«Основные правила», — сказала она, как только он сел.
«Для чего?» — он спросил. Он снова сидел, и это её тревожило. Ему было не комфортно.
«Для всего», — сказала она, обводя широким жестом комнату. — «Всего этого.»
«Ага», — сказал он и кивнул. Он понял. Ей показалось, что она видела, как он начал откидываться назад, чтобы растянуться поудобней, но затем он остановился. — «Что у Вас на уме?»
«Давайте лучше начнем с вас», — сказала она, потому что она ожидала этого ответа. Кроме того, она не была уверена. Она не была уверена, что он скажет, какие основные правила ему понадобятся или сочтет приемлемыми, как будет различаться динамика между ними или совпадать. Она чувствовала себя неподготовленной, ненавидела чувствовать неподготовленность и старалась скрыть это.
«Теперь, когда я знаю то, что знаю…» — она запнулась. Она была раздражена из-за того, что впала в эвфемизм, и она была также раздражена тем, что не могла заставить себя перефразировать. — «Есть ли что-то, что Вам от меня нужно, по-Вашему?»
«Ну», — сказал он слишком быстро для кого-то, кто всерьез отнесся к ее вопросу. — «Экзорцизм отменяется».
Она мрачно посмотрела на него.
«Он даже не работает на этом теле, но меня очень раздражает».
«Вы превращаете ситуацию в шутку», — сказала она.
«Вовсе нет», — сказал он, вздохнув, таким способом, который означал, я шутил, но сейчас прекращу. Снова она увидела, как он немного дернулся, как будто он хотел растянуться, но остановился. — «Никакой святой воды. Не приносите сюда святую воду».
Он больше не шутил, но слова заставили её засмеяться. Обри Тайм была не из тех, кто когда-либо профессионально или лично обращался со святой водой. — «Думаю, что справлюсь».
«Я серьезно», — сказал он, и по тону это было ясно.
«Хорошо. Ладно.» — так что это тоже нужно записать: святая вода существует и к ней серьезно относятся. — «Что еще?»
Он постучал пальцами по подлокотнику кресла. Он перебрал коллекцию лиц, которые означали я думаю. — «О — не используйте его имя».
«У… У Него есть имя?»
«Ась?»
«Я не знала, что у Него вообще есть имя».
«Конечно, у него есть имя! У кого нет имени?»
«Я думала — у него нет». — Она недоумевала. Он выглядел раздраженным. — «Итак, как мне Его называть?»
«Неважно, только не его именем. Нечистый, Принц Тьмы, Большой Засранец, как Вам угодно».
«Погодите.»
«Что?»
«Вы говорите о…» — Она указала вниз. «Нём?»
Теперь он выглядел недоуменно. — «А о ком Вы…?»
Она указала вверх. Кроули проследил за её пальцем, и затем прошипел: «О, да ради Земли». Он поднял очки достаточно, чтобы потереть глаза, и покачал головой. — «Нет, Травинка. У Неё тоже есть имя, но не думаю, что Вы его знаете.
«У Неё?»
«Угу.»
«Серьёзно. У Неё?»
«Ага.»
«Хм.» — Обри Тайм подумала об этом. А потом она подумала об этом еще немного. Она обнаружила, что ей есть над чем подумать, особенно в рамках ее профессиональных способностей. — «Вы действительно работали с Фрейдом, да?»
«Не смейте», — предупредил он, хмуро глядя на нее. Но по-дружески. — «Основные правила.»
«Хорошо.» — Она приняла это. Она поняла это. Она вообще не должна была игнорировать этот вопрос, признала она. — «Ладно. Давайте вернемся. Что-нибудь еще?»
Он пожал плечами. Он отвел взгляд, затем повернулся и посмотрел на нее. Он очень ясно дал понять, что смотрит на нее.
«У Вас всё хорошо?» — спросил он. Он спросил это, как обеспокоенный друг, но он не был ее обеспокоенным другом. Он был её клиентом. Он спросил, как будто она не в порядке, как если бы она сказала ему, что не в порядке. Но она не посмеет.
«Спасибо за беспокойство», — сказала она и улыбнулась. Она сказала это как профессионал и улыбнулась как профессионал, потому что это было то, чем она была. — «Какие-нибудь ещё основные правила нужны?»
«Хм», — сказал он, задумчиво и недовольно. Он все еще смотрел на нее. Он выглядел не так, как будто он осуждал ее, но как будто он выносил о ней суждения. Ей не это понравилось. — «Как дерево?»
Конечно, он спрашивал о дереве. Конечно. Дерево чертовски раздражало её. Обри Тайм не заботило дерево. Она не заботилась о растениях, ни в профессиональном, ни в личном плане, и ей было неинтересно пытаться сохранить в живых такие вещи, как деревья, цветы и лоза. Это дерево, в частности, было как профессиональной, так и личной неприятностью. По ее мнению, это было дерево Азирафеля, а не ее. Если Кроули думает точно так же, ей здорово достанется, когда она неизбежно убьёт его, и потребуется тяжелая работа, чтобы превратить это в терапевтически ценный для него опыт.
«По-моему, с ним всё хорошо», — просто сказала она.
«Было бы лучше, если бы Вы пододвинули его к окну», — сказал он, и он даже указал на окно, как будто ей нужно было напомнить о том, где оно находится. — «Там, где оно сейчас, недостаточно солнечного света».
Это напомнило ей, что он садовник, что ему нравятся растения. Она знала, что он держит у себя сад, и она знала, что он очень гордился им. Она знала, как он гордился им, потому что он никогда не упоминал его, не оскорбив.
«Я запомню», — сказала она, подавляя желание вышвырнуть это чертово дерево в окно. — «Вернемся к нашим основным правилам …»
«Просто, знаете, я чувствую за него ответственность», — сказал он.
Она хотела, чтобы он заткнулся о проклятом дереве. Она хотела, чтобы он отошел от темы. Она также хотела вернуться к основным правилам, потому что ей предстояло упомянуть несколько важных тем. Но, более того, она хотела понять, почему он только что перебил ее, чтобы сказать это. Кроули, она хорошо знала к этому моменту, почти никогда не принимал ответственность ни за что.
«Оно ведь такое из-за меня, да?» — продолжал он. Он наклонил голову в сторону, и он всё еще смотрел на нее, и она так раздражалась, потому что он все еще сидел и не растянулся. — «Я сделал это с ним. Ответственность — моя. Я несу ответственность за него».
Обри Тайм знала свою работу. Она точно знала, как ей следует реагировать на то, что он говорил. Она знала, какие именно терапевтические действия нужно предпринять, учитывая то, что он только что сказал, учитывая то, как он подчеркнул слова моя и несу. Она знала, что она должна была сказать: Вы не о дереве говорите, Кроули, верно? Она должна поставить его на место. Она должна заставить его признать, что он говорил завуалированно. Но она этого не сделает. Она не задаст этот вопрос. Потому что тогда, она подозревала, он поставит её на место, а она не могла этого допустить.
«Мое дерево», — сказала она. «Моя ответственность.»
Он не ответил, кроме глухого цок, который он издал языком. По крайней мере, он, наконец, немного опустился на сиденье в полулежачее состояние. — «Говорите мне свои основные правила, Обри Тайм».
Она сделала паузу, чтобы сделать глубокий вдох. Она на мгновение закрыла глаза, чтобы взять карточку, на которой было написано Чертово Дерево, и положить её туда, где ей место, в её карточном каталоге, и закрыть её, хорошо и плотненько, где она не будет попадаться ей на глаза, пока у неё не найдется времени и энергии, чтобы справиться с ней. После десяти лет опыта она была в этом хороша. Она могла сделать это быстро, едва выглядела так, будто сделала больше, чем долго моргала, а ее клиент мог даже не узнать. Обри Тайм была профессионалом.
«Хорошо, Кроули», — сказала она, в основном, чтобы выиграть время. — «Смотрите. Давайте начнем с этого…» — Она была неуверенна. Это могло быть опасно. — «Что Вы сделали с другими моими клиентами?»
Он поднял бровь. Он открыл рот, чтобы ответить. Она не могла вспомнить, всегда ли его зубы были такими острыми.
«Ничего плохого», — сказал он.
«Кроули». Возможно, ей стало плохо. Она была профессионалом.
«Ничего плохого!» — повторил он, более решительно. — «Послушайте, Вы были не в форме видеться с другими клиентами на прошлой неделе. Вы бы предпочли, чтобы они все взяли и появились? Я обо всем позаботился».
«Это было нарушение федерального закона», — сказала она со значением, с чувством. Она почувствовала, как ее ноздри раздулись. Она почувствовала, как ее губы дрогнули.
«Это то, что Вас волнует?» — Он звучал удивленно, не впечаленно. — «Я даже на таможню не заходил, когда пришел сюда сегодня, Вас это тоже беспокоило?»
Она не стиснула зубы. Они не стучали. Она была профессионалом, и это было важно. — «Оставьте моих других клиентов в покое».
Что-то мелькнуло на его лице, быстрое выражение, что-то похожее на ярость. Но затем оно прошло, и его лицо стало неподвижным.
«Я не навредил им, Обри. Я бы не стал».
Ей было доступно несколько различных возможных ответов. Однако ни одно из них не было бы профессиональным. Ни у одного из них не было терапевтических достоинств.
«Основные правила», — сказала она. — «Оставьте моих клиентов в покое».
Он выглядел так, как будто у него тоже было много разных ответов. «Хорошо», — сказал он. «Не проблема. Не беспокойтесь».
Три раза, заметила она. Он согласился на это три раза.
«Спасибо», сказала она. Она кивнула ему. Она чувствовала себя слишком уставшей, чтобы улыбаться. Головная боль не исчезла.
Она наблюдала, как он прикусил щеку, не давая ответа. Она признала себе, что должна проверить его, спросить, как он себя чувствует. Она должна спросить о том выражении, которое она видела на его лице. Она должна признать, что чувствовала себя неуверенной и даже немного испуганной. Она должна быть готова сказать слово демон. Обри Тайм была очень способна распознать многие вещи, которые она должна была сделать.
«Хорошо», сказала она. — «Еще кое-что. Вы согласитесь на еще одну вещь?»
«Ладно», — сказал он, хоть и не взаправду.
«Три сессии назад», — сказала она. Ей было не комфортно. Она снова почувствовала, как ее губы дернулись. — «Вы что-то сделали с моими часами, верно?»
Обри Тайм была достаточно хорошо знакома со своим клиентом Кроули. Она знала, как наблюдать за ним. Она знала, что он думал лучше всего, когда мог двигаться, физическая активность освобождала его разум. Она знала, что их терапевтический альянс был самым сильным, когда он был готов бросаться в неё мелкими оскорблениями. И она знала, что он был наиболее истощенным, когда он становился медленным, когда он застывал, когда он сидел в напряженном молчании.
За прошедшую неделю Обри Тайм стала изучать герпетологию. В то время она не думала, что она может ей пригодиться. Но теперь, наблюдая за своим клиентом Кроули, она не могла не сравнить интенсивность его неподвижного тела с изображениями и видео, которые она видела.
«Что, если и сделал?» — наконец сказал он.
«Это недопустимо», — сказала она.
«Недопустимо?» — повторил он, и в голосе была напряженность, опасная напряженность. Это была напряженность, которую она слышала в его голосе раньше, и на это она обычно обращала бы очень пристальное внимание. Обычно она бы что-нибудь с этим сделала, убедилась, что он знал об этом, помогла бы ему пройти через это. Но не сейчас, не в этом деле.
«Недопустимо», — снова сказала она, словно ногой топнула.
«Я ничего не сделал с Вашими часами», — сказал он. Он был сердит. Она это видела. У нее болела голова, и она устала, и она хотела вернуться домой, чтобы хоть как-то с этим справиться, но она видела, как сильно разозлила. И она также могла слышать его, то, как он звучал, как он злился, то, как он произносил слова с Вашими часами, и это заставило ее вспомнить, что Кроули был лжецом.
«Позвольте мне перефразировать», — сказала она, щурясь, позволяя себе думать. — «Сделали ли Вы что-нибудь со мной, или с этой комнатой, или… с чем угодно, что привело к тому, что мы потратили менее пятидесяти минут на совместную работу три сессии назад?»
«Это не важно», — сказал он.
«Нет, важно», — сказала она.
«Это не важно», — повторил он, словно пытался сделать это правдой. Не вышло.
«Вы вмешались в нашу работу».
«Вовсе нет.» — Он был лжецом.
Обри Тайм была сердита. Она могла признать для себя, что она была сердита. В середине сеанса она сердилась на клиента, который тоже был сердит. Она почти что злилась. Она яростно плевалась, яростно кусалась, яростно неивстовствовала. Ей хотелось пнуть его слишком острые зубы.
«Мы работаем по пятьдесят минут, Кроули», — сказала она. — «Мы об этом договорились, когда Вы впервые пришли сюда. И Вы вмешались».
У нее болела голова, и она устала, и ей нужен был шанс просто справиться, но даже усталый и больной психотерапевт способен понять гнев. Обри Тайм всегда понимала гнев. В конце концов, гнев был тем, что процветало во многих выживших после травм. Она поняла, что гнев работает как маска для других эмоций, более глубоких и более жизненных эмоций. Гнев маскирует стыд. Он маскирует страх. Он маскирует горе. Обри Тайм, было нехорошо, но она понимала, что злится, и понимала, что гнев действует как маска стыда, страха и горя.
Она отказалась допросить, какой из этих трех вариантов скрывал ее нынешний гнев.
«Ладно», — сказал он, точнее, выплюнул. Он усмехнулся ей, и это была не дружеская усмешка. Это была злая насмешка, потому что он был так же сердит, как и она. Нет, пересмотрела она: он был сердитее, чем она. Он был сердит, потому что гнев маскирует стыд, страх и горе. Он был сердитее, чем она, потому что в этот момент он потерял гораздо больше, чем она.
«Я понял», — выплюнул он снова, и он оттолкнулся от своего сидения, и снова усмехнулся, и затем он затопал, и громко вышел за дверь. Он ушел. Он сбежал, он ушел в середине их сеанса, и ее офис был пуст.
Секунда.
Она сидела напротив пустого места, и все ее тело дрожало.
Две секунды.
Она вдохнула.
Три секунды.
Она решила, что если он не вернется через пятнадцать минут, она ему позвонит .
Четыре секунды, и он вернулся.
Он ворвался обратно в комнату с тем же количеством взрывной энергии, с каким и ушел. Он откинулся на своем сидении. Он сидел, сгорбившись, сжимая руки между коленями. Он не смотрел на нее. Вместо этого он смотрел на пол между ними.
Она оценила. Четыре секунды казались ему достаточным временем, чтобы дойти до края ее зоны ожидания, а затем вернуться. Однако у него не было достаточно времени, чтобы уйти, сделать паузу, всё пересмотреть, а затем вернуться. Ему не нужно было подумать. Он никогда не планировал уйти дальше, чем ему нужно, чтобы доказать свою точку зрения. Это была просто проверка, пробный запуск. Это была не проверка по уходу — она была уверена, что ему не нужна практика, чтобы сделать это. Он ушел, а потом вернулся и проверил, может ли он вернуться.
Он был сердит. Она была сердита. Она назвала его поведение неприемлемым. И все же он смог вернуться.
К этому моменту в их отношениях они очень хорошо сидели в тишине друг с другом. Он давно потерял свою неловкость. У них обоих был значительный опыт сидеть с дыханием друг друга. Они могли сидеть друг с другом в тишине, когда успокаивались.
«Я рада, что Вы вернулись», — сказала она. Она говорила правду.
Он не ответил. Он продолжал смотреть на пол между ними. Он застыл, но не как прежде. Тугое беспокойство исчезло. В его тишине было спокойствие. Он жевал губы, как будто думал.
«Наверное, я еще не была готова», — сказала она. Она хотела сказать прости, но она решила не приставать. Сейчас не время. Она уже так и сделала, и повела себя не добросовестно. Это было не то, что им нужно, не сейчас. Им сейчас нужно было совсем не это.
«Я Вам когда-нибудь рассказывал, — осторожно спросил он, — как мы с Азирафелем познакомились?»
Она улыбнулась. Она ничего не могла поделать: его формулировка была очаровательной. Он не сказал, Позвольте мне рассказать вам… Он не сказал, Вам очень нужно знать… Он не сказал, Я очень хочу рассказать… Вместо этого он использовал такую простую формулировку, такую формулировку, которая как анекдот между друзьями, как история, рассказанная и пересказанная сто раз в любимом баре. Он выбрал эту формулировку, хотя ни один из них не мог вспомнить, рассказывал ли он ей когда-нибудь, как они с Азирафелем познакомились. Он выбрал эту формулировку, потому что понял, что это то, что им обоим нужно.
«Нет», — сказала она, все еще улыбаясь. — «Не думаю. Я бы хотела послушать».
«Хорошо», — сказал он. Он посмотрел на нее и улыбнулся в ответ. Он откинулся назад, впервые за этот день, и она наблюдала, как он растянулся на стуле, как будто он так и не научился сидеть. — «Это случилось сразу после яблока», — начал он, а потом продолжил.
Это была хорошая, милая история, хотя она не была искусно рассказана. Обри Тайм поняла, что, вполне возможно, это первый раз, когда он кому-нибудь об этом рассказал. Она спрашивала себя об этом, о том, что с этим делать, о том, каково держать в себе шесть тысяч лет все эти истории. Интересно, на что будет похожа версия истории Азирафеля. Она думала обо всем этом, но она также слушала. Она уделяла ему свое внимание. Голова болела, и она устала, и ей отчаянно нужно было справиться, но она могла уделить ему свое внимание. Это была история, которая была ему важна, и это было то, что она могла полелеять, ради него.
Он рассказывал истории до конца сеанса. Это были правдивые истории, рассказы о нем, об Азирафеле. Все они были легкими историями. Боли не было — или, если была, он опускал её. В будущем он должен будет рассказать тяжелые истории. Ему придется рассказать истории, наполненные болью и жестокостью, и им предстояло провести терапевтическую работу с этими историями. Но эти истории были другими. Это были не истории, с которыми стоит заниматься терапевтической работой, а вот сквозь них — можно.