Ему ли сетовать на судьбу? Она не поскупилась. Судьба была щедра. Очень щедра. Она была не в меру расточительна, как престарелая королева, пожелавшая прельстить юного любовника.
Геро был как изгнанник, внезапно вернувшийся ко двору, как троянский царевич, брошенный на вершине горы по велению оракула, обречённый на смерть, взращенный в нищете среди пастухов, обделённый и покинутый, но признанный и вознесённый до царского достоинства.
Судьба, прежде безжалостная, занятая жестоким опытом над его судьбой, обратилась в свою противоположность, из мачехи – в любящую мать. Судьба вернула ему всё, что отняла: свободу, любовь, детей. Умершие не воскресли, могилы его любимых не разверзлись, но к нему пришли другие.
Его сердечные раны уврачевала другая женщина. Дочь вернулась к нему. Вместо сына, которого он оплакивал и в чьей смерти винил себя, ему был послан другой мальчик, неродной по крови, но признанный его сердцем, как богоданное дитя. Вместо отца Мартина он обрёл семью, сестёр и братьев, друзей и соратников.
И ещё он был свободен. Он не был бездомным скитальцем, у него был дом. Дом, где горел очаг, где за столом преломляли хлеб близкие и любимые люди, где звучал смех, где затевали беготню и шалости дети, где под вечер к нему приходила женщина с волосами цвета пшеницы, где он просыпался на рассвете с улыбкой и шептал благодарственную молитву.
Судьба не знала меры в щедрости своей. Она швыряла и швыряла золотые монеты – золотые мгновения, золотые минуты, драгоценные часы. И среди этих монет не было ни одной серебряной, не говоря уже о меди и бронзе.
Судьба не унималась, и вот сундуки её опустели. Даже царская сокровищница когда-нибудь оскудеет. Самое глубокое море когда-нибудь высохнет. Река иссякнет. Солнце погаснет. Что уж говорить о его кратком, смертном человеческом счастье?
Он заметил ту книгу не сразу. Сначала наблюдал за Максимилианом и внуком госпожи Мишель. Геро намеренно перепоручил мальчику роль учителя. Максимилиан был рассудителен и сметлив. В нём уже пробудилась та истинно человеческая и мужская потребность покровительствовать и защищать.
Этот уличный гамен мог сколь угодно выказывать взрослое презрение к малышам, к мелюзге, как он их называл, но если ему выпадал случай послужить наставником или спасителем, как это случилось с Марией, Максимилиан исполнял свой долг с благородным рвением. Вразумить неуклюжего малыша было для него удовольствием.
Он был старше, умнее, опытнее. Он уже многое повидал и многое умел. Он великодушно поделится своим опытом с этим «лопоухим». Геро с улыбкой наблюдал за ними. За тем, как гордо и покровительственно держался Максимилиан, как робко повторял за ним движения розовощекий мальчуган.
Геро видел в этом парижском беспризорнике себя, некогда такого же сироту, голодного и потерянного, прибившегося к стайке таких же малолетних бродяжек. Максимилиан не был круглым сиротой, у него была мать. Но он никогда не говорил о ней. Буркнул только, что она много пила и по пьяни угорела. По лицу мальчика пробежала гримаса боли. Геро не задавал вопросов. Он знал, что придёт время, и Максимилиан сам расскажет. А пока эта рана ещё болит.
Он оставил за спиной несчастное детство и не решается оглянуться, чтобы на это детство взглянуть, будто это не прошлое, а потерянная рука или нога. Что-то тяжелое и острое обрушилось на него и отсекло часть его тела. Или эта часть была ампутирована хирургом по причине гнойного заражения.
Эта кровоточащая рука или нога была где-то рядом, лежала в опасном досягаемости, но Максимилиан был не готов на неё взглянуть, ибо, раз взглянув, ему пришлось бы признать эту отрезанную часть своей, обнаружить отпиленную кость и увериться в своем увечье. Пока ему было страшно. Раны были перевязаны, боль на время утихла, и оглядываться назад он не хотел.
Что-то подобное происходило и с ним, Геро. Он тоже боялся оглянуться и не говорил о прошлом. Его рана тоже была перевязана, залита болеутоляющим и начала рубцеваться. Возможно, прикосновение к ней уже не стало бы причиной болезненных судорог. Он смог бы пережить перевязку.
Но Жанет так же не задавала вопросов, не требовала признаний. Она знала, что рана есть, и что рана требует осторожного врачевания. Он был ей благодарен за долготерпение, совершенно незаслуженное, как он искренне полагал.
Его «болезнь» и в самые счастливые дни прорывалась ночным кошмаром. Это рана под повязкой всё же кровоточила. Он вздыхал с облегчением, если это происходило в те ночи, когда он был один. Тогда он справлялся сам. Долго сидел в темноте, успокаивая дыхание и наполняя его молитвой, как делал некогда по совету отца Мартина. Тайна оставалась сокрытой. Он только туже перетягивал рану.
Но случалось так, что рана воспалялась, когда Жанет была рядом, и тогда он будил её своим стоном. Жанет гладила его влажные от испарины волосы, шептала слова нежности и утешения.
Её голос, её присутствие, её деликатное участие были тем самым болеутоляющим бальзамом, что пропитывал повязку и надолго изгонял боль. Он был способен говорить о своей болезни, способен её признать, позволить рану не только перевязать, но и промыть. Он стал верить Жанет.
А поверит ли в людей, тех, кто вызвался быть наставниками и друзьями, этот светловолосый мальчик, еще настороженный и диковатый?
Так размышлял Геро, наблюдая за учительскими жестами Максимилиана. Наблюдал и тайком улыбался. А ведь шалопай копирует все его жесты! Будто играет в своего наставника. Даже странно видеть себя со стороны. Странно, забавно и поучительно. Неужто он такой же напыщенный и важный? Едва щёки не надувает. От этой мысли Геро едва не рассмеялся.
Смешок уже сорвался с его губ, и он поспешно огляделся, не слышит ли кто. Он и так здесь в Лизиньи пользуется репутацией блаженного, а за этот смех его, чего доброго, сумасшедшим объявят. Разумеется, это ничем ему не грозит, но Липпо немедленно приступит к изысканиям и допросам, будет чрезмерно заботлив и настойчив, а все прочие будут ещё более снисходительны и внимательны, будто он из взрослого мужчины внезапно обратился в неразумного младенца. Но рядом никого не оказалось.
В этот тёплый полуденный час все были заняты. На глаза Геро попал какой-то прямоугольный предмет на скамье. Он помнил, что Максимилиан появился на площадке уже с этим предметом. Это книга. Вероятно, отец Марво в благодарность за Тацита вручил такой же раритет из своей коллекции.
Геро потянулся к предмету. Не отрывая взгляда от играющих мальчишек, он взял книгу и открыл её. Опустил взгляд только тогда, когда младшему из игроков пришлось бежать за мячом. Размером книжка небольшая. Чуть больше его ладони. Переплет бархатный, с отделкой, удивительно знакомый…
Прочитав несколько строк, Геро узнал Монтеня. «Судьба не приносит нам ни зла, ни добра, она поставляет лишь сырую материю того и другого и способное оплодотворить эту материю семя».
Он хорошо знает этот текст. Это знаменитые «Опыты». Он читал философа из Бордо ещё будучи студентом Сорбонны. И позже он тоже… читал.
Страницы знакомые, их желтоватый оттенок. И буквы, шрифт. Он уже держал в руках эту книгу. Он помнит её тяжесть, её угловатость. Геро поспешно взглянул на обложку.
Потёртая, вдавленная позолота: Монтень. Сразу под обложкой год издания – 1580. Том Первый.
0
0