Как признавалась она сама себе много позже, поняла она это раньше – но тогда не поверила своим чувствам, отогнала крамольную мысль, наступила на горло своей собственной песне.
На материке Анечке не слишком часто приходилось встречать модифицированных зоогибридов, или моро, или звероидов…как только их не называли! Там, на благоустроенных, лояльных к человеку с его вечными ошибками, центральных территориях зверогиброиды оставались лишь экзотическим проявлением очередной победы науки над силами природы. Для них практически не было там работы, и их суперспособности – к анализу ли, к физической ли работе, любые разные другие прочие – не находили там применения, а следовательно, растрачивались впустую.
Иное дело – фронтир. Здесь всегда нужны были крепкие мускулы, быстрые ноги, крылья и плавники, немедленные решения и чудовищная выносливость, физическая и ментальная. Для этого ультраанималов и создавали десятилетия назад, подстегивая механизмы эволюции на протяжении считанных поколений. Пока, разумеется, рано было говорить о том, чтобы полностью избавиться от влияния атавистических стремлений, от роли животных инстинктов в поведении этих принудительно модифицированных до уровня разумности существ. Однако и те достижения генетической инженерии, селекции и бодимодификации, которые имелись на сей день, превращали гиброидов в новую движущую силу прогресса, которая позволяла объединенному со своими младшими по эволюционному древу братьями человечеству глубже заглянуть в тайны континентов, океана и атмосферы.
Здесь, в Арктике, зверо- (и не только) гиброиды встречались на каждом шагу. Модификанты-тюлени помогали рыбакам присматривать за рыбными и устричными фермами; измененные потомки китообразных занимались добычей головоногих моллюсков и выпасом тучных стад безмозглых собратьев, стеллеровых коров и ламантинов; авиантисы, происходившие от крупных морских птиц, без устали резали небо на ломтики острыми кромками крыльев, наблюдая за погодой и морскими течениями.
Отношения с измененными складывались у Анечки по-разному. В команде «Академика Хоффмана» было несколько гиброидов. С несколькими из них она встречалась лишь мельком, на бегу, кое-кого – вот как могучего старого моржа, занимавшегося мелким ремонтом судового корпуса – видела лишь издали.
Здесь, на судне, у анималов был целый свой кубрик. Времена, когда их просто селили без особых удобств в трюме, давно и, к счастью, быстро прошли. Люди научились относиться к своим детищам с должным уважением; изначально созданные как рабочие-помощники, гиброиды счастливо избежали участи чернокожих рабов, которых с теми же целями внедряли в цивилизованное проевропейское сообщество совсем недавно – ещё каких-то три столетия назад.
В кубрике, впрочем, жили не все нечеловеческие члены команды научного судна.
Обнаружила это Анечка случайно – и при не самых приятных для себя самой обстоятельствах.
В первые еще дни, когда «Академик» стоял еще на якоре в бухте Рейкьявика, Анечка под присмотром Умкыра, которого знала тогда ещё совсем плохо, и больше боялась, нежели уважала, отрабатывала технику погружения с аквалангом. Оказалось, что весь ее предыдущий опыт – в бассейнах и на мелководье – малопригоден при работе в открытом море. Снова и снова, прокачивая навык, доводя до автоматизма предписанную алгоритмом последовательность действий, Анечка бултыхалась с круглого борта «зодиака» спиной вперед в тёмные воды Атлантики, опускалась вдоль леера на нужную глубину, находила нужный предмет или выполняла одно из заданий, которыми произвольно, на своё усмотрение, засыпал её строгий инструктор в лице Умкыра.
Постепенно получаться у неё стало всё лучше – с каждым следующим погружением.
Гордая этой мыслью, она вдруг едва не утонула – потому что кто-то подплыл к ней со спины и тяжко прижался всем мощным телом, мягко подталкивая на глубину.
Анечка рванулась, нашарила на поясе нож, потащила его из ножен, одновременно разворачиваясь всем телом. Её окутал липким холодным коконом неизмеримый ужас. Акула! Неужели акула!… Сердце выпрыгивало из груди, стало нечем дышать, глаза застила багровая пелена паники.
Наконец ей удалось повернуться лицом к опасности.
В лицо ей, широко раскрыв многозубую, как у крокодила, пасть, хохотал самец-афалина. Тело его крест-накрест пересекали ремни сбруи, усеянные подвесами, карабинами и подсумками с инструментами. То, что это именно самец, видно было невооруженным глазом; мало того – это еще и чувствовалось, потому что основной признак половой принадлежности дельфина твёрдо упирался Анечке аккурат чуть пониже живота. «Не врут насчёт того, что там у них кость», – внезапно, без всякой связи с происходящим, подумала Анечка, и ей стало стыдно собственных мыслей. Вид у афалины, меж тем, был настолько довольный, что было удивительно, что он сам себе ещё не зааплодировал плавниками.
Анечка вспомнила, наконец, как дышать. Продула нос, увеличила на несколько секунд подачу кислорода. В голове прояснилось.
— Меня зовут Константин, – представился афалина по гидрофону. И, прежде, чем Анечка прижала к горлу тангенту ларингофона, чтобы сделать то же самое, дельфин с типично дельфиньей непосредственностью предложил: – Хочешь секса?
Анечка подавилась ответом.
— Анна Николаевна! – проскрежетал в ухо бас урсога. – У вас там всё нормально? У меня в инфравизоре рядом с вами какая-то селёдка ощивается!..
— Селёдку в инфравизор не видно, – обиделся Константин. – Это я ошиваюсь. Предлагаю даме помощь и своё расположение.
— Анечка, держитесь подальше от этого ловеласа! – сказали с поверхности.
— Я очень постараюсь, – ответила Анечка.
Константин тем временем снова приник к ней всем своим трехметровым телом и принялся ожесточенно тереться животом о её живот. Анечка почувствовала у себя между бедер упругое движение.
— Фу, Константин! – возмущенно закричала она и принялась перехватывать леер, идя на подъем.
Дельфин не отставал, пристраиваясь то спереди, то сбоку, то сзади, и Анечка, содрогаясь от отвращения, не могла нарадоваться, что гидрокостюм на ней с кевларовой нитью, противоакулий – не то настырный афалина, чего доброго, и правда попытался бы её осеменить.
В момент, когда её голова пробила поверхность, и Анечка нос к носу столкнулась с обеспокоенно вглядывающимся в глубину Умкыром, море вокруг нее вскипело нитями и сгустками люминесцентно-белесоватого цвета. Анечка оказалась в центре облака жемчужного сияния.
— Ой, – по-детски сказала она. – Надо же, как красиво!..
Рядом высунулось из воды предовольное рыло Константина.
— О-о, это было божественно! — зачирикал-защёлкал он, вращая глазами. – О нимфа! Наяда! Посейдонова дочь!..
— Плавники убрал, – очень скучным голосом сказал Умкыр, разглядывая черные, сантиметров по пятнадцать каждый, когти на собственной лапе. На дельфина он не глядел.
Константин послушно убрал плавники. На всякий случай отплыл метров на пять – от Анечки и (в особенности) от «зодиака» с заскучавшим в нем урсогом.
— Значит, так, – всё так же негромко продолжил Умкыр. – Ещё раз попробуешь повторить свою выходку, и…
– Да-да? – заинтересованно приподнялся из воды афалина.
– …и я тобой позавтракаю, – закончил, не повышая голоса, Умкыр. – Всё.
Настал черед Константина поскучнеть.
— Да я же… Это ведь… Ну, от чистого, тэ-эсзть, эээ…
— Сердца? – участливо помогла Анечка.
– Да-да, именно… Одним словом – больше не повторится!
И Константин без всплеска погрузился хвостом вперед в пучину.
— Спасибо, – сказала Анечка урсогу. Тот молча сидел в лодке. Потом протянул ей лапу и рывком вынул из воды.
— Хам, – сказал, чуть разведя лапами, словно извинялся за весь нечеловеческий род.
Анечка засмеялась. Не над словами зверогиброида, а вовсе даже – вообще ни над чем. Просто – захотелось. Захотелось смеяться.
Вот тогда-то она и почувствовала к огромному медведю огромное же расположение души и – к чему лукавить? – молодого своего девичьего тела.
Анечке надо было прямо-таки срочно с кем-нибудь обо всём этом поговорить.
***
— Сама же понимаешь, – говорил Анечке однажды вечером, провожая за горизонт неяркий солнечный диск и любуясь россыпями бликов на мелкой забортной волне, старенький моторист дядя Петя, который, по слухам, мог починить что угодно – от водородного мопедного движка до настоящего прямоточника с корабля Дальнего Поиска. Он громко сопел кривой матросской трубкой и пускал в темнеющее небо клубы едко пахнущего дыма. – Экспедиция долгая, развлекаться на борту особенно нечем, семейные пары редко когда вместе оказываются… Вот и цветет черт-те что, сплошной разврат да гоморра, особливо в последнее богомерзкое время, тьфу!
Анечка слушала его с непреувеличенным вниманием, как и всегда. Отчего-то из всей пестрой команды «Академика» и разношерстной группы научников Анечка его одного выбрала своим доверенным лицом и исповедником, поверяя ему самые сокровенные свои мысли. Что было тому причиной, не знала даже она сама. Быть может, почтенный возраст, когда накоплен уже преизрядный житейский опыт, но не наступила еще дряхлость тела, а главное – ума; а может быть, спокойная рассудительность, которую в просторечьи назыают мудростью, что светилась в его выцветших за прожитые годы бледно-голубых глазах под кустистыми бровями старика.
— А вы, дядя Петя, разве верующий? – спросила Анечка.
— Станешь тут верующим, когда наука такие чудеса творит, – проворчал тот. – И раньше-то невесть что понавыдумали, прям как в той припевке старинной: «Из Москвы пришла печать девок на` девок венчать!..». Да ладно бы девок, так ведь и мужики туда же!..
Старик снова смачно плюнул за борт.
— Так что я… такого… еще пацаном насмотрелся. Привык. Теперь уже и без особого омерзения на все эти дела смотрю. А что до звериков… Это уж точно не более противоестественно, чем мужикам с мужиками, ну, знаешь…
— Я понимаю, что вы имеете в виду, Пётр Семёнович, – зардевшись, медленно сказала Анечка. Старик тоже явно выглядел смущённым: ещё бы, наговорил тут при девице…всякого. – Я взрослая уже. Знаю, откуда дети берутся. И откуда не берутся – тоже знаю. Только тут не в детях же дело.
Старик взвился:
— А тебе-то как раз и надо – детей рожать, пока молодая! А не ждать, пока родишь медвежонка…этому! Потому что не родишь никого и никогда!..
— Ну, наука-то на месте не стоит, – пожала плечиками Анечка. – Кто знает… Может, и медведика рожу. Или троих.
— Анна, не пори ерунды! – погрозил узловатым пальцем старик. – Любови все эти, моркови, понимаешь… Крутить – крути, сейчас время такое, что тебе и слова никто не скажет. Но на перспективу-то, на перспективу – головой думай! Ищи себе хлопца хорошего, с генкартой сертифицированной и плодовитостью подтвержденной. Ищи! А то ведь так и повымрете – с медведями своими в обнимку, да с собаками, да с моржами, да бог его ещё знает с кем, прости господи!
Помолчали, обижено и насуплено.
— И где же мне такого парня найти-то прикажете, дядя Петя? – спросила потом Анечка, и горькая нотка, промелькнувшая в ее негромком голосе, задела старого моториста тем сильнее, что он и без того уже раскаивался в резкости своих слов, не сомневаясь, впрочем не на миг в истинности их смысла.
— А тут уж сама смотри. Чи на борту, чи среди саможорцев этих… Всё одно лучше, чем с животинами любови всякие там крутить!..
«Кому как», – подумала с внезапной злостью Анечка.
— Это ведь не из-за того, Пётр Семёнович, что люди для меня плохи, – вслух сказала она, – совсем не из-за этого.
— А из-за чего тогда? – насупившись и не глядя на нее, спросил старик.
— Просто он очень хороший.
Сказала – и не смогла сдержать счастливой улыбки. Дядя Петя похмурился-похмурился было, кусая вислый, желтый от табака ус, да потом и сам разулыбался в ответ, так заразительна и озорна была улыбка на курносом и веснушчатом анечкином лице.
«Изнутри девка светится», – подумал «дед». – «Ох, беда, беда… Пропала, как есть пропала девка!..»
Но на душе у него отчего-то было не только тревожно, но и светло.
0
0