«И вот за это мне приходится платить?» — сказал он в тот день, после того, как они сыграли ошеломляющее количество партий в шашки, после того, как она пообедала, а затем вернулась, и снова начала расставлять шашки.
Когда она вернулась, подноса уже не было. Азирафель не выглядел расстроенным, поэтому она предположила, что Кроули что-то сделал с нетронутым чаем. Завтра она постарается быть более вежливой.
«Трансатлантический перелет, семь ночей в отеле и счета за пять часов в день, и мы просто будем играть в шашки?» — продолжал он.
Стоимость поездки была спорной темой для них, когда они подготавливались по телефону. Она знала, что у Кроули не было никаких финансовых проблем. Сначала он устроил так, чтобы она полетела первым классом, но она заартачилась. Затем он уговорил Азирафеля забронировать для нее номер в отеле, и она реально заартачилась, когда увидела, где они вздумали ее разместить. Она выдвинула требования: билеты бизнес-класса, отель бизнес-класса, и ничего лучше. Теперь он подкалывал ее по этому поводу, или, по крайней мере, пытался.
«Ага», — сказала она. И не обязательно было подкалывать. Однако она будет открытой и честной. По крайней мере, она постарается быть открытой и честной. — «Мы играем в шашки, потому что я хочу, чтобы у нас было время просто побыть вместе, прежде чем мы приступим к работе».
«Ага», — сказал он. Он звучал настороженно.
«И это помогает мне оценить, насколько Вы все еще подавлены». — Открыто и честно.
«Да ну?» — он слегка наклонил голову.
«Угу.» — Она не продолжила. Они ведь играли.
«Итак, Дейв снова Вас заменяет?» — спросил он после еще нескольких партий, когда они оба настолько устали от шашек, что даже разговор о Дейве был лучшим вариантом.
«Заменяет», — сказала она и кивнула. Она немного откинулась на спинку стула — деревянного стула, который может оставаться достаточно удобным не более часа — и решила, что удовлетворена тем, что он поднял эту тему. «Давайте поговорим о Дейве», — сказала она.
«Я Вам уже говорил, — сказал он тихо и быстро, — мне очень жаль».
На самом деле, нет. Он никогда этого не говорил. Он говорил, снова и снова, это была не моя вина. Он никогда, вплоть до этого момента, не произносил мне жаль в отношении Дейва. «»Интересно», — подумала она, но это не то, на чем она хотела бы сейчас сосредоточиться.
«Не об этом», — сказала она. — «Нет, я хочу поговорить о другом. Как Вы думаете, почему я попросила Дейва заменить меня?»
«Ась?» — Его верхняя губа скривилась от недоумения и раздражения.
«Почему Дейв?»
«А почему не Дейв?»
Она пожала плечами. «Вы знаете, сколько других терапевтов есть в Рочестере? Много. Я могла бы выбрать любого из них. Так почему же, по-Вашему, я выбрала именно Дейва?»
«Потому что…» — у него не было слов. Он был в недоумении. Как будто она спросила его почему вода мокрая. — «Он же Ваш Дейв, кого Вам еще спрашивать?»
«Ага», — сказала она и кивнула. Она подождала мгновение, закусив губу, глядя на полузавершенную игру в шашки между ними. — «Так что Вы имели в виду? Что он мой Дейв?»
«Уж это Вы наверняка знаете», — фыркнул он.
«Как зубы выдергивать», — подумала она. Она сменила курс. — «Давайте попробуем привести простую аналогию». — Она чувствовала, что становится немного напористой, поэтому вернула их внимание к игре. Она сделала свой ход — она не могла вспомнить, должна была быть ее очередь или его, но это не имело значения. — «Я и Дэйв, как Вы и…»
«Азирафель», — сказал он. Как будто еще хотел добавить ясен пень.
«О, милый мой идиот», — подумала она и слегка усмехнулась. Совсем чуть-чуть. Не слишком. Она усмехнулась с той суммой, которая казалась ей честной, учитывая то, как она себя чувствовала. — «Вы сами подумайте. Что заставляет Вас думать, что Дейв — мой Азирафель?»
Он не ответил. Итак, она подтолкнула: «Ваш ход».
Он все еще не отвечал, но походил.
«Кроули, я почти не знаю Дейва. Я никогда не общалась с ним социально. Я не хочу общаться с ним социально. Он — мой коллега, но не друг, и я не хочу, чтобы он был другом. Итак, Вы знаете, почему я попросила его заменить меня?» — Она приподняла брови, посмотрела на него, подождала, пока он заинтересуется. Она походила. — «Потому что его офис находится снизу по коридору от моего. И всё. Он просто попался под руку, вот почему».
Кроули думал. Она по его глазам видела, по тому, как они двигались туда-сюда.
«Та еще загадка, не находите?» — сказала она, совершенно не озадаченная, вернувшись к старым привычкам и не сумев в данный момент быть полностью открытой и честной. — «Вы сделали несколько довольно серьезных предположений обо мне и Дейве только потому, что я дала Вам его визитную карточку. Ваш ход.»
Он сдвинул шашку. На самом деле это был не ход в шашках, а просто передвижение фигурки. Если он продержится еще один или два хода, она переключится на Go Fish, и плевать на Азирафеля с его нелюбовью к игральным картам.
«Вот так работает терапия», — продолжила она, снова опомнившись, снова работая над тем, чтобы быть открытой и честной. — «Так работают терапевтические отношения. У Вас есть Азирафель, и Вы полагаете, что у меня тоже есть Азирафель. Вы слышите, как я упоминаю только одно имя, Дейв, и думаете, что это мой Азирафель. Вы берете свои принадлежности, — она протянула руку, показывая на него целиком, — и Вы видите меня через их объектив». Она сделала жест, будто надевает на голову шапку-невидимку.
Она походила.
«Вот почему границы так важны для той работы, которой мы занимаемся», — сказала она, сидя в его спальне. — «Вы — мой клиент, Кроули, и именно так клиент связывается со своим терапевтом».
Он посмотрел вниз. Он задумался. У них оставалось всего пять с половиной дней.
«Вы не шифр», — сказал он. Он поднял шашку, как будто собираясь сделать ход, но просто держал ее в руке. Он смотрел на доску. — «Я Вас знаю, Обри».
Он назвал ее Обри. Она не была Травинкой ни разу, с тех пор, как Азирафель пришел к ней офис. Она чувствовала себя подавленной печалью.
«Так и есть, и другого мне не нужно», — сказала она. С открытостью приходит уязвимость. С честностью приходит слабость. — «Я не говорю, что Вы меня не знаете. Вы просто знаете меня через определенный объектив. Так же, как мы все кого-то знаем только через тот или иной объектив».
Она думала, что предвидела: она думала, что он сейчас скажет: Нет, я знаю Азирафеля, не через объектив, а через всех. Однако он остановился. Он положил шашку, которую держал, обратно. Он не сжульничал. Он положил её туда, где она была, когда он поднял её.
Они не могли весь день притворяться, что играют в шашки.
«Думаю, пора начать говорить о сложных вещах», — сказала она.
Он вздохнул. Он отодвинул доску для шашек в сторону. Он продолжал смотреть на неё сверху вниз.
«Позвольте мне Вас спросить. Я — первый человек, кто рисковал быть проклятым?» — спросила она. Она спросила так, как будто знала ответ. Она так спросила, потому что они оба знали ответ.
«Не говорите глупости», — сказал он.
«Их было так много, что нам их и не сосчитать, да?»
«Как минимум, больше, чем Вы можете».
«Итак, вот в чем вопрос». — Она поставила одну ногу на край кровати, чтобы она могла опереться на стул. Она скрестила руки перед собой. — «Всегда так ужасно, когда Вы сталкиваетесь с человеком, которому грозит проклятие?»
Этот вопрос не был полностью открытым и честным. Она над этим работала. Она продвигалась. Она хотела быть открытой и честной, но она знала, что на это потребуется время.
Она ждала, пока он решит головоломку, соединит её с Дейвом, поймет её смысл.
«Вы берете свои принадлежности, — повторила она, — и Вы видите меня через их объектив».
«Итак, Вы говорите…» — раздраженно сказал он. — «Я злюсь на Вас потому, что на самом деле злюсь на себя».
«Ну …» — она остановила себя. Она собиралась сказать Вам это кажется правильным? Но она была здесь не для этого. Она была здесь, чтобы быть открытой и честной. Чтобы попытаться быть открытой и честной. — «Я не совсем это имела в виду. Я имею в виду, что Вы, наверное, правы. Возможно, нам стоит поговорить о том, сердитесь ли Вы на себя… Но на самом деле я думала о том, почему Вам так больно и страшно думать, что меня могут проклясть».
Она наблюдала за ним. Он был тихим и задумчивым. На этот раз они подошли к теме с очень интеллектуальной позиции. Это позволяло дистанцироваться и тем самым обеспечивать безопасность, чтобы осознать то, что могло причинить столько вреда.
Она наблюдала за ним. Она наблюдала, как он опустился обратно в горизонтальное положение, свернулся калачиком в позе эмбриона. Нет — не эмбриона. Он никогда не был эмбрионом. Он просто свернулся клубочком, как что-то маленькое, как что-то, что умеет защищать свой живот.
Ей нужно было быть открытой и честной. «Вот что ему нужно», — подумала она. Она надеялась, что все правильно. Она надеялась, что права, что ему нужно, чтобы она была открыта и честна.
«Я совершила большую ошибку, работая с Вами», — сказала она, скрестив руки перед собой, надежно скрестив руки перед самой уязвимой собой. — «Мне очень жаль. Вы заслуживаете лучшего.»
Она хотела, чтобы эти слова повисли в воздухе. Она хотела, чтобы они были здесь, в этом месте, в его самом личном пространстве. Он заслуживал лучшего. Он что-то заслужил, что угодно. Он заслуживал лучшего.
Еще оставалось время до конца рабочего дня. Она сидела, уставшая после смены часовых поясов, в неудобном деревянном стуле, и зря тратила время, просматривая Интернет на своем телефоне. Ей нечего было делать, кроме как быть, быть там, быть с ним, быть живым присутствием, которому было бы не всё равно и кто бы остался, кто мог бы извиниться за прошлые ошибки, кто мог бы предложить попытку добиться большего в будущем