Киборг Bond X4-17
Дата: 17-19 апреля 2191 года
Полковник Тарлин был чрезвычайно доволен результатами работы Bond’а. Киборг не только достаточно легко вышел на контакт с Лорой Свон, но и умудрился охмурить девицу и провести с ней ночь. Весьма бурную, судя по эмоциям оперов инспектора Рэнтона. Несмотря на интимные приключения Bond на «отлично» выполнил свое основное задание — перепрограммировать маячок в ностриле Лоры Свон, чтобы его сигнал могли отслеживать и полицейские. Кроме того, он взломал видеофон девушки и внедрил программу, которая должна была «заразить» и средства связи Сизого, что позволило бы с большей точностью обнаружить его логово.
Подполковник Кушер требовал начать операцию по захвату Сизого немедленно, но начальник участка решил не торопиться. Нельзя было допустить осечки. Нужно действовать наверняка, а кроме того недопустимо было, чтобы хитрый, изворотливый наркобарон заподозрил настоящего Ларса Харальда. Поэтому полковник Тарлин дал три дня на тщательную подготовку операции, которую планировалось провести совместными силами нескольких полицейских участков города и задействовать военных.
Предосторожности не были лишними. Имя Альберта Сизова не было известно широким массам населения Ферны, а вот на Аркадии оно в свое время гремело. Буквально пять лет назад его считали самым опасным преступником на этой курортной планете. Картель Сизого являлся самым крупным на этой планете. В свое время разгорелась нешуточная война между крупнейшими ОПГ за раздел сферы влияния на богатой курортной Аркадии, в которой погибло более десяти тысяч людей и ксеносов. За информацию о месте нахождения Альберта Сизова по кличке Сизый полицией Аркадии было назначено вознаграждение в миллион галактов — сумма просто астрономическая. В том же году Сизый угодил за решетку. Мафиози настолько поверил в свою неуловимость, что совсем ослабил бдительность. Его задержали в курортном городе Нью-Мумбай на побережье Лазурного океана на Аркадии. Выдал Сизого один из его ближайших помощников.
Отсидев всего один год из присужденных ему двадцати пяти, Сизый бежал из тюрьмы. Побег был достоин самого графа Монте-Кристо! Наркобарон сбежал через подземный ход. Правда, ему не пришлось рыть его самому долгие годы. За него это сделали сообщники. Обосновавшись на ферме в полутора километрах от тюрьмы «Торозо», они проложили настоящий тоннель до библиотеки, в которой «работал» Сизый. Тоннель был оборудован для полнейшего удобства босса: там было проведено освещение, оборудована вентиляция. Для него приготовили даже гравискутер, чтобы можно было убраться с территории тюрьмы максимально быстро.
На первый взгляд такой побег казался чистой воды фантастикой, но начальство тюрьмы не учли информацию о том, что часть тайных убежищ Сизого были оборудованы подземными ходами. Это и сыграло роковую роль.
Сообщники Альберта Сизова пробрались по тоннелю до библиотеки, в которой «работал» босс. В подсобное помещение, в котором был проделан люк в подземный ход, он перешел с несколькими подручными из числа заключенных. Там они сели на аэроскутеры и преспокойно удалились на ферму, с которой вылетели уже на флайерах. Расследование показало, что в план побега был вовлечен двадцать один сотрудник тюрьмы, включая даже коменданта. На самом деле Сизый мог и не прибегать к таким ухищрениям, а просто выйти через главный вход — его бы никто не остановил. Фактически он скупил всех: с самого начала пребывания в заключении Сизов вел роскошную жизнь, руководил картелем с помощью видеофона и личного терминала, вызывал к себе в камеру проституток и даже устраивал званые ужины, на которых подавали суп из альфианских омаров и стейки из минской мраморной говядины. В тюрьме Сизов мог бы спокойно провести весь срок своего заключения, если бы федеральные органы защиты правопорядка не настояли на его выдаче и экстрадиции на Старую Землю. В Колыбели человечества Сизого ждали как минимум в восьми судах В его адрес были выдвинуты обвинения, начиная от контрабанды тяжелых наркотиков и заканчивая участием в организованных преступных группировках, занимающихся убийствами, похищениями людей, отмыванием денег и вымогательствами.
После побега Сизого всю полицию Аркадии перевели на усиленный режим работы: были перекрыты дороги, осматривались все воздушные суда от аэроскутеров до флайеров и катеров, приостановлены рейсы скоростных пневмопоездов, перекрыты все космопорты. Всё безрезультатно. Руководство полиции заподозрило в сговоре с Сизым более десятка сотрудников тюрьмы. Их тут же допросили, но это также не помогло. В полиции опасались, что, если Сизов проберется на борт какого-нибудь космического корабля, отлетающего с Аркадии, то его уже никогда не удастся поймать. Так оно и вышло.
Альберт Сизов покинул благодатную райскую планету, переселившись на активно осваиваемую перспективную во всех отношениях Ферну. Население этой богатой полезными ископаемыми планеты земного типа, на которой в изобилии имелись и морские пляжи, и заснеженные горные склоны, стала для него новым Клондайком. Сизому удалось довольно быстро подмять под себя не слишком пока еще развитый наркобизнес и галакты потекли в его карман с новой силой.
О своей роковой ошибке, которая привела его в тюрьму, Сизов не забыл. Он изменил внешность: сделал пластическую операцию, избавился от лысины при помощи подсадки волос, отрастил усы и бороду, поменял цвет глаз и волос, даже в зубную карту были внесены изменения путем имплантации новых зубов. С тех пор полиции было неизвестно, как выглядит самый опасный преступник Аркадии, потому они неоднократно арестовывали и даже судили невиновных людей, просто похожих на Сизова.
После первого побега Сизый очень изменился. Он стал просто одержимо скрытным. В то время как его молодые подельники наслаждались жизнью, гуляли в ночных клубах, выкладывали селфи на фоне тонн наркотиков и убитых конкурентов, Альберт Сизов жил в тайных убежищах на Ферне. Наркобарон каждый день менял своё местоположение, останавливаясь в одном из шести укрепленных домов, при этом передвигался он исключительно в окружении не менее, чем трех десятков вооруженных телохранителей — людей и киборгов. Все это время полиция Ферны примерно представляла, где может находиться наркобарон — в пригородах Невил-Сити. Но из-за отсутствия точных данных операция по его поимке была обречена на поражение и большие потери.
Полиция выслеживала Альберта Сизова очень долго, постепенно убирая людей из его окружения. Работа осложнялась тем, что Сизый — как гласил его психологический портрет, составленный специалистами, — был человеком эгоцентричным, самовлюбленным, проницательным, настойчивым, цепким, дотошным и очень скрытным. Полиции было также известно, что у Альберта Сизова в штате имелся личный повар. Сизый параноидально боялся отравления, поэтому заставлял подчиненных пробовать его еду прежде, чем есть самому. Все дома Сизова и прилегающие к ним территории были под постоянным наблюдением скрытых камер, киборгов и дронов, что дополнительно затрудняло возможность его захвата. Сизый организовал довольно запутанную систему связи — он перешел на «зеркальную» схему. Для связи использовался шифрованный мессенджер, но сообщения приходили не напрямую наркобарону, а проверенному посреднику. Тот переписывал послания на специально выделенный для этой цели видеофон и, используя открытые Wi-Fi-сети в общественных местах, отправлял их другому члену картеля, который проворачивал обратную операцию и уже со своего девайса пересылал сообщения Сизову. Схема оказалась настолько эффективной, что отследить его видеофон было практически невозможно.
Но гениальной основой неуловимости Альберта Сизова стала целая система подземных тоннелей. На второй год проживания на Ферне он решил заказать одному талантливому, но не признанному инженеру-строителю сеть потайных хранилищ, в которых преступники могли бы спрятать деньги, наркотики и оружие. Тут наркобарона и осенила дивная идея: если можно вырыть потайную комнату под домом, то почему бы не прорыть и потайные ходы, которые бы в опасной ситуации служили путем отхода? В итоге для Сизова была прорыта целая сеть тоннелей, соединяющих его тайные жилища. Многие из них являлись серьезными инженерными сооружениями длиной более километра — с продуманными системами вентиляции, электроснабжением, дренажем и даже рельсами для перевозки тележек с грузом. Выходы из тоннелей были оборудованы не только внутри особняков, принадлежащих Альберту Сизову, но оформленных, естественно, на подставных лиц. В ближайших окрестностях имелись замаскированные люки, похожие на ракетные шахты, ничем не отличающиеся от окружающего ландшафта. В случае необходимости плита, закрывающая вход, опускалась вниз и сдвигалась в сторону. В получившееся отверстие мог свободно вылететь не только аэроскутер, но и небольшой скоростной флайер, которых у Сизого имелось по нескольку штук в каждом доме. Проложены подземные сооружения были достаточно глубоко, чтобы их не могли обнаружить киборги. Применить же геологоразведочное оборудование и спутники, помогающие находить пустоты под землей, никому даже в голову не приходило. У полиции просто не было информации об этих тоннелях. Тем более, что о них не знали даже ближайшие охранники Сизого. Обычно они сопровождали босса до ванных комнат, где он набирал код на панели управления, заверял его своей биометрией, после чего ванна вместе с полом поднималась, и под ней оказывался тоннель.
И вот сейчас отдел кибербезопасности рыл землю носами, пытаясь выжать максимум из того, что им давала шпионская программа, внедренная Bond’ом в видеофон любовницы Сизого Лоры Свон. После того, как киборг сделал свое черное дело, его «червячок» уже благополучно проник и в видеофон наркобарона, а через него и в средства связи и терминалы его сообщников. Дело оставалось за малым — абсолютно точно вычислить местонахождение Сизого.
Bond’а полковник Тарлин приказал не трогать. Он должен был по-прежнему отыгрывать роль Ларса Харальда, что у него очень даже неплохо получалось. За последующие дни он дважды встречался с Лорой Свон — на презентации одного из бизнес-партнеров и на открытии выставки какого-то новомодного художника. Обе встречи имели продолжение в номере Харальда, чем девица, судя по ее витающему в облаках виду, была очень довольна. Он даже пригласил ее на соревнования по серфингу, в которых ему предстояло выступать двадцатого апреля. Все это делалось с одной целью — отвести подозрения от настоящего Ларса Харальда.
Когда гости уже вставали из-за стола и собирались уходить, Уголь окликнул Принца. Сказал веско:
— Байки ты травишь хорошие, знаешь много о том, что в мире делается. Если не все твои спутники такие молчуны, как эти — подводите ближе повозки. Нам будет чем обменяться.
***
Караван сначала встретил переговорщиков напряженной тишиной — кто знает, что за люди ломятся из кустов — а потом шквалом вопросов. Кто здесь живет, о чем говорили, что делать теперь?
— Нас звали в гости, — сказал Принц, разом отвечая на большую часть вопросов. Бродяги на миг затихли, пытаясь уложить в головах новость, переглядываясь.
— Мы пойдём? — спросила Рада. Принц замешкался, вдруг пожал плечами, беспокойно обернулся на до сих пор молчащего Пепла. Тот стоял одиноко, обнимая себя за плечи, будто бы вообще не здесь. Рада поняла, обернулась к остальным.
— Вождь и Пепел будут совещаться. А нам надо подготовиться к представлению — мы ведь сколько их не проводили.
Искра фыркнула, тряхнула юбками — она, мол, хоть сейчас может сплясать без всякой подготовки. Однако не многие разделяли её уверенность. Люди разбрелись — жонглеры искать факелы и тупые кинжалы, огнеглотатели варить зелье, которое позволит не обжечь глотку, фокусники вспоминать трюки. Деловито завязывала себе глаза кругленькая как булочка девушка, стоя перед тремя свечами, кнут обвивал её плечо.
Закат помогал кому мог — слушал чужие сказки, подбадривал юного жонглера, зажигал свечи, погасшие от щелкнувшего над ними кнута. Однако ожидание затягивалось, а Принц с Пеплом всё не возвращались. Рада, в который раз тасовавшая карты, осаживала нетерпеливых, но и сама всё чаще поглядывала на дальний костёр, возле которого дозорным сидела Искра. Наконец не выдержала, попросила Заката:
— Сходи хоть спроси, что у них там. Если я пойду, за мной весь караван потянется.
Закат пошел. Ещё на полдороге услышал доносящуюся из-за повозки ругань — здесь негромкую, но Пепел наверняка едва горло не срывал. Помедлил, не уверенный, что стоит спрашивать, если и так ясно, что разговор не кончен, однако Искра сама встала навстречу. Оглянулась на повозку тревожно, пожаловалась:
— Они так орут, мне подходить страшно. И ничего не понятно, то ли даём мы представление, то ли нет.
Из-за повозки донесся глухой звук удара, будто кого-то впечатали спиной в её борт. Искра прикусила губу, глянула на Заката, молча предлагая — может, ты пойдешь? Он, помедлив, в самом деле приблизился, обогнул угол. Беспокоиться было глупо и бессмысленно, но не делать этого не получалось. Да и следовало все-таки спросить, что решили насчет представления.
Однако говорили друзья отнюдь не об этом.
— Я не мог ему сопротивляться, понимаешь?! — орал Пепел в лицо прижатого к повозке друга. — Не мог!
Закат замер в тени, уже понимая, что подходить не следовало. Попятился назад, хотел отвернуться, но отчего-то не сумел. Что-то большее происходило здесь. Что-то, что он должен был понять, но не мог.
— Это было много лет назад, — тихо сказал Принц, положив ладони на плечи друга, не пытаясь вырваться, а успокаивая. — Всё изменилось. Не имеет значения, что было тогда…
Пепел наконец отпустил его одежду, ткнулся склоненной головой в плечо, зажмурившись. Выдохнул, почти простонал:
— Ты не понимаешь… — Принц бережно обнял друга, и тот запнулся, вздохнул прерывисто. Продолжил спокойней: — Я, может, вообще хочу забыть обо всём этом. Но не могу! Рок меня раздери, ты же помнишь север, мы оба думали, кошмары до конца жизни будут сниться! Так нет, — он будто бы снова сердился, но уже иначе, привычно, как злился всегда и на все, — ни разу не вспоминал, ни как уносились её сани, ни снежный дворец, ни проклятые льдинки, которые ты складывал. Зато это — каждую ночь, с самой судьбой забытой Лесовыси…
— Это только сны, — уверенно прервал его Принц, прижимая к себе, как испуганного ребёнка. — Ты изменился. Ты свободный человек, ничьи приказы над тобой не властны.
Пепел покачал головой, но больше не спорил. Закат, невольно подслушавший не предназначенный для него разговор, стукнул по борту повозки, кашлянул. Принц поднял на него глаза, нахмурился, не отпуская беспокойно шевельнувшегося Пепла. Тот не увидел, кто пришел, иначе наверняка отпрянул бы быстрее ветра, ещё и сказал бы что-нибудь едкое.
Однако Закат стоял за его спиной и молчал. Вздохнул Принц, улыбнулся через силу:
— Скажи остальным, что мы будем устраивать представление. Пусть готовят повозки.
***
Подготовка вроде бы не заняла много времени, но к тому моменту, когда три выбранные для представления повозки подобрались к краю выжженной земли, уже сгустились сумерки.
Деревня встретила их настороженной тишиной, однако бродяги не отчаивались — помнили, как было в начале светлых земель, когда они еще не опасались каждого человека. Там селяне тоже далеко не сразу втягивались в веселье.
С самой большой телеги сняли полог вместе с деревянными рамами, вместо них воткнули факелы. Обычно их зажигал Пепел, эффектно щелкая пальцами, но сейчас он только попятился, когда Искра приглашающе махнула рукой. Заминки, однако, не случилось — Принц споро распотрошил фонарь, позволявший им ехать потемну. От свечи факелы заполыхали быстро и ярко.
Первой на повозку запрыгнула Искра, вслед за ней забрались другие танцовщицы. Ударила в барабан Рада, у борта телеги остановился Тскаш. Сестра подмигнула ему, хлопнула в ладоши. Низки браслетов на тонких запястьях загремели, танцовщицы притопнули, колокольчики на лодыжках звякнули, поддерживая ритм. Девушки кружились, изгибались языками пламени, то одна, то другая взлетала в воздух на руках подруг. Тскаш кивал в такт, наконец перемахнул через борт, зажав в зубах кинжал. Сделал зверскую рожу, на полусогнутых ногах будто бы подкрадываясь к танцовщицам. Девушки порскнули в стороны, уворачиваясь все в том же ускоряющемся ритме. Искра сдернула с пояса широкую шаль, вслед за ней движение повторили остальные, путая «злодея» дрожанием расшитой ткани. Зрители уже прилипали к окнам и выходили на пороги домов, так что, когда девушки ловко скрутили Тскаша, их ждал одобрительный гул.
Танец, однако, не кончился. Рада, доведшая ритм до пика, выдохнула, тряхнув головой, и снова ударила в барабан — уже медленней, тише. Девушки кружили вокруг пленника, наклонялись друг другу, будто бы обсуждая, что делать. По одной подходили к нему ближе, оббегали по кругу, оценивая, отвергали. Только последняя, русоволосая и тихая, в самом спокойном серо-зелёном наряде, остановилась перед ним будто в нерешительности. Подобрала кинжал, взмахнула им, делая вид, что разрезает спутавшие его шали, отпрянула, сжимая оружие в руках.
Разбойник, конечно, одумался не сразу. Хлопнул себя по коленям, скорчил рожу, пошел по кругу к перепуганной собственной смелостью девушке. Они обходили повозку вдоль борта, она избегая его рук, он — бережась ее кинжала. Короткие выпады, в которых читались вопросы — кто ты? Что тебе нужно? Почему ты — такой? Тскаш бросил вдруг попытки достать девушку, сплясал выразительно — он невиновен, но едва не повешен, в бегах. Танцовщица — Закат припомнил, её звали Мышкой, и только в танце ее имя переставало слишком хорошо ей подходить — прочувствованно ответила, мол, что же ты тогда с ножом кидаешься? Тскаш рухнул на помост, изображая раскаяние, она подошла ближе, коснулась его волос под медленно затихающий ритм.
Зрители, уже стоящие под самым бортом повозки, заорали — частью довольно, частью насмешливо. История была доброй, на вкус некоторых — даже слишком.
Танцоры поклонились, Тскаш подобрал брошенное в них мелкое яблочко, наколол на кинжал с широкой улыбкой.
Пришел черед жонглеров, принятых веселым шумом, после них на сцену снова вышел Тскаш, заранее хлебнув зелья из темного пузырька, полив прозрачной жидкостью голову, руки, обнажённую грудь. Музыканты ударили в бубны, Тскаш, заменивший на сегодня Пепла, крутанул пару небольших шариков на цепях. Провел ими над факелом, позволив полыхнуть пламенем. Люди смотрели с интересом, даже не отодвинувшись. Когда Тскаш раскрутил горящие шары над головой, кто-то присвистнул уважительно. Закат улыбнулся — он помнил, как в иных селениях толпа отшатывалась, беспокойно оглядываясь на колодец. Здесь к огню относились иначе. Его не боялись. Приручивший его вызывал сдержанное уважение, а не священный ужас.
Тскаш, перестав выписывать сложные узоры, медленно поднял шар, перехватил голой ладонью. Рыжие языки лизнули тонкие смуглые пальцы, Тскаш быстро подбросил комок пламени высоко в небо. Поймал за цепь, провел пылающим шаром вдоль своей груди, под одной и другой рукой. Закрутил вновь, сам изгибаясь, как язык пламени. Когда решил, что уже надоел зрителям, сделал знак Раде, та с силой ударила в барабан, привлекая внимание. Тскаш упал на колени, прогнулся, воздев руки и всё ещё вращая один шар. Второй медленно опустил в широко открытый рот. На миг замер, позволив полюбоваться пламенем, полыхающим меж его губ, закрыл рот. Сглотнул. Извлек черный прокопченный шарик. Повторил со вторым. Вскочил, белозубо улыбаясь.
Поклонился под уважительный рокот и хлопки.
После этого основное представление закончилось. Рада села раскладывать карты на земле, Искра с девушками танцевали на одной повозке, Драарул гнул подковы на другой, играл на лютне Принц и щелкала кнутом фокусница. Тскаш взялся болтать с красильщиками, которые, будучи одновременно алхимиками, сразу разгадали секрет неопалимости бродяги и теперь горячо спорили о точном составе зелья.
Закат остался в роли следящего за порядком вместе со многими другими. Сочувственно склонил голову, когда к Раде подошла женщина с худым, заморенным ребёнком на руках — уже взрослым, но совсем маленьким и слабым. Пододвинулся поближе, увидел расклад, прикрыл глаза. Он мало что понимал в гаданиях, но по одному виду карт мог догадаться, что они не сулят ребёнку ничего хорошего.
Тем неожиданней оказались слова Рады:
— Не убивайся заранее, милая. Вот смотри, карты верно говорят, будет сынок твой здоровым. Ты же веришь старой гадалке, правда, яхонтовая? Вот и умница. Конечно, ты стараешься, и ещё постараться придется, но руки не опускай, и мужу своему не позволяй. Всё у вас ещё будет.
Когда женщина отошла, прижимая к груди безучастное ко всему дитя, Закат не выдержал. Сел рядом с Радой, спросил тихо:
— Зачем ты ей солгала? Ведь ребенок умрет.
Старуха улыбнулась тепло и немного грустно:
— Потому что она правда не должна опускать руки. Пусть лучше винит потом старую гадалку, чем себя — я-то далеко уже буду. И к тому же… Карты могут ошибаться.
Савва положил по три пули в грудь каждого. Железный ящик, именуемый в участке сейфом, Савва вскрыл в мгновение ока, сам засунул казённый мешок с деньгами в подготовленный чувал из-под лука и отправил всех по заранее оговоренному отходу. Только сам, со всеми, в отход не пошел. Сказав, что остаётся, так по-волчьи сверкнул глазами, что никто спорить не посмел. Ицек всё понял без слов и только коротко обнял Савву. Савва вышел во двор, подождал и, когда в конце улицы показались бегущие, сам побежал в другую сторону, так, не скоро, чтобы могли догнать…
И, вспоминая всё это, Савва каждый раз, снова и снова, утверждался в правильности принятого тогда решения. Взяв всё на себя, он, таким образом, выводил Ицека и остальных ребят в непричастность. Не было их там вовсе. А Савву заставили открыть сейф трое залетных чужаков, не то грузин, не то чеченов, он же слесарит ловко, все в округе знают… А как не согласишься, если пригрозили убить его Рехию с мальчонками, одному полтора годика, а второй ещё грудничок… И помощника с дядькой они убили, и деньги унесли…
Суд поверил Савве, потому он и получил ссылку, а не каторгу, так как не душегуб он, не убивец. А когда после суда, перед отправкой, сидя в полицейской карете, увидел стоявших среди зевак Ицхака и Рехию с маленьким на руках, Савва ощутил пришедшую вдруг к нему лёгкость, будто уронил, сбросил с плеч мешок двухпудовый, что носил на себе постоянно. И ещё раз сказал он себе, глядя на самых близких своих людей:
— Да, я поступил как должно.
Все эти годы и дни, с того самого момента, когда в Варшаве, в подвале пана Белевича, Савва, тогда ещё Иегуда, уперев ствол велодога под левую лопатку Станека, нажал на спусковой крючок, на плечи его, на душу, легла и больше не уходила серая тяжесть. И вот теперь, сидя в арестантской повозке, Савва всей душой возрадовался и возблагодарил Всевышнего, потому что тяжесть ушла. Он свободен.
***
Волки сидели, по-собачьи обернув пушистыми хвостами передние лапы. Вдруг звери, словно по команде, встали. Что-то отвлекло их от Саввы, где-то близко появилось нечто, более значимое и важное, чем добыча. Савва посмотрел вокруг. И увидел. С той стороны, откуда Савва шёл, где была его засека, крупными длинными прыжками неслись три волка. Они шли треугольником. Первый был почти белый, плохо различимый на снегу; чуть отстав, за ним следовали два неестественно огромных, размером с полугодовалого телёнка, черных зверя. «Так вот в чём дело, вот чего они ждали. Вожака».
Савва заворожено смотрел на приближавшуюся тройку, вернее на вожака. Белый волк был вожаком, это не подлежало сомнению. В два раза меньше шедших за ним чёрных гигантов, да и добрая половина сидящих вокруг Саввы зверей была его намного крупнее. Но именно он был здесь главный. При его приближении звери словно получили команду. Глухо ворча, они начали сжимать кольцо. Глаза, устремленные на Савву, загорелись лютостью, в оскаленных пастях засверкали и защелками дюймовые клыки. Чёрные, легко обогнав вожака, врезались в кольцо стаи. Покатился и взвизгнул сбитый мощным плечом чёрного не успевший отскочить сеголетка, давая проход главному… Белый вожак, войдя в кольцо, остановился. Точно, как Савва давеча, потянул ноздрями воздух, приподняв узкую, длинную морду, ещё потянул, как будто прислушиваясь к чему-то.
«Ну, вот и всё. Сейчас начнут рвать». Савва поднялся, ноги держали, Савва выпрямился. «Это хорошо, — подумал он. — Негоже встречать смерть на четвереньках. Мужчина должен принимать её стоя».
Вожак медленно приближался. Теперь он был совсем рядом — можно было дотронуться рукой. Стая, замерев, ждала. Зверь поднял голову и посмотрел человеку прямо в глаза.
«А ведь это она. Не он, а она, самка», — глядя в устремленные на него волчьи глаза, вдруг подумал Савва, и был уже уверен, что подумал правильно. Напрочь забыв о том, что через мгновение будет разорван и съеден, он не двигаясь смотрел в ледяные глаза волчицы. И снова пришло ощущение отстраненности, как будто бы он был зрителем, а не участником происходящего. И не как жертва, обречённая на жуткую смерть, а как сторонний наблюдатель, Савва восхитился красотой и гармоничностью зверя. Он вдруг физически полно и остро ощутил, какой восторг должны испытывать эти два черных огромных волка, стоящие позади волчицы. И позавидовал им. Савва медленно протянул руку и дотронулся до её головы. Стая бешено зарычала. Волчица же повернулась к Савве спиной и слегка присела. Савва ощутил острый запах мочи, волчица двумя длинными невесомыми прыжками вынесла себя за волчий круг. Савва опустил глаза — сапоги его были обильно облиты волчьей мочой. Савва стоял не шевелясь. Он уже знал, что произошло, и что должно произойти дальше, и не мог поверить в это. Но оно случилось. Сначала чёрные, а потом вся стая, один за другим пометили Савву. Он стоял и смотрел им вслед, пока они не исчезли вдали, растворившись в ранних сумерках. Савве было жарко, так жарко, что от головы, рук, лица вдруг пошел пар, как если бы он вышел на мороз из парной бани. Энергия, сила переполняли его. С ним случилось то, о чём не раз рассказывал пан Малаховский в подпитии, сидя с Казимежем, Иегудой и остальными за дружеским застольем.
В Польше с глубокой древности передавалась из поколения в поколение легенда о шляхтиче, который будучи застигнутым зимней ночью волчьей стаей, не только остался невредим, но и обрел силу нечеловеческую и удачу, сопутствующую и ему самому, и его потомкам. Якобы волчица, водившая стаю, пометила его, а значит, приняла его как своего, сделала членом волчьей стаи. На родство с легендарным шляхтичем в Польше претендовал каждый, у кого о шпоры позвякивала тяжёлая сабля. Савву, тогда ещё Иегуду, никоем образом не заинтересовала эта история — мало ли легенд у каждого народа — и не вызвала в нем ни малейшего трепета. С героем красивой легенды он себя никогда не отождествлял и не ставил себя на его место. И вот произошло… с ним…
Савва подходил к хутору. Пожалуй, никогда он не чувствовал в себе такой силы, такой внутренней мощности, которая сейчас буквально переполняла его. Полчаса назад он великим усилием воли, по крупинкам собирал остатки сил, чтобы выпрямиться, встать перед оскаленными волчьими пастями, а сейчас мог идти и день, и два, и неделю, да что там идти — бежать, лететь, только чуть касаясь земли.
«Это дала мне она, Белая Волчица. Она позволила заглянуть в её бездонные, наполненные ледяным пламенем, глаза. И подарила мне частицу своей души…»
На хуторе, почуяв Савву, забрехали собаки. Савва дошёл.
Когда они поднимались по лестнице, ведущей к площадке между квартирами, Харди приспичило узнать, ходит ли в школу Торн-младший, и он не сразу сообразил, почему Элли не стала тут же ему отвечать.
— Для работы у нас есть офис, — зашипела она, едва закрылась дверь.
— Можно подумать, что пара ярдов имеет какое-то значение, — огрызнулся Харди.
— Ещё какое! Няня не должна знать, что я работаю так близко.
Харди задумчиво вытянул губы, но кивнул, не находя возражений:
— Разумно.
— Вот именно!
— А вы не теряли времени даром, — Харди несколько минут изучал пришпиленные к стене записки, после чего поменял местами две из них. — Давайте всё же считать Роу возможным соучастником.
Элли кивнула:
— Сестру тоже нельзя исключать.
— Прочитайте ещё раз медицинское заключение. Может, у вас возникнут какие вопросы, и с протоколом допроса ознакомьтесь. А мне нужно переодеться.
Когда через четверть часа Харди появился вновь, особых перемен в его облике Элли не заметила. Ну, может быть, рубашка стала на полтона светлее, и то не точно. Но говорить ему об этом наверняка не стоило.
— Из заключения мне непонятно, почему Торна всё ещё держат в отделении интенсивной терапии, — Элли карандашом подчеркнула слова «угрозы для жизни нет» и «состояние стабильное». — Или это уловка полиции?
— Подозреваю, что это желание пациента. Отделение платное, а у Торна нет страховки на этот случай.
— И что это означает?
— Непредусмотрительность? — Харди пожал плечами. — Это может означать всё что угодно, возможно, кроме того, что он настолько любит свою жену, как рассказывал.
— А что с контрактом?
Харди похлопал себя по карманам, а потом извлёк визитную карточку:
— Это контакты барристера. Вы ещё успеете его сегодня навестить.
— Хорошо, а вы?
— Полагаете, что это моё дело?
— Полагаю, что вам нужно сначала поесть, а потом отдохнуть.
— Вы лезете не в своё дело, Миллер.
— Не скажите, сэр. Мне вообще-то поручили следить за вашим здоровьем и проверять, на каком боку вы спите.
— Не вздумайте!
— Вы всегда можете помахать на меня ножкой от стула. Только держите её в правой руке.
— Очень смешно.
Элли достала из холодильника коробочку китайской лапши и поставила её в микроволновку:
— Это не рис. К тому же с курицей. Не за что, сэр.
Когда Харди терял дар речи, он становился неплохим собеседником, хотя, если честно, Элли чем дальше, тем сильнее нравились их пикировки. Стоило признать, что в них была особая прелесть, которая помогала ей забыть о собственных переживаниях и вновь почувствовать себя живой.
В квартире Элли телевизор негромко показывал какое-то шоу, наверняка что-то игровое, но Фред не плакал, а стало быть, дела шли неплохо. Мысленно похвалив няню, Элли на цыпочках спустилась по лестнице и поспешила выйти из дома. Кроме барристера она собиралась ещё поговорить с сестрой Лизы и, возможно, с Саймоном Роу. Сколько бы ни храбрился Харди, но после операции он нуждался в покое. Пусть даже не целый месяц — он столько не выдержит! — а хотя бы несколько дней.
Барристер уже ждал Элли. Он едва ли не под микроскопом изучил полицейский запрос, но, так и не обнаружив, к чему придраться, ушёл в архив, откуда вынес папку за сентябрь две тысячи шестого года. Делать копию он не стал принципиально, но Элли такой подход ничуть не смутил, и она просто сфотографировала нужные страницы телефоном и вежливо поблагодарила за помощь. Когда барристера перекосило от злости, она почувствовала себя отмщённой.
График работы Ханны Роу не отличался разнообразием: по двенадцать часов два дня подряд затем день перерыв и снова рабочая смена. К счастью, именно сегодня у неё был выходной, и по расчётам Элли она должна была уже достаточно отдохнуть для продуктивного разговора.
— Ханна, здравствуйте, я пришла поговорить с вами о Лизе.
— Вы из полиции? — Ханна нахмурилась и достала сигарету. — Да или нет?
— Нет. Ваша сестра попросила меня заняться этим делом. Я работаю в детективном агентстве.
— Куда она опять вляпалась?
Вести беседы на пороге — не самая удачная идея, поэтому Элли улыбнулась:
— Вы позволите пройти?
— Конечно, нет! — Ханна закатила глаза и скривилась. — Через пять минут я выйду во двор. Там есть скамейка.
— Я буду вас ждать.
— Уж сделайте одолжение.
На всякий случай Элли вновь отыскала функцию диктофона на телефоне и спрятала его в кармане куртки, чтобы нажать кнопку, когда начнётся разговор. И не ошиблась, потому что Ханна появилась только через десять минут и первым делом выкинула окурок, чтобы закурить снова.
— Я вас слушаю.
— Миссис Роу, ваша сестра попала в непростую ситуацию…
— Ничего нового, ей не привыкать, — Ханна перебила Элли, не думая скрывать раздражения. — Она взбалмошная, импульсивная, избалованная и совершенно непривычная к какому-либо труду. Праздная жизнь не могла продолжаться вечно.
— Вы злы на неё?
— Зла? — Ханна усмехнулась, выпуская колечки дыма. — Ничуть! Я слишком долго с ней нянчилась и много потакала. Но злиться на неё? Увольте.
— Хорошо, — Элли попыталась немного сменить направление разговора. — Вы случайно не знаете, принимает ли Лиза какие-нибудь снотворные вещества?
— Понятия не имею!
— Вы ведь работаете в аптеке…
— Вот спасибо, а то я не заметила, — Ханна затянулась и щелчком стряхнула пепел.
— Лиза говорила, что покупала у вас рогипнол.
— Чушь! Откуда у неё рецепт? Насколько я знаю, она не была у врача уже несколько лет, а этот препарат не продаётся без назначения. Так что она солгала. У нас строгая отчётность, можете в этом убедиться.
— В чём смысл её лжи, если это так легко проверить?
— Беда Лизы в том, что она сначала что-то делает, а потом думает. Я бы на вашем месте не искала особого смысла в её поступках. Знаете, как это бывает? — Ханна выпустила струйку дыма, которую тут же развеяла в воздухе. — Раз! — и уже ничего не исправить. Боюсь, мне больше нечего вам сказать.
— Миссис Роу, не подскажете, ваш муж дома? — Элли выдавила из себя улыбку. — Я бы хотела задать ему несколько вопросов.
— Нет, — Ханна затушила сигарету, с силой вдавив окурок в урну.
— Вы не позволите с ним поговорить? — Элли было трудно чем-то удивить.
— Он не дома. И вообще он здесь больше не живёт.
— Вот как?
— Да. И где он сейчас обитает, я не знаю и знать не хочу.
— Вы расстались?
— А вот это совершенно точно не ваше дело.
Ханна встала, собираясь уходить, и Элли попыталась её задержать:
— И вам совсем не интересно узнать, что случилось с Лизой?
— Ничуть. Если ко мне больше нет вопросов, я пойду.
Элли отключила диктофон и пожала плечами, признавая не самую удачную беседу. Интересно, почему Лиза была так уверена, что сестра подтвердит её слова? И неужели Ханна именно из-за неё рассталась с мужем? Похоже на то.
На этом удача отвернулась от Элли: Саймон Роу накануне уволился из своего ночного клуба и, по словам коллеги, собрался податься в тёплые края, но куда именно неизвестно.
Элли попыталась расспросить его коллег, но все они сходились на том, что Саймон Роу был замкнут, необщителен, иногда груб и точно не терпел фамильярностей в свой адрес. «Заносчивый пиздюк, — припечатал начальник охраны, — из тех, кто уверен, будто заслуживает большего». Такому ничего не стоило и закрутить интрижку с младшей сестрой жены, и сбежать от проблем, когда запахло жареным. Ничего больше не добившись, Элли вернулась к дому Ханны. Её не оставляла надежда на любознательных соседей.
— Кыс-кыс-кыс… Минни, детка, где тебя черти носят? — старушка с ярко-фиолетовыми волосами произвела на Элли самое лучшее впечатление. — Кыс-кыс-кыс… ну, попадись мне, профурсетка…
— Сбежала? — сочувственно поинтересовалась Элли. — Мне кажется, я только что видела её здесь.
— Рыжая? — старушка подозрительно прищурилась.
— Да, — Элли кивнула. — Склонная к полноте.
— Да просто жирная, — старушка покачала фиолетовыми буклями. — Я её выпускаю немного растрястись, а эта вредина сидит здесь, но стоит мне за ней выйти, как она тут же прячется.
Из животных у Элли был только слизняк Жорж, но в Управлении Бродчерча у Мелиссы была кошка, информации о поведении которой вполне хватило, чтобы поддержать светскую беседу. Уже через несколько минут старушка превратилась в мисс Эллиот, а разговор плавно перетёк на соседей. Элли обмолвилась, что пришла вручить повестку Саймону Роу, но её прогнала очень неприятная женщина.
— Это Ханна, она очень милая и добрая, — оживилась мисс Эллиот и заговорщически понизила голос: — Она недавно выгнала Саймона, поэтому немного не в себе.
— Правда? Жаль.
— Не то слово! Уж не знаю, что натворил этот засранец, но она так кричала! И посуду била, хотя вообще не любит скандалить. А когда Саймон ушёл, стала выбрасывать в окно его вещи. Нехорошо это!
— Наверное, он её сильно обидел.
— Даже не сомневайтесь! Ханна бы иначе не стала… А что ему за повестка?
— В суд. За драку в клубе, — нашлась Элли.
— Он мог. Месяца два назад он спустил одного джентльмена с лестницы.
— Правда?
— Приличного такого. В шляпе. И сказал, что в следующий раз за такие предложения переломает ему ноги.
— Надо же, — Элли лихорадочно соображала, что бы это могло быть, и жалела о том, что забыла включить диктофон.
— Вот-вот! Поэтому та драка у него далеко не первая… бедная Ханна.
— А вы не знаете, где его можно найти? Просто мне платят за каждую врученную повестку.
— Я вас понимаю, милочка… чего сейчас только не придумают… но нет, я с Саймоном даже парой слов не перекинулась, хотя он жил здесь почти шесть лет. То ли дело Ханна…
«Ритц», Самый Первый День Их Жизни часть 1
Обменявшись телами в обратную сторону на скамейке в парке, они идут в «Ритц» и заказывают неприличное количество еды: гравлакс с укропным соусом, икру и филе миньон в сопровождении шампанского и нескольких бутылок самых изысканных вин.
Кроули пробует понемногу от разных блюд, но у него никогда не было страсти Азирафаэля к еде, и особенно сейчас, когда его новый любовник так томно и сладострастно вздыхает над каждым кусочком, что заставляет его думать о других земных удовольствиях, которые они могли бы исследовать. Кроули беспокойно ёрзает на своем стуле, но ничего не говорит, и его терпение вознаграждается, когда за чашкой кофе и «петитс фур» Азирафаэль робко протягивает руку, чтобы нежно коснуться костяшек пальцев Кроули.
— Закончил? — говорит Кроули. Он слизывает последнюю каплю кофе с нижней губы, и тёмная дрожь пробегает по его телу, когда взгляд Азирафаэля устремляется на его рот.
— Да, — бормочет Азирафаэль. Он судорожно сглатывает. — Кроули, я хочу…
— Я же сказал тебе, ангел. — Кроули осторожно поворачивает руку Азирафаэля, чтобы провести кончиками пальцев по его ладони и вверх по чувствительной внутренней стороне запястья. — Ты можешь получить всё, что угодно.
Под столом, уже не так незаметно, Кроули раздвигает ноги и вытягивает их, просовывая свою икру между ног Азирафаэля и наблюдая, как губы ангела приоткрываются.
— О. Ну, я… мой дорогой, я как раз собирался сказать, что хочу посмотреть свой книжный магазин и разобраться с книгами.
— О. — Кроули напрягается и замирает, проклиная себя за торопливость. Очевидно же, что у ангела не будет сексуального аппетита такой же силы, как у демона.
— С тобой. — Азирафаэль смотрит на их руки. — Только если ты захочешь, конечно. Но мне бы хотелось этого.
Вряд ли Кроули надеялся провести этот день именно так, этот первый день в их новой жизни, и он вздыхает.
— Пожалуйста, — просит Азирафаэль, и Кроули уже готов уступить его умоляющему взгляду, когда лицо ангела становится напряженным. — Я хочу показать тебе несколько гравюр.
Нечасто Кроули оказывается настолько ошарашенным, что теряет дар речи и лишь молча смотрит на Азирафаэля. Ангел, благослови его Господь, одаривает Кроули лёгкой улыбкой, в которой есть искра откровенного сволочизма, и безмятежным жестом требует счет.
Это новая сторона Азирафаэля, и Кроули безропотно следует за ним, когда тот выходит из «Ритца» и садится в такси. Поездка — сплошное мучение; раньше они могли не видеться десятилетиями подряд, как, например, на протяжении всего четырнадцатого века, но теперь даже самое небольшое расстояние между ними оказывается слишком велико, заставляя Кроули изнывать от тоски и неудовлетворенности.
Он — демон: он нехороший и уж точно не хочет прижиматься к своему новому возлюбленному, словно маленькая воркующая голубка. Но когда Азирафаэль чуть сдвигается по сиденью в его сторону, Кроули кладёт руку ему на плечи, не глядя, и мучительное напряжение, вибрирующее в его груди, ослабевает.
Наблюдать за тем, как Азирафаэль проходит по своему книжному магазину, — неожиданное удовольствие: он трогает особо любимые тома, восхищенно восклицает над серией Ричмэла Кромптона и с отсутствующим видом кладет руку на стопку первых изданий Оскара Уайльда.
Прислонившись к книжному шкафу, Кроули понимает, что ангел вспоминает то ужасное Майское утро, но прежде чем он успевает придумать, чем можно было бы отвлечь ангела, Азирафаэль говорит:
— Я помню, как ты пришел тогда ко мне. Мы не разговаривали тридцать три года, но я обернулся и увидел тебя. Именно тогда, когда я больше всего в тебе нуждался.
Интересно, что Азирафаэль ставит тот эпизод выше спасения из Бастилии или от расстрела нацистами, но Кроули лишь пожимает плечами и отмахивается.
— Знаешь, я так и думал, что с твоим магазином всё будет в порядке. — Кроули оттолкнулся от книжного шкафа и взял первое издание «Милтона». Когда он шел сюда на рассвете, в воздухе что-то мелькнуло, и он почему-то не удивился, когда добрался до Сохо и обнаружил, что магазин Азирафаэля стоит нетронутый в утреннем свете.
— Ты мне этого не говорил, — говорит Азирафаэль.
Кроули проводит пальцем по полке.
— Ну… Я мог и ошибиться. Не хотел зря обнадеживать.
— Кроули… — Азирафаэль улыбается ему так восторженно и так откровенно, что Кроули опускает глаза на книгу, которую держит в руках, и читает несколько строк — о первом непослушании человека, о плоде запретного дерева, чей непостижимый вкус принёс в мир смерть и горе… — до тех пор, пока слева его не обдаёт знакомым теплом и пара ангельски ухоженных рук не забирает у него книгу и не разворачивает его самого обратно спиной к книжному шкафу.
— Ты хоть понимаешь, — шепчет Азирафаэль, глядя на свои руки, задирающие рубашку Кроули, — какие у тебя узкие брюки, мой дорогой мальчик?
Кроули ухмыляется, обнимая Азирафаэля.
— Ты заметил, когда был в моём теле, да?
— Хм. — Азирафаэль сосредоточенно играет с концом галстука Кроули. — Думаю, правильнее будет сказать, что впервые я заметил это ещё в 1983-м году.
Трудно сказать, склоняется ли Кроули, чтобы поцеловать Азирафаэля, или это Азирафаэль тянет за концы галстука Кроули, чтобы притянуть его ближе, но в любом случае Кроули благодарен прочности книжного шкафа за его спиной, удерживающего их обоих.
Наконец Азирафаэль отстраняется, раскрасневшийся и немного помятый.
— Я вот думаю… может быть, ты поможешь мне проверить, всё ли в порядке и со спальней на втором этаже?
Кроули хмыкает, уткнувшись носом в теплую шею Азирафаэля. Его руки нашли свой путь под одежду ангела, чтобы согреться.
— Ты пытаешься соблазнить меня?
— Да. — Когда Кроули отстраняется, Азирафаэль выглядит совершенно бесхитростным. — Думаешь, у меня получается.
— Неплохо для первой попытки, — соглашается Кроули, и Азирафаэль улыбается, берёт его за руку и ведёт к лестнице.
В спальне Кроули щелчком пальцев избавляется от собственной одежды и приближается к ангелу, который вцепляется в лацканы своего пиджака, словно защищаясь.
— Не смей его развоплощать! Я ношу это пальто с 1890-го года.
И Кроули закатывает глаза, но помогает Азирафаэлю стряхнуть с себя жалкое пальто и остальную одежду, и бросает их на стул, вместо того чтобы развеять на атомы, а затем тянет Азирафаэля вниз в кровать.
– И все сидят в гостинице?
– Ну как… когда и сидят. Когда патрулируют. Но из деревни-то редко куда выезжают. Больше всё-таки сидят в кабаке, да вино пьют. Конечно Хупету-Корчмарю прибыль, и гости они спокойные, да только пора бы им уж в свою столицу возвращаться, ифленским, простите, мор… э… морским бродягам. Нечего им тут делать, мой батя так думает. И я тоже так думаю.
– Значит, пятеро. Ждут в гостинице, из деревни не выезжают… возможно, всё получится немного легче, чем я ждал…
Последнюю фразу Шеддерик пробормотал под нос, и Довен-Рыбак её не услышал. Зато хорошо расслышал первую, и поспешил дополнить информацию:
– Конечно, куда им ехать, с ними сиан столичный. Заносчивый, как артельный, важный. В капюшоне. Вина не пьёт. Везде каких-то палок натыкал, так теперь кроме как по тропинке, никуда и не пойдёшь. Говорит, эта его магия и убить может. Надеется, наверное, что вы, добрый благородный чеор, в деревню так прямо и пойдёте, прямо в их руки. А его сианские ловушки – тут как тут!
– А, нет, – вздохнул Шедде. – Не легче. Ну что, Довен-Рыбак, проводишь меня в деревню? Мне надо посмотреть, что там за сиан, и что он там куда натыкал…
Парень уже немного освоился, осмелел, и нет-нет, да зыркал в сторону Темершаны. Шедде казалось, что с любопытством. Как будто у него на языке вертится вопрос, который он не смеет задать.
– С позволения… добрый благородный чеор… мне бы не хотелось этого делать. Ведь они ж и меня за компанию с вами пристрелить могут, у них же ружья, не чета вашему пистолету.
– Действительно. Как опасно! – протянул Шедде. – Прогуляться по родной деревне со старым знакомым, ехавшим мимо, да заблудившимся.
– Да какой же вы мой знакомый, у вас вон волос светлый, одёжа столичная! Не пойду! А меня сейчас батя хватится, тревогу подымет. И уж тогда это вам придётся бежать и прятаться…
Парень даже спину распрямил и нос задрал, почувствовав себя хозяином положения.
Что было плохо, так это то, что его действительно могли хватиться и поднять тревогу. Если бы мальканки рядом не было, Шедде бы один раз вломил зарвавшемуся дурню по челюсти, да и дело с концом.
Кто мог подумать, что обещание «никого из местных не убивать» так быстро будет испытано на прочность? Оно конечно, бить – не значит убивать. Но пока она тут стоит и смотрит – ничего не выйдет. Ибо потом неизбежно придётся долго и кропотливо восстанавливать её доверие. Или тоже бить.
Так, чтобы вспомнила пережитую давно в прошлом боль, окончательно превратившись из человека в не очень ценную, но пока ещё нужную вещь…
Мысль была из самых паскудных. Шеддерик даже головой слегка тряхнул, прогоняя её.
Бить крестьянина было нельзя ещё по одной причине. Как бы ни старался, а четыре дня путешествия по заледенелому лесу без еды и почти без сна его вымотали и ослабили. Как бы грозно он сейчас ни выглядел, и каким бы неопытным кулачным бойцом ни был бы его противник, вероятность того, что парень вырвется и убежит, оставалась серьёзной. Впрочем, терпение у Шедде было не безграничным. Особенно сейчас, когда позади долгий путь, а цель совсем рядом.
Оставался ещё вариант с подкупом. Вариант ненадёжный, потому что не исключал возможности обмана.
Шеддерик осторожно открепил от шейного платка старинную агатовую брошь, и показал её парню.
– Может, передумаешь?
Глаза у того заблестели. Он даже ещё больше приосанился. Наблюдать это было забавно.
– Я даже не прошу тебя вести меня к гостинице, – улыбнулся ифленец. Просто покажи одну из сиановых вешек, любую, и всё.
Довен-Рыбак облизал губы.
Он был почти согласен.
– Но сначала… нам нужно незаметно миновать деревню. Ступай впереди, покажешь дорогу. Чеора та Сиверс…
Темершана быстро кивнула, поспешила вперёд, раздвигая по пути мокрые еловые лапы. У тропы оступилась, чуть не упала – Шедде поймал за локоть.
Всё-таки им обоим требовался отдых и нормальная еда. И чем быстрей, тем лучше.
Шеддерик перехватил пристальный взгляд крестьянина. Не робкий, а такой «оценивающий», как будто тот старается как можно больше запомнить. Вероятно, надеется, оказавшись на свободе, тут же донести о них тем, кто сейчас командует в деревне.
Что ж, посмотрим, чем дело закончится на самом деле.
Они шли втроём сквозь мокрый лес, и Шеддерик старался двигаться так, чтобы успеть перехватить Довена-Рыбака, если тот решит удрать; и чтобы успеть подхватить Темершану, если та надумает падать.
Обошлось.
Мальканка хорошо держалась, но только покровители ведают, чего ей это стоило.
Через четверть часа неприметная тропа, по которой они шли, вывела к наезженному перекрёстку.
Не желая, чтобы Довен его услышал, Шедде лёгким прикосновением остановил девушку, и сказал, понизив голос:
– Как мы уйдём, ступайте вдоль тракта, не останавливайтесь. Если всё пройдёт нормально, догоню вас через час.
И услышал в ответ:
– Будьте осторожны. Если пропадете, я одна не справлюсь.
– Конечно. Не переживайте за меня. Всё будет хорошо.
Так надо было ответить – хотя бы потому, что впервые она проявила тревогу о будущем.
Повернулся к пленнику.
Тот стоял, набычившись, глаза прищурены, руки в боки.
– Это, – сказал он. – Дело всё же опасное, благородный чеор. Неплохо бы цену-то поднять… а я пообещаю молчать о вас и о вашей девке.
Шеддерик нехорошо улыбнулся, но пленник угрозы не почуял. Он, видно, был из тех, кому не ведомо ощущение границ, а возможная прибыль затмевает разум.
Возможно, он считал, что у благородного чеора и его спутницы просто нет выбора…
Он ошибся.
Шеддерик даже подумать не успел, как его кулак прилетел в глаз Довена-Рыбака. Тот высоко, по-бабьи вскрикнул и сел в грязный снег у обочины. Хорошо, что правый кулак – в ином случае дело простым фингалом могло не кончиться. Но Довен об этом догадываться не мог. Он довольно проворно поднялся. Уставился на Шеддерика с ненавистью.
Ну, в конце концов, от него и не требовалось дружеского участия. Только небольшая вынужденная помощь.
– Так бы и сказали, что денег нету, – прогнусавил он. – Чего бить-то… помогай им тут задарма…
– Чтоб язык держал за зубами.
Да, срываться не стоило. Но уж больно напрашивался этот Довен-Рыбак…
Ладно, главное, чтобы выполнил свою задачу. А там ясно будет, что с ним делать.
Темершана сгребла с еловой лапы ком относительно чистого снега, протянула пленнику:
– Прижмите. Поможет от синяка.
Тот скривился, как от зубной боли, пробормотал:
– Будет мне всякая ифленская подстилка советы давать…
Шедде услышал. Но когда развернулся, оказалось, опоздал: Темершана справилась сама.
Довен-Рыбак сидел в той же грязи, из которой минуту назад вылез, а Темери стояла над ним, тряся отбитым кулаком.
Кажется, у парня будет не один фингал, а два. Такое сложно объяснить родственникам. Впрочем, если он и дома никогда не следит за языком, то возможно, родные не сильно удивятся.
Шеддерик с удовольствием отметил, что второй раз Довен-Рыбак встал с куда большим трудом. А когда их взгляды встретились, Довен смог окончательно убедиться, что ифленец полностью на стороне своей спутницы.
Бледная Темершана едва заметно улыбнулась, показывая, что о ней тоже беспокоиться не стоит.
Возможно, это было не так, но тянуть время не стоило. Языкастый пленник чем дальше, тем больше приносил неприятностей.
Вешки сиана всегда много говорят о том, кто их расставлял. У каждого, владеющего тайным знанием, свой стиль, почерк, магия. И если знаешь, куда смотреть, то легко сможешь определить, к какой школе сиан принадлежит, в каких краях обучался, а при должной подготовке сможешь даже узнать имя.
Шеддерик в тайных знаниях силён не был. Но что-что, а видеть и замечать детали, находить связи между событиями и предметами за несколько лет представительской работы в соседней стране научился.
Сиан, сопровождавший отряд из Тоненга, учился в метрополии – его вешки сделаны из орешника, который на Побережье встречается крайне редко. Он или слишком самонадеян, или молод, потому что оставил свои изделия на виду, не озаботившись маскировкой. И у него всё в порядке с тщеславием и самомнением: сам Шеддерик никогда бы не стал маркировать вешки цветом. Да ещё таким ярким.
Впрочем, возможно, это как раз сделано для местных жителей – чтобы знали, куда ходить не следует.
Шеддерик, убедившись, что Довен за ним не наблюдает, осторожно снял перчатку с левой руки. В свете сумрачного дня сверкнули вживлённые в плоть саруги. Потёр старые шрамы, поморщился. Перчатка давно ощущалась, как вторая кожа, и сейчас рука казалась слабой, незащиЩённой. Хотя, в некотором смысле, дела обстояли как раз наоборот.
Шедде даже на миг пожалел неизвестного сиана, которому предстояло пережить несколько неприятных минут. Тайное знание позволяет связать предметы неживого мира с сознанием владельца, его Эа. А вот древняя магия чернокрылых самим своим присутствием разрушает эти связи. Отчасти поэтому сёстры Золотой матери так ограждают святилища и монастыри от всего, что связано с этхарами. Знали бы они, что у благородного чеора под перчаткой, и его, наверное, не пустили бы на порог.
Если закрыть глаза, то кажется, что от сиановой вешки идёт лёгкое тепло. Шеддерик подержал руку над ней, а потом решительно сжал пальцы на ярко-рыжем навершии. Пальцы слегка закололо, от них вверх по руке побежали струи холода, словно снег и лёд забрались под кожу, ожили там и свили гнездо. Это чужая магия пыталась сопротивляться. Сейчас сиан, где бы он ни был, должен был почувствовать себя сильно нехорошо. Для верности сосчитав в уме до десяти, он отпустил вешку и повернулся к Довену. Тот уже в нетерпении притопывал ногой.
– Так, теперь нам нужна гостиница. А верней – конюшня. Знаешь, как подобраться туда незаметно?
Удовлетворившись лёгким кивком, Шедде принялся быстро заряжать пистолет. Дело было рискованное: с одной стороны, убедившись, что показывать дорогу его принудили при помощи оружия, которое даже не было заряжено, Довен-Рыбак мог просто убежать, и у благородного чеора не хватило бы сил его догнать. С другой стороны, сейчас Довен помогал уже не из страха, а из алчности… так что убегать вроде бы было не в его интересах, ведь плату он ещё не получил.
Капитан и заместитель последними погружаются в криосон. В их случае Дориан на несколько минут оставался в одиночестве. Так повелось почти сразу: он был первым, чье лицо она видела при пробуждении, и последним, когда уходила в сон. Кто-то назвал бы подобное целесообразностью, Коу иногда осмеливалась думать об этом, как о заботе.
Подготовка к самой процедуре не занимала больше пары часов. Камера поблескивала тускло жёлтыми огнями, приглашала погрузиться в темноту. Но если вначале Коу впрыгивала внутрь без раздумий, то с каждым новым разом погружаться в криосон было тяжелее. Дориан торжественно протянул ей планшет. Легкое касание сняло с неё обязанности капитана. Где-то на другой палубе как раз начался период отсчёта до выхода из сна Сервиуса Ортега. При желании они даже могли пересечься, но такого желания не было.
— До скорой встречи, капитан, — в голосе Дориана было слышно даже больше тепла, чем обычно.
Перед тем, как закрыть криокамеру, он на несколько секунд сжал её пальцы своими. Но эти считанные мгновения прошли, тяжелая крышка опустилась и зафиксировалась, и Коу снова осталась в темноте и одиночестве. Таймер автоматически начал обратный отсчёт, тонкие иглы вонзились в запястья и бёдра. Едва заметная вибрация вынудила её расслабиться, поддаться вводимым препаратам.
Сон не шёл. Ощущение касания горячих пальцев Дориана продолжало жечь руку. Оно было таким знакомым, таким желанным и неожиданно горьким, что Коу почувствовала, как скапливаются в уголках глаз слёзы. В голове возникли странные картины. Будто она спускается вниз по зелёному холму, а Дориан догоняет её и крепко прижимает к груди. Она даже знает, как это ощущать его губы на своих. И это Коу почему-то накладывает своему бывшему заместителю на руку противоожоговую мазь, а он крепко жмурится от боли и одновременно пытается улыбаться. И она же почему-то рыдает на фоне великолепной зелёной долины, а всё тот же Дориан, но усталый, бледный и с дикой тоской в глазах, сжимает изо всех сил её руки в своих.
Странные видения напугали Коу, но не заставили отвернуться от них. Казалось, они что-то значили. Но за миг до того, как она смогла бы понять, что именно, таймер закончил отсчёт — и Коу Ортега замерла в криокамере.
* * *
Они столкнулись возле монолитной двери. Огромный металлический круг как раз закончил задвигаться, мягко вошёл в стену и окончательно отгородил от остального мира содержимое комнаты. Через сужающуюся щель ещё можно было успеть увидеть очертания огромной криокамеры, окруженной мониторами, системами безопасности и автономности. Что бы ни случилось снаружи, со спрятанным внутри этого бункера сокровищем ничего не произойдёт. Дориан стоял, вытянувшись в струну, и не сводил с двери взгляда. Ему казалось это важно: убедиться, что дверь вошла в паз до щелчка, что повернулись засовы, заперлись замки и включилась система охраны. Потому он ждал, а второй наблюдатель повернулся и медленно зашагал по коридору.
— Эй, Шер, погоди! — кинулся вслед Дориан и с трудом догнал друга у лестницы. Сейчас здесь разговаривать было сложно. Вокруг шли работы, над головами пролетали детали конструкции, сверкала сварка, слышались обрывки указаний, шуршали погрузчики. Немалого труда стоило собрать этот корабль, но разобрать его — та ещё морока.
— Дори, какой я тебе Шер? Работа окончена, и у меня своё собственное имя есть.
— Извини, Ивор, привычка, — повинился Дориан и хлопнул приятеля по плечу. За время подготовки они немало узнали друг о друге и закономерно прониклись взаимной симпатией. Оба интересовались агрохимией и навигацией, показывали средние результаты по физической подготовке и, когда удавалось, подсказывали друг другу на тестах. Как же сложно потом было отыгрывать прохладные деловые отношения! Но сейчас Ивор был прав. Больше в притворстве не было нужды. Четырёхмесячное представление было окончено.
— Расслабься, сочтёмся. Всё же я три года был Шером и отзывался на это имя. Хотя в реальности оказалось гораздо тяжелее, чем в тренировочном лагере.
— Согласен, — Дориан кивнул и остановился у пока ещё целой, неразобранной стены, прислонился к ней. Металл приятно холодил пальцы, за зелёным пластиком скрывались макеты систем жизнедеятельности несуществующего корабля, верхний свет уже не горел, но здесь было тише, чем в полусотне метров левее по коридору.
— Молчи уже! Тебе было проще всего, — подмигнул Ивор. — Вот даже имя менять не пришлось!
— Ха-ха, мне всё детство твердят, каким великим был мой тезка. И ты туда же? — невесело произнес Дориан. Он давно перестал считать, сколько раз ему сообщили о понятных и без того вещах: что его назвали в честь того самого Дориана Херши и какая это великая честь. Он всё детство мечтал оказаться кем-то другим, а не прямым потомком того человека, перед которым Гердарика до сих пор в большом долгу. Но годы шли — желание не сбылось.
— Не думал, что тебя заденет, — Ивор даже потер подбородок, чтобы собраться с мыслями и годно ответить: — Но в чем-то все те люди были правы. Знаешь ли, хроники достаточно точно описывают события тех времен. По-моему, удачно посадить ту громадину, которой был корабль-колония, вызволить поселенцев из криосна, сразиться с чокнувшимся Сервиусом Ортега, остановить гражданскую войну и добиться в переговорах с Рендалом Ортега признания полных гражданских прав поселенцев… Мне продолжать список?
— Только это всё, — Дориан указал рукой на частично разобранный остов корабля, который сейчас как никогда напоминал очень хорошо сделанные декорации. Чем собственно и было это место — обманкой. — Не вписывается в его программу прав, свобод и справедливости ради народа. Героев было двое, и ты прекрасно знаешь, кем была вторая!
— Друг, не надо, — Шер, нет, Ивор, сжал его плечо и с беспокойством посмотрел в глаза. — Мне это нравится не больше, чем тебе. Но ты знаешь о соглашениях не хуже меня. Твоя семья, как и моя, входит в совет. Эта планета не была раем!
— Она была, — Дориан шептал, но различить его слова было возможно. — Пока её не назвали Гардарикой, пока здесь не появились все мы, а не только Сервиус Ортега со своими планами!
— Дориан, очнись! Ничего уже не изменить! — с нажимом ответил ему друг. — Мы живём на этой планете, пока она принадлежит последней Ортега, а именно живой и здоровой Коу Ортега. Она и её завещание поддерживают здесь статус-кво. Если с ней что-то случится, что станет с твоими близкими, с нами всеми? Жители Гердарики всё ещё не в силах выкупить эту планету в своё пользование, а её уж точно выставят на торги после смерти единственной оставшейся в живых владелицы, твоего ненаглядного капитана.
— Но должен был быть другой выход!
— Сейчас? Может быть. Тогда? Вряд ли. Здесь не было ничего — ни экономики, ни городов, ни годных товаров, только нищие поселенцы, четверо владельцев и место, куда нужно вложить деньги. Четыре капитана должны были внести четыре пая, чтобы купить планету. И никто не виноват, что вышло не так, как хотелось, — Ивор ударил по стене кулаком. — Нам и так слишком повезло! Сервиус Ортега настолько проигрался и так хотел продажи планеты, что слишком рано начал свой переворот и успел убить только одного брата. Мы помним об убитом Захаре Ортега, по отчётам он был хорошим человеком. Мы чтим Рендала Ортега, который вложил все свои средства в эту планету, выкупил для нас четвертую часть. Его статуи теперь есть в каждом городе… Твой предок, сколько бы ты не противился, был героем!
— А как же Коу Ортега? Женщина, которая действительно посадила «Гердарику», которая первая ступила на эту планету? Та, которая отдала нам вторую четверть планеты, но даже не помнит об этом?
— Неужели ты думаешь, что тот Дориан Херши мог сделать это с ней насильно?
Дориан долго собирался с мыслями, чтобы ответить. Провести в замкнутой среде четыре месяца плечом к плечу с человеком — это много или мало? Достаточно, чтобы понять что-то о себе и увидеть нечто в ней? Он отрицательно мотнул головой:
— Нет, боюсь, она могла пойти на такую жертву добровольно. Действительно подписаться на этот бесконечный выдуманный полёт и на корректировку памяти. Отдать свои мечты, счастье и своё время ради того, чтобы мы жили дальше на этой планете. Но это слишком для одного человека!
— Дориан, хватит, — Ивор смотрел на него с сочувствием. — Она — единственная наследница своего брата, официальная владелица половины Гердарики. Её смерть разрушит всё: наши планы, наши жизни. Сейчас даже знание о Коу Ортега глубоко секретно. Здесь она в полной безопасности! Согласно реструктуризации выкупа второй половины планеты пока нам нужно только свидетельство того, что наследница и владелица жива и пребывает в полном психическом здоровье, что она дееспособна и адекватна в своих решениях. Процедура проводится раз в тридцать лет…
— Пока не соберется нужная для выкупа планеты сумма или не отзовут свой запрос о взыскании задолженности кредиторы Сервиуса Ортега. До тех пор Коу Ортега должна жить. Но, Ивор, это не жизнь!
Дориан знал, что через час или больше он ступит на порог родного дома, обнимет мать, выпьет холодного лимонада, спустится вниз к изломанной береговой линии и обязательно ступит в прохладную воду босыми ногами. А она, капитан Коу, надежная, милая, такая замкнутая, запертая инструкциями, ждущая конца пути, что останется ей? Темнота и сон без сновидений ещё на тридцать лет?
— Ты так говоришь, что я начинаю думать, ты влюбился, — осторожно проговорил Ивор.
— Даже если и так? — более импульсивно и быстро ответил Дориан.
— Ты оставь это! — пальцы друга больно сомкнулись на его плече. — Даже твой предок в конце концов женился.
— Скорее на подруге, чем по любви, — хмыкнул Дориан. — Это история, которая не скрывается в моей семье. Род должен был продолжиться, чтобы в каждом поколении с тех пор был Дориан, мальчик, который сильнее всего похож на своего предка. Так повелось.
— Это безумие, — Ивор с силой провел руками по волосам, взъерошив их. — Для чего? Чтобы было как в сказке? Чтобы когда-нибудь какой-то из Дорианов обязательно поцеловал своею принцессу — и она проснулась? А потом, удивленная и счастливая, наследница мира шла по траве зелёной планеты, к которой так долго летела?
— Почему бы и нет? — перед глазами Дориана возникла эта картина: смеющаяся Коу, держащая его за руку, бегущая вдоль кромки берега, звонко шлёпающая ногами по воде. Они бы встречали закаты и восходы, дышали воздухом и были счастливы. Он бы, наконец-то, обнял её крепко-крепко. Дориан зажмурился, почти почувствовал, какими могли бы быть её губы. Но этой картине слишком мешали скрип и грохот техники и вибрация под ногами. Он открыл глаза и признался Ивору: — Но этим Дорианом Херши буду не я.
— Да, друг мой, не ты. Мне жаль.
— Мне тоже, — кивнул Дориан и спрятал лицо в ладонях. Ему нужно было хотя бы немного времени, чтобы прийти в себя. Не каждый день твой мир рушится.
А за пределами тёмного, охраняемого как зеницу ока помещения, где спала Коу Ортега, светило солнце, зеленели почки на деревьях и пахло весной.
Стадо белух уходило на север, вдоль кромки ледяного поля.
Весна ещё только вступала в свои права в этой части моря Баффина. Встречный ветер отрывал от сплошной массы припая огромные льдины и гнал высокую волну. «Зодиак» то и дело зарывался носом в зеленые валы, и Анечка, распластавшаяся на носу с сачком наизготовку, была мокрой от макушки до пят и давно бы замерзла до смерти, если бы не гидрокостюм с подогревом. Льдин вокруг делалось всё больше, и Умкыру приходилось ожесточенно орудовать румпелем, швыряя «зодиак» из стороны в сторону. Пока избегать столкновения удавалось, но с каждой минутой становилось всё очевиднее, что сегодня догнать стадо им не удастся.
— Правее! – закричала вдруг Анечка и отчаянно замахала рукой, надеясь, что если рулевой и не услышит ее слов сквозь посвист ветра, то уж жестикуляцию поймет наверняка.
Нос лодки, дрогнув, пошел вправо. Анечка замахала ладошкой вверх-вниз, и «зодиак» послушно сбросил скорость. Какой молодец всё-таки Умкыр!.. Не глядя, показала большой палец: отлично! Примеривщись, с ходу черпанула сачком. Полимерное древко выгнулось дугой, но выдержало тяжесть улова. Осторожно, чтобы не свалиться в воду с раскачивающейся на волнах лодки, Анечка в несколько перехватов выбрала длину рукояти сачка и выгрузила добычу в заранее приготовленное пластиковое корыто.
Улов и в самом деле вышел знатный.
В оранжевом лотке лежал покрытый густой слизью продолговатой формы ком характерного буро-коричневого цвета весом – на глаз – килограммов в пятнадцать. Кое-где в этой массе проступали контуры крупных рыбьих костей. В воздухе явственно запахло неприбранным гальюном, который стал жертвой массового расстройства кишечников, изнуренных рыбьей диетой.
Неподалеку на волнах покачивался ещё один подобный неаппетитный «гостинец». И ещё один. И ещё.
Как ни старалась Анечка избавиться от обидного для белух и совершенно непрофессионального для нее, как специалиста по морским млекопитающим, сравнения, белухи по своему поведению, интеллекту и манерам упорно напоминали ей обычных сухопутных коров. Дружным стадом неспешно брели от одного квадрата к другому, методично и без особых эмоций уничтожая все мало-мальски съестное на своем пути, и в едином стадном порыве, стоило одной из белух опорожнить кишечник, включали цепную реакцию всеобщей дефекации, щедро удобряя акваторию продуктами своей жизнедеятельности. В центре поля таковых, лениво покачивающихся на волнах, и полз сейчас на малом ходу ведомый железной лапищей Умкыра «зодиак».
Анечка методично проводила все положенные исследования: измеряла рулеткой, кронциркулем, лазерным штагом, взвешивала, фотоколориметрировала взятые пробы, отмечала плотность, насыщенность жирами и белковыми останками, пловучесть и вязкость, брала образцы, пакуя их в герметичные контейнеры, которые тут же маркировала цифровым кодом при помощи «умной ленты»; закончив с измерениями, деловито вываливала растерзанный трофей за борт и с азартом хищника, который устраивает массовую резню в атакованном стаде исключительно в качестве развлечения, а не по нужде, устремлялась за следующим китовым «подарком».
Умкыр флегматично восседал на кормовой банке, скупыми движениями, чётко следуя молчаливым указаниям Анечки, правил лодкой и неспешно обводил взглядом горизонт. На горизонте, уходя всё дальше, то и дело взлетали ввысь ослепительно белые на фоне бирюзового слома ледника, фонтаны уходящего стада. Теперь, когда они получили без малого прямо в руки именно те трофеи, за которыми и охотились, в дальнейшем преследовании не было ровным счетом никакой нужды.
Анечке порой бывало интересно: как справляется Умкыр во время работы со своими атавистическими инстинктами? Ведь именно подобные белухам дельфины составляли, наряду с тюленями, основную часть рациона его совсем недавних предков. А теперь, в экспедиции, ему приходится иметь первых в качестве объекта изучения, а вторых – так и вовсе в качестве коллег.
Анечка однажды пыталась деликатно подвести Умкыра к такому разговору, но тот лишь успокаивающе улыбнулся и заверил её, что всё в полном порядке, и она, Анечка, может на сей счет совершенно не беспокоиться.
— Я понимаю, Анна Николаевна, что даже в наше просвещенное время и даже лучшим представителям человечества, очень непросто привыкнуть к мысли, что внешность сейчас совершенно непоказательна и даже обманчива, а выражение «встречать по одежке» сегодня ошибочно, как никогда прежде, – ответил урсог на ее осторожный вопрос.
Его раскатистый бас прозвучал тогда настолько располагающе и миролюбиво, что Анечка, устыдившись своей бесцеремонности, покраснела до корней волос и поспешила извиниться. Умкыр лишь вежливо улыбнулся в ответ, и впервые на её памяти эта страшноватая улыбка не напугала Анечку до колик в желудке.
Закончив последнюю серию замеров, Анечка бережно загерметизировала контейнеры с образцами и, по-мужски широко расставив ноги, уселась на носу спиной к уходящим китам. Руки устало лежали на коленях, мокрые волосы выбивались из-под капюшона гидрокостюма и соломенными сосульками падали на лицо. Глаза за полусмерзшейся завесой волос блестели озорно и весело.
— Ну что – домой? – спросила напарника.
Тот, осклабившись во всю морду, кивнул и дал газу.
Рост позволял Умкыру, не вставая с банки, свободно ориентироваться на забитой льдинами и айсбергами акватории совсем недавно вскрывшегося от сплошного ледового покрова зимы залива. При всей внешней эффектности своего вождения, на деле урсог совсем не спешил. Вся его показная лихость имела под собой в первую очередь идеальный глазомер и абсолютно верный расчет. Слишком драгоценным был его груз, и для того, чтобы картинно рисоваться и впустую лихачить, слишком многое было поставлено им на кон.
Разумеется, речь шла вовсе не о собранных их командой образцах. Они-то были всего лишь бесценны.
Лихо развернувшись среди без малого тонны дельфиньего дерьма, лениво покачивающегося на волнах, «зодиак» вышел на глиссаду и, звонко шлепая днищем по невысоким гребням, понёсся на юг, где ждал его на траверзе Упериавика «Академик Хоффман».
Неудачи являются регулярной частью терапевтического процесса. Такой профессионал, как Обри Тайм знала, что стоит ожидать их и относиться к ним как к возможности. Когда клиент сопротивлялся, или начинал отстраняться, или проявлял нерешительность там, где раньше этого не делал, это означало, что работа становится важной. Это означало, что клиент сталкивался с проблемами, с которыми ему действительно нужно было столкнуться. Мрак гуще всего перед восходом, и всё такое.
Что касается ее клиента, Кроули, Обри Тайм не чувствовала, что недавние неудачи были возможностью. Что-то было не так, но она не могла понять, что. Он был таким далеким, каким не был раньше, даже тогда, когда они только начинали. Она чувствовала раздражение, постоянно работая с ним. Она плавала в раздражении.
Она знала, что её профессиональной обязанностью было допросить это чувство раздражения. Она должна была оценить, что оно значило для неё, её работы и её собственных терапевтических потребностей, что она чувствовала себя расстроенной и раздраженной выходками Кроули. В конце концов, её работа не позволяла собственным личным эмоциям подавлять её профессиональные способности. Это был признак того, что что-то не так, особенно с ней.
Было бы одно, подумала она, если бы он просто лгал. Она могла справиться с ложью. Она могла работать с ложью. Но проблема, насколько она могла это понять, в том, что он, похоже, больше не хотел лгать. Он хотел быть правдивым. Она чувствовала, как сильно он хотел сказать ей правду, как удушающее облако, каждый раз, когда он заходил в её офис. И все же он не станет. Каким-то образом ей так и не удалось сделать правду возможной для него.
Она не понимала, что делает не так.
Насколько она видела, хорошие новости заключались в том, что любые ошибки, которые она делала, можно было исправить. Это центральное убеждение, разделяемое многими профессиональными терапевтами, такими как она: честное взаимодействие в терапевтической обстановке может устранить прошлый вред; непоколебимое принятие сострадательной истины может привести к ухудшению отношений, несмотря ни на что. Даже самый худший перелом в терапевтическом альянсе может быть исцелен с достаточным количеством честности, сострадания и тяжелой работы.
Пока её клиент Энтони Кроули продолжал возвращаться, у неё была возможность прекратить так сильно лажать. Она просто должна была выяснить, как.
***
«Я бы хотела поговорить с Вами сегодня о том, что Вы недавно сказали», — сказала она.
«Ну, это хороший способ заставить меня замолчать», — сказал он, и она восприняла это как хороший знак. Это может быть такая же недоделанная лажа, как и всегда, но это также было признанием того, что у него есть чувства, что на него повлияло то, что она сделала и сказала. Это было больше, чем он иногда давал ей.
«Недавно, — сказала она, и она могла бы быть более точной в отношении сроков, но она решила, что было бы лучше оставить их расплывчатыми, — Вы сказали мне, если бы я действительно знала Вас, Вы мне бы не понравились».
«Ага.»
«Вот о чем я хотела бы поговорить».
«Понял».
Она ждала. Он начал качать одно колено вверх и вниз. Он постучал пальцами по подлокотникам. Пятнадцать секунд.
«Хорошо?» — Наконец он сдался. — «Раз хотите поговорить об этом, так говорите».
«На самом деле, — сказала она, хладнокровно и спокойно, целенаправленное противоядие от его волнения. — «Я надеялась услышать больше от Вас по этому вопросу».
Он застонал. Старый добрый театральный Кроули, — подумала она.
«Что Вы хотите, чтобы я сказал?» — спросил он.
«Всё, что приходит на ум, всё, что хотите сказать».
«Так всегда говорил Фрейд».
«Вы не отвлечете меня этим».
Он усмехнулся ей, и она интерпретировала это как дружеское выражение лица. Она ждала. Она улыбнулась. Она смоделировала спокойную и расслабленную позу, чтобы он мог приспособиться. Полминуты, и он снова уселся на своё место.
«Я. Делал. Вещи. В прошлом», — сказал он с осторожным акцентом.
Обри Тайм услышала этот акцент, и она решила быть очень осторожной со своим ответом. Она могла ответить несколькими способами, и каждый из возможных ответов мог иметь терапевтическую ценность при разных обстоятельствах. Она могла бы пошутить: Боже, я не просила целый роман. Возможно, это было бы уместно, если бы она хотела наладить отношения. Она могла бы умолять: продолжай, у тебя отлично получается. Возможно, это было бы уместно, если бы она думала, что ему нужна поддержка. Она могла бы попросить разъяснений: какие именно? Если бы она хотела больше фактов.
Но в этот конкретный момент, с этим конкретным клиентом, который, как она знала, был очень сердитым человеком, с доступом к значительному богатству, с татуировкой на лице и со всем остальным, что она знала и не знала о нём, разум Обри Тайм подошел к её юридическим обязанностям.
«Прежде чем продолжить, — сказала она, сохраняя этот ровный и прохладный тон, надеясь, что она не звучит поспешно, опасаясь, что это может разрушить его скудную попытку сказать правду. — «Позвольте мне Вам напомнить, когда я по закону обязана нарушать конфиденциальность… Если вы помните…»
«Тссс!» — прервал он её с раздраженным взглядом. — «Я помню. Я подписал информированное согласие, верно? — Ещё на первой сессии после разговора об эдиповых комплексах и методах заземления. То, как он подписал его, всё еще было чем-то, что она не понимала — но подписал так подписал. — «Это вообще тут не причем. Если хотите, чтобы я говорил, дайте мне говорить».
«Хорошо», сказала она. Она кивнула, словно сказала, я вся во внимание. И она ждала.
«Делал. Вещи», — повторил он, с тем же акцентом.
Она снова кивнула.
Видя, что она слушает, он откинулся на сиденье еще дальше. Он положил шею на спинку стула и посмотрел в потолок. Он начал говорить.
«Я принял решение. Вместо людей. Или, ну, я подтолкнул их к решению, когда они не знали лучше. Безотзывному решению. Я не должен был его принимать. Это было не правильно. Ну — может быть. В конце концов, все получилось, по-моему. На самом деле я горжусь этим. И я бы сделал это снова, учитывая все обстоятельства. Но… оглядываясь назад, всё прошло не так, как хотелось бы».
«Понятно», — тихо сказала она, хотя на самом деле не сказала.
«Я беспокоюсь о том, что сделаю то же самое снова».
«Принять решение вместо людей?» — попыталась она.
«В меньшем масштабе, на этот раз. Ну… — он переместился, все еще глядя вверх. — «Я думаю, это зависит от того, как посчитать. Последствия будут меньше, в этом я уверен. Но сам акт…»
«Кроули».
Это иногда случалось. Он легко отвлекался. Но он очень редко обижался на неё, за возвращение его внимания в исходное состояние. Он отвел взгляд от потолка, чтобы посмотреть на неё.
«В общем, есть вещи, о которых Вам лучше не знать». — Он сделал жест руками, жест, который она узнала — её собственный. Это был жест, который говорил, вот всё, что я могу предложить.
«Это общее «вы» или конкретное «вы» ? — спросила она.
«Оба подходят». — Он пожал плечами. — «Есть вещи, о которых вам лучше не знать».
Обри Тайм подумала об этом, и она нахмурилась.
Её обучали с моделью ученого-практикующего. Это означало, что ее научили профессионально понимать себя как ученого и практикующего. Она была практикующей в том, что она практиковала: она работала с клиентами, она применяла психологическую теорию к конкретным случаям. Она была ученой в том смысле, что она формулировала гипотезы и проверяла их: она принимала психологическую теорию только в той мере, в которой она соответствовала эмпирическим данным, и она брала на себя ответственность за пересмотр своих предположений и убеждений всякий раз, когда они вступали в противоречие с доступными данными.
Но был другой смысл, более глубокий смысл, в котором Обри Тайм понимала себя как ученого. Обри Тайм верила в правду. Она верила в погоню за правдой. Она верила в её способность исцелять и обновлять: она практиковала, в конце концов, помощь людям распознавать и принимать истины своей жизни. Она верила в её доброту. Она понимала знание как самоценное, как достойную цель.
Это означало, что Обри Тайм, как человек, который отождествлял себя с научными предположениями, из которых строилась её профессия, не подходила для того, чтобы признать, что бывают знания, которые лучше не знать.
«Я в это не верю», — сказала она.
«Вы бы и не стали», — пробормотал он. «В этом весь смысл. Вы не знаете, что не знаете».
«Вы пытаетесь защитить меня, — подытожила она, — прячась от меня».
«Я стараюсь не принять за Вас решение, которое должны принимать только Вы сама».
«Так позвольте мне принять его». — Она пожала плечами. Это было небрежное пожатие плечами. Оно было небрежным, потому что для Обри Тайм решение принять знание всегда принималось небрежно. — «Мое решение. Я несу за него ответственность».
Он не выглядел впечатленным.
«Нет, серьезно», — повторила она снова, хотя её тон не стал менее легкомысленным. — «Это ведь моя работа, верно? Я этим занимаюсь. Это то, на что я подписалась».
Он покачал головой, не принимая ее доводы.
«Если это мое решение, то позвольте мне принять его».
Она его не убедила. Она не повлияла на его мыслительные процессы. Он просто продолжал качать головой, и она начинала чувствовать раздражение, неуважение. Обри Тайм была профессионалом, и она не ценила когда кто-то умалял её профессиональную способность обращаться с правдой.
«Знаете, не принимать чье-то решение — это то же самое, что принимать его за него», — сказала она.
Он посмотрел в сторону. В эти дни он выглядел несчастным совершенно определенным образом. Он ничего не сказал.
«Вы не можете рассказать мне о себе ничего такого, что заслуживает такого рода страданий», — сказала она и верила в это. Она сказала это, чтобы попытаться заставить его поверить в это тоже.
Она ждала. И ждала. Она не сводила с него глаз. На её лице было умоляющее выражение, на случай, если он оглянется на нее. Он не оглянулся. Он жевал губы.
«Позвольте мне делать свою работу, Кроули».
«Вы не знаете, что не знаете», — пробормотал он снова.
Она не была удовлетворена. Она рискнула надавить ещё раз. — «Что мне сделать, чтобы Вы доверились мне?»
Он выдохнул и, по крайней мере, посмотрел на нее. «Я подумаю», — сказал он.
Кроули только тяжело вздохнул:
— Ангел, ну почему тебя не интересует политика? Или азартные игры?
— Зато я выяснил, кто стучит по ночам.
— Боюсь себе даже представить, чем тебе пришлось для этого пожертвовать, — пробормотал Кроули, взяв со стола бутылку. — «Шатонёф-дю-Пап», ну, конечно…
— Дорогой, не мог же я угощать гостя твоим коньяком?
— Хоть что-то моё осталось, — ворчливо отозвался Кроули, но быстро прикусил язык: — Прости, ангел, это сильнее меня.
Азирафель на несколько мгновений накрыл его ладонь своей и слегка погладил запястье:
— Всё хорошо, дорогой. Так о чём ты хотел поговорить?
Настроение Кроули мгновенно улучшилось:
— О любви, — ехидно начал он и хмыкнул: — У меня так не получится, я же не ангел.
— Да, не ангел, — согласился Азирафель. — Ты — Кроули.
— Демон…
— Нет. Просто Кроули.
Несколько мгновений Кроули молчал, а потом потрясённо уставился на Азирафеля.
— Ангел, — его голос дрогнул, — так далеко ты ещё не заходил.
— Наверное, — Азирафель постарался улыбнуться как ни в чём не бывало. — И что же ты хотел сказать?
— Я встречался с Малфоем, — хрипло начал Кроули и прокашлялся, прежде чем продолжить. — Основные Департаменты Министерства контролируют наши люди.
— Ты хотел сказать «твои»? Ты же их Лорд.
— Ну, да… Мы ждём первого промаха Фаджа, чтобы его сместить. Дамблдор должен остаться во главе Визенгамота, чтобы обеспечить паритет.
— А что Малфой?
— Очень лоялен, — Кроули усмехнулся. — А вообще хочет, чтобы я возглавил хотя бы Отдел Тайн, раз уж не собираюсь занимать кресло министра.
— Ты ведь пока не собираешься его расстраивать?
— Пока нет, — Кроули отпил из бутылки и улёгся на диван, пристроив ноги на спинку. — Как тебе, кстати, последняя статья Скитер?
— Ты редактировал? — Азирафель всё-таки налил себе какао и теперь с удовольствием грел ладони о чашку. — Чувствуется рука мастера.
— Я, — Кроули перевернулся на бок и подпёр голову рукой. — Но пишет она всё равно отлично. С фантазией и огоньком.
— Это да… «Взгляд небесно-голубых глаз Л. Малфоя лучился светом и уверенностью», — процитировал Азирафель. — «Сила, мощь и природное обаяние выгодно выделяют Л. Малфоя в любой толпе».
— Ты забыл про его ум, — Кроули снял очки и положил их на стол.
— Точно! «Ум и дипломатичность прирождённого политика…»
— Поменьше сарказма, ангел. Смертным такое нравится.
— Кому из наших знакомых, Кроули? Дамблдору? Флитвику? Снейпу?
— Зато Блэк бы точно оценил! И Поттер! И братья Уизли… Смертные разные, ангел, а статьи в этой газетёнке рассчитаны на некоего среднего читателя, которому нужны слова погромче, чтобы привлечь внимание. Публика любит цирк, а не артхаус.
И когда только Кроули всё это узнал? Неужели Скитер просветила?
— Не буду спорить.
— Ещё бы… Так кто всё-таки стучит по ночам?
Раньше Азирафелю казалось, что Кроули слишком спешит, меняя темы разговора, иногда это даже раздражало, но сейчас почему-то хотелось улыбаться. Потому что это было настолько в его стиле… как и его поза на диване… как и азартный блеск глаз…
— Блэк, — Азирафель постарался не смотреть на губы Кроули.
— Что «Блэк»? — Кроули замер, словно перестав дышать.
— Стучит.
— В смысле? — Кроули выглядел немного ошарашенным.
— Ты спросил меня, кто стучит по ночам, я сказал, что Блэк, — попытался объяснить Азирафель.
— А-а… ты об этом… — кадык Кроули нервно дёрнулся.
— Да, — Азирафель не понял, почему понизил голос почти до шёпота.
— А зачем он стучит? — Кроули тяжело сглотнул.
— Привлекает Снейпа. Говорит, что так бьётся его сердце.
— Сердце… конечно… — Кроули зажмурился. — Ангел, пожалуйста, перестань.
— Но я ничего…
— Вот именно. Ты — ничего, а я…
Так действительно было нечестно! А ещё Азирафель вдруг понял, что не хочет прекращать это безумие. Он представил, как пересаживается на диван и берёт Кроули за руку. Осторожно. А потом гладит нежную кожу запястья, кончиками пальцев ощущая, как заполошно бьётся его сердце. Дальше фантазия отказывалась работать, потому что не было никакого «дальше». Для них не было — они ведь не смертные. Они ангел и демон. И есть долг. А они не имеют права выбирать. Им его не дали, и страшно даже подумать, если вдруг… вдруг…
— Пойдём к Блэку, Кроули, — Азирафель устало потёр лицо, пытаясь избавиться от наваждения.
— Зачем? — Кроули наконец взглянул на него.
— Отберём у него этот чёртов барабан, и всё будет хорошо.
— Мне нравится твой оптимизм.
Кроули усмехнулся и поднялся с дивана одним пружинящим движением. Красиво. Хотя сам бы он назвал это «стильным». Кроули, не оглядываясь, дошёл до двери и вышел в коридор, уверенный, что Азирафель идёт следом. Но разве он был не прав?..
Выручай-комната, открывшись, предстала им складом заброшенных вещей, в центре которого стояла кровать с мрачным Блэком.
— А, это вы…
— А вы кого ждали, Сириус? — Кроули мгновенно преобразился, и от его трогательной открытости не осталось и следа. — Неужели Снейпа?
— Ну, для разнообразия не отказался бы! — оскалился Блэк. — Вы же понимаете, тут совсем плохо… со всем тут плохо. Вы мне даже гулять запретили. Впору на луну завыть.
— Или постучать в барабан? — ехидно усмехнулся Кроули. — Какого чёрта, Сириус? Может быть, вам стоит напомнить о розыске?
— Да кому я сейчас нужен! — отмахнулся Блэк. — Это вам Снейп наплёл про барабан?
— Мне — нет! — Кроули склонил голову, словно пытаясь разглядеть в Блэке что-то новое. — А разве он знает? К примеру, на собрании у Дамблдора он старательно делал вид, что отлично спит по ночам и даже не подозревает, что в эту пору в замке бывает шумно.
— Да?
Блэк оскалился улыбкой дворового пса, увидавшего здоровый кусок мяса. Для полного сходства ему не хватало постучать хвостом. Кроули снисходительно фыркнул:
— Да. Но барабан всё-таки придётся у вас забрать.
— Это джембе, — вдруг оживился Блэк. — У Шеклболта был такой. Не удивлюсь, если это его — он показывал мне, как правильно держать ритм и отличать басы от простых ударов пальцами. Хотите, покажу?
Его надо было срочно отвлечь чем-то мирным.
— А кто такой Шеклболт? — поинтересовался Азирафель.
— Он из наших. В смысле, тех, кто за Дамблдора. Он аврор, на хорошем счету и сейчас охраняет премьер-министра. Маггловского. Дамблдор пытался сделать его главой Отдела Тайн, но вы же знаете Фаджа?! Зассал и поставил туда Ричардсона. Это приятель Боуда, но даже Боуд справился бы лучше…
Блэк продолжал рассказывать о «бардаке в Министерстве», который «развёл» Фадж, потому что при Багнолд такого не было, а Азирафель поймал вопросительный взгляд Кроули. И, в принципе, не согласиться с ним было нельзя! Для баланса в расстановке сил Дамблдора стоило усилить, и если главу Аврората должен был назначить Малфой, то Отдел Тайн вполне можно было отдать Шеклболту… разумеется, если знакомство окажется перспективным. Азирафель медленно кивнул, и Кроули бесцеремонно перебил Блэка:
— Сириус, а разве по протоколу Шеклболт не должен посещать состязания Турнира?
Блэк задумчиво поскрёб отросшую щетину на шее.
— Должен вроде.
— А на первом туре он был?
— Не знаю, я же тогда ещё сам в лесах отсиживался, — Блэк вздохнул и доверительно добавил: — В нечеловеческих условиях.
— Понятно, — Кроули задумчиво походил по комнате, пробираясь среди завалов вещей, и протянул руку: — Давайте уже свой барабан.
— Это джембе, — Блэк безропотно достал из-под кровати потрёпанный жизнью инструмент с сильно потёртой кожаной мембраной, на которой была нарисована фигура в мантии, отдалённо похожая на Снейпа. — Хотите, я вам сыграю?
— Упаси боже, — улыбнулся Азирафель, и, покосившись на «украшение» барабана, решил дать пару советов. — Знаете, Сириус, если вы, конечно, рассчитываете на большее, чем просто гонять Северуса по коридорам, то вам стоит немного изменить тактику.
— Да?!
На Азирафеля с интересом уставились две пары глаз, и если во взгляде Блэка была надежда, то Кроули выглядел удивлённым.
— Да, — кивнул Азирафель. — Для начала попробуйте на него не давить. Позвольте его симпатии вырасти, попытайтесь стать его другом, со всем уважением. И не спешите, он обязательно оценит ваше чувство.
— Только я этого уже не увижу, — вздохнул Блэк. — Потому что сдохну от старости.