел ему в лицо. Тот глаз не опустил, хотя на дне его взгляда и плескался страх…
– Мой отец за такую дерзость избил бы меня в кровь, – усмехнулся Войта.
– Мой дед тоже… – вздохнул мальчишка.
Войта рассмеялся и потрепал сына по щеке.
– Я не знаю, предал ли я чудотворов. Наверное, нет. Я занимаюсь теорией предельного сложения несущих. Думаю, более всего она пригодится чудотворам.
Флигель, к радости Войты, не был чересчур роскошным (ну разве что по меркам их славленского дома), с множеством небольших уютных комнат, которые отапливались системой дымоходов башни. Разглядывать убранство нового жилища ему быстро наскучило, и он незаметно оставил Ладну и детей предаваться этому занятию, направившись в лабораторию Глаголена.
– Ты не пробыл с семьей и часа, – заметил тот, увидев Войту на пороге.
– И что?
– Ничего. Я нашел ошибку в твоих рассуждениях о зависимости степени поля от времени.
– Там нет никакой ошибки.
– Там есть ошибка, и ошибка грубая.
– Едрена мышь, там нет никакой ошибки!
– Повтори это еще раз, если у тебя нет других аргументов.
Ладна в постели всегда была ласкова, и Войта вспомнил, как скучал по ее ласке, снова ощутил вину перед ней – за то, что сбежал, что не пришел к ужину (доказывая Глаголену свою правоту). Вдыхал ее запах, мял ее так и не ставшее пышным тело, которого она всегда стыдилась. И уснул, едва насладившись ею. Чувствовал сквозь сон, как она гладит его по спине, перебирает волосы, целует плечи и шею, трется щекой о его щеку. И даже пробовал ей ответить, повернулся лицом, обнял – но снова заснул, уткнувшись носом ей в грудь, будто младенец. Она гладила и целовала его до утра, во сне он был счастлив этим. И, проснувшись, хотел взять ее снова, но она застыдилась света, испугалась прихода детей или прислуги – новый дом казался ей непредсказуемым. В результате мысли о жене весь день мешали Войте сосредоточиться.
За месяц Юкша перессорился и передрался со всеми мальчишками в замке, коих было человек двадцать, не считая совсем маленьких и совсем взрослых.
Глина снова раскрыла учебник, и, хотя сосредоточиться на задачках не могла, делала вид, что занимается, пока её бабушка не вернулась.
– Какая же ты стала злая, разве девочки так себя ведут, это же твой папка! – бабушка искренне пыталась пристыдить внучку, — выдумала ерунду какую-то.
— Ничего не выдумала, — буркнула Глина, с неудовольствием отмечая, что отец выглядит гораздо лучше. За два месяца лечения он порозовел и покруглел. Исчезли круги под глазами и вены на руках уже не выпирали от худобы.
Она знала, что родители ездили в Москву. Мама по телефону говорила Глине, что отец был в «Божьей пчеле», видел Маринку, и всё у неё хорошо. «Значит мои рассказы только для других россказни, а родители всё знают и понимают прекрасно», — злобно подумала Глина и снова уставилась в окно, — «эх, взорвать бы эту проклятую клинику со всеми её обитателями! Да как взорвёшь, если отцу дали тот самый мёд? Сколько теперь Маринка будет отрабатывать?»
Глина швырнула книжку в угол и заплакала.
Через два дня к ним в очередной пришла инспектор комиссии по делам несовершеннолетних Алина Николаевна. Она бесцеремонно проверила содержимое холодильника и мусорной корзины, порылась в вещах Глины.
– Почему дома не живёшь? – без лишних церемоний спросила она у Глины.
– За дедом ухаживать помогаю, – буркнула девочка, а бабушка поддакнула.
– Что с дедушкой? – дежурно спросила Алина Николаевна и села заполнять акт обследования жилищных условий.
– Альцгеймер у него, – услужливо ответила бабушка Надя, боявшаяся всех представителей власти, – иногда ничего, узнаёт меня или внучку, а иногда даже не понимает, что такое горшок, прости Господи. Я с ним не управлюсь одна, мы его с Галочкой вдвоём ворочаем его на кровати.
— Будешь ещё драться в школе? — спросила для проформы инспектор.
— Я всё осознала, — приторно улыбнулась Глина.
– Ясно всё с тобой, – сказала Алина Николаевна, и, закончив заполнять акт, подсунула его на подпись.
Бабушка, не читая, подписала, Глина пробежала глазами документ.
– Не доверяешь? – хмыкнула Алина Николаевна.
– Нам на уроках говорили, что надо развивать правовую грамотность, – с невинным видом сообщила Глина. В акте было написано, что жилищные условия удовлетворительные, продукты питания имеются, семейные отношения спокойные.
– Почему на осень тебя оставили в школе? – спросила инспектор перед уходом, так, для проформы, и Глина ей также для проформы ответила.
– Подтянусь.
***
Глина точно узнала, когда Маринка умерла. Прошел месяц после возвращения отца из Москвы, в конце июля. Пропавшая сестра пришла к ней во сне, погладила её по волосам и сказала: «Божьей пчёлке пора на небко».
Теперь, проснувшись под самое утро, когда петухи только-только начинают хлопать крыльями, а куры ворчать своими противными голосами, Глина куталась в одеяло и смотрела в рассветное окно. Именно теперь она вспомнила всё, что происходило с ней и сестрой в «Божьей пчеле». Крупные слёзы текли по щекам, стекали по обветренным губам, на подбородок и шею. Скоро одеяло, которое Глина прижимала к лицу, стало мокрым. Глина поняла, что она осталась совсем одна.
Наутро Глина рассказала свой сон бабушке, но та только шикнула на неё.
А к вечеру случилось кое–что странное, что навсегда изменило жизнь Глины: она услышала шёпот, исходивший из недр шкафа! Глина не верила в домовых, и, хотя было ей всего четырнадцать лет, но опыт «Божьей пчелы» подсказывал, что всё возможно. Глина храбро решила проверить, кто говорит с ней. В шкафу пахло сухим чабрецом, который в ситцевых мешочках был разложен на полках «для духу и от моли», а ничего больше и не было. Рядком висели шифоновые и шерстяные платья времен бабушкиной молодости да дедов костюм в старой простеганной мелко по краям старой простыне. На верхней полочке накрытая пожелтевшей газетой лежала старая дедова ондатровая шапка. Выглядывали рыжие клочья её свалявшегося меха.
– Это была славная охота, утки собирались на зимовку, и Палыч браконьерил, – прошелестела шапка, – он набил сумку тушками, за каждой в болото бегала Найда. Хорошая была собака, сушками любила хрустеть. Помнишь её, Глина?
Глина в ужасе молчала, но дверцу не захлопывала, а шапка тем временем продолжала.
– Палыч похвалился добычей, а его друг – косоглазый Миронов озлился, сдернул меня с головы Палыча да вверх подкинул. Да и выстрелил в меня дробью. Теперь во мне дырочки, не заштопать ни залатать. Да мех покуда густой, голова у Палыча не мёрзнет.
Глина была уже не в силах терпеть, дверь захлопнула и из комнаты выбежала. Но вскоре страх сменился любопытством: что ещё расскажет ондатровая шапка? Глина снова вошла в горницу, подставила табурет, добралась до верхней полки и вытащила шапку из шкафа. Рукам было тепло, шапка остро пахла диким зверем, а в ладонях Глины появилась густая тягучая субстанция без запаха. Возможно, так мог бы выглядеть расплавленный янтарь. Шапка выскользнула на пол, а Глина помяла эту субстанцию, ладонями и задумчиво скатала упругий шарик, который через пару минут затвердел. Он приобрел цвет полированной липы на срезе, словно ручка бабкиного комода. «Так вот как получаются бусины!» — с удивлением осознала Глина. Все постепенно становилось на свои места. Всё, что раньше было не доступно ее пониманию, словно открылось ей.
Не зная, что с этим шариком делать, Глина догадалась, что он не целебный. Она видела, что в мёд добавляют только белые или прозрачные шарики. Для чего мог пригодиться такой янтарный — следовало как-то проверить. О случившемся Галина никому не рассказала, ей не хотелось попасть обратно к Пасечнику, и она решила действовать исключительно осторожно. Шарик перекочевал в карман Глины и пригодился совсем скоро.
***
– Вот ты и попалась, овца, – сказал Звонкий, получивший кличку за брехливый язык. Он был простой шестёркой во взрослой компании, но среди ровесников задирал нос.
Глина попятилась и непроизвольно сунула руку в карман. Там она нащупала скатанный недавно шарик, который называла «Шапкин».
– Кто тебе разрешал по моей территории ходить? – спросил Звонкий, ковыряя мизинцем в зубах. Эту отвратительную привычку он явно у кого–то подсмотрел. Из–за его спины вышли две сявки поменьше ростом. В одном Глина узнала соседа бабушки Нади — Петренко Вадима. Вадиму было стыдно, но он хорохорился и задирал нос.
В переулке сгущались сумерки, до дома бабушки Нади оставалось пройти каких – то двести метров. Глина понимала, что настал тот самый час икс, которого она со страхом ждала.
– Я тут живу, – в надежде потянуть время хмуро ответила Глина.
Она оглянулась, а вдруг случайный прохожий на улице вступится за неё. Но, как назло, никого не было, да и кому надо связываться с компанией агрессивных малолеток…
– Не бреши… Ты не песчановская, а с Чижовки. Ходишь тут, воздух портишь. За воздух бабки гони, – сказал Звонкий.
– Вы ж девчонок не трогаете? — оглянулась Глина по сторонам.
— Конечно, не трогаем, только немного щупаем.
Компания молодых ублюдков стала теснить Глину к росшим возле забора кустам. Мимо шел молодой человек, и Глина закричала: «Помогите, помогите!», но тот только вжал в плечи голову и ускорил шаг. Подростки глумливо заржали.
Глина вытащила шарик и, покоряясь интуиции, не понимая для чего бросила шарик под ноги Звонкому. Раздался громкий хлопок, и вверх взвился упругий столб огня. Звонкий заорал не своим голосом, загораживая руками лицо. Одежда на нём задымилась, а руки моментально покрылись волдырями. Приятелей как ветром сдуло, и Глина без оглядки бросилась к дому бабушки. Назавтра, возвращаясь из школы, она наткнулась у булочной на Вадима. Зыркая по сторонам, он подошёл к ней и тихо сказал.
– Не знаю, что за шухер ты вчера устроила, но у Звонкого всю будку разворотило. Он в больнице. Сказал, что выйдет — уроет.
– Передавай привет дружку, – сказала Глина, – сунется ко мне — без яиц останется. У меня много взрывчатки, и тебе припадёт.
После этого случая Звонкий и его дружки Глину не беспокоили, а она не испытывала ни малейших угрызений совести. Наоборот, она ощутила силу и задор: теперь Глина знала, для чего с ней говорят вещи. Они отдавали ей свою память, а уж как её использовать, решать ей.
Глина стала слушать окружающие предметы, но чаще всего рассказы её пугали. Словно всё зло мира стекалось теперь в её руки. Шарики скатывались мелкие, тёмные. Один из них — серого цвета — Глина по недомыслию бросила в пруд, и наутро на его поверхность всплыла утопленница, иссиня–белая, сморщенная и частично изъеденная раками бабка Лёдиха, пропавшая в мае. Глина сразу сообразила, что вода и тёмные шарики — опасное соседство. Во второй раз Глина раскрошила фиолетовую бусину и рассыпала крошки на городской свалке. Погибли голуби, а в дальнем углу вспыхнул, а потом долго тлел пожар, разнося невыносимый смрад над микрорайоном.
Путём проб и ошибок Глина поняла, что безопаснее всего тёмные шарики хоронить. Одну такую бусину она скатала после того, как с ней вздумал поболтать полицейский уазик. От рассказанной истории Глину чуть не вырвало, зато она знала, где в селе Песчановка находится большой схрон якобы уничтоженного по акту героина. Этот шарик она решила похоронить по всем правилам, на кладбище на Пионерской. Подвернувшейся железкой Глина выкопала неглубокую ямку и похоронила смоляной шарик. Место запомнила.
В комнате не было ничего. Ничего, кроме полосатого матраса в углу, стула и звуков басовых струн. До-мажорная прелюдия Баха изводила стены уже третий час. Звукоизоляционные плиты глотали однообразную мелодию, не зная насыщения. Пальцы Злого гудели, но он с бешеным упрямством продолжал отрабатывать двуручный тэппинг.
К низкому голосу баса примешался протяжный вой. Злой тряхнул головой, принялся с ещё большим остервенением извлекать звуки из своего “Варвика”. Но больше не мог сосредоточиться, ритм поплыл. Чёртова сука.
Он вскочил со стула, бережно опустил басуху на подставку. Дверь в соседнюю комнату была закрыта на ключ, который Злой носил на бечёвке, завязанной вокруг шеи. “Собачка” замка неохотно провернулась, скрипнула, из-за двери снова раздался стон. Злой вошёл. Одержимость полулежала на шерстяном одеяле, скомканном на полу, и теребила пальцами ошейник, охвативший её шею. Цепь, тянущаяся от широкого кожаного ремешка, душила трубу батареи. В Злом вскипело бешеное, неуправляемое желание.
Он взял с полки возле двери пластмассовую расчёску и опустился на колени рядом с Одержимостью. Женщина покорно встала на четвереньки и склонила голову, длинные чёрные волосы свесились до самого пола. Злой медленно провёл по ним расческой сверху вниз. Потом ещё раз, всё так же неспешно. Сверху вниз. Одержимость приподняла лицо, мужчина сильно, хлёстко ударил её по щеке.
Он ненавидел её. И хотел. Каждый раз, когда видел. Это её болезненно худое тело, накрашенные жгуче-красной помадой губы. Злому хотелось избить свою жертву до полусмерти и овладеть ею. И, что самое отвратительное, даже когда он уходил в другую комнату, часами играл на гитаре, всё равно через прелюдию Баха прорывалась эта нездоровая тяга. Злой схватил женщину за шею, просунул пальцы под ошейник и сжал. В карих глазах Одержимости появилась слезливая мука, и Злому захотелось приложить её головой о стену. Но женщина могла потерять сознание, а ему нравилось, когда она истошно кричит.
Ещё можно было уйти. Злой много раз пытался перестать. Это ведь неправильно — возбуждаться, получать наслаждение, причиняя боль. Но он не мог остановиться, а может быть, и мог, но Одержимость была прикована к батарее. Её руки и ноги, все в синяках, заставляли возвращаться.
Жизнь вне квартиры перестала существовать. Злой болен. Злой знал, что он болен. Это надо было прекратить. Прекратить.
— Прекрати! — Он прикрикнул на неё, сгрёб тёмные волосы в хвост и резко дёрнул. — Прекрати выть, сука.
Злой ударил женщину по губам, выступила кровь. Теперь он не уйдёт, уже не сможет, не захочет. Удар.
Удар жёсткий, не в полную силу, но и не вскользь. Злой наказывал её, наказывал много раз, Одержимость давно перестала понимать, за что. За то, что просила снять ошейник. За то, что говорила, что ей больно. За то, что вызывала желание, и больно было ему. Вечное мучение, нарушаемое медленными движениями расчёски, сверху вниз, сверху вниз. Бесконечно.
Одержимость вытерла кровь с губ, размазав помаду. Злой приходил в бешенство, когда она выглядела неопрятно. Сейчас же поднёс к своему лицу её руку, поцеловал выпачканное красным ребро ладони. Её затрясло: любое нежное движение Злого было угрозой, обещающей очередной удар. Одержимость вздрагивала каждый раз, когда он к ней прикасался. Злому нравилось, Злой начинал дышать очень часто и трогать, трогать везде.
Он сел на шерстяное одеяло, прижался затылком к стене. Он закрыл глаза и дышал ртом, будто загнанный собачьей сворой волк. Надавил костяшками пальцев на её спину. Одержимость согнула руки в локтях, легла щекой на его бедро, почувствовала каждый рубчик на джинсовой ткани. Злой провёл левой рукой по её уху. Прикосновение огрубевшей на кончиках пальцев кожи заставило Одержимость ощутить дикое, неуместно приятное — щекотку. Женщина резко выдохнула. Злой дёрнул цепь, заставил её подняться. Зрачки в его глазах растеклись двумя страшными чёрными дырами. Одержимости казалось, что она падала, падала, падала в них. Падала на шерстяное одеяло тысячу раз, и теперь упала от сильного толчка в грудь. Целую вечность не могла вдохнуть, не позволяли боль в груди и Злой. Он снимал воздух с её губ вместе с кровью и помадой, то ли целуя, то ли кусая. Одержимость заплакала, а он улыбнулся, показывая зубы, измазанные в её крови.
— Больно — прошептала она.
— Знаю, — он стянул футболку.
Наконец-то он стянул футболку.
Губы распухли. Там, где бил Злой, тянуще, ноюще пульсировала боль. А он расстегнул ремень на джинсах. Она не сдержалась и застонала. Злой ударил её по щеке со всей силы за то, что она не сдержалась и застонала, чтобы Злой ударил её по щеке со всей силы. Он навалился на неё, и Одержимость, разевая рот в задавленном вопле, вспомнила в тысячный раз, что такое экстаз.
Она не испытывала подобного ни с кем, никогда. Ни один мужчина из того моря тел, которые узнали Одержимость, не мог причинить ни истинной боли, ни истинного удовольствия, потому что не верил. В собственные желания — не верил, не отдавался, не брал. Верил только Злой. Одержимость поняла его, как только увидела в коридоре клиники. Поэтому и заговорила. “Не поможете? Я поранилась,” — сказала она после того, как незаметным отчаянным движением разодрала указательный палец об острый край ключа от квартиры. И он помог. Перевязал носовым платком. И затянул, излишне туго. А потом пригласил на кофе, и Одержимость согласилась поехать к нему. Только кофе не было. Женщина убедила Злого больше не ходить в клинику. И он больше не ходил. Он ходил только в комнату, где приковал Одержимость к батарее. Однажды Злой признался, что ненавидит её, потому что мог вылечиться. Перед их встречей врач в клинике говорил о заметном улучшении. Но Злой встретил женщину и решил, что она станет жертвой. Но стал жертвой сам. “Больно,” — прошептал он тогда признание в темноте. “Знаю,” — ответила Одержимость.
— А свечей нет… — протянула Секунда. Ей так хотелось увидеть горящие свечи на торте, что ни о чём другом она не могла думать.
— Есть свечи, — ответила ей Нина, — мы привезли. Только они не совсем настоящие… не восковые. Но тоже свечи. Платон, в какой сумке свечи? Достань, пожалуйста.
Платон нашёл коробочку со свечами и… уставился куда-то в небо в сторону севера. Нина посмотрела в том же направлении – и через несколько секунд увидела приближающийся аэробайк, на котором летел Триша. Он поставил свою машинку рядом с флайером, поздоровался со всеми, достал свёрток со свечами и подал Секунде, но волхв взял её сам:
— Благодарю, этого надолго хватит. Именинник сам должен поставить свечи на торт и зажечь. И подать каждому кусочек торта с горящей свечой. Это будет его отдарок гостям.
— Гостям? Они же съедят весь его торт! — возмутилась Секунда, — а торт — это подарок имениннику от общины! Ты сам это сказал!
— Неужели тебе не хочется попробовать кусочек праздничного торта?
— Хочется… очень! Но… он же с нами поделится…
— Именно это он и сделает. Ян будет ставить свечи вот в этот торт, — волхв показал на испечённый Секундой шедевр, — а Дамир… вот в этот, — и показал на привезённый Ниной торт. — Но сначала надо пообедать… мы кое-что привезли, так что все к столу и можно брать, кто что захочет… подходите!
Но сначала Триша подал привезённые подарки Яну и Дамиру – сшитые Лизой льняные рубашки с косым воротом, которые парни тут же надели, испечённый Лизой ячменный каравай и литровую банку морошки в мёде.
После того, как первые салаты и куры были съедены, Ян и Дамир расставили свечи на торты, Дамир принёс на лучинке огонёк от костра, а Ян зажёг ею свечи на обоих тортах — и под присмотром волхва разрезали каждый торт на столько частей, сколько гостей явилось на праздник.
— А теперь можно загадывать желание! — сказал Велимысл, — бог огня Семаргл незримо присутствует здесь как посредник между людьми и богами. Он посылает людям вести от богов и богам пожелания людей… если свеча не погаснет, а догорит до конца, желание может сбыться. А Хорс, бог осеннего солнца и покровитель лошадей, твой небесный помощник, всегда будет рядом с тобой, – и Велимысл подал Яну подвеску на цепочке, — надень её и носи постоянно. И, если хочешь, можешь сменить имя. Это разрешено… подумай.
— Спасибо… меня устраивает имя. А… что можно пожелать? — спросил Ян, рассматривая надетую подвеску.
— Что хочешь. Что-нибудь хорошее. Но так, чтобы твоё желание никому не вредило и ничего не разрушало. И после этого надо хоть что-то сделать, чтобы оно сбылось.
Бернард с ведома Дамира принёс вскипевший на костре чайник, Секунда расставила чашки и тарелочки под торт — и Фрида стала наливать всем чаю.
— Как это — что-то сделать? – спросил Дамир.
— Как? Вот если ты загадаешь поймать самую большую рыбу в озере и останешься сидеть на берегу, молить богов и сам не будешь ничего делать, то желание так и останется желанием. Чтобы оно сбылось, надо сесть в лодку, взять удочку или острогу и начать ловить. И никак иначе. Боги нам помогают, но они не будут делать вместо тебя, а только вместе с тобой.
Ребята задумались — свечки на кусочках торта догорали — желание загадать можно… но, получается, выполнять его надо самому! Как же так? На что тогда боги?
— Помогать – это делать вместе, а не вместо, — объяснял волхв, — только так. Только вместе с кем-то более умелым, чем ты, ты сможешь чему-то научиться. Помогать надо, но только тогда, когда тебя просят помочь. Когда не просят, помощь может только навредить.
— Как это? – спросила Фрида.
— Если я начну указывать тебе, как варить суп, начну указывать, что и сколько положить в него, тебе понравится? Нужна тебе такая помощь? Вот я, например, умею и готовить, и строгать, и пилить, и вырезать из дерева, и лепить из глины… но я не лезу с советами к тому, кто умеет всё это лучше меня. Есть ведическая мудрость… если хочешь помочь новичку – делай вместе с ним. Хочешь помочь старику – делай вместо него. Хочешь помочь мастеру – отойди и не мешай. Не сегодня это сказано… и не мной… Но если этот мастер, без разницы, повар, гончар или столяр, спросит у меня совета или попросит помочь, я охотно сделаю то, что ему нужно… но только вместе с ним.
Все замолчали, глядя на догорающие восковые свечи на кусочках торта – каждый думал о своём. Ян хотел, чтобы Рыжик совсем поправился, и чтобы на зиму была у него тёплая конюшня, попона и достаточно овса и сена. Что думал Рыжик, осталось неизвестным – но свой кусочек торта конь съел, как только прогорела свеча. Дамир думал о словах волхва о самой большой рыбе в озере – действительно, если захотеть поймать рыбу и сидеть на берегу, ничего не получится… рыба сама на берег не выбросится. Василий хотел поймать хоть какую-то рыбку, так как на настоящей рыбалке он никогда не был. Фрида думала, к какой работе можно приспособить этого Яна, чтобы занят был и не вздумал сбежать вместе с конём. Секунда отчаянно хотела покататься верхом на этом коне…
И только Платон думал о своём. И решился тихонько спросить волхва, отойдя с ним чуть в сторону:
— А если я захочу выиграть миллион? Чтобы было, на что строить здесь деревню… и дороги… дамбы… или нормальный мост по всем островам. И конюшню… И всё остальное.
— Купи лотерейный билет. Или даже два билета. Или даже десять билетов. Нельзя выиграть в лотерею, не рискуя деньгами.
— Покупал уже… и снова купил. Но… вчерашний розыгрыш ничего не дал.
— Ты выиграешь… и скоро. Не миллион, конечно… пока… но на подарок жене хватит. Деньги, конечно, хорошо… но не в них счастье. Принеси требу Ладе… что-нибудь хлебное и сделанное своими руками. И верь ей. Всё у вас будет хорошо… не скоро, но будет. Не торопи. И будь осторожен. Она любит тебя… но пока сама не знает об этом… и учись. У всех и всему учись… пригодится.
Нина держала на своём блюдечке два крошечных кусочка от двух тортов с горящими свечами и думала: «Хочу, чтобы у всех всё было хорошо… чтобы вовремя построить дом и вовремя убрать урожай. Чтобы всем хватило места в доме и флигелях. И построить ещё несколько домов… Жемчужный остров в длину три километра и полтора в ширину, места хватит и для целой деревни. Школу, клуб, спортзал, контору колхоза… библиотеку… тоже надо. Из восемнадцати островов освоено только пять… уже почти шесть самых крупных. Заготовить корма, купить ещё коз… и лошадей тоже… и построить крытый манеж… и ипподром… или стадион… небольшой такой, но, чтобы праздники проводить можно было… и просто кататься верхом. И жить… тихо и мирно… и чтобы Борис киборгов не убивал, а сюда привозил… всех, кого его ловцы добудут…»
Мысли текли сами собой, свечки догорели и погасли – и Нине показалось, что её пожелание богами услышано. Теперь только самой надо приложить усилия, чтобы оно сбылось.
Когда все желания были загаданы и свечи догорели и погасли, люди и киборги за одним столом стали пить чай, а потом Платон разрезал арбуз и дыню и всем раздал по кусочку. Киборги успокоились и даже начали потихоньку спрашивать голосом, кто что загадал – и оказалось, что некоторые желания возможно исполнить прямо здесь и сейчас, и именно этим все и занялись.
Ян согласился покатать Секунду верхом на Рыжике, пока только шагом, но пообещал в будущем покатать и рысью, когда конь полностью поправится; Златко раскрыл привезённый мольберт и стал рисовать Яна, Секунду и Рыжика, которые охотно ему позировали; Бернард достал из кармана небольшой голографический аппарат размером с мыльницу и стал всех снимать; Дамир с Василием с разрешения волхва поехали на его лодке в озеро опробовать новые удочки и попытаться поймать-таки самую большую рыбу, хотя Василия устроила бы рыбка любого размера; Фрида с Грантом искали грибы и ягоды под соснами, выясняя, какие из них точно съедобные, а какие даже трогать не стоит; Триша с волхвом спорили о правильном содержании пчёл… — для каждого нашлось дело по душе и тема для разговора.
Радостный Ян наконец-то начал разговаривать с киборгами голосом, а не по внутренней связи, и Нина слышала его слова, обращённые к девушке:
— Какая ты забавная… и смешная… катайся, но пока только шагом… ты Забава, а не Секунда… здесь можно сменить имя, и даже самому его придумать…
Платон тихонько обнял Нину и уговорил искупаться – как оказалось, её купальник он взял с собой вместе с двумя полотенцами, а в палатке было достаточно просторно, чтобы переодеться. Потом он учил её плавать — и в его руках Нине было совсем не страшно и даже стало немного получаться.
Потом жарили пойманную DEX’ами рыбу и все вместе ели её, потом успокоившийся окончательно Ян показал, чему обучил коня — Рыжик на одном кордео показал такие пассаж и пиаффе, которым обзавидовались бы олимпийские чемпионы. Упражнения на галопе и прыжки «Высокой школы» он показывать сейчас не стал, тихо сказав, что Рыжик ещё не совсем поправился — и Нина не стала настаивать. С его стороны было подвигом уже то, что он решился сам что-то сказать в защиту коня. Для себя он по-прежнему ничего не просил.
Уже в восьмом часу вечера Нина стала собираться домой — и сама устала отдыхать, и ребята накупались вволю. Исполнилась давняя мечта Василия, о которой он не говорил никому – он всё-таки поймал несколько рыбин самостоятельно. Златко был по-настоящему счастлив — он не только изрисовал этюдами все взятые с собой листы бумаги, но и многое успел нарисовать в планшете, а Ян пообещал ему присылать по сети видеозаписи с Рыжиком. К тому же очень много успел отснять и Бернард – и на себя, и на «мыльницу». Сам Ян окончательно успокоился и понял, что его жизнь наладилась.
***
Уже на сидении флайера Нина вспомнила, что так и не спросила у Велимысла, как продвигается строительство дома. Конечно, на записях Волчка и Фрола она видела, что строящийся дом большой… но киборгов на островах становится всё больше и больше. Поместятся ли они все в один дом и два флигеля? Ведь в доме должно быть жильё и для Змея с женой и детьми… и для неё самой с мужем.
С мужем. Она несколько раз повторила это словосочетание про себя. Просто не верилось… не хотелось верить… что она снова замужем. Но… Платон вёл себя предельно смирно и тихо, дома ей не перечил и на дежурствах в офисе занимался бисером, почти не встревая в разговоры. И это успокаивало и настораживало одновременно.
Слишком тихий. Слишком смирный. Это неспроста. Что же он задумал? Или просто чего-то ждёт? Знать бы…
Пока она так думала, пропустила вопрос волхва и пришлось переспрашивать:
— Что случилось?
— Пока ничего. Ты где-то в облаках витаешь? Я про игру спросил… я когда-то обещал повторить на Купалу игру «Что? Где? Когда?»… но совсем замотался и забыл. Не против, если на зиму перенесу? А зимой серию игр организуем.
— Не против. Так даже лучше будет. Будет время подготовиться… стол сделать и вертушку в мастерской. Вот дом не посмотрела… а теперь поздно уже. И устала. Пора домой…
— Дом? Строится твой дом. Первый этаж и подвалы из пенобетона, так и быстрее, и прочнее. А вот второй этаж из дерева… зимой мужики для себя заготовили, но тебе нужнее, да и договор заключённый нарушать не хотят. Ты ведь им двух DEX’ов обещала оставить, если в срок всё закончат.
— Обещала. И оставлю… если киборги сами захотят жить в деревне. Они должны быть разумны оба… плюс привезенные недавно пятеро. Если захотят в деревни, отпущу.
— Добро. Так и буду говорить мужикам. И с парнями этими переговорю… с DEX’ами… но выходные им тоже нужны. Думаю гулянье для молодежи на нашем острове устроить… пусть познакомятся получше, отдохнут.
— Позовёшь деревенских на остров?
— Ты против? Обычаи знать надо… и общаться им тоже надо. И отдыхать надо тоже. Надо уметь общаться с людьми.
— Надо-надо… только как эти люди воспримут приглашение на гуляние с киборгами? Ведь где пляска, там и драка… а не все парни-DEX’ы умеют так бузить, чтобы не повредить никого.
— А вот это моя забота. Не переживай, тебя приглашу первую. И… подумай над предложением мужа… не отказывай сразу, а выслушай и подумай. И прими решение вместе с ним. Он в чём-то прав. До встречи.
Велимысл захлопнул за Ниной дверцу флайера, флайер взлетел, и только в полете Нина запоздало подумала: «О каком именно муже он говорил? О бывшем или о нынешнем? И что такого он может мне предложить, что я должна не отказываться сразу, а подумать? Купить ещё киборгов? Так этих размещать уже негде… или есть где? Или что-то ещё?..»
В город прилетела уже к ночи. Отдохнула от города — но устала так, что ничего более не хотелось делать. Сначала пришлось отвезти Златко и Бернарда к Светлане — не хотелось оставаться у неё на чай, но пришлось.
И потому дома ужинать не стала, сразу отправилась спать.
Вак, мрачнее тучи, изучал записи, доставленные тест-зондом из атмосферы планеты. Данные были противоречивы, толкового представления о том, что ждет у поверхности составить невозможно. Ясно лишь, что эта информация существенно расходится с той, что дают приборы «Корунда».
Вчера Кейн отправил к планете челнок с крейсера в беспилотном режиме. Должно быть, сейчас он уже что-то знает. Но вот, поделится ли знанием?
А тут еще сеансы связи каждые два-три часа. То с родной базой, то с Центральной. Один раз был даже прямой канал с правительством Земли. Ни работать нормально, ни передохнуть толком…
Калымов со вздохом отключился от инфосети. Все равно не получается сосредоточиться.
Связался с «Эхо»:
— Дэн, это Калымов. Готовьте катер к работе в атмосфере.
— Что, идем на планету?
Координатор первого отдела поморщился:
— Тут можно до скончания истории гадать, чем наши действия обернутся. Настройте с Берти искин так, чтобы тот выполнял маневры в атмосфере автономно.
— Принято. А когда вылет?
— Оптимально бы часа через два. Но не теряйте времени, запустите предстартовую проверку, скафандры протестируйте… а дальше по инструкции.
— Да уж не первый раз замужем…
— Ну, коли не в первый, выполняйте. Конец связи.
Вак с тоской подумал, что скорей всего, пришли последние его денечки на должности координатора Первого отдела по флорианской ветке. Нельзя сейчас соваться к поверхности. Слишком уж много всего случилось за не слишком длинный отрезок времени, прошедший с момента, как Бюро космических исследований заинтересовалось кораблем чужаков и до этого часа. Слишком зловещими теперь выглядят тайны планеты, которой, кстати, даже имя еще не успели придумать.
Ну и ладно, неожиданно решил он. Больше будет времени на общение с родней. В этом году племянник поступает на Ашат, факультет пилотирования и навигации. Надо заняться с ним теорией…
Димыч, угрюмый, но все еще упорно верящий в благополучный исход Сашкиной выходки, тихо ругается с искусственным интеллектом корабля по поводу следующей корректировки орбиты.
Интересно, о чем он думал, когда ее отпускал? Или все-таки имел место банальный угон? И о чем он думает сейчас? Ведь не может не знать, что по завершении этого рейса космос для него будет закрыт. Маленький шанс остаться в профессии заключается в возвращении «Фотона».
А вероятность этого сокращается не то, что с каждым днем, с каждым часом.
Экипаж тоже ведет себя, словно ничего не случилось, вместо «если» употребляет словечко «когда», и при любом удобном случае пытается застрять на мостике подле узла связи. Сколько раз так уже было? Калымов прикинул. Получалось, что за его жизнь не так уж много, четыре или пять. А сколько раз чудесное возвращение действительно произошло? То-то и оно.
— Лаура, — попросил Вак, — Дайте мне связь с полковником Кейном.
Полковника необходимо предупредить о предстоящей прогулке, чтобы не возмущался потом, и не открыл сообразно приказу, огонь на поражение.
— Переключаю каналы… подождите… КАПИТАН! «ФОТОН» НА СВЯЗИ! Сандра на связи!..
Вак и Димыч вскочили одновременно. Но если Димыч дернулся к рабочей зоне связиста, то Калымов сразу вернулся на покинутое место и подключился через инфосеть.
Он услышал:
— Лаура, день добрый. На связи первый «Фотон». Возвращаюсь на борт.
Вак не удержался:
— Сандра! Ну, как там? Что… ты одна?
Пауза. Потом вежливое:
— Валентин Александрович! Рада вас слышать. Вы тоже на орбите? Все в порядке, все живы. Когда вы успели?
— Я… торопился.
— Загнали и кораблик и моих студентов! — проницательно высказалась она. — Ночами не спали, шли по сомнительным лоциям, и скорей всего, с нарушением государственных границ сопредельной державы.
— Нечего трубить об этом на всю систему в открытом эфире. Не хватало мне еще международного скандала.
— Это я подстраховываюсь на тот случай, если вы решите нас с Димычем гнать в шею из космоса за нарушение в высшей мере разумного приказа Джорджа Кейна. Учтите, это шантаж…
— Сандра, когда вас примерно ждать? — невозмутимо поинтересовалась Лаура.
— Часов пять мне хватит за глаза. Впрочем, если поторопиться…
— Вот уж не надо! — Забеспокоился координатор.
Тут в беседу включился Димыч:
— Сандра, привет! Вы очень вовремя. Нас уже собирались расстреливать.
— Не «вас», а лично тебя. И угроза еще не прошла. Если бы Сандра не вернулась…
— Эх! Надо было поспорить на деньги…
— Э… Вак, я так понимаю, к планете мы уже не идем? — голос Дэна.
— Совершенно точно.
— А я только искин настроил…
— И зря! — отвечает Сашка, — он у вас все равно вырубился бы в атмосфере. Эта планета не любит умные машины.
— Зато любит умных пилотов, — ехидничает Димыч.
Вклинивается голос Игоря:
— …с особым цинизмом…
— Седых. Снова выкрутился. Приятно слышать. — Это снова Вак.
— С такой кармой, как у меня, Валентин Александрович, или сразу мрут, или приспосабливаются.
— Учту на будущее… Кстати. Тут у меня для тебя официальная бумажка лежит. Если коротко, с тебя сняты все подозрения касательно событий на Эльвире. Можешь радоваться.
Мрачный ответ:
— Да? Я в восторге. А что как рано-то? Еще лет пять можно было потянуть…
Я выйду первой. Игорь, так надо. Мне нужно посмотреть ему в глаза, я хочу знать. Вак, Валя, Валентин Александрович, я хочу знать, почему ты примчался сюда? Волновался за нас? Или получил приказ доставить меня по определенному адресу?
Зачалились элегантно, как на смотре. Когда мы с Игорем подошли к шлюзу, там уже нетерпеливо переминался с ноги на ногу Стэн. Алекс только начал выбираться из ячейки.
— Вот и все, — весело сказал Стэн. — Все закончилось.
— Хорошо бы…
Все только начинается. Как трудно, оказывается, быть одной. Не доверять тем, кому привыкла доверять. Что я могу одна?
Взгляд наткнулся на Игоря. Единственный мой человек смотрит печально и устало. Наверное, он тоже ищет выход из ситуации и не находит.
Ладно, готовимся к торжественной встрече героев! Забудем на время всякие печали…
Не получается. Я все время думаю о Велчи. О том, что от меня теперь не зависит ее судьба. Как бы я ни пыталась, что бы я ни делала, кто бы мне ни помогал. Там, в другой реальности, бесконечно продолжается эксперимент, в котором мою Велчи испытывают на устойчивость к боли…
Вот и Алекс подошел. Медлить больше нельзя. Выходим.
В тамбуре у шлюзов «Корунда» горит яркий свет. Они стоят у трапа и ждут нас — все, кто не на вахте. И ученые. И Калымов.
И Димыч. Дим, смотри, я вернулась, как обещала. Все хорошо. Регина и Влад стоят, обнявшись, Коновалов улыбается, как именинник, он где-то оставил свою трубку.
Если бы здесь не было Вака… как же мне смотреть тебе в глаза, Валентин Александрович…
А он уже спешит навстречу.
Я не хочу, но отступаю. Меня останавливает ладонь Игоря. Замираю, смотрю вперед.
Тихо-то как… почему так тихо?
Больше нельзя прятать глаза и отворачиваться. Надо найти смелость и задать, наконец, этот чертов жгучий вопрос. Пусть Вак обидится, пусть перестанет со мной здороваться, я переживу. Только бы не другое…
— Валя, скажи…. Ты знаешь, что с Велчи? Вак, почему вы здесь?
Останавливается на полшаге. Несколько секунд мы, не отрываясь, смотрим друг другу в глаза. Только я чувствую спиной игореву ладонь, его уверенную поддержку. А за Валей — только растерянные взгляды наших товарищей.
Я вижу, как опускаются его плечи, сползает улыбка. Не могу на это смотреть, отворачиваюсь, и в тот же миг слышу:
— Ты меня подозреваешь? В чем?..
— Валь, я не подозреваю. Это больше. Я знаю, что случилось с Велчи. И этого не могло случиться без ведома Бюро. Поэтому я не подозреваю. Я боюсь…
— Чего?
Как же тихо! Не молчите же, вы! Не дайте нам закончить этот тягостный разговор. Не дайте нам перестать быть друзьями.
— Боюсь, что ты не сможешь… не сможешь найти тот единственный аргумент, который заставит меня поверить что Бюро ни при чем.
Смотрю в пол. Он серый, матовый, чистый.
— Саша… — что у него с голосом-то? Такой странный голос. — Сашенька, да что ты такое себе придумала?
Поднимаю глаза — Вак улыбается. Растерянно моргает и улыбается.
— Саш, нет такого аргумента, не найду я. Кроме, пожалуй… мы же с тобой сто лет знакомы. Вспомни, я хоть раз обманывал тебя? Вспомни, я когда-нибудь кого-то предал?
Правда? Я верю. Я не поверила бы, пожалуй, если бы ты показал свою обиду, которая, конечно есть, но ты улыбаешься, и теперь оправдываться должна я:
— Ты же мне не верил, никогда с тех пор как я вернулась… Вак, что мне делать?
Игорь легонько подталкивает меня вперед, и я иду вперед. Три шага, чтобы оказаться возле Калымова, с каждым шагом выжигая сомнения.
— Валь, прости меня. Я…
— Э… курсант Лин, отставить истерику, обнять командира, и… иди отдыхать уже. Седых, проследите…
Умеет Вак разрядить обстановку. Все присутствующие заговорили разом и как-то громко. Нас с Игорем не трогали из вежливости, так что большая часть приветствий, хлопков по спине и вопросов досталась Алексу и, за компанию, Стэну.
Отдыхать я, все-таки, не пошла — не сразу.
Поймала Вака и прижала к стенке.
— Я должна помочь Велчи. Но я не вижу способа. Понимаешь, они зря ее мучают. Пока трансформация не закончится, она будет просто терпеть…
Вак посмотрел на меня с затаенной тоской:
— Пойдем в кают-компанию. Расскажешь в подробностях.
Потом вызвал «Эхо» и сказал:
— Дэн, готовьтесь к немедленному старту, мы возвращаемся на Флору. Мы торопимся…
В эту ночь Тоньо больше не спал. До рассвета оставался час, не больше, шторм утих, и где-то совсем близко кричали морские котики, оплакивая души погибших моряков.
Не его душу и не душу Марины. Сегодня никто из них не погибнет. Тоньо пока не придумал, как убедить «Розу Кардиффа» сдаться без боя, но точно знал — у него все получится. Потому что Марина нужна ему. Не месть, не исполненная клятва — все это тлен и суета сует. Ему нужна его фата Моргана, и он ее получит.
Альба он, в конце-то концов, или неудачник сродни дону Хосе Мария Родригесу?
И море, и ветер были с ним согласны. Они несли «Ласточку» быстрее, чем летела бы птица, и перед самым рассветом, когда небо только начинает неуловимо бледнеть, впереди показался «Росарио». Уже потрепанный бурей, но все еще на плаву.
Господи, храни его от бурь, как я храню от пиратов!
Но где же сами пираты?
Еще с четверть часа Тоньо стоял на носу, вглядываясь в рассветный сумрак и выискивая на горизонте черные силуэты парусов.
Они возникли неожиданно, два пиратских корабля: английский бриг и испанская шхуна. Что было странно, они даже не пытались напасть на «Росарио», а, казалось, уходили к восточной оконечности Кубы. Или к острову Тортуга. Но груз золота на практически беспомощном галеоне они не тронули! Значит ли это, что Марина не хочет воевать с ним? Но тогда почему она уходит?
От всех этих странностей и почти бессонной ночи у Тоньо разболелась голова.
Все шло не так. Не так, как хотелось, не так, как он опасался. Словно Марина тоже не знала, что ей делать.
Наверное, головная боль подсказала самое простое решение: надо ей показать, что он здесь и тоже не хочет воевать. Так показать, чтобы она поняла его.
Он поднял взгляд на паруса, улыбнулся. Когда-то в детстве ему нянюшка рассказывала сказку о девушке, которая ждала принца на корабле под алыми парусами. У нее еще было солнечное имя. Быть может, Марина тоже ее слышала? Но даже если нет, она все равно поймет.
Паруса над его головой засияли, как просвеченные солнцем лепестки бегонии. Это должно было быть красиво… Но оказалось страшно. Пиратам страшно. А Тоньо — смешно. Эти глупые пираты приняли его за морское чудовище или за привидение? Неужели даже Марина?..
Но нет, она не стала удирать на всех парусах, а продолжила свой путь так же неспешно, словно дразня: догони меня! Шхуна тоже убрала половину парусов и замедлилась, а еще Тоньо увидел шлюпку — сначала от «Розы Кардиффа» к шхуне, потом обратно. Господа капитаны советуются? О чем же, интересно?
Похоже, господа капитаны решили попытаться удрать. Странно и нелогично. Удирать поздно, и Марина это знает. Знает же? Быть может, ее заставили? Быть может, он перегнул палку с алыми парусами? Но она не должна уйти!
Господи, останови ее!..
«Роза Кардиффа» вспыхнула тем же изумительным алым светом, что и паруса «Ласточки». Сама собой, Тоньо даже не успел подумать, как именно ее остановить. Но получилось чудесно. Даже несмотря на то, что солнце уже показалось над горизонтом, огненный морок выглядел достойно самого большого праздника.
Но пираты не оценили красоты. Забегали в панике, кто-то даже прыгнул за борт. Неужели это выглядит так уж страшно?
Тоньо задрал голову, осмотрел пылающие паруса, потом окинул взглядом собственных деловитых матросов и пожал плечами. Да нет, спутать морок с настоящим огнем невозможно. Он даже не греет, и цвет другой. И вообще выглядит нереально, как во сне.
Странно. Когда ему снилась гибель «Розы Кардиффа» и Генри Моргана, он даже не думал о снах, так все было по-настоящему. Он не сомневался, что делает все правильно. А сейчас все так зыбко и неустойчиво, прямо как почти год назад, в день гибели «Святой Маргариты». Может быть потому что он все еще не посмотрел в глаза Марине?
— Капитан, «Роза Кардиффа» легла в дрейф и просит о переговорах! — возник рядом с ним дон Карлос.
— Прекрасно! Скажите, я буду говорить с капитаном Морганом. Пусть идет на «Ласточку».
Дон Карлос кивнул и ушел объяснять сигнальщику задачу, а вместо него внезапно образовался стюард с подносом. Тонко нарезанный хамон, пресные лепешки, зелень и сидр, все как Тоньо любит.
Он хотел было отмахнуться, но внезапно понял, что голоден. Не просто голоден, а готов съесть хоть самого Великого Кракена, если его как следует поперчить и пожарить.
Завернутый в лепешку хамон тоже сгодился в дело, но чуть не послужил причиной безвременной гибели Тоньо: он подавился и раскашлялся до слез, когда с борта «Розы Кардиффа» полетел в воду человек — в лазурном дублете, с длинными светлыми волосами.
Нет, не человек.
Труп.
Забытый хамон упал на палубу, Тоньо бросился к борту — словно мог спасти из моря морское дитя, словно мог перемахнуть почти четверть мили, разделяющие «Ласточку» и «Розу Кардиффа», и вернуть ей дыхание…
Спасти — не мог. Ничего не мог, лишь вцепиться в борт и молиться, чтобы она оказалась жива, Господи, только бы она была жива!.. ведь если она жива — море вынесет ее наверх, море никогда не убьет ее!..
Господи, прошу тебя!
Господь не ответил.
Лазурный дублет не показался в волнах.
Тело морской hada ушло на дно, словно там, на дне, и был ее дом.
Проклятье…
А на «Розе Кардиффа» засуетились, спуская на воду шлюпку.
Но Тоньо это уже было неинтересно. У пиратов больше не было ничего, что заставило бы его их пощадить.
— Дон Карлос, — позвал он хрипло. — Готовьте пушки. Пиратам место на дне.
Старший помощник глянул удивленно, ответил: «Слушаюсь, мой капитан», — и пошел отдавать приказ. А Тоньо снова глянул на обреченный бриг, на шлюпку, уже идущую к «Ласточке» …
— К черту пушки, Карлос! Карлос, она!..
— Шлюпка, капитан? — переспросил помощник, обернувшись.
Как всегда — спокойно и без малейшего удивления. Вот же благословенный характер! Тоньо бы рад иметь такой же, но не сейчас. Сейчас он смотрел, не отрываясь, на благородную донну, сидящую в шлюпке, и не мог поверить своим глазам: к нему приближалась Марина! Не сэр Генри Морган в штанах, дублете и треуголке, а благородная донна — в зелено–золотистом платье английского фасона, с убранными под френчхуд волосами… Платье было несколько измято и рвано, на головном уборе не хватало жемчуга, и сама донна была смугла от злого южного солнца, но все это не имело значения, как не имело значения и то, что рядом с Мариной маячила трижды богопротивная одноглазая рожа ее старшего помощника, а на второй паре весел сидел юнга — тот самый, что приносил воду в капитанскую бадью.
Она шла к нему.
Она доверилась ему. Рискнула жизнью. Оставила свой корабль.
Господи, ты услышал меня!..
— Донна в шлюпке, — поправил он дона Карлоса. — Смотри, пираты отправили к нам благородную девицу.
— То есть пушки не готовить, мой капитан? — в своей неподражаемо–занудной манере уточнил дон Карлос.
— Нет. Пусть поднимут девицу на борт.
— Как скажете, мой капитан.
Пока шлюпка шла к «Ласточке», оба пиратских судна вели себя, как послушницы, когда их монастырь навещает кардинал: чинно, тихо и благоговейно. А Тоньо гадал, что же такое задумала Марина? Очень хотелось надеяться, что она утопила «Генри Моргана» и нарядилась в платье не ради еще одной насмешки…
При мысли о насмешке снова вскипел гнев и остро захотелось кого-нибудь убить.
Проклятье! Как она могла!..
Нет. Не надо думать об этом. Он уже поддался ярости, отомстил — и вместе с Мариной умер сам. Он слишком хорошо помнил это ощущение из сна, когда вместо сердца — пустота и пламя, и нет ничего, что может остановить чудовище.
Нет! Он не станет колдуном. Он умирал уже дважды, даже трижды: когда его предал капитан Родригес, потом вместе с «Санта–Маргаритой» и сегодня ночью, с телом Марины на руках. Трижды он родился заново человеком, а не чудовищем. Прав был отец Кристобаль: не стоит страшиться любви, стоит страшиться нелюбви. Ненависть делает Альба колдуном, а любовь — фениксом. Все просто.
И потому Тоньо попытается еще раз. Ответит доверием на доверие.
Святые каракатицы, как же долго ползет эта шлюпка!
Наконец, шлюпка доползла. Хотя нет, неправда — шлюпка преодолела полтора кабельтовых на редкость быстро, словно те морские котики, что прыгали вокруг нее, ее же и толкали. Тихонько и незаметно. А если кто и заметил, то отвернулся. Из уважения к капитану.
Девицу подняли на борт, а вместе с ней — огромного черного кота. Не смог расстаться с капитаном, не иначе. Одноглазый пират поднялся сам, и если бы не побитое хворью лицо и единственный глаз, Тоньо мог бы его и не узнать. Выглядел он как слуга из благородного дома, чинный и приличный до отвращения. Юнга же был одет пажом. Суконный колет потрепан и заштопан, рукава рубахи коротки, но все чисто и очень, очень благопристойно.
Неожиданно.
Марина же скромно смотрела в палубу и незаметно, ножкой, отпихивала черную мохнатую тварь, явно желающую на ручки. И только когда дон Карлос к ней обратился с приветствием, что-то ответила, так тихо, что Тоньо не расслышал.
От зрелища грозного пирата Моргана, одетого в мятые шелковые юбки и кокетливый френчхуд, — да, зрение и чутье не обманули Тоньо, части жемчужин не хватало, — безумно хотелось смеяться. Все это было настолько нереально, настолько похоже на пьесу Лопе де Вега!
Но смеяться было нельзя. Марина обидится. Тем более что мятые юбки ничуть не вредят ее красоте. Она будет самой прекрасной девушкой на свете, даже завернутая в джутовый мешок.
Одноглазый тем временем подобающе поклонился и показал дону Карлосу письмо. Что-то пробасил, тоже негромко, расслышалось разве что: «господину капитану…»
Тоньо больше всего на свете хотелось кинуться к ней, подхватить на руки, заглянуть в глаза и спросить: ты пришла, чтобы остаться со мной, моя Марина? Или ты хочешь забрать то, что осталось от моей души — и посмеяться надо мной? Ведь так просто сейчас, когда капитан «Ласточки» склонится к твоей руке, вытащить кинжал и ударить. Всего один раз. Тогда тебе никогда не придется бояться огня.
Потому что я позволю тебе нанести этот удар. Потому что я не могу позволить тебе только одного: умереть. Потому что без тебя мой огонь сожжет меня дотла.
Он подошел к «спасенным пленникам» неспешно, как подобает капитану. Поклонился благородной донне, представился, с внутренней дрожью ожидая либо казни, либо помилования.
Поймал ее взгляд, полный надежды и тепла.
Увидел улыбку — чуть растерянную, напряженную, словно она не была уверена, примет ли он ее, вот такую.
И только тогда поверил: она пришла без кинжала за пазухой. Выдохнул спокойно. И, кажется, немножко опьянел от счастья: отвесил донне еще один галантный поклон, что-то такое сказал куртуазное о счастье видеть посреди этих диких вод столь прекрасный и нежный цветок, озаривший своим светом его мрачное существование. По блеску ее глаз — опущенных долу, как полагается — понял, что несколько переборщил с куртуазностью. Ну и ладно. Все равно она тоже не будет над ним смеяться, вдруг он обидится?
Она не стала смеяться, лишь подала ему руку для поцелуя — прелестную загорелую руку с тонкими пальчиками и мозолями от клинка, сразу видно, плен у пиратов был полон лишений и испытаний. А ее старпом — то есть добропорядочный слуга — представил ее.
— Леди Морвенна Лавиния Вудвилл, — прогудел он; в его голосе Тоньо почудилась смесь гордости и нежности, словно Марина была не его госпожой и капитаном, а любимым ребенком.
— Донна Морвенна, — повторил Тоньо, склоняясь к ее руке.
Красивое имя Морвенна, но Марина ей подходит больше.
И лишь пообещав прекрасной донне каюту, ванну и достойный ее красоты завтрак, Тоньо протянул руку за письмом. Одноглазый пират подал его осторожно и опасливо, будто это был не кусок бумаги, а бочонок пороху с зажженным шнуром. А Марина стрельнула на него глазами из–под опущенных ресниц и мило порозовела.
О боже. Где этот Лопе, чтобы запечатлеть сию достойную сцену?!
Когда Тоньо развернул письмо, потребность в драматурге для запечатления стала необходимостью. Написано было крупными кривыми буквами, в основном по-испански, но кое–где автору не хватило слов, и он добавил французские и английские, а для лучшего понимания — завитушки в самых неожиданных местах… о боже, что это было за письмо! От одного его вида хотелось не то плакать от умиления, не то смеяться.
Но вот содержание, когда Тоньо удалось разобрать, что же такое хотела сказать ему Марина…
Моряки с «Розы Кардиффа» и «Ульфдалира» сообщали его сиятельству графу де ла Вега, что питают к нему самое глубокое и неподдельное уважение и посему считают своим долгом отдать ему капитана Моргана, посмевшего разгневать сиятельного дона. Но так как каналья Морган сопротивлялся и не желал принести сиятельному дону извинения, новый капитан «Розы Кардиффа», избранный честным голосованием команды за благоразумие, выкинул его за борт, как образчик глупости и дерзости, и теперь покорнейше просит сиятельного дона не гневаться, а отпустить «Розу Кардиффа» и «Ульфдалир» с миром. В этом случае капитан и команда клянутся до скончания века уважать, почитать и молиться за сиятельного дона, никогда не нападать на корабли под флагом Альба и вообще готовы служить сиятельному дону и Испании верой и правдой за скромное вознаграждение. Особенно если сиятельный дон будет так любезен донести до сведения ее величества королевы Испанской всемерное раскаяние и пылкое желание искупить свои грехи верной службой.
А в качестве залога своих благих намерений капитан передает сиятельному дону юную благородную даму, совершенно случайно подобранную в море после крушения английского корабля — к даме прилагаются двое слуг, одно платье и одна шкатулка с украшениями — и скромный дар в размере одиннадцати стоунов золота в монетах и слитках, тоже подобранных в море совершенно случайно и не иначе как ниспосланных Господом, дабы честные моряки могли выразить сиятельному дону всю глубину своего почтения и благоговения.
Также капитан обещает совершенно безвозмездно, исключительно из уважения к сиятельному дону и ее величеству Изабелле Кастильской, сопроводить поврежденный бурей «Росарио» мимо опасных, кишащих наглыми флибустьерами берегов Тортуги и Эспаньолы прямо к берегам благословенной Испании, и надеется, что сей жест доброй воли будет по достоинству оценен, как залог долгой и верной службы.
Подписан был этот шедевр дипломатической эпистолярии Торвальдом Харальдсоном, законным правопреемником сэра Генри Моргана.
Дочитав, Тоньо несколько мгновений рассматривал Марину, восхищаясь ее смелостью и, пожалуй, наглостью. А еще — формой извинений. Выкинуть за борт Генри Моргана, как образчик дерзости и глупости, было очень смело. И трудно. Наверняка не проще, чем ему держать в повиновении безумного колдуна, дорвавшегося до могущества.
А она ждала. Смотрела на него из–под ресниц и ждала, что он ответит. Хоть она и отдала свой корабль какому-то северянину, — не иначе тому косматому гиганту, что бежал вместе с ней по крышам Малаги, — это по-прежнему был ее корабль и ее люди.
— Дон Карлос, велите принести перо и бумагу в мою каюту. Я напишу ответ капитану Харальдсону.
— Пушки не понадобятся? — осведомился дон Карлос с совершенно невозмутимым видом. Не будь Тоньо знаком с ним три с лишним года, ни за что бы не догадался, что дон Карлос над ним немножечко смеется. Самую малость.
— Не понадобятся. Господа моряки полны уважения и смирения, а мы — великодушия.
Все трое бывших пиратов облегченно выдохнули, и даже черный котище у ног Марины отвел настороженные желтые глаза и сел умываться. А Марина подняла на него взгляд, едва заметно улыбнулась.
— Вы так добры, дон Антонио.
— Надеюсь, мне не придется об этом пожалеть, донна Морвенна.
— Не придется. — В ее голосе на мгновение прорезалась знакомая оружейная сталь.
Тоньо глянул на дона Карлоса — тот был невозмутим, как африканский сфинкс, и так же непоколебимо надежен.
— Распорядитесь насчет завтрака для меня и прекрасной донны. В мою каюту. — И улыбнулся Марине, предложил ей руку: — Позвольте проводить вас, прекрасная донна.
Она позволила. Тоньо, не коту. Тот проводил ее в каюту сам, без лишних политесов, тут же запрыгнул в любимое кресло Тоньо и расположился там спать.
А Марина положила руку Тоньо на грудь, заглянула в глаза — и, приподнявшись на носочки, поцеловала его в губы, легко и вопросительно. Тоньо ответил — горячо и уверенно, несмотря на то, что хотел сначала сказать кое-что и кое о чем спросить. Но кто он такой, чтобы отказывать самой прекрасной на свете донне в поцелуе? Тем более, когда донна смотрит на него сияющими глазами, и ее кожа под платьем такая горячая… вот только что-то колет ладонь…
Тоньо оторвался от ее губ, глянул вниз — это ж не клинок, это… феникс? Брошь, приколотая к платью под кружевами?..
Она взяла его с собой. Господи, спасибо тебе…
— Тоньо, ты больше не злишься на меня? — тихо спросил она.
Он покачал головой, погладил ее по щеке и снова поцеловал. Все слова куда-то делись, а осталась только жажда, головокружение, глаза цвета моря и фата Моргана, укравшая его душу. Она была тут, настоящая, живая, и она была его.
Все прочее было неважно и могло катиться к чертям.
Он чуть было не отправил туда стюарда, принесшего завтрак, бумагу и перо с чернилами, но был слишком занят — воевал с крючками и застежками ее платья, и заодно с внезапно ожившим фениксом: тот не желал слезать с Марины, курлыкал и ревниво клевал пальцы Тоньо, пытавшегося его стряхнуть.
А Марина засмеялась, спряталась за Тоньо и шепнула:
— Не хватает только бадьи с водой и орхидеи на столе.
— И веревки на руках пленника? — так же тихо парировал Тоньо, прижимая ее к себе и запуская пальцы в белую косу — расплести.
У Марины порозовели ушки.
— Капитан, но вы же не воспользуетесь беспомощностью девушки! — Она легонько укусила его плечо, прямо через рубаху, и снова засмеялась.
Тоньо тоже засмеялся и махнул стюарду, чтобы скорее выметался из каюты и не мешал капитану заниматься самым важным на свете делом.
И только когда они закончили это важное дело и занялись завтраком — вместо джутового мешка его самая прекрасная на свете донна завернулась в простыню, потому что платье порвалось окончательно — Тоньо наконец спросил ее:
— Ты останешься со мной? — и кинул взгляд на кота, с ворчанием уписывающего ягнячью котлетку.
Кот всем своим видом показывал, что если его вкусно и много кормить, то он, так уж и быть, соблаговолит здесь поселиться.
Марина тоже глянула на кота и едва заметно улыбнулась.
— Останусь. — Она даже не спросила, в каком качестве, и от этого стало одновременно тепло и неловко, словно он сделал что-то предосудительное. — А ты расскажешь мне, почему с тобой рядом была леди Элейн?
— Расскажу. — Тоньо вздохнул: вспоминать о невесте и обещании пригласить на свадьбу королеву не хотелось до отвращения, но не врать же Марине. — Герцогиня Торвайн привезла в Малагу своих детей. Дочь просватали за меня.
— Просватали, — повторила Марина. Кивнула, словно чего-то такого и ожидала. — Я видела их однажды. Какие они, Тоньо?
— Милые головастики. Любят сказки, фокусы и шалить. Терпеть не могут гувернантку. Умеют притворяться благовоспитанными мышатами. И обожают свою морскую сестричку с большими усами.
Марина засмеялась — почти легко, почти счастливо.
— С усами? Странно они меня помнят.
Тоньо пожал плечами.
— Наверное, запомнили твоего кота. Вот уж точно тварь с большими усами. — Он взял ее за руку, чуть сжал пальцы. — Ты не находишь, моя фата Моргана, что это очень удачно: я обещал жениться на дочери доньи Элейн, королева благословила наш брак, и вдруг оказалось, что мне совсем не обязательно ждать, пока подрастет малышка Ритта?
Марина вгляделась ему в глаза — так пристально, как, наверное, капитан Морган всматривался в море.
— Марина могла бы стать кроткой и послушной супругой, Тоньо. Но не сэр Генри Морган!
Она опустила голову. Черный кот тревожно мяукнул, боднул головой ее руку, и Марина снова рассеянно потрепала его за уши.
— Он по-прежнему здесь, — сказала она тихо, потерев висок. — Я приказала выкинуть его за борт, но как выкинуть его из головы, Тоньо? Неужели это не отталкивает тебя?
Тоньо недоуменно пожал плечами.
— Нет, не отталкивает. Ты можешь водить пиратов и зваться хоть Генри Морганом, хоть морским кракеном. Ты — всегда ты, моя фата Моргана. Когда ты называешься сэром Генри Морганом, ты такая… — он мечтательно улыбнулся. — Как яванский салак. Колючая, опасная, но невозможно сладкая. Хоть и способна разозлить меня до белых глаз. Марина? Ты же не думаешь, что я могу любить тебя наполовину, только когда ты распускаешь косу и надеваешь юбку? Ты нужна мне вся, целиком. Поверь, если ты выкинешь за борт половину себя — я нырну за этой половиной, чтобы вернуть ее на место.
— Ты и в самом деле думаешь, что я похожа на Моргана? — спросила она еле слышно. С каким-то странным, жадным блеском в глазах.
Этот блеск отозвался в Тоньо волной желания, запястья почти ощутили на себе веревку… кажется, Марина тоже не прочь повторить. А серьезные разговоры подождут, у них еще две недели пути до Мадрида.
— Мне понравилась игра в пиратов, — он усмехнулся и обласкал взглядом выглядывающие из простыни плечи, скользнул ниже, почти почувствовав ее ответную дрожь. — А от послушной благовоспитанной донны разве дождешься?
Марина рассмеялась, низко и хрипловато.
— Сэр Генри Морган вернется из сундука Дейви Джонса через год. Но мы и без него что-нибудь придумаем.
Тоньо уже почти потянулся к ней, чтобы унести в постель и что-нибудь придумать, но осознал: она говорит не о себе. А о ком?
— В смысле — через год?
— Так мы договорились с Торвальдом. — Она опустила глаза, рассеяно почесала за ухом урчащего кота и пояснила: — Я отдала ему имя и корабль, и велела ждать моего возвращения ровно год. Если не вернусь — в море выйдет новый Генри Морган.
Тоньо целую минуту смотрел на нее ошарашено. Новый Генри Морган — то косматое северное чудище? Господи! А он-то надеялся, что уже исполнил данную ее величеству Изабелле клятву.
— Надеюсь, это была его просьба о каперском патенте, а не чья-то милая шутка?
Марина фыркнула.
— Торвальд — солидный семейный человек, зачем ему столь могущественный враг, как Испания? Конечно же он просил о патенте!
— Ну если солидный и семейный… — Тоньо запустил пальцы в волосы и засмеялся. — Будет ему патент. А вы, моя прекрасная невеста, можете написать ему и сообщить, что план хитроумного Генри Моргана по захвату в плен графа де ла Вега увенчался успехом… не сейчас написать. Чуть позже.
И, наконец, подхватил ее на руки, поцеловал и окончательно поверил, что Марина — не сон, и все закончится
За день до Потопа солнце не восходит, а рассвет означает лишь бледное сумеречное марево, просачивающееся сквозь облака вместе с водой. В такую рань оно освещает только ангела и демона у реки, промокших до нитки и с руками и ногами, одинаково сильно изрезанными об острые изломы тростника.
Азирафаэль и Кроули стоят на берегу, считая и пересчитывая лодки. Больше нет ни вязанок, ни верёвок, ни тростника, ни времени, и Азирафаэль едва может дышать.
— Этого недостаточно, — говорит он глухим голосом. — Этого просто недостаточно… Ничего не получится.
— Получится, — уверенно отвечает Кроули. — Конечно же получится, ангел!
Азирафаэль смеется, заставляя демона взглянуть на него с беспокойством.
— Ты на самом деле так думаешь или лжёшь, чтобы утешить меня? Ты лучше меня умеешь лгать…
— Ну, уметь лгать лучше тебя нетрудно, — пожимает плечами Кроули, отказываясь обижаться. — Я просто надеюсь, что будет так. Не забывай, что это именно ты дал им надежду.
— Нет, это сделал ты. Я все слышал. Твой разговор с Махлой в ту первую ночь. Если бы я тогда не подслушал вас, я бы не сделал ничего… Ничего полезного. Просто начудесил бы созревание плодов на нескольких абрикосовых деревьях и ушел бы делать свою работу.
Кроули на мгновение задумывается.
— Сегодня утром ты честен, ангел.
— Это же конец света, почему бы и нет?
С горы налетает порыв холодного ветра, приносит с собой колючие брызги воды, заставляя их обоих вздрогнуть. Кроули поворачивается к ангелу с удивительно мягким выражением лица.
— Хочешь, я открою тебе один маленький секрет?
Азирафаэль кивает. Кроули подходит чуть ближе и понижает голос:
— Миры все время кончаются. Каждый день. Малыш падает и обдирает себе коленку, вот и конец света. У девушки разбито сердце, её мир рухнул. Ангел падает с Небес… вот и всё. Каждый день, ангел, наступает конец света. А на следующий день — начинается следующий день. А дальше…
— Начинается новая жизнь?
— Нет. Завтра, если ты всё ещё будешь здесь, ты снова создаешь этот мир. Вот что будет дальше, ясно? Для всех этих людей. Этого будет достаточно.
«Интересно, кем ты был раньше?» — думает Азирафаэль. И лишь когда Кроули вздрагивает, он с ужасом понимает, что сказал это вслух.
— Боже… Я…
— Ты, кажется, немного новичок в подобных делах, ангел, так что я закрою на это глаза. — Улыбка у Кроули бледная и кривая. — Всегда есть цена за то, чтобы попасть в новый мир, и обычно приходится жертвовать тем, кем ты был раньше.
— Мне очень жаль. Кажется, я всё время делаю что-то, за что приходится перед тобой извиняться.
— И я всё время легко принимаю твои извинения. Ты не можешь сделать что-нибудь действительно плохое, ангел.
Начинает накрапывать легкий дождик. Он пока ещё не слишком отличается от обычного весеннего ливня, но Азирафаэль знает, что он не прекратится и усмирить его не помогут ни молитвы, ни проклятья, пока старый мир не будет смыт полностью.
— Мне нужно вернуться в ковчег, — говорит он неохотно. — Я…
— Не извиняйся, что покидаешь нас, ангел, — улыбается Кроули. — С нами всё будет в полном порядке.
Азирафаэль пытается найти для него ответную улыбку, чувствуя себя гораздо менее храбрым, чем должен был быть. Или думал, что должен.
— Конечно.
Его крылья расправляются, и он уже готов вернуться в ковчег, прежде чем двери закроются, но Кроули берёт его за руку.
— Эй. Хочешь узнать ещё кое-что о конце света?
— Да?
Кроули притягивает его к себе, запуская руку в волосы. Азирафаэль открывает рот, чтобы возмутиться, но тут Кроули целует его, горячо, жёстко и требовательно, так, как он боялся, так, как не мог перестать хотеть. Нет ни ожога адского огня, ни удара молнии сверху, только Кроули, который прижимается к нему, и поцелуй, который на вкус как брызги огня и вода на камне.
Он тяжело дышит, а Кроули отстраняется слишком быстро. И смотрит наполовину вызывающе, наполовину испуганно. Азирафаэль сглатывает. Его рот чувствует себя странно: он только что был использован непривычным образом.
— Когда наступает конец света, ангел, ты можешь оставить в прошлом то, чего не хочешь помнить, и никогда не беспокоиться об этом в новом, будущем мире.
«Ты можешь забыть меня, если захочешь», — слышит Азирафаэль. И медленно качает головой.
— А если я не хочу… оставлять?
Солнце, по-видимому, всё это время пряталось в улыбке Кроули, а теперь начинает сиять в полную мощь, медленно и сладко, и крылья Азирафаэля расправляются, словно в ответ на это тепло.
— Что ж. Тогда увидимся в новом мире, ангел.
Азирафаэль знает себя и понимает, что если пробудет здесь ещё немного, то уже не сможет уйти. Какая-то коварная часть его души сомневается, будет ли это так уж плохо, но у неё ещё не хватает духу по-настоящему заявить о себе. Ей понадобятся ещё пять тысяч лет, бесчисленные тайные встречи, по крайней мере один уик-энд в Исландии, блинчики, книги, много разного вздора и чепухи, спасения, святая вода, ссоры и примирения. В конце концов ангел туда доберётся, но пока ещё он не там.
Одним мощным взмахом крыльев он поднимается на сотню футов в воздух и на этот раз не позволяет себе оглянуться на Кроули, когда летит к ковчегу.
***
На рассвете следующего дня мир содрогается от раскатов грома и разверзаются хляби небесные. Будучи на борту ковчега, Азирафаэль чувствует, как ходят ходуном брёвна, когда животные начинают паниковать. Самых больших и опасных он заколдовал и погрузил в зачарованный сон заранее, но тем, кто надежно заперт и находится в безопасности, позволено до смерти перепугаться.
Дождь льёт как из ведра, и, проведя несколько минут на палубе, Азирафаэль возвращается в ковчег, заперев за собой люк. Он стряхивает воду с волос и слегка морщится, слыша тихий плач Ноя и его семьи.
Они в полном порядке. Они определенно праведники. Поначалу они даже произвели на него впечатление действительно Избранников Божьих, лучших представителей людского рода, достойных того, чтобы пережить Потоп и основать новое человечество. Однако, чем больше времени он проводил с ними, тем меньше видел разницы между ними и жителями деревни Махлы, тем сложнее становилось ему говорить даже самому себе: «Да, я понимаю, вот почему именно вас нужно пощадить. Да, это вполне логично».
Азирафаэль отваживается пройти дальше в трюм, мимо секции Хищных Млекопитающих, потом бочком пробирается сквозь секцию Птиц размером от Ястреба-ягнятника до Чертовски Большого Ублюдка. Он всего лишь хочет ненадолго уйти от людей, как бы ужасно это ни звучало, но внезапно обнаруживает себя в отделении для Рептилий, а затем и среди Змей, которые, в свою очередь, подразделяются на Ядовитых, Неядовитых и Может Быть Ядовитых. Он похлопывает по боку Гигантского Боа, который с любопытством шипит на него, и осторожно перешагивает загон с различными видами кобр, которые пока ещё выбирают для себя некую разновидность феодального строя, разделяясь на королевс-с-ских и не очень. Взгляд его продолжает блуждать, вроде бы совершенно бесцельно, пока не находит пару чёрных змей, свернувшихся вместе так, что их красные брюшки почти не видны.
— Привет, мои дорогие, — тихо говорит Азирафаэль, садясь рядом с их ложем. — Надеюсь, вы не возражаете, если я немного посижу с вами.
Они дружелюбно шипят на него, и через некоторое время он уговаривает их обеих переползти на него. Одна обвивает его плечи, а другая устраивается на его коленях, словно вполне довольный собою моток веревки. Они обе очень красивы и плотно прижимаются к его коже, он чувствует себя окруженным их медленными и сонными мыслями. Еда — не еда? Голода нет, тепло, теплее? В безопасности? В безопасности? Тепло-безопасно? Тепло, безопасно!
— Честно говоря, мне не следовало бы выбирать себе любимчиков, но вы так похожи на одного из моих знакомых.
Они, конечно, ничего ему не отвечают, но Азирафаэль все равно усмехается, проводя пальцем вдоль длинного позвоночника.
— О, мы познакомились много лет назад. Признаюсь, у меня был довольно ужасный день. Вы не против послушать ещё? Мне не хотелось бы вас утомлять, но ладно. Это был прекрасный день. Тогда все дни были прекрасны…
***
Между одной точкой во времени и другой — если за первую взять рождение самкой носорога детеныша, а за вторую — открытие четырёх или пяти дюжин новых видов жуков, которые Азирафаэль, конечно же, не учел, — проходит сорок дней.
Азирафаэль открывает люк на палубу, свежий воздух и свет ошеломляют его, и он чувствует лёгкое головокружение. Небо над головой на мгновение кажется ему слишком большим и слишком далеким, и тогда он заставляет себя взлететь и теперь сверху обозревает спокойное море вокруг, там, где раньше были сады, равнины и люди. Вдалеке виднеются неясные очертания суши и склоны гор, которые когда-то думали, что знают, каков уровень моря.
На радугу над головой он бросает лишь один взгляд, и то довольно короткий. Она была обещанием не для него, и поэтому он может позволить себе ее игнорировать.
«На побережье, — думает он. — Если они вообще выжили, то сейчас находятся на побережье…»
Страхи, которые он запихивал в маленькие коробочки и убирал на задворки сознания, грозят освободиться, когда в сознании случайно всплывают слова «утонули», «пропали», «взяли неверный курс», но он снова закрывает их на замок. В какой-то момент Азирафаэль начинает подозревать, что ему может потребоваться что-то вроде истерики, припадка плача и крика, но вовремя вспоминает, что он ангел. Он может отложить это на десятилетия. При необходимости.
Внизу Ной и его семья поднимаются на палубу, радуясь наступившему штилю и с облегчением указывая на радугу. С ними всё будет в порядке, думает он. Бог и все Небеса присматривают за ними. И это наверняка означает, что один конкретный одинокий ангел не так уж и важен и может быть свободен.
Он делает большой круг вокруг ковчега (пусть они думают, что это благословение, если им так хочется) и устремляется на запад, в сторону нового мира.
ПРИМЕЧАНИЯ
* Я сомневаюсь, что сделаю это, но я вроде как хочу написать о глупых приключениях Кроули и Махлы во время наводнения. Среди прочего там будет и несколько открытий, например, что, когда одна коза решает принести козлят, она запускает цепную реакцию, в результате которой все козы начинают рожать одновременно. Или что одному из людей придется вменить в обязанность постоянно согревать собой холоднокровного змея. А также осознание того, что только половина деревни умеет плавать. Как сказала бы Махла, все это чертовски глупо от начала до конца.
* (кашляет) Я просто хотел поиздеваться над королевскими кобрами.