После обеда мы сидели с мамой и рукодельничали. Я вышивала узор по краю бежевой синтетической скатерти. Мама склонилась над моим медальоном, рассматривая фотографии, позабыв о букете, который составляла.
– Вы хорошая пара. Совсем не верится, что такой сильный и смелый мужчина мог так глупо погибнуть. Ты его ждешь, Лирель?
– Мам, давай не будем этого обсуждать. – Сказала я, отбирая и закрывая медальон, пока он не привлек чьего-нибудь особого внимания.
Что тут обсуждать? Если он все-таки умер, то бередить сердечные раны – весьма больно, а если жив… да какая у нас с ним судьба?! Иномирский шпион, проваливший задание из-за внезапной любви… по головке за такое не погладят. Может, где-нибудь заперли, может, отправили на другое задание от меня подальше…
А если принять за правду то, что я о нем прочитала в сеоре Киена Шао, то Лаартан вообще не рядовой шпион-наблюдатель. Он – принц! Наследник! Куда мне до такой птицы высокого полета?
Я вспомнила наше первое занятие истории. Он спросил про уместность описания погоды на уроке, я посмотрела, улыбнулась с небольшой долей превосходства. С детьми срабатывало, здесь реакция была иной. Правая бровь Агейры взметнулась вверх, улыбаться он перестал, а в глазах промелькнуло то, что заставило мое сердце замереть. Потом инор обучающийся сел и продолжил рассматривать меня с тем же странным выражением лица…
Я чуть не взвыла от этого воспоминания. Хороша же маноре Знающая, которая смотрит неприличные сны с наследником арарсар в главной роли… да реальный Лаартан-принц уже и знать меня не знает. Если бы хотел, то мог меня с собой забрать. Ага, нужна я ему в качестве жены и матери его детей… Может, мне сегодня спать не ложиться?
Мои темные думы прервал звонок коммутатора. Посланник самого таара Ингардема изволил появиться у нас на пороге. Я с интересом приготовилась слушать: сработал мой план, или нет? Может, сейчас меня скрутят и уведут за измену и клевету?
Посланник поклонился, передал мне одноразовый сеор. Я принялась за чтение. Указом таара Ингардема был признан изменником мой супруг Киен Шао. Далее шли доказательства: подбитый корабль с детьми, списки всех соглядатаев, которых он просил меня опознать, убийство дознавателя Шаеса, видимо, осознавшего причастность Шао к предателям. Видеозапись разговора со мной в спальне, где Киен признался, что страсть над ним имеет больше власти, чем долг перед Таларой. Среди непрямых улик был даже разговор меня и инора Млена в эсше по дороге на Талару. Были свидетельские показания, отзывы и характеристики с самого детского возраста… видимо, не всем нравился представитель семьи Шао, и нашлись те, кто не постеснялся что-то рассказать.
–Что теперь с ним станет? – спросила я. А посланник лишь пожал плечами. Казнить не казнят, все-таки влиятельная семья, практически родня нынешнему правителю… а вот запереть куда-нибудь, вполне могут и надолго…
– Вас, маноре Манире, награждают званием «Луч доблести и преданности» и передают благодарность за самоотверженное рвение в разоблачении вражеского шпиона. Вы освобождаетесь от всяческих контрактов, подписанных под ментальным влиянием, убирается приставка «Шао» к вашей фамилии. Вы можете в этот же день подписать долгожданный традиционный контракт, как планировали с Шенондаром Кисану, благодаря величайшему позволению нашего таара. Вам положен отпуск для облегчения душевного состояния, затем вас готовы принять на прошлое место работы.
Посланник самого таара еще минут пять расписывал все прелести моего нового геройского положения, выражал благодарность маме за столь хорошее влияние и воспитание… затем спросил, нет ли у меня вопросов. Вопросы были. Как дальше жить? Но вслух я спросила лишь об исходе битвы при Роане.
– Проиграли, уважаемая маноре Манире. Планета готовится к атаке аскаи в обозримом космосе. Как говорит наш великий таар Ингардем, история имеет склонность повторяться, но победа всегда будет за нашим героическим и несгибаемым могучим народом. Хотя, о чем это я, ведь вы и сами знаете, манире Старшая Знающая.
– Младшая… – решила уточнить я.
– Старшая, манире Лирель. Теперь старшая. Считайте, что вы окончили свое обучение экстерном, и с отличием. Вы – будущее светило науки. О вас хорошо отзывался хранитель Адан. Он надеялся, на вашу помощь в разработке учебника и в вопросах Роанской битвы. Как свидетеля, особенно. Вас рекомендовали для работы и в оперативной группе, помогающей детям, попавшим в экстремальные условия, помня заслуженный успех с пострадавшими ребятишками. Ваш труд нужен родной Таларе! Очень горд знакомством с вами.
Посланник ушел, оставляя меня в смятенном состоянии духа…
Я вспоминала сказку Агейры. Принц должен был спасти заколдованную и скованную принцессу… Но это сказка не про нас, как сказал Лаартан. Случайно ли он выбрал этот сюжет? Конечно, нет. Ее даже слышала только я. И вот, принцесса, которая вовсе не принцесса, скинула часть своих оков самостоятельно, но все равно не видела выхода из сложившейся ситуации. Я должна была радоваться и прыгать от счастья, а вместо этого почувствовала снова всю ту невыносимую тяжесть бытия…
– Лирелечка, как ты? – спросила мама.
– Всё будет хорошо. Всё уже хорошо, ты видишь?
– Сегодня мне приснился странный сон, Лир, и я только сейчас его стала вспоминать. Доченька, что бы ни случилось, знай, я полностью поддерживаю тебя. Что бы ни случилось… Не беспокойся о нас… с тобой будет все хорошо! Тебе так будет лучше…
Тут мама обратила взор куда-то в свои мысли, пошла в кухню, потом обратно. Собрала пакет с моим старым сеором, несколькими вкусными пирожными собственного приготовления и велела мне собираться в академию Ранмарн.
– Повидай инора Осано, коллег, детишек из младшей группы. Они, наверное, по тебе очень соскучились. Не все же тебе сидеть в кимарти! Теперь уже можно выходить на улицу! Уточнишь свое расписание и планы занятий… работа для тебя всегда была живой мечтой. Ну же, доченька! Не стой столбом.
Я совершенно не хотела идти в академию. Но соскучилась – это точно! Надела поданное мамой платье сестренки – белое шелковое, почти воздушное, с рюшем по верху и по низу. На белом фоне были фиолетовые цветы с пышными, похожими на живые, лепестками. Надела, не сопротивляясь. Сверху на меня водрузили шляпку. Я чуть не плакала, видя этот любимый фиолетовый цвет… Как-то совсем бессознательно дошла до площадки вызова мигана. Потом, не запоминая дороги, приехала в академию. Если бы не сигнал, то сидела бы и дальше, размазывая горькие слезы… Хорошо хоть за Шеном мама сразу не послала. Видимо, из сочувствия к моей несчастной любви дала денек отдохнуть…
Дальше был наш коллектив Знающих. Меня даже без формы приняли с восторгом. Многие обнимали или пытались пожать руку. Стол мигал сообщениями-поздравлениями. Старший знающий Инор Осано светился от радости и выражал надежду на перспективное дальнейшее сотрудничество. Может быть, я вернулась в свою среду, свою профессиональную семью? Нет… я была подавлена. Я была чужда этим людям. Когда раздался сигнал начала занятия, все натянули загипнотизированные безжизненные тупые улыбки и разошлись по своим аудиториям. Меня потащила с собой маноре Иллина. Она как раз вела занятие у моих малышей. В аудитории меня облепили со всех сторон.
Вихрастый темноволосый Винеси практически висел на моем плече. Рыжий Тиниан казался еще рыжее и конопатее от своей широкой улыбки… Тинко, Ариси, Иниан, Ринат, даже сорванцы Орди и Бинги – все сорок семь тринадцатилетних бывших учеников обступили меня и долго не хотели отпускать. Я была практически счастлива, если бы не та немая боль в моем израненном сердце…
На работу меня ждали уже завтра, заверяя, что лучший отдых – это деятельность, а душевные боли излечатся со временем. И теперь я, нагруженная коробкой конфет, букетом и стопкой детских рисунков, шла на станцию вызова мигана. Увидела ту самую камеру, снимок с которой был в медальоне на моей шее. Камера не горела. Но я уже не особо замечала эту случайность. Слезы размывали все вокруг и мешали идти… Боль и совершенная опустошенность… я даже не чувствовала ветерка, который играл с моим платьем, а потом и вовсе унес шляпку.
Случайный прохожий помог, даже без просьбы с моей стороны, и шляпку опять надели мне на голову.
Когда я подняла голову, постаралась хоть немного вести себя, как подобает знающей, и вытерла слёзы… передо мной были эти самые темно-фиолетовые и чересчур мудрые нечеловеческие глаза любимого мужчины…
Она кивнула на Принца, который, отложив лютню, деловито осматривал ребёнка. Закат видел, как лекарь хмурится, спрашивает что-то у матери, после слов Рады заметно оживившейся. Отвечала она теперь обстоятельно, куда уверенней, чем говорила с гадалкой. Принц взялся пересыпать ей какие-то травы.
— Ну вот. Я же говорила.
Закат оглянулся. Рада смотрела на вытянутую из колоды карту — ясное улыбающееся солнце посреди голубого неба.
— Все у него ещё будет.
Вечер постепенно превращался в ночь, Принц и Уголь договорились об обмене рыбы и корзин на зерно, бродяги уже увели повозки. Но селяне всё не желали расходится. Выдохшийся сказитель потер саднящее горло, обернулся к Раде.
— Я все. Выручайте.
Старуха, сама вымотанная, оглянулась, просияла, увидев стоящего рядом Заката. Ухватила цепко за локоть, вытолкнула в освещенный круг.
— Сказку! Давай сказку, Закат!
Он оглянулся растерянно. Что он мог рассказать? Вокруг осталась только молодежь и немного присматривающих за ними взрослых, остальные разбрелись по домам. Не про Тёмного же Властелина в сердце светлых земель рассказывать…
Хотя почему нет. Для жителей этой деревни Тёмный Властелин — их собственная история и их гордость. Они его победили.
Закат выдохнул, вспоминая, как рассказывал сказки в Залесье, улыбнулся своим слушателям. Начал старую историю, не называя имён и прозвищ — историю о добре, которое действительно было добром. О добре, что потом и кровью оплачивало свои победы и которому искренне радовались люди. Кого защищали, не жалея себя.
— Так один человек сумел победить тысячу.
Дети, всю сказку сидевшие с открытыми ртами, теперь закричали, повисли на шее у сказочника, требуя продолжения. Потом, смутившись, отбежали к родителям. Сдержанно кивали взрослые — правильная история, с моралью.
— Хорошая сказка, — похвалила и Рада. — Да только пора нам домой, к повозкам. Спасибо, добрые люди!
Люди по одному подходили к старухе, отдавали кто что хотел в оплату. Кто-то уходил просто так, никто их не держал, хотя свои же соседи смотрели неодобрительно. От краюхи хлеба село не обеднеет, а раз смотрел и веселился — заплатить положено.
Закат помахал ребятишкам, облепившим иву, заменявшую здесь плетень. Пошел к стоянке каравана. На полпути к броду заметил фигуру, замершую на черном гребне крутого берега. Что-то в этом силуэте показалось знакомым, не просто как то, что он уже не раз видел за последние дни, а как что-то далекое, из прошлых жизней. Не удержавшись, свернул с тропы, взобрался по склону. Остановился чуть пониже макушки холма.
Пепел стоял к нему спиной, разглядывая высокое звёздное небо, и Закат смутился, подумав, что подошел зря. Но бродяга, не оборачиваясь, заговорил:
— Ты так меня и не вспомнил. Неудивительно — я изменился сильней тебя. — Оглянулся, блеснули острые зубы. Пепел раскинул руки, как крылья, глянул исподлобья. — Здравствуй, хозяин. Теперь-то узнал?
Закат кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Теперь узнал. Хотя человеку никогда не стать похожим на дракона.
— Если бы не Принц, я бы тебя не подобрал, — зло сообщил Пепел, отвернувшись. — Прошел бы мимо, оставив помирать в канаве. Он добрый, а я… Я дракон. Я создан был, чтобы убивать. Чтобы служить тебе оружием. Чтобы жечь, уничтожать, разрушать по твоему приказу! Я сбежал на край света, когда понял, что не могу убить ни тебя, ни себя. Я сломал себе крылья, чтобы не откликнуться на твой зов, я лишил себя неба, единственного, что тогда любил, только бы не подчиняться тебе. Но ты догнал меня даже здесь! Даже сейчас…
По траве прошелестели лёгкие шаги, Принц подошел к другу, коснулся руки. Пепел обнял себя за плечи, будто вмиг замерзнув, позволил укутать в плащ. Принц позвал, не глядя на Заката:
— Идём к костру. Там Рада наши сказки рассказывает, тебе будет интересно.
***
Старуха сказки ещё и показывала — складывала руки между костром и пологом повозки так, что вместо простых теней получались фигуры и лица.
— …Его народ жил в долине меж гор, в каменистой, бесплодной пустоши. Но это был их дом, некуда им было идти и страшно бросать привычное. — На пологе плясали негостеприимные скалы, крохотные села и редкие всходы на полях. — Однажды мальчик пошел в горы искать что-нибудь, что помогло бы пережить долгую зиму, и наткнулся на пещеру, такую большую, что в ней можно было бы спрятать жителей всех трех сел. Но пещера была занята — в ней прятался, почти два столетия не выползая на свет, дракон.
Старческие ладони сложились в тёмный проём, высунулась из него чудовищная пасть. Собравшиеся кругом дети ахнули, прижав к губам ладошки и пряча в них улыбки — они не в первый раз слушали эту сказку.
— Мальчик был первым, кто не испугался его. Дракон, как оказалось, жил в пещере так долго, что вырос в ней, и больше не мог выбраться даже наружу, не то что летать. Однако они подружились с мальчиком, оба — пленники своих домов. — Силуэт мальчика на пологе увеличился, стал уже не ребенком, а юношей. Старуха вздохнула, — Наверное, так бы всё и текло — мальчик бы вырос, состарился, умер, а дракон остался бы вмурованным в гору. Но однажды неведомо откуда — перевалы тогда давно замело — появился в селе бродячий торговец. — Тут уже едва не ахнул сам Закат, глядя, как на пологе расползается легко узнаваемая тень. — Он обещал достать что угодно откуда угодно, продать любому удивительную судьбу, но никто не хотел иметь с ним дела. Кроме мальчика. Потому что торговец сказал, что может даже дракона превратить в человека.
Принц, сидящий рядом, сжал ладонь Пепла, Закат посмотрел на них восхищенно. Вот наглядное доказательство — у них получилось, они, наверное, единственные получили от Левши именно то, что хотели. Но как?
— Мальчик был дотошным, — сказка отвечала на все вопросы. — Три дня и три ночи провел он с торговцем, обсуждая, что именно хочет. Тот его даже задаром читать и писать научил, чтобы составить договор. Но и плату потребовал соответствующую — самое дорогое, что было у въедливого мальчишки. — Силуэт торговца угрожающе навис над юношей, но сказочница ловко увела ладонь в сторону, и показалось, что теперь мальчик смотрит на страшного продавца судеб свысока. — Они стояли тогда на склоне, и мальчик, подумав, сказал серьёзно, что важней всего для него дом и земля его народа. Их общая судьба. Торговец и спорить не стал, засмеялся, думая, что совершил удачную сделку. Махнул рукой, и в тот же миг гора, под которой лежал дракон, рухнула, сошла цельной скалой на долину.
Дохнул искрами костёр, тени на пологе затрепетали, распадаясь, превращаясь в ловкие пальцы сказочницы. Она опустила их на колени, обвела слушателей внимательным взглядом черных глаз.
— Никто не погиб — это мальчик оговорил отдельно. Но дома у них больше не было, и не очень хотелось его заводить. Их общей судьбой стала вечная дорога. Мы идём по ней и поныне. А будет она грустной или веселой — наша забота.
Принц благодарно поклонился сказочнице, та повторила поклон. Дети постепенно выбирались из очарования сказки, начали шуметь, дергать Раду — расскажи ещё! Однако даже бродягам пора было спать.
Закат лег на земле у повозки, как всегда с тех пор, как Принц перестал ругаться на то, какой из него беспокойный больной. Послушал, как устраивается внутри Пепел. Принц обошел все костры, вернулся. Помедлил у полога, сказал тихо:
— Говорят, судьбу нельзя обмануть. Но если судьба — человек, то почему бы и нет?
Закат покачал головой. Одно дело покупать новую судьбу, покупать не для себя и торговаться с чистого листа. Другое дело, когда долгов на тебе висит уже за целые столетия. Тут уже не в Левше дело.
Он был уверен, что может только оплачивать выставленные счета, стараясь, чтобы они не коснулись никого больше.
***
На следующий день вышли к морю. Пахло солью, ветер рвался диким зверем, и Принц приказал снять с повозок пологи, чтобы их не перевернуло, как лодочки в шторм.
Они ехали по каменистому бездорожью медленно, рискуя в любой момент попасть колесом в яму. Остановились на крутом берегу, Принц соскочил с козел, будто зачарованный пошел вверх, на скалистый гребень. Закат помедлил, но все бродяги сходили с повозок, шли, взявшись за руки, за своим вождём. В этом было что-то пугающее, будто Рада ошиблась, пересказывая сказку и судьба их не дорога, а вот этот склон.
Закат пошел с ними. Встал наверху в общем ряду, щурясь от летящих в лицо соленых брызг.
Море было серым и бескрайним, как небо. Вдали граница между ними размывалась, словно они добрались до края мира, где земля изгибается, как лоза в корзине, перетекает в свод над их головами.
Шевельнулся рядом Принц, вздохнул. Начал осторожно спускаться к воде, оскальзываясь на сыпучем склоне.
Они добрались до линии прибоя. Море пенилось, в гневе бросаясь на землю и тут же отступая, оставляя на камнях павших воинов — медуз и водоросли. Принц зашел в воду по щиколотку, осторожно ступая по скользким камням. Замер. Пепел остался на высоком гребне, вниз медленно и молча спускались другие. Даже дети словно прониклись суровым видом. Ближе всех к Принцу оказался Закат, услышал тихое, обращенное к самому себе:
— Что теперь?
Принц оглянулся, точно очнувшись от звука собственного голоса, улыбнулся растерянно. Закат принял это за приглашение, подошел. Волны лизали босые ноги, мгновенно окоченевшие от холода.
Принц смотрел вдаль, как будто ответ на его вопрос можно было различить в слиянии неба и моря.
— Я пришел. Я вижу море, безграничную гладь. Пепел рассказывал, и я сто раз гадал, каким будет момент, когда я выйду на берег. На рассвете вода была бы золотой, а на закате — алой, как кровь. В ясный день — синей, или, может быть, зелёной. Но мы пришли сегодня. Пасмурным днем в начале пятой луны.
Он засмеялся тихонько, наклонился, коснувшись воды руками. Зачерпнул, позволил вытечь сквозь пальцы.
— И все равно это сбывшаяся мечта. Как все сбывшиеся мечты — чуть-чуть менее прекрасная, чем когда о ней думаешь.
Обернулся, скользя взглядом по своим людям. Искра уже смеялась, заткнув за пояс юбки, зайдя в воду по колено и вымочив рукава платья. Дрозд вместе с Мышкой деловито собирали и выкидывали в море медуз, дети с визгом убегали от накатывающих волн. Последним спустился с берега Пепел, стал чуть в стороне, сложив руки на груди. Принц улыбнулся.
— Я знаю, мы придумаем новую мечту. Например, станем морскими бродягами. Построим вместо повозок корабли, будем плыть по волнам, найдем новые земли. А пока просто пройдем вдоль берега. Мы ведь ещё не исходили все дороги.
У каждого из нас есть загадка, необъяснимое происше- ствие, необычный случай. Более того, порой взрослый — это случайно выживший ребенок. Наша с вами жизнь под- тверждает это слишком часто, чтобы просто отмахнуться. Жизнь несправедлива, но при этом чудесна и полна неожи- данностей. И кто скажет, что порою книга — не величай- шее из событий? Слишком велика бывает власть фантазии и сопереживаний. Иногда ты ошеломлен тем, что подсма- триваешь в форточку чужого мира, где страхи становятся назойливыми и такими привычными привидениями, целый мир рушится из-за сбежавшей тени, а знакомый Серега с во- одушевлением фитнесзависимого исполняет роль Сизифа в античной преисподней.
Порой можно забыть, что это всего лишь фантастика. Ее написал петербургский автор — симпатичный, молодой, молчаливый мужчина с приятной улыбкой и умными уме- лыми руками инженера. Фантастика? Что-то это слишком похоже на записки путешественника между мирами. Иногда это шарж, набросок событий без конца и начала, ошелом- ляющий своей живой и контрастной картиной. И вдруг — лирические истории, в которых ученица жрицы культа вуду становится взрослой, а солдат, пришедший с войны, возвра- щается в строй, потому что армию и специальность закачи- вают в мозги через нейротерминал и это напрочь избавляет от первой любви и свободы делать выбор.
В записках того, кто ходит меж мирами, есть остров бессмертия и жертвенность выбирающих судьбу, дороги и порталы, ведущие в мир возрождения магии и наоборот, открывающие не двери, а силу любви и привязанности. И не- ожиданно — взрыв Эйяфьятлайокудля с последующим от- сроченным Армагеддоном и все из-за чувственного поцелуя Эрота Стрелкова, избегающего назойливости Психеи Ду- шегубовой. После такого антипедагогичного рассказа сти- хийное воплощение читателя в непонятном мире, где орда высаживается в месте, похожем на побережье Америки, уже не сносит крышу. Ты хочешь еще этого треша, невзирая на мелькающие клипы и концовки новелл, убегающие в неведо- мое вместе с княжьими скороходами. И ведь веришь в то, что гонца зовут Колода, бежал он сквозь пространство и время и тот чувак, который пожал ему руку, похож на одного из твоих наглых соседей-тинейджеров.
Впрочем, компьютерный фиксик, делящий выручку за ремонт авто с женой хозяина этого самого средства передви- жения, будет покруче иных поворотов тинстори. Молодо, неожиданно, непонятно, хлестко разворачиваются малень- кие миниатюры. Про космоинквизитора, капитана добра, проспавшую утренник настоящую Снегурочку… Да, Кон- стантин Гуляев отжигает не по-детски. В одном из расска- зов первопричиной реальности становится игровой супру- жеский дуэт Хаоса и Гармонии и догадайтесь, кто из них стремится навести хоть какой-то порядок. Никто? Афтор, пиши исчо!
В миниатюре «Шедевр» К.Гуляев физически обижает ли- тературного критика, поэтому не будем в предисловии пере- числять все рассказы, имена героев и литературные приемы. Ограничимся порицанием автора в том, что книжек нам нужно хороших чаще и побольше, в связи с чем поздравляем и требуем продолжения серии неожиданных и порою сно- видческих историй.
С уважением,
критик Игорь Кайбанов
1 день каштанового цвета, Валанта, Риль Суардис
Люкрес шер Брайнон, кронпринц империи
– Это не принцесса, это чудовище какое-то!
Сорвав с шеи белоснежный платок, словно тот душил его, Люка бросил его на пол, наступил лаковой туфлей и с наслаждением потоптался.
– Вашему высочеству не обязательно на ней жениться, – раздался за его спиной нежный голос.
– Не смешно! – поморщился Люкрес и, забыв о несчастном платке, направился к окну, на ходу расстегивая шитый золотом белый френч.
Вид на королевский парк был единственным, что ему нравилось в этой богами забытой провинции. Конечно, если не считать рудников, виноградников, мануфактур и удобного торгового пути.
– Никогда бы не посмела смеяться над вами, мой светлый принц. Вы же знаете, как сильно я люблю вас.
– Я не могу жениться на тебе, Саламандра, сколько раз можно повторять. Мне не простят брака с безродной, будь ты хоть воплощением самой Светлой! Проклятье. Я не за тем ехал в глухомань, чтобы сбежать, едва увидев неземную красоту своей невесты. Она похожа на топор! А манеры?! Ее вообще учили манерам, или воспитывали вместе со свиньями? Да шис с ними, с манерами, ее магия темная, как… как…
– Как задница демона? – мурлыкнули совсем близко и положили руки ему на плечи, начали бережно массировать и разминать.
– Ненавижу, когда ты выражаешься.
– Зато любите кое-что другое, не так ли, мой светлый принц?
– Я женюсь на ней, даже если придется на свадьбе завернуть ее в мешок! – Люка сбросил френч на руки Саламандре и дернул ворот сорочки так, что пуговицы посыпались. – Если я откажусь от нее, надо мной будут смеяться все газеты империи! Только представь заголовки!.. Шис! Ты же не хочешь сказать, что мой ублюдочный братец был прав!
При мысли об ублюдке, которому боги не пожалели магического дара и которого заигравшийся в свои «великие цели» отец требовал любить и называть братом, кулаки сжались сами собой. Этот мерзавец мало того что смел походить лицом на него, законного наследника, но и мнил себя равным! Давал советы! Подумать только, ублюдок советует кронпринцу не жениться на самой одаренной из всех выставленных на брачный рынок принцесс! Потрясающая наглость.
Ничего. Когда Люка получит корону империи, он покажет ублюдку его настоящее место.
– Ни в коем случае, – мурлыкнули за спиной, продолжая массировать усталые плечи. – Ублюдок всегда вас недооценивал, мой светлый принц. Он ни за что не поверит, что вы способны внуздать эту дикую кобылу.
– Дикая кобыла? Ха-ха! Да она – гуль в юбке! Ты видела это… это…
Люка зажмурился, пытаясь прогнать стоящую перед глазами страшную картину. И ведь ему придется снова улыбаться уродине, заверять ее в нежных чувствах и обещать луну с неба и пяток детишек. Отвратительно.
– Конечно же, видела. Огромный магический потенциал и огромная польза для вас, сир. Главное, правильно ею распорядиться.
– Именно поэтому я на ней и женюсь. А ты, моя прелесть, молись, чтобы твой подарок сработал как надо. Иначе первой жертвой гуля в юбке станешь ты.
Люка кинул взгляд на стоящую на столе шкатулку из драгоценного белого дуба, с инкрустацией самоцветами и рогом единорога. Саламандра не зря гордилась своей работой. Артефакт выглядел как обычный брачный браслет, разумеется, по-императорски роскошный. Но по сути был ловцом душ, и надев его, строптивая невеста вмиг станет покорной и ласковой, как и подобает настоящей женщине. А главное, ее магия полноводной рекой потечет к тому, кто сумеет правильно ею распорядиться. К Люка.
– А что скажет мой светлый принц, если я найду способ подарить вам ее приданое без женитьбы? – шепнули за спиной, запуская шаловливые ладошки ему под сорочку.
– Сначала найди, а там посмотрим. Кто обещал мне, что старый король ляжет в траву не позже, чем в Метрополии сойдет снег? Или, может быть, сегодня мы видели его отлично сохранившийся призрак? И еще мне кто-то обещал избавиться от ее младшего брата, не знаешь, кто это мог быть?
– Не обращайте внимания на эти мелочи, мой принц. Ни старик, ни мальчишка не помешают нашему делу. Считайте, что их уже нет.
– Придворного мага, с которым ты так любезно ворковала весь обед, тоже уже нет?
– Как мило вы ревнуете, сир… – Гибкая девушка в алом, словно сотканном из языков пламени, платье скользнула ему в объятия и прижалась всем телом, подставляя пухлые губы для поцелуя. Ее белоснежные, с огненными искрами, волосы рассыпались по обнаженным плечам. – Темный магистр знает свою выгоду и всегда будет на стороне сильнейшего. На вашей стороне, сир.
– Как ты, моя огненная прелесть? Ты – на стороне сильнейшего?
– Разумеется. На вашей стороне, сир. Всегда…
Люка оборвал ее жадным поцелуем. Огненная магистра в его руках тоненько застонала и вцепилась в его плечи, прижимаясь еще ближе, еще теснее. На несколько мгновений Люка даже забыл о своей ужасной невесте, так хороша была Саламандра. Если б еще она родилась хотя бы маркизой и могла подарить ему достойную его рода магию!
Двуединые немного ошиблись. Дар, который должен был достаться истинному принцу и наследнику великой империи, случайно попал к его братцу-ублюдку и провинциальной уродливой девчонке. Но Люка непременно исправит это досадное недоразумение. И если в процессе исправления с его новой женой произойдет что-нибудь… допустим, она случайно сгорит в пожаре… или отравится несвежими грибами, как предыдущая… Ему будет к лицу траур. В алом он выглядит очень мужественно, а народ любит сочувствовать горю правителей, так народ чувствует свою сопричастность императорскому величию.
– А теперь за дело, моя прекрасная Саламандра, – велел он, отстраняя от себя любовницу. – Где там последнее письмо этой ужасной девицы? Злые боги, какие сентиментальные глупости она пишет! Сочини ей любовную записку с приглашением полюбоваться луной, или что там еще любят провинциальные овечки.
– Я, сир? – в глазах Саламандры мелькнул злой огонек, но быстро погас: магистра хорошо знала свое место.
– Ну не я же. У тебя отлично получается подделывать почерк, так что действуй. И нежнее там, больше романтических соплей. Как там, «моя прекрасная Гроза»… м-да… на грозу она похожа, а вот с прекрасностью сложно.
– Когда вы получите достойный вашего благородства дар, сир, никто не посмеет квакнуть в вашу сторону. И вы сможете жениться на той, кто любит вас всем сердцем. На самой достойной.
– Это ты сейчас про сестру султана? Или про хмирскую принцессу? А, нет, я понял. Ты думаешь, мне стоит сделать императрицей дочь Ледяного лерда. Говорят, она прекрасна, как северное сияние, народу это понравится.
– Сир, вы насмехаетесь над моими чувствами!
Поймав рассерженную Саламандру, Люкрес прижал ее к себе и снова поцеловал.
– Ты прелестна, когда злишься, – шепнул он, задирая ее подол и сажая ее на широкий подоконник. – Добудь мне настоящий дар, и ты не пожалеешь. Слово Люкреса Брайнона.
Первый снег выпал. Сразу много, и таять не хочет. Северные ветры дуют. Ксапа обрадовалась, говорит, пора на разведку лететь, айгуров считать. Жамах тоже лететь хочет. Ну, мои женщины всегда за одно. Фархай просится с нами. Конечно, мы ее возьмем. Кто же с Айгурами говорить будет? Несколько вечеров ЭКСПЕДИЦИЮ обсуждаем, Ксапа с Медведевым по видео советуется. С женщинами шушукается. Теперь все общество об ЭКСПЕДИЦИИ говорит, планы строит.
Идем к Мудру. Мудр советует в первый полет на землю не садиться. Только с неба с айгурами говорить. А то опять кто-нибудь в Ксапу копье бросит…
Правильно Мудр говорит. Пусть айгуры привыкнут, что мы по небу летаем, и никакого вреда от нас нет. Вылет назначаем на завтра.
***
Ксапа достает мобилку и собирает команду. Идем к Сергею. Фархай с Бэмби обнимаются, тискают друг друга, тараторят на нескольких языках. Ната тоже нам радуется. Один Сергей недоволен, выспаться не дали. Ну да, две жены — не одна жена.
Узнав, что полетим к Айгурам, Ната становится очень деловитой. Ныряет под кровать, тянет оттуда железную корягу, которая называется АКМ. Теперь я уже знаю, что это такое. Ната деловито отщелкивает МАГАЗИН, передергивает сучок сбоку, проверяет, сколько в МАГАЗИНЕ ПАТРОНОВ. И недовольно морщит носик. Тянет из зеленой брезентовой сумки два МАГАЗИНА,
туго скручивает вместе изолентой и откладывает в сторону. А тот, который неполный, набивает ПАТРОНАМИ из коробки. И приматывает к нему изолентой
еще один магазин.
— Нат, может, не надо? — жалобно спрашивает Сергей, натягивая рубашку.
— Надо, Федя, надо! Запас карман не тянет, — отзывается Ната.
— Что такое? — настораживается Платон.
— Да ну ее! — отзывается Сергей. — Как начинает всех ремнями безопасности пристегивать, так или колесо проколем, или в кювет влетим. Пифия доморощенная.
Ната делает вид, что не слышит, но ехидно улыбается уголками губ и протирает АКМ тряпочкой.
— С перегрузом не полечу, — заявляет Сергей, шнуруя высокие ботинки и оглядывая набившихся в палатку.
— Натача, скажи Серь’оже, чтоб меня не прогонял. Мне очень-очень надо! — Фархай первая понимает, куда ветер дует.
— Мудреныш и мы с Жамах летим по-любому. Фархай и Клык — переводчики. Остальные тянут жребий, — командует Ксапа.
— Так, может, Славку Летуна припахаем? — предлагает кто-то.
— Не советую, — бурчит Сергей. — У него салон не отапливается — раз. Матюгальника «Голос с неба» нет — два. Скорость ниже, и запас хода меньше — три.
Рассвет встречаем над перевалом. Не потому, что так рано поднялись, просто дни стали короткие. Зато день намечается хороший, солнечный. Снега немного, но следы очень хорошо видны. По следам охотников мы легко и просто все стойбища айгуров найдем.
***
Фархай радуется, и всем радостно. Небо голубое, солнце светит, снег блестит. А в салоне тепло, и сиденья мягкие. Летим, песни поем.
Пролетаем над стоянкой Заречных. Нам руками машут. Но мы не садимся, круг делаем и дальше летим. Следы и на самом деле на снегу хорошо видны. Ксапа все верно смозговала.
Как реку перелетели, так и дальше летим. Сергей говорит, на сто пятьдесят километров. Потом широким зигзагом летим на закат. На третьем или четвертом зигзаге видим стадо степных оленей. Небольшое такое, голов двадцать. Степные олени крупнее лесных, даже двадцать голов было бы очень хорошей добычей. Но! Нельзя пока на них охотиться. Холода еще не ударили,
мясо испортится, не успеем съесть. И земля за рекой — это земля Заречных. Да и некогда нам охотой заниматься. Мы айгуров ищем, а осенью дни короткие. Все к одному… Полюбовались на оленей, вздохнули печально — и
дальше полетели.
Но тут Ната закричала. Пока мы все глазели на оленей по правому борту, она смотрела в бинокль на степь по левому борту. А все потому что не охотница. Не интересны ей олени. Хоть Мудр ей копье подарил, все равно не охотница.
Мы все к левому борту бросились. Но Сергей развернул машину носом в ту сторону, куда Ната рукой указывала, и мы ничего не увидели, пока не подлетели. Потому что Фархай и Ксапа первыми побежали к кабине пилотов и загородили весь вид своими спинами. Но, по радостному повизгиванию Фархай и Бэмби ясно, девчата что-то хорошее увидели.
Сергей разворачивает машину боком, и мы видим семерых охотников. По одежде, по оружию понимаем, это не степняки. И не чубары. Фархай им рукой машет. Чудачка! Как будто они с такого расстояния могут что-то в кабине вертолета рассмотреть.
Сергей снижает машину. Снег подтаял на солнце, стал липким, тяжелым, и совсем не пылит в вихрях ветра от винта. Бэмби протягивает Фархай микрофон.
— Удачной охоты вам! Это я, Фархай, говорю! — кричит Фархай в микрофон. — Я очень рада вас видеть! Когда увидите моих родных, передайте им, что у меня все хорошо. Мне мужчина подарки дарит, скоро я его женщиной стану! Мы весной свой вам поставим! Больше не могу говорить. Сейчас мы торопимся, скажите всем, что я позднее к вам прилечу, тогда все новости расскажу. А вы поверните к реке. Скоро увидите следы. Четыре руки оленей идут на восход солнца. Удачной вам охоты!
Сергей чуть наклоняет машину носом к земле и резко бросает вперед. Несколько вздохов — и охотники где-то далеко позади.
— Умница! Все правильно сказала, — хвалит Ксапа Фархай и прижимает к себе. — Только не надо так кричать в микрофон.
— Мало охотников. Место ровное, трудно им будет, — замечает Хвост.
— Надо было им вдесятером идти. Фархай, далеко до вашего стойбища?
— Не знаю. Это не наши охотники. Но у нас с ними дружба. Моя сестра к ним ушла.
— Смотрите, смотрите! — кричит вдруг Бэмби из кабины пилотов. А нам опять не видно. Жамах с Ксапой спинами обзор перекрыли.
— Девушки, дайте взглянуть, — просит Платон.
— Волки там, — сердито произносит Ксапа, а Сергей разворачивает машину боком. И мы видим волчью стаю. Это степные волки, крупные, сильные и выносливые. Опытный охотник, вооруженный копьем, легко может справиться с одним волком. Если повезет, одолеет пару. Но степные волки всегда ходят стаей. А эта стая — всем стаям стая!
Я вдруг понимаю, что в оружии степняков есть смысл. Охотник, вооруженный копьем, может убить двух, максимум, трех волков. А дротиками — по числу дротиков, и последнего — ножом. Если все охотники станут цепью
в шаге друг от друга, можно отбиться даже от такой крупной стаи.
— Ух ты! Их тут сотни полторы! — восхищенно произносит Платон.
— Canis dirus — ужасный волк, — говорит Ксапа.
— Да ну? Обычный доисторический Canis lupus — серый волк, — возражает Платон. Dirus жил на Аляске и современной Канаде.
— Так зимой по льду от нас до Аляски всего сто километров. Им один день ходу, — не сдается Ксапа.
— Зачем — по льду? Были времена, из Азии в Америку посуху ходили, — уточняет Платон.
— Чем серый волк отличается от ужасного? — спрашиваю я.
— Ужасный крупнее. Средний вес порядка семидесяти килограммов. Серые будут поменьше. Ну, челюсти и скелет в чем-то различаются. Тут я не силен.
— Семьдесят килограммов — это много?
— Это как тетя Глаша.
Вожак стаи останавливается, когда мы подлетаем поближе, за ним останавливается вся стая. Многие садятся, а некоторые даже ложатся на снег. Эта стая пришла издалека, голодная и усталая.
— … Нет, полярные волки белые. Их по костям легко отличить. у них отсутствуют два коренных зуба… — спор о природе волков набирает силу. Геологи дружно доказывают Нате, насколько она не права.
Волкам надоедает ждать, они по широкой дуге обтекают висящий на небольшой высоте вертолет и бегут дальше, по своим делам. А, кстати, куда они бегут?
— Сергей, куда они бегут?
Сергей отводит машину чуть северней, туда, где след стаи прямой как полет копья. Зависает над ним, разворачивает машину, чертит пальцем на экране с полетной картой…
— Бегут приблизительно на юг. Выйдут к реке километров на тридцать западнее поселка Чубаров. Тридцать километров — это, ты говорил, один дневной переход.
Льда на реке еще нет, вода холодная. Не будут волки пересекать реку. Но, все же, Жамах достает мобилку и предупреждает своих. А я предупреждаю Заречных, что через день-два на них может выйти крупная стая степных
волков. На костры волки не полезут, а вот охотникам лучше вернуться домой.
Летим дальше. Сергей уступает место за штурвалом Нате. Спор с волков переходит на собак.
— … По последним данным, собак одомашнили где-то от двадцати пяти до сорока тысяч лет назад, — сообщает Вадим. — То есть, именно сейчас.
— Не сейчас, а полгода назад, — улыбается Сергей. — И зовут первую собаку Собак.
— Как писал Роберт Янг, главная опасность для хронопутешественника — оказаться причиной того события, которое он взялся расследовать, — замечает Платон.
— Все-таки, думаешь, мы в собственном прошлом? — оборачивается к нему Ксапа.
— Данных мало. Но если так, то наше воздействие дойдет до двадцать первого века через сорок тысяч лет. Для нас тогда будет не двадцать первый, а четыреста двадцать первый век.
— Столько не живут, — хмыкает Сергей, присоединяясь к нам.
— Но помечтать-то можно!
— Серь’ожа! Мы на точке поворота. Поворачивать? — раздается из кабины.
— Поворачивай, милая.
— Первую стоянку айгуров увидим или на этом, или на следующем зигзаге, — уверенно произносит Ксапа.
Машина разворачивается и летит к реке. Мы передвигаемся к другому борту. Долетаем до реки, разворачиваемся и летим в степь. Даже видим вдали
вамы айгуров, когда Фархай вдруг кричит:
— А-а-а! Беда!
Подбегает к Ксапе, бухается на колени, хватает за руку.
— Ксапа, помоги! Волки охотников порвут!
— Как порвут? Они же к реке идут.
— Волки увидят след стада, повернут, побегут за стадом. А там, между ними и стадом, охотники!
— Серега, назад, аллюр три креста! — восклицает Вадим. Сергей сгоняет Нату со своего места, разворачивает машину так резко, что горизонт
за окном стоймя встает, и ведет машину в ту точку, где мы в последний раз видели стадо. Ната тем временем достает из шкафчика АКМ, со щелчком вгоняет в гнездо связанные изолентой МАГАЗИНЫ, передергивает сучок
сбоку. Платон достает из рюкзака ПИСТОЛЕТ, а Вадим роется в рюкзаке и чертыхается. Я развязываю ремешки и стаскиваю кожаные мешки с наконечников копий…
***
Мы успеваем. Волки уже окружили охотников широким кольцом, но еще не нападают. Охотники стоят плотной группой, спиной к спине, приготовив к бою копья и дротики.
Сергей выходит из кабины, на ходу застегивая на себе ремни, защелкивает карабин на кольце над дверью, забирает у Наты АКМ и распахивает дверь.
— Бемби! Ниже! Держи пятнадцать метров! — и садится на порог, свесив ноги за борт.
Ба-бах! Ба-ба-бах! — рявкает АКМ в его руках, и вожак бьется в агонии на снегу. — Ба-бех! Рядом с вожаком падает другой волк. Ба-бах! Ба-бах! Ба-бах!
— Бэмби! Доверни вправо! Стоп! Умница! Ба-бах! Ба-бах! Ба-бах!
Одни волки падают, пятная снег кровью. Другие озираются, поджав хвосты. Некоторые уже связали смерть сородичей с грохотом сверху и скалятся на вертолет.
— Платон, у меня разряд мастера по стрельбе. Дай пистолет подержать, — пристает Ната к геологу.
— Только одну обойму!
Ната встает за спиной Сергея, широко расставив ноги. Левой рукой берется за поручень, поднимает правую с пистолетом.
Бах — бах — бах — бах — бах — бах!
Ба-бах, ба-бах, ба-бах, бах! Сергей отщелкивает МАГАЗИН, переворачивает и втыкает в АКМ другим концом. Передергивает сучок сбоку. Ба-бах!
Грохочут выстрелы, падают волки, в нас летят горячие гильзы. Бэмби медленно разворачивает вертолет над головами охотников.
— Обойму! — кричит Ната, и Платон сует ей что-то в руку. Она загоняет это в рукоятку пистолета.
— Магазин! — кричит Сергей. Ната выдергивает из-за пояса два связанных изолентой магазина и вкладывает в его руку.
— Обойму!
— Последняя — сообщает Платон.
Волки разбегаются. Бэмби ведет вертолет по широкому кругу, чтоб Сергей с Натой могли стрелять в разбегающихся волков. Гремят выстрелы.
— Песец! Патроны кончились, — сообщает Ната.
— Отстрелялся, — говорит Сергей минуту спустя. Все!
— Совсем все? — спрашивает Вадим.
— Есть в заначке один магазин на черный день. Но там трассеры, разрывные и зажигательные. Жалко на волков тратить. Бэмби! Сажай машину.
Еле успеваю поймать Фархай за шиворот и втащить назад, в машину.
— Ты куда баз копья? Там каждый третий — подранок.
Выходим вдвоем с Мудренышем и добиваем ближайших подранков. На подранков нужно обязательно вдвоем идти. Если подранок на охотников бросается, один его копьем сдерживает, другой добивает. Секундное дело, и безопасно.
Увидев, что мы взялись за подранков, айгуры разбиваются на пары и тоже добивают волков.
— У вас все целы?! Раненых нет?! — кричу я им на айгурском.
— Все целы. Волки не успели напасть. Но мы здорово перепугались! — отзывается высокий айгур.
— Скажите спасибо Фархай. Это она нас сюда направила, когда увидела, куда волки бегут.
— Фархай духом стала?
— Пока нет. Живая как мы с вами. Я запретил людям выходить, пока мы подранков не добьем.
Запретишь таким, как же! Идут к айгурам стайкой. Посередине — Фархай, справа Ксапа, слева Ната, сзади Жамах. У Жамах, Ксапы и Наты хоть копья в руках. И вообще, такой вид, будто они Фархай охраняют.
— Вот ваша Фархай, — говорю я. — А ты, непоседа, сначала познакомь нас. Потом будешь обниматься.
— Не буду я ни с кем обниматься! У меня свой мужчина есть, — возражает Фархай. Но представляет трех охотников. Остальных по именам не знает. Затем представляет нас.
— Это Мудреныш, тот, кто будет вождем народа. Это Клык, тот, кто отводит народам земли. Это Жамах, та, что сидит в совете матерей Чубаров. Женщина Клыка и охотница. Это Ксапа, та, которую знают и уважают все
народы.
И так — о каждом. Конечно, приукрасила немного, но так полагается. Это очень хорошо, что охотники не из того общества, в котором жила Фархай. Они знают, что Фархай сбежала от шамана, и ее унесла в небо желтая
машина. Но это не их шаман, и у них нет зла, что Фархай его обидела. А желтая машина — вот она, совсем не страшная. Очень вовремя прилетела. Фархай радостная, к ней относятся с уважением. Я говорю на их языке.
Значит, мы друзья. И Фархай привела нас вовремя. Еще немного — и в стойбище прибавилось бы вдов.
— Вы убили этих волков. Что вы будете с ними делать? — задает главный вопрос старший охотник. А мы еще не думали об этом. Собираемся кругом. Чудики сразу говорят, что им волки не нужны. Бэмби утверждает,
что это мясо. Нельзя разбрасываться продуктами. Но Сергей говорит, что больше трех-четырех не возьмет. Перегруз будет. Мудреныш напоминает, что это не наша земля. Нельзя охотиться на чужой земле.
— А чья здесь земля? — спрашивает Ксапа.
— Или Заречных, или Айгуров, — говорю я. Сергей достает из-за голенища сапога карту, разворачивает, показывает, где Заречные, где Чубары и где мы сейчас. Так далеко заречные охотиться не ходят. Только если голодной зимой. Нет, по глубокому снегу так далеко тоже никто не пойдет. Оборачиваюсь к айгурам.
— Мы сейчас обсудили, чья это земля. Это не наша земля, не Чубаров и не Заречных. Вы здесь охотитесь, выходит, это ваша земля. На чужой земле охотиться нельзя. Значит, это ваша добыча.
— Но этих волков убили вы, — удивился айгур.
— Фархай нас попросила, вот мы их и убили. Она айгурка, ей можно, — улыбаюсь я.
— Тогда выходит, это добыча Фархай? — удивляются айгуры.
— Выходит, так, — пожимаю плечами я как можно равнодушней.
— Клык, что такое ты говоришь? Мне даже одного волка до Примы не донести. И Серь’ожа говорит, что больше четырех не возьмет. Зачем нам столько? — возмущается Фархай. Перевожу ее слова для наших.
— Твоя добыча, ты и дели, — смеется Вадим. Фархай поражена свалившимся на нее богатством и ответственностью.
— Охотники, берите столько, сколько сможете унести, — наконец, решает она. Мы с Мудренышем перемигиваемся. С самого начала было ясно,
что без добычи не останется никто. Но мы повернули дело так, что теперь все по закону, и авторитет Фархай возрос.
— Жалко, столько добычи пропадет, — огорчается Жамах. Айгурам тоже жалко, всем жалко. Но если оставить добычу здесь, ночью волки вернутся.
Встаем кружком и обсуждаем, что можно сделать.
— А если грузовой вертолет вызвать? — предлагает Сергей.
— Без холодильника мясо за неделю испортится. Вот если б морозы стояли…
Перевожу слова чудиков айгурам. Те соглашаются.
— Парни, развезем добычу по всем ближайшим становищам! — высказывает мудрую идею Ксапа. — Айгурам, Чубарам, Заречным… Разделим кто сколько
съесть сможет.
Идея нравится всем, особенно, айгурам. Авторитет их рода среди других родов айгуров значительно возрастет. Сергей, Ксапа и я идем в машину договариваться с Медведевым насчет второго вертолета. Но связи нет. Сергей предупреждает наших, мы поднимаемся на пятьсот метров, и связь появляется. Говорю Медведеву, что на охотников напали волки, много волков. Теперь у нас много-много мяса. Сергей говорит, пять тонн. Но
оставлять нельзя, волки вернутся. Нужен вертолет, чтоб мясо увезти.
— Люди все целы? Раненые есть? — спрашивает Михаил.
— Раненых нет, но пришлось применить огнестрельное оружие, — влезает Сергей. — Ситуация была критическая. Форс-мажор.
— Добро, высылаю к вам ближайший борт. Сергей, подготовь рапорт о расходе боеприпаса.
Вскоре с Сергеем связывается Слава Летун, и мы садимся.
— Парни, живем! К нам летит Слава Летун, — громко говорит Сергей.
— Но пока заправится, пока долетит, не меньше двух часов пройдет. Предлагаю не терять время и перекусить.
Фархай переводит айгурам. Идея встречает одобрение народных масс, как Ксапа говорит. Охотники выбирают молодую волчицу и быстро разделывают. Думали, мы сырое мясо есть будем. Но Сергей достает из багажа два примуса, и мои женщины берут готовку еды в свои руки. Только долгое это дело — ждать. Пока вода закипит, пока мясо сварится…
Замечаю, что у Ксапы и Наты вместо верхних пуговиц на одежке блестят зрачки видеокамер, вроде той, что Ната на козырек кепки цепляла. Значит, среди айгуров тоже задумали перепись населения провести.
— Парни, стащим волков в кучку, чтоб сразу в машину закидать, — предлагает Сергей. А что, правильная мысль. Дни сейчас короткие, надо все быстро делать. И не так скучно ждать, пока мясо варится.
Укладываем туши рядами бок о бок в тридцати шагах от вертолета. Сергей расстилает на утоптанном снегу брезент, ставит стопку одноразовой посуды. Фархай поверх брезента стелет салфетку, режет хлеб. Мы все к хлебу привыкли, но айгурам он в диковинку. Мои женщины раскладывают куски мяса по мискам. В другие наливают горячий, наваристый бульон. Фархай разносит
миски охотникам. Как определяет старшинство, мне не понять Но никто на нее не ворчит. Едим мясо, запиваем обжигающим бульоном. Хорошо! Так хорошо мне давно не было.
— Нат, когда вернемся, составь рапорт о расходе патронов. Медведев велел, — вспоминает Сергей.
— Дрянь дело! Пистолет не мой. С меня Медведев три шкуры спустит! — грустнеет Ната.
— Пистолет мой, мне и рапорт писать, — говорит Платон. — Ната, ты скольких положила.
— С каждой обоймы по одному промаху. Выходит, двадцать четыре. Но половину ранила.
Ничего себе! А я думал, Ната не охотница…
— Мы много подранков добили, — уточняет Мудреныш.
— Почему мужчины ругают женщину-охотника — спрашивает меня старший охотник айгуров. Опять в нем подозрительность проснулась. И что я ему скажу?
— Мы охотились на чужой земле. На чужой земле охотиться нельзя. Их вождь будет очень недоволен. Платон говорит, что возьмет вину охотницы на себя.
— Ты сказал: «их вождь». У тебя что, другой вождь?
— Мы из разных народов, но живем вместе. Вместе охотимся, вместе едим, вместе дела делаем. Скоро одним народом станем. Моя женщина — Ксапа — из их народа. Второй год вместе живем.
Айгуры удивленно качают головами.
Рассказываю, что мы живем в горах за перевалом, там, где три долины вдоль реки, только не этой, которая рядом, а другой. Что живем в первой долине, но нас очень много, поэтому следующим летом собираемся заселить
вторую долину. А этим летом мы провели в третью долину народ Степняков, потому что степи столько народов не прокормить.
— Так Фархай правду сказала, что ты раздаешь народам земли?
— Не один я. Дать целому народу землю — это очень ответственное дело. Надо, чтоб на земле жило много дичи, чтоб земля понравилась тому народу, которому мы ее предлагаем. Переселить целый народ — это очень
непростое дело. Оно занимает много дней. Но ни Чубары, ни Степняки пока не жаловались. Следующим летом мы переселим Заречных и выделим земли вам.
— А если мы не захотим жить на тех землях?
— Да живите там, где вам больше нравится! Но мы объясним вам, какие земли уже заняты, где вам жить и охотиться нельзя.
Тут очень вовремя слышится гул двигателя. А вскоре мы увидели и сам вертолет. Слава Летун зависает над аккуратными рядами волчьих туш, разворачивает машину хвостом к нам и сажает так, чтоб грузить было
удобнее. С радостным гомоном бежим к кабине.
— Ну и бойню вы устроили, — выходит нам навстречу Слава Летун.
— Они нас скушать хотели. Теперь мы их кушаем, — объясняет Фархай.
Слава привез пять бочек топлива. Первым делом выкатываем их. Пока Сергей заправляет машину, Слава застилает пол пленкой, и мы грузим волков. Для пустых бочек места в отсеке не остается.
— Да кому они, пустые, нужны? Бросим здесь, — решает Слава. Ставим бочки пирамидой. Будет в степи приметное место.
Айгуры полетят с нами. Поэтому рассаживаем семерых охотников по креслам в желтой машине. Фархай и я при них — переводчиками. Десятая — Ксапа. Естественно, Сергей с Бэмби в пилотской кабине. Остальные переходят к Славке Летуну. У него жуткий перегруз получается, но ему пофиг. Говорит, степь плоская, он пойдет над самой землей.
— Вы с Натой затеяли айгуров переписать — это чтоб за них вакансии получить? — спрашиваю Ксапу, когда поднимаемся в воздух, и айгуры прилипают к окнам.
— Ага! Но надо сначала официально принять их в наш союз. Ну, что-то вроде ярмарки невест устроить.
— Вакансии можно на мясо обменять?
— Можно, но не нужно, — ухмыляется Ксапа.
— Почему?
— Ты намекни только Медведеву, что его вакансии с голода помирают, он сколько угодно мяса пришлет. Завалит продуктами! — и улыбается от уха до уха. А я стою словно дубиной по голове тюкнутый. Раньше Ксапа говорила, что чудики хотят занять наши земли. Я, по простоте, думал, для этого нужно нас выгнать куда подальше. А теперь получается, чудикам нужно, чтоб нас
на наших землях было как можно больше. Чудики — они чудики и есть!
До стоянки айгуров мы летим совсем недолго. Это пешком долго идти, а по воздуху — в пятьдесят раз быстрее. Может, в сто. Сергей говорил, но я не разобрался, как режимы полета различать. В общем, пока охотники шумно восхищаются, мы уже на посадку заходим.
До вамов сто шагов. Открываю дверь, выхожу первым и жду, когда все охотники выйдут. За ними — Фархай и Ксапа. Пилоты остаются в машине.
Веселой дружной группой идем к вамам. Нас встречает встревоженная молчаливая толпа айгуров. Но, заметив, что мы веселы, айгуры начинают неуверенно улыбаться.
— Вождь, у нас богатая добыча! Сегодня все лягут спать сытыми, завтра лягут спать сытыми, послезавтра лягут спать сытыми!
— Где же ваша добыча? — спрашивает вождь. — Сколько охотников надо за ней посылать?
— Не надо никого посылать, — старший охотник оборачивается, ищет глазами зеленую машину… И не находит. Все взгляды скрещиваются на мне. Я тоже оборачиваюсь. Нехорошо будет, если подумают, будто мы украли мясо.
Далеко на горизонте видна черная точка.
— Да вот же они! — указываю рукой. — Добыча тяжелая, летят низко и медленно. Много добычи, тяжело нести.
Охотники снова улыбаются.
— Никого не надо посылать, — повторяет старший охотник. — Скоро мясо будет здесь.
Зеленый вертолет из точки превращается в силуэт, подлетает, зависает в воздухе и снижается там, где ему Ксапа руками показывает. Разворачивается к нам задом и раскрывает заднюю стенку.
Такого радостного возбуждения у людей я давно не видел.
— Эти волки хотели нас съесть. Но прилетела Фархай, та самая, и приказала их убить. Теперь мы их съедим, — коротко и ясно излагает главное старший охотник. Потом еще раз десять, с деталями. Потом мы сидим в ваме
вождя, и Ксапа через Фархай объясняет вождю новый миропорядок. В котором никто ни с кем не воюет, все друг другу помогают, и все обязаны учить наш язык. Почему наш? Потому что он простой. Любой народ может его выучить легко и быстро. Тем народам, которые знают общий язык, Клык подбирает хорошие земли, богатые добычей. А если нехорошие люди нападут на наши
народы, Клык их прогонит.
— Клык настолько силен? — удивляется вождь.
— Сила Клыка в том, что его слов слушаются могучие охотники, — поясняет Ксапа. — Вот волки не послушались, и что с ними стало?
Услышав перевод, охотники весело смеются. И еще раз рассказывают, как стояли спиной к спине, а вокруг умирали, пораженные внезапной смертью, волки.
Потом я еще раз объясняю, что Фархай — моя названная сестра, и живет в моем ваме. Поэтому народ Айгуров мне, как бы, не чужой. Был бы чужой, я бы десять раз подумал, выделять ли айгурам хорошие земли.
— Пошли меня за картами, — шепчет мне на ухо Слава Летун, когда разговор заходит о землях. Раз просит — посылаю громко, на языке айгуров. Он уходит и вскоре возвращается с папкой космоснимков формата А3, как
Света говорит. Освобождаем у костра место, и я раскладываю мозаику из восьми космоснимков. Платон цепляет на стену вама яркий электрический фонарь. Объясняю, что высоко-высоко в небе летает глаз, который передает мне эти рисунки. Народ поражен.
— Как может глаз летать по небу? — удивляется вождь.
— Спроси у своих охотников. Они сегодня летали. Но глаз летает намного выше! Как же я могу распределять земли, если ни разу их не видел, — объясняю вождю. — Сначала смотрю на рисунки, потом лечу и проверяю сам. Эта темная полоса — река. Мы сейчас здесь. Чубары живут на другом берегу, вот здесь. Заречные — тут. А с этого места на нашем берегу реки начинаются леса. Места хорошие и богатые. Мы как-то остановились
переночевать вот тут, на берегу реки, так ночью у нас волки тушу лося утащили.
Я говорю по-айгурски, Фархай переводит нашим. Услышав о волках, Сергей и Платон начинают хихикать и подталкивать друг друга локтями. Бэмби тоже фыркает в ладошку.
— Хороший был лось, жирный, вкусный, — говорю я, посмотрев на них. — Волки остались очень довольны.
Охотники усмехаются. Самое то, чтоб снять напряжение серьезного разговора.
— Утром Бэмби, — указываю рукой, о ком речь, — выходит из желтого летающего вама. Вскоре возвращается и говорит: «Серь’ожа, я не буду такое мясо жарить.» «Почему?» — удивляется Сергей. «Волки покушали, нам только кости оставили. Никто кости не жарит, если на них мяса нет».
Теперь смеются все. До слез, до колик в животе. Даже Бэмби, даже серьезная Жамах.
— Так вы хотите, чтоб наш народ слился с вашим народом? — спрашивает вождь, отсмеявшись.
— Сливаться не обязательно. Мы предлагаем вам войти в наш союз народов. Народы, которые входят в союз, меняются невестами и помогают друг другу в трудное время.
Долго говорим. Айгурам не верится, что мы предлагаем им вступить в союз народов, и ничего за это не требуем. Разве что — язык выучить. И то, не сейчас, а когда время будет. Если б не Фархай, нам бы не поверили. Но все охотники подтверждают, что мы признали право на добычу за Фархай. Как она сказала, так и делим убитых волков.
В заключение говорю вождю, чтоб не торопил события. В таком деле спешить нельзя. Мы еще не раз увидимся и все обсудим. Их охотники у нас в гостях побывают, наши — у них. Но, если какая беда случится, чтоб посылал гонцов к Чубарам или Заречным. И гонцы звали меня или Фархай.
Когда выходим из вама, в небе светят яркие звезды. Остаемся ночевать у айгуров. Фархай убегает поболтать с подругами, а охотники, которых мы спасли от волков, решают, кто из гостей в чьем ваме будет ночевать.
Удивительно, но мобилки здесь работают. А там, где волков били, не работали. Сергей говорит, там радиотень, прямую видимость заслонял горный пик. Какая прямая видимость, если до перевала много дневных переходов? С такой дали даже в бинокль ничего не видно. Но мобилка работает, и я поговорил с Мудром и Мечталкой.
Больше ничего интересного мисс Эллиот не сообщила, но она охотно взяла у Элли бумажку с номером телефона и спрятала её в кошельке, пообещав позвонить, если вдруг чего вспомнит. В общем-то, это был очень неплохой результат.
Элли с удивлением поняла, что наступил вечер, и поспешила домой, купив по пути на улице какой-то быстрой еды. На этот раз арабской, для разнообразия. Том, вроде бы, такое ел, а для Фреда у неё был запас детского питания и хлопья с молоком. Немного подумав, она взяла лепёшку с мясом и для Харди — не кормить же его хлопьями?
— Мам, ты где была? — Том недовольно хмурился, становясь неуловимо похожим на своего отца.
— Работала, — Элли подхватила на руки подбежавшего Фреда и поблагодарила няню, которая собиралась с поразительной быстротой.
— А что у тебя в пакете? — заинтересовался Том.
— Наш ужин.
Элли попрощалась с няней, отдала пакет старшему сыну и, удерживая на руках младшего, налила в чайник воды и щёлкнула кнопкой, включая.
— Ты взяла Фреду кебаб? — удивился Том. — Он же такое не ест.
— Это я для Харди, — отмахнулась Элли.
— Ты покупаешь ему еду?!
— А почему нет? — Элли всё ещё не видела проблемы.
— Так ты с ним?!
— Не говори глупости. Иногда еда — это просто еда.
— Я бы так не сказал, — Том одарил её сердитым взглядом и скрылся в своей комнате.
— Ты куда? А ужин?
— Спасибо, я не голоден.
И что с таким засранцем делать? Но бегать за ним и уговаривать Элли не собиралась. Во-первых, у неё просто не было на это сил, а во-вторых, пусть оправдываются те, кто виновен! Элли с лёгкостью могла бы назвать парочку таких знакомых.
Фред с удовольствием съел овощное пюре с мясом из банки и запил ужин какао. С печеньем, конечно же, которое зажал в каждой руке так, что отобрать не было никакой возможности. Решив справиться с этим, когда ребёнок заснёт, Элли отнесла его в ванную комнату, умыла и переодела в пижаму. Она могла только радоваться непохожести сыновей — спокойный и невозмутимый Фред давал ей возможность верить, что всё будет хорошо. Даже уснул он всего через десять минут.
Том из комнаты так и не вышел, а потому Элли, даже не раздумывая, отправилась в «офис». Мало того, что ей было о чём рассказать Харди, так она ещё и мечтала поужинать в спокойной обстановке.
Дверь в «офис» оказалась не заперта, что вполне можно было считать приглашением, только самого Харди в комнате не оказалось. Элли оставила ужин на рабочем столе и, немного подумав, отправилась искать своего босса. В конце концов, она обещала ему проверить его сон.
Сон Харди оказался совсем не таким чутким, как он расписывал, и перед Элли встал непростой выбор — заявить о своём присутствии, чтобы разбудить, или же наоборот, дать выспаться, аккуратно перевернув на левый бок. Когда сострадание победило желание похвастаться отличной работой, Элли на цыпочках подошла к спящему Харди и, взяв за плечо, попыталась перекатить его в нужную сторону.
— Опять вы?! Сколько можно? — он дёрнулся и, попытавшись сесть, охнул, зажимая ладонью грудь. — И чего вам неймётся?
— Больно?
— Не ваше дело, — пробурчал Харди, усаживаясь на кровати. — Рассказывайте.
— Я принесла ужин.
— Рис с улитками?
— Кебаб в лепёшке. Вам понравится.
— Много вы понимаете, — ворчливо отозвался Харди, но протестовать не стал.
Они уселись за рабочим столом друг напротив друга, и Элли первой развернула бумагу, принимаясь за еду.
— У меня там где-то были тарелки, — скривился Харди.
— Мыть их потом… вам надо?
— Нет, — он развернул свою порцию и принюхался.
— Не привередничайте, Харди. Это довольно вкусно.
— У вас вообще странные вкусы, я заметил.
— Самые обычные, — у Элли заурчало в животе. — Весь день не было возможности поесть.
Харди пожал плечами и, откусив, начал сосредоточенно жевать.
— Может, вина? — предложила Элли. — Я слышала, после операции рекомендуют красное. Да и отметить удачный исход не помешало бы.
— Давайте.
Харди открыл бутылку, разлил вино по чашкам — бокалов в его квартире не было, — и Элли на мгновение показалось, что они сидят так не в первый раз, обсуждая работу и просто болтая обо всём. Она даже сморгнула, отгоняя мимолётное видение.
— По-моему, мне ещё нельзя, — Харди сделал глоток и облизал с пальцев сок от кебаба, — пить. Алкоголь плохо сочетался с моими таблетками… но я их больше не принимаю.
— Значит, уже можно, — разрешила Элли. — Немного.
— Начинайте уже, — он усмехнулся. — Я же вижу, вам не терпится.
И Элли начала рассказывать и про барристера, и про Ханну, и про Саймона, и про соседку. Она достала телефон, и они вместе перечитали брачный контракт Торнов, а потом прослушали то, что Элли не забыла записать.
— Впечатляет.
Улыбка Харди стала расслабленной и очень милой — ну, на непритязательный взгляд Элли. Она уже собиралась сделать ему комплимент, но заметила неладное:
— Вы испортили рубашку, сэр… облились вином…
— Я не…
Красное пятно на груди Харди стало чуть больше, и Элли с опозданием сообразила:
— Ой… это кровь…
Харди поморщился, но ничего не ответил, встав из-за стола так резко, что разлетелись бумаги. Пару мгновений Элли смотрела на закрывшуюся дверь, прежде чем отправиться за ним.
— Вас не учили стучать, Миллер?
Пусть Харди и сердито шипел, но выглядел при этом настолько растерянным, что Элли оставили последние сомнения:
— Кто делал вам перевязку?
— Я сам. Потом выпил обезболивающее, снотворное и лёг спать. А тут вы…
— А тут я, — Элли надоело смотреть, как Харди комкает на груди рубашку, не решаясь расстегнуть. — Давайте уже, помогу.
— А вы умеете?
— Да.
Элли не стала уточнять, что до этого имела опыт врачевания только разбитых детских коленок, но здраво оценила свои возможности. В конце концов, есть же разница между помощью напуганному ребёнку, вопящему от вида крови, и взрослому мужчине.
— Раздевайтесь!
— В смысле?
— Снимайте уже вашу рубашку, — заметив настороженный взгляд Харди, Элли сжалилась: — Ну, расстегните её хотя бы.
— Хорошо…
Пока Харди неторопливо расстёгивал пуговицы, Элли изучила его медицинский набор: стерильные салфетки, антисептик и стопку раневых пластырей. Ничего сложного. Она прошла в ванную комнату и, намыливая руки, распорядилась:
— Подойдите ближе к свету, мне надо видеть.
Харди встал прямо под лампой и, нервно сжимая полы рубашки, тревожно взглянул на Элли:
— Миллер, вы точно знаете, что надо делать?
— Уж получше вас, сэр.
Сложности начались, когда Элли попыталась отодрать криво наклеенный пластырь. Харди вздрагивал, закусывал губу и казался жертвой пыток, пытаясь при этом помешать процессу.
— Не дёргайтесь, сэр. Я всего-навсего снимаю вашу повязку.
— Это чертовски больно, знаете ли… вырывать волосы.
— Вас побрили, Харди, — Элли обличительно провела пальцем вокруг перепачканного кровью пластыря.
— Они отросли… разве вы не видите?
Чтобы прекратить бессмысленный спор, Элли резко дёрнула, срывая этот чёртов пластырь.
— Вот и всё, сэр.
Харди несколько раз открыл рот, хватая воздух, а потом зажмурился и покачал головой:
— Я ошибся, Миллер.
— В чём?
— В том, что вы хороший полицейский… ваше место в испанской инквизиции.
Элли аккуратно протёрла антисептиком края раны, понимая, что ничего страшного не произошло. Просто кто-то криво наклеил повязку и проявил излишнюю активность, открывая бутылку. Все швы были на месте, а кровотечение оказалось совершенно несущественным. На непритязательный взгляд Элли, разумеется.
— Ну, что там? — Харди приоткрыл один глаз.
— Всё хорошо, я почти закончила.
— Уже?
— Да! — Элли приложила к ране стерильную салфетку. — А сейчас ложитесь.
— В смысле?
— На кровать. Чтобы я вам ровнее наклеила пластырь.
Во взгляде Харди мелькнуло нечто, похожее на уважение, но Элли было не до таких деталей. Она придержала салфетку, пока он устраивался на кровати, после чего вскрыла упаковку пластыря, аккуратно наложив повязку.
— Вот и всё. А вы боялись, — Элли пригладила края пластыря и улыбнулась.
— Я не…
— Ох, разумеется, Харди. Будет разумнее, если вы останетесь в кровати.
— Но…
— Чтобы избежать повторного кровотечения, — весомо добавила Элли. — Но, если хотите, мы можем закончить разговор.
— Я вот что думаю, Миллер… — Харди поёрзал, устраиваясь удобнее. — Ни Лиза, ни Торн не говорили, что в случае развода инициатор обязуется пожизненно выплачивать девятьсот тысяч фунтов в год пострадавшей стороне.
— Так и я о чём, сэр. Инициировать развод Лиза просто была не в состоянии.
— Поэтому предпочитала развлекаться на стороне?
— Возможно… Но, Харди, почему тогда сбежал Роу?
— Жена выгнала, любовница попала в тёмную историю… — он поморщился. — А ещё, может быть, предвидел интерес полиции к своей персоне как к возможному свидетелю. Людям такое не нравится.
— И потому они бегут?
— Полагаете, Ханна выгнала его, когда узнала о связи с Лизой?
— Очень на то похоже, — Элли вздохнула. — Но если отношения Лизы с Роу были всего лишь интрижкой, зачем бы ей понадобился развод?
— А вы не думаете, что он уехал, чтобы дождаться её, когда всё утихнет? Или вообще никуда не уехал, — взгляд Харди стал сосредоточенным и цепким. — Или уехал, но недалеко. Возможно, они полагают, что состояние Торна даёт надежду на получение наследства.
— Возможно, — согласилась Элли. — Но вам не кажется, что всё чересчур нарочито? Нам словно подают историю на блюде: сначала отчёт, потом остальное… как по нотам.
— Простое дело?
— Очень простое. Даже противно.
— Но мы же с вами не станем делать поспешных выводов?
— Разумеется, сэр.
— Хорошо, — Харди неловко повернулся, скривившись от боли. — Нам надо попытаться разговорить сестёр, встретиться с Торном и отыскать Роу. А, кстати, кто отправил Торна в больницу?
— Его помощник.
— Вы читали протокол его допроса?
— Да. Заметил неладное, позвонил в службу спасения…
— Это да, — Харди попытался сесть, но Элли его удержала. — Миллер, а вы обратили внимание, как он объяснил то, почему не разбудил Лизу?
— Ему запрещено заходить в её комнату, — вспомнила Элли.
— Вот именно! Но при этом кто-то отключил будильник на её телефоне.
— Но никаких посторонних отпечатков на телефоне не обнаружено. И что это нам даёт?
— Кто-то лжёт. Но знаете, что самое обидное, Миллер? Преступник не обязательно будет лжецом, а праведник вполне может завраться. А всё почему?
— Почему?
— Потому что все они просто люди, а ложь — это ещё не преступление.
Спорить с Харди хотелось всё меньше и меньше.
— Спокойной ночи, сэр.
— Идите уже, Миллер!
— Только не вставайте меня провожать.
— И не собирался.
Элли выключила свет в его спальне, убрала в холодильник начатую бутылку, заткнув её самодельной пробкой из какого-то листа отчёта, и вернулась к себе, чтобы столкнуться с недовольным сыном.
— И как это называется? — Том встал с дивана и скрестил на груди руки. — Вот, значит, ты как?
— Не понимаю, о чём ты.
— Я всё видел, не надо только врать!
— И что же ты видел?
— Я заходил туда, — Том кивнул в сторону двери. — Вы были в спальне… и пили вино!
— Я делала ему перевязку.
— Я тебе не верю! Ты специально так с папой, чтобы уехать с этим… папа не мог сделать то, что ты сказала… он не мог, а ты…
— Том, это не так.
— Я тебе не верю! Ненавижу!
Том скрылся в своей спальне, хлопнув дверью, а Элли опустилась на диван. У неё не было ни одной идеи, как всё исправить, но оправдываться она тоже не собиралась. Ей не за что!
Утром Элли успела лишь заметить убегающего в школу Тома, остановить которого у неё не было ни малейшего шанса, как и понять, что с этим делать. Интересно, кто-то уже оказывался в подобной ситуации, или это только ей так повезло? Причём курсы психологии, которые Элли брала и во время учёбы, и повышая квалификацию, оказались абсолютно бесполезными в её случае. Выход ей явно придётся искать самостоятельно, и нет никаких гарантий, что он окажется верным.
Элли умыла Фреда и, взяв его на руки, отправилась в квартиру Харди — пока ребёнок будет пить своё молоко, она вполне успеет сделать перевязку. В офисной комнате было пусто, поэтому первым делом Элли разогрела молоко и, вручив бутылочку Фреду, отправилась на поиски шефа.
— Харди, вы тут? — постучала она в дверь ванной комнаты.
— Миллер? — он с подозрением взглянул на неё через щель приоткрытой двери. — Что-то случилось?
— Я собираюсь поменять вам повязку, и у меня мало времени, поэтому поторопитесь.
Спорить Харди не стал, как не стал и сдерживаться, отыскивая у Элли новые черты работника инквизиции, пока она отрывала пластырь. Как ребёнок, честное слово! Когда всё было закончено, он пробормотал слова благодарности и, застёгивая рубашку, сообщил:
— Вообще-то я собирался сегодня встретиться с Торном в Королевской клинике и планировал, что заодно мне там обработают швы.
— И что вас заставило поменять планы? — опешила Элли.
— Вы.
Элли так и не поняла, что Харди хотел этим сказать. Но, наверное, это было и не столь важно.
— Мойша, ну что, ты уже устроился?
— Нет! Ещё работаю!
Бруклин, 1977
«Жадность фраера сгубила», — эту присказку Лёнчик повторял про себя чуть не каждый раз, сходя с автобуса на Брайтон-бич Авеню и ощупывая карманы — на месте ли кастет и нож-выкидуха. Приезжать сюда на подержанном, но вполне приличном «Линкольне», прикупленном несколько месяцев назад, он не рисковал — машины здесь угоняли, разбирали на запчасти или просто раскурочивали до основания по несколько раз на дню. Тот ещё райончик, куда там нашей Лиговке или Гавани…
Нет, не на это рассчитывал он, когда явился к Саваофу с Мониным наследством. А на что? Что он вообще тогда знал о бизнесе Саваофа? Что тот занимается поставками топлива для городских коммунальных служб и, по слухам, гребёт на этом деле десятки миллионов в год. Вот и разинул рот, дурья башка, на малый кусочек этого сладкого пирога. Ага, keep the pocket wider, как говорится. Чтобы Саваоф с Хоттабычем подпустили его — не друга, не родственника и даже не однофамильца — к волшебным схемам, по которым прописанные в контрактах тысячи превращались в нигде не обозначенные, но вполне реальные миллионы? Хотел красивой жизни? Получи, распишись, кушай — не обляпайся.
Первое время от одного вида главной улицы Брайтон-Бич Лёнчику блевать хотелось. Не дома, а кривые лабазы какие-то с кустарными вывесками а-ля «угар нэпа», над головой громыхают по эстакаде поезда метро, мусор во всех видах — в мешках, бачках, а то и в рассыпку. И во всём этом вонючем изобилии копошатся бездомные в своих драных шапочках и грязнющих варежках. Причем это ещё сравнительно безобидная часть здешней человекообразной фауны… О имперский Невский, о благородно-обшарпанная улица Декабристов с её бетонно-стеклянным Домом быта… О Русская Земля, уже за шеломянем еси…
Впрочем, первоначальная острота ощущений довольно быстро притупилась. Мусор периодически вывозили, нож и кастет ни разу не пришлось доставать из карманов, глаз притерпелся к аляповатой пестроте неказистых вывесок. И хотя Лёнчику здесь по-прежнему не нравилось, но он вынужден был признать, что во всех Штатах не найти, пожалуй, другого такого места, где были бы столь востребованы его умения. Где бы ещё нашлось столько по-советски экономных домохозяек, готовых тащить пришедшую в негодность утварь, от телевизоров до обогревателей и утюгов, в ремонт, а не на помойку? Или задешево прикупить вполне рабочую, а иногда и совсем новую, бытовую технику, которую повадились приносить и отдавать за гроши всякие потные личности с трясущимися ручонками и воспалёнными, бегающими глазками… Лёнчик понимал, что, скорее всего, приторговывает краденым, но это его не смущало. Криминала с его стороны никто не докажет, а что эти клиенты тут же, в двух шагах от его мастерской, обменяют «вашингтоны» на дозу крэка или дешёвой кислоты, а максимум через год сдохнут в сточной канаве — не его проблемы.
Он, конечно, догадывался, что этот аспект его бизнеса приносит ещё один бонус, причем более существенный, чем дополнительный заработок: за полгода работы на Брайтон-бич ему ни разу не нанесли визит местные бандиты, которых здесь называли рэкетирами. Должно быть, эти неуважаемые господа прикинули хрен к носу и скумекали, что с нариков, протоптавших дорожку в «Невские зори», получат навара побольше, чем с мастерового из этих самых «Зорь». Может это, а может, решили не связываться с Саваофом — наверняка ведь имели завязки не только с полицией, а и с муниципалами, и вполне могли знать, что по бумагам «Зори» проходят как одна из точек компании «Savva of Brooklyn». Местные коммерсанты всех этих подробностей, естественно, не ведали и считали, что Лёнчик сумел выстроить какие-то особые отношения с криминалом, как, скажем, доктор Ян Мимозен, в чью клинику бандиты привозили на ремонт своих подстреленных или подрезанных братков, или Сёма Добкис, хозяин автомастерской, куда те же орлы загоняли угнанные тачки на перекраску и перебивку номеров.
Лёнчика за это не осуждали (здесь каждый за себя и выживает как умеет), но держали почтительно-боязливую дистанцию. Его это вполне устраивало — он не хотел становиться своим в этом кругу, здешние люди были ему чужды во всех отношениях, хотя попадались среди них и вполне симпатичные. Например, семейство Наппельбаумов: щуплый вертлявый Изя, его супруга — дородная хохлушка Галя, — невестка Наташа и очаровательная внучка Белочка. Они держали магазин через два дома от Лёниной мастерской и квартировали в комнатах над торговым залом. Раньше Изя был директором универмага в городе Кременчуг и дело свое знал крепко. Магазин «Русский Мишка» был рассчитан не столько на местную публику, сколько на залётных янки, приехавших поглазеть на диких русских в почти естественной среде обитания. Водка, гречка, вобла, икра, сало, ушанки, балалайки, деревянные и плюшевые медведи, сарафаны и кокошники, поддельная гжель и хохлома — обычный ассортимент. Помимо этого был у Изи отдельный «советский» прилавок, с бюстами и портретами Ленина, Дзержинского, Брежнева, Гагарина, красными знаменами и вымпелами, байковыми дамскими панталонами, бюстгальтерами «сто лет Коминтерну», плюс внушительная коллекция значков и плакатов, и даже новенькие бланки партбилетов.
— И откуда ты, Изя, берешь всю эту мандулу? — поинтересовался Лёнчик.
— Это там она мандула, а тут — экзотика. Уходит влет… А за откуда я тебе так скажу: места знать надо. Мой дальний родственник в секретариате компартии США состоит, всё это хозяйство они получают напрямую из Кремля, причем за бесплатно. А я забираю оптом, и с меня ребята имеют свою копеечку, — не преминул похвастаться Изя.
Ленчик уважительно кивнул и выбрал красный вымпел с золотой надписью «Лучшему осеменителю элитных телок».
— Почём?
— Тебе — даром.
— Не пойдёт. — Лёнчик вжал в ладошку Изи пять баксов. — Я не именинник, а ты не Рокфеллер.
— Ну тогда с меня обед. У нас сегодня гефильте фиш и борщ с галушками.
И Лёня начал время от времени столоваться у Наппельбаумов. Готовила Галя отменно, и за порцию вкуснятины Лёня был готов смиренно выслушивать её бурные, но на редкость однообразные монологи. Про видных мужчин, непростительно засидевшихся в холостяках; про отменных невест, живущих вот прямо тут, буквально в двух шагах — нежных и хозяйственных, страстных и преданных. А если кто из невест и с ребёночком, так то не из-за распутства, а из-за того, что некоторые мужья, связавшись с чокнутыми кришнаитами, третий год просветляются в клятой Индии… На этом месте Наташа обычно заливалась краской и вскакивала из-за стола, Изя принимался что-то сердито нашептывать супруге, а Лёнчик молчал в тряпочку, хотя ему было что ответить мадам Наппельбаум. Во-первых, если бы ему вздумалось искать подругу жизни, то уж точно не на Брайтон-бич. Во-вторых, он ещё в ранней юности осознал, что родился однолюбом, то есть пламенно и самозабвенно любил только самого себя. В-третьих, у него уже есть избранница, единственная и неповторимая.
Между вторым и третьим утверждениями не было никакого логического противоречия.
Свою любовь он встретил в пабе «У старого Патрика», куда иногда захаживал выпить пинту-другую настоящего «Гиннеса». Сначала среагировал на звуки «Пятидесяти оттенков зелёного», посмотрел на помост в торце зала, поперхнулся пивом. Прокашлялся, протер глаза, встал, подошел поближе к музыкантам и застыл, раскрыв рот, при виде сильно улучшенной женской версии собственной персоны. Полненькая, белокожая, чуть курносая, с ямочками на щеках, кудри отливают красной медью, даже очки той же модели, что у него… «Ах, какая бы из тебя вышла хорошенькая девочка!» — на протяжении всего его детства умильно причитали мама, тетя Фира, их подружки и даже учительница младших классов Лариса Сергеевна. Маленький Лёнечка злился, пыхтел, краснел, бежал искать утешения у Бабушки, которая единственная никогда не изрекала эту чушь. «А ведь бабы-то были правы, — пронеслось в поехавшей Лёниной голове. — И не просто хорошенькая, а… а богиня».
Богиня, самозабвенно зажмурившись и высунув кончик языка, наяривала на скрипке нечто божественно чумовое и нечеловечески прекрасное. С трудом вернувшись на грешную землю, Лёнчик отошел к стойке.
— Повтори-ка, — сказал он бармену. — Микки, а что за банда сегодня играет?
— «Хитрые зайцы». А что, зацепило?
— Не то слово.
— Дык профессионалы! Днем в консерватории учатся, по вечерам в кабаках подрабатывают.
— Классные ребятишки. А скрипачка — вообще супер. В натуре Яша Хейфец!
Бармен хмыкнул.
— Ты, бро, чё-то попутал, Хейфец у них на клавишах. Или Гурвиц, не помню. А со скрипкой — это чувиха наша до мозга костей. Леони О’Брайан.
— Большое будущее у девочки… Слушай, они ещё долго выступать будут, не в курсе?
Микки посмотрел на часы.
— Минут сорок. В восемь пивной марафон начинается. Останешься? Будут весело.
— Подумаю. На всякий случай сбереги мне местечко.
— Заметано…
Лёня дождался, когда «Зайцы» отыграли на бис, раскланялись и начали собирать инструменты, вскочил на сцену и вручил смущенной Леони перевязанный золотой ленточкой букет.
— Спасибо! Ирисы! Мои любимые. Как вы догадались? — Она перевела взгляд на лицо Лёнчика, и её большие зеленые глаза округлились. — Ой… Кто вы, незнакомец?
— Я теперь и сам не знаю. Поможете разобраться?
Он выглядел испуганным, благоговеющим, колеблющимся и неуверенным в себе. С того момента, как она впервые увидела его на этой сессии, она поняла, что он вернулся с планом, и полностью готов пустить его в ход.
«Это, — сказал он осторожно, — это символ».
Она кивнула. Она приняла его. Она посмотрела на символ, который он поставил между ними. «Это — яблоко», — сказала она.
Он начал раздражаться. — «Да, это — яблоко. Яблоко и есть символ».
В офисе Обри Тайм два кресла были в центре внимания, но в комнате была и другая мебель. Рядом со стульями стояли столики, на которые она положила салфетки, шарики от стресса и другие аксессуары. Когда Кроули вошел в комнату, он подошел прямо к столу рядом со стулом, где он обычно сидел. Он убрал всё с него, аккуратно положив все вещи на пол, в сторону. Затем он поставил стол так, чтобы он стоял перед его стулом, между его и ее собственным.
Тогда он сел. Он смотрел и ждал, чтобы она тоже села. Он взвёл себе импровизированную сцену и ждал, пока его аудитория будет готова.
Сев, она увидела, что он держит яблоко, хотя раньше она его не видела. Он держал его осторожно, как будто оно было драгоценностью или взрывоопасно. Он наблюдал за ним, и как он поставил его на стол между ними. А потом он сказал ей, что это был символ.
«Что оно символизирует?»- спросила она.
«А что всегда символизируют яблоки?» — ответил он.
«Всё может символизировать что угодно», — сказала она.
Он выдохнул. Она расстраивала его, а у него сегодня был плохой темперамент. «Поработайте со мной. Что символизируют яблоки?»
«Кроули, в чем дело?»
«Все вопросы заслуживают ответов, вот во что Вы верите. Что символизируют яблоки?»
Лучшие потребители терапии сами по себе являются терапевтами. Обри Тайм не была исключением. В прошлом она много лет работала со своим собственным терапевтом. В частности, Обри Тайм, как клиент, потратила немало времени, работая над ней, как она говорила, над проблемами контроля. Благодаря своей терапии она выяснила, как эти проблемы контроля сыграли свою роль в выборе профессии. Она чувствовала свой контроль, когда была терапевтом, когда она приглашала других в свой кабинет, когда она могла видеть их, задавать им вопросы и ожидать, что они ответят. Она чувствовала свой контроль, когда была той, кто знал сценарий и устанавливал правила.
Конечно, терапевтическая встреча на самом деле не о сохранении контроля. Это была не её работа — контролировать. Вместо этого большая часть её работы заключалась в том, чтобы отказаться от контроля, чтобы позволить клиенту взять на себя управление до его собственного выздоровления. Она поняла это, она приняла это, и она очень усердно работала, чтобы быть уверенной в том, что сможет стать тем, кем ей нужно быть, чтобы отказаться от своего желания контролировать, когда это служит терапевтическим целям ее клиента.
Это не значит, что ей было легко. Это было сложно. И, как она знала, это означало, что она, как профессионал, больше всего рискует потерпеть неудачу, когда почувствовала, что у неё отобрали контроль.
Вот как она себя чувствовала в этот момент: Кроули отобрал у неё контроль. Ей это не понравилось. Она даже презирала это, и это заставило её насторожиться. Это заставило её насторожиться, потому что, как она знала, это настраивало её профессиональные импульсы против ее собственных личных склонностей. Она понятия не имела, должна ли она на самом деле настаивать на том, чтобы вернуть контроль, или её проблемы с контролем пытались заставить её поверить в это. Кроули оставлял ее полностью отцентрированной.
Он издал шипящий звук, выводя ее из внутреннего допроса и возвращая к настоящему, его собственному замыслу. «Травинка. Яблоки. Работайте со мной».
Она специально хмуро посмотрела на него. — «Знание.»
«Ага.» — Он кивнул, словно говоря, продолжай.
«Знание добра и зла».
Он продолжал кивать.
«Первородный грех.»
«Ага. Ага. Именно. Это именно то, что оно символизирует». — Он кивнул другим способом, более личным, способом, который указывал, что его план, каким бы он ни был, двигался вперед. «А теперь. Скажите мне. Почему?»
«Это Вы мне скажите».
«Скажу. После Вас.»
Она покачала головой. — «Я не понимаю, Кроули.»
«Подыграй мне, Травинка», — сказал он, глядя на нее из-за солнцезащитных очков и выводя всю тяжелую артиллерию, чтобы заставить ее смягчиться. «Я же Вам всегда подыгрываю, так что верните услугу. Только один раз».
Она вздохнула. Она смягчится. Но она не смягчится слишком быстро, потому что это было бы слишком щедро. Она смотрела на него и ждала. Она ждала, пока не увидела, что, судя по его взгляду, он сейчас развалится.
«Оно из Библии», — сказала она без всякой забавы. — «Не ведите себя так, как будто не знаете».
«История с яблоком», — сказал он. Он посмотрел на яблоко между ними, а затем снова посмотрел на нее. — «Расскажите её мне».
«Что?»
«Расскажите. Историю с яблоком, расскажите мне её».
«Вы серьезно?»
«Да-ссссс», — сказал он, и в его голосе было что-то необычное, другое. Это был не его тон, а что-то еще, что-то более глубокое, как будто это было то, что она не слышала, а могла просто чувствовать. Это было то, что заставило её все нерешенные проблемы с контролем кричать, что она не должна позволять ему управлять ею, а также заставило её уверенно игнорировать их.
«Эдемский сад», — сказала она ровно и тихо, пока Кроули слушал. Пока она говорила, он наклонил голову в сторону, как будто угол помог ему сосредоточиться на ней разом. — «Адам и Ева управляли этим местом. Они назвали всех животных. Бог сказал им, что они могут брать всё, что хотят, кроме одного дерева. Они не должны есть фрукты с дерева знаний. Но Ева все равно пошла и съела, а потом заставила и Адама тоже. И Бог выпнул их».
Челюсть Кроули ослабла. Его лоб твердо нахмурился. Она не могла догадаться, как выглядят его глаза за этими очками.
«Вы …» — начал он. Он остановился. Он начал снова. — «Вы кое-что забыли.»
«Правда?»
«Да, я бы сказал, что да», — сказал он, решительно кивая. Его голос был низким, как будто он не мог решить, должно быть ли ему весело или обидно. — «Кое-что важное.»
«Хм», — сказала она, изучая его лицо, исследуя память, пытаясь вспомнить, что же она забыла.
Ему стало невтерпеж. Он дотянулся до лица и сорвал солнцезащитные очки. Он смотрел на нее широко раскрытыми глазами.
О, — подумала она. Ой. Вот дерьмо. Она думала это, потому что мгновенно ей показалось, что она поняла.
Она поняла, что он имел в виду. Действительно, она забыла кое-что важное в истории, кое-то очень важное. Она забыла змея. История не может быть рассказана правильно, не без змея. Но это было не всё, что она поняла в этот момент, когда Кроули многозначительно смотрел на нее — по крайней мере, всё, что, как она думала, она поняла.
Мгновенно, когда Кроули целенаправленно уставился на нее, у нее вспыхнуло озарение или то, что она восприняла как озарение, в форме воображаемых представлений. Она представила, что увидела маленького ребенка, маленького мальчика, которым пренебрегала или оскорбляла его родная семья, у которого была странная болезнь глаз и иронический дефект речи. Она представила, что этому маленькому ребенку дают книгу, Библию или, возможно, детскую Библию с большими иллюстрациями, и ему говорят, что это слово Божье, истина, единственный источник морали и добра. Она представила, как этот ребенок ищет на своих страницах любое лицо, с которым он может идентифицировать себя, в котором он может видеть себя, и находит только одно, только змея, только злобное ползучее существо, которое, предположительно, разрушило рай.
Она представила себе, как этот мальчик превращается в подростка, сердитого, напуганного и одинокого, склоняясь к этому отождествлению с изначальным искусителем человечества. Она вообразила его, когда ему было восемнадцать, или, может быть, раньше, или, может быть, позже, когда он нашел татуировщика и настоял на том, чтобы змея постоянно рисовалась на его лице, прямо на виске, так что даже когда его глаза были скрыты, он мог показать своё настойчивое восстание в мире. Он мог спрятаться за подлостью, он мог быть в безопасности таким образом. Он мог сделать себя змеем, тем самым змеем, и через это быть защищенным.
Она вообразила всё это. Она представила это на Кроули, на его прошлом. Мгновенно, она почувствовала пряди паутины в своем разуме, те, которые были плохо выровнены и непонятны, в отношении её понимания Кроули, приобретающие новую форму, новый порядок, целостную картину.
Вот, подумала она, это всё, чего ей не хватало. Это было всё, что она не понимала. Это объясняло его личные шутки, это объясняло его постоянные намеки на Библию, это объясняло, почему он иногда называл людей человеками. Это объяснило его целиком, подумала она. Это решило загадку разбитого существа перед ней, которая так долго смущала ее. Она дала ей кусочки, в которых она нуждалась, чтобы преодолеть его сопротивление.
Вот что она подумала в тот момент, когда Кроули уставился на нее своими настойчивыми глазами.
«Вы правы. Правы.» — Теперь ее голос был тихим, успокаивающим. Потому что она понимала или думала, что понимает. Она снова почувствовала контроль. — «Я забыла змея. Там был змей. Змей искусил Еву. Вот почему она съела яблоко».
«Да», — сказал он. Он кивнул. Он сломал зрительный контакт. Он откинулся на спинку сиденья. Он казался более спокойным, но не довольным. — «Такова история».
Она немного подождала, чтобы он успокоился, чтобы она успокоилась, а затем сказала: «Ого». Она сказала это, потому что она говорила это раньше в значимых моментах. Она знала, что он поймет это. Это означало, что она поняла. Это означало, что она слушала. «Я… спасибо. Спасибо за—»
«Что бы Вы сделали?» — Она снова была у него под прицелом.
«Что?»
«Если бы Вы были там. Что бы Вы сделали?»
«Ну, я бы съела яблоко».
«Конечно, съела бы!» — он фыркнул со смеху, и она с удовлетворением увидела улыбку в его глазах. — «Я бы ни за что не усомнился в этом. Но это не то, что я имел в виду. Что бы Вы сделали, если бы были змеем?»
«Змеем?» — повторила она, давая себе шанс подумать.
«Ага», — сказал он.
С того момента, как они впервые встретились, Энтони Кроули проверял ее. Большинство из этих проверок, по ее профессиональному мнению, были полной ерундой. Здесь он снова её проверяет. Но в этот раз, подумала она, он нашел проверку, которая действительно имела значение. Он нашел испытание, которое она действительно хотела пройти.
Теперь она понимала, что Кроули отождествляется со змеем Эдема. И если она могла идентифицировать себя со змеем Эдема, то это означало, что она могла идентифицировать себя с ним.
Она не будет лгать ему. Кроули дал ей сегодня кое-то ценное, и она не уничтожит это ложью. Она хотела пройти это испытание, но она хотела сделать это достоверно, искренне, честно.
Она хотела его заслужить.
«Если честно?» — Она постучала пальцами по подлокотнику. -«Я бы взорвала стену».
Его лицо растянулось в улыбке, широкой, удивленной, ласковой. Она прошла, она знала это.
«Правда?» — сказал он.
«Мне всегда казалось довольно нелепым иметь гигантскую стену. И, если взорвать её, будет невозможно удержать Адама и Еву. Они смогут делать всё, что захотят».
«Динамита пока нет, и имеется охранник», — сказал он. Она по его глазам видела: она его изрядно повеселила. — «Всё, что имеется — это дерево и яблоки. Что бы Вы сделали?»
«То же, что и в истории, разумеется. Дала бы им яблоко». — Она пожала плечами.
«Даже если они не понимают, на что подписываются?»
Она снова пожала плечами.
«Даже если нельзя спросить их, действительно ли они этого хотят?»
Она пожала плечами в третий раз. — «Какой смысл жить, если ты ничего не понимаешь?»
Она была удовлетворена тем, насколько открытой была его улыбка. Он был здесь, с ней, и он казался счастливым. Он потянулся к яблоку, взял его и начал вертеть в руках. «Хорошо», сказал он. — «Итак, значит, мы договорились».
«Конечно.» — Она улыбнулась.
«Основные правила.»
«Что?»
«В следующий раз». — Теперь он кивнул. Он уселся с более мрачным выражением лица. — «Я буду с Вами честен. В следующий раз. Итак, давайте установим основные правила, как всё пройдет».
«Хорошо, согласна».
«Это может быть неприятно», — предупредил он.
«Я приму истину», — сказала она.
«Нет, только без этого». — Он бросил на нее дружеский взгляд. — «Начнешь выдавать себя за Джека Николсона — я всё отменю».
«Ладно, ладно.»
«И помните, Вы всегда можете убежать», — сказал он.
«Я не стану.»
«Не обещайте.» — Он внимательно посмотрел на нее. «На этот раз. Не делайте этого обещания».
«Ладно, хорошо.»
«И, если вы все-таки убежите, ждите столько, сколько хотите, прежде чем вернуться».
«Это мой офис, Кроули».
«Непредвиденные обстоятельства, просто на случай непредвиденных обстоятельств». — Он начал перебрасывать яблоко из одной руки в другую. — «Если Вы убежите, ждите сколько хотите, и я буду здесь, когда Вы вернетесь». — Что-то сложное прошлось по его лицу. Он снова подбросил яблоко. — «Я уйду, если Вы меня попросите. Это я Вам обещаю. Но я не уйду, если Вы не попросите».
«Вы относитесь к этому очень серьезно».
Он посмотрел на нее. — «Я пытаюсь поступить правильно».
Она не знала, что это значит, не совсем. Но она подумала о подарке, который он дал ей сегодня, или думал, что подарил ей, и она решила, что понимает его лучше, чем когда-либо прежде. Она кивнула. «Спасибо, что доверяете мне».
«Пока не благодарите», — сказал он, снова предупреждая, но в этом предупреждении была мягкость. Казалось, он вспомнил про яблоко, и протянул его. «Хотите?» — спросил он.
«Нет, но спасибо».
Им потребовался весь оставшийся час, чтобы выработать основные правила, которые Кроули счел приемлемыми. Через некоторое время Кроули сам съел яблоко.
Пришлось вытаскивать Очена из-под лестницы за руку и дальше тоже вести за руку, как ребенка. Войта не слишком хорошо запомнил дорогу к «Ржаной пампушке» по узким улочкам и дворикам университета, но глаза привыкли к темноте, и он сумел повторить путь, которым несколько дней назад прошел дважды. Кое-где на землю падал тусклый свет из слюдяных окон, в стороне дома Глаголена и других богатых домов брезжил свет поярче – наверное, от фонарей над дверьми. И впереди, в стороне северных ворот, тоже поднимался столб света – должно быть, привратная стража жгла факелы.
– Сорван и Трехпалый хотели задержать стрелков, – бормотал запыхавшийся Очен, – но их было слишком много. Меня они не заметили, я спрятался в тени…
– Как всегда, отсиделся в безопасном месте?
– Это были мрачуны, я бы все равно ничем не помог, – безо всякого раскаянья выдохнул Очен.
– Удобно: ничего не уметь, чтобы в случае чего не высовываться.
Нет, не факелы привратной стражи горели у северных ворот – Войта понял это за несколько кварталов оттуда, по стойкому запаху гари, тянувшемуся по улочкам. Догорал трактир «Ржаная пампушка», и водой его поливали только для того, чтобы огонь не перекинулся на соседний постоялый двор. Впрочем, огня уже не было – лишь полыхавшие жаром угли и тяжелые головни балок. Обломки черепицы появились под ногами шагов за пятьдесят до пожарища – сильно, видать, горело… К запаху гари примешивался стойкий запах горелого мяса.
На подходе к трактиру, освещенный мерцающим светом догоравших углей, раскинув руки лежал Весноватый с тремя стрелами в груди. Ближе к порогу, головой вперед валялось еще одно обгорелое тело – будто человек споткнулся и упал, выскочив за дверь. Войта посмотрел по сторонам – стреляли, должно быть, с надвратной башни. А может и от ворот, не таясь.
Ведра с водой по цепочке передавали от колодца на постоялом дворе, но уже без особенного рвения; вокруг, размахивая руками, туда-сюда сновал круглобокий человечек и призывал не бросать начатого, потому что «опять полыхнет». Наверное, это был хозяин постоялого двора.
Хозяин трактира и трое гостивших у него чудотворов остались в живых – обожженные, закутанные в тряпье, они сидели на земле, в дальнем углу постоялого двора. Снаружи обе двери трактира кто-то подпер клиньями, и когда полыхнуло – а вспыхнул деревянный трактир как факел – слишком долго выламывали тяжелые рамы окон. А когда выломали, наткнулись на стрелы из темноты. Спаслись те, кто уходил через заднюю дверь, до дворика стрелы не доставали, но и выбраться оттуда было непросто. И живых, не успевших выбраться, и убитых под окнами и в дверях, накрыла рухнувшая вскоре крыша.
Чудотворов в Храсте не жаловали, а потому снять комнату для погорельцев оказалось непросто. Деньги были только у Войты, но их вполне хватило бы и на съем постоялого двора целиком, однако хозяин заартачился, опасаясь, что и его подожгут, и, после долгих мытарств и уговоров, удалось снять единственную комнатушку на всех – одну из десятка над грязным кабаком, куда продажные девки водили своих возлюбленных. Комнатка кишела клопами, воняла мочой и портянками, и половину ее занимал широкий дощатый топчан, кой-как прикрытый засаленным тюфяком.
С рассветом, едва откроются ворота, собирались уехать, Войта договорился с перевозчиком – Очен даже на такую малость был неспособен. Впрочем, он кое-что понимал в мазях, а потому остался перевязывать обожженных товарищей.
Часа через полтора примерно их убежище нашел Драго Достославлен, разодетый в пух и прах, сияя пуговицами на рубашке, а потому выглядевший в грязной комнатенке странно и фальшиво. И так же фальшиво потрясавший кулаками.
– Мы отомстим! Подлость будет наказана! Мы не оставим здесь камня на камне!
– Здесь одних только студентов больше, чем жителей в Славлене, – заметил Войта. – Включая женщин и детей.
– Зато все они чудотворы! – воскликнул Достославлен.
– У мрачунов армия, деньги, пушки. И наемники – тоже чудотворы.
– Ничего! Теперь никто не усомнится в необходимости движения объединения, теперь чудотворы всего Обитаемого мира будут на нашей стороне! И армия Славлены скоро станет самой сильной армией не только в Северских землях!
Если бы слова эти не были так ненатурально выспренни, Войта мог бы с ними согласиться – в части того, что совершенное мрачунами толкнет чудотворов Обитаемого мира на сторону Славлены.
– И я знаю по меньшей мере одного чудотвора, которого эта подлость отвратила от службы мрачунам, – высокопарно продолжал Достославлен. – Но этот чудотвор стоит сотни других чудотворов! Войта Воен, я искренне рад, что ты теперь с нами.
Искренности в его голосе не ощущалось, и Войту перекосило. Хвала Предвечному, Достославлен вскоре ушел, оставив товарищам еды и вина, – видно, побрезговал ночевать в клоповнике.
Войта сидел на полу, под маленьким окошком, больше напоминавшем отдушину, и думал о той силе, что поднимает масло по фитилю и позволяет гореть язычку пламени, не касаясь поверхности масла в лампаде. Спать Войта не хотел – привык ложиться поздно, в соответствии привычкам мрачуна Глаголена. Масло воняло, лампада чадила – над огоньком поднималась струйка черного дыма и расплывалась в темноте. Почему, вопреки закону всемирного тяготения, масло поднимается по фитилю вверх?
Глаголен прав, жизнь конечна – и коротка. Ее не хватит, чтобы найти ответы на все вопросы. Глаголен прав – глупо самому искать ответы на все вопросы.
От тоски Войта по-собачьи свернулся в клубок на полу и попытался уснуть. Закрыл глаза, чтобы не видеть огонек на кончике фитиля. Спать от этого не захотелось. Это по мягкой постели тоска, по теплому флигелю, по обедам с переменой блюд и чистой купальне. Ерунда, в Славлене у него дом, пусть и без купальни. Вполне теплый и просторный. И перемены блюд за обедом Войта как правило не замечал – и ее отсутствия не заметит тоже.
И как клопы пролезают между полом и телом, прижатым к полу? На руке вспыхнула первая дорожка из волдырей, вскоре появилась вторая. Говорят, если не чесаться, то укусов и не заметишь, – врут.
Даже если Глаголен подслушал разговор на галерее, он бы все равно не успел так быстро организовать убийство и поджог. Глаголен, в отличие от Достославлена, не дурак, он всегда знал, чем Войта ответит на любое его слово. Так неужели он не догадался, что́ Войта сделает после убийства чудотворов в зале совета? Тогда почему не ударил в стрелков? Удар мрачуна отличается от удара чудотвора, но выведет из строя любого человека или другого мрачуна еще верней. Почему никто в зале не ударил в стрелков? Будто знали, что опасность никому, кроме чудотворов, не грозит. И Глаголен будто знал…
– Очен, а чего это ты вздумал изучать чудовищ Исподнего мира? – спросил Войта и сел, до крови царапая искусанные руки.
– Литипа привез из Вид дневники одного отшельника… – ответил Очен, почесываясь, – который прожил много лет рядом с логовом многоглавого змея. И… В общем, многоглавый змей обладает высшей мудростью. Он свободно проникает сквозь границу миров, видит прошлое, настоящее и будущее во всей полноте.
– Змей сам поведал об этом отшельнику? – усмехнулся Войта.
– Можно сказать и так, – Очен пожал плечами.
– А вдруг змей прихвастнул? Цену себе набивал…
– Ты не понимаешь. Концепция созерцания идей позволяет проникать мыслью в сознание змея…
– По-моему, это полная чушь. Метафизика. Ты хоть раз в жизни видел многоглавого змея?
– Да. И не один. В семи лигах от Славлены, в непроходимых болотах, есть место, где многоглавые змеи пересекают границу миров.
– Даже не знаю, сколько хлебного вина нужно выпить, чтобы увидеть многоглавого змея… – зевнул Войта. – И как? Тебе удалось проникнуть мыслью в его сознание?
– Разумеется, нет. Чтобы это стало возможным, нужны годы.
Войта покивал.
Как признавалась она сама себе много позже, поняла она это раньше – но тогда не поверила своим чувствам, отогнала крамольную мысль, наступила на горло своей собственной песне.
На материке Анечке не слишком часто приходилось встречать модифицированных зоогибридов, или моро, или звероидов…как только их не называли! Там, на благоустроенных, лояльных к человеку с его вечными ошибками, центральных территориях зверогиброиды оставались лишь экзотическим проявлением очередной победы науки над силами природы. Для них практически не было там работы, и их суперспособности – к анализу ли, к физической ли работе, любые разные другие прочие – не находили там применения, а следовательно, растрачивались впустую.
Иное дело – фронтир. Здесь всегда нужны были крепкие мускулы, быстрые ноги, крылья и плавники, немедленные решения и чудовищная выносливость, физическая и ментальная. Для этого ультраанималов и создавали десятилетия назад, подстегивая механизмы эволюции на протяжении считанных поколений. Пока, разумеется, рано было говорить о том, чтобы полностью избавиться от влияния атавистических стремлений, от роли животных инстинктов в поведении этих принудительно модифицированных до уровня разумности существ. Однако и те достижения генетической инженерии, селекции и бодимодификации, которые имелись на сей день, превращали гиброидов в новую движущую силу прогресса, которая позволяла объединенному со своими младшими по эволюционному древу братьями человечеству глубже заглянуть в тайны континентов, океана и атмосферы.
Здесь, в Арктике, зверо- (и не только) гиброиды встречались на каждом шагу. Модификанты-тюлени помогали рыбакам присматривать за рыбными и устричными фермами; измененные потомки китообразных занимались добычей головоногих моллюсков и выпасом тучных стад безмозглых собратьев, стеллеровых коров и ламантинов; авиантисы, происходившие от крупных морских птиц, без устали резали небо на ломтики острыми кромками крыльев, наблюдая за погодой и морскими течениями.
Отношения с измененными складывались у Анечки по-разному. В команде «Академика Хоффмана» было несколько гиброидов. С несколькими из них она встречалась лишь мельком, на бегу, кое-кого – вот как могучего старого моржа, занимавшегося мелким ремонтом судового корпуса – видела лишь издали.
Здесь, на судне, у анималов был целый свой кубрик. Времена, когда их просто селили без особых удобств в трюме, давно и, к счастью, быстро прошли. Люди научились относиться к своим детищам с должным уважением; изначально созданные как рабочие-помощники, гиброиды счастливо избежали участи чернокожих рабов, которых с теми же целями внедряли в цивилизованное проевропейское сообщество совсем недавно – ещё каких-то три столетия назад.
В кубрике, впрочем, жили не все нечеловеческие члены команды научного судна.
Обнаружила это Анечка случайно – и при не самых приятных для себя самой обстоятельствах.
В первые еще дни, когда «Академик» стоял еще на якоре в бухте Рейкьявика, Анечка под присмотром Умкыра, которого знала тогда ещё совсем плохо, и больше боялась, нежели уважала, отрабатывала технику погружения с аквалангом. Оказалось, что весь ее предыдущий опыт – в бассейнах и на мелководье – малопригоден при работе в открытом море. Снова и снова, прокачивая навык, доводя до автоматизма предписанную алгоритмом последовательность действий, Анечка бултыхалась с круглого борта «зодиака» спиной вперед в тёмные воды Атлантики, опускалась вдоль леера на нужную глубину, находила нужный предмет или выполняла одно из заданий, которыми произвольно, на своё усмотрение, засыпал её строгий инструктор в лице Умкыра.
Постепенно получаться у неё стало всё лучше – с каждым следующим погружением.
Гордая этой мыслью, она вдруг едва не утонула – потому что кто-то подплыл к ней со спины и тяжко прижался всем мощным телом, мягко подталкивая на глубину.
Анечка рванулась, нашарила на поясе нож, потащила его из ножен, одновременно разворачиваясь всем телом. Её окутал липким холодным коконом неизмеримый ужас. Акула! Неужели акула!… Сердце выпрыгивало из груди, стало нечем дышать, глаза застила багровая пелена паники.
Наконец ей удалось повернуться лицом к опасности.
В лицо ей, широко раскрыв многозубую, как у крокодила, пасть, хохотал самец-афалина. Тело его крест-накрест пересекали ремни сбруи, усеянные подвесами, карабинами и подсумками с инструментами. То, что это именно самец, видно было невооруженным глазом; мало того – это еще и чувствовалось, потому что основной признак половой принадлежности дельфина твёрдо упирался Анечке аккурат чуть пониже живота. «Не врут насчёт того, что там у них кость», – внезапно, без всякой связи с происходящим, подумала Анечка, и ей стало стыдно собственных мыслей. Вид у афалины, меж тем, был настолько довольный, что было удивительно, что он сам себе ещё не зааплодировал плавниками.
Анечка вспомнила, наконец, как дышать. Продула нос, увеличила на несколько секунд подачу кислорода. В голове прояснилось.
— Меня зовут Константин, – представился афалина по гидрофону. И, прежде, чем Анечка прижала к горлу тангенту ларингофона, чтобы сделать то же самое, дельфин с типично дельфиньей непосредственностью предложил: – Хочешь секса?
Анечка подавилась ответом.
— Анна Николаевна! – проскрежетал в ухо бас урсога. – У вас там всё нормально? У меня в инфравизоре рядом с вами какая-то селёдка ощивается!..
— Селёдку в инфравизор не видно, – обиделся Константин. – Это я ошиваюсь. Предлагаю даме помощь и своё расположение.
— Анечка, держитесь подальше от этого ловеласа! – сказали с поверхности.
— Я очень постараюсь, – ответила Анечка.
Константин тем временем снова приник к ней всем своим трехметровым телом и принялся ожесточенно тереться животом о её живот. Анечка почувствовала у себя между бедер упругое движение.
— Фу, Константин! – возмущенно закричала она и принялась перехватывать леер, идя на подъем.
Дельфин не отставал, пристраиваясь то спереди, то сбоку, то сзади, и Анечка, содрогаясь от отвращения, не могла нарадоваться, что гидрокостюм на ней с кевларовой нитью, противоакулий – не то настырный афалина, чего доброго, и правда попытался бы её осеменить.
В момент, когда её голова пробила поверхность, и Анечка нос к носу столкнулась с обеспокоенно вглядывающимся в глубину Умкыром, море вокруг нее вскипело нитями и сгустками люминесцентно-белесоватого цвета. Анечка оказалась в центре облака жемчужного сияния.
— Ой, – по-детски сказала она. – Надо же, как красиво!..
Рядом высунулось из воды предовольное рыло Константина.
— О-о, это было божественно! — зачирикал-защёлкал он, вращая глазами. – О нимфа! Наяда! Посейдонова дочь!..
— Плавники убрал, – очень скучным голосом сказал Умкыр, разглядывая черные, сантиметров по пятнадцать каждый, когти на собственной лапе. На дельфина он не глядел.
Константин послушно убрал плавники. На всякий случай отплыл метров на пять – от Анечки и (в особенности) от «зодиака» с заскучавшим в нем урсогом.
— Значит, так, – всё так же негромко продолжил Умкыр. – Ещё раз попробуешь повторить свою выходку, и…
– Да-да? – заинтересованно приподнялся из воды афалина.
– …и я тобой позавтракаю, – закончил, не повышая голоса, Умкыр. – Всё.
Настал черед Константина поскучнеть.
— Да я же… Это ведь… Ну, от чистого, тэ-эсзть, эээ…
— Сердца? – участливо помогла Анечка.
– Да-да, именно… Одним словом – больше не повторится!
И Константин без всплеска погрузился хвостом вперед в пучину.
— Спасибо, – сказала Анечка урсогу. Тот молча сидел в лодке. Потом протянул ей лапу и рывком вынул из воды.
— Хам, – сказал, чуть разведя лапами, словно извинялся за весь нечеловеческий род.
Анечка засмеялась. Не над словами зверогиброида, а вовсе даже – вообще ни над чем. Просто – захотелось. Захотелось смеяться.
Вот тогда-то она и почувствовала к огромному медведю огромное же расположение души и – к чему лукавить? – молодого своего девичьего тела.
Анечке надо было прямо-таки срочно с кем-нибудь обо всём этом поговорить.
***
— Сама же понимаешь, – говорил Анечке однажды вечером, провожая за горизонт неяркий солнечный диск и любуясь россыпями бликов на мелкой забортной волне, старенький моторист дядя Петя, который, по слухам, мог починить что угодно – от водородного мопедного движка до настоящего прямоточника с корабля Дальнего Поиска. Он громко сопел кривой матросской трубкой и пускал в темнеющее небо клубы едко пахнущего дыма. – Экспедиция долгая, развлекаться на борту особенно нечем, семейные пары редко когда вместе оказываются… Вот и цветет черт-те что, сплошной разврат да гоморра, особливо в последнее богомерзкое время, тьфу!
Анечка слушала его с непреувеличенным вниманием, как и всегда. Отчего-то из всей пестрой команды «Академика» и разношерстной группы научников Анечка его одного выбрала своим доверенным лицом и исповедником, поверяя ему самые сокровенные свои мысли. Что было тому причиной, не знала даже она сама. Быть может, почтенный возраст, когда накоплен уже преизрядный житейский опыт, но не наступила еще дряхлость тела, а главное – ума; а может быть, спокойная рассудительность, которую в просторечьи назыают мудростью, что светилась в его выцветших за прожитые годы бледно-голубых глазах под кустистыми бровями старика.
— А вы, дядя Петя, разве верующий? – спросила Анечка.
— Станешь тут верующим, когда наука такие чудеса творит, – проворчал тот. – И раньше-то невесть что понавыдумали, прям как в той припевке старинной: «Из Москвы пришла печать девок на` девок венчать!..». Да ладно бы девок, так ведь и мужики туда же!..
Старик снова смачно плюнул за борт.
— Так что я… такого… еще пацаном насмотрелся. Привык. Теперь уже и без особого омерзения на все эти дела смотрю. А что до звериков… Это уж точно не более противоестественно, чем мужикам с мужиками, ну, знаешь…
— Я понимаю, что вы имеете в виду, Пётр Семёнович, – зардевшись, медленно сказала Анечка. Старик тоже явно выглядел смущённым: ещё бы, наговорил тут при девице…всякого. – Я взрослая уже. Знаю, откуда дети берутся. И откуда не берутся – тоже знаю. Только тут не в детях же дело.
Старик взвился:
— А тебе-то как раз и надо – детей рожать, пока молодая! А не ждать, пока родишь медвежонка…этому! Потому что не родишь никого и никогда!..
— Ну, наука-то на месте не стоит, – пожала плечиками Анечка. – Кто знает… Может, и медведика рожу. Или троих.
— Анна, не пори ерунды! – погрозил узловатым пальцем старик. – Любови все эти, моркови, понимаешь… Крутить – крути, сейчас время такое, что тебе и слова никто не скажет. Но на перспективу-то, на перспективу – головой думай! Ищи себе хлопца хорошего, с генкартой сертифицированной и плодовитостью подтвержденной. Ищи! А то ведь так и повымрете – с медведями своими в обнимку, да с собаками, да с моржами, да бог его ещё знает с кем, прости господи!
Помолчали, обижено и насуплено.
— И где же мне такого парня найти-то прикажете, дядя Петя? – спросила потом Анечка, и горькая нотка, промелькнувшая в ее негромком голосе, задела старого моториста тем сильнее, что он и без того уже раскаивался в резкости своих слов, не сомневаясь, впрочем не на миг в истинности их смысла.
— А тут уж сама смотри. Чи на борту, чи среди саможорцев этих… Всё одно лучше, чем с животинами любови всякие там крутить!..
«Кому как», – подумала с внезапной злостью Анечка.
— Это ведь не из-за того, Пётр Семёнович, что люди для меня плохи, – вслух сказала она, – совсем не из-за этого.
— А из-за чего тогда? – насупившись и не глядя на нее, спросил старик.
— Просто он очень хороший.
Сказала – и не смогла сдержать счастливой улыбки. Дядя Петя похмурился-похмурился было, кусая вислый, желтый от табака ус, да потом и сам разулыбался в ответ, так заразительна и озорна была улыбка на курносом и веснушчатом анечкином лице.
«Изнутри девка светится», – подумал «дед». – «Ох, беда, беда… Пропала, как есть пропала девка!..»
Но на душе у него отчего-то было не только тревожно, но и светло.