Киборг Bond X4-17
Дата: 21 апреля 2191 года
Незадолго до начала операции с участием Bond’а в полицию стали поступать сведения от информаторов, что Сизый изменил привычный образ жизни. Видимо, он сам хотел наконец начать пользоваться своим богатством. Сизов уменьшил собственную охрану, чтобы быть мобильнее, стал больше времени проводить в городах и активно развлекаться: рестораны, казино, ночные клубы. Но бдительности он не ослабил: например, перед посещением боссом общественных мест боевики картеля вежливо, но настойчиво просили других клиентов отдать свои видеофоны и убрать киборгов. После того как Сизый заканчивал ужин или игру, он просил прощения за вмешательство, оплачивал счета всех посетителей, возвращал гаджеты и киборгов и удалялся. Но чаще всего наркобарон просто снимал весь ресторан или клуб целиком и развлекался за закрытыми дверями. Владельцы и администрация заведений держали рты на замке, что обеспечивалось как крупными суммами, перекрывающими возможную выручку за это самое время, так и репутацией клиента. Жить хотелось всем и жить хорошо. А Сизый начал руководствоваться известной бандитской поговоркой: «Лучше прожить один яркий год, чем десять унылых». Он приобретал недвижимость на престижных курортах, собственную космическую мега-яхту экстра-класса с вооружением на борту и парочкой боевых катеров, способных летать в открытом космосе. В далекоидущие планы Сизого входила женитьба на дочери главы картеля, контролирующего Шии-Раа.
Двадцать первого апреля в десять часов утра отделу кибербезопасности тридцать третьего участка, благодаря внедренной Bond’ом шпионской программе, удалось зафиксировать местонахождение видеофона, по которому Сизов звонил Лоре Свон. И он, и устройство, принадлежащее девушке, находились в элитном загородном клубе «Одинокий волк», расположенном к северу от Невилл-Сити. Все было на руку полиции: удаленное расположение, довольно ранний для этого заведения час, отсутствие потайных подземных ходов, которые имелись в убежищах наркобарона, а главное — военная база, расположенная всего в пятистах метрах от клуба. Поскольку при захвате так или иначе предполагалось задействовать вооруженные силы, медлить не стали.
Армейские разведгруппы скрытно прочесали прилегающую к загородному клубу местность, обнаружили часовых, которых выставила охрана Сизого и приготовилась к их нейтрализации. Группы захвата, как полицейские, так и военные, заняли исходные позиции в укрытиях. Необходимо было дождаться, когда наркобарон покинет клуб, чтобы избежать жертв среди невинных граждан — посетителей и обслуживающего персонала.
Группа Рэнтона тоже находилась в полной боевой готовности. Bond’а было решено с собой не брать — он все еще продолжал изображать Харальда, потому что опасность для бизнесмена еще не миновала. С ним оставался только Сээди, остальным предстояло участвовать в операции.
Лора Свон сидела за изысканно сервированным столом на террасе загородного клуба «Одинокий волк». Она лениво ковыряла золотой ложечкой мороженое. Альберт Сизов, вальяжно развалившийся в кресле напротив девушки, потягивал коньяк Courvoisier. Этот самый ванильный десерт с шоколадом, трюфелями, марципанами, цукатами, особой десертной икрой из цитрусов и элитного брэнди, украшенный листом из двадцатитрех-каратного съедобного золота он специально заказал для Лоры за два дня до назначенного времени. Стоило оно тысячу галактов, но для Сизого это были сущие мелочи.
У любимой игрушки наркобарона был день рождения. Да, праздновать они начали рано, по той простой причине, что наркобарон снял весь загородный клуб в свое единоличное распоряжение, чтобы не мешали посторонние. И, разумеется, из соображений безопасности. а сейчас обедал с ней вдали от посторонних взглядов.
Праздничный обед подходил к концу. Сизый уже осчастливил девушку новым колье, серьгами и кольцом с сапфирами. Вышколенные официанты бесшумными тенями убрали со стола лишние блюда и сейчас дорогие, в прямом смысле слова, клиенты спокойно наслаждались десертом.
В процессе поедания мороженого Лора принялась жаловаться на одного из своих клиентов:
— Я вчера поставила миссис Брукс в известность, что больше ни под каким видом не буду обслуживать Джеймса Кейна. — Сизый вопросительно приподнял левую бровь и она продолжала. — Этот тип стал совать нос в мои дела, расспрашивал про одного клиента, про другого.
— Про твоего нового дружка Ларса Харальда тоже? — иронично спросил босс.
Лора эротично облизнула ложечку и мило улыбнулась:
— Про него тоже. Когда познакомилась, где, почему меня с ним видели в разных местах уже три дня подряд, сколько он мне платит, когда я планирую снова с ним встретиться. Честно говоря, я его послала. Сказала, что правилами запрещено обсуждать клиентов с другими клиентами.
— Правильно сделала, — обронил Сизый.
Лора даже не задумалась о том, что только что подписала несчастному Кейну смертный приговор — скрытный и подозрительный Сизый не терпел пристального внимания к приближенным к нему людям — это угрожало ему самому. А Лора об этом забыла.
Скомкав салфетку, он швырнул ее на стол и мрачно сказал:
— Говорил мне отец: «Кабаки и бабы доведут до цугундера». Надо было слушаться папу.
С этими словами он выхватил бластер и несколько раз выстрелил завизжавшей Лоре в грудь и в лицо. Девушка сломанной куклой соскользнула с кресла на пол.
— Поехали, — скомандовал Сизый подручному, тут же появившемуся рядом с ним. — Кейна убрать.
Когда наблюдатели доложили в центр управления операцией по захвату Альберта Сизова, что он вышел из здания клуба и сел в свой транспорт, тут же был дан сигнал разведчикам снять часовых. Едва флайер наркобарона и флайеры сопровождения отдалились от «Одинокого волка», как с базы в воздух поднялись армейские штурмовые катера, блокируя Сизому пути отступления.
Полиция передала требование о немедленной сдаче. Сизый молча выслушал его и приказал прорываться.
Бандиты отстреливались, как бешеные. Все понимали, что пощады им не будет. Демократия демократией, но за все их прегрешения большинству грозила смертная казнь.
Военные вынуждены были открыть огонь на поражение, чтобы заставить флайер Сизого пойти на посадку. Один за другим огненными осколками разлетались флайеры кортежа Сизого. Наконец очередная ракета вывела из строя двигатель флайера наркобарона и судно рухнуло на скалы, развалившись на две части. Оставшиеся в живых бандиты сопротивлялись из последних сил, но в итоге либо были уничтожены, либо сдались.
Когда военные сообщили о том, что бандиты прекратили сопротивление, группу Рэнтона и других полицейских наконец допустили к останкам флайера.
Честно говоря, Ларт был расстроен и разочарован. Не столько тем, что им самим не дали схватиться с охраной Сизого, сколько тем, что увидел, заглянув в раскуроченный салон. Все вокруг оказалось забрызгано кровью. Наркобарон сидел в кресле, неестественно свесив голову набок. Лобовое стекло из прочнейшего керамопластика не выдержало столкновения со скалой и разлетелось на куски. Один из осколков вонзился в подголовник сиденья Сизого, заодно раскроив ему шею вместе с сонной артерией и яремной веной до самого позвоночника. И теперь знаменитый наркобарон буквально плавал в собственной крови.
Увидев эту картину, Дживс выскочил наружу и его долго и мучительно выворачивало. У остальных нервы, точнее — желудки оказались покрепче.
— Тьфу, пропасть! — выругался Селд. — Весь конец смазали! Ни тебе допросов, ни тебе суда над преступником десятилетия!
— Допросов и судов еще предостаточно будет, — хмуро заметил Рэнтон, тоже выбираясь наружу. — Еще его подельников и подчиненных вылавливать.
Когда из «Одинокого Волка» поступил вызов на труп Лоры Свон, группа Рэнтона вылетела туда одной из первых. Глядя на безжизненное тело, Ларт ощутил некоторую жалость к девушке, беспутная жизнь которой оборвалась так внезапно.
Крайне подозрительный наркобарон потребовал от администраторов загородного клуба запретить киборгам обслуги вести аудио и видеозапись, а также отключить видеонаблюдение. Полицейским необычайно повезло, что во время обеда один из стюардов был заменен на другого. У этого Mary позабыли отключить функцию записи и не додумались приказать стереть данные.
И полицейским удалось снять запись последнего разговора Альберта Сизова и Лоры Свон, а также сам момент убийства. И тот неприглядный факт, что один из администраторов клуба, вызванный киборгом по факту произошедшего убийства, попытался присвоить снятые с трупа украшения Лоры Свон. Из полученной таким образом информации стало ясно, что задействованный в операции бизнесмен Ларс Харальд остался вне подозрений, поэтому он может покинуть конспиративную квартиру и вернуться к обычному образу жизни. Офицеру Сээди было приказано немедленно явиться в участок вместе с Bond’ом.
Джеймс Кейн даже не знал, насколько ему повезло, что приказ Сизого о его уничтожении не успели передать исполнителям.
Уничтожение Альберта Сизова и ближайших его подчиненных послужило началом масштабной операции, в результате которой было арестовано или ликвидировано свыше семисот бандитов и наркодилеров, раскрыты одиннадцать убежищ наркобарона в окрестностях Невилл-Сити и в самом городе. В загородных домах Сизого была обнаружена разветвленная сеть подземных хранилищ и тоннелей, многие из них вели в город и позволяли преступникам незаметно перевозить огромные партии наркотиков и оружия, а также скрываться в случае полицейских облав. Были захвачены несколько сотен тонн сильнодействующих наркотиков и других психотропных веществ, в том числе и пресловутых файерболов.
По итогам операции полковник Тарлин был с повышением переведен в центральное управление полиции города Невилл-Сити. Тридцать третий полицейский участок возглавил ныне полковник Кушер. Инспектор Ларт Рэнтон также был с повышением переведен в центральный городской отдел по борьбе с незаконным оборотом наркотических веществ. Лейтенант Ник Селд получил звание старшего лейтенанта и возглавил родной отдел наркоконтроля. Остальные сотрудники отдела также были представлены к внеочередному присвоению званий: офицеру Сээди и детективу Питеру Мэшу — сержантов, сержанту Тому Дживсу — лейтенанта.
С судьбой киборга Bond’а, сыгравшего немаловажную роль в успешном выполнении операции по захвату группировки Альберта Сизова, все было намного сложнее.
Обложка с засекреченным слоем уже нарисована! Арт полностью — в группе Вконтакте «Три билета до Эдвенчер» https://vk.com/clubthreebileta
Он в альбоме: https://vk.com/album-156052173_277680665
Кроме того, у нас идёт голосование, кто из персонажей во всей красе появится на следующей обложке. Причем, опять же в двух ипостасях — в основной и в скрываемой ото всех =))
Хорошо, что магистр не дал ей выбора. Может, это было нечестно, но всё равно лучше так, чем позволять кому-то умирать просто из-за того, что рыцари узнали Тёмного Властелина.
Когда за девушкой скрестила копья стоящая у ворот стража, Заката развернули, пинками заставили спуститься в подземелья. Сопровождавший его смутно знакомый рыцарь с красивыми, медового цвета волосами завёл пленника в одну из камер, подцепил крюком цепь кандалов. Подтянул и закрепил так, чтобы едва можно было коснуться ногами пола. Ушел.
Закат оглядел своё узилище — два шага на три, если лечь, вытянешься от стены до стены. В углу виднелась деревянная крышка, как над выгребной ямой, но пахло только сыростью от стен. Похоже, он был первым обитателем этой темницы за очень долгое время. Свет проникал сквозь зарешеченное окошко под потолком, и по тому, как в камере становилось всё темней, можно было оценить течение времени. Впрочем, ещё верней оно отражалось в поднятых над головой руках.
Закат старался твёрдо держаться на ногах, схватился за тянущиеся вверх цепи, чтобы браслеты меньше врезались в кожу. Но постепенно плечи начали болеть, онемели пальцы. Он закрыл глаза, покачнулся, снова выровнялся. Эффектная пытка, не требующая присутствия палачей. Десяток жизней назад он бы оценил.
Свело судорогой напряжённую голень, Закат зашипел сквозь зубы, пытаясь удержать равновесие и одновременно расслабить ногу, когда распахнулась дверь. Ему хватило одного взгляда на вошедших в камеру, чтобы выпрямиться, отвлекшись от боли.
Порог переступили магистр и двое рыцарей — тот, что приковал его здесь, и памятный по Залесью Доброяр.
— Я рад тебя видеть, Тёмный, — улыбнулся магистр, и Заката невольно передёрнуло. Эти слова определенно не были приветствием.
Будто кольнуло что-то в бок, заставило зло отозваться:
— Не могу ответить тем же.
Юного рыцаря перекосило, он шагнул к пленнику, видимо, желая научить манерам… Его остановили. Магистр, отсмеявшись, кивнул довольно.
— Если бы я сомневался, попал ли в ловушку тот, кто мне нужен, я бы уверовал сейчас. Вы хорошо поработали, братья.
Склонились в поклонах рыцари, Закат прищурился, вглядываясь в молодое лицо, и, наконец, узнал. Солнцеяр, ещё один из тех, кто приезжал в деревню. Злость перехватила горло:
— Для победы все средства хороши? Похищение? Поджог? Угрозы?
Рыцарь встретил его взгляд своим, таким же пламенным, уверенным в своей правоте.
— Да, — ответил твердо. — И пытки тоже.
Обернулся на магистра, дождался благосклонной улыбки, зашел Закату за спину. Тот глянул через плечо, увидел, как рыцарь разворачивает заткнутую за пояс плеть-семихвостку. Отвернулся.
— Вы дозволите мне наблюдать за падением зла? — подобострастно спросил Доброяр. Магистр только рассеяно кивнул, жадно разглядывая пленника. Закат переступил с ноги на ногу, ловя равновесие, готовый к удару… Всё равно едва сдержался, прикусил губу, чтобы не вскрикнуть.
Магистр улыбнулся, неприятно и благостно одновременно.
— Ты знаешь этих рыцарей, Тёмный. Они верно служат Ордену, ибо познали зло на себе.
Ещё один удар, заставивший качнуться вперед, стиснуть зубы. Палач умело управлялся с плетью, теснота камеры ему не мешала.
— И вот так вы сражаетесь со злом? — Закат спрашивал, больше пытаясь отвлечься от боли, чем понять ход мыслей магистра. — Подвесив меня здесь?
Тот уверенно кивнул:
— Да. Ведь ты — само зло на земле, его сосуд, и чем слабей ты, тем меньше в мире тьмы.
Закат только покачал головой, сжал пальцы на цепях. Плеть обжигала спину, оставляя алые полосы, сплетая их, как сплетаются лозы в корзине. Удары сбивали дыхание, он дрожал против воли и от этого вспыхивали, будто от осиных укусов, руки, вынужденные держать вес тела.
— Солнцеяр знает, какую муку ты сейчас испытываешь, — притворно мягкий голос магистра словно доносился откуда-то издалека. — Ведь он тоже пережил её.
Удар смазался, скользнули по спине ременные полосы. Сзади громко сглотнул рыцарь, заговорил сам:
— Я был подмастерьем у кожевника. Нам доверяли черновую работу, иногда разговоры с покупателями. Я был один в лавке…
Магистр кивнул одобрительно, обрушился на спину новый удар, плеснули по боку концы плети. Закат слушал и не понимал, что слышит.
— Нашему доблестному рыцарю было всего пятнадцать, — продолжил историю магистр, — когда его хозяина решили ограбить. Верно?
— Да, — голос рыцаря не дрожал, но словно померк, стал тише. — Грабителей было трое. Они зашли поздно вечером, как обычные покупатели, а затем свалили меня на пол одним ударом. Скрутили. Добыча их разочаровала, они устроили погром и…
Замолчал, тяжело дыша. Закат оглянулся на палача, увидел, как тот смотрит на свои руки с плетью — так, словно впервые их увидел.
— Грабители издевались над Солнцеяром всю ночь, — магистр, жестом отослав второго рыцаря, подошел к палачу. Стал за его спиной, коснулся запястья. — Но не они оставили ему шрамы.
Только сейчас Закат заметил тонкие белые полосы, расчерчивающие кожу рыцаря — на руках, даже на лице. Солнцеяр молчал, не шевелясь, и магистр сам направил замах. Закат едва успел отвернуться, плеть обожгла загривок, обвила шею.
— Юноша потерял сознание той ночью, — продолжал магистр. — А очнулся от пощечин хозяина. Тот поглощен был тёмными чувствами — жадностью и злостью. Не веря, что юный помощник не в сговоре с бандитами, раз остался жив, хозяин решил выпытать у него, где искать похищенные деньги.
Закат не понимал, зачем магистр говорит это? Думает, что рыцарь захочет вспомнить причинённое ему зло, выместить испытанную боль на пойманном Тёмном Властелине?
— Захваченный тьмой человек избил юношу до беспамятства. Мальчик истекал кровью, когда явились другие помощники. В ужасе от случившегося они позвали рыцарей. И Солнцеяр, благодарный за спасение, решил стать частью Светлого ордена.
— Чтобы делать то же самое с другими? — спросил Закат тихо. Рыцаря, пережившего всё это, было жаль.
Ответом стал ещё один удар, неловкий и грубый, явно направленный магистром. Закат только стиснул зубы, сморгнул невольно навернувшиеся на глаза слёзы, оглянулся, желая увидеть обоих.
Солнцеяр, словно проснувшись, вывернулся из чужих рук.
— Нет. Я… — Замолчал, отведя взгляд. — Простите. Позвольте мне удалиться.
— Что ж, если ты оказался слаб душой, — лицо магистра выражало искреннее разочарование, — иди.
Рыцарь вышел, обернувшись на пороге со странным, болезненным выражением. Закат улыбнулся ему. Всё правильно. Если решил, что поступал не так, как надо — хотя бы просто перестань.
— Тогда я продолжу лично.
Закат только закрыл глаза, крепче вцепившись в цепи.
***
— Она носит ребёнка, мой господин, — докладывает сухонький лекарь, вытирая руки поданным слугой полотенцем. Королева лежит на постели, безучастно глядя в потолок, только губы сжимаются в тонкую нить. Она слишком хорошо помнит историю своей семьи.
— Наконец-то! — Тёмный Властелин поглаживает её едва заметно округлившийся живот так, как гладят верную собаку. — Если родится дочь — будет очень, очень смешно. Единственный властитель во всех окрестных землях — я.
Подобострастно хихикает складывающий инструменты лекарь, каменеет лицо королевы, вспыхивают старой, вновь разожженной ненавистью ее глаза. Тёмный Властелин хохочет. Он не верит, что она сможет что-то сделать, и всё же приказывает:
— В башню её, под постоянный надзор, — склоняется над женщиной, обводит контур лица, сжимает прядь волос. — Не надейся, дорогая. Ни ты, ни твои дети от меня не сбегут.
Он всё-таки помнил неверно. У них был ребёнок — или должен был быть. Закат знал, что никогда не брал своё дитя на руки, даже не видел его… Может быть, несчастная женщина не смогла выносить? Или не захотела — зная, каким чудовищем был отец ребёнка.
Спина горела, исполосованная до крови, в запястья всё ещё врезались железные браслеты. Кажется, он всё-таки сумел не закричать, только потерял сознание, когда боль стала невыносимой, и до сих пор висел в оковах. В камере остался магистр, вещавший что-то, прохаживаясь вдоль стены.
— Все истории меняются, ты знаешь? Мы же люди. Мы хотим сделать мир лучше, хотим наконец-то победить навсегда. Если бы судьбе было угодно раз за разом проигрывать одну и ту же пьесу, она бы позаботилась о том, чтобы мы теряли память при возрождении!
— Мы теряем, — отозвался Закат, пытаясь встать. — Немного медленней.
— Да? — Магистр схватил его под подбородок, приблизил своё лицо к лицу пленника. Изо рта у него пахло забродившими фруктами. — И ты уже не помнишь, как пытал и казнил меня?
— Помню.
— И я помню! — Он бросил пленника, резко отвернувшись. — Каких усилий стоили мне победы, о! Но судьбе не было до этого дела! Ей требовалось, чтобы я снова и снова начинал всё заново!
— Как и я, — ноги не держали вовсе, руки тоже будто стали чужими, Закат почти не чувствовал их.
— Ты! Да много ли тебе надо — покорить очередные не сопротивляющиеся деревни и почивать на лаврах!
Закат только покачал головой — магистр правда в это верил. Даже странно, как он сумел создать Орден и не разорить все принадлежащие ему земли.
Резанула шею веревочка оникса, лопнула у самого камня. Магистр, подняв ладонь с амулетом, провозгласил:
— Это будет символом твоего окончательного поражения.
Закат отвел взгляд.
Потерять оникс — это было всё равно что потерять часть себя. Лишиться возможности узнать ещё что-нибудь о своих прошлых жизнях.
Впрочем, зачем мертвецу память. Вряд ли магистр сможет долго сдерживаться и не убивать «сосуд зла», а после Закату станет всё равно. Он ведь теперь умрёт навсегда.
Как, должно быть, разочаруется магистр.
Его наконец оставили в покое, правда, так и не сняв цепь с крюка. Магистр ушел, пряча оникс в бархатный кошель на поясе, закрыл дверь, загремел ключами.
Однако, они ему льстили. Думали, что он сможет сбежать, даже если подвесить его под потолком.
***
Мальчишка, прикрывавший бегство Героя, стоит теперь меж двух гвардейцев, гордо выпрямившись. До того, как ему заткнули рот, пламенно вещал о том, что зло обязательно падёт. «Совсем страх потерял, дурак» — шепталась свита, спорила, каким именно способом казнят наглеца. Потом затихла, придавленная тянущейся паузой.
Тёмный Властелин сидит на троне, играет кинжалом, ни на кого не глядя. Свита, гвардия и пленник вздрагивают, как один, когда острие вонзается в подлокотник.
— Вырвать язык и отпустить, — выносит приговор Тёмный Властелин. Серые глаза мальчишки темнеют от страха, остальные, куда лучше знающие повелителя, прячут удивление.
Отпустить? Даже безъязыкий, светлый щенок может натворить дел. Может быть, господин хочет проследить за ним и найти Героя?..
Сталь воткнутого в дерево кинжала отражает лицо Тёмного Властелина. Усталое лицо.
***
Его разбудил молоденький оруженосец, долго возившийся с замками на двери. Кипя таким же праведным гневом, как другие, разве что молнии глазами не меча, дотянулся до висящего на цепях врага, начал поить водой из кувшина. Закат попытался приподняться, чтобы обоим было удобней, выпил все до капли.
— Спасибо.
Мальчик вздрогнул, будто его укусили. Поднес к губам Заката хлеб, невольно чуть отдергивая руки каждый раз и заставляя все сильнее тянуться к нему. Это не было унижением, Закат чувствовал — мальчик просто боялся его. И ненавидел, потому что его так учили. Но хлеб, черствый ломоть, отдал весь, до крошек, позволив собрать их с ладони.
Закат благодарно улыбнулся, оруженосец, сурово насупившись, вышел, тщательно закрыл темницу, убежал куда-то. Закат снова повис на цепях, затем, собравшись с силами, попытался встать, пошевелил онемевшими пальцами. Побежали по рукам кусачие мурашки, ноги, к его удивлению, удержали.
Было странно, безразлично любопытно, что ещё сделают рыцари. Закат подозревал, что на нём используют всё, что магистр вспомнит из мук, пережитых Героем в подвалах Тёмного Властелина. Может, и что-то новое изобретёт.
Тот, пришедший вместе с ещё тремя рыцарями, не разочаровал.
Цепь наконец сняли с крюка, Заката повели куда-то, не дав отдышаться, так что приходилось кусать язык, чтобы не стонать от боли и не падать. На пути встречались рыцари, слуги, оруженосцы обоих полов. На пленника смотрели по-разному — кто-то зло, кто-то удивленно. Видимо, ещё не все знали, что враг побеждён — или не все могли признать в полуголом пленнике Тёмного Властелина.
Его выволокли из дверей замка к вкопанному посереди двора столбу. Заставили переступить через цепь кандалов, опуститься на колени. Исполосованную спину прижали к дереву, Закат упёрся затылком, пытаясь выгнуться, чтобы уменьшить боль. Кожа мгновенно покрылась мурашками: раннее утро пятой луны — не то время, когда хочется оказаться под открытым небом в одном белье. Запястья и щиколотки стянули за столбом верёвкой, почти лишив пленника возможности двигаться.
— Ты простоишь так до третьего рассвета, — огласил магистр приговор. — Пусть все видят зло, которое мы победили!
Тридцатого августа волхв для строителей устроил праздник по поводу окончания строительства дома на Славном острове и разрешил привезти жён, братьев и сестёр для знакомства с киборгами. Старый учитель сразу сказал, что на Жемчужном острове для людей и киборгов будет построен посёлок, и потому желающие переселиться могут выбрать место для своего будущего дома и, пока работает бригада геодезистов, определиться с местом строительства и поставить свои метки на выбранном участке.
— Разрешение получено, и можно уже в этом году поставить фундаменты, чтобы в следующем начать строить. А пока жить можно в большом доме… или в домике у парка. И, как говорится, одиноким предоставляется общежитие!
Кроме семей строителей, волхв пригласил школьных учителей и библиотекарей для знакомства и составления расписания занятий в школе для киборгов. Под школу был временно оборудован один из новых модулей так, чтобы каждый урок записывался и транслировался не попавшим в класс ученикам.
Делегация Песоцкой школы прибыла на праздник даже раньше, чем делегация ОЗК, и в сопровождении одного из двоих охранных DEX’ов — Лисы. После них прилетели учителя из Кузино, Кедрово и нескольких других сёл и деревень, и некоторые из них привезли своих киборгов для знакомства с местными.
Всего прибыло на праздник почти две сотни человек, и потому волхв заранее определил места и площадки для игр молодёжи, для чаепития, для бесед взрослых мужиков и для хороводов девушек и женщин. За каждой площадкой наблюдали двое или трое киборгов – и вели записи для сайта ОЗК и архива будущего колхоза.
Нина с Платоном и Хельги прилетела в половине одиннадцатого, когда деревенские девушки уже начали учить хороводить местных кибер-девушек, а парни в стороне уже поставили высокие качели и под присмотром взрослых мужиков начали показать удаль молодецкую в перетягивании каната, борьбе и боях подушками.
Гости бродили по всему острову, заходя в модули, в левады к животным, в мастерские и на поля, осматривали выставку работ мастеров-киборгов и при желании могли сразу что-то купить или заказать.
Палатка с надписью «ОЗК», расположенная у медпункта, уже через несколько минут после установки наполнилась людьми: кто-то заходил просто поздороваться и спросить о прогнозе погоды, кому-то требовалось обновление ПО для оставшегося дома киборга, кому-то нужна была новая программа… После разговора волхва с учителями в палатку зашёл Драган и взял под опеку обоих школьных DEX’ов – Кота и Лису.
Люди и киборги свободно передвигались по всему острову — но всё же были под осторожным наблюдением разумных киборгов. Родион и Эстер то просто здоровались с людьми, то просили присесть и разговаривали. Эстер посылала запросы на связь всем незнакомым киборгам, несколько DEX’ов отозвались не только стандартными пакетами и были зарегистрированы как потенциально разумные. Эва то заходила в медицинский модуль, то возвращалась в палатку – множество вопросов было и тут, и там – и была довольна состоянием выздоравливающих киборгов. Карина и Светлана остались дежурить в офисе, но были постоянно на связи и могли ответить на любой интересующий крестьян вопрос.
Особо любопытные гости доходили и до сада, расположенного на другом конце острова рядом с пунктом гидролога. Предупреждённый о гостях Некрас специально прилетел с Ратко и показывал не только свой дом (в котором ранее жил егерь), но и сад, пока ещё не цветший — саженцы должны зацвести только следующей весной.
Рядом с садом находилась пасека с двумя десятками ульев и погребом для хранения ульев зимой. Ещё одна пасека была поставлена на берегу озера между пастбищами и лесом, и по паре-тройке ульев стояли на малых островах архипелага. Бригадир пчеловодов Irien Гоша встречал гостей сначала настороженно, но, когда понял, что их интересуют только пчёлы и начавшаяся откачка мёда, успокоился.
Для угощения гостей столы были поставлены перед основным модулем и накрыты вышитыми скатертями. Девушки под присмотром Фриды выносили из модуля горячие электросамовары, каши в горшочках, пироги с рыбой и с ягодами, пряники, варенье и чашки с блюдцами, Клара нарезала пироги на кусочки, а Агат заваривал разные сорта чая в нескольких чайниках сразу. Агат в модуле волхва совершенстве освоил ещё и русское чаепитие и подавал чай на различных травах каждому гостю соответственно его статуса и с учётом возраста.
После полудня прилетели Степан с Лазарем, завхоз заповедника, юрист и главный инженер заповедника для встречи со строителями и заключения договора на постановку фундаментов для строительства в будущем посёлке зданий школы, медпункта, клуба с библиотекой, общежития для холостых и нескольких жилых домов для желающих переселиться крестьян.
И тут оказалось, что многие из них, находясь на строительстве, почти не бывали дома, а впереди уборка зерновых и овощей, и деньги, заплаченные авансом, на исходе, так как жёнам строителей приходилось нанимать на турбазе киборгов для проведения сенокоса и часть денег ушла на их прокорм и зарплату, и что переселиться, конечно, возможно… но что здесь делать, если тут и без них столько народу?.. а у них семьи и…
— Я всё понял, — прервал Степан речь одного из мужиков, — вам нужно оплатить за сделанную работу и дать авансом за предстоящую. — он попросил у Доброхота отчёт по расходам и выплате аванса, позвал Клима и дал проверить.
— Документы в порядке, — ответил Клим, мгновенно просмотрев файлы, — со стороны бухгалтерии замечаний нет. – и передал все файлы на планшет юристу.
— Нина, что скажешь? Это твой дом и твои деньги… — и Степан вопросительно обратился к сестре, — договор выполнен, дом построен, осталось ковёр у входа постелить и через пару дней можно вселяться.
— У меня теперь есть муж, вот давай его и спросим, — ответила она и перевела вопрос Платону.
Irien взял папку с бумагами, одновременно принимая файл с информацией, просмотрел и спокойно ответил:
— В данную им сумму строители уложились, но были дополнительно закуплены светильники и построен дом для охраны в парке. И построены вторые этажи на конюшне, овчарне и курятнике для жилья работников… на двенадцать киборгов каждый. В договоре, конечно, заранее было оговорено, что будут хозяйственные постройки… но одноэтажные. Два флигеля уже заселяются, конюшня и овчарня готовы, и курятник закончен. Построены гаражи и сарай для повозок. И сараи для хранения кормов. Расширена дамба на Жемчужный остров до трёх с половиной метров. Затраты фактически превышают данную на строительство сумму на пятьдесят семь тысяч… но эти затраты обоснованны и в течение недели будут оплачены. Дом построен в оговоренные сроки, и потому работавшие на строительстве DEX’ы могут с их согласия быть переданы под опеку бригадиру…
— Но… у меня нет столько денег… — тихо сказала Нина, — откуда их взять, даже не представляю…
— Вообще не вопрос, — ответил ей Платон и снова обратился к Доброхоту, как бригадиру строительной бригады, — мы можем предложить вам в качестве оплаты молодняк. Есть подросшие ягнята и козлята, две трети баранчиков и козликов можно продать, всё равно их нельзя использовать для ремонта стада, чтобы родственного разведения не допустить. Есть готовая мебель, кружева, пуховые платки, два отремонтированных скутера и флайер, два байка и три флайера в ремонте. Все подняты из разных мест озера… и доставлены в мастерскую. Все документы в порядке, что-то продадим здесь, что-то увезём в город… ну, не через неделю… через десять дней недостающую сумму я переведу, а ты рассчитаешься с бригадой. Желающие заработать ещё могут заняться установкой фундаментов зданий будущего посёлка. Сентябрь и октябрь вполне можно работать. Оплата будет своевременно. И в полуторном размере, если всё будет сделано за сентябрь и качественно.
Крестьянин согласился и отправился в мастерские посмотреть, что ещё можно взять в качестве оплаты за работу.
Праздник закончился уже затемно, гости разлетелись с покупками и подарками, Агат и Клара убрали со стола самовары и чашки, а Клим пересчитал выручку от продажи и половину – почти полторы тысячи — перевёл Платону для оплаты строителям. Палатку ОЗК убрали последней – Родион записал все просьбы насчёт новых программ для домашних киборгов, оформил опеку над пятью DEX’ами на Доброхота и пообещал через неделю прилететь снова.
Часть произведённых платков и кружев Фрида упаковала в коробку и подала Нине для продажи в лавке «Надежды». Домой Нина попала к ночи.
***
Незаметно закончилось лето… яркое и полное событий. Наступил сентябрь… и новые хлопоты.
Новый дом построен, пора переходить в него… и начинать новую жизнь. Дом в городе Нина решила не продавать, пригодится на случай, если придётся прилетать в город по делам ОЗК. Поэтому она оставила в доме Раджа — он вполне может охранять дом и участок и работать с глиной – и оставила троих парней-Irien’ов, работающих с бисером. А также разрешила Карине и Эве временно размещать в доме привозимых в ОЗК киборгов.
Но как оставить киборгов одних в доме без присмотра человека? Причём человек нужен был надёжный, такой, чтобы и дом содержал в порядке, и посторонних не приводил, и киборгами не командовал.
Поэтому перед отлётом на остров первого сентября Платон посоветовал Нине предложить пожить в доме Родиону — у того всё равно в его съёмной квартире не жильё из-за шумных соседей. Парень радостно согласился — в доме и места больше, и тихо, и соседи спокойные. Но попросил Светлану Кирилловну отпустить с ним Эстер — в доме места много, и нужна женская рука для поддержания порядка. Светлана согласилась при условии, что Родион на Эстер женится.
— Она не кукла для игры, а сотрудник ОЗК. Да и что соседи скажут, если будешь жить с девушкой, не расписавшись? Только надо спросить её согласия. И только если она сама захочет. — добавила Светлана Кирилловна.
— Конечно! — радостно воскликнул программист, — прямо сейчас и спрошу.
Эстер удивлённо согласилась — иметь в списке лиц с правом управления только одного человека намного удобнее, чем весь состав ОЗК. К тому же у неё после свадьбы появится статус его законной жены. Но всё же задала Светлане один вопрос:
— А разве так бывает, чтобы по-настоящему замуж за человека?
— Бывает. Нина Павловна же взяла мужем киборга… Нина, расписываться будете?
— Позже… не сейчас. Мы венчаны по обряду. В общине это важнее.
Свадьбу Родиона и Эстер отмечали через три дня – и Нине пришлось отложить переезд на остров, и в эти три дня она с Хельги на своём флайере отправила в новый дом всю свою библиотеку и часть посуды, а обратно Хельги привозил коробки с кружевными салфетками и скатертями, деревянные изделия и игрушки, готовую керамику – для сдачи в сувенирную лавку – и блоки сырой глины для Раджа. С последним рейсом Хельги увёз Алю со всеми её ракушками и вещами, чтобы она приготовила к прилёту хозяйки её комнаты. Варя решила лететь чуть позже — вместе с Ниной и Платоном.
В субботу четвёртого сентября состоялось историческое событие для ОЗК — первая официальная свадьба человека и киборга. В ЗАГСе их сначала отказались регистрировать, но Карина предъявила паспортную карточку Эстер Эрнандес с указанием психологического возраста на момент заключения брака и настояла на регистрации.
— Киборг тоже человек, только с процессором в голове. И тоже имеет право на счастье. А они уже давно любят друг друга!.. Эстер есть восемнадцать лет… психологически…
Гульназ её поддержала как юрист, сказав, что в законе Федерации нет запрета на свадьбу человека и киборга. И их расписали. На церемонии присутствовало столько гостей, что торжественный зал не вместил всех желающих посмотреть на молодожёнов, и пришлось вести трансляцию на поставленный в «Надежде» монитор. Жених был в белом костюме-двойке, невеста – в огненно-красном длинном платье словно в память о том событии, что так резко изменило её жизнь.
Златко стоял рядом со Светланой и думал, какая пара будет следующей? Нина Павловна уже живёт с Платоном, как с мужем, хотя был только какой-то обряд, а росписи не было. Её сын считает Кору женой, хотя она DEX и росписи у них тоже, скорее всего, не было… и обряда не было тоже. Странно всё это! Он уже достаточно повзрослел, чтобы понимать, для чего люди женятся… но Светлана ни на что не намекала, им не пользовалась, помогала в творчестве и всегда поддерживала в ОЗК… видно, пришла пора и им начать строить отношения… и свою семью. Он улыбнулся своей уже опекунше, а не хозяйке, и взял её под руку. Светлана с благодарной улыбкой приняла его помощь.
После регистрации брака молодожены и гости направились в «Надежду», где в столовой был накрыт праздничный ужин, и приглашённый голограф старался отснять всё и всех. И снова за одним столом сидели и люди, и киборги, ели пироги и варенье, пили чай с тортами и поздравляли молодых. Когда кричали «Сладко!», молодые вставали — и Родион целовал свою уже жену. Подарком от ОЗК был номер люкс в самом дорогом отеле города на первую брачную ночь.
На следующий день после торжественного обеда в «Надежде» Родион с Эстер прилетели в дом Нины – и она торжественно показала им дом, искин Кузю и представила живущих в доме киборгов. И после лёгкого полдника Нина с Платоном, Варей и Хельги улетели на Славный остров, а Родион с Эстер остались в её доме.
***
Новоселье отметили очень скромно – без приглашённых гостей, только свои. И даже этих «только своих» было столько, что столовая всех не вместила и столы для угощения пришлось ставить перед домом. Распоряжался неразумными мэрьками парадно одетый Морж, принятый в качестве управляющего усадьбой, так как Фрол и Фрида предпочли остаться в модуле. Варя с её согласия стала заведующей столовой в доме.
Полкан завёл лошадей в денники и занял лучшее место в жилых комнатах над конюшней. Близнецы-Irien’ы были поселены в другой комнате, но тоже на втором этаже конюшни.
Еще несколько минут Дайм молча следовал за герцогом Альгредо, уже догадываясь, куда тот направляется: немного в королевском парке мест, куда не позволено ступать слугам. Да и не всякого шера Фельта Сейе, как на ире-аль зовется Лес Фей, пустит в королевскую Лощину Памяти.
Лишь когда широкая аллея сменилась лесной тропой, а там и пропала в густой траве, Альгредо заговорил:
– Будьте деликатны, светлый шер. Его величество не слишком хорошо помнит, какой нынче месяц. Даже какой нынче год.
– Тодор много времени проводит в Лощине?
– Его величество не выходил отсюда ни разу за последние пять дней, – старательно ровно, чтобы не показать дрожи в голосе, ответил Альгредо.
Пожалуй, его Дайму было жаль больше, чем самого Тодора. Вот так терять друга, наверное, очень больно. Не то чтобы Дайму приходилось… не то чтобы у него были настоящие друзья…
Да. Он завидовал им обоим – и Альгредо, и королю. Им было, кого терять. Дайму же… хотя нет. Он бы не хотел потерять свою Аномалию, Шуалейду Суардис, странную и удивительную девушку, совершенно ни на кого не похожую. И, пожалуй, Свами Пхутру, сашмирского Ястребенка, нежданного друга и почти брата.
И… самого Ястреба. Роне Бастерхази, Хиссова интригана и эталонную сволочь.
М-да. Сумеречная и двое темных, изумительный список привязанностей. Двуединые любят пошутить над своими детьми.
Альгредо прошел между сосной, похожей на зрелого воина, и древним пожелтевшим ясенем, трава под которым была усыпана сорванными, но все еще живыми цветами, старинным оружием, книгами, кубками — среди подношений была даже мандолина. Первый король Валанты равнодушно взирал на мир заплывшими смолой глазами, в морщинах коры пряталась улыбка.
– Мягкой травы, король Эстебано. – Дайм склонил голову.
Ясень, выросший из костей Эстебано Кровавого Кулака, одобрительно зашелестел ветвями.
Пройдя между деревьев с лицами мужчин, женщин и детей, Альгредо остановился около яблони. Раскидистой весенней яблони, покрытой цветами и едва завязавшимися плодами. У ствола ее сидела большая фарфоровая кукла, рядом стояли деревянная лошадка и десяток солдатиков. А чуть поодаль, но в сени яблони, рос молодой тополь — всего три свежих листочка на тонком прутике и едва намеченное складками коры младенческое лицо. Рядом лежали погремушки и вышитые пинетки.
Старший сын Тодора и Зефриды. Если бы он не умер через дюжину дней после рождения, сейчас ему было бы восемнадцать.
Самого Тодора Дайм заметил не сразу – трава оплела его, превратив в зеленый холмик – и едва узнал. Седой, высохший старик лежал под яблоней, заложив руки за голову, и улыбался – а ветви нежно касались его лица и шелестели что-то ласковое, и крохотный тополь качал ветвями, похожими на протянутые к матери детские ручки…
На миг Дайму показалось, что он видит Суардисов такими, какими они были сразу после свадьбы – счастливыми, полными надежд. Не старик и яблоня, я зрелый, полный сил мужчина и юная женщина, светящиеся истинной любовью, и рядом – их маленький сын в колыбели.
Дайм отвел глаза, чтобы не встречаться взглядом с Зефридой-яблоней. Видеть ее в Лощине Памяти было стыдно и больно: ведь наверняка он мог бы ей помочь! Остановить, уговорить, да кто ж знает, что можно было сделать! Вот только он не сделал ничего. И его сумасшедшая, выморочная любовь к Ристане – плохое оправдание.
Что ж. Сейчас у него есть шанс пусть не исправить прошлое, но поступить правильно в настоящем. Пока не поздно.
– Приходите через два часа, Альгредо, – тихо попросил Дайм, – и принесите что-нибудь поесть, его величество будет голоден.
Герцог молча кивнул и ушел, а Дайм, попросив помощи у Светлой, присел на траву рядом с Тодором.
Дайму потребовалось гораздо больше двух часов. Тодор впервые пошевелился, когда солнце уже село, и Лощину Памяти освещали лишь вьющиеся в воздухе фонарные жуки. В их разноцветном мятущемся свете лица деревьев казались живыми, а в шелесте ветвей слышались голоса.
Особенно один голос:
– Проснись, Тео, проснись! Тебе рано уходить ко мне, Тео. Вернись к нашим детям.
– Просыпайтесь, Тодор, – позвал Дайм и сам удивился, насколько хрипло звучит его голос.
Зато Тодор уже не выглядел иссохшим стариком. Дайм не мог ничего сказать о вернувшихся на его лицо красках, свет жуков обманчив. Но оплетшая его трава отступила, дыхание стало глубже, и главное – пульс снова бился ровно и сильно, а не той ускользающей паутинкой, что несколько часов назад.
Слава Сестре, Дайм успел. Правда, теперь он сам слабее котенка, но это такие мелочи!
– Зефрида?.. – Тодор потянулся к ветвям яблони, но его руки поймали лишь пустоту… а, нет. Яблоко. Единственное спелое, желтое яблоко, сладко пахнущее летом, солнцем и счастьем.
– Мы увидимся снова, я обещаю. Не торопись, у нас впереди достаточно времени, – сказал нежный женский голос.
И все смолкло. На несколько мгновений в Лощине Памяти повисла тишина, не нарушаемая даже шелестом ветвей и жучиным жужжанием. И потому особенно громко прозвучали слова Тодора:
– Полковник Дюбрайн? Что вы здесь делаете?
– Да вот, нарушаю ваше уединение. Не желаете ли бокал кардалонского, ваше величество? Кажется, где-то здесь был шер Альгредо… Урмано, вы здесь?
– Урмано? – недоуменно нахмурившись, Тодор попытался сесть. Удалось ему только со второй попытки, держась за руку Дайма.
– Я здесь, ваше величество. – Альгредо вышел из тени граба, держа на сгибе локтя корзинку с торчащим бутылочным горлышком. – Боюсь, ваш ужин несколько остыл.
– Кажется, я уснул… – опустив взгляд на свои руки, Тодор заметил желтое яблоко. На миг у него стало растерянное и беззащитное лицо, он потянулся к яблоне… но остановился, обернулся к Дайму. – Долго я спал?
– Долго. Послезавтра приедут ваши дети.
– Послезавтра?.. Мне казалось… Урмано! Сколько я здесь?
– Последние три месяца вы почти не покидали Лощину Памяти.
Тодор покачал головой, прижимая яблоко к груди.
– Кажется, я немного потерял счет времени. Я должен быть благодарен вам, Дюбрайн, за свое пробуждение.
– Не стоит, ваше величество. Я пришел не для того, чтобы разлучить вас с королевой, а чтобы вернуть вас Каетано и Шуалейде. Они не заслуживают ваших похорон вместо праздника.
– Дюбрайн! – нахмурился Альгредо. – Вы забываетесь.
– Ничуть. Будьте любезны, налейте, что там у вас. Его величеству и мне.
– Да, Урмано. – Тодор так и не выпускал драгоценное яблоко из ладоней. – Нам стоит выпить.
Они выпили кардалонского в напряженном молчании. Пожалуй, если бы Дайм был уверен в том, что Тодора можно оставить без присмотра, ушел бы. Сразу. Чувствовать себя лишним – то еще удовольствие. Но пришлось быть целителем до конца: настоять, чтобы Тодор поел, помочь ему добраться до спальни, напомнить Ристане, чтобы не вздумала сегодня обсуждать с отцом дела и держала прессу от него подальше.
Короче говоря, покинуть королевские покои удалось лишь незадолго до полуночи. Усталым, голодным и злым, как свежеоткопавшийся упырь. И то не в одиночестве.
– Пожалуй, мне стоит вас проводить, светлый шер, – совершенно некстати вызвался Альгредо.
Дайм не послал его шису под хвост только потому что Светлейший просил поговорить с ним до приезда Каетано в Суард.
– О чем еще вы не рассказали, светлый шер? – взял быка за рога Альгредо, едва выйдя из королевских покоев и активировав амулет «тишина».
– Теряю навык? – устало ухмыльнулся Дайм.
– Ну что вы, светлый шер, – в тон ему ответил Альгредо. – Но вы явно прибыли в Суард не только ради сватовства кронпринца.
При упоминании дражайшего братца Дайм поморщился. Эту проблему придется решать, ведь приказа просить руки Шуалейды для Люкреса никто не отменял. Но не прямо сейчас.
Альгредо заметил его реакцию. И хорошо, здесь Дайм предпочитал играть максимально открыто.
– Вы правы, Альгредо. Вы еще не просватали дочь, не так ли?
– Нет, но… вы же не хотите на ней?.. Таис еще совсем дитя!
Дайм невольно улыбнулся.
– Не пугайтесь так, Альгредо. Я на вашу дочь не претендую, хотя более чем уверен – она прекрасна, благовоспитанна и полна достоинств.
– Не вы, но кто?
– Каетано.
– Но… Дюбрайн, ночь на дворе, я уже не в силах играть в ваши игры.
– Не мои, Альгредо. Светлейший сказал – их нужно поженить, чтобы в династии Суардисов сохранился дар.
– Так. Давайте начистоту. Брак Шуалейды и Люкреса – это смертный приговор для Каетано, но Светлейший планирует его потомство. Значит?..
– Это значит, что я должен сделать все возможное для того, чтобы Шуалейда ответила Люкресу согласием. Но никто не может заставить совершеннолетнюю шеру второй категории выйти замуж за того, за кого она замуж не хочет. – Альгредо явно хотел спросить что-то еще, но Дайм покачал головой. – Ничего более.
– Что ж, я подумаю, – кивнул Альгредо.
– Познакомьте их, как только Каетано приедет, и позаботьтесь о месте фрейлины при Шуалейде. Надеюсь, Таис ни в кого не влюблена?
– Нет, – неохотно ответил Альгредо. – Таис слишком мала для этих глупостей.
– Вот и хорошо. Альгредо, я прекрасно дойду до спальни сам. Вы ж не мечтаете скрасить мое одиночество этой ночью, или я ошибаюсь?
Теперь поморщился Альгредо.
– Вы так предлагаете, Дюбрайн, что даже мечтал бы – отказался. Так о чем вы умолчали?
– Ну и настырность! Альгредо, я сказал все, о чем вам нужно знать. Ваша забота сейчас – здоровье и спокойствие короля. Ни слова ему о Люкресе, обнаглевших купцах и прочей дря… хм… прочем несущественном.
– Я вас понял, – понимающе кивнул Альгредо. – Приятных снов, светлый шер.
Вечная Орда катилась по поверхности Замарашки год за годом в бесконечном кружении по виткам пологой спирали, опоясывающей тело планеты до северного и южного полярных кругов, за которыми начиналось царство льда.
Орда была привычным явлением для обитателей поверхности планеты, практически сезонным бедствием, которое заставляло даже целые города периодически сниматься с насиженных мест и, бросая все, что невозможно унести с собой, уходить с пути кочевников, чтобы осесть в более безопасном месте — до того момента, пока очередной виток бесконечного кружения вокруг планеты не приведет Орду под стены новых городов.
Замарашка была планетой городов-призраков. Количество тонущих в болотах и песках руин на душу местного населения превосходило подобные показатели по всей Галактике в целом.
Путь Орды не зависел ни от рельефа местности, ни от встречающихся препятствий — озёр, болот, морей. Для Орды не существовало преград. Она обладала чудовищным жизненным потенциалом, и путь её всегда представлял собой плавную кривую, витками уложенную на поверхность сплющенного шара Замарашки.
Возможно, будь на поверхности Замарашки какая-никакая вулканическая активность, Орда преодолевала бы разломы в коре и реки разлившейся лавы без особого для себя ущерба — но Замарашка была древним миром, медленно остывающим на своей стабильной орбите вокруг неяркого солнца. Она была планетой невысоких песчаных дюн, обширных болот и ленивых рек, несущих свои илистые воды мимо разрушенных временем холмов в мелкие моря, полные неспешно вырождающейся жизни.
Орда представляла собой симбиотическую совокупность разнородных организмов и разумных особей всех возможных видов и рас. Она поглощала любое существо, оказавшееся у неё на пути, встраивая в свой сложный мультиорганизм, наделяя нового члена этого безумного сообщества потребными ей навыками, способностями и умениями, превращая его, по сути, в очередной придаток необъятного собственного «я».
Орда была, несомненно, разумна. Однако разум этот имел лишь отдалённое сходство с разумом влившихся в него сознаний. Став частью Орды, неофиты сохраняли остатки собственной личности, одновременно превращаясь в часть гигантского макроорганизма, и в дальнейшем руководствовались в своём поведении исключительно потребностями Орды.
Орда являлась одновременно ульем, муравейником, термитником — но составлявшие её особи были гораздо смышлёнее пчел, термитов и муравьев. Утратив часть человеческих и нечеловеческих черт, они, изменившись в соответствии с потребностями Орды, становились чем-то большим, чем простые люди и нелюди, — и одновременно чем-то меньшим. Никто не знал истинной специализации большинства видов слагающих Орду существ. Классификации имели чрезвычайно общий и предположительный характер.
Орда никого не отпускала назад. Не было ни одного достоверно известного факта, свидетельствующего об обратном.
Орда существовала ещё до открытия системы Замарашки для человечества. Теперь уже никто не знает, что она представляла из себя в то далекое время. Первопоселенцы, больше озабоченные тем, как выжить и уцелеть при её неотвратимом приближении, чем природой этого странного явления, воспринимали её лишь как более или менее периодическое стихийное бедствие.
Люди начали вливаться в состав Орды практически сразу после появления форпостов человечества на Замарашке. И если со случайными жертвами, не успевшими или не пожелавшими убраться с пути кочевников, всё было ясно, то мотивы, побуждавшие вливаться в Орду добровольно, оставались неясны.
Аура странного магнетизма, названная за неимением лучшего определения Зовом Орды, окружала этот квазиразумный мультиформный живой конгломерат, предупреждая о его приближении задолго до появления собственно Орды из-за горизонта. Её воздействие на живые организмы было различным даже в пределах одного вида: кого-то Зов побуждал бежать прочь, бросив всё, нажитое за жизнь, кого-то — лишь посторониться, пропуская мимо дикий поток кочевников. Кто-то же шагал ему навстречу, стряхнув с плеч груз культуры, обязанностей и долга — и Орда раз и навсегда принимала в себя очередную жертву.
Жертву ли?
Из-за мощного фона генерируемых Ордой радиопомех техника в радиусе нескольких миль от её внешнего периметра начинала сбоить, при проникновении же в сердце сообщества безнадёжно выходила из строя. Поток добровольных исследователей иссяк, едва стало понятно, что ни один из них не возвращается назад, сохраняя осмысленную активность лишь в первые часы пребывания внутри кочевого сверхорганизма. Судьба их, формально оставаясь неизвестной, была для всех совершенно очевидной.
Так что и по сей день сведения об Орде носили лишь лёгкий оттенок достоверности. Основная масса информации представляла собой сплав мифов, легенд и местных суеверий, рефреном которых неизменно было предостережение: не становись на пути Орды!
Трой чувствовал, что именно это ему и предстоит сделать.
Он был уверен, что именно это сделал и Разов.
Значит, иного выхода, кроме как последовать за ним, у Троя нет.
Теперь, спустя месяцы гонки, мысль эта уже не казалась Трою странной.
Проникшись со временем глубокой симпатией к объекту преследования, он начал и думать, как Разов — хотя порой ему казалось, что Разов не утруждал себя обдумыванием каждого следующего своего действиям, и это Трой тоже научился понимать. В тактике Разова было гораздо больше от успешного манипулирования каскадом случайностей, возникающих на его причудливом пути, чем от логичности шахматиста или просчитанного риска игрока в покер.
Иначе говоря, Разов был чертовски, дьявольски, невероятно везуч.
Трой был уверен, что Разов смог бы обчистить любое казино мира, возьмись он играть.
И оставалось только гадать, как Разов распорядится своей удачливостью здесь, на забытой богом планетке, в самом сердце кочевой Орды.
***
На предложение подбросить его поближе к теперешнему положению Орды патрульный посмотрел на него, как на умалишенного. Поэтому Трою пришлось вернуться на орбиталь, где он дождался результатов дешифровки данных от самописцев покойной китихи.
Без особого удивления он выяснил, что перед самой жесткой посадкой у жертвы собственного сластолюбия случился выкидыш, и малый корабль, по характеристикам сходный со стандартной планетарной шлюпкой, отстыковался от гибнущего гиганта в десятке километров над поверхностью, затерявшись среди множества обломков, которые рассеялись по пустыне стокилометровым шлейфом.
По странному стечению обстоятельств траектория последнего полета Дикой совпадала с направлением миграции Вечной Орды, подчистившей все дары неба задолго до прибытия на место катастрофы экспертов и патрульных.
Удивляться Трой уже устал.
Проследовав к шлюзам, он забрался в икринку одноразовой аварийной капсулы и нырнул в атмосферу Замарашки.
В вихре горящего воздуха капсула болидом промчалась по скучному серому небу и жёстко затормозилась в склон холма в половине дневного перехода от головных дозоров Орды.
Стоя по колено в противоперегрузочном студне, который вытекал огромной кляксой из лопнувшего пузыря шлюпки, Трой зябко кутался в наброшенную на плечи мантию. Мантия ощутимо дрожала от холода и норовила перетечь в пах и подмышки, чтобы согреться. Трою то и дело приходилось разглаживать складки на скукожившемся теле бестолкового симбионта, досадуя, что не оделся, как в прошлый раз — в кожу и мех. Учитывая прохладный климат Замарашки, это было бы весьма уместно, и одежду бы не пришлось учить хорошим манерам.
Сгущались сумерки. Небо куталось в серую облачную хмарь. Трой выбрался на сухое место и уселся на поросший лишайником валун, приготовившись ждать. Через некоторое время он, привыкший за месяцы погони к постоянному ощущению движения, пусть неявно, но сокращающего дистанцию между ним и Разовым с каждой секундой, в полной мере осознал всю тягостность ожидания.
Наконец, устав ждать, он встал и решительно двинулся навстречу наступающей ночи.
Навстречу Разову и Орде.
Приближение Орды он почувствовал по запаху. Вялый полусонный ветерок принёс вдруг отголосок странного насыщенного аромата. Аромат не был неприятным. В нем йодистый запах сохнущих на песке водорослей мешался с сладковатым ароматом разлагающихся тел медуз и резкостью рождённого в неистовстве прибоя озона, давая в сумме стойкое ощущение бескрайнего пространства, неимоверной мощи — и вечности.
Край горизонта впереди, давно затерявшийся в ночи, вдруг снова стал различим. Небо над ним едва заметно мерцало бледными оттенками зелени. Свечение разгоралось с каждой минутой и скоро разлилось на полнеба. Обернувшись на ходу, Трой явственно различил свою тень.
Трой зашагал по холмистой равнине, подставляя лицо ветру, пахнувшему свежестью и солью. Под его ногами шуршали чешуйки рассыпающегося плитняка, похрустывал карликовый кустарник, печально вздыхали, рассыпаясь облаками спор, плодовые тела грибов. В какой-то момент Трою показалось, что среди звуков ночи он начинает различать ещё один звук, которому не было места на древней запыленной планетке, тихо доживающей свой век на стабильной орбите у остывающего солнца.
Звук нарос, оформился и усилился, будучи всё ещё далеким. Более всего он напоминал ритмичные удары пришедших издалека волн о высокий берег, будучи совершенно чужеродным миру мелких морей и давно разрушенных гор, и совершенно неуместным здесь, в самом сердце материка.
Орда пахла, как океан. Подобно океану, Орда испускала фосфоресцирующее свечение. Она звучала, как океанский прибой.
Совсем скоро уже всё небо над головой Троя пульсировало отражённым от низких туч мягким зеленоватым светом. Мир приобрёл зыбкость большой глубины, причудливо исказив окружающий ландшафт, населив его игрой теней и танцем призраков в них. Трой словно попал на дно гигантского аквариума, и все его естество наполнилось сладким трепетом ожидания скорой встречи с обитателями этого странного мира.
Горизонт ослепительно полыхнул зеленью, шум сделался оглушительным, а запах моря осязаемо густым.
Спустя минуту Трой наконец воочию увидел Вечную Орду.
Она пожала плечами:
– Попрошу помощи у Покровителей. Нам ведь нужна помощь.
– Похоже, нужна. – Шеддерик согласился, хотя не был уверен, что духи мальканских предков Темершаны смогут им чем-то помочь. Но в одном она права – им сейчас любая помощь будет кстати. Даже призрачная.
На берегу собирались недолго. Заросшая дорога, тянущаяся от моста под мокрые голые лесные кроны, была пустынна, так что следовало воспользоваться этим и уйти от воды как можно дальше. Свидетели могут навести на их след.
Однако всего через четверть часа Темершана стала немного отставать. Шедде, шедший впереди, не сразу увидел, что она прихрамывает. Остановился. Усталость вылилась в раздражение:
– Каких морских жуфов вы никогда не жалуетесь? Что с ногой? Натёрли?
Темери постояла немного, опираясь на «посох», и несколько мгновений сверлила ему переносицу упрямым взглядом.
Потом вдруг пожала плечами и огорошила ответом:
– Вы тоже. Не жалуетесь.
– Я другое дело.
– Почему?
– Потому что я мужчина. Я сильнее. И я привык к таким переходам.
– А я – оречённая Золотой Матери! Я ходила Дорогой Долга. А моя жизнь до монастыря – это тоже всё время дорога. И я знаю, что могу идти. У меня нет кровавых мозолей, я не подвернула ногу и не ушибла.
– Тогда что?! – Рявкнул Шеддерик неожиданно для себя. – Мне надо знать, – добавил тише. – Может, вам нужен отдых?
– А вам – перевязка. Но не здесь же! Выйдем на тракт. Там много людей, там проще затеряться.
И действительно. Они стояли в лесу, тихом, зимнем, окутанном туманом, два маленьких усталых человека под огромными кронами, и почему-то орали друг на друга.
Может быть, на тракте действительно легче затеряться. Но и встретить гвардейский патруль – тоже будет легко. А в свете событий последних дней, будет ли этот патруль дружественным? Или солдаты начнут стрелять, лишь только выяснят, с кем имеют дело?
– Так что у вас случилось? Что-то с ногой?
– Голова кружится. Пока стою – не сильно. А как начинаем идти…
Понятно. Усталость и голод… Вот дурёха. Шедде окинул глазами лес и тут же нашёл подходящее поваленное бревно. Лучше бы дать ей что-то сладкое, конечно. Но остались только сухари.
Темери сжала сухарь в кулаке и задумчиво сказала:
– Это прошло бы. Уже много раз проходило само. Не стоит беспокойства.
– Темершана та… Темершана Итвена. Вы всё ещё невеста моего брата. И я всё ещё должен доставить вас в Тоненг живой и невредимой.
– Я помню, – с усталой иронией ответила она. – Вы должны меня доставить. И доставляете. А что, если за всеми этими нападениями стоит ваш брат? Ну, может, не хочет он на мне жениться?
А действительно, что если Кинрик, оказавшись один у власти, всё решил переиграть по-своему, и начал с попытки убрать с дороги занозу-братца, кстати, сводного, и нежеланную невесту? В истории Ифленской империи бывали сюжеты и заковыристей.
Шеддерик едва развёл руками и ответил:
– Даже в этом случае. Вы сами сказали – на тракте затеряться легче. А в Тоненге, который и вы, и я неплохо знаем, это будет совсем просто. Доберёмся, тогда и выясним, что происходит. В деталях.
…а может, очередные повстанцы всё-таки добрались до Кинне. И тогда – остаётся только гадать, кто прибрал к рукам власть, и что происходит в городе и стране.
– Ешьте ваш сухарь – вздохнул благородный чеор. И сел на то же бревно, вытянув ноги.
На почтительном расстоянии от мальканки.
Шкипер Янур Текар
Моросило. В трубе выл ветер, в зале у стены дрых рыбак из артели, возле него дощатый стол венчала глиняная кружка. Пустая.
Янур застыл у маленького окна, наблюдая, как по краю бывшего фонтана на площади прогуливается чайка. Туда-сюда. Большая морская белоголовая чайка. Остановится, замрёт на долгую минуту, а потом отправляется в обратный путь, покачивая боками. На берегу чайки неуклюжи. Так же, как старые моряки, вынужденные коротать остатки дней вдали от любимой стихии. Впрочем, чайка в любой момент может подняться в небо и улететь к морю.
Янур Текар так поступить не смог бы: ифленцы на свои корабли малькан не берут.
Ещё лет пять назад он летом ходил рыбачить с артелью, но здоровье и прожитые годы всё прочней привязывали его к берегу.
Да и семью было страшно оставить. Старший сын дорос до того возраста, когда взрослые не указ, лезет на рожон, да задирает вместе с другими подростками ифленскую стражу. Жена стала к зиме часто простужаться. Словом, каждую навигацию находился не один повод остаться дома. Хотя в артели его помнили и каждый год неизменно звали к себе.
– Что застыл там, – окликнула Тильва с кухни. Всё утро она гремела посудой – чистила медь, к чему приобщила не только обеих разносчиц и кухарку, но и всех детей. Сейчас помощники отправились отдыхать. – Ждёшь кого?
За много лет жена хорошо его изучила. Но сейчас он никого не ждал. Зимние переступы миновали, вроде бы дело пошло к весне, так что стоило ждать хотя бы тепла… но мелкая морось на улице не предвещала перемен к лучшему.
Янур оторвался от окна. Что же, ждать он действительно никого не ждал. Но кое-чего ему не хватало. Причём, уже довольно давно.
– Помнишь ифленца? – Словно бы нехотя спросил он у жены.
– Это который на днях зубы под столом оставил? Или которому Джарк плащ жидкой грязью залил? Так я плащ отчистила, так что переживать ему не о чем. И мы расстались почти друзьями… он что, приходил? Или я чего-то не знаю? Ох, отправлю я Джарка… да и Нану тоже, к бабкам в деревню. Пусть-ка попробуют там своевольничать…
Жена даже вышла в зал.
Янур покачал головой:
– Да нет. Ты, наверное, не помнишь… появился у нас в начале осени. Из этих… – показал он пальцем в потолок. – Из знатных. Благородный чеор. Ты его тогда ещё «чёрной рукой» назвала…
– А, тот загадочный ифленец, с которым вы каждый раз при встрече бранитесь, как портовые грузчики, а потом ты поишь его за свой счёт. Как не помнить…
– Давно не показывался, да?
Тильва всплеснула руками.
– Заскучал по закадычному дружку? Ну, ты даёшь, Текар. То ты готов идти с вилами на крепость, ифленскую сволочь бить, то у тебя среди ихней братии вдруг находятся приятели…
– Да какие приятели… что ты, жена. Приятели… Должен я ему. Так должен, что в этой жизни и не расплачусь.
– Ох ты, добрые покровители… ты же сам говорил, что не загрустил бы, если бы все они, без исключения, враз повымерли. Что ты такое говоришь, какие долги? Они же воры, убийцы. Ничего ты никому не должен.
– Летом Джарк побитый пришёл… помнишь?
– Ну, ты ходил разбираться.
– Да уж… разобрался. Есть вещи… а, ладно. Если б не этот ифленец, Джарк бы домой не вернулся. Совсем не вернулся, понимаешь?
– Да что ж они за люди такие…
Янур дипломатично не стал продолжать разговор: он-то точно знал, кто был прав тогда, а кто, в компании таких же лоботрясов, только постарше, под командованием мутного, но очень решительно настроенного цехового мастера из Рощиной Слободы, готовил покушение на самого ифленского наместника…
Наместника всё равно убили, чуть позже, а может, он сам ушёл в тёплый мир, куда ему и дорога.
Но если бы вместе с облавой на секретную квартиру не явился чеор та Хенвил, возможно, и Джарка, и ещё парочку таких же бедовых городских пацанов отправили бы в тюрьму. А то и – старый наместник был суров! – в тот же день расстреляли бы на площади.
А потом, в один из первых осенних дней, ифленец впервые зашёл к ним в таверну. Вроде бы удостовериться, что Янур объяснил своему парню, в чём тот был неправ. Тогда поводом для спора у них стало то, что, по мнению Янура, его сын был виновен лишь, что попался: никто из нижнего города здоровья наместнику не желал. Чеор та Хенвил считал, что его вина в стремлении нарушить постулаты правовой буллы Ифленской империи.
Если бы вина юноши была доказана, он наверняка был бы казнён вместе с другими заговорщиками. Так – ему грозила тюрьма, а родителям, вероятно, пришлось бы покинуть Тоненг без права возвращения.
Янур до сих пор не знал, что заставило ифленца поверить им и вытащить парня из неприятностей. Но добра он не забывал. И долги старался отдавать.
Впрочем, помнил он не только добро, так что ифленец, повадившийся чуть не через день ужинать в «Каракатице», успел выслушать от Янура немало справедливых упреков и в адрес самого наместника, и всего его окружения. Благородный чеор в долгу не оставался, так что любая их встреча быстро перерастала в оживлённейшую беседу.
В день похорон наместника Янур видел его в «Каракатице» в последний раз. С тех пор минул почти месяц. Город потряхивало, словно в ожидании серьёзной беды. То там, то тут вспыхивали драки. Ифленская знать носу не казала из Верхнего города, зато усилились на улицах гвардейские патрули.
Джарк дни и ночи не вылезал из своей комнаты, как будто чтобы доказать, что ни в чём не участвует и дурных намерений не имеет. Очень его напугала та облава.
Но мысли старого моряка упорно уплывали за пределы родного дома. Чеор та Хенвил носил титул Светлейшего, а значит, не мог исчезнуть просто так. Или был вынужден внезапно уехать, или всё-таки нарвался, и теперь хорошо если жив.
Янур не очень интересовался новостями из замка – слышал только, что молодого наместника пытались зарезать, но он вовремя заметил нападавших и сумел позвать на помощь, так что выжил. Выжил и даже вроде бы собрался на ком-то жениться, но невеста ещё не прибыла.
Казалось, ифленская знать решила просто забыть о Нижнем городе, как будто если выкинуть из головы проблему, то она как-нибудь исчезнет сама.
Как ни печально, а порядок в городе сейчас зависел от этого, безусловно, умного и красивого, но всё-таки неискушенного в вопросах управления страной юноши…
Элли проснулась задолго до будильника и, прислушиваясь к сонному сопению Фреда, попыталась понять, в какой момент её жизнь так круто изменилась. Когда она предложила помочь Харди с перевязками? Или когда ехала к нему в больницу в день операции? Или вообще, когда согласилась на переезд в Глазго, не выбирая и принимая всё, что он ей предложил? А сам Харди в какой момент задумался об этом? Представлял он, надо же!
Зеркало отразило совершенно беззаботную улыбку, и Элли пришлось напомнить себе, что день предстоит не самый простой. Для начала им нужно завершить дело Торна, после чего собраться в Бродчерч на слушанье дела Джо Миллера, которого впервые за последнее время удалось вспомнить без приступа ненависти и как-то отстранённо. Словно не с ним она прожила пятнадцать лет, и к слову, не самых плохих, иначе не было бы так больно.
Том с подозрением косился на неё весь завтрак, но ничего так и не спросил, делая вид, что ни о чём не догадался. Хотя, с другой стороны, мог и не догадаться — подростки слишком сосредоточены на своих переживаниях. Но поговорить с ним стоило.
— Мам, что мне сказать Эндрю?
Принцип отказа от работы с близкими родственниками становился понятнее именно в такие моменты. И всё же Элли не собиралась приукрашивать правду:
— Это не Лиза.
— А кто тогда?
И хоть некоторые вещи не слишком подходили для обсуждения с подростками, Элли постаралась всё объяснить:
— Лиза — не единственная женщина в жизни мистера Торна.
— Ну да, есть ещё мать Эндрю…
— Кроме матери.
Том прикусил губу и отвернулся, обдумывая услышанное, а потом остановился, прежде чем сердито выдохнуть:
— Это примерно, как ты и Харди?
Элли не собиралась ничего скрывать:
— Не совсем, но суть ты уловил правильно.
— А как же папа?! — глаза Тома заблестели от слёз.
— После того, что он сделал, я не собираюсь жить с ним. Никогда.
— Но… ещё же ничего не доказано! — Том сжал кулаки, пытаясь сдержаться.
— Доказано, — говорить об этом Элли было непросто, но совершенно точно необходимо. — Послезавтра мы поедем на слушанье его дела. Ты сам во всём убедишься.
— А вдруг ты ошибаешься?
— Нет, Том. Чудес не бывает.
— А раньше ты говорила другое! — Том сердито поправил сумку на плече и, развернувшись, зашагал к школе. Не оглядываясь.
Элли оставалось лишь вздохнуть и поспешить домой, чтобы передать Фреда няне. Она прекрасно понимала, что Тому нужно время для принятия происходящего, и не собиралась его торопить.
Харди ничем не напоминал человека, усомнившегося хоть в чём-то, и Элли сразу стало гораздо спокойнее на душе. Они приветствовали друг друга чуть теплее, чем обычно, и в качестве особых знаков внимания обменялись понимающими взглядами. Благодарный поцелуй за перевязку вполне можно было считать приятным бонусом, как и почти невесомые объятья перед выходом из дома. А когда Харди сел в машину, он осторожно взял Элли за руку, стиснув пальцы в лёгком пожатии:
— Напишите мне, как пройдёт разговор с помощником Торна.
— Обязательно.
Похоже, это была одна из самых удачных бесед Элли. Она прекрасно помнила, с какой лёгкостью Харди вывел на разговор Ханну, и взяла на вооружение его метод. Наверное, поэтому не прошло и получаса, как она отправила на номер Харди короткое сообщение: «Да», не сомневаясь, что он всё поймёт правильно.
Элли поспешила домой, чтобы отпустить няню, которой осталась должна уже больше трёх часов. Том уже вернулся из школы и едва дождался, когда они останутся наедине.
— Мам, ты говорила, что Лиза ни при чём, а её утром увезли на допрос и до сих пор не отпустили.
— Отпустят, это дело времени.
— Ты за неё?
— Нет, Том. Я за истину, которая не всегда выглядит красиво и вовсе не обязана нравиться всем.
— Ты говорила, что мы едем на слушанье дела папы.
— Да.
— Когда?
— Завтра.
— А ты позвонила учительнице, что у меня семейные обстоятельства?
К своему стыду, Элли напрочь забыла о таких формальностях, но тут же исправила свою оплошность. Том даже не попытался скрыть радости — наверное, в этом возрасте такое нормально. Когда день наконец-то закончился и Фред уснул, Элли отправилась к Харди. Думала ли она когда-нибудь, что перевязки могут приносить столько удовольствия? Хорошо, что нет, иначе, наверное, не решилась бы предложить подобное — и многое бы потеряла.
***
Элли не стала заезжать в Бродчерч — для них лучше было остановиться в гостинице и привлекать к себе как можно меньше внимания. Королевский суд Уэссекса располагался на соседней улице, и Элли не сомневалась, что завтра они не опоздают к началу слушанья.
— Мам, а меня пустят в зал?
— Скорее всего.
— А куда мы тогда денем Фреда? Ему же точно нельзя…
— С Фредом посидит тётя Люси.
Том заметно нервничал, но старался этого не показывать. Он даже достал учебник и попытался заниматься, но Элли прекрасно видела, что за последний час он всего дважды перевернул страницу. Она уже собиралась посоветовать ему прогуляться, как вдруг он пристально взглянул на неё:
— А ты пойдёшь к нему в номер?
И хоть Элли прекрасно поняла, о ком речь, она всё-таки переспросила:
— К кому?
— К твоему Харди. Вам же надо поговорить.
Ехидная усмешка сына не оставляла сомнений в том, какой смысл он вкладывал в свои слова, но отрицать и прятаться Элли не собиралась:
— Пойду. Чуть позже.
— Когда Фред уснёт?
— Нет, когда его заберёт к себе тётя Люси.
— Понятно.
Больше у Тома не нашлось слов, и это было очень кстати. За Фредом приехал Оливер, и, оставив скучающего сына в номере, Элли спустилась в бар гостиницы. Харди появился через три минуты после её звонка.
— Ваша тяга к алкоголю нуждается в детальном изучении, — усмехнулся он и жестом попросил официанта наполнить бокал и себе. — Но я готов составить вам компанию. Особенно когда есть отличный повод.
— Завтрашнее слушанье?
— Миллер, завтра в зале суда не будет ничего особенного, а вот дело Торна мы с вами завершили весьма успешно.
— Это единственный повод? — Элли взглянула на него поверх бокала с вином.
— Разумеется, нет. Нам стоит отметить ещё и ваши медицинские достижения. Могу без лишней скромности сказать, что вы вернули меня к жизни — не каждому пациенту так везёт с реабилитацией.
— Сэр, мне кажется, или вы со мной флиртуете?
— Вам не кажется, — во взгляде Харди плескалось веселье. — После пары бокалов я коварно планирую заманить вас в свой номер.
— Интересно, зачем?
— На перевязку. Хочется, знаете ли, увидеть вас в роли медсестры.
Элли рассмеялась, чувствуя, как отступает напряжение, копившееся в ожидании слушанья.
— А вам обязательно ждать эту пару бокалов?
— Мне казалось, что вы просто любите поесть.
— Харди, вы отстали от жизни. Ужин нам вполне могут доставить в номер.
— Неужели? — он выглядел озадаченным. — Ну, я-то ладно… а вам откуда известны такие подробности?
Элли могла ответить, что сталкивалась с этим во время расследований, как наверняка и сам Харди, но поддержала игру:
— У меня очень разговорчивая сестра.
В номер они ввалились, уже целуясь, как озабоченные подростки, и первый час даже не вспоминали про смену повязки. Такой свободной и беззаботной Элли чувствовала себя только в юности, и ей это очень нравилось. Немного отвлекали звонки, причём особенно усердствовал Оливер, который, не дозвонившись Элли, принялся донимать Харди. И ему пришлось не только ответить, но и согласиться на интервью «Эху» перед самым заседанием суда.
К себе Элли вернулась далеко за полночь, когда Том уже спал. Почему-то ей казалось важным, чтобы утром он увидел её на месте. Да и в суд им лучше идти вместе, раз уж Харди нашёл себе дело. К её удивлению, Том ничего не сказал о времени её возвращения — будто так и надо! — зато, когда настало время заходить в зал суда, уселся на скамейку в холле.
— Мам, я не пойду туда.
— Почему?
— Я не хочу это видеть.
— Твоё право.
«Слушанье дела Миллера в первом зале», — голос в динамике казался немного усталым. Элли повертела головой, пытаясь отыскать Харди, и удивилась, когда он выглянул из зала суда и призывно помахал рукой. Элли ободряюще стиснула плечо Тома и поспешила войти.
Все уже были на месте, и у Элли заныло сердце от полного ненависти взгляда Бет Латимер. А ведь они с ней были хорошими соседями и дружили. Проклятый Джо! Харди тоже замечал эти нюансы, и Элли была ему благодарна, когда он взял её за руку и попытался закрыть собой от скамьи зрителей. Тем временем помощник судьи объявила:
— Всем встать. Начинается слушанье по делу Джозефа Миллера.
Элли замерла, глядя, как открылась дверь, и полицейский ввел в зал человека, с которым она прожила в браке так долго, что перестала в нём сомневаться. Она стиснула пальцы Харди, невольно прижимаясь к его плечу и чувствуя подступающую дурноту.
— Вы Джозеф Майкл Миллер?
— Да, — он кивнул.
— Джозеф Майкл Миллер, согласно Уголовному кодексу вы обвиняетесь в убийстве, а именно: в том, что восемнадцатого июля две тысячи тринадцатого года вы убили Дэниэла Латимера, жившего по улице Спринг Роуз, четыре, в Бродчерче, Дорсет. Каково ваше заявление? Виновны или нет?
Джо медленно повернул голову, отыскивая взглядом Элли. Когда-то они были близки настолько, что, казалось, понимали друг друга с полуслова и полувзгляда. Казалось… Элли почувствовала, как у неё заболели пальцы, которыми она цеплялась за руку Харди, и у неё даже мелькнула мысль, что у него останутся синяки. Но, чёрт возьми, как же ей была нужна эта поддержка! А Харди не просто терпел эти неудобства — он прижался к её плечу, и Элли поняла, что он тоже сверлит взглядом Джо Миллера. Это дало силы с достоинством выдержать взгляд пока-ещё-мужа, да и тот, похоже, всё понял. На какое-то мгновение он замер, а потом вдруг зажмурился, становясь похожим на растерянного ребёнка.
— Виновны или нет? — настаивал судья.
На какой-то миг Элли вдруг показалось, что Джо откажется от всего, но он только тяжело вздохнул и глухо выдохнул:
— Да. Виновен.
Всё было кончено. Всё. Но кто бы стал утверждать, что ничего не начиналось взамен? Элли Миллер умела во всём находить хорошее. Даже в плохой погоде и потерянной связке ключей. А в Алеке Харди под маской хама, брюзги и мизантропа она умудрилась разглядеть того самого человека, с которым хотелось жить. Желательно долго и точно счастливо. Она разжала хватку и погладила его побелевшие пальцы, прошептав:
— Прости меня, Алек.
— Не за что… — он слегка запнулся и выдохнул: — Элли.
Слава Летун привозит три интересные штуковины. Широкие, но легкие сани на пластиковых полозьях, к которым снег не липнет. На санях установлена пирамида из реек в два человеческих роста. На пирамиде — ветряк. Поворачивается в ту сторону, откуда ветер дует. А внутри
пирамиды — два ящика, один над другим. В нижнем — большой аккумулятор, а на нем — шкафчик с полочками и гнездами для зарядки мобилок. Сани легко может толкать по снегу один человек. Но вдвоем удобнее.
Таких саней с ветряками три штуки. Догадались, для чего это? Мобилки айгурам заряжать! Только сначала нужно подстроить так, чтоб они сами у нас мобилки попросили. И обучить их арабским цифрам. Ну, этим Фархай и Зулан займутся. Они свои, им айгуры верят.
Платон объявляет, что шабашка закрывается на зимние каникулы. Зимой работать будет только бригада механосборщиков, которые трудятся в ангаре,
что в Секунде. И то — работать они будут не столько сборщиками техники, сколько грузчиками. Будут разгружать вертолеты, которые привозят материалы
для Днепрогэса. Их задача — обеспечить весной стройку техникой и материалами.
Думаете, шабашники по домам разъехались? Ну да, улетают на недельку, другую, но возвращаются! И снова улетают через неделю. Подарки вдовам привозят. Месяц назад лыжи привезли, самые разные. И широкие снегоходы, и узкие беговые, и тяжелые слаломные. Снегоходами сразу охотники заинтересовались. А Ксапа за беговые схватилась. Лыжню проложила, бегают
со Светой по утрам и вечерам. За ними — вся команда бандарлогов. В основном, пацаны, но девчонки тоже лыжи осваивают.
А еще геологи привозят новости, как быстро большой портал строят. Но по всему выходит, что раньше следующей осени не запустят. Сложный очень, сложнее атомного реактора. Только нам сравнить не с чем. На всей планете — ни одного реактора. Каменный век, как Ксапа ехидничает.
Как только заработает большой портал, к нам будут летать огромные вертолеты Ми-26 МТЭ2. Платон говорит, они как обычные Ми-26, только с топливными элементами и электрическими двигателями. То есть, как авиетки и желтый вертолет Сергея. Летают далеко и быстро. А еще через два года мы увидим В-12 ТЭ2. Это вообще всем вертолетам вертолет. На нашу вертолетную
площадку только один В-12 поместится. Всех степняков мог бы за один рейс перевезти. Самую тяжелую строительную машину сможет в небо поднять. Ксапа
слушает рассказы геологов и смеется, что через год и трава будет зеленее, и небо голубее, и унитазы из чистого золота.
Шабашка закрылась не полностью. Сегодня будем холодильник переделывать. Наш старый из жердей сделан. Просто ящик у входа в хыз. Новый будет как сарай из досок. Только внутри и снаружи обобьем дюралевыми листами. Внутри повесим железные крюки для туш. И электрическую лампочку под потолком. Но сколотить сарай — это не хыз поставить. На полдня работа.
В прошлый год хыз снегом утепляли — всем обществом работали. В этот — Евражка на экскаваторе за полдня стены снегом засыпала. Ксапа сказала, что это ПРОГРЕСС.
По вечерам Ксапа не сказки рассказывает, а книжки вслух читает. Хитрая она у меня. Полвечера читает и сразу переводит на наш язык. Потом вдруг начинает читать на чистом русском. Три-четыре сотни русских слов в нашем обществе любой знает. И всем хочется узнать, что там в книжке дальше случится. Сидят, слушают, пытаются понять, постепенно русские слова
запоминают. А кто не понял — ну что ж, жди до завтра. Завтра Ксапа это место на нашем языке прочитает.
Каждые два-три дня мы летаем то к Степнякам, то к Айгурам. По дороге залетаем к Заречным и Чубарам. У степняков все хорошо. Обжились в лесу. Реку по льду переходят, по обоим берегам охотятся.
Айгурам хуже. Они сейчас живут на землях степняков, а степняки зимой всегда впроголодь жили. Медведев говорит, чтоб не жалели для них вещей. Поэтому дарим то железную посуду, то ножи-топоры, то ящик консервов или
круп. Но — не помногу. Чтоб на себя надеялись, на нас не рассчитывали.
Чубары научились подо льдом рыбу ловить. Мы их этому не учили. Ловят не так много, как летом, но к добыче охотников это хорошая добавка. Нашим ножам-топорам тоже очень радуются.
***
Ударили сильные морозы, и чудики, которые в трех деревянных хызах жили, попросились к нам в хыз. Говорят, дома оказались плохо утеплены. Котлы не справляются, радиаторов мало. Вот они воду из системы слили, чтоб трубы не полопались — и к нам! Школу хитрая Света давно в хыз перевела. Почему-то так сложилось, что все захотели жить в Колонном зале. А в старой
пещере установили столы и лавки из столовой, зимнюю столовую устроили. Мы снаружи у самой стены железные ящики с газовыми баллонами установили, в стене дырку просверлили, газовую трубу протащили. Теперь поварихи еду на газовых плитах готовят. Удобно, и разгорается быстро. Только Евражка учудила. Когда утепление хыза обновляла, наши ящики с баллонами тоже снегом засыпала. Теперь, если пустой баллон заменяем, сначала лопатой работаем, ящик откапываем.
По вечерам ксапины книжки слушаем. А так старая пещера пустует. Вот в ней Света школу и устроила. А как чудики решили в хыз переселиться, школу сильно потеснили, столовую потеснили, но все вписались. Следующим летом, конечно, дома утеплим. А эту зиму потерпим. Жить как полярники на льдине ребята не подписывались.
Вторая зима подряд такая холодная. Геологи говорят, климат резко меняется с морского на континентальный. Это все из-за таяния ледника и изменения океанских течений. Степняки свои вамы снаружи утеплили снежными кирпичами. Кирпичи выпиливают пилами, которые от чудиков получили. Говорят, очень удобно. Внутри вамов постоянно огонь жгут. Чубары перебрались в пещеры. Входы, по совету Ксапы, перекрыли снежными стенами, только двери из шкур да дырку для вентиляции оставили. За снежной стеной — занавеска из шкур. Между занавеской и снежной стеной прохладно, можно мясо хранить. А дальше — тепло, но душно. Плохо в пещерах со свежим воздухом.
Айгуры из снежных кирпичей строят круглые хызы. Тоже снег пилами пилят. Ксапа прошлой зимой учила малышню такие строить, ИГЛУ называются. Мы думали, детские игры. Оказывается, в них даже жить можно. И чудикам эти ЭСКИМОССКИЕ ХОХМОЧКИ давно знакомы.
***
В самые короткие дни чудики устраивают праздник. Называется Новый год. Срубают елку, тащат в хыз, закрепляют, чтоб прямо стояла. И полдня вешают на нее все подряд. Чайные ложки, какие-то ненужные железки, конфеты и маленькие шоколадки в блестящих обертках. Света учит старших учеников собирать из кружков толстой цветной бумаги шарики-двенадцатигранники. Их
тоже на елку вешают. Младшие школьники соединяют вместе желтые и синие пробки от бутылок с соком и тоже на елку… Платон шахматы пожертвовал. Развесили и их. Все, что красивое, маленькое и блестящее вешают. Никогда я такой елки не видел.
Фархай говорит, похожее дерево шаман украшал, когда они на краю леса жили.
Почему-то Новый год нужно праздновать не днем, а ночью. В полночь! Чудики — они чудики и есть! Выбежали на мороз, начали из ракетниц в небо палить! Кричат: «С новым годом, с новым счастьем!» Толкаются,обнимаются.
Затеяли на одной ноге прыгать, плечами толкаться. Кто кого в снег опрокинет. Ну, Головач тоже с ними попрыгал. Победителем вышел.
Возвращаются в хыз замерзшие, все в снегу — и сразу за стол. Стаканами с горячим компотом чокаются. Ксапа с Жамах раскраснелись, веселые. Шоколадки по канавкам ломают, детям раздают. Думал, жадничают,
но говорят, детям на ночь много шоколада нельзя, спать не будут. Как же, уснешь тут при таком шуме!
Геологи перед елкой выстраиваются, песню поют. Ната с Ксапой со смеху пополам сгибаются, а Света на парней ругается и припрятанным снежком запускает.
— Они же «В лесу родилась елочка» поют на мотив «Вставай страна огромная», — объясняет Ксапа. Я все равно не понимаю. Но песня нравится. Сильная, могучая!
Потом в старой пещере мебель сдвигаем, для детей игры устраиваем.
Веселый праздник получается, хоть и ночью.
***
Мы на охоте были, когда беда случилась. Молодой парень пропал. Накануне своим сказал, что вместе с охотниками Головача на правый берег пойдет. Лыжи надел и убежал догонять охотников. Но охотники вернулись, говорят, не было с ними парня. А мы на левом берегу охотились, назад шли — свежую лыжню видели. Наши чудики две авиетки заводят, летим искать. Ночь наступает, Вадим посадочные фары включает. И вторая авиетка тоже фары включает. Хорошо лыжню видно.
Парень в Секунду ушел. Теперь это просто. По льду реку перешел, в сопки полез, выследил медведя и напал. Один! На медведя!!! Ну, медведь ему показал, кто в горах хозяин! Руку почти по локоть откусил и со скалы сбросил. Или парень сам упал — трудно сказать. Глубокий снег спас придурка.
Мы его вовремя находим. Не замерз и не истек кровью. Только без руки остался. А у нас новая забота — обиженный на людей раненый медведь.
Назад летим быстро, над руслом реки. Посадочная площадка ярким светом залита, в белом вертолете с красным крестом окна светятся. Садимся. К нам люди с носилкой бегут, парня в белый вертолет уносят.
Палпалыч культю обработал, царапины от когтей обработал, а больше ничего сделать не может. Говорит, принесли бы руку, можно было бы попробовать пришить. Еще говорит, хорошо, что правая рука и ребра целы.
Когда медики выходят, Рыська вбегает — и парню кулаком по зубам… Тут я припоминаю, именно этот парень ей летом шкуру медведя обещал. Но зачем же на пещерного медведя полез? Лесных, что ли, мало?
Звоним в Круг. Приглашаем звероловов. Намечаем на следующий день идти за мишкой. Но погода портится. Три дня идет мягкий, пушистый снег. На четвертый прилетают два знакомых зверолова и один новый, с собакой по
имени Белка. Смешное имя. Мы отвозим их на место схватки, раскапываем снег, даем понюхать собаке следы крови. Она так на нас смотрит… Будто хочет сказать: «Это что за придурки?» Ну да, след старый, да еще свежего
снега по колено насыпало…
Но когда звероловы отцепляют поводок, Белка крутится на тропе и ведет нас куда-то.
Вскоре мы стоим у пещеры, а донельзя довольная собака крутится под ногами. Заходить в пещеру не хочется. Тесно там, отпрыгнуть или убежать некуда будет.
— Может, светошумовую гранату бросим? — предлагает Вадим.
Так и делаем. Отходим подальше. Вадим бросает гранату и отбегает. Бабахает знатно. Но никто из пещеры не выскакивает. Собака опять смотрит на нас странно, забегает в пещеру и тявкает несколько раз.
— Апатит твои хибины! — непонятно высказывается новый зверолов и идет в пещеру. Без всякой опаски. Мы за ним.
В общем, мишка лежит мертвый и уже остывший. А умирал долго и в муках, потому что парень пропорол ему копьем живот и желудок. И обломал копье в ране. Хорошее было копье, с наконечником из стального охотничьего ножа чудиков. Или сам медведь обломал копье. Трудно сказать. Все следы на тропе снегом засыпало. В сердце надо было бить…
А медведь оказался старой медведицей. Это мы узнаем только когда вытаскиваем тушу из пещеры и переворачиваем, чтоб обвязать тросом.
Привозим, сгружаем у хыза. Туша заледенела, стала как камень. Замучились, пока в хыз затащили. Света ругается, ей урок сорвали. Вся ребятня прибежала на медведя посмотреть. Мудр походит, тушу трогает.
— Что с мишкой делать? — спрашивают звероловы.
— Шкуру, клыки и когти — охотнику, мясо съедим.
— Да нет, в какой угол его от двери оттащить, чтоб проход не загораживал?
Иду в тот угол, который Палпалыч называет СТАЦИОНАРОМ. Парень и Рыська сидят рядом на койке. Рассказываю, что медведя мертвым нашли, слова Мудра передаю.
— Шкуру — ей, — говорит парень.
Зря он это сказал. Потому что Рыська вскакивает и опять его по морде лица, как Ксапа говорит. На этот раз не кулаком, а ладошкой. Звонко так! И убегает.
Иду домой, рассказываю своим женщинам, как на охоту слетали. Слушают, переживают. Фархай новой чубарке переводит. Мечталка подсказывает, если
незнакомое слово встречается. О том, как Рыська второй раз парню по физиономии съездила, тоже рассказываю. За спиной ахи и охи. Оглядываюсь — два десятка девок стоят, слушают.
Кончаю рассказывать — Ксапа с Натой ФОТОСЕССИЮ устраивают. Сначала свет ставят. Потом медведя со всех сторон снимают. Затем парня приводят, помогают одеться, мое копье в руку дают, фоткают со всех ракурсов на фоне медведя. Но так, чтоб левая рука в кадр не попадала. Парень ругается, но ему объясняют, что это не для него, а для истории и для его детей.
Рыська приходит. Ксапа с ней шепчется, за руку к парню тянет. Рыська злая, глазами сверкает. Так на фото злюкой и получается. Вместе с парнем уходит. Да, парня теперь Самураем зовут. За бесстрашие. Толик назвал,
все геологи подхватили. Ксапа парню и Рыське объяснила, кто такие самураи, а Ната картинки показала. Но мы имя до Самура сократили. Я думаю, хорошее ему имя досталось. И вовремя. Пора уже детское имя на взрослое менять.
Иду, пробую тушу. Твердая еще. Такими темпами только завтра оттает.
— Завтра с утра разделаем, — говорит Кремень. — Надо будет в ангар перетащить, а то весь хыз загадим.
Одинаково думаем.
«Основные правила», — сказала она, как только он сел.
«Для чего?» — он спросил. Он снова сидел, и это её тревожило. Ему было не комфортно.
«Для всего», — сказала она, обводя широким жестом комнату. — «Всего этого.»
«Ага», — сказал он и кивнул. Он понял. Ей показалось, что она видела, как он начал откидываться назад, чтобы растянуться поудобней, но затем он остановился. — «Что у Вас на уме?»
«Давайте лучше начнем с вас», — сказала она, потому что она ожидала этого ответа. Кроме того, она не была уверена. Она не была уверена, что он скажет, какие основные правила ему понадобятся или сочтет приемлемыми, как будет различаться динамика между ними или совпадать. Она чувствовала себя неподготовленной, ненавидела чувствовать неподготовленность и старалась скрыть это.
«Теперь, когда я знаю то, что знаю…» — она запнулась. Она была раздражена из-за того, что впала в эвфемизм, и она была также раздражена тем, что не могла заставить себя перефразировать. — «Есть ли что-то, что Вам от меня нужно, по-Вашему?»
«Ну», — сказал он слишком быстро для кого-то, кто всерьез отнесся к ее вопросу. — «Экзорцизм отменяется».
Она мрачно посмотрела на него.
«Он даже не работает на этом теле, но меня очень раздражает».
«Вы превращаете ситуацию в шутку», — сказала она.
«Вовсе нет», — сказал он, вздохнув, таким способом, который означал, я шутил, но сейчас прекращу. Снова она увидела, как он немного дернулся, как будто он хотел растянуться, но остановился. — «Никакой святой воды. Не приносите сюда святую воду».
Он больше не шутил, но слова заставили её засмеяться. Обри Тайм была не из тех, кто когда-либо профессионально или лично обращался со святой водой. — «Думаю, что справлюсь».
«Я серьезно», — сказал он, и по тону это было ясно.
«Хорошо. Ладно.» — так что это тоже нужно записать: святая вода существует и к ней серьезно относятся. — «Что еще?»
Он постучал пальцами по подлокотнику кресла. Он перебрал коллекцию лиц, которые означали я думаю. — «О — не используйте его имя».
«У… У Него есть имя?»
«Ась?»
«Я не знала, что у Него вообще есть имя».
«Конечно, у него есть имя! У кого нет имени?»
«Я думала — у него нет». — Она недоумевала. Он выглядел раздраженным. — «Итак, как мне Его называть?»
«Неважно, только не его именем. Нечистый, Принц Тьмы, Большой Засранец, как Вам угодно».
«Погодите.»
«Что?»
«Вы говорите о…» — Она указала вниз. «Нём?»
Теперь он выглядел недоуменно. — «А о ком Вы…?»
Она указала вверх. Кроули проследил за её пальцем, и затем прошипел: «О, да ради Земли». Он поднял очки достаточно, чтобы потереть глаза, и покачал головой. — «Нет, Травинка. У Неё тоже есть имя, но не думаю, что Вы его знаете.
«У Неё?»
«Угу.»
«Серьёзно. У Неё?»
«Ага.»
«Хм.» — Обри Тайм подумала об этом. А потом она подумала об этом еще немного. Она обнаружила, что ей есть над чем подумать, особенно в рамках ее профессиональных способностей. — «Вы действительно работали с Фрейдом, да?»
«Не смейте», — предупредил он, хмуро глядя на нее. Но по-дружески. — «Основные правила.»
«Хорошо.» — Она приняла это. Она поняла это. Она вообще не должна была игнорировать этот вопрос, признала она. — «Ладно. Давайте вернемся. Что-нибудь еще?»
Он пожал плечами. Он отвел взгляд, затем повернулся и посмотрел на нее. Он очень ясно дал понять, что смотрит на нее.
«У Вас всё хорошо?» — спросил он. Он спросил это, как обеспокоенный друг, но он не был ее обеспокоенным другом. Он был её клиентом. Он спросил, как будто она не в порядке, как если бы она сказала ему, что не в порядке. Но она не посмеет.
«Спасибо за беспокойство», — сказала она и улыбнулась. Она сказала это как профессионал и улыбнулась как профессионал, потому что это было то, чем она была. — «Какие-нибудь ещё основные правила нужны?»
«Хм», — сказал он, задумчиво и недовольно. Он все еще смотрел на нее. Он выглядел не так, как будто он осуждал ее, но как будто он выносил о ней суждения. Ей не это понравилось. — «Как дерево?»
Конечно, он спрашивал о дереве. Конечно. Дерево чертовски раздражало её. Обри Тайм не заботило дерево. Она не заботилась о растениях, ни в профессиональном, ни в личном плане, и ей было неинтересно пытаться сохранить в живых такие вещи, как деревья, цветы и лоза. Это дерево, в частности, было как профессиональной, так и личной неприятностью. По ее мнению, это было дерево Азирафеля, а не ее. Если Кроули думает точно так же, ей здорово достанется, когда она неизбежно убьёт его, и потребуется тяжелая работа, чтобы превратить это в терапевтически ценный для него опыт.
«По-моему, с ним всё хорошо», — просто сказала она.
«Было бы лучше, если бы Вы пододвинули его к окну», — сказал он, и он даже указал на окно, как будто ей нужно было напомнить о том, где оно находится. — «Там, где оно сейчас, недостаточно солнечного света».
Это напомнило ей, что он садовник, что ему нравятся растения. Она знала, что он держит у себя сад, и она знала, что он очень гордился им. Она знала, как он гордился им, потому что он никогда не упоминал его, не оскорбив.
«Я запомню», — сказала она, подавляя желание вышвырнуть это чертово дерево в окно. — «Вернемся к нашим основным правилам …»
«Просто, знаете, я чувствую за него ответственность», — сказал он.
Она хотела, чтобы он заткнулся о проклятом дереве. Она хотела, чтобы он отошел от темы. Она также хотела вернуться к основным правилам, потому что ей предстояло упомянуть несколько важных тем. Но, более того, она хотела понять, почему он только что перебил ее, чтобы сказать это. Кроули, она хорошо знала к этому моменту, почти никогда не принимал ответственность ни за что.
«Оно ведь такое из-за меня, да?» — продолжал он. Он наклонил голову в сторону, и он всё еще смотрел на нее, и она так раздражалась, потому что он все еще сидел и не растянулся. — «Я сделал это с ним. Ответственность — моя. Я несу ответственность за него».
Обри Тайм знала свою работу. Она точно знала, как ей следует реагировать на то, что он говорил. Она знала, какие именно терапевтические действия нужно предпринять, учитывая то, что он только что сказал, учитывая то, как он подчеркнул слова моя и несу. Она знала, что она должна была сказать: Вы не о дереве говорите, Кроули, верно? Она должна поставить его на место. Она должна заставить его признать, что он говорил завуалированно. Но она этого не сделает. Она не задаст этот вопрос. Потому что тогда, она подозревала, он поставит её на место, а она не могла этого допустить.
«Мое дерево», — сказала она. «Моя ответственность.»
Он не ответил, кроме глухого цок, который он издал языком. По крайней мере, он, наконец, немного опустился на сиденье в полулежачее состояние. — «Говорите мне свои основные правила, Обри Тайм».
Она сделала паузу, чтобы сделать глубокий вдох. Она на мгновение закрыла глаза, чтобы взять карточку, на которой было написано Чертово Дерево, и положить её туда, где ей место, в её карточном каталоге, и закрыть её, хорошо и плотненько, где она не будет попадаться ей на глаза, пока у неё не найдется времени и энергии, чтобы справиться с ней. После десяти лет опыта она была в этом хороша. Она могла сделать это быстро, едва выглядела так, будто сделала больше, чем долго моргала, а ее клиент мог даже не узнать. Обри Тайм была профессионалом.
«Хорошо, Кроули», — сказала она, в основном, чтобы выиграть время. — «Смотрите. Давайте начнем с этого…» — Она была неуверенна. Это могло быть опасно. — «Что Вы сделали с другими моими клиентами?»
Он поднял бровь. Он открыл рот, чтобы ответить. Она не могла вспомнить, всегда ли его зубы были такими острыми.
«Ничего плохого», — сказал он.
«Кроули». Возможно, ей стало плохо. Она была профессионалом.
«Ничего плохого!» — повторил он, более решительно. — «Послушайте, Вы были не в форме видеться с другими клиентами на прошлой неделе. Вы бы предпочли, чтобы они все взяли и появились? Я обо всем позаботился».
«Это было нарушение федерального закона», — сказала она со значением, с чувством. Она почувствовала, как ее ноздри раздулись. Она почувствовала, как ее губы дрогнули.
«Это то, что Вас волнует?» — Он звучал удивленно, не впечаленно. — «Я даже на таможню не заходил, когда пришел сюда сегодня, Вас это тоже беспокоило?»
Она не стиснула зубы. Они не стучали. Она была профессионалом, и это было важно. — «Оставьте моих других клиентов в покое».
Что-то мелькнуло на его лице, быстрое выражение, что-то похожее на ярость. Но затем оно прошло, и его лицо стало неподвижным.
«Я не навредил им, Обри. Я бы не стал».
Ей было доступно несколько различных возможных ответов. Однако ни одно из них не было бы профессиональным. Ни у одного из них не было терапевтических достоинств.
«Основные правила», — сказала она. — «Оставьте моих клиентов в покое».
Он выглядел так, как будто у него тоже было много разных ответов. «Хорошо», — сказал он. «Не проблема. Не беспокойтесь».
Три раза, заметила она. Он согласился на это три раза.
«Спасибо», сказала она. Она кивнула ему. Она чувствовала себя слишком уставшей, чтобы улыбаться. Головная боль не исчезла.
Она наблюдала, как он прикусил щеку, не давая ответа. Она признала себе, что должна проверить его, спросить, как он себя чувствует. Она должна спросить о том выражении, которое она видела на его лице. Она должна признать, что чувствовала себя неуверенной и даже немного испуганной. Она должна быть готова сказать слово демон. Обри Тайм была очень способна распознать многие вещи, которые она должна была сделать.
«Хорошо», сказала она. — «Еще кое-что. Вы согласитесь на еще одну вещь?»
«Ладно», — сказал он, хоть и не взаправду.
«Три сессии назад», — сказала она. Ей было не комфортно. Она снова почувствовала, как ее губы дернулись. — «Вы что-то сделали с моими часами, верно?»
Обри Тайм была достаточно хорошо знакома со своим клиентом Кроули. Она знала, как наблюдать за ним. Она знала, что он думал лучше всего, когда мог двигаться, физическая активность освобождала его разум. Она знала, что их терапевтический альянс был самым сильным, когда он был готов бросаться в неё мелкими оскорблениями. И она знала, что он был наиболее истощенным, когда он становился медленным, когда он застывал, когда он сидел в напряженном молчании.
За прошедшую неделю Обри Тайм стала изучать герпетологию. В то время она не думала, что она может ей пригодиться. Но теперь, наблюдая за своим клиентом Кроули, она не могла не сравнить интенсивность его неподвижного тела с изображениями и видео, которые она видела.
«Что, если и сделал?» — наконец сказал он.
«Это недопустимо», — сказала она.
«Недопустимо?» — повторил он, и в голосе была напряженность, опасная напряженность. Это была напряженность, которую она слышала в его голосе раньше, и на это она обычно обращала бы очень пристальное внимание. Обычно она бы что-нибудь с этим сделала, убедилась, что он знал об этом, помогла бы ему пройти через это. Но не сейчас, не в этом деле.
«Недопустимо», — снова сказала она, словно ногой топнула.
«Я ничего не сделал с Вашими часами», — сказал он. Он был сердит. Она это видела. У нее болела голова, и она устала, и она хотела вернуться домой, чтобы хоть как-то с этим справиться, но она видела, как сильно разозлила. И она также могла слышать его, то, как он звучал, как он злился, то, как он произносил слова с Вашими часами, и это заставило ее вспомнить, что Кроули был лжецом.
«Позвольте мне перефразировать», — сказала она, щурясь, позволяя себе думать. — «Сделали ли Вы что-нибудь со мной, или с этой комнатой, или… с чем угодно, что привело к тому, что мы потратили менее пятидесяти минут на совместную работу три сессии назад?»
«Это не важно», — сказал он.
«Нет, важно», — сказала она.
«Это не важно», — повторил он, словно пытался сделать это правдой. Не вышло.
«Вы вмешались в нашу работу».
«Вовсе нет.» — Он был лжецом.
Обри Тайм была сердита. Она могла признать для себя, что она была сердита. В середине сеанса она сердилась на клиента, который тоже был сердит. Она почти что злилась. Она яростно плевалась, яростно кусалась, яростно неивстовствовала. Ей хотелось пнуть его слишком острые зубы.
«Мы работаем по пятьдесят минут, Кроули», — сказала она. — «Мы об этом договорились, когда Вы впервые пришли сюда. И Вы вмешались».
У нее болела голова, и она устала, и ей нужен был шанс просто справиться, но даже усталый и больной психотерапевт способен понять гнев. Обри Тайм всегда понимала гнев. В конце концов, гнев был тем, что процветало во многих выживших после травм. Она поняла, что гнев работает как маска для других эмоций, более глубоких и более жизненных эмоций. Гнев маскирует стыд. Он маскирует страх. Он маскирует горе. Обри Тайм, было нехорошо, но она понимала, что злится, и понимала, что гнев действует как маска стыда, страха и горя.
Она отказалась допросить, какой из этих трех вариантов скрывал ее нынешний гнев.
«Ладно», — сказал он, точнее, выплюнул. Он усмехнулся ей, и это была не дружеская усмешка. Это была злая насмешка, потому что он был так же сердит, как и она. Нет, пересмотрела она: он был сердитее, чем она. Он был сердит, потому что гнев маскирует стыд, страх и горе. Он был сердитее, чем она, потому что в этот момент он потерял гораздо больше, чем она.
«Я понял», — выплюнул он снова, и он оттолкнулся от своего сидения, и снова усмехнулся, и затем он затопал, и громко вышел за дверь. Он ушел. Он сбежал, он ушел в середине их сеанса, и ее офис был пуст.
Секунда.
Она сидела напротив пустого места, и все ее тело дрожало.
Две секунды.
Она вдохнула.
Три секунды.
Она решила, что если он не вернется через пятнадцать минут, она ему позвонит .
Четыре секунды, и он вернулся.
Он ворвался обратно в комнату с тем же количеством взрывной энергии, с каким и ушел. Он откинулся на своем сидении. Он сидел, сгорбившись, сжимая руки между коленями. Он не смотрел на нее. Вместо этого он смотрел на пол между ними.
Она оценила. Четыре секунды казались ему достаточным временем, чтобы дойти до края ее зоны ожидания, а затем вернуться. Однако у него не было достаточно времени, чтобы уйти, сделать паузу, всё пересмотреть, а затем вернуться. Ему не нужно было подумать. Он никогда не планировал уйти дальше, чем ему нужно, чтобы доказать свою точку зрения. Это была просто проверка, пробный запуск. Это была не проверка по уходу — она была уверена, что ему не нужна практика, чтобы сделать это. Он ушел, а потом вернулся и проверил, может ли он вернуться.
Он был сердит. Она была сердита. Она назвала его поведение неприемлемым. И все же он смог вернуться.
К этому моменту в их отношениях они очень хорошо сидели в тишине друг с другом. Он давно потерял свою неловкость. У них обоих был значительный опыт сидеть с дыханием друг друга. Они могли сидеть друг с другом в тишине, когда успокаивались.
«Я рада, что Вы вернулись», — сказала она. Она говорила правду.
Он не ответил. Он продолжал смотреть на пол между ними. Он застыл, но не как прежде. Тугое беспокойство исчезло. В его тишине было спокойствие. Он жевал губы, как будто думал.
«Наверное, я еще не была готова», — сказала она. Она хотела сказать прости, но она решила не приставать. Сейчас не время. Она уже так и сделала, и повела себя не добросовестно. Это было не то, что им нужно, не сейчас. Им сейчас нужно было совсем не это.
«Я Вам когда-нибудь рассказывал, — осторожно спросил он, — как мы с Азирафелем познакомились?»
Она улыбнулась. Она ничего не могла поделать: его формулировка была очаровательной. Он не сказал, Позвольте мне рассказать вам… Он не сказал, Вам очень нужно знать… Он не сказал, Я очень хочу рассказать… Вместо этого он использовал такую простую формулировку, такую формулировку, которая как анекдот между друзьями, как история, рассказанная и пересказанная сто раз в любимом баре. Он выбрал эту формулировку, хотя ни один из них не мог вспомнить, рассказывал ли он ей когда-нибудь, как они с Азирафелем познакомились. Он выбрал эту формулировку, потому что понял, что это то, что им обоим нужно.
«Нет», — сказала она, все еще улыбаясь. — «Не думаю. Я бы хотела послушать».
«Хорошо», — сказал он. Он посмотрел на нее и улыбнулся в ответ. Он откинулся назад, впервые за этот день, и она наблюдала, как он растянулся на стуле, как будто он так и не научился сидеть. — «Это случилось сразу после яблока», — начал он, а потом продолжил.
Это была хорошая, милая история, хотя она не была искусно рассказана. Обри Тайм поняла, что, вполне возможно, это первый раз, когда он кому-нибудь об этом рассказал. Она спрашивала себя об этом, о том, что с этим делать, о том, каково держать в себе шесть тысяч лет все эти истории. Интересно, на что будет похожа версия истории Азирафеля. Она думала обо всем этом, но она также слушала. Она уделяла ему свое внимание. Голова болела, и она устала, и ей отчаянно нужно было справиться, но она могла уделить ему свое внимание. Это была история, которая была ему важна, и это было то, что она могла полелеять, ради него.
Он рассказывал истории до конца сеанса. Это были правдивые истории, рассказы о нем, об Азирафеле. Все они были легкими историями. Боли не было — или, если была, он опускал её. В будущем он должен будет рассказать тяжелые истории. Ему придется рассказать истории, наполненные болью и жестокостью, и им предстояло провести терапевтическую работу с этими историями. Но эти истории были другими. Это были не истории, с которыми стоит заниматься терапевтической работой, а вот сквозь них — можно.