«Это нужно сделать срочно-обморочно, кровь из носу, а желательно позавчера» (почти любой работодатель)
Со стороны могло показаться, что в мастерской находятся трое – Астер Ломастер, Безымянный и некто, облачённый в тяжелый доспех, причудливо составленный из пластин, сочленений, труб, пружин, шестерней и множества других деталей. Чертежи, закреплённые на стенах, уже настолько испещрены пометками и дорисовками, что узнаются с трудом.
Впрочем, вышеупомянутый «некто» совершенно не двигается, а когда Астер разворачивает его к себе спиной, становится видимой деревянная основа полноростового манекена. Мужчина придвигает друг к другу две широкие «лопаточные» пластины, пристегивает сверху и с боков объёмный короб из пяти секций с заводным ключом в каждой, отступает на пару шагов, дабы полюбоваться делом рук своих.
— Мы хорошо поработали, Безымянный.
— Не соглашусь, Мастер. Это Вы хорошо поработали, а от меня, как от ходовой части механоида, почти ничего не требовалось. Пружины всё делали сами.
— Удерживать равновесие всей махины и доводить движения по амплитуде – это тоже дело не из простых. Я же вижу, что ты устал.
— Всё в порядке. Отдохну. Все пять последовательностей я хорошо запомнил. Но пространства для манёвров очень мало.
— Это точно, лучше всего было бы на арене цирка протестировать. И успеть подправить то, что вдруг внезапно не заладится… Надо как-то договориться с управляющим. А что если сообщить, будто заказ готов раньше за счёт… например, того, что я доделывал всё в мире с более быстрым течением времени? Или лучше, что детали заказал иномировые себе в убыток спец.порталом, а собирал уже на месте, – рассуждает сам с собой Ломастер, – Вот только доработать бы всё так, чтобы не надевать по частям, а целиком скрепить и легко внутрь забираться…
То, что Безымянный не понял и половины из его слов, мастера не заботит, всё равно не к нему же обращался. Мужчина подхватывает карандаш и добавляет новые пометки на листы чертежей. Затем достаёт из кармана часы, кивает собственным мыслям.
— А теперь – в столовую. Пора подкрепиться.
— Согласен, Мастер.
— И, скорее всего, к этому времени должен появиться Сан. Помнишь, что ты ему должен рассказать, если он спросит?
— Помню. Только… я забыл уточнить, «сан» — это имя существа или это название существа, то есть это как «Ту-Дзик» или же это как «собака»?
_______________
На уставшего, как собака, взмыленного и опаздывающего куда-то курьера я сейчас был более чем похож. Причем, на курьера, попутавшего берега и почему-то решившего ломиться в дом с черного хода. М-да-а… Всего веселее, конечно, будет отвечать на вопросы «Кто там?»
С помощью табличек.
Через ни разу не прозрачную дверь и высокую кирпичную ограду.
Ну-ну!
Дёргаю за шнур у двери, пропущенный через систему блоков, и, на всякий случай, стучу по косяку. Не в том смысле, чтобы «чур меня, чур», а чтобы, будь кто рядом, заметил и отреагировал побыстрее. Жду. И даже не то чтобы долго. Слышу поскрипывание над головой – одна из коленчатых труб на доме, из тех, что с линзами и зеркалами, изогнулась и сдвинулась в мою сторону, «воззрилась» огромным перевёрнутым глазом из стекла раструба. Взмахиваю рукой приветственно. Щелчок – и дверь немного сдвигается на меня. И на том спасибо. Тяну за ручку – легко поддаётся. Отлично.
Раз быстро отреагировали, то, похоже, опасности нет. Не будь хозяева дома, я постоял бы на пороге, подождал, когда кто-то откроет вручную, а там бы действовал по ситуации. Не открыли бы вовсе — отправился искать какое-нибудь убежище.
Вхожу и, пока дверь сама по себе закрывается, бегу по дорожке мимо многочисленных пристроек к черному входу уже в сам дом. Чуть не сшибаю Астера на пороге. Странно, я думал, он в своём кабинете должен был быть, чтобы оттуда подзорно-надзорными трубами управлять.
— Наконец-то. Идём в мастерскую!
Киваю и, раз ведёт, иду. В коридоре по кристаллу-автопереводчику на браслете сразу щёлкаю и по пути в сумке копаюсь, чтобы время не тратить.
— Что задержало? – бросает на ходу Ломастер.
— Увидел полисменов у ворот, подстраховаться решил. Только простите, пожалуйста, колёсник ещё в прошлое исчезновение пришлось на улице оставить, к забору соседей примотал, там ли сейчас находится – не успел посмотреть. Вот ключ.
— Хорошо, сейчас проверим.
«О, а вот и ещё одна конструкция для обзора окрестностей — почти такая же, как в кабинете и, по-видимому, дублирующая функции первой. Теперь понимаю, раз в самой мастерской я ещё не был, знать о ней не мог, вот и сделал неверный вывод. Но что там эта конструкция – не до неё сейчас: во все глаза гляжу на нечто роботоподобное по центру.
— Это заказанный для цирка механоид, точнее, его функциональная часть, исполняющая трюки, — поясняет мастер, проследив за моим взглядом.
— Ух… слов не найти! Реально сам двигается и трюки выделывает?!
— Не совсем. Ходовую часть я пока не создал, с ней намного сложнее. Но пока она и не потребуется. Давай я по порядку расскажу. Подопечный твой, Элиан, почти в полном порядке.
— Так быстро?
— Да, регенерация внезапно повысилась, видимо, так тоже бывает, я в особенностях других рас не силён, — отмахивается Астер, — Только парень вспомнил не всё, так что не наседай слишком. Но о своей работе Элиан рассказал и о том, как упал тоже. И он вызвался мне помочь. Гимнаст считает, что, находясь внутри механоида, легко и просто окажется в цирке и незаметно сможет там разузнать, кто же его по факту подставил.
— Что-то по типу троянского коня? Ага, понимаю.
— Какого коня?
— Ой, простите, это объяснять долго.
— В общем, пока, для конспирации, называй парня Безымянным. Переправим его в цирк, а там и для возвращения воспоминаний появится больше поводов. Трюки объединены в серии, функциональная часть отрабатывает их самостоятельно, от Безымянного требуется только иногда корректировать направление и в целом ровно стоять на ногах, не падать. Мы уже тренировались.
— Вы меня удивляете всё больше и больше, господин Астер, как Вы только всё успеваете?!
— Ну, мне же не надо никуда исчезать из мира… О, а вот и колёсник, кстати, не умыкнули его,- Ломастер как раз настроил обзор на соседскую территорию, — Схожу тогда, заберу имущество. Всё веселятся, смотрю, значит, есть и время, и повод. А до праздника в нашем дворе ещё работать и работать. Для начала мне бы соединить все части механоида так, чтобы можно было легко из него выбраться и назад забраться.
Мастер оставил обзорную конструкцию и подошел к недоделанному механическому трюкачу, но тут послышался дробный перестук каблуков в коридоре.
— Всё! Сейчас я начну ругаться! – возникает в дверях рассерженная Элисса, — Кто мне обещал вовремя пообедать?! Элиан вон уже все плошки подчистил и стесняется добавки попросить… Ой, Сан, и ты уже здесь? Тоже голодный, небось?
— Дорогая, ты его покорми, а мне тут немножко доделать бы…
Пока идут оправдания, достаю замаскированное под зеркало устройство связи. Доложить бы Варамис, но увы… Устройство не срабатывает, похоже, слишком далеко от города находится наша леди целительница. А Элисса уже замахивается полотенцем.
— Ничего не знаю. Быстро все в столовую, слов моих на вас не хватает!
_______________
«И что за спешка?» думает Боннита, пропуская дрессировщика, весьма бодро бегущего мимо для своего почтенного возраста. И всё бы ничего, но минут через пять он же, с оханьем и аханьем, а так же ношей в два тюка прессованного сена, опять проходит мимо. В ту же самую сторону.
— Бонни, тебя управляющий искал, подойди к нему в кабинет, — подбегает одна из танцовщиц и тут же ныряет под занавес в закулисье.
— Ладно, ладно, иду, — сообщает вслед Боннита, расправляя юбки и откладывая размышления над всеми странностями до более подходящего времени. А уже через три-четыре минуты она поправляет упругие кудряшки причёски, глядя в большое зеркало в апартаментах Дакира Алабаса, и оборачивается к начальству.
— Внимательно слушаю. Зачем звали? Мне снова отправить цветы с запиской? И что написать?
— Да не хватает мне уже красивых слов для записки, — трёт лоб Дакир, — Ты там сама что-нибудь придумай!
— Романтические дела, значит – у Вас, а придумывать – мне? – фыркает Боннита, – И… так, на всякий случай, довожу до сведения, я не девочка на побегушках.
— А кто тогда? Мальчик? К тому же, это не бесплатно вовсе… – приводит последний аргумент управляющий, – Далёк я от ваших девчачьих грёз на счёт признаний и ухаживаний, что поделать. Но это на сегодня последний раз, хорошенького понемножку, ещё привыкнет.
Мужчина открыл ящик стола, достал деньги, придвинул к краю.
— Она хоть красивая? Предмет Ваших воздыханий-то? – подходит за платой Боннита.
— Красивая, красивая, не забивай голову.
— Тогда можно другой вопрос? Вот я – красивая?
— Есть такое. А что? – разговор приобрёл нежелательную направленность и рисковал затянуться.
— Ну, то есть ответ «да». Хорошо. А можно тогда мой портрет на афишу поместить?
— Вместо Мии? Ха-ха, да у тебя самооценка, что надо.
— Нет-нет, портретик пока можно даже небольшой, с краешка. Ну а дальше видно будет.
— А мне нравится твой боевой настрой, — цокает языком Дакир и выдержав паузу добавляет, — Но… пока ничего обещать не могу.
— Ну-ну, просто имейте в виду, я в танце очень старательная и техничная. К тому же, я ведь за родной цирк горы сверну.
— Понимаю, конечно, понимаю. Иди пока, займись моим поручением, а там уже и вечернее представление недалеко.
Девушка подходит к двери и оборачивается напоследок.
— Ой, да, ещё вопросик. Помните, вы поручили мне вызвать черную карету. Я уточнить хочу, кому-то ещё Вы это задание давали? Или, к примеру, может сами вызвали? Мне показалось, что эти «негостеприятные» господа приезжали дважды, впрочем, могу ошибаться.
— Не вызывал. И не просил. И дважды нет смысла чернокаретникам приезжать. У меня дела, Боннита, просто займись своими.
— Как скажете, господин Дакир.
Танцовщица выходит в коридор, всё больше убеждаясь в том, что в цирке творится какая-то мистика. Дакир Алабас вскакивает с места, спешит к двери, не позволяя ей захлопнуться, и в щёлочку убеждается, что девушка действительно уходит. Впрочем, ей на смену появляется ещё один человек, так что Алабас, тихо прорычав что-то нечленораздельное, спешит на этот раз уже к шкафу. И дважды барабанит пальцами по дверце.
«На будущее предусмотри подушку» — слышится приглушенно из шкафных глубин.
Сесть за стол управляющий цирка уже не успевает, остаётся по центру комнаты.
— Войдите, — отзывается он на стук в дверь.
— Господин Дакир, я по делу.
— Кто про что, а Вейлин про внеочередной отпуск? Никак. Вот сам бы рад отпустить, но никак. Не сыграют без тебя ребята.
— А если временную замену подыщу? Музыкантов в городе хватает.
— Хм… ну попробуй, займись, только сначала кандидата мне покажешь, на согласование и утверждение, так сказать, одного или лучше нескольких, а потом решу. Только и сам думай, неумеху приведёшь – не приму, а виртуоз найдётся, так, глядишь, и на твоё место сядет. А у тебя тут семья, дети.
— Вот, кстати, о детях, хорошо, что напомнили. Вам не кажется, что некоторые номера постепенно превращаются во всё более фривольные? Вас наняли полтора года назад, а цирк словно и не узнать.
— Я не понял, это комплимент или порицание? Всё со временем меняется. Оформление обновляем, к турне по другим городам готовимся. Хозяин цирка мою деятельность одобряет, зрителей на представлениях много, чего ещё желать?
Но музыкант молчит и лишь внимательно так смотрит со своего двухметрового роста.
— Вот что ты смотришь, а?! Других дел больше нет, только бы меня доводить? Как можем, так и вертимся, народ привлекаем.
— Для чего, по-вашему, нужен цирк?
— Если что – это в уставе прописано, можешь перечитать.
— А мне кажется, что это Вам стоит перечитать. Или не до него? Устаревшее чтиво и всё такое?
Дакир пожимает плечами, утеряв к разговору всякий интерес.
— К сожалению, там слишком размытые формулировки типа демонстрации человеческих возможностей и способностей, красоты-гармонии, талантов-призваний и тому подобной веры в прогресс. В нормальных уставах написано про получение прибыли. Чем мы и занимаемся по факту. Недоволен? Так ты письмецо напиши господину Террану.
— Я даже ездил к нему месяц назад, но не застал в поместье.
— Ну, может, погулять вышел, я откуда знаю.
— Угу. Вышел. Погулять. С его-то ногами. На два дня.
— А ты, значит, все два дня там прохлаждался? Вот прямо так и пустили? И что слуги говорят?
— Говорят, что редко приезжает. И не один, а с друзьями, да почти каждый раз разными.
— Значит, тем более всё в порядке. Может, он в городе где-нибудь апартаменты прикупил или в окрестностях новый особнячок? Денег с цирка хватает. Или может вообще попутешествовать решил – в горы там рвануть или на Южниках порыбачить. Имеет человек право отдохнуть? Я вот с ним регулярно переписываюсь, иногда даже вижусь, и ничего странного не заметил.
— Что ж. Как увидите, передайте, чтобы явился ко мне.
— К… тебе? Явился?
— Да. Я предъявляю это требование по праву старшинства покровительствующего рода. Просто напомните, что именно моей семье господин Терран обязан всем, чего сейчас достиг.
— Ох, попридержи коней, Вейлин. Я мог запамятовать, но разве ты нанялся в цирк не потому, что происходишь из обедневшей ветви и к тому же сам — без способностей к магии?
— Не потому.
Дакир непроизвольно отступает и пытается проморгаться.
— То есть, магией ты всё-таки владеешь?!
— Не владею, — сообщает музыкант, внимательно следит за реакцией, — И моя ветвь не обедневшая.
— Стоп! В чём тогда смысл?!
— Просто, по уговору, я не пользуюсь тем, что накоплено родителями.
— И тем самым усложняешь себе жизнь?! Нет, я никогда не пойму вашу игзешевскую логику… И, если тебе больше не о чем поговорить, иди, свободен. Я сообщу господину Террану твоё требование.
— Благодарю, — отрывисто сообщает мужчина и выходит.
За Вейлином Игзешесом закрывается дверь, а Дакир Алабас плетётся к диванчику и буквально валится на него.
— Мать-моя-южниковская-рыбачка, а если бы он всё же был способен к магии? А если и сейчас способен, а мне просто соврал? Да нет, тогда давно бы раскусил и нажаловался своим, а уж те по-любому бы приняли меры… Так! А если мы уже под колпаком? Что делать-то?! А я говорил, я говорил, что не хотел связываться с вашей группировкой!
— Хотел-хотел ты связываться, не оправдывайся теперь. А что делать — придумаем, не трать нервы почём зря, — грубо прерывает стенания голос из шкафа.
_______________
Связи… нужные связи, совсем никуда без них и, конечно, без умения располагать к себе людей беседой. Но порой даже это может не сработать. Варамис отвлеклась на вид из окна, чтобы унять волнение. Экипаж проезжал мимо приветливых рощиц на холмах, мимо полей, на которых урожай уже убран, и полей, на которых он ещё дозревает. А вот и пёстролистая аллея и ухоженные деревенские домики на подступах к усадьбе. Хороший знакомый хорошего знакомого госпожи Амалии Вербер-Шницкой оказался из рода Игзешесов, а с ними астральщица старалась пересекаться как можно реже. Но на этот раз придётся рискнуть. Только бы этот риск оправдался! Легенда законопослушной мигрантки Варьи Иглежской трещин пока не давала, самое сложное было в начале, а потом – полезные знакомства, собственное дело, путешествия в другие миры только и исключительно легальными порталами, и самое главное – постоянное маскирование ауры мага до самого слабого уровня…
— Уже недалече, госпожа! – перекрикивает Бланко перестук копыт и грохот колёс.
В какой-то момент целительнице показалось, что сработало устройство связи, она даже извлекла его из сумочки, но зеркальце продемонстрировало лишь обычное отражение, сигнал не шел. «Скорей бы уж разобраться с Лиарскими делами!» — вздохнула женщина, — «А к этому товарищу путешественнику и картографу вообще лучше бы было заявиться ещё позавчера, я и так предполагала, что он может что-то знать. Ну да ладно, в цирк меня Амалия всё же не зря сводила. С письмецом от друга меня примут гораздо теплее, а неведомую гостью были бы в полном праве и на порог не пустить»…
Экипаж резко тормозит, инерция заставляет мотнуться вперед, благо ремни удерживают, но устройство связи летит куда-то под сиденье.
— Не пущщают, госпожа Варья!
Чего? Не чего, а кого. Она ждёт его, Геро. Она хочет его увидеть. Ещё раз. Хотя бы мельком. С унизительной для неё вкрадчивостью. Он придёт сюда. Может быть, даже останется пообедать со священником.
А она согласна подглядывать. Укрыться за пыльной портьерой или даже в рассохшемся шкафу, где пахнет мышами. Прислушиваться. Ловить брошенное им слово.
«И псы едят крохи, которые падают со стола господ их» (Матфей 15:27)
Вот до чего она дошла, до какого унижения. Потому и презрение в глазах Дельфины вполне ею заслужено.
Когда у калитки возник светловолосый мальчик, она уверовала, что дождалась. Вслед за ним появится Геро с дочерью. Мальчишка нетерпелив и потому намного опередил их. Но мальчик был один. В руках у него была книга.
Навстречу ему вышла Дельфина и, движимая всё тем же самоуверенным презрением, кажется, намеревалась его прогнать. Клотильда почувствовала приступ досады. Её придворная дама начинала зарываться. Однако, фрейлина всё же одумалась и вернулась за распоряжениями.
— Говорит, что ему поручено отдать священнику какую-то книгу, — проскрипела Дельфина.
Клотильда колебалась одно мгновение. Вот он, знак судьбы!
— Позови мальчика и подай мне Монтеня. Это небольшой фолиант в моём несессере. Да, да, тот самый.
Мальчик был смущён, но страха в нем не было. Они встретились глазами, и он достойно выдержал её взгляд. Настоящий, дерзкий, парижский гамен. Мелкий воришка.
Один из тех, кто проникает в дом через форточку или каминную трубу. Живучее порождение плебса. Их в Париже тысячи. Грязные, ловкие, оголодавшие. Будущие висельники или каторжники. Зачем Геро понадобился этот зверёныш? Неужели надеется его приручить и перевоспитать?
Этот мальчишка, небось, ворует в бывшем поместье герцогов де Шеврез, таскает серебряные вилки и перламутровые пуговицы. Сбежит, когда набьёт мелочью заплечный мешок.
А что же Жанет? Играет в благотворительность? И откуда он взялся, этот мальчишка? Книга, которую он принёс, была ценности немалой. Тацит. Из королевской библиотеки.
Мальчишка не украл её, потому что не представляет её ценности. Да и кому он её продаст? Вряд ли кто-то из его сообщников умеет читать — они понимают только звон и блеск.
Что ж, тем лучше. Она может не беспокоиться за своего посланца Монтеня, тоже цены немалой. Первое издание при жизни автора. Подарок будет доставлен по назначению.
Клотильда не удержалась, чтобы не задать мальчику несколько вопросов. Она бы задержала его и дольше. Может быть, ей следовало быть с ним помягче? Усадить за стол? Предложить сладостей? Эти мальчишки всегда голодны и своего не упустят. Всё же этот маленький смерд каждый день видит Геро, говорит с ним. Геро учит этого воришку читать. Как это на него похоже!
Но задерживать мальчика она не стала. Его визит стал неожиданностью, и она не успела расставить акценты и наметить цели. Счастье, что ей пришел в голову этот фокус с Монтенем. Да, пожалуй, она правильно поступила. С чего-то она должна была начать. Если попросту отступить и забыть ей не удавалось.
Геро непременно узнает книгу. Не может не узнать. У него прекрасная память. Тем более, что это была одна из его любимых книг.
Все принадлежавшие ему предметы уже давно обрели судьбы и души. Сам Геро одарил их этой душой. Поделился своей. Кроме души, у предметов была еще и память. Тоже от него. Эти предметы хранили его чувства и мысли, его скупые улыбки и беспомощные надежды, его слезы и капли крови. Эти предметы всё о нём знали.
Он возьмёт эту книгу в руки, откроет, и череда сумрачных дней мелькнёт, как хоровод танцующих призраков. Прошлое затянет настоящее, как тёмное облако, вернётся, как фантомная боль. И так она достигнет своей первой цели – напомнит о себе, восстановит утраченную связь.
Вновь будет присутствовать в его существовании не только обрывками фраз и смутных чувственных трепетов, как присутствуют умершие в послесловии живых, и как полноправный, осязаемый персонаж. А что потом?
Об этом она ещё не думала. Она смотрела вслед мальчику. Не поспешила ли она? Не отозвать ли посланника? Эта книга, как пущенная вслед парфянская стрела. Она ранит, пустит кровь, но победы не даст. Как поступит он?
Когда-то, назначая ему свидание в епископском доме, она без труда могла предвидеть его поступки, вообразить его метания, нарисовать его сомнения и соблазны. Он был так юн, так неопытен, был связан по рукам и ногам своим долгом мужа. Сейчас он другой. Это уже не испуганный, робкий мальчик, это мужчина, познавший смерть и воскрешение.
Как поступит этот мужчина? Не пустится ли в бега? Геро? В бега? Кто угодно, только не он! Тем более, если рядом с ним дочь. И ещё этот мальчик, которому он дал надежду. Нет, он никуда не убежит. Тогда что же?
Во всем признается Жанет? Это возможно и крайне нежелательно. Крайне!
Мадлен он ни в чём признаться не мог. Она была беременна и глупа. Она могла только плакать. Он не решился бы причинить ей боль. А вот Жанет… Жанет другая!
Жанет не только возлюбленная, она – союзник. Она незаконнорожденная, в ней кровь д’Антрагов и Бурбонов. И те, и другие господа отчаянные.
Её мать, Генриетта д’Антраг, славилась своей мстительностью, своей предприимчивостью, дерзостью и скандальностью. Интересно, какие из её качеств унаследовала Жанет?
Сама Клотильда иногда очень остро ощущала недостаток жара в своей крови. В ней кровь Бурбонов смешалась с тяжелой, медлительной кровью Медичи. Эта кровь тосканских герцогов, бывших менял, дала ей способность придерживаться разумных ограничений и не рисковать капиталом без надежных гарантий.
Но эта необходимость долгих, скрупулезных расчетов, привычка вести любой разговор как шахматную партию, временами её тяготила, ибо кровь Беарнца требовала действий, быстрых и порой безрассудных, эта кровь жаждала риска. Вот только что она рискнула и почти жалела об этом. Готова отступить.
Жанет, даже если совершит ошибку, жалеть не станет. Для неё любая ошибка — драгоценный опыт, звено цепи, ведущей к разгадке. А как иначе прийти к истине, если не дорогой ошибок? Слуги в портшезе на вершину не доставят. Туда приходится идти пешком.
Что будет, если Геро ей во всем признается? Жанет сейчас нет в Лизиньи. Но она вернётся. Что тогда? Потребует объяснений? Устроит скандал?
Так приличествует вести себя жене, а она не жена. Она может настоять на встрече и потребовать оставить их в покое. В конце концов, Клотильда сама от него отказалась. Важно уяснить, чего она сама, Клотильда Ангулемская, желает?
Мелкой, женской мести или чего-то большего? Если плеснуть помоев в чан с амброзией, то она своего уже добилась. Счастье Геро уже подпорчено. Он встревожен. Что дальше?
Продолжать терзать его дальше? Но тогда он непременно признается Жанет, вернее, она сама выудит правду, ибо Геро не приспособлен к долговременному притворству. Жанет примет меры. Самое простое и действенное – исчезнуть.
Её сводная сестра богата, очень богата, но богатством не бравирует и не кичится, что Клотильда находит очень разумным. Зачем вызывать толки и зависть? В начале Жанет пошла было по пути тщеславия, ослепив двор блеском своих драгоценностей, стоимостью своих лошадей и особняков. Но этот блеск быстро стал приглушенным.
Не явилась ли эта сдержанность результатом её знакомства с Геро? Преображение случилось к Рождеству. По всем расчётам и подозрениям они уже были не только знакомы. Именно тогда состоялась та знаменитая королевская охота. Геро уже обрёл над ней власть, уже изменил её.
23 день холодных вод, Риль Суардис
Дамиен шер Дюбрайн
Он проснулся от запаха шамьета и ласково щекочущей тьмы. Он не помнил, что ему снилось, но был уверен – что-то очень хорошее. Зато отлично помнил, чем закончился вечер, и от этого по телу разливалась горячая нега, а член нетерпеливо пульсировал, требуя повторить. Сейчас же. Тем более кто-то обещал ему не только шамьет в постель, но и голое чудовище в одном плаще.
– С корицей и сливками, как ты любишь. – Голос демона-искусителя обласкал его всего, словно касаясь бархатом каждой пяди его кожи, и словно этого было мало, добавил: – Мой свет.
– Хиссов ты сын, – искренне восхитился Дайм. – У тебя докторская степень по соблазнению?
– Нет, это врожденное, – донельзя довольно отозвался Роне, и Дайма коснулось тепло живого тела, дыхание, и через мгновение – сухие, горячие губы.
Поцелуй был… нет, Дайм даже не хотел искать слов. Ему было достаточно того, что это был лучший поцелуй в его жизни. Всего лишь краткое касание сомкнутых губ. Но в него уместилось столько всего! И нежность, и доверие, и надежда, и что-то прекрасно-недостижимое, манящее, как мечта. После этого поцелуя совершенно не хотелось открывать глаз и возвращаться в реальность. Хотя, если кто-то не забыл обещания…
Так и не открыв глаз, Дайм сбросил простыню и притянул Роне к себе. Голого. Возбужденного. А сверху их накрыло прохладным шелком – Дайм с наслаждением провел по нему ладонью, ощущая под шелком каждый позвонок, каждую мышцу сильной спины.
Только после этого Дайм все же открыл глаза. Не увидеть ЭТО? Ни за что!
– И как тебе мечта? – повторил Роне его же собственный вчерашний вопрос и приподнялся на локтях.
– Невероятно. – Дайм неторопливо погладил Роне по щеке, спустился ладонью по шее, обрисовал пальцами ключицу, спустился по груди, вернулся к губам, и все это – глядя в сияющие чем-то странно похожим на счастье глаза. – Но где мой шамьет?
– Где-то здесь, мой светлый шер.
Хрипотца в голосе темного шера казалась продолжением чуть щекотного и шершавого ощущения от приникшего к Дайму тела: жесткого, гибкого, в нужных местах поросшего короткими волосками. Надо же, никогда не думал, что шерсть на мужчине может быть так приятна и эротична.
– Сложный выбор, не так ли? Шамьет или темное чудовище… чудовище или шамьет… – Роне слегка потерся стояком о стояк Дайма, но этого «слегка» хватило, чтобы член болезненно заныл, требуя немедленного продолжения. – Что мой светлый шер хочет сначала?
– Ну даже не знаю… шамьет так пахнет! – Дайм так же слегка подался бедрами вверх, не отпуская взгляда Роне, и нарочито медленно огладил его плечи, укрытые черным и алым шелком.
– Значит, шамьет? – голос Роне стал еще более проникновенным, глубоким и рокочущим, таким, что от него одного Дайм мог бы кончить. Но этого Роне показалось мало, он еще и сжал своими коленями его колени и быстро провел языком по пересохшим губам.
Член Дайма дернулся, по всему телу прошла волна нетерпеливой дрожи, но Дайм медлил – эта игра, это предвкушение словно наполняли его тело светом. Где-то на краю сознания мелькнула мысль: сейчас и охранные системы Риль Суардиса сгорят к шисовой бабушке. А и плевать. Если им суждено сгореть – пусть горят. Они с Роне починят. Потом.
Они с Роне. Вместе. Как прекрасно это звучит! Почти так же прекрасно, как…
– Тебя. Я хочу тебя, – сказал Дайм тихо, без спецэффектов, практически буднично. И с острым наслаждением ощутил дрожь, прошедшую по всему телу Роне. – Мое чудовище.
Последнее слово он выдохнул прямо в губы Роне, и ответил на поцелуй – жадно, нежно до самозабвения, и перекатил Роне на спину, навис над ним, любуясь обнаженным смуглым телом на алом и черном шелке…
– Мой Роне, – повторил Дайм, раздвигая коленом его ноги.
О важном деле Дайм вспомнил лишь к концу завтрака. Неторопливого, почти домашнего завтрака на плоской крыше башни Рассвета. К завтраку, кроме шамьета и разнообразных вкусностей с королевской кухни полагался роскошный вид на Королевский парк, разноцветные городские крыши и бескрайнюю синюю гладь с белоснежными лепестками парусов.
Корабли и напомнили Дайму о подарке от Ястребенка, позабытом во внутреннем кармане френча.
– Ты зовешь султана Ястребенком? – поднял бровь Роне.
– Я не говорил этого вслух, – не в силах злиться на беспардонность темного шера, но и не желая пропускать ее мимо ушей, сказал Дайм. – Ты мог бы хоть сделать вид, что не гуляешь по моим мыслям. Из вежливости.
– Ну что ты, мой светлый шер. Я не суюсь, куда меня не приглашали. Но о Ястребенке ты подумал слишком громко. Он в самом деле похож на меня?
– Ты ревнуешь, Бастерхази.
– Нет.
– Это был не вопрос. – Дайм насмешливо улыбнулся и налил себе еще шамьет из серебряного кувшинчика.
– А на вопрос ты не ответил.
– Похож, – кивнул Дайм.
Он мог бы ответить и на еще один вопрос, который Роне не задал вслух, но очень громко подумал: был ли Ястребенок его любовником. И ответ был бы – нет. Потому что слишком похож, чтобы рядом с ним суметь не думать о Роне, и недостаточно похож, чтобы быть достойной заменой. Вообще взять друга в постель, как замену кому бы то ни было – пошлость, а назвать его в постели чужим именем – и вовсе оскорбление.
«А ты бы назвал? Ты думал обо мне? Ты скучал так же, как и я?»
«Да. А ты все равно ревнуешь».
«Нет!»
Вместо продолжения мысленного диалога Дайм неторопливо отпил горячего, изумительно пахнущего корицей шамьета.
Этот запах нравился ему почти так же, как запах ревности темного шера. Дайм бы ни за что не признался вслух, но что-то в этом было бодрящее. Почти как запах притаившегося в древних развалинах мантикора – быстрого, непредсказуемого, ядовитого, смертельно опасного и прекрасного.
– Сколько комплиментов, и все – мне, – раздул ноздри Бастерхази. – Но в отличие от мантикора, я не нападаю из-за угла.
– Ты не представляешь, как меня это радует, мой темный шер. Кстати, очень любезно с твоей стороны передать мне подарок от Ястребенка. Благодарю.
– Не за что, мой светлый шер. Кстати, я добавил кое-что от себя.
– Ну кто бы сомневался… – все прочие колкости, так и просящиеся на язык, Дайм придержал.
Да, темный шер – беспардонная сволочь, он даже не думает скрывать, что совал нос в шкатулку. Но ведь это лучше, чем если бы он просто забрал ее содержимое. Нет, он не стал бы. Только не Роне.
Проклятье. Почему так хочется доверять тому, кому доверять нельзя?!
– Ты доверил мне свою жизнь, мой светлый шер, – в голосе Роне не было и намека на улыбку. И ни следа того сияния и расслабленности, что утром, когда они проснулись рядом. – А теперь боишься за сохранность каких-то старых бумажек.
– Я не боюсь.
– Это был не вопрос, – Роне вернул Дайму насмешливую ухмылку. – Но если ты спросишь, Дюбрайн, я отвечу правду.
Первое, что просилось на язык, Дайм проглотил. Второе – тоже. Вообще ему пришлось отвлечься на шамьет, чтобы не высказать Бастерхази все о лживых порождениях Ургаша. Не стоит. Бастерхази пока не сделал ничего ужасного и непоправимого.
Может быть, и не сделает дальше? Могут же Двуединые явить чудо?!
Ведь вчера, да и сегодня утром, пока не вспомнили о важном – им было так хорошо вместе! Как будто и не светлый с темным.
Вернув пустую чашку на стол, Дайм призвал шкатулку из гостиной. Именно там он вчера оставил свой френч, а с ним и шкатулку. Зря, конечно, оставил – от того, что Бастерхази предложил ему с утра свой халат, они не стали друзьями. И сейчас, в сибаритском шелке, расписанном цветами и птицами, Дайм чувствовал себя неуютно. Надо было надеть мундир. Он же приехал в Суард не чтобы распивать с темным шером шамьет.
Шис. Как же не хочется слышать от Бастерхази ложь! Почти так же, как неприглядную правду, будь прокляты все эти муторные политические игры! И где уже эти проклятые ментальные шиты?! Хватит Хиссову сыну бродить в его мыслях, как в собственной гостиной.
Возвращать на место ментальные щиты было не трудно, но почему-то больно. Как будто Дайм рубил по живому связавшие их с Роне нити – и каждая из них, даже самая тонкая и неважная, рвалась с обиженным звоном и била отдачей, словно лопнувшая гитарная струна.
Хорошо, что Дайм больше не чувствовал Роне – хотя все равно знал, что ему тоже больно. Может быть, даже больнее, ведь он-то щитов не ставил.
– Дюбрайн, довольно тянуть, – голос Бастерхази был идеально ровен. – Открывай уже и убедись, что все на месте.
Не отвечая, Дайм открыл шкатулку. Дотронулся до четырех старых тетрадей, проверил на свежие воздействия, но ничего, кроме того что их недавно читали, не обнаружил. Взял в руки, заглянул внутрь, даже сумел с разобрать, что написаны они на старосашмирском и что писал светлый шер.
Светлый? Очень странно. И это не Бастерхази намудрил, так и было.
Достав и бегло просмотрев четыре старые тетради, Дайм осторожно коснулся еще одной, новой, лежащей на дне шкатулки. На ее обложке было написано хорошо знакомым почерком, на современном едином: «Дневники с.ш Джетты Андерас. Перевел т.ш. Рональд Бастерхази».
В горле образовался комок, никакого отношения не имеющий к завтраку. И, пожалуй, к с.ш. Андерасу… Андерас?..
Не поднимая взгляда на Роне, Дайм вернул старые тетради на место и раскрыл новую, прочитал несколько строк, даже провел по ним пальцем – чтобы убедиться, что ему не мерещится. Это в самом деле было написано вчера вечером, и тот, кто писал, применил полдюжины сильнейших ментальных и некрозаклятий, а кроме них – мерзость под названием «длинное время». Очень полезную для дела и очень вредную для самого шера мерзость.
– Зачем, Роне? – спросил Дайм и тут же пожалел о глупом вопросе. Он вовсе не хочет услышать в ответ подколку или ложь, и тем более не хочет услышать правду. Проклятье, да что с ним такое творится?! – Можешь не отвечать, Бастерхази. Я… я благодарен тебе.
Да, вот так – правильно. Бастерхази ничего не присвоил и сделал перевод для него. И несмотря на то, что Дайм чувствовал себя униженным, он оценил подарок. Восстановить и перевести эти дневники – долгая, сложная работа. Без помощи некроманта Дайм бы провозился с ней не меньше месяца. Именно это и было унизительным. То, что у Дайма бы заняло месяц (которого у него как обычно не было), Бастерхази сделал за несколько часов.
– Могу, но отвечу, – покачал головой Бастерхази. – Я хотел знать, что в дневниках Андераса. Ты вряд ли бы предложил мне их прочитать.
Дайм нехотя кивнул: да, он бы не дал их Бастерхази. Вообще бы не показал. И не потому что считает их содержимое такой уж опасной тайной. А потому что дневники – для императора, еще одно подношение в надежде купить свободу. Наверняка тщетной надежде. И упаси Двуединые, чтобы Бастерхази догадался об этом! Это слишком лично. Слишком… унизительно. Одно дело, когда Бастерхази дразнит его цепным псом, не зная, насколько он близок к истине, и совсем другое – если знает точно, как сильно жмет Дайму строгий ошейник и как коротка его цепь.
– И если ты спросишь, какого екая я вообще сказал, что видел эти дневники, я тоже отвечу, Дюбрайн, – продолжил Бастерхази с тем же высокомерно-непроницаемым видом. – Я не хочу тебе лгать и не хочу ничего от тебя скрывать. Мне надоели глупая вражда и ложь.
– Мне тоже, Бастерхази. Но это не я вскрываю чужие письма.
– Это письмо настолько важно, Дюбрайн? Важнее, чем… – невозмутимое высокомерие дало трещину, и сквозь эту трещину полыхнуло такой болью, что у Дайма сбилось дыхание. А Бастерхази осекся, не договорил…
– Нет. – Дайм подался к нему, накрыл его руку своей. – Нет, Роне. Не важнее.
Что не надо было его касаться, Дайм понял сразу – но поздно. Ментальные щиты снова слетели к шисовой бабушке, и на Дайма хлынула чужие боль, одиночество и обида… Или не чужие? Ведь он сам ощущал то же самое. Он так же привык прятать боль и зависть к тем счастливчикам, которым повезло не носить строгого ошейника, к тем, кто свободен любить или ненавидеть…
– Прости, Дюбрайн. Ты прав, эти дневники не стоили… – Бастерхази снова замолк, и лишь одними губами закончил: «тебя».
– Не стоили, – едва совладав с непослушным голосом, отозвался Дайм и сжал его руку. – Бастерхази… если тебе что-то нужно, просто скажи об этом.
– Да, мне нужно, Дюбрайн. – Так же подавшись к нему над столом, Бастерхази зло сверкнул глазами. – Мне нужно, чтобы ты не подозревал меня Мертвый знает в чем!
– Ну так скажи, что не ты сделал амулет, который Шуалейда нашла у мастера теней! Давай, Бастерхази!
Дайм так и не разорвал контакта, несмотря на обжигающий гнев Бастерхази – физически обжигающий, не хуже огня в камине. Но сейчас Дайму нужна была эта боль, нужны были все его эмоции, чтобы шисом драный мозгокрут не смог ничего скрыть.
И сам он не желал скрывать, насколько больно было обмануться.
– Я не собираюсь тебе врать, тем более так по-идиотски. – Бастерхази чуть сбавил накал гнева, и из-под него проступила все та же обида. Он доверился, а его предали. Прямо как в зеркале. – Амулет и еще два таких же сделал я, четыре года назад по заказу Тодора. В архивах Конвента есть завизированная Светлейшим заявка. И если тебе очень любопытно, можешь проверить, один из них пропал, и брал их не я.
– Проверю, не сомневайся. Но это не говорит о том, что ты ни при чем.
– Ты уж договаривай, Дюбрайн – при чем? Что я, по-твоему, сделал?
– Покушение на Каетано, Бастерхази.
Бастерхази криво и зло усмехнулся:
– Ты попустил одно слово, Дюбрайн. Ключевое слово. Знаешь, какое?
– И какое же?
– «Неудачное», Дюбрайн. Ты сам веришь, что если бы я хотел убить Каетано, мальчишка был бы до сих пор жив?
О да. Это был аргумент. Единственный веский аргумент, когда речь шла о таком хитром и сильном мерзавце, как Бастерхази. Подделать улики, замести следы, обмануть всех и вся он бы мог. Легко. Но ошибиться и проиграть? Нет. Но это может значить лишь одно: Бастерхази на самом деле не хотел убивать Каетано или Шуалейду. Но чего тогда он добивался?
– Так скажи мне, чего ты хотел, Хиссов ты сын? Скандала? Смерти Тодора?
– Представь себе, Дюбрайн, ничего. Ни-че-го! Я вообще не знал, что Ристана затевает эту глупость.
– И ты хочешь, чтобы я поверил, что покушение на Каетано прошло мимо тебя?
– Я узнал о нем на следующее утро, Дюбрайн. Как ни отвратительно это признавать, но Ристана провернула всю интригу без меня. И знаешь, почему?
– Ну?..
– Потому что знала, я ее не поддержу. Мало того, я бы не позволил ей этой феерической глупости. Подумай сам, за каким екаем мне смерть Каетано или Тодора, и тем более смерть Шуалейды? Чтобы Магбезопасность пришла по мою душу? Или чтобы Конвент снял меня с должности только за то, что я темный и виноват во всем по определению? Да к Мертвому Конвент, ты серьезно считаешь, что я бы стал мешать тебе получить шисову корону или надеть ее на ту голову, на которую ты хочешь ее надеть? Что какая-то мышиная возня может быть важнее тебя? Ты… ты идиот, Дюбрайн.
Это прозвучало так, словно Дайм и в самом деле был идиотом. Идиотом, готовым поверить темному шеру. Не просто готовым, а мечтающим поверить. В то, что Дайм может быть важен. Что кто-то может не плевать на его интересы. Что он может быть не инструментом для достижения чьих-то целей, а сам быть целью.
Или же он – все равно инструмент, просто цель Бастерхази где-то близко, ее достижение зависит от Дайма. Какой-то темный ритуал за авторством Паука?
Нет. Не сходится. Бастерхази не похож на Паука. Да что там, если бы ему нужен был Дайм для ритуала, сегодняшняя ночь бы подошла идеально. Дайм настолько потерял бдительность, что уснул в логове темного шера. Но Бастерхази ничего не сделал… то есть… ничего, чего не хотел сам Дайм.
Проклятье. Бастерхази же может говорить правду? Пожалуйста, Светлая, пусть это будет правдой.
– Поклянись, что ты не причастен, Бастерхази, – устало попросил Дайм.
– Я клянусь драконьей кровью в моих венах и моей жизнью. Я понятия не имел о покушении, пока оно не провалилось. Видят Двуединые!
Вспышка Света и Тьмы ослепила Дайма, пронизала миллионом ледяных игл, и показалось – кто-то посмотрел на них обоих с насмешливой укоризной.
Плевать. На слепоту, на иглы, на укоризну, на все плевать, пусть только когда Дайм снова сможет видеть – Бастерхази по-прежнему будет жив. Пожалуйста.
– Ты… ты идиот, Дюбрайн, – послышалось тихое, и сухие теплые пальцы коснулись его скулы. – Параноик. Вы все в Магбезопасности такие?
– Нет, – Дайм с трудом улыбнулся, – намного хуже.
Из разноцветных пятен наконец-то поступило лицо Роне.
– А знаешь, мне нравится твоя паранойя. Ты же мне не доверяешь ни на динг, не так ли, мой светлый шер… Чш-ш, не отвечай. Мы сегодня договорились говорить только правду, а ты уже готов вежливо соврать. – Бастерхази понимающе и грустно улыбнулся. – Так вот, мой светлый шер. Так как ты не доверяешь ни на динг некоему хитрому и опасному мерзавцу, тебе следовало бы внимательно за ним присматривать. Держи друзей близко, а врагов еще ближе, хорошо ведь сказано, а?
– Отлично сказано, – кивнул Дайм, накрыв ладонь Бастерхази своей ладонью и прижавшись к ней щекой.
– Ну вот, ты можешь быть близко. Совсем близко. В моем доме, в моей постели. В моем сердце. Ты можешь узнать обо мне все, что захочешь. Главное, не оставляй меня без присмотра надолго, вдруг я затею что-нибудь ужасно коварное? Отечество тебе не простит, если ты что-то упустишь.
– У тебя на чердаке полный сквозняк, Бастерхази.
– Да. Очень опасный сквозняк. Ты даже не представляешь, насколько.
– И ты всерьез предлагаешь мне…
– …спать в моей постели. Держать твой шисов мундир в моем шкафу. Надевать утром этот халат и пить со мной шамьет. Спорим, ты у себя в Метрополии так и не завел шелкового халата? А я буду рассказывать тебе обо всех своих коварных планах и спрашивать совета. Кто, как не будущий глава МБ, лучше всех разбирается в коварстве и интригах? Думаю, тебе тоже будет интересен мой богатый опыт. Кстати, если ты позовешь меня поохотиться на упырей или заговорщиков, я даже составлю тебе компанию. Ну, знаешь, втереться в доверие к коллегам и все такое.
– Втереться в доверие к вампирам, о да, ты сможешь.
– Конечно. Для тебя, мой светлый шер, хоть к зуржьим шаманам. – Бастерхази бережно поднес руку Дайма ко рту, прижался губами к костяшкам пальцев. – Любой каприз.
– Тогда еще два вопроса, Бастерхази, раз уж сегодня день правдивых ответов. Что именно ты делал с Шуалейдой перед тем, как убил мою птицу, и что было потом?
– Это не было ритуалом, Дюбрайн. Я всего лишь хотел, чтобы она понимала – с кем она целуется, и произнесла вслух, что мы можем быть вместе.
– Ты и Шуалейда?
– Ты, я и Шуалейда. Она безусловно прекрасна, я бы сказал – единственная женщина, ради которой я готов бодаться с Пауком. Ты знаешь, что он хочет ее себе? Он так возбудился, когда Шуалейда обрела дар, словно увидел сошествие Хисса и Райны на землю. И не только Шуалейду, но и какого мальчишку, золотого барда, но его я так и не нашел…
– Ты не говорил про Шуалейду и Паука.
– К слову не приходилось, – пожал плечами Бастерхази. – Говорю вот теперь, раз уж я берег ее от Паука не на всякий случай, а лично для тебя. Так вот. Она – прекрасна, и она единственная, кого я готов учить всему, что знаю. Но без тебя это не то, Дюбрайн.
– Сиренам можно у тебя учиться чарующим песням, Бастерхази.
– Нет. – Бастерхази усмехнулся, глядя Дайму в глаза. – У них не получится. Ни одну сирену ты не подпустишь так близко, Дамиен шер Дюбрайн. Это азарт, да? Обнажить сердце перед тем, кто охотится на тебя. Пройти по самому краю Бездны, зная, что один неверный шаг, и ты упадешь. Но выигрыш слишком велик, чтобы не рискнуть. И ты сейчас чувствуешь себя живым, как никогда. Потому что Бездна дышит тебе в затылок.
– Это ты сейчас обо мне или о себе, Бастерхази?
– Разве не очевидно, Дюбрайн, что о нас обоих? Но я обещал рассказать тебе, что случилось дальше. Кстати, я был уверен, что Шуалейда поведала тебе в подробностях, как коварно я ее напугал поездкой домой.
– Ты умудрился напугать Аномалию? Я восхищен, мой темный шер.
Бастерхази поморщился.
– Не издевайся. Понятия не имею, с чего она взяла, будто я собираюсь ее похитить. И главное, как бы я это сделал, если ее несла ее собственная химера? У ее высочества не пробелы в образовании, а зияющие дыры.
– И кому, как не тебе, их заполнить.
– Ты так хорошо понимаешь меня, мой светлый шер.
– Именно поэтому я проверю, кто взял амулет из сокровищницы и сам допрошу барона Наба.
– Надеюсь, ты узнаешь что-нибудь полезное.
– Узнаю. А ты узнал что-нибудь полезное из дневников?
– Да. К примеру, что Андерас – не мужчина, а женщина. Светлая шера Джетта Андерас, по самую макушку влюбленная в Ману. Причем взаимно.
Дайм только покачал головой. Историки сойдут с ума, если это прочитают. Только кто ж им даст-то! Пока все, что Дайм добывал для императора, так и оседало в тайниках императора. А еще Дайм сильно жалел, что большую часть документов сам толком не изучил. В основном – потому что не хватало времени и навыков, он же не некромант, чтобы поднимать старые бумаги. Быть может, если бы он не так надеялся на императорскую милость, а занялся изысканиями сам, сейчас гораздо лучше понимал бы Бастерхази.
Но ведь можно спросить? И плевать, что он сам будет выглядеть невежественным щенком. Иногда это не так уж важно.
Вот только время, шис его дери, время! Завтра приедет Шуалейда, и если пустить все на самотек, то есть позволить ей узнать о том, что он – не Люкрес, от кого-то еще, ее реакция непредсказуема. А рисковать он не имеет права.
– Хочешь, я оставлю их тебе на несколько дней, Бастерхази?
– Конечно, хочу.
– Я бы с удовольствием занялся ими вместе с тобой, но у меня еще до шиса срочных дел.
– Ну кто бы сомневался, что рабочий день Магбезопасности уже давно начался, – хмыкнул Бастерхази.
– Нет. Это личное. Мне нужно встретиться с Шуалейдой до официальных мероприятий.
– Ты собираешься сказать ей правду о себе? Кстати, мне тоже интересно, зачем эта глупая ложь. Она же все поймет, как только увидит тебя в мундире, полковник Дюбрайн.
– Правду… Это очень опасная штука, правда. – Дайм откинулся на спинку кресла, прищурился на поднимающееся к полудню солнце. – Иногда она убивает, Роне. Кому как не тебе это знать.
– Вот как… – еле слышно пробормотал Бастерхази, и Дайм снова ощутил прикосновение тьмы: на этот раз окрашенное менталом, изучающее. – Я бы не хотел, чтобы правда убила тебя, мой светлый шер.
Разумеется, плетений печати Бастерхази не увидел – печать умела отлично притворяться частью естественной ауры. И, пожалуй, сейчас Дайм об этом жалел. Впервые он рискнул и доверился кому-то, но у него не вышло. Может быть, оно и к лучшему.
– Я просто кое о чем умолчу и не отвечу на некоторые твои вопросы. Не потому, что я тебе не доверяю.
– Мне поехать с тобой, Дайм?
– Не в этот раз. Завтра тебе нужно быть здесь и достойно встретить их высочества.
Бастерхази лишь пожал плечами, оставив при себе «екая с два ты мне доверяешь» – за что Дайм был ему искренне признателен. Доверие такая штука… Иногда оно убивает. И дай Двуединые, чтобы не на этот раз.
Встретил.
Лицо у человека за окном, подсвеченное снизу ровным пламенем стоящей на подоконнике свечи, было бесстрастным. Огонь лезвиями глубоких теней безжалостно резал застывшую, словно в посмертьи, маску по линиям морщин. Глаза прятались в темноте подбровий и оттуда светились отраженным огнем – но уже яростным, непримиримым, нетерпимым к таким, как он, огнем, который был сродни фанатическому блеску веры в глазах тех, кто обрел наконец Бога после целой жизни бесплодных поисков и лишений.
Страшные, что и говорить, были глаза. Но его не напугали эти отблески адского пламени, беснующегося внутри застывшего за окном человека. Он знал, что человек из-за окна видит сейчас тот же свет в его собственных глазах – словно смотрится в зеркало.
Одинаковые. Такие же. Идентичные. Тождественные.
Они смотрели друг на друга долгое мгновение; один – замерев в полуобороте внутри просторного салона мощной, положенной по статусу лишь слугам народа и их слугам, автомашины, с тяжкой лапой цербера на плече, другой – стоя из окна благоустроенного дачного дома, который был бы для него местом для размышлений и для отдохновения души, если бы таковая у него оставалась.
Потом тот, за окном, чуть заметно кивнул, отпуская. Он почувствовал, как давление на плечо усилилось; сопротивляться ему было столь же бессмысленно и невозможно, как нажиму промышленного гидравлического пресса. Его аккуратно усадили обратно на скрипучую кожу дивана, второй из охранников скользнул внутрь привычным отработанным движением, и машина покатила дальше, оставив позади и заснеженный дом под соснами, и неслышимый аромат крепко заваренного чая, и приговор в мертвых глазах человека за окном.
Ехали недолго. Остались позади огни дачного поселка. Миновали березовую рощу и пару полей с перелесками, остановились на высоком яру с гривкой леса по краю, над широким пространством замерзшей реки. Двигатель взрыкнул, засыпая, и смолк. Тучи расступились, дав дорогу молодому месяцу; серебром залило все окрест. Видно было как днем. Лучше всего была видна огромная груда березовых ветвей и целых стволов, наваленная на краю яра. Среди веток здесь и там виднелись серебристо-бледные в лунном свете руки и ноги, часть обнаженные, часть – в одежде. Некоторые слабо шевелились. Из-под кучи дров, да-да, именно – дров, понял наконец он, – раздавалось невнятное постанывание. В этом негромком страшном звуке не было ни муки, ни боли, ни страха – были лишь тоска и вселенская усталость, да еще слабая надежда на то, что сейчас все наконец-то закончится.
Некоторое время он зачарованно вслушивался в этот словно из-под земли идущий многоголосый стон. В какой-то момент он понял, что остался в машине один. Дверцы были распахнуты настежь, и конвоиры, негромко переговариваясь, курили ядрено-крепкие папиросы и наслаждались ночным пейзажем. Какое-то время он сидел, нахохлившись и глядя в пол. Потом вдруг взъерошил энергичным движением волосы, подергал зачем-то зажатые между пальцами пряди, отчего они с легким треском отделились от черепа, с удивлением взглянул на вырванные пучки. Нервически хохотнул, звонко хлопнул ладонями о тугие подушки сиденья, словно подбивая итог и, качая головой, полез наружу – подышать напоследок.
Его терпеливо ждали. Вот, дождались.
— Сколько… Сколько их там? – спросил он. В горле внезапно пересохло.
— Много, – откликнулся тот, первый.
— И все…
— Да. Все как один.
Помолчали. Он тщетно пытался отыскать в недрах памяти хотя бы тени воспоминаний обо всех этих инкарнациях, обо всех тех кратких вспышках самоосознания, о тех коротких мгновениях бытия, которые сейчас лежали под этими ветвями бесстыдным развалом неумирающей плоти, которая никогда и не была по-настоящему живой…
— Он просил вас отдать ключ, – сказал потом первый.
— Ключ?
— Да. От ячейки камеры хранения. Фамильного кладбищенского склепа. Подвала, чердака, съемной квартиры… От чего угодно. От замка, за которым вы скрываете ее. Для него это очень важно.
— Но ключа нет, – развел он руками. – Там просто незаперто.
Цербер вздохнул.
— Тогда нам понадобится адрес. Как можно более точный.
Он посмотрел в темные пространства неба между месяцем и грядами туч. Оттуда на него смотрели звезды. Их было немного, они были неяркой россыпью крохотных огоньков. Они смотрели ему в глаза и шептали: все верно, все правильно, иначе нельзя… Делай, что должен.
— Сколько из них сказали вам то, что вы у них спрашивали? – спросил он.
Ему не ответили.
— Ясно, — улыбнулся он звездам. Потом спросил снова: – А на что же вы тогда, собственно, надеетесь?
— На статистическую вероятность и погрешности отклонения, – ответил первый и, чпокнув пробкой, приложился к бутыли на несколько больших шумных глотков. – Рано или поздно нам попадется один из вас, который предпочтет заговорить. Тогда мы найдем ее, и поток бессмысленных смертей прекратится… Хотя бы на время. До той поры, пока она снова не умрет.
— И вы оставите ему жизнь? – рассмеялся он. – Тому, кто приведет вас к ней?
Вместо ответа его ударили. Дважды, со спины, саперными лопатками со штыками, отточенными до бритвенной остроты края. Под правое колено, валя с ног, и следом сразу – в поясницу. Когда он завалился, хрипя и не чувствуя ног, пинком перевернули на спину и рубанули накрест по корпусу, рассекая реберные дуги и печень. Свистнул, ворвавшись в плевральные полости через раны, воздух. Легкие скомкались, и сразу нечем стало дышать…впрочем, он не особенно-то умел дышать и раньше, начиная с самого момента, когда осознал себя в этом мире и понял, что это уже далеко не первый его визит сюда.
Первый – главный – цербер присел на корточки рядом с его распластанным телом, снег под которым стремительно чернел от изливающихся наружу жидкостей.
— Пока я не начал исследовать содержимое твоих кишок – ну, на предмет того, а не проглотил ли ты что-то важное: ключ, карту, что-то еще, способное привести нас к ней – я в последний раз предлагаю тебе честную сделку.
В чем же здесь честность, хотел спросить он, но уже не смог – спавшиеся легкие не в состоянии были протолкнуть сквозь голосовую щель и гортань даже малой толики воздуха, необходимой для того, чтобы едва слышный хрип превратился в речь.
— А честность в том, – продолжил чекист, словно прочел его мысли, – что она останется жива. Пусть не с тобой, но все-таки жива. Разве не это для тебя главное?
Это, хотел сказать он. Это. Она. И еще маленькая, со смешными косичками девочка, характером вся в отца, такая же красивая, как мать… Девочка, которая во все глаза смотрел на него сквозь все то же окно со свечой, стоя в дверях кабинета с книжными полками до потолка и лампой с зеленым абажуром на массивном письменном столе. За ее спиной виднелась украшенная к зимним праздникам гостиная, в центре которой тянулась к потолку лесная красавица-ель в огоньках электрических гирлянд и зеркальном блеске пузатых шаров из тончайшего стекла. Надо же, сколь многое способен заметить человеческий мозг за мимолетную встречу, в очередной раз удивился он.
— Судя по тому, что было у тебя в мешке, который ты вынес с территории комбината, что уже само по себе является делом уголовно наказуемым со сроками исполнения приговора от пяти до десяти лет, дела у твоей благоверной идут не слишком хорошо, верно? Мясо-сырец, фрагменты трубопроводов, контуры охлаждения… Тебе приходится кормить ее белковой пищей и держать в холоде, чтобы приостановить распад? А охладитель постоянно ломается, вот ты и устроился на комбинат по кустарно сделанному аусвайсу, чтобы иметь доступ к жрачке и запасным деталям. Нам тут же пошел сигнал-звоночек о скрывающем свою личность работнике, и все заверте…
Он промолчал.
— Значит, все так… Ведь ты понимаешь, что без тебя рядом она погибнет в течение полусуток? Неужели не хочешь продлить ее… жизнь, да, назовем это так, потому что другого слова даже для такого вот безобразия, как это ваше противное партии и богу существование, в родной речи нет! Разве она не заслуживает того, чтобы еще раз встретиться с дочерью прежде…
— А многие из них согласились? – спросил он, зная, что его собеседник читает по губам; все они умели; такими их создали.
Тот усмехнулся и отвел глаза.
Потом они разрезали его тело на много небольших фрагментов, каждый из которых был тщательно исследован на предмет наличия потайных подкожных карманов; была вскрыта каждая герметичная полость и расколота каждая крупная кость. Когда все кончилось, край неба заметно порозовел, и последние звезды спешили укрыться за понабежавшими вислобрюхими тучами. Пробросило снегом. Снежные хлопья укрыли груду ветвей толстым ковром, и сжечь все чекисты решили уже по весне. К тому времени придется навозить сюда еще стволов и веток, поскольку зима обещает быть урожайной. Как-никак, третий статист за неделю.
Голову с полуприкрытыми неживыми глазами водрузили рядом с тремя десятками таких же, расставленных по краю яра. В стылых бельмах меж век отражались снег, лед и восходящее солнце. Когда машина с церберами ушла, голова медленно-медленно моргнула.
Где-то далеко, запертая в холоде, тишине и темноте, бледная хрупкая женщина сосредоточенно объедала плоть с фаланг пальцев, тщетно надеясь выжить.
Микстура была горькой. Прошел весь день, а может, и часть ночи. Доктор поднес теплой воды, но и в ней Грегу мстилась полынная горечь.
Доктор был довольно молод, носил аккуратную бородку и круглые очки. Можно было бы подумать, что это не врач, а кто-то из потомков старых флотоводцев. Из Наследников. Но доктора выдавал костюм. Он был слегка великоват, а на локтях красовались аккуратные заплаты.
Грегори сел. Память отказывалась возвращать последние часы. Кажется, приходили офицеры патруля, о чем-то спрашивали. Что было потом?
— Помните что-нибудь?
Он попытался ответить, но горло саднило так, что оказалось легче просто помотать головой.
— Вы пролежали двое суток. У вас перелом двух ребер, многочисленные ушибы. Я подозреваю у вас пневмонию. Кроме того, легкое сотрясение и травма в затылочной области. Где вы ударились, тоже не помните?
Он снова качнул головой. Хотел сказать, что не ударялся, что это на него напали. Но доктор понял по-своему. Вздохнул:
— Люди возмущены. Они хотят покарать виновного. Я боюсь, что другого виновного искать никто не будет. Вас видели возле капитанского дома и на причале. Да и нашли вас в двух шагах от места преступления.
— Я не… — прохрипел Грегори.
— Знаю, знаю. Поверьте, я слышал это множество раз. И в ситуациях, когда улик было гораздо больше. Но вас опознала кухарка. И на вашей одежде кровь Даниэля.
— Он тоже?..
— Он погиб первым. Вы и этого не помните? Вы вошли в дом. Заперли в трюме персонал, стали подниматься наверх. Возле камбуза столкнулись с Даниэлем, застрелили его…
— У меня нет пистолета.
— Пистолет нашли в кармане вашей шинели. Возможно, вы застрелили его не сразу, возможно, он сопротивлялся. Должно же быть объяснение вашим… травмам. Потом вы поднялись к капитану. Вы задушили его. Задушили подушкой. Старика, который никак не мог за себя постоять.
— Меня ударили. По затылку. Вы видели…
— Травму вы могли получить, когда уже покинули капитанский дом, но до того, как вас нашли. Прошло достаточно времени, а вы были явно не в себе. Возможно, вашей болезнью объясняется и потеря памяти. Да и само преступление.
— Доктор, я этого не делал.
— Вы не помните.
Грегори действительно не помнил. Но он четко помнил другое. Темная маленькая тюрьма, вонючий воздух и холод. И невозможность выбраться. Бестолковая, странная судьба. Неужели же никак нельзя это проверить? Бедный Даниэль. Бедный капитан. Хочется верить, что там, куда отправилась после смерти его душа, есть море.
На следующий день приходили офицеры морского патруля. Но их не интересовали объяснения. Их интересовало только признание: они тоже были уверены, что это Грегори убил капитана. Нашелся даже свидетель, который видел, как он с кем-то подрался на пути к «Маяку».
Иногда Грегори слышал, как за стенами тюрьмы кричат люди, требуют его смерти. А может, это ему только казалось: выздоровление шло медленно. Доктор больше не разговаривал с ним, наверное, получил такой приказ. А сам он ждал, когда все кончится. Так или иначе. Беда ведь не в том, что Грегори Хорвена, бывшего адьютанта капитана, казнят и отправят на Корабельную. Беда в том, что все, кто здоровался с ним на площади, кто не прочь был послушать от него «капитанских» баек за столом в «Маяке», все, кто с благодарностью принимал его помощь, все они сразу и безоговорочно поверили в то, что Грег виновен. Одни — искренне. Другие — за компанию. Ведь не может же столько народу одновременно ошибаться? Морской патруль — поверил, потому что им приказали. Никому не нужно искать настоящего преступника, когда уже пойман преступник очевидный…
А между тем, он где-то есть. Он убил уже один раз, а значит, вполне возможно, убьет снова.
Лёня усадил Белочку в машину, уселся на водительское место, бибикнул. Через полминуты показались Фриц с Кокой. Увидев Белочку, обрадовались, увидев мёртвого Педро — удивились.
— Как?!
— Мы тут с офицером Джонсом погеройствовали слегка. Так что давайте, освободите его от скотча, и валим, а то сюда наверняка едут его коллеги, а нам с ними сейчас общаться не с руки…
Фриц достал нож, ловко срезал клейкую ленту с рук и ног полицейского. Поморщился.
— Похоже, обоссался твой герой.
— Не смог сдержать радости от чувства выполненного долга.
Лёнчик выщелкнул из кольта оставшиеся патроны, вручил револьвер Джонсу и дал по газам.
***
На четвёртый час праздничного застолья по случаю чудесного спасения Белочки за длинным столом, накрытым по южному обычаю прямо во дворе Наппельбаумов, остались только самые стойкие.
— Никогда не судите о людях по первому впечатлению, — изрекла подвыпившая Наташа. — Тогда в участке мне этот жирный мент жутко не понравился. Улыбается мерзко, глаза отводит — и так похож на свинью. А вот поди ты…
Подвиг офицера Джонса, в одиночку освободившего Беллу и застрелившего похитителя, вошел в топ городских новостей. Его круглая самодовольная физиономия весь день мелькала на телеканалах.
— Вообще-то он и есть свинья. Наша домашняя прикормленная свинка, — заметил Фриц. — Лучше вон Лёнчика благодари…
Лёня дернул Фрица за рукав: договорились же о его роли в этой истории не распространяться — в отличие от сотрудников полиции, лицензии на отстрел плохих парней у него не было.
— А я что? Я за рулем сидел, — скромно заметил он и, меняя тему, спросил у Изи: — А что это за напиток богов?
— Ась?
Леня показал на фигурную бутылку с этикеткой «GlenDronach Parliament».
— Да шо-то… — Изя икнул и уткнулся лицом в тарелку.
Наташа бережно помогла старику встать и увела его в дом. За столом остались Фриц, Лёнчик и малопьющий и потому почти трезвый Кока.
— Мне вот интересно, — мрачно сказал он, — куда это моя благоверная запропастилась. Обещала ж быть.
— Ну, позвони ей на фирму. Телефон наверху.
— Час назад звонил. Сказали — ушла ещё днём.
— Придет… А вот мне другое не дает покоя. Как думаешь, Фриц, кто мог стукнуть Сикс-Пэку на Сахарка и его команду?
— Может, сам догадался, новости же смотрит.
— Смотрел, ага… Только вот как-то всё произошло очень… синхронно. Совпадение?
— Ну да… Или нет… Я тебе, Лёнька, одну историю расскажу, из боевого прошлого… Был я зелёным лейтенантиком, после ранения временно нестроевым. И вот приказали мне этапировать десяток пленных гансов до штаба дивизии. А накануне я про Бабий Яр узнал. А у меня ведь в Киеве вся родня осталась — папа, мама, сёстры, жена молодая… Короче, приказал я гансам построиться в колонну по одному, нашим солдатикам велел отвернуться, взял у старшины кавалерийский карабин. И всех уложил одной пулей. Попал под трибунал, естественно. Ну, там учли все обстоятельства — и здравствуй, штрафная рота. Там сошёлся я с одним морячком — он со старшим политруком из-за бабы поцапался. Сколько раз мы друг другу спину прикрывали, потому, может, и живы до сих пор — штрафники-то, считай, те же смертники. Посылали нас в самое пекло. Летом сорок третьего получили приказ — прорваться к железной дороге и уничтожить фашистские военные склады. Но гансы засекли нас и прижали перекрёстным огнём. Ни туда, ни сюда, лежим, ждём, когда накроет. Тут вызывает нас с другом командир. Говорит, наши хлопцы обнаружили немецкий телефонный кабель, смогли подключиться. Вы же, говорит, евреи, на идиш балакаете, он на немецкий похож, так хоть переведите, о чём они там беседуют. Морячок-то и отвечает: мол, никаким идишем не владею, зато немецким — в совершенстве. В общем, послушал он переговоры, потом сам в трубку как заорет: я, дескать, полковник Йобст фон Мудель, что ж вы, гады, своих обстреливаете, немедленно перенести огонь на два километра влево. Немцы — народ дисциплинированный, всё исполнили, жахнули по новым ориентирам. Ну и расфигачили те самые склады к чертовой матери… Морячка за смекалку наградили и в строевую часть перевели, а спустя два месяца — и меня тоже…
— А дальше?
— В разные мы части попали, даже на разные фронты. Я до Вены дошел в звании майора, а в сорок шестом — советником в дружественный Китай, оттуда — в лагеря за хищения в особо крупных. Учли ордена, боевые заслуги, расстрел заменили «червонцем».
— А морячок?
— Командиром разведроты брал Кенигсберг. Насмотрелся там, как наши спецкоманды Восточную Пруссию от немецкого населения зачищают, ну и… Короче, летом сорок пятого в Берлине ушёл по тоннелям в американскую зону.
— А за семью не боялся?
— Не осталось у него семьи. Мать ещё в Гражданскую умерла, на отца-военврача пришла похоронка…
— Фриц, а для чего ты это нам рассказываешь? — вмешался Кока.
— Да так… Может, конечно, я и ошибаюсь, но почерк знакомый.
— Ага, — Лёнчик потер лоб, хитро улыбнулся. — Колись, Фриц, а это твой морячок — не Саваоф ли?
— Вот за что люблю тебя, Невский-Яблонский, гак это за догадливость. Он, родимый, кто ж ещё. И ловко как — два главных упыря Южного Бруклина друг друга грохнули, а одни их прихвостни других пачками мочат. Мстят, стало быть. А нам, мирным обывателям, только дышать легче будет.
— Ну, ничего еще не решено, над этими упырями другие стоят, покрупнее.
— С ними Саваоф порешает, я в него верю…
— Привет, мальчики. Всё празднуете?.. Здравствуй, милый?
Лялька звонко чмокнула Коку в щеку. Тот поморщился.
— Где ты шлялась?
— Незапланированный лёгкий ужин с кавалером, а что? — Лялька невинно затрепетала длинными ресницами.
— Плохая шутка! — пробурчал Кока.
— Я не шучу. Пришлось постараться, чтобы перевести общение в деловое русло. Одним словом, послезавтра он ждёт Саваофа в «Русской чайной». У него есть интересные предложения по массовой жилой застройке Брайтон-Бич. Ты тоже приглашен.
— Я-то с какого перепуга?
— Он очень интересуется боевыми единоборствами.
— Даже так? С удовольствием продемонстрирую!
— Кока, спокойнее. Он, конечно, выглядит слегка мудаковато, зато мультимиллионер. Вы друг другу понравитесь.
Кока вздохнул.
— Ну, спасибо, родное сердце. И как зовут твоего красавца?
— Дональд Трамп.
Лортэн потихоньку обживался, неплохо устроившись в детской. Драконья малышня получила себе наставника по шалостям. Впрочем, все было не так весело, как казалось на первый взгляд. Он тоже страдал от множества воспоминаний и проблем из прошлого. Этот тяжкий груз вряд ли когда-нибудь уйдет из его головы, но мы старались сделать все возможное, чтобы ему было легче.
Я приучала угольного дракончика к нашей компании, давая ему возможность почувствовать себя если и не частью семьи, то хотя бы частью компании. Понятное дело, что выбирать себе семью он будет самостоятельно и только тогда, когда сам этого захочет.
Однажды, усадив малого на колени и дав ему большой бутерброд, я подумывала попробовать навести марафет на его голове, больно уж меня привлекали длинные черные прядки, которые так и хотелось уложить в несколько толстых кос. Но заняться его прической я не успела, поскольку Лортэн извернулся, моментально заглотив бутерброд, и шустро погрузил руку мне в плазму в районе груди. Деловито нащупал там амулет и с некоторым содроганием вытащил наружу. Я спокойно ждала окончания процедуры, надеясь, что он убедится на собственном опыте в моей стабильности.
Дракончик неуверенно повертел в руках амулет связи — тонкий вытянутый овальный светло-сиреневый кристалл на длинной золотой цепочке — и как-то печально вздохнул, ощущая явное облегчение. А после повторил процедуру, на этот раз достав звездочку Твэла. Я только хмыкнула, глядя на почти забытый давний амулет — память прошлых лет. Надо было его уже давно или засунуть куда-то в шкатулку, или отдать Твэлу, но все как-то забывала за делами…
— Это что такое вообще? — Лортэн задумчиво рассматривал амулет, подняв его так, чтобы через звездочку проходили блики света от лампы.
— Память о первом супруге, — нехотя ответила я. Пожалуй, все же нужно поубирать из плазмы целую кучу ненужных вещей. Для того есть пространственные карманы, шкатулки, сундуки и просто полочки в столах. Но нет же, я порой верю, что какие-то из этих амулетов могут мне пригодиться. Хотя еще ни один, кроме амулета связи, ни для чего не понадобился.
— И как? — на лице дракончика появилось любопытное выражение.
— А никак, — я развела руками и попыталась достать до его волос. Но мальчишка извернулся и снова нырнул рукой мне в грудь, нашаривая что-то еще. На этот раз на свет божий показался кулончик с серебристой цепочкой с квадратной пластинкой. Хоть убейте, не помню, что это. Может какой оберег, может, еще что…
— Понятно, — Лортэн посмотрел на кулончик, на звездочку и облегченно вздохнул. — Больше у тебя ничего нет?
— Вроде бы нет, — я подумала, прочувствовала все тело и достала маленькое кольцо, назначения которого тоже не помнила за давностью лет. — Вот и все, кажется…
— Это хорошо, — угольный улыбнулся и покачал звездочкой, будто дразня меня.
— Не бойся, Шеат сделал все, чтобы у меня не было камня безумия. Ты здесь три дня уже, а я, как видишь, до сих пор никого не убила, — я развела руками и улыбнулась. Да уж, впору гордиться таким заявлением…
— Просто… — он замялся и несколько минут молчал. Я уже подумала, что никаких ответов от него не добьюсь. Драконы — они такие, если не хотят о чем-то говорить, то даже пытками не заставишь. Да и мучить парнишку, получившего воплощение после боги знают скольких лет существования в виде кристалла, мне казалось слишком жестоким.
Я погладила дракончика, глядя на тонкий темный извилистый шрам на его шее, идущий почему-то сверху вниз. Похоже, параллель была той еще сволочью, ведь проще было перерезать глотку от уха до уха, а не медленно пытать, заставляя мучительно долго истекать кровью. Хотя мы все тут не подарочки. Шеату тоже было нелегко привыкнуть к тому, что я не монстр. Те, кто пришел к нам во взрослом виде, как-то проще и легче воспринимали мою относительную адекватность, чем те, кого возродили из кристаллов. Для них переживания прошлого были еще слишком сильны. Они не стерлись за тысячами прожитых лет. Они так же ярко били в мозг, заставляя страдать и шарахаться от меня, даже зная, что именно я была совершенно ни при чем.
— Чем вы тут занимаетесь? — в комнату вошел Шеат и присмотрелся к звездочке, которую Лортэн все так же качал перед носом, будто гипнотизировал сам себя.
— Перебираем артефакты прошлого, — горько улыбнулась я, кивнув на мелкого, а после взялась плести ему простую косу, решив, что моих нервов уже не хватит на что-то более сложное.
— Ну дерзайте, — серебряный подошел ближе и помог придержать пушистые черные пряди, норовящие выскользнуть из моих рук.
— Эй, я не настолько немощный, чтобы не заплести себе волосы! — возмутился Лортэн.
— Позволь о тебе позаботиться, — просто попросила я, не желая вступать с ним в перепалку. — Поверь, это приятно.
— И не больно, — на всякий случай добавил Шеат, а после уселся напротив нас за стол и взялся рассматривать найденные амулеты. — Я следующий на очереди, — на всякий случай сказал он, чувствуя приближение остальных драконов.
Утро вступало в свои права — вся семья снова собиралась за столом, как было годом ранее. Обед мы по тем или иным причинам пропускали, но завтраки и ужины все же оставались нашими общими. Так что появление всех остальных означало только одно — сейчас мы все вместе пойдем в столовую, и мне следует плести косу быстрее, чтобы драконы из-за меня не опоздали в Академию преподавать школярам азы магической науки…
— Ну если так, то заботьтесь, — дракончик подставил голову и позволил мне завершить процедуру.
— Это довольно странно и… приятно, — наконец констатировал он, когда я перекинула ему косу через плечо, чтобы угольный оценил качество работы.
— Привыкай, теперь мы будем о тебе заботиться. А ты о нас, — пояснил Шеат.
В комнату вошел умытый и подозрительно бодрый Шеврин. Похоже, наш смертушка уже приготовил какой-то ужас для студентов, иначе почему бы ему быть таким счастливым? За ним пришли Шиэс с Лэтом и Ольт с Виссом. Судя по слегка усталому лицу зеленого сверха, он вправлял голову Виссу, решая тем самым все накопившиеся проблемы, которые отодвинулись из-за моего вмешательства почти что на год. Висс постепенно отходил от моего влияния. Сейчас там осталось всего малая толика моего обаяния, так что совсем скоро он сможет или уйти от нас, или же добровольно остаться, без принуждения.
— Ну что, малой, держи, — Шеврин достал откуда-то большую пачку с яркой упаковкой.
— Что это? — я задрала голову, пытаясь рассмотреть рисунок на яркой обертке.
— Уголь, — коротко пояснил дракон смерти. — У нас в яслях малышня такой ест, чтоб лучше росли и не дохли.
— Они и так не помрут, они плазменные… — буркнула я, вспоминая наше давнее приключение.
— Но уголь им все равно необходим. И ему тоже, — Шеврин кивнул на Лортэна, схватившего пачку свободной рукой.
— И много у вас угольных? — спросил он, рассматривая Шеврина.
— Полные ясли, — тяжко вздохнул дракон смерти. — Я их уже не считаю, там где-то около трехсот только угольных, а еще бегают аметистовые, сапфировые, опаловые и нефритовые… — он почесал макушку. — И виверны тоже вылупились. Так что там сейчас аврал капитальный. Быстрей бы они уже соображать научились, а то ума, как у младенца, а зубы, как у дракона… Работники уже который раз вынуждены отращивать конечности, а то эти троглодиты кусаются. Эльфы уходят…
— Набери демонов, — посоветовала я, — у них чешуя, чтобы прокусить, драконятам придется постараться.
— Так еще не каждый демон захочет сидеть в этих… конюшнях! — выпалил дракон смерти. — И вообще, пошли есть, я вас что, еще и уговаривать должен?
Я поставила Лортэна на пол и поднялась, чтобы пойти за вышедшим Шеврином, не забыв забрать свои амулеты, разложенные на столе. Все прочие драконы тоже пошли следом, тихонько переговариваясь о чем-то своем. Пожалуй, и правда нужно найти активных демонов, желающих заниматься драконьей малышней.
Впрочем, Темери тут же отвесила себе мысленный подзатыльник: вряд ли Шеддерик стал бы наряжаться, чтобы произвести впечатление на неё. Нет, скорее всего, это его обычный «придворный» вид. А может, здесь сегодня будет присутствовать кто-то ещё, некая дама, которая смогла тронуть его сердце.
Она даже ещё раз окинула взглядом присутствующих, но единственными женщинами в гостиной были они с чеорой Алистери.
Супруги та Дирвил сразу устремились навстречу гостю, и Темери поспешила за ними, лишь слегка замешкавшись, чтобы не видеть, как Шеддерик станет приветствовать «старого друга».
Впрочем, ничего такого не случилось – благородные чеоры встретили друг друга рукопожатиями, да обменялись парой приветливых слов. После чего Шеддерик поклонился хозяйке:
– Я вижу, Алистери, вам стало лучше. Я попросил бы Золотую Мать Ленну за вас, если бы верил в её помощь. Темершана та Сиверс, рад видеть вас в добром здравии.
Темери молча поклонилась на мальканский манер, не желая ничего обсуждать при та Дирвиле.
– Я действительно лучше себя чувствую, – улыбнулась хозяйка. – Вы были правы, морской воздух творит чудеса.
Потом, посерьёзнев, спросила:
– Чеора Темершана поделилась, что во время вашего возвращения в Тоненг на вас напали и пытались убить. Это правда?
– Так и есть. Потому я и просил Ланне держать пока в тайне наше возвращение. Я вижу, не удалось.
– Да. Я не успел предупредить всех гостей, и слух выбрался за стены дома. Я сожалею.
Шеддерик криво ухмыльнулся:
– Моя вина – надо было поискать ещё более уединённое убежище. Что говорят – известно?
– Да всякий вздор. Начиная с того, что я изменил принципам и начал нанимать прислугу мальканской крови, до… что у меня скрывается кто-то из недавно попавших в опалу Коанерских придворных. Вздор. К истине никто не приблизился.
Темери внезапно перехватила встревоженный взгляд Шеддерика.
– Всё равно скверно… видимо, действительно придётся действовать без подготовки. Потом поговорим подробней. Я ещё раз прошу извинить нас с чеорой та Сиверс за такое внезапное появление. Конечно, всё это не входило в ваши планы, но единственный дом в городе, в котором я мог быть абсолютно уверен – это ваш дом… Я готов загладить хотя бы часть вины перед вами: после обеда сюда подъедет лучший портной моего отца и привезёт образцы ткани. Так что чеора Алистери, чеора Темершана, он весь вечер будет в полном вашем распоряжении. Это меньшее, что я могу для вас сделать…
– Благодарю за подарок. И за доверие. – Без всякой радости кивнул чеор та Дирвил. – А сейчас, благородные чеоры, слуга подаёт мне знаки, что стол накрыт. Идёмте. Надеюсь, вам понравится работа моего нового повара.
Тайные договорённости
Благородный чеор Шеддерик та Хенвил
На землю падал снег, там, за окном, плавились сумерки. Шеддерик нашёл столик в одной из многочисленных гостиных та Дирвила и устроился там с единственной свечкой и бумагами, доставленными Гун-хе. Эта жиденькая пачка – всё, что его людям за несколько часов удалось выяснить о некоем хозяине Каннеге, складском смотрителе из Нижнего города. Хозяин Каннег был первым, о ком вспомнил дядя Янне, когда речь зашла о тех, к чьему мнению прислушиваются мальканы Тоненга.
Каннег на первый взгляд ничем не выделялся из толпы – обычный небогатый горожанин. Служит в одной из портовых артелей старшим смотрителем на хозяйственном складе.
Живёт в верхней части набережной Данвы, во флигеле неподалёку от некогда сгоревшего богатого дома. У него жена и двое детей, на службу ходит вовремя, по праздникам иногда засиживается в «Каракатице» или в небольшом заведении неподалёку от складов, которыми управляет.
Имя ничего не говорило Шеддерику, но оно могло быть вымышленным, а может, дело в том, что хозяин Каннег был ничем не примечателен сейчас, тогда как во времена рэтшара он мог занимать довольно высокую должность, а может быть – был владельцем того самого сгоревшего дома.
Единственная странность, о которой говорилось в докладе помощника – хозяин Каннег был весьма гостеприимным человеком. К нему заходили часто, причём иногда гости никак не могли быть его близкими знакомыми. По словам соседей – приходили и бродяги, и состоятельные горожане, и рыбаки. Бывало, заходили целые семьи. А были дни, когда и вовсе никто не ходил.
Соседи, правда, отзывались о нём только положительно, и на вопросы отвечали крайне неохотно. Косвенно это тоже подтверждало, что смотритель – человек непростой, как бы ни старался это скрыть.
Но ответ на главный вопрос в этих бумагах написан не был. Так что выбор у чеора та Хенвила был невелик: или поверить на слово дяде Янне, довериться его чутью и его преданности Темершане… или устроить более тщательную проверку этого человека. Последить за кем-то из его гостей, расспросить…
Да, это было надёжней. Было бы. Но вот незадача – слухи о мальканке в доме та Дирвила уже пошли гулять по Цитадели. А значит, нет времени на проверку.
Разве только оставалось предусмотреть все варианты событий и максимально защитить «Каракатицу» от возможных нападений.
Поставить своих людей где только можно. Оставить экипаж через квартал от крыльца…
Мальчишку-наблюдателя на крышу…
Да полно, никто не знает о встрече, кроме тех, кто в ней будет участвовать. Наблюдателей можно стряхнуть по дороге, меняя экипажи и устроив пару-тройку обманных ходов…
Вот потому-то и нужно выехать раньше. К сожалению, просто теперь уже не будет – решение принято, отступать…
Отступать теперь уже точно поздно.
Понятно, что всех врагов сосчитать ему пока не удалось и вряд ли удастся, а как только Темершана Итвена будет представлена обществу, сразу проявят себя новые враги. Права она была тогда, в лесной избушке, когда говорила, что её могут узнать те, кто участвовал в штурме и последовавших за ним издевательствах над пленными. Могут узнать, и либо – попытаться довершить начатое десять лет назад, либо – избавиться от неё, как от потенциальной угрозы.
И это тоже предстояло крепко обдумать, может даже обсудить с теми, в чьей верности сомневаться не приходится – с та Дирвилом, с Гун-хе… с немногими другими верными людьми…
Шеддерик ещё раз просмотрел бумаги. Вытянул из стопки конверт, подписанный лично Гун-хе.
Конверт был тощим, но возможно, именно он станет важным аргументом на предстоящей встрече. А может быть – окажется пустышкой. Донос, дрянной карандашный портрет, отчёт об одном дне наблюдений.
Кажется, больше ничего узнать из этих записей уже не удастся. Засунув конверт за голенище сапога, он забрал со стола свечку и мелко порвал оставшиеся листы. Отнёс обрывки к пустому камину и поджёг. Отряхнул ладони. Ну что ж… видимо, придётся отвлечь благородных чеор от увлекательного занятия – выбора фасонов и тканей для будущих нарядов. До полуночи ещё достаточно времени, но это время понадобится всё без остатка, чтобы подготовить встречу.
Шеддерик попросил служанку передать благородной чеоре та Сиверс, что он её ожидает.
Был почти уверен, что ждать придётся не менее четверти часа, однако ошибся. Темершана вошла через минуту – ей понадобилось ровно столько времени, чтобы спокойным шагом преодолеть расстояние от своей комнаты до облюбованной им гостиной.
На ней было другое платье – не то, широкое, утянутое в боках шнурками, которым её одарила Тильва.
Зелёное, кажется, бархатное, с широким подолом – это платье выглядело намного богаче, но дело даже не в этом.
Она уложила волосы в высокую причёску, так что стала видна стройная шея. И это проклятое платье куда лучше подчёркивало и талию, и красивую высокую грудь…
– Что-то не так? – быстро спросила Темери. – Здравствуйте, благородный чеор.
– Почему вы решили?..
Она помахала руками возле лица и пожаловалась:
– У меня никогда не было таких платьев. Я выгляжу смешно, да?
– Да нет, всё нормально. Постойте. Вы же участвовали в каких-то балах… праздниках. Как-то же вы наряжались?
Она едва заметно улыбнулась:
– Ну, это всё равно было что-то почти детское, со шнуровкой на спине. Без талии. С такими… – она снова показала пальцами какие-то воланы. – Что вы улыбаетесь? Мне переодеться? Я в этом наряде как будто какой-то другой человек. И я не уверена, что ко мне отнесутся серьёзно, если я буду в этом…
– Это лучше, чем тот мешок для брюквы, что на вас был раньше. Не переживайте – вы прекрасно выглядите.
И пробормотал, лишь надеясь, что она не услышит: «Даже слишком».
Темери склонила голову набок и спросила:
– Нам уже пора ехать? Ведь встреча – в полночь.
– Да, за нами могут следить. Я должен быть уверен, что мы не приведём наблюдателей к «Каракатице».
Она снова о чём-то задумалась. А Шеддерик не к месту вспомнил:
– За обедом вы показались мне словно расстроенной. И потом всё время молчали.
Покачала головой:
– Нет, всё… всё почти нормально: это просто ифленский дом. Мне здесь не рады. Но я понимаю, что так будет ещё долго. Не знаю только, справлюсь ли я. Это тяжело.
Шедде не стал отвечать – врать не хотел, а честного ответа у него не было.
– Едем? Я распорядился, карета ждёт.
– Едем. Только возьму плащ.
От ворот Шеддерик обернулся. В доме горели окна. Кто-то, из-за расстояния не понять, кто, смотрел им вслед, отодвинув штору.
Рэта Темершана Итвена
Страх ушёл. Не совсем ушёл, не навсегда. Просто временно решил отойти в сторону. Вместе со страхом ушла и тревога… и так было до того момента, как захлопнулась дверца кареты, отрезав их с чеором та Хенвилом от остального мира.
В карете было темно. Она вспомнила, что уже ехала так – в темноте, навстречу неизвестности – правда, тогда чеор та Хенвил ехал снаружи.
Сегодня – забрался в карету, сел рядом. Сказал требовательно:
– Дайте руку. Не бойтесь!
Страха не было, и она нащупала пальцами кожу перчатки, скрывающей его левую руку. Пальцы как будто попали в ловушку – не высвободить. Но это длилось лишь мгновение, после которого её кисть снова оказалась на свободе.
Удивляясь себе, она не стала её отдергивать или убирать. Даже наоборот, сама едва заметно сжала его запястье – насколько смогла обхватить.
Так и сидела, замерев, в темноте, почти не дыша. Всё ждала, что благородный чеор сам что-то скажет. Например, одну из своих никогда не смешных шуток. Но он тоже молчал, и от этого на сердце было тяжело и почему-то спокойно.
Всё когда-нибудь заканчивается, даже такой полный тревоги день. Азирафель с удовольствием вытянулся на кровати, разглядывая тени на потолке. Но даже привычная уютная обстановка не успокаивала. Кроули лежал рядом с закрытыми глазами, но не спал, потому что осторожно поглаживал пальцем запястье Азирафеля. Просто удивительно, как легко оказалось к этому привыкнуть!
— Знаешь, дорогой, что сегодня мне особенно не понравилось?
Кроули приоткрыл один глаз, искоса взглянув на Азирафеля. Его рука мгновенно замерла, словно окаменев.
— Нет, ангел, откуда мне?..
— Если бы с тобой что-то случилось…
— Ты же прекрасно знаешь, что со мной ничего не может случиться. Больше нет. Ниже падать некуда…
Кроули явно собирался рассказать о прелести быть падшим, но Азирафель не собирался это слушать.
— Я говорю о твоём теле. Ты мог его потерять, и что тогда?! Где мне тогда тебя искать?
— Ты бы стал меня искать? — голос Кроули дрогнул.
— Конечно, стал бы. И я не уверен, что мне удалось бы тебя найти до Армагеддона. А в той сумятице и суматохе мы могли бы потерять друг друга навсегда. Даже не зная…
Азирафель почувствовал спазм в горле и замолчал. Впрочем, Кроули и сам всё прекрасно понял.
— Да что со мной может случиться?! — повторил он уже не так уверенно.
— Мы можем говорить об этом сколько угодно, но мы просто обязаны сделать из этого какие-то выводы.
— Например? — Кроули повернулся на бок, снова принимаясь поглаживать руку Азирафеля.
— Больше не участвовать ни в чём потенциально опасном в одиночку.
— Почему?
— Чтобы была возможность вытащить друг друга… или уже уйти вместе.
— Куда уйти? Если всё закончится, у нас с тобой будут разные дороги.
— Не ты ли уверял меня, что свободная воля — это хорошо? Почему бы хоть раз не сделать осознанный выбор?
Кроули перевернулся на живот и подполз поближе, чтобы смотреть прямо в глаза Азирафеля.
— Ты бы выбрал… — он прикусил язык, недоверчиво прищурившись.
— Я бы выбрал, чтобы в минуту опасности мы были вместе.
Почему-то самые простые слова всегда давались очень непросто. Кроули зажмурился и замер, уткнувшись лбом в плечо Азирафеля. Его хотелось немного успокоить и приободрить, но придумать ничего лучше, чем начать перебирать у него волосы, не удалось.
— Его зовут Геллерт Гриндельвальд, — едва слышно пробормотал Кроули.
— Это должно мне о чём-то сказать?
— Ну, это на случай, если ты вдруг заинтересуешься, кого мы вытащили из заточения.
— Это должно что-то значить?
Азирафель принялся массировать затылок Кроули, отчего тот едва слышно замурчал, почти как кот. И в этом потоке звуков с трудом удалось разобрать:
— Он был предыдущим Тёмным Лордом.
— Я про него почитаю, — пообещал Азирафель. — Как-нибудь потом. А у нас есть дела поважнее.
— Какие? — разомлевший Кроули лениво приоткрыл глаз.
— Навестить авиабазу и попробовать понять, что мы можем сделать. Кстати, тебе не кажется странным, что партнёр Хуч работает именно там?
— Возможно, это лишь совпадение.
— А возможно, нет. Было бы неплохо понять, как оно там всё устроено, — Азирафель на мгновение замер. — А ещё мне кажется, что это Она…
— Где? — Кроули мгновенно приподнялся, тревожно вглядываясь в него.
— В смысле, Она всё это устроила. Вроде бы как нам подсказки… я слышал о таком развлечении у смертных, когда что-то надо искать, ориентируясь на подсказки, появляющиеся на каждом этапе. Это довольно мило.
— Это тоже тимбилдинг, — поморщился Кроули. — Я придумал.
— Кто бы сомневался, — Азирафель погладил его по непослушным волосам. — Тебе есть, чем гордиться.
— Это был сарказм? — снова встрепенулся Кроули.
— Нет, всего лишь лёгкая ирония. Когда мы отправимся на авиабазу?
— Давай завтра? Я отменю уроки… не тянуть же до выходных?
— Дорогой, но это безответственно! Так же нельзя… дети…
— Точно! Дети! — Кроули сел так быстро, что Азирафель не успел ощутить потерю. — У меня же есть сын!
— И что ты предлагаешь?
— Мне кажется, он здесь засиделся. Как вести урок, он знает, план я ему дам… ангел, у тебя отличная идея!
Азирафель не стал отпираться, настаивая, что это придумал Кроули. Такой трюк тот называл «разделением ответственности». Очевидно, пополам. И всё же в этом случае идея была хороша, позволяя не лишать учеников Кроули урока, не терять даром времени и заодно помогая Барти взбодриться, а то он немного приуныл.
— Значит, завтра утром?
— Да!
Кроули улёгся так же быстро, как до того подскочил, и первым делом снова взял Азирафеля за руку. Уснул он почти сразу, и его тихое дыханье оказалось лучшим снотворным. Или просто день выдался чересчур неспокойный, но за всю ночь Азирафель больше ни разу не проснулся.
— Барти! Готовы ли вы выполнить сыновний долг?
Иногда по утрам Кроули бывал бодр и энергичен. Азирафель всегда настороженно относился к таким переменам в его поведении, справедливо считая, что до добра они не доведут. Барти, похоже, разделял его точку зрения.
— Готов, — покладисто кивнул он. — Как именно?
— Стакан воды я и сам возьму, — жестом фокусника Кроули извлёк из кармана плоскую фляжку, — а кое-чем готов поделиться.
— Что это? — Барти с благоговейным ужасом взирал, как в стакане, который тут же начудесил Кроули, плещется жидкий огонь.
Зрелище завораживало. Азирафель успел позабыть, как красиво это могло быть, потому что сам пил Оборотное зелье из непрозрачной фляжки.
— Меня надо будет подменить на уроках, — деловито принялся объяснять Кроули. — Я сейчас вам передам основные темы занятий. Сядьте.
Разумеется, он выбрал самый простой путь передачи информации, почти механически перебросив образы своих уроков Барти, и Азирафель обиженно поджал губы. Почему бы и с ним так не поступить? Разве не проще бы было…
— Ангел, конечно, я мог и тебе так передать. Но это бы убило львиную долю удовольствия.
— Ещё скажи, что это было для моего блага.
— А для чьего же ещё? — обескураженно пожал плечами Кроули. — Тебе ведь понравилось?
Азирафель не стал отвечать, потому что так и не разобрался, нравится ему такой подход или нет. Да и наблюдать за превращением Барти оказалось очень интересно. Всё-таки не зря Азирафель с самого начала принял его за сына Кроули: сходство было совершенным, Барти даже двигался точно так же.
Кроули щёлкнул пальцами, превращая одежду Барти в полную копию своей, и довольно усмехнулся:
— Ну что, сынок? Готов подстраховать папочку?
Барти оглядел себя в зеркале, состроив пару строгих физиономий, и удовлетворённо выдохнул:
— Чёрт! Похоже, что да.
— Тогда займитесь уроками. И как же удачно, что сынок у меня уже состоялся как профессор. Не надо тратить время, рассказывая о классах. Они те же самые.
Барти отправился на урок, а Кроули с Азирафелем — к «Бентли». Если требовалось, они умели отводить глаза, и постепенно уходила привычка скрывать эти навыки, чтобы не навлечь на себя бюрократическое разбирательство.
В лесу Кроули опять пообещал всевозможные кары тому, кто накатал вокруг его красавицы глубокую колею, и только после этого уселся за руль.
— Ангел, в машину! — с довольной улыбкой позвал он.
Азирафель сел на привычное место, аккуратно прикрыв за собой дверь, и поправил галстук:
— Только, пожалуйста, будь аккуратен.
— Я именно так себя и веду, — Кроули сморщил нос и плавно нажал на педаль, разгоняя машину до рекордных восьмидесяти миль в час.
— Дорогой, здесь плохая дорога. И множество ям, — предупредил Азирафель, вжимаясь в сиденье.
— Вовсе нет. Мы очень плавно идём. Разве ты этого не чувствуешь?
Конечно же, это было чудо. Но Азирафель уже и сам начал получать удовольствие от бесконтрольного использования чудес, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Тем более что ехать так было гораздо комфортнее. Азирафель подкрутил ручку магнитолы, вспоминая, как же зовут этого певца. Кажется, Фредди. Точно! Фредди Меркьюри. Азирафель улыбнулся, понимая, что готов купить его пластинку в свой магазин. У него же есть обычные виниловые пластинки? Должны быть.
Пушистики сидели в вазочке с вареньем, но вместо того, чтобы ужинать, вычёсывали друг друга, тихо попискивая. Идиллическую картину венчали овечки, с тихим блеянием кружащие по поляне в подобии танца. Но даже они не могли унять тревогу Азирафеля, впрочем, с ней не справились ни блинчики, ни какао, ни вино… Барти, кажется, почувствовал неладное и скрылся у себя. А Азирафель ждал. Почему-то сейчас ожидание давалось ему очень непросто, хотя, казалось бы, что может случиться с оккультным существом среди смертных? «Ничего», — говорил разум. «Всё что угодно!» — нашёптывала тревога. Кто их там знает, эти современные системы защиты, всякие сигнализации и стрельбу без предупреждения?!
Что если Кроули развоплотится? Куда он тогда попадёт? И учитывая надвигающийся Армагеддон, вопрос это совсем не праздный. Азирафель никогда не считал себя склонным к панике, но сейчас был как никогда к ней близок. В конце концов, этот мир им чужд, по изначальному замыслу, а стало быть, полон крайне неприятных сюрпризов. Чтобы отвлечься, Азирафель попытался понять, каким образом Поттеру удалось его узнать. Вышло совсем плохо: и отвлечься не получилось, и разобраться в собственном промахе тоже. Может, Кроули никогда не сидел на столе?.. Или, может, не хвалил Грейнджер?
— Скучаешь, ангел?
Кроули появился настолько бесшумно, как умел только он.
— Ну, наконец-то! — обрадовался Азирафель. — Как всё прошло?
— Ещё не совсем прошло, — усмехнулся Кроули. — Геллерт оказался довольно забавным, но он сильно сдал, поэтому я отправился за целителем.
— Кроули! Это исключено! Ты совсем забыл о сохранении инкогнито нашего гостя. Целитель его выдаст властям… а потом встанет неловкий вопрос о пособничестве…
— Вот видишь! Поэтому я обратился к тебе. Всякая благодать ведь по твоей части? А старикану много не надо: вдунешь в него сам-знаешь-чего…
— Кроули! — Азирафель не находил слов, чтобы выразить возмущение. — Как ты мог?! У них же здесь всё по-другому. Зелья всякие, отвары, пилюли…
— С этим поможет Дамблдор.
— Но я не доктор!
— Ты — ангел. И я не стал бы тебя просить о том, с чем бы ты не смог справиться.
Безусловно, слышать такое было приятно.
— Ты преувеличиваешь мои возможности.
— Если только преуменьшаю, — буркнул Кроули. — Пойдём. Заодно и познакомишься. Ты точно не пожалеешь.
Теперь любопытство Азирафеля уже требовало взглянуть на этого Геллерта — Кроули мало кого так представлял.
Дамблдор словно бы ничуть не удивился, увидев Азирафеля в роли целителя. С другой стороны, если вспомнить, что они были вместе в Мунго… Чтобы вселить уверенность в пациента, пришлось освежить в памяти, как там вели себя доктора.
— Добрый вечер, господа, а где наш больной? — самым доброжелательным тоном начал Азирафель.
— Ума не приложу…
Азирафель настороженно замер, потому что хриплый голос раздался с дивана, где, вроде бы, кроме тряпок ничего не было.
— О-о! Вот вы где притаились… какой проказник…
— Мистер Кроули, вы обещали хорошего целителя, — капризным тоном заговорил бывший узник, — но, похоже, у этого подтекает крыша.
— Ангел — лучший! — безапелляционно заявил Кроули. — И мне кажется, что я погорячился, предложив вам помощь.
— Геллерт, всё не то, чем кажется, — мягко заметил Дамблдор. — Мистер Азирафель не так давно уничтожил двух голодных дементоров. Конечно же, мистер Кроули ему помогал…
Азирафель долго не мог понять, на кого похож этот Геллерт, но зато, когда тот скривился, на ум пришло сравнение с мандрагорой. Он наконец-то выбрался из пледа и, попытавшись сесть, слабым голосом позвал:
— Альбус… ты не мог бы подать мне стакан воды? Это перемещение… мне до сих пор кажется, что мы сорвёмся с крепостной стены…
Наверное, во взгляде Азирафеля отразилась тревога, потому что Кроули поспешил его успокоить:
— Ничего страшного, ангел, там отслеживалась магия, и пришлось полагаться только на себя.
— Это было бесподобно! — Дамблдор походил на кота перед блюдцем сливок. — Не думал, что у нас получится. Особенно после того, как нас заметили…
— Вас заметили?! — Азирафелю стало не по себе. — А как же розыск?
— Никакого розыска, ангел, — отмахнулся Кроули. — Всё крутотенюшки.
— Мистер Кроули побеседовал с охранниками, и теперь они уверены, что приезжала комиссия из Министерства, и они прошли проверку, — Дамблдор счастливо улыбнулся.
— Тонкая работа, — похвалил Геллерт. — Без палочки. Чистая магия… такая сила…
Он начал задыхаться и немного наигранно схватился за сердце, что напомнило Азирафелю о его обещании.
— Позвольте, я вас осмотрю, мистер…
— Бинс, — подсказал Дамблдор. — Геллерт Бинс.
Очевидно, имя было чужое, потому что Геллерт на него лишь удивлённо приподнял бровь, но Азирафель не собирался докапываться до истины. В конце концов, обеспечить легендой своего приятеля — это ответственность Дамблдора.
— Что ж, мистер Бинс, протяните мне руку.
Азирафель сел на диван рядом с Геллертом, взяв его за запястье. Доктора так делали, считая пульс, а ему требовалось просто наладить контакт. Разумеется, формально это нельзя было назвать благословением, но их случай сам по себе не укладывался в рамки правил. Целительство требовало концентрации внимания и отнимало много сил, однако результат обычно превосходил ожидания. Не то чтобы таким удавалось заниматься часто, но опыт был. Геллерт едва заметно вздрогнул, явно ощущая перемены в своём состоянии, и Азирафель постарался его успокоить, поглаживая ладонь:
— Всё будет хорошо, мистер Бинс… всё будет.
Воздействие было очень мягким, но всё равно Геллерт не выдержал и крепко уснул. Азирафель устроил его на диване и, накрывая пледом, взглянул на Дамблдора.
— Пусть отоспится. Возможно, ему потребуется на это чуть больше суток, но вы его не будите. С ним всё будет хорошо.
В глазах Дамблдора блестели слёзы:
— Я становлюсь сентиментальным… но мне казалось, что мы его не довезём сюда. Живым не довезём…
— Будет вам, Альбус, — фыркнул Кроули. — Он довольно резво вскарабкался на почти отвесную стену, а потом ещё бежал до портала. В нём чувствуется огромный потенциал.
— А ведь я мог никогда больше его не увидеть, — Дамблдор стал похож на человека, сболтнувшего лишнее, и захлопотал, очевидно, отвлекая внимание от своего промаха. — А как же я узнаю, что он проснулся? Я ведь не смогу пропасть ото всех на сутки… у меня встреча с директорами школ участниц Турнира… потом ещё Люциус собирался зайти на чай… и слушанье в Визенгамоте…
— Что бы вы без нас делали? — усмешка Кроули стала слегка зловещей. — Сэр Кэдоган, вы поняли, что вам надо делать?
— Да, конечно, — рыцарь на картине обрадовался так сильно, что, не заметив, наступил на оброненное копьё. — Как только сэр Бинс проснётся, я добегу до господина директора и сообщу об этом.
Азирафель нашёл этот план не совсем удачным.
— Дружище, а вы знаете, что такое конспирация?
Сэр Кэдоган не знал, поэтому Азирафель счёл своим долгом его немного просветить:
— Понимаете, милейший сэр Кэдоган, директор — лицо публичное, а потому редко бывает один.
— Я всё понимаю, но я не понял…
— Дослушайте до конца, — улыбнулся Азирафель. — Ему будет непросто объяснить возможным собеседникам, кем ему приходится мистер Бинс, и почему информация о его пробуждении так важна. Поэтому сообщение об этом событии должно быть максимально нейтральным. Например, «бабушка приехала» или «зацвели орхидеи». Так понятнее?
Сэр Кэдоган энергично закивал:
— Я всё понял! Я не подведу.
Кроули подошёл к портрету и взглянул на Кэдогана поверх очков:
— Мне стоит лишний раз напомнить о пользе молчания?
— Нет-нет, я всё понял!
— А о вреде излишней болтливости? — в голосе Кроули явственно послышалось шипение.
— Я больше никогда, — залепетал сэр Кэдоган. — Я лучше откушу себе язык.
— И съешь!
Всё-таки стоило признать, что пугать Кроули умел. А ещё он умел продумывать детали, поэтому чтобы уберечь бестолкового рыцаря от «соблазна излишней говорливости», открыл ему проход лишь на один портрет в директорском кабинете.