Сердце забилось. Что это? Гром? Нет, небо чистое. Но в глазах темно. Что-то надвигается. Он знает эту книгу. Он держал её в руках. На обложке с внутренней стороны должна быть печать… Он боялся взглянуть.
Нет, не может быть! Это другая книга. Та, изданная в Бордо, в 1580 году, была не единственной. Их было несколько сотен. Они все разбрелись по библиотекам вельмож и монастырским скрипториям. У отца Марво оказался этот экземпляр. Ему подарили при вступлении в сан. Хотя странный подарок.
Не житие святого Дени или блаженного Августина, а «Опыты» Монтеня, философа, почти еретика. Но аббат, сделавший этот дар, мог быть всего лишь образованным человеком, к тому же, Монтень был известен тем, что недолюбливал гугенотов. Господи, да что же он придумает! Какой аббат! Достаточно взглянуть под обложку. Там ничего не будет!
Если только имя издателя.
Геро сделал глубокий вдох и взглянул на левый верхний угол первой страницы. Там, полустертый, но узнаваемый, темнел герб города Ангулема, замок увенчанный герцогской короной. Он не вскрикнул, не вскочил на ноги, не выронил книгу. Он смотрел. Смотрел завороженно.
Так смотрит попавший под картечь солдат-новобранец. Надо бы бежать, прыгнуть в окоп, за бруствер, а он зачарованно уставился на чёрную, растущую точку пушечного ядра. Он околдован этим точным, дуговым движением и не в силах пошевелиться. Сражен этим зрелищем летящей в лицо смерти.
Геро смотрел на корону и герб. Бессмысленно искать версии, выдумывать хитросплетения судьбы этого редкого издания. Это была та самая книга, которую он уже держал в руках. Которую он читал. Она была одна из первых, попавшихся ему на глаза, когда он вновь обрёл способность читать, вновь ощутил потребность безмолвного диалога с давно умершим автором.
Он не раз просил у Монтеня совета. Особенно ему нравились полные здравого смысла и житейской мудрости советы родителям и учителям. Несмотря на разлуку с дочерью, на краткость их свиданий, он все же помнил эти советы и применял их по мере возможности. Он и сейчас их помнит.
По-прежнему руководствуется этой незатейливой житейской мудростью. «Если хочешь излечиться от невежества, надо в нём признаться».
Монтень всегда был его другом, его учителем, его советником. И вот перешел на сторону врага. Стал посланником врага. Откуда здесь эта книга?
Ах да, её принес Максимилиан. Он принес её из дома кюре. Откуда она появилась в доме кюре? Как покинула библиотеку замка Конфлан? Украдена? Потеряна? Нет, таких совпадений не бывает. Да их вовсе не бывает! И случайностей не бывает. Нужно спросить мальчика. Что спросить?
Мысли путаются. Буквы расплываются. Геро был не в силах произнести ни слова, пока сам Максимилиан не приблизился к нему. Что-то заметил.
С наставником что-то не так. Этот наставник или пьян, или сошел с ума. И голос неузнаваемый, осипший голос, больной.
— Кто дал тебе эту книгу?
Растерянный Максимилиан ответил.
— Дама, очень красивая.
И вторая, по имени Дельфина. Какие уж тут сомнения? Это она. Герцогиня Ангулемская.
Эту книгу она вручила ничего не подозревающему мальчику, чтобы бывший любовник её узнал. Напомнила о себе. Геро закрыл глаза. Следовательно, она здесь, в доме священника. Совсем рядом. Что ей нужно?
Столько времени прошло. Полгода назад она сама избавилась от него, приказала отвезти в городскую лечебницу. Если бы Анастази не известила Липпо, где находится его случайный и таинственный пациент из замка Конфлан, он был бы давно мёртв. Герцогиня знала, что обрекает его на смерть. Она его приговорила, как осуждённого приговаривает судья, а палачом избрала болезнь.
Он для неё умер.
Так что же изменилось? Она узнала, что он жив. Жив, вопреки её воле. В очередной раз выказал своеволие. Сколько раз назло ей пытался умереть, а когда она даровала ему смерть, выжил. Обнаружив это очередное своеволие, она вознамерилась исправить ошибку.
Тогда почему он до сих пор жив? Ей проще было подослать убийцу. Чего она ждёт? Зачем предупреждает? О том, что он жив, знала только Анастази. Ей он, собственно, и обязан жизнью.
Когда-то он помог ей, совершил поступок, на его взгляд, непримечательный, каких совершал в то время немало, не задумываясь об их значимости. Он исполнял свой долг, набираясь опыта, как будущий врач. Анастази была одной из многих.
Возможно, не окажись он поблизости в том переулке, она бы уже не поднялась, истощенная кровотечением. Или ей пришёл бы на помощь кто-то другой. Но она считала его своим спасителем и мечтала вернуть долг – спасти и его жизнь. Она это сделала.
И кто знает, не посчитала ли она себя свободной от всех обязательств? Нет, нет, Анастази не могла его предать! Только не она. Их связывали странные чувства, не любовь и не дружба. О себе он мог сказать, что жалел её. Очень жалел.
Анастази казалась такой сильной, такой твёрдой и решительной. Она походила на стальной клинок, до поры скрытый мягкими ножнами. Сама себя она сравнивала с лисицей. У неё и прозвище было – Ласкар. Маленький, хитрый, хищный зверек. Но он-то знал, что это не так. Никакой она не зверь. И не клинок. И не убийца.
Несчастная девочка, девушка, женщина. Покинутая и поруганная. Искалеченная душой и телом.
Она испытывала к нему противоречивые чувства. Любила и ненавидела одновременно. Любила потому, что он был первым и, вероятно, единственным, кто был с ней добр, а ненавидела потому, что он был мужчиной. А мужчины были её врагами. Все до единого. Это противоречие было не единственным.
Она верно служила своей госпоже, которой была обязана своим взлётом, и в то же время предавала её. Геро вспомнил тёмные, полные страсти и боли глаза Анастази де Санталь, вспомнил её жадные, порывистые ласки. Он не отталкивал её, потому что ему эти ласки тоже были необходимы.
Это был их секрет, их тайный бунт. Герцогиня держала его в золотой клетке, куда ни одной женщине не было доступа, а он всё-таки ей изменил. Он тогда испытывал какое-то горькое злорадство и даже лёгкое торжество. Хотя не принимал это чувство за достойное, но от этого чувства ему было легче, как от паров опиума.
Анастази приходилось гораздо хуже. Она терзалась ревностью. Он помнил её глаза, когда герцогиня невзначай, по-господски небрежно касалась его щеки, волос или бедра. Анастази страдала. И тогда он жалел её еще больше. Но помочь ей не мог.
В этой худенькой женщине, чьи губы всегда были плотно сжаты, а глаза сухи, страсть уподобилась бедствию. Там было всё — и жажда мщения, и жажда любви, и горечь отчаяния, и ревность. Она была достойна восхищения хотя бы за то, как управлялась с этими страстями. Вряд ли эти страсти улеглись…
Да, его больше не было в Конфлане. Это был своеобразный побег, который едва не стоил пленнику жизни. Анастази этому побегу способствовала. Она спасла любимого ею мужчину. Но как?
Отдала другой женщине. Анастази поступила так, как до неё не поступала ни одна из дочерей Евы. Анастази нарушила извечный закон – в любви каждый сам за себя. Она могла бы заполучить любовника своей госпожи в безраздельное владение. Не Липпо, но она могла бы увезти его из лечебницы. Он не мог решать за себя. Он был в беспамятстве.
0
0