Не, машины у дачников — это хорошо.
Мы бы и сейчас на машинах поехали, каждый на своей — тут от города двадцать минут езды, но Ленка говорит: нет. Поедем на электричке, как белые люди. Да, Женя? Угу, мрачно басит Женя, владелец газет-пароходов и навороченного кроссовера до кучи, — угу, мол, как белые люди, всё чин-чинарём…
Ага, попробовал бы он чего Ленке вякнуть — хе, раскатала бы по кустам по закоулочкам. Чай, не на дачу собрались такой толпой — на очередное мероприятие. И решили — за нас решили — ехать вместе: видать, чтоб пообщаться в неформальной обстановке. Что за мероприятие и не знал никто толком, только Ленка — так та, ясно дело, молчит, как партизан — сами, мол, увидите. И еще вот та-а-ак улыба-а-ется… зловеще. Вообще-то она нам не Ленка, а Елена… какойтовна, но, так как ею сразу было заявлено, что на мероприятиях никаких отчеств и «пиететов», то так она Ленкой и осталась, невзирая на статус.
Каспер мой вьётся вокруг Маринки, сволочь. Как только я на неё хочу посмотреть — так вижу его рожу. Был такой мультик раньше про Каспера, детское привидение. Так Каспер там — милота-милотой. Мой же — помесь Фредди Крюгера с чудищем Франкенштейна. Так что приходится мне больше под ноги смотреть. Вернее, не так: на Маринку — под ноги, на Маринку — под ноги… Беда. Стою я неудобно, спиной вперёд — из-за этого в окно долго не посмотришь, глаза устают. А Маринка — вон она, через три скамейки. Тоже стоит, покачивается. Того, что я на неё поглядываю, она не замечает. И слава богу.
Полчаса мучений — и вот она, платформа. Высыпали, загалдели, закурили — и организованной толпой куда-то влево и вниз, за Ленкой. В рюкзаках у каждого пожевать, попить, ну и, может, свитерок у кого запасливого на случай похолодания. А может, и зонтики с дождевиками. Это я так гадаю, пока иду: у кого рюкзак тощий, а у кого — эге-гей, небось жратвы на дивизию.
Каспер уже вокруг меня вьётся — то за шкирку холодом пробирает, то в поддых буцкает. Куда идём?.. Что там с нами делать будут, как изгаляться? То, что будут изгаляться — сомнений нет, уж если Ленка нас вместе собрала, да ещё на электричке повезла — это явно не на шашлыки. Главное, чтоб коленки заранее не подгибались, а там прорвемся.
Маринка где-то позади маячит, отстала. Зато Женя наш чешет, как марафонец, впереди всех. У него, небось, спортзал каждый день, бассейн с фитнесом и качалкой и банька под вечер. Мне-то без разницы, я просто так за других радуюсь. Есть к чему стремиться.
Долго идём. Уже и дома кончились, а мы все наяриваем. Растянулись на полкилометра по одному-по двое, в лес свернули. О, господи, это что-то новенькое. Предыдущие мероприятия в цивилизации проводились, в городе. Они у нас растяжками назывались, или стрейчами — на западный манер. Это когда нам свои способности удесятерять приходилось — а без этого стрейча, то есть задания, ни в жисть не выполнить. И все дружно уверены, что светит нам сегодня очередная растяжка. И какой она может оказаться в лесной глуши — это простор воображению. Впрочем, о чем я? Какая глушь в получасе езды от вокзала? Ну, глушь-не глушь, а уже и не город. Лесок — светленький, чистенький, птички поют. Романтика.
На взгорок поднялись, смотрю — пара палаток вдали на полянке краснеются, костерок дымит. И наши там рюкзаки скидывают. Ага, прибыли. Может, и правда на шашлыки зазвали, чем Каспер не шутит…
Дошёл, плюхнулся на травку — вернее, на туристический подпопник, зря я его, что ли, покупал, в рюкзак утрамбовывал, тащил? Сидим, похихикиваем, отстающих дожидаемся. Горло промачиваем, догадки строим. Комаров шлёпаем. Порешили так: Ленка тут дачу купила, а строителей толковых не найти. И мы будем ей избушку строить на курьих ножках. Нет, с инструментами неинтересно. Да, из веточек, как муравьиной матке. Трёхэтажный, не ниже…
Ленка нас не слышит — с какими-то мужиками лясы точит невдалеке, у палаток. Мужики незнакомые, но колоритные. Будто тут уже месяц живут. Но не одичавшие, внешний вид пристойный. Понравились они мне. С такими хоть в тайгу, не пропадешь. А где там наша Мариночка? Эвон, тоже с кем-то плюхнулась под ракитов куст. Начинаю рыться в рюкзаке — где-то у меня тут морсик был… зря его, что ли, волохал…
Минут через десять выяснилось, что у палаток — это наш сегодняшний инструктор с помощниками. Инструктор, значится… мало нам Ленки. А ещё мне их футболки понравились — с падающим дядькой. Каспер тоже вылез посмотреть — заухал, заохал, завертелся штопором. Да я и сам понял, что рано расслабился. Ща нам тут устроят шашлыки. С перчиком.
Инструктор начал рассказывать про сегодняшний день, много чего. Много, да всё ни о чем. В основном, о правилах и технике безопасности, а про саму движуху — ни слова. Точно, инструктор: в аккурат на Ленку похож. Сами, мол, всё увидите. Ну, ясно дело…
Приводят нас к метровому пенёчку. И выясняется, что с этого пенёчка надо падать спиной вперёд остальным на ручки. Ну, тут у меня отлегло… мать честная, во напужали — да над этими падениями только ленивый не ржал. Стало быть, не стрейч у нас сегодня, а развлекушка на природе, детский сад. Ну, я и успокоился. Каспер, похоже, вообще в соседний лес усвистал — не видно его и не слышно, во раздолье.
Попадали мы все как велено — на руки падать всё равно, что на пуховую перину. Кто-то даже заартачился, чем меня весьма озадачил — это что у них за Каспер в головах сидит, если им полметра не пролететь? Понятно, что фишка в доверии, вернее, в его отсутствии — так даже если не поймает никто, лишь копчик отшибёшь, чего тут артачиться?.. Мне-то на задворках сознания вообще глумливые мыслишки лезли: хорошо бы упасть, да так башкой треснуться, чтоб этот треклятый Каспер и вовсе пропал, а то не жизнь, а мучение сплошное… Да где тут треснуться дадут, с такими инструкторами…
Потом пошло-поехало. Какие-то паутины, сетки, клетки, классики, лабиринты — до чего увлекательно, мать честная! Сосны кругом, верёвки, и только давай соображай резче — интересно. И все с каким-то подсмыслом задачки, жизненные.
Проходим мы это всё, соображаем резче, и вот подводят нас к следующей аллегории. Стоят три дерева, и на уровне груди веревки натянуты буквой V. От одного, значит, к двум другим. И красные тряпочки почти на самых концах намотаны.
Вот, говорит инструктор, — новое задание. Забираетесь парой на веревки и каждый по своей доходите до этих красных меток. Приставным шагом. Кто первый?
Ленка вызвалась. Я, мол, знаю, я покажу. И Женя наш тут как тут: а я твоей парой буду. А давай.
Забрались они с приступочка на верёвки, ладошки сомкнули, как первоклассники, и пошли. Шаг, остановка, другой, остановка — быстро добрались. А в конце, у тряпочек, они сами выглядели как буква V, только перевёрнутая. И весьма пологая.
Кто следующий? А я рядом стоял. Я, говорю, следующий. И на Коляна поглядываю, вроде моей комплекции парень. Тот кивает и давай пробираться к приступочку.
Не-ет, смеётся инструктор, — это упражнение гораздо эффективнее, когда мальчик с девочкой идёт. И посмотрел… а кто перед ним стоял? А Маринка стояла собственной персоной да глазками хлопала. На неё и посмотрел. Так та плечами пожала, и улыбнулась. Почему бы и нет, если да? И по мне озорно стрельнула.
Как налетел на меня мой мучитель: бух поддых, цоп за горло… ни вздохнуть, ни охнуть. Только краснею от натуги.
Сглотнул кое-как, полез на ватных ногах. Рученьки дрожат, сердечко заходится… Ладони у Маринки маленькие, узкие, холодные. Глазища — как два омута. Лицо серьёзное, встревоженное. Черт, небось подумала, что мне страшно. А чего тут бояться? Вздохнул я покрепче, головой тряхнул и на её ноги смотрю. В смысле, синхронно шагать нужно.
Шаг. Другой. Не утерпел, на лицо её смотреть начал. А как она тоже глаза подняла — этот заявился. Скалится, отвороти, мол, зенки, не про твою честь. И пальцами мне в глаза тычет. А я не отворачиваю, моргаю только, как припадочный.
Через метр тормознули мы с ней. Длины рук хватать перестало, чтоб вертикально шагать — теперь, оказывается, нам друг на друга валиться надо. И тоже синхронно. А как я на неё навалюсь-то, рехнулись, что ли? Раздавлю к чёрту, вниз спихну. И ей не по себе. А идти надо: шагай, торопись, очередь ждёт. Качнулись навстречу, взглядом в ноги уткнулись и дальше поскользили. А потом опять давай в гляделки играть. Обвыклись. Причем, поначалу мы попы оттопыривали — неудобно как-то всем весом наваливаться, — а чем дальше шли, тем больше понимали: не- ет, именно всем весом, полностью, по-взрослому.
Какие эти веревки оказались короткие! Как две лебёдушки причалили, разве что шеями не сплелись. Ох ты ж… я так понял, что мне можно уже домой валить. Свой стрейч сегодня отработал по полной программе, шоб я так жил. Ага, разбежался. Как спрыгнули — тоже синхронно, — так она мне в сторонку кивает: пойдём, поболтаем.
У-уу, думаю, вот и очередная растяжечка пришла. А Каспер мне в ухо влетает и давай там орать, в пустой голове: смерть твоя пришла, смерть! Смерть!!!
Отошли мы к сосенке и смотрим, как следующая пара на верёвки лезет.
— Ну и как тебе? — улыбается Маринка. И у меня сердечко сразу: тугудуххх! тугудуххх!
— Э… жуть. Странно, что я тебя… э-мм… не раздавил.
Она снова разменная монета в чужой игре, опасность никуда не делась. К тому же Харитон её в свои планы не посвящал, оказывается, всё не так, как она себе представляла…
Немного посидев для приличия за общим столом, Глина вызвалась идти за дровами. Она накинула новую, распушенную на снегу серую козью шаль, завязала её по-детски под грудью, скрестив концы, и вышла вон из душной избы. Ей было нужно о многом подумать в одиночестве, но дорога к дровяному сараю была слишком короткой. Глина брела, загребая валенками снег, и ощутила медленный прилив холода и безразмерности бытия. Перед ней уже не маячили белые кроны яблонь и замшелый дровянник, занесенный по окна снегом. Пространство раздвинулось, и Глина поняла, почему. Она осознала взаимосвязь: сильное душевное потрясение открывает ей новые возможности и многократно усиливает их. Глина словно глиняный сосуд, может наполняться и отдавать. Как и в первый раз, Глина проникла в мир мёртвых, на Ту Сторону. Только теперь её потрясение было вызвано не тем, что она открыла в себе способность оживлять мёртвое, а мыслью о предательстве человека, которому она доверила всю свою жизнь. Дядька Харитон, милый и добрый бородач, щедрый на заботу и кров, использовал её как гарантию собственной безопасности…
Наполненная гневом и возмущением, разочарованием и обидой, Глина раскинула руки, и пространство тёмного двора расширилось. Девушка оказалась там, где ожидала, куда боялся отпускать её дядька Харитон.
Глина, не страшась того, что может ей открыться, прошла вглубь распахнутого ею пространства. Перед ней был не сад заброшенного хутора, не зимняя улица Питера, а летний двор её тётки Татьяны, который она помнила с детства. На лавочке чинно сидели тётка Татьяна, сестра Маринка, дед Николай. А за спиной стоял какой-то молодой мужчина. Глина смотрела на них, узнавая и не узнавая черты умерших родственников.
– Деда, а когда ты умер? – спросила она робко у деда Николая.
– Пятьдесят два дня назад, голубушка, – сказал он, не снимая рук с колен.
Он был одет в старый пиджак, полотняную кепку. Разве он когда-то носил ровно подстриженные седые усы и бачки? Да, так и выглядел её дед, когда «был в уме», когда в детстве приезжал к дочери Татьяне в деревню!
Маринка в ситцевом платье наклонила голову деду на плечо и перебирала кончик косы. Татьяна в чёрном платье в пол, застегнутом под подбородок на все пуговицы, с косым пробором, с косой, уложенной венцом, тоже не была похожа на себя, а скорее, на свою старую фотографию.
– А бабушка как теперь? – спросила Глина у замолчавшего деда.
– Тужит, – спокойно ответил дед, – ходит каждый день на кладбище. Носит конфеты и печенье, а их вороны клюют.
– Маринка, – обратилась к сестре Глина, – я так тоскую по тебе…
— Не надо тосковать, мы же рядом с тобой, – безмятежно ответила Маринка, в глаза при этом Глине не взглянула, а голова всё ещё лежала у деда на плече.
– Будешь теперь думать и мучиться, что могла меня вылечить, Галина, – сказал дед, – что уехала, бросила нас с бабкой. Да только пустое всё. Кому сколько отмерено, столько и вычерпаем.
– А мне сколько отмерено, деда? – спросила Глина.
– Кто ж знает…
– Тётя, а вы можете будущее видеть? – обратилась Глина к тетке.
– Будущего нет, Галина, – ответила тётка Татьяна, – ты всё думаешь о том, что будет завтра, как быть дальше. А как ты сейчас живешь? Ты об этом думаешь? Сейчас ты всё правильно делаешь?
Молодой мужчина вышел из-за спины деда Николая, и Глина узнала в нем Береста.
– Ты красивая стала, Глина, – печально он сказал, – вспоминаешь ли обо мне?
– Редко, – со стыдом сказала Глина, – прости меня.
– На тебя злиться никогда не умел, – сказал Берест, – даже когда ты нож на лету направила в другую сторону. Твоя жизнь важнее моей, ты много добра должна сделать.
– Мы устали, Глина, и ты устала, – вмешалась Маринка, – спроси что-то одно, но самое важное.
– В чем моё предназначение? – спросила Глина.
Все трое покачали головами.
– Всё решай сама, ты — хозяйка своей судьбы, – сказала тетка Татьяна.
– Доверяй близким, без друзей жизнь пустая, – подтвердил дед Николай.
– Не беспокой ушедших без крайней нужды, но если понадобимся, то вся наша сила — твоя, – ответила Маринка.
– Не закрывай сердце для любви, – подхватил Берест.
Глина видела, как начали таять тени, сливаться в одно серое пятно. Летняя трава потускнела и пожухла. Фигуры стали точно картонные, сминаясь и искажаясь, они утратили свой объём и достоверность. Раздвинутое пространство сузилось, а свет померк. У Глины не осталось сил даже добрести до дровяного сарая, она опустилась в сугроб, шепча самой себе: «Я только пять минуточек посплю, и дальше пойду». Она не помнила, как лизала её лицо чёрная кошка и громко мяукала, как девчата, заметившие долгое отсутствие Третьей, втащили её в дом, раздели и уложили в кровать под одеяло. Как дядька Харитон осмотрел её, пощупал пульс и лоб, горестно вздыхая, приговаривая: «Вот дурочка, говорил же ей, не ходи на Ту Сторону… Ну, может, и обойдётся».
Обошлось, через сутки Глина проснулась. Она не помнила, что ей снилось, но слова своих близких запечатлела в памяти дословно. Ещё трое суток Глина оставалась вялой, ела без аппетита, а на предложение дядьки Харитона «дерябнуть стопочку» отмахнулась. Девчонки жили своей обычной жизнью, но Глину в домашние дела не вовлекали. Она как сонная муха ползала от койки к окну, от окна к столу, выходила ненадолго на улицу, не попадая ногами в валенки с первого раза. Дядька Харитон хмуро смотрел на неё, качал головой и выходил следом, ища какие-то дела себе. Глина однажды спросила:
– Ты и в гальюн пойдёшь за мной, дядька Харитон?
– Гальюн на судне, а у нас туалет типа сортир, понадобится – и пойду. А вдруг у тебя там свидание с покойниками?
Глина уткнулась носом в платок и ничего не ответила дядьке Харитону, чувствуя в его словах правоту.
К субботе Глина поправилась, повеселела и даже расчистила дорожку в курятник, бодро помахав штыковой лопатой с четверть часа. Дядька Харитон следил за ней из окна, разминая ступкой лесной орех для какой-то выпечки. Глина вернулась в избу, Первая на ручной машинке «Зингер» строчила постельное бельё, заняв половину горницы. Вторая варила грибной суп, а дядька Харитон слушал радиопередачу. Общая мирная обстановка не обманула интуиции Глины. Напряжение, царившее в комнате, выдавало ей, что о ней только что говорили. Разувшись, Глина села возле дядьки Харитона, потеснив Вторую с её мисочками.
– Ну, скажи, дядька, мне в глаза. Что хотел сказать? А то некрасиво как-то, за спиной обсуждать, а в лицо мне не смотреть да помалкивать.
– А и скажу, – повысив голос, сообщил ей Харитон, – думал, что поумнела девка, успокоилась. Ан нет. Горбатую могила исправит.
– Что не так? – делано изумилась Глина, – ведьме положено ведьмовать.
– Дура ты, а не ведьма, – неожиданно откликнулась хлопотавшая у печи Вторая, – в пустой бочке шуму много.
– И, девки, не подеритеся, волосья не повыдирайте. Я говорить буду, – сказал дядька Харитон, – ты думаешь, я не знаю, чего ты удумала? Ты девка простая, мысли у тебя короткие. Думаешь силы набраться, знаний ведьмовских и в столицу рвануть. Мир спасать от демона в мужском обличии, имя которому Виктор Иванович Пасечник. Прийти, жахнуть какую-нибудь бомбу, разрушить здание, Пасечника убить. Ну, или как вариянт другое. Подкараулить Сатану где-то, не сунувшись в клинику. Шомпол ему в ухо воткнуть.
– А что плохого? – спросила дерзко Глина, – лучше, чем в подполье крысой сидеть, неизвестно чего бояться, неизвестно от кого прятаться. Заживо себя похоронить.
– Это мы крысы, по-твоему? – спросила из горницы Первая, но Глина предпочла не отвечать. От волнения она постукивала пальцем по столу.
– Я тебя не держу – хоть сейчас иди, – сказал дядька Харитон, – и упрёков тебе не будет, и на дорожку стопку налью. Только скажи мне, зачем ты, Вера Фигнер, революцию затеваешь, вот скажи, как есть.
– Я считаю, что каждый человек свободен, – начала Глина с воодушевлением, но по мере своего короткого спича снизила тон, – и никакой Виктор Иванович не может решать, что человеку делать и как жить. Никто не имеет права убивать и мучить других людей, использовать их хоть в благих, хоть во вредных целях.
– Так, – кивнул дядька Харитон, – ты поедешь в Москву и что там будешь делать?
– Я найду Пасечника, думаю, что это будет не сложно. Например, через того же Приятина. Выдвину «Божьей пчеле» ультиматум. Ультиматум такого свойства: он должен отпустить всех людей, которых принудительно держит в своей психиатрической клинике, и вообще расформировать всю эту безобразную «Божью пчелу». Оставить в покое всех, в том числе и меня.
– А ты думаешь, что он согласится? – ехидно спросил дядька Харитон. Первая перестала строчить и подсела к спорщикам за стол.
– Если не согласится, то я…
Но дядька Харитон закончил за неё:
– Такую бомбу скатаю, что Алах-Акбар, сразу на небеса. Это я уже слышал.
– Дядька Харитон, – вмешалась Первая, – не смейся. Дай девчонке денег на билет. Впрочем, всё, что у нас есть, отдай. Собери еды какой-нибудь в дорогу, и пусть идёт Москву покорять. В валенках, в тулупе овчинном. Раз она у нас ничему не научилась, не станем её удерживать.
Глина отвернулась от них и неожиданно для себя самой заплакала.
Дядька Харитон не стал её утешать, а вышел во двор покурить. Вторая вытащила из печи чугунок с картошкой, нарезала сала и хлеба, мелко покрошила лук и залила его подсолнечным маслом, присыпала солью. Открыла банку с солеными помидорами, достала моченых груздей. Первая сложила недоделанную работу в сундук, а машинку накрыла вязаной салфеткой.
— Да ты реально меня дожег уже своей тарахтелкой!
Темнота укрывала комнату, скрадывала загромождающий ее вычурный хлам, который один из обитателей гордо именовал «обстановкой». Вокруг воздвигнутой в самом центре кровати оплывали свечи, и в их неровном свете играло золотое шитье на сползших до пола черных атласных простынях. Между свечами громоздились бутылки, пакеты, пара металлических бокалов и золотая чаша в форме черепа, наполненная каким-то мусором. Поодаль в живописном беспорядке валялись сапоги, по-варварски крупный браслет-голда, разнокалиберные подушки, старый наручный комп и бронзовое блюдо.
- Завязывай! Заебал! – снова донесся утробный рык с кровати. В воздухе свистнул очередной сапог, мягко ударился об стену, отскочил и загремел точно в блюдо.
- Заткнись уже. Сейчас закончу.
Тот, кому предназначались сапог и возмущенный вопль, неторопливо продолжил копаться в хитросплетении прозрачных проводов и плат под снятой стенной панелью. Маленький прибор в его руке временами издавал тихое, почти неслышное урчание. Налобный фонарь заставлял все это хозяйство светиться бледно-голубым, бросая отблески на хмурое лицо под фонарем.
У того, кто занимал кровать, очевидно, закончились предметы для метания. С недовольным и весьма нецензурным бурчанием он переполз к изножью кровати и улегся на животе, утвердив подбородок на скрещенных руках. В выпуклых темных глазах заплясало отражение пламени. Те, кто не знал, кто такой Риан, наделяли его взгляд эпитетами «страстный», «влажный» или даже «обжигающий». Те же, кто знал, в один голос говорили о безумии.
Сейчас этот взгляд не отрывался от подсвеченного голубым профиля. Который природа, похоже, создавала при помощи топора или иного столь же тонкого инструмента.
- Твоим носом можно астероиды колоть, — светским тоном произнес Риан, перебирая в воздухе пальцами, будто лаская струны невидимой гитары. Тот, к кому он обращался, обернулся, и лицо Риана оказалось в луче света от налобного фонаря. Высокий лоб под густой шапкой темных волос, аккуратный нос с тонкой переносицей и точеными ноздрями, миндалевидный разрез темных глаз под тяжелыми веками, густые черные брови и узкий подвижный рот. В последнее время он отпустил усы и бородку и был страшно этим доволен.
— Зато ты у нас красавец весь.
Собеседника его звали Риккерт, голос его был хриплым, а глаза светились в темноте.
- Это правда, — Риан светло, по мальчишески улыбнулся. Потом перевернулся на спину и свесил голову с кровати. Риккерт беззлобно фыркнул, отвернулся и снова запустил руки в хрустальную начинку стены.
— Потерпи, уже заканчиваю.
Риан сполз еще ниже, уперся в пол головой и кулаками. Потом, чуть сморщившись от усилия, поднял вверх все тело, вытянулся «свечкой», сухощавый и стройный.
— Что скажешь, похож я на античного бога?
— Ты похож на придурка, стоящего без трусов на голове, — дружелюбно отозвался Риккерт, прилаживая панель на место. Поднялся, выключил фонарь. И толкнул ногой кровать. Та пошатнулась, в результате чего Риан потерял равновесие, нелепо взбрыкнул ногами и, матерясь, шлепнулся на свечки.
— Я тебя урою сейчас! – заорал он и запустил подхваченным с пола блюдом в голову хохочущему Риккерту. Тот без усилия поймал снаряд, сложил пополам, потом еще раз и выкинул прочь.
— Затрахаешься рыть. Ползи давай сюда, настоящую красоту покажу.
Ругаясь сквозь зубы, Риан распластался на кровати. Когтистая ладонь легла было ему на затылок, но он резким движением сбросил незваную гостью и четко обозначил, куда следует пойти хозяину руки.
— Не бесись, морщины будут, — фыркнул Риккерт, снова запуская когти в волосы Риана. Тот посопротивлялся еще немного, потом довольно заурчал, выгибая спину. Риккерт молча улыбался. За вполне человеческими губами прятались серьезные клыки.
Наконец Риан приподнял голову. Нашел лукавым взглядом светящиеся глаза.
- Показывай, что там у тебя.
Риккерт ощерился во всю пасть.
— Внимание на сцену, — он шутливо махнул в сторону двери. – Свет, пожалуйста.
Комнату залил приглушенный свет. Риан сощурился, привыкая, потом улегся головой Риккерту на колено и прикрыл глаза ладонью, не отрывая взгляда от двери. А Риккерт тоном заправского конферансье продолжал.
- Впервые и только сегодня, эксклюзивно для вас – Мортон Седьмой.
- Йе! Ух-ху! – подыграл Риан. – Давай, Морти! Мы тебя любим!
Некоторое время ничего не происходило. Риан поднял недоуменный взгляд на Риккерта, тот приложил палец к губам. В этот момент дверь с тихим шорохом отошла в сторону, и на пороге нарисовалась угловатая гротескная фигура. Робот, высотой примерно в половину человеческого роста, явно собранный из чего попало. Цилиндрик тельца с одним подвижным манипулятором, на двух трехсуставных лапках. Морти неуверенно качнулся, сделал осторожный шаг вперед, потом другой. И тут тельце робота впечаталось вдруг в пол. Хрустнули ломающимися суставами лапки, мигнул и погас экранчик на верхней части цилиндрического тельца.
— Поаплодируем показательной смерти Мортона! Вся его недолгая и неяркая жизнь прошла под знаком служения общественной пользе. Мир его праху.
С серьезным видом Риан изобразил аплодисменты. Потом выжидательно уставился на Риккерта. Тот улыбнулся уголками губ.
— Каждый, кто зайдет к тебе без спроса получит двадцать «же» на темечко прямо у двери. Наслаждайся покоем.
Риан задержал взгляд на останках Мортона.
— А меня самого так не расплющит?
Риккерт мотнул головой.
— Разве что решишь вскрывать собственную дверь отмычкой. И удалишь свои данные из системы. В общем, не делай так, и все будет нормально.
Риан возвел на лицо выражение высочайшей благодарности и приник губами к клыкастой улыбке. А Риккерт повалил его на спину, придавил всем весом и мягко сомкнул пальцы на его шее. После чего, разорвав поцелуй, ласково сказал.
— И если ты, придурок долбаный, еще хоть раз приставишь на ночь к двери стул, а на него поставишь какую-нибудь гремучую хрень, и эта конструкция ночью грохнется, разбудит тебя, и ты хоть раз выстрелишь в дверь и опять не дашь мне выспаться…
Риан извивался и хрипел, терся всем телом о горячее тело сверху, отчаянно цепляясь за жесткий гребень волос, растущих вдоль позвоночника, скреб ногтями жесткую кожу. Глаза его лезли из орбит, закатывались, член стоял колом. Риан впился взглядом в светлые глаза с узкими зрачками, горящие на склоненном над ним лице. А Риккерт продолжал.
— ..и тогда я своими руками сверну твою сраную шею, а все остальное завяжу фигурными узлами, скатаю в шарик и смою в толчок. Ты понял?
С глухим воем Риан кончил. Риккерт разжал руки.
- Я хочу вырезать свое имя на твоем сердце, Ри, — прохрипел Риан. Из клыкастого рта вырвался тихий смешок.
— Я тебе сейчас жопу на лбу вырежу, придурок. Башку тебе надо лечить.
Риан рассмеялся, закашлялся. Вытянулся рядом с Риккертом, уткнувшись носом ему в подмышку. Если при беглом взгляде того еще можно было принять за человека, то запах выдавал его с головой. А у Риана голова кружилась, саднило горло. По телу разливалась тяжелая истома. И на редкость спокойно и тихо было в душе. Он крепко зажмурился, загоняя назад непрошеные слезы. Глубоко вздохнул, вбирая ноздрями теплый запах. Потом хрипло спросил.
— Что, если я вылечу башку, ты будешь меня больше любить?
Снова тихий смешок.
- Куда уж больше.
При всем желании (а желание было) он так и не смог вспомнить потом того поединка целиком, от начала и до конца, как нечто связное и единое, имеющее внутреннюю структуру и логику, поддающееся анализу и разбору. Не было этого, ни цельности ни структуры, ни логики. Лишь бешеная круговерть ярких картинок и ощущений на всех уровнях. от доступных и обычному человеку и до тех, которые и высшим-то шерам далеко не всегда…
Яркая бирюза — выплеском, обжигая. Кто сказал, что водная стихия должна быть прохладной? Впрочем, то вода, она тут ни при чем, она может быть какой ей заблагорассудится. А вот расплавленная бирюза — дело совсем другое. Расплавленная бирюза прохладной быть не может по определению. Золотые насмешливые искры тают в ней, растворяются, переплавляются в азарт и жажду, такую же жгучую… Запах нагретой хвои сменяется запахом горящего янтаря, щекочет ноздри тонкою струйкою дыма, проникает под кожу, провоцирует, подначивает: “а ты сможешь?” Зовет, требует, дергает за нервы, не дает устоять.
Светлая кожа Дюбрайна, мокрая то ли от пота, то ли все еще от дождя, сияет факелом, обжигая не только глаза, размазывается живым горячим перламутром в стремительном и смертельно опасном танце. И кажется, что шустрые молнии тоже танцуют, соблюдая какой-то только им внятный ритм., и в пронизанной танцующими молниями полутьме волосы полковника Магбезопасности почему-то кажутся ослепительно-рыжими. Они взлетают огненным всполохом за его спиной при стремительном броске, от которого Рональду удается уклониться с большим трудом, задевают на излете по шее и плечу. Мягко, властно и хлестко, заставив вздрогнуть… Запах сосен и моря сплетается с запахом кожи и волос, запахом мужчины, разгоряченного дракой… или уже не только дракой. Касания — быстрые, резкие, с четкой фиксацией, каждое из них могло бы убить, но сейчас они больше похожи на ласку. Собственные движения — такие же резкие, острые, стремительные. смертоносные… и ласкающие.
И пальцы, ноющие от того, насколько же этого мало.
Каждое прикосновение — словно ожог, словно клеймо принадлежности: ты мой, светлый шер, а я твой, во всех смыслах. Неужели кому-то еще не ясно? Мы друг друга уже столько раз заклеймили, может быть, достаточно? Жидкая бирюза с золотистыми искрами в глубине, живой перламутр, переплетенный с аметистом и… турмалином? Или тебе более по вкусу рубины, мой светлый шер? Темные, почти черные, очень редкие… Говорят, похоже.
Мысли тоже вспоминались обрывочно: яркие, стремительные, бессвязные. Почему-то вдруг кольнуло острым сожалением, что Рональд не может влезть в голову полковника МБ и посмотреть на себя его глазами. Вернее, на свою ауру. Истинные шеры видят стихии и их цвета, но всегда немножко по-разному и только чужие. Такая вот шутка… Двуединые любят. И остается лишь верить на слово лживой суке Ристане, что черно-алое в сочетании с аметистом — это тоже красиво. Ничуть не хуже, чем, например, бирюза с перламутром…
“Красиво! — утвердительно дохнула грозой из-за своего столика затаившаяся фиолетовая мгла, жадно следившая за каждым их движением. — Хочу! Обоих. Заверните!”
— Брачные игры кобр, — усмехнулся Дюбрайн горячо и влажно чуть ли не в самое ухо. И как успел подобраться так близко? И почему не ударил?
Нет, он не вслух тогда это сказал. Подумал. Кажется.
Впрочем, какая разница?
Если Рональду не изменяет память. светлый сказал или подумал это еще тогда, когда играл честно. Поначалу он играл честно, это точно. Красовался, выпендривался перед жадной и любопытной сумрачной, восхищенно подглядывающей из своего угла. Принимал красивые позы, старательно туда не глядя. Даже головы не поворачивая..
И точно так же старательно не бил по так до конца и не зажившим шрамам и плохо сросшимся костям.
Знал.
Ну да. Конечно же, все он знал, все-таки целый полковник Магбезопасности. а не дысс с болотной кочки. Ему по штату положено.
А потом светлый заигрался. Промедлил, красуясь, затянул паузу.
И пропустил удар.
Чужая боль была настолько острой и сладкой, что перехватило дыхание. Чужая? Нет. Шисова Аномалия каким-то образом умудрилась переплести их с Дюбрайном ауры настолько плотной косичкой, что теперь чужая боль ощущалась Рональдом как своя, пузырилась по венам, щекотала изнутри, заставляла ежиться и поджимать пальцы, выкручивая тело почти запредельным удовольствием. Рональд всхлипнул на вдохе и на какую-то долю секунды потерялся в этом восхитительном ощущении болезненного наслаждения, разделенного на троих.
Нет! Не разделенного, в том-то и дело! Умноженного на троих, а оттого ставшего почти нестерпимым…
А светлый ударил.
В свою комнату она не стала даже заходить, только заглянула. Двери нараспашку, все, что только можно вынести, вынесено, даже лампочка из-под потолка срезана. Вместе с патроном и хвостами проводов. Только погнутый медный таз, оказавшийся никому не нужным, кверху дном лежит посреди пола.
Каюту Грегори опечатывали моряки. Их печать сохранилась, а значит, есть надежда, что и внутри все уцелело.
Эри решительно сорвала печать. Зачем она тут, если хозяина каюты завтра уже не будет?
В каюте было светло. Желтый овал солнца падал на стол, по которому живописно и бессмысленно были развалены бумаги. Много-много бумаг. Свет отражался от них, развешивал на стенах и потолке теплые блики. Разворошена постель, матрас скинут с кровати. Железный сундучок, шкаф для одежды — все распахнуто. Часть одежды вытащена и раскидана. Эри, стараясь не наступать на вещи, подошла к столу. Сумка Грегори валялась рядом, пустая. Значит, ее содержимое — и есть вот эти белые яркие бумаги…
Эри подняла первый попавшийся листок. Оказалось, какая-то, отпечатанная типографским способом схема. Другой лист. Быстрым почерком Даниэля был набросан список кораблей. Вчитавшись, она поняла, что большинство названий ей не знакомо. А некоторые названия — и вовсе не названия, а какие-то числа и буквы.
Вот еще текст. Бумага уже потемнела от времени, чернила местами расплылись. «Милая Магда! Я знаю, ты никогда не прочтешь это письмо, но я так привык писать тебе обо всем, что происходит со мною, что не могу отказаться от этого способа привести мысли в порядок. Сегодня у нас небольшой праздник. Нам удалось наладить отопление в каютах «Святого Дарка». Удивительно, как все изменилось всего за пару месяцев. Радуемся, казалось бы, таким мелочам! Но в свете подступающей зимы очень важно, чтобы все системы на судах работали без перебоев. Ремонтные бригады доносят, что флот не сможет покинуть приютившую нас гору до самой весны. А некоторые суда останутся здесь навечно. Один наш общий приятель сказал бы, что я переживаю вовсе не о том, о чем следует. Но легко было бы ему говорить: он-то предпочел остаться в том аду, в который превратилась бухта. Магда, мне страшно вспомнить, как мы прорывались сквозь копоть и пепел, сквозь огонь. Как гибли, казалось бы, самые прочные корабли. Какой стоял жар и грохот…
Тот приятель, о котором я все время вспоминаю, но отчего-то не решаюсь назвать по имени, помнишь, он тоже никогда не рассказывал о гибели Орра, хотя я пытался расспрашивать его неоднократно. Должно быть, там было что-то подобное, только хуже — ведь им некуда было отступать…»
Эри перевернула лист, но неизвестный автор письма бумагу не экономил. Должно быть, где-то тут может отыскаться и второй листочек. Или другие такие же письма.
Она начала собирать листы в аккуратную пачку, чтобы затем вернуть их в сумку и выполнить просьбу Грегори. Но мысли все возвращались к только что прочитанным строкам. Кто это писал? Кто такая Магда? Его жена, подруга? В письме была тайна. Кусочек чьей-то жизни, разительно не похожей на ту, что течет в городе сейчас.
Вот еще листок, исписанный тем же торопливым, но крупным и понятным почерком: «…иногда я думаю, даже я думаю, может, не было никакой катастрофы? И где-то там, за хребтом, у моря, все еще есть бухта дель Констанц, и наш причал с рыбацкими лодками, и аллея Огней. И от станции на Курортном перекрестке каждый день в три пополудни уходит в столицу огромный зеленый дирижабль с белым львом на боку. И это мы здесь — всего лишь обломки былого прекрасного мира. Мы пытаемся сохранить все, как было до, но кто знает, что там сейчас? Ни разу со стороны гор не прилетел ни один борт. Ни разу за все эти долгие два года. Может, я скажу крамольную вещь, но мне сейчас совестно, что я не остался тогда…»
Не надо это читать.
Эри отчетливо поняла, что еще немного, и она, забыв обо всем, начнет выискивать среди бумаг обрывки писем, чтобы еще хоть на миг соприкоснуться с тем миром, о котором рассказывают ровные четкие строчки. Многие слова и названия были для нее всего лишь сочетанием звуков, но они завораживали. И не было рядом ни одного человека, который смог бы объяснить, дополнить историю. Не у кого спросить.
Она почти со злостью отложила письмо. Принялась складывать по номерам старые, протертые на сгибах чертежи. Потом обнаружила себя на откидной полке, сжавшейся в комок, и вытирающей слезы о подол юбки. В комнате было темно — это пришло туманное облако и скрыло солнце.
Обругав себя, за что — сама не поняла, Эри быстро и почти не глядя запихнула в сумку оставшиеся бумаги. Грегори велел отнести их доктору завтра. Но ведь ничего не будет, если она это сделает сегодня? По правде говоря, она готова была делать что угодно, только бы не сидеть в одиночестве в пустой каюте и не ждать…
Доктора не было дома. Воздух наполнил густой туман, начал накрапывать дождь. Гасс поскуливал, жался к ногам. Шаги гулко разносились по узким переулкам. Тусклые фонари едва пробивали своими лучами густое марево.
Эри поправила шаль. Где его искать? В «Маяке?» Может, он как раз сейчас навещает кого-то из пациентов. Проще подождать тут же, на палубе «Родерика». Ведь рано или поздно, но он вернется. Или пойти домой. И до рассвета сидеть, и глядеть в окно, в ожидании, когда же наконец взойдет солнце…
Ноги сами собой привели ее к воздушному шлюпу «Аленест», к Морскому музею. Она впервые со дня его гибели оказалась здесь. Растерянно огляделась.
На ноздреватом снегу в тени деревянного корпуса лежали сигнальные флажки. Знак памяти. Знак, что о Даниэле не забыли и не забудут. Синие, красные. Желтые. Слишком праздничные, слишком яркие.
Один, голубого цвета, скатился на тропу. Эри быстро подняла его, положила к другим. Услышала шаги за спиной, обернулась… и узнала доктора.
Доктор Варков улыбнулся ей и заметил:
— Я приходил к нему, когда учился в школе. Хороший был человек.
— Да, я знаю. Грегори говорил о нем всегда только хорошее. Доктор, вы меня не узнали? То есть, вы наверное, меня не запомнили. Мы виделись. На «Быстром». Вы тюремный врач, а я приходила к Грегори. Моряки говорят, его завтра убьют.
— А, вы та девушка… да, я видел вас.
— Доктор, мне надо с вами поговорить. И кое-что вам передать. Меня Грегори просил. Он сказал, что это важно. Но он хотел, чтобы я завтра… после. После казни.
— Идемте на «Родерик»…
— Эри. Меня зовут Эри.
— Идемте, Эри. Там и поговорим. Начинается дождь…
Снег шел, и шел, и шел.
Снегопад начался еще вчера. В полдень зеленовато-голубое промороженное небо вдруг занесло деловитыми тучками, набежавшими со всех сторон горизонта разом, и стало стремительно теплеть. Из укрытий в далеком лесу понавылезли и перебрались на столбы охранного периметра птицы и вся остальная мелкая летучая братия. Порывы сырого ветра далеко разносили предвесенние трели озябликов и свистунелл. К вечеру тучи разродились снегопадом, и утром мир сделался бел, чист и пушист.
В окно Андрею было видно, как кружились огромные белые хлопья, заполняя все пространство между ледяной оградой и стеной далекого леса. За занавесом снегопада деревья казались неясной темной массой; контуры опушки терялись в метели, размывались, словно в тумане. Отсюда, издалека, лес казался сейчас совсем не опасным.
Вокруг жилого купола по полузанесенной дорожке брел по колено в снегу робот Антоха. Именно брел, волоча ноги и понуро свесив голову на грудь. Снег облепил Антоху от стопоходов до макушки, превратив его в странноватого на вид снеговика; там, где на условных плечах робота на керамлитовую броню открывались щелями термоотводы от внутренней машинерии, снег испарялся – и тут же оседал вокруг технологичесих отверстий пустотелыми инеистыми башнями. Над каждым плечом Антохи торчало словно бы по дымовой трубе, над которыми курится столбами белый водяной пар, превращая супертехнологичного робота с новейшим мозгом на позитронной эмиссии в продукт нездоровой фантазии безумного изобретателя из далекой викторианской эпохи .
«Паровой робот» включил обе налобные фары, которые разгоняли вызванные снегопадом сумерки, а заодно и протаяли снег на гладком «лице», обнажив призмы фотосенсоров. Фотосенсоры Антоха упрямо таращил в снег под ногами. Когда робот, повторяя плавный изгиб дорожки, повернулся к Андрею вполоборота, стало видно, что на световом табло на спине у Антохи в такт шагам медленно сменялись огненные пирофоровые цифры, слагаясь в пятизначные числа.
10995… 10996… 10997… Антоха считал шаги. Прибросив в уме скорость робо-шага, Андрей присвистнул. По всему выходило, что Антоха кружит вокруг купола примерно с условной полуночи, и намотал уже больше сотни кругов. Вздохнув, Андрей начал одеваться. Идти наружу, в круговерть метели, в хоровод мокро-ледяных прикосновений мириад ее крошечных ладоней-снежинок ужасно не хотелось, но долг звал.
Уже на выходе он заглянул в спальню. Кристина спала, раскинувшись на постели, разметав платиновые волосы по подушкам, отбросив шкуры на пол. Она была красивой: стройная, длинноногая, со стандартно-правильными чертами лица, по-детски безмятежными во сне. Четкий контур губ изгибала улыбка; глазные яблоки под фарфорово-тонкими веками двигались, стараясь поспеть за сновидением. Андрей полюбовался спящей, поправил застежки унтов, нахлобучил треух, и, сунув за пазуху пару рукавиц-верхонок, вышел наружу.
Снег был сырым, тяжелым. Он лип к лицу, лез обниматься под доху, которую Андрей поленился доверху застегнуть дома, забивался в крупную вязку свитера и норовил в самоубийственном порыве коснуться телесного тепла.
Андрей запрокинул лицо к небу и некоторое время смотрел, как тучи пытаются запорошить ему глаза хлопьями снега. Снег таял на ресницах, и окружающее расплывалось, как при взгляде сквозь слезы. У снега был характерный аммиачный запах, но за год здесь, на Клементине, Андрей к этому привык. Форсунки кислородных обогатителей, встроенные в капюшон дохи вместе с излучателями тепловой завесы, спасавшей лицо от обморожения, работали исправно, и дышалось легко – по крайней мере, не труднее, чем зимой в горах на Земле. На высоте тысяч в шесть-семь над уровнем океана. Да, примерно настолько же легко.
Год на Клементине равнялся трем с половиной стандартным годам. Сейчас стояло здешнее лето, и в этих широтах солнце не заходило на ночь за горизонт. Бесконечный полярный день длился уже без малого четыре сотни земных суток. Вспомнив, как выглядит здесь полярная ночь, Андрей содрогнулся.
Перехватив Антоху на очередном круге, Андрей залез тому под прочный корпус и перенастроил таймер. Роботу-универсалу в вечном морозе здешнего климата при нахождении вне обогреваемых помещений предписывалось не оставаться без движения более получаса, чтобы смазка и гидравлическая жидкость не загустевали сверх меры. Какой-то злой гений периодически вносил коррективы в программу, награждая Антоху грехом дромомании, и Андрею приходилось вылавливать робота-бродягу по всей территории фактории, которой было без малого десять гектаров площадок, складов и технических построек, окруженных трехметровой стеной защитного периметра.
Он знал, чьи это выходки, но не делал ничего для того, чтобы их пресечь. У каждого свои способы бороться со скукой здешней вечной зимы, а для него самого периодические антохины заскоки создают приятное разнообразие в рутине ежедневных обходов и сверок.
В конце концов, так и впрямь живется интереснее.
***
К обеду он управился с делами и вернулся в жилой купол. Кристина, закончив с отчетами, хлопотала по хозяйству. По негласному разделению бытовых функций домом традиционно занимались женщины. Андрей, который, в принципе, и сам неплохо мог запрограммировать пищевой синтезатор или, на худой конец, поджарить яичницу из хранящихся в стазис-охладителе яиц настоящих земных пеструшек, не имел ничего против.
— Там твоя дурочка пришла, – сообщила Кристина, деловито накрывая на стол.
Кристина была очень энергичной женщиной. Отвлекалась на пустяки она только тогда, когда была уверена, что важные дела от этого не пострадают. Вот и теперь – Андрей наблюдал, как четко, точно выверенными движениями Кристина расставляет приборы и выгружает с сервировочного столика судки с блюдами, с первого по третье плюс компот.
— Ты же знаешь, что она не дурочка, — терпеливо сказал Андрей.
— Да ладно! – в притворном изумлении вскинула глаза Кристина. – А не ты ли говорил, что местные особым умом не блещут, и даже на их фоне твоя Лангазель выделяется?
— Нет. Не так, — ответил Андрей, поморщившись. — Я сказал, что она – особенная. Не такая, как остальные. Она, например, куда коммуникабельнее остальных своих сородичей. Охотно идет на контакт, даром, что принцесса…
— Особенно с тобой, – усмехнулась Кристина. – Тили-тили-тесто, прости господи…
— Мы с ней очень давно знакомы, – терпеливо пояснил Андрей. – Они здесь ценят постоянство, а я на фактории со дня основания. Она со мной даже, наверное, по-своему дружит.
— Ну, а я что говорю? Дурочка! – И Кристина с торжествующим видом кивнула собственным мыслям и вернулась к сервировке.
— Что-то я не проголодался, — сказал Андрей стройной кристининой спине и вышел наружу.
Кристина снисходительно – а от этого еще обиднее – засмеялась вслед.
***
Кристину Андрею подкинули половину земного года назад взамен Рене, контракт которой здесь, на Клементине, закончился. Кристина попала сюда на стажировку по чьей-то протекции – по чьей именно, Андрей не потрудился выяснить. Ему было все равно. Клементина, как и другие подобные ей планеты, находившиеся на фронтире человеческого продвижения к краю того же звездного рукава Галактического диска, в котором находилось и земное Солнце, давала новичкам множество возможностей для карьерного роста. Кристина, только что выпустившаяся из Дипломатической Академии, прокачивала скилл руководителя, четко зная, что за практику в подобном захолустье получит большее количество баллов, чем за ту же работу вблизи метрополии.
Куда более жесткая и прямолинейная, чем ее тихая застенчивая предшественница Рене, Кристина взяла было быка за рога, попытавшись взять Андрея в жесткий оборот, но он оказался не лыком шит и быстро разъяснил заносчивой выскочке положение дел. Поэтому Кристина обеспечивала номинальное руководство Северной факторией, попутно изучая особенности местного менталитета и составляя требуемые отчеты по практике, а фактической работой занимался сам Андрей – у него, старожила, давно были налажены необходимые связи с поставщиками и покупателями, его знали на всех уровнях иерархии местной власти. С ним охотно работали, и Кристина, которая была хоть и мегерой, но мегерой умной, рассудительно предоставила событиям идти своим чередом. Впрочем, право злословить и насмехаться над самим Андреем и его клиентами она оставила за собой. Мстительность – такая же неотъемлемая часть образа мегеры, как и практичность.
Иногда Андрею казалось, что он привык к постоянной саркастичности напарницы. Отчасти это искупал знойный темперамент Кристины, оказавшейся в постели настоящим огнем – разнополость персонала фактории была само собой разумеющимся условием, и более близкие, чем того требовал устав, отношения между сотрудниками не возбранялись.
Однако иногда Андрею очень хотелось Кристину убить. Ну, или, по крайней мере, как следует отшлепать. По упругой гладкой попке… Мда.
Мысленно сплюнув, Андрей отправился открывать.
1 день Каштанового цвета, Риль Суардис
Роне шер Бастерхази
– Ваше императорское высочество желали меня видеть? – поклонившись мечущемуся по собственной гостиной Люкресу, спросил Роне.
– Мы желаем, чтобы вы наши злоумышленника, который посмел на нас покушаться! Или ответите собственной головой, вы меня поняли?
– Вы желаете видеть того, кто подверг опасности бесценную жизнь вашего императорского высочества? – в высшей степени почтительно переспросил Роне.
– Да! Да! Какого шиса вы задаете идиотские вопросы! Мы желаем! Немедленно! Поймайте и…
– Вот он. – Роне поставил перед кронпринцем воздушное зеркало.
На мгновение Люкрес замер, не веря своим глазам – и в наглость какого-то жалкого прислужника.
– Вы… вы… – он чуть не подавился собственной слюной, – как вы смеете! Диен! Взять его!
Лейтенант Диен, изображающий торшер рядом с дверьми, не двинулся с места.
– Это приказ, Диен! – Люкрес побагровел, жилы на его шее вздулись. – Взять под стражу!
Голем сделал три неторопливых шага к Роне и так же неторопливо объявил:
– Вы арестованы, темный шер Бастерхази.
– За оскорбление императорской фамилии! – злорадно добавил Люкрес.
– Прошу уточнить, ваше высочество, в чем именно выразилось оскорбление, – ровно сказал Диен.
– Ты… – кронпринц яростно прищурился на Диена. – Деревяшка шисова! Ты сам видел!
– Прошу прощения, темный шер Бастерхази. В ваших действиях не обнаружено оскорбления императорской семьи. Вы свободны, – голос Диена остался таким же ровным, но ехидством от него несло на лигу. – А вашему высочеству следовало еще вчера вечером покинуть зону магической аномалии.
– Да как вы!.. – вытаращил глаза кронпринц…
Тут где-то неподалеку завыло – и Роне проснулся. В собственной постели. Один. Правда, на всю спальню пахло шамьетом с корицей и слышались два тихих голоса.
Открыв глаза, но не подавая виду, что проснулся, Роне наблюдал дивную картину. Полковник Дюбрайн в шелковом халате, расположившись с чашкой шамьета в любимом кресле Роне, переговаривался через зеркало с капитаном Герашаном. Пожалуй, эта картина была еще более прекрасной и сказочной, чем прервавшийся на самом интересном месте сон. И видимо чтобы Роне уж точно мало не показалось, к запаху шамьета примешивался еще один, едва ощутимый – аромат грозы и возбужденной женщины. Как будто Дюбрайн прямо здесь, в одной постели со спящим Роне, занимался любовью с Шуалейдой.
На миг прикрыв глаза, Роне присмотрелся к остаточным потокам и восхищенно усмехнулся не то наглости некоторых полковников МБ, не то их мастерству. Ментальный контакт высшего уровня на расстоянии больше сотни локтей считается невозможным. Теоретически. Пауку он удается и с двух с половиной сотен локтей, а может быть и больше – у Роне не было шанса проверить. А тут, от башни Рассвета до спящей Шуалейды – минимум две сотни. Что же будет после ритуала единения?
Роне мечтательно улыбнулся, прикидывая новые возможности: послать в Ургаш Паука и Конвент, забрать у прабабки герцогство Бастьер, вплотную заняться исследованиями, да просто вылезти из Валанты, где он заперт уже пятнадцать лет! Простая, но совершенно невозможная мечта – посмотреть мир, не опасаясь Паучьего «к ноге, дубина». А лет через пятьдесят-сто обзавестись детьми, чтоб было кому оставить то же герцогство когда-нибудь потом. Когда самому надоест. Он же совсем немногого хочет, так почему бы Двуединым не дать ему это немногое? Самую капельку свободы, безопасности и счастья.
Тем более теперь Роне точно знает, как выглядит счастье. Он понял это вчера. Когда они с Даймом оттащили недоевшего лича и заперли в ближайшей кладовке, а потом с чувством не зря прожитого дня отправились спать. Где-то часа в три ночи. Вместе. Так, словно делали это последние сто лет – буднично, привычно и естественно. Просто уснуть в одной постели. Не опасаясь удара в спину. Не думая о подвохе. Просто… просто – лечь рядом, шепнуть: «Добрых снов, мой светлый шер», – и услышать то же самое в ответ.
И сейчас, вдыхая запах чужого, но в то же время и его собственного, счастья, Роне улыбался. Потому что знал: у него все выйдет. Обязательно. Он получит и Дайма, и Шуалейду, и Линзу. Совсем скоро.
Капитан Герашан тем временем заканчивал краткий отчет: гвардейцы Люкреса всю ночь шарили по дворцу и парку, ни следа умертвия не нашли, войти в магический слой башни Заката не сумели, патрону пока не докладывали – ибо патрон вчера утомились бояться и изволят почивать. Аномалия тоже спит и не в курсе ночных приключений.
– Если она будет спрашивать, где я – ты не знаешь, – велел Дайм.
– Разумеется, не знаю, – невиннейшим тоном ответил Герашан. – Совершенно незнакомый интерьер за вашей спиной, шеф. Кстати, что там с моим следующим званием?
– Не обнаглели ли вы в корягу, капитан?
– Никак нет, полковник. Но если не звание, то может быть отпуск? За последние пятнадцать лет.
– Пиши запрос в контору, капитан, – ухмыльнулся Дайм. – Когда там кто-нибудь появится, непременно рассмотрят.
– Я вам уже докладывал, полковник, что мой шеф – тиран и самодур?
– Восемнадцать раз.
– Тогда докладываю дважды, для ровного счета.
– Дважды тиран и дважды самодур… хм… пора гордиться. Такая репутация у подчиненных дорогого стоит.
– Все трепещут, шеф, и произносят ваше имя с благоговейным придыханием. О! Слышите? Вот так! – Герашан замолк, давая Дюбрайну возможность насладиться воем голодного лича под окнами. В этом вое явственно различалось: «Суки! Ненавижу!»
– Хорошо поет, – мечтательно прижмурился Дюбрайн. – Душевно! Гвардия Альгредо тоже ловит беднягу?
– Все утро. Шеф, может пора поймать кого-нибудь?
– Поймаем, но не так сразу. Держи циркуляр, Суард объявлен зоной магической опасности четвертого уровня. Гражданскому населению рекомендуется валить к шисам собачьим.
Дюбрайн щелчком пальцев отправил Герашану официальные бумажки. Тот их просмотрел и восхищенно присвистнул.
– Люкрес и Саламандра подписали это?! Как вам удалось, шеф?
– Не мне. Полпреду Конвента. «Четкая координация действий и взаимопомощь между конторами…
– …залог безопасности государства», – процитировал устав Магбезопасности Герашан. – Дивны дела ваши, о Близнецы.
– Работайте, капитан. Молиться будете потом.
– И спать тоже, – проворчал Герашан под нос.
На что Дюбрайн только ухмыльнулся и погасил зеркало. И без паузы, тем же жестом, подвесил перед Роне кружку шамьета со сливками.
– Светлого утра, мой темный шер.
– Мне нравится твой настрой, мой светлый шер, – сев в постели и отпив глоток в меру горячего и в меру сладкого шамьета, отозвался Роне.
– Как ты слышал, ужасную нечисть не поймали. Видимо, провалилась в Ургаш.
– Ай-ай-ай! – послышалось тихое, но возмущенное из-под кровати. – Тюф хороший, Тюфа нельзя в Ургаш!
– Обнаглел в корягу, кучка костей, – усмехнулся Роне.
Под кроватью обиженно завозились, но спорить не стали. И вылезать тоже. А за окнами снова завыло, почему-то сразу с двух сторон. Роне вопросительно поднял бровь:
– Шер Кельмах успел размножиться?
– Ну что ты, мой темный шер. Это всего лишь феи-пересмешники. Лич сидит в башне Заката и рассказывает Зефриде, как он был неправ и как сильно раскаивается.
– Ты спрятал его… о, добрые боги! – Роне рассмеялся и чуть не пролил остаток шамьета. – Магбезопасность с чувством юмора… с ума сойти…
Дайм только хмыкнул и, прикрыв глаза, отпил еще шамьета. А Роне… он сам не понял, почему в груди защемило и перехватило дыхание. Ничего же не случилось. Ровным счетом ничего. Просто… все было слишком хорошо. Как прекрасный сон. Как сказка.
Мысль о скоротечности сказок Роне отогнал. Дурные предчувствия – вернейший путь к дурным событиям. К Мертвому их. Все будет хорошо. Уже хорошо, прямо сейчас.
Пока Дайм мечтательно жмурился – не столько наслаждаясь шамьетом, сколько вспоминая собственный сон, о чем ясно говорило его возбуждение – Роне выскользнул из постели и, как был обнаженным, приблизился к нему. Опустился на колени у кресла, между ног Дайма. Положил ладони поверх его рук, обнимающих чашку с шамьетом. И шепнул:
– Ты пахнешь Грозой, мой светлый шер.
Вспышка эмоций Дайма на миг ослепила Роне – хрупкое недоверчивое счастье, нежность, потребность защитить свою возлюбленную, восторг, сводящее с ума желание… и крохотный отзвук сомнения: примет ли это все Роне? Не будет ли ему больно?
– Я счастлив твоему счастью, мой свет, – ответил на невысказанный вопрос Роне, пряча подальше обжегший его стыд.
Он так и не сказал Дайму всей правды. В отличие от Дайма – тот не стал ничего скрывать. Доверился Роне. Истинно светлый шер. Проклятье, но не говорить же ему прямо сейчас: я обманул тебя, дружище, я взял ее первым. Не зная, что ты не сделал этого раньше, но фактов не изменишь. Испортить Дайму прекрасное утро было бы совсем подло и цинично.
Потом. Он обязательно все расскажет потом. А сейчас…
Сейчас Роне притянул Дайма к себе и прижался щекой к щеке, впитывая пахнущее грозой и шамьетом, такое хрупкое и драгоценное доверие. И – отдавая свое. Доверие, понимание, любовь. Свой дар.
Хрупкий, драгоценный миг слияния душ, когда мир рассыпается на осколки и воскресает – один на двоих. Изумительно цельным, ярким и правильным. Миром, где свет и тьма – лишь две стороны одной любви. Миром, где прохладная, нежная гроза обнимает их обоих, щекочет ноздри запахом свежести и весны, ласкает дождевыми струями, растворяет их в себе – и сама впитывается в них обоих, и капли шепчут: «Я люблю тебя, Дайм, мой Дайм…»
«Я люблю тебя, Дайм. Мой свет», – повторил Роне. Одними губами, потому что горло перехватило от какого-то странного чувства. Может быть – нежности. Может быть – восторга. Может быть – от ощущения яркости и неповторимости мгновения. Или просто от счастья жить, по-настоящему жить, только здесь и сейчас, без прошлого и будущего – ослепительно прекрасным настоящим моментом…
Сколько длился этот момент, Роне понятия не имел. Он не задумывался о таких странных и далеких материях, как время. Ему достаточно было обнимать Дайма, защищать и изучать его – потоками одной на двоих магии. Без слов, но идеально понимая. Просто даря друг другу ослепительную радость бытия.
«Я дарю тебе мое сердце, мою жизнь и драконью кровь в моих жилах», – звучали слова единения в каждом касании магических потоков, в каждом вдохе, в каждом биении пульса, одного на двоих. И Роне был уверен: Двуединые слышат. Они здесь, со своими детьми, плотью от плоти своей, кровью от крови. И если сейчас сказать эти слова вслух – Дайм повторит, не сомневаясь ни мгновения.
Роне почти сказал. Почти успел. Не забыв ни о Шуалейде, ни о Линзе. Нет. Просто нужно было – сейчас, вдвоем. И будь что будет.
– Дайм, я… дарю тебе… – начал Роне, и тут в дверь башни Рассвета ударила чья-то тяжелая рука.
– Именем императора! – прогрохотал магически усиленный голос голема.
Утро и вечер обязаны отличаться друг от друга. По утрам мы вправе ожидать более нежных оттенков зари, более деликатного ветерка и прочих тому подобных знаков от природы, призванных пробудить в нас надежду на лучшее или, как минимум, осторожный оптимизм. Вечер, по сути, является временем раздумий и подведения промежуточных итогов и поэтому может позволить себе более резкие краски на небосклоне, более глубокие тени, а также ощутимые перепады значений влажности воздуха.
На планете Ню утро и вечер выглядели одинаково. Личности, склонные к меланхолическому созерцанию и обобщениям, возможно, сочли бы это неправильным и даже тревожным. Но таковых личностей в небольшой протяженной долине между двумя хребтами в этот тихий вечер замечено не было.
Иен посадил флайер на небольшом расстоянии от того, что он окрестил «первым камнем», рассчитывая повторить трюк Ото с «растеканием» по поверхности машины. В ожидании прихода ползунов они с Карлой по очереди пытались как можно более точно воспроизвести движения доктора, но это увлекательное занятие не помешало им одновременно зарегистрировать появившихся с нескольких сторон маленьких серых зрителей. Чуть больше десятка ползунов сидело перед ними. Перед ними, а не около своих камней.
— Мы не хотим ничего отсюда забирать, нам не нужны ваши камни, — Карла старалась копировать интонации Ото. — Мы просто хотим сначала поговорить с вами, а потом улететь отсюда.
Один за другим ползуны зашевелились, из-за чего возникло ощущение, что по поверхности планеты пробежала еле заметная рябь. Карла взяла Иена за руку. В тот же момент два ползуна отделились от общей группы и уселись почти вплотную друг к другу.
Карла ахнула.
— Ну что, потанцуем, ребята, — предложил Иен, и они с Карлой, зацепившись локтями, как в старинном танце, прошли один круг по часовой стрелке.
Два ползуна повторили этот маневр.
— А в другую сторону?
Ползуны повторили и это. Иена осенило:
— Да и нет!
— Точно, — подхватила Карла и тут же попыталась отладить наскоро созданную «двоичную систему» на простых вопросах. Это ей удалось достаточно быстро. Теперь можно было попробовать начать диалог:
— Вы нас видите?
Серая парочка совершила вращение вокруг общей оси по часовой стрелке.
— Вы нас слышите?
Опять по часовой стрелке.
— Вы можете подпрыгнуть вверх? Вот так? — Карла подпрыгнула.
Ползуны чуть помедлили и «протанцевали» против часовой стрелки.
— Подождите-подождите, — у Иена возникла еще одна идея. — Попробуем вот так. Вы нас видите?
Танцоры закружились по часовой стрелке.
— Вы можете подпрыгнуть вверх? — Демонстрировать прыжок Иен не стал. Пусть обходятся без подсказок.
Теперь против часовой стрелки.
— Становится холодно и вам пора забираться на свои камни?
Ползуны-зрители пошевелились, опять создав эффект ряби на поверхности, а парочка теперь уже ожидаемо прокрутилась по часовой стрелке.
— Тогда мы не смеем вас больше задерживать. Спасибо за диалог и теплой вам ночи, — Карла отступила на один шаг к флайеру, увлекая за собой Иена. Только на один шаг, потому что им еще предстояло заснять интереснейший процесс.
Публика и исполнители, больше не обращая внимания на пришельцев, расползались к своим камням. Достигнув круглого валуна, каждый немного раскачивался, а затем как бы приклеивался к поверхности. Превращение объемного серого комочка в тончайшую пленку, натекающую на шершавую поверхность камня, происходило настолько не быстро, что невольно возникала мысль о том, что процесс растекания по поверхности является для ползунов чем-то очень приятным.
Иен и Карла молча забрались во флайер. Они молчали, когда флайер набирал высоту. Когда долина с ползунами уже скрылась из виду, Иен все-таки рискнул:
— Я чувствую себя слегка идиотом, а ты?
— Аналогично! — Восторг в голосе Карлы был вполне объясним: любому приятно осознавать, что он такой не один, точнее, не одна. — У меня вообще такое чувство, что кто-то очень большой сегодня позволил нам немного поиграть на его территории. Я не специалист по контактам, я и не должна им быть, но почему-то чувствую, что…
— Кто-то Большой? — переспросил Иен.
— А что? Разве такое невозможно?
***
— Мне кажется, что ничего невозможного в этом нет, — Ото только что просмотрел все сделанные в долине записи и остался чрезвычайно довольным. — Может быть, мы общались всего лишь с частицами чего-то большего? Может, наши серые собеседники являются чем-то вроде… рецепторов? Может, нам вообще лучше о Нем лишнего не говорить, пока мы не вернемся домой?
Ото был органически не способен долго грустить или пребывать в бездействии. И сейчас им, похоже, окончательно завладело чемоданное настроение.
— Я останусь здесь, — сказал Иен.
Эта судьбоносная фраза совершенно не подходила пареньку, с беззаботным видом поедающему разогретую слойку из упаковки «Семи сыров», которую Карла отыскала в закромах базы, поэтому Ото решил уточнить. И получил тот же ответ.
— Я останусь здесь. Там меня ликвидируют. А здесь я еще продержусь немного. Сначала спрячусь. Потом вернусь на базу. А потом, — Иен задумчиво посмотрел на последний кусочек слойки, — потом тоже все будет хорошо. Bond’ы, как и DEX’ы, могут питаться любой органикой.
— Я тоже останусь здесь. — Это был не вопрос, но Карла посмотрела на Иена вопросительно.
— Тогда органика на планете закончится еще раньше… Ой! — Иен ловко увернулся от летящей прямо в него салатной миски. — Прости! Ляпнул, не подумав!
— Я останусь, — повторила Карла. — Двум Bond’ам вроде нас не стоит возвращаться.
— Bond’ам? — прищурился Ото.
Иен опять увидел то самое выражение лица и тот самый огонек в глазах. Нет, не только Ото наловчился читать своего партнера по покеру: Иен тоже понял, что у доктора появилась очередная идея.
— Я заметил за собой такую интересную особенность, — начал Ото, — стоило мне всего на несколько часов сделаться исполняющим обязанности начальника базы, как я тут же стал смотреть на некоторые вещи как бы глазами Гектора. Никогда бы про себя такое не подумал. Но перед тем, как поместить в утилизатор Второго и Третьего, я все-таки снял с них почти новые комбинезоны.
Карла и Иен переглянулись. Чисто человеческая привычка. Возможно, привычка маскироваться под человека. Но они ведь вполне могли переглянуться так, чтобы Ото этого не заметил. Могли бы. Но не стали.
— Только не отвергайте идею с ходу! В ней есть слабые места, согласен. Это надо обсудить. Что-то, возможно, пересмотреть и усовершенствовать. Вы же специалисты! И у нас еще есть время подготовиться!
Ото замолчал, чтобы перевести дух, после чего выложил последнюю «карту».
— Нам всем сложно доверять друг другу. Все, что я могу сейчас, так это сказать, что люди, получившие столь ценную информацию, — Ото ткнул пальцем в свой планшет, — о состоянии дел на этой планете… Информацию, которая поможет уберечь человечество от того, чтобы сделать очень большую глупость… Такие люди заслуживают более разнообразного будущего, чем поедание органики в окрестностях разрушающейся базы.
— DEX, процент искренности? — Иен посмотрел в сторону Первого, тот с готовностью отозвался:
— Девяносто восемь процентов.
— А по моим данным всего девяносто шесть, — не согласилась Карла.
— Вот ведь заразы! — завопил Ото.
И затем расхохотался.
— И всё-таки… что Борису нужно в уплату за этих ребят? – Нина в альтруизм бывшего мужа не верила ни на грамм, и потому ждала от него только неприятностей — за почти полсотни киборгов он мог потребовать что угодно. От половины выручки за видео мастер-классов до разбора на органы любого из привезённых ранее киборгов – и ни один из пришедших в голову вариантов ей не нравился. Тем временем к медпункту подошли Эва и Бернард.
— У вас здесь у островов есть розовый жемчуг. Я привёз договор… посмотрите, — и Лёня подал Нине папку с документами, напечатанными на дорогой гербовой бумаге, — нам надо всего сто грамм, но срочно… срок – максимум неделя.
Она просмотрела каждый документ, затем подала всю папку подошедшему Платону. Он просмотрел все бумаги и спокойно ответил:
— Всего? Жемчуг есть, но в раковинах. Сбор жемчуга проводится только два месяца в году, с середины июня по середину августа. Сейчас нельзя будить моллюсков… может быть, возьмёте пуховые шали? Их очень хорошо покупают в городе…
— Об этом надо говорить с самим Борисом Арсеновичем… я пойду звонить, если вы не против.
Платон указал место для установки звонницы — за левадами и подальше от медпункта — и Лёня полетел туда вместе с Оскаром на своём флайере. Эва с Бернардом остались на медпункте, чтобы помочь медикам и заодно провести регистрацию привезённых киборгов в ОЗК. А Нина снова попросила Хельги остаться для охраны медиков — и вместе с мужем отправилась на Славный остров.
Когда Нина с Платоном переходили дамбу, на голографических часах над домом пробило полночь — и сразу раздался звон колоколов.
— С Новым годом, родная! — Платон обнял жену и поцеловал, — что бы ни случилось, мы справимся. Я люблю тебя и буду любить вечно… мы выплатим долг вовремя… не переживай.
— И я тебя люблю! С Новым годом, родной! Пойдём скорее, там уже все собрались.
Перед домом переливалась всеми огнями голографическая ёлка, рядом с ней Дед Мороз и Снегурочка раздавали подарки, а желающие получить подарок киборги или рассказывали стишки, или пели песенки, или танцевали.
— Это Клим и Забава… — тихо рассмеялся Платон, — они по сети посмотрели утренники в детском саду и раздают подарки, как на тех видео. Это весело… и как у людей. И всем это нравится… особенно стишки.
— Тогда… — Нина на миг замерла и обратилась к киборгу в красной шубе и шапке:
— Дед Мороз! У нас в медпункте пополнение, двадцать пять новых киборгов. И их до сих пор никто не поздравил. Набери-ка в мешок подарков побольше да сходи-ка поздравь вместе с внучкой Снегурочкой. У них теперь начнётся новая жизнь на новом месте, и их просто необходимо поддержать добрым словом и вкусняшками. И помочь им освоиться здесь. И отдельная просьба к киборгам, имеющим медицинские программы. Надо помочь нашим медикам в уходе за больными.
Клим снял шапку и бороду, переглянулся со Снегурочкой-Забавой и спросил:
— Что взять с собой? В каком они состоянии?
— Помнишь, в каком состоянии ты попал на остров? Вот так и подбери подарки. Конфеты, шоколад, фруктовый сахар, пряники, мягкие игрушки, тёплая одежда… спроси у Сани, он скажет, что конкретно нужно. Набери хоть карамели и мандаринов, только сходите, пожалуйста, прямо сейчас.
Клим ответил: «Понял» — но сначала сходил в дом, где заполнил мешок конфетами, копчёной рыбой и банками сгущёнки, а после этого вместе с Забавой пошёл к медпункту.
Игры на площадках приостановились, и один из прилетевших на праздник крестьян спросил:
— Что мы можем сделать прямо сейчас?
— Сейчас — ничего. Еды у нас достаточно и тёплая одежда есть. Отдыхайте. А вот когда они начнут поправляться, первым встанет вопрос о размещении… мест нет.
— Как это — нет? — воскликнула Варя, — в доме есть спортзал в цокольном этаже, и он не используется. Можно поставить кровати… и поселить туда новичков.
— Ты права, — ответил ей Платон, — так и сделаем. Где Фрол и Фрида?
Фрол оказался среди бузящих парней, а Фрида уже была на медпункте. Когда Фрол подошёл, Нина попросила его подготовить спортзал в доме для проживания киборгов:
— …это только до лета. Летом будет строиться посёлок, и они переселятся в общежитие для киборгов.
Фрол ответил, что за пару дней всё будет готово, и спросил, как надо платить за доставку новичков. Нина помрачнела:
— Борису нужен розовый жемчуг. Сто грамм… это очень много. И ему всё равно, что теперь зима и моллюски спят. У него ещё столько же киборгов в лаборатории… но их он пришлёт только тогда, когда дадим оплату за этих.
Все затихли — с одной стороны, жемчуг в озере есть, а с другой стороны — в ледяной воде искать моллюсков желания особого ни у кого не было. Но и выхода иного не было. Тем временем затих и колокольный звон — и вскоре Лёня подошёл к собравшимся.
— Когда нужен жемчуг? И какого размера? — спросил его Григорий, — я поспрашиваю по деревням. Теперь многие люди собирать начали, и запас имеется… но людям нужны DEX’ы…
— Что нам привезли, то мы и предложили… не нравится, так грузите обратно. А по сумме… привёз двадцать пять, ещё двадцать два в лаборатории, привезу через неделю… если у вас будет, чем оплатить.
Нину поразила жёсткость в словах Леонида. Всегда такой общительный человек, с которым можно было договориться, сейчас говорил язвительно, но коротко и по делу. Как Борис.
— А если мы не сможем дать требуемое?
— Продадим куда-нибудь… они подлечены, накормлены, так что покупатели найдутся. Неужели у вас нет жемчуга?
— На руках вот прямо сейчас нет. Всё собранное уже сдано заповеднику. А директор заповедника обеспечивает нас всем необходимым. Мы решим этот вопрос, и я перезвоню тебе, когда прилететь, — подождав, когда люди и киборги разойдутся, она спросила: — Лёня, в чём дело? Ты не был раньше таким… мрачным.
— Не был… а Вам бы хотелось лететь с киборгами, когда Новый год на носу? Поссорился с Вероникой… лететь со мной она отказалась… и отказаться лететь не посмел, тогда в следующий раз Борис Арсенович отправит кого-нибудь другого… такие дела. Вот и злой… но хоть назвонился вволю. Не против, если я чаю выпью? И Оскара накормлю тоже. Дорогу знаю, и где столовая, знаю тоже. И сразу полечу обратно, – и Лёня с Оскаром ушли к большому дому.
— Здесь есть жемчуг? — спросила подошедшая Инга, — речной… значит, это жемчуг нашит у девушек на одежде? Но… сейчас зима…
— А понырять придётся, — мрачно продолжил Фрол, — и даже не понырять… всё-таки моллюски живут по берегам… придётся ломать лёд по кромкам островов и доставать раковины… ему, видишь ли, только розовый жемчуг понадобился… и у нас нет другого выхода. И срок дан неделя… на рассвете попробую поискать. Мы все пойдём… в смысле – все DEX’ы.
Дамир поддержал его и вызвался помочь, предложив начать с Утреннего острова, который он охранял и на берегу которого Ян находил именно розовый жемчуг, а Платон пообещал по сети поспрашивать киборгов в деревнях, нет ли запаса жемчуга. Нина успокоилась, поблагодарила ребят за понимание и готовность помочь – и пошла к веселящимся городским гостям, которых голографировал со снеговиками Бернард, а Арнольд снимал всё на видео.
В половине второго ночи Лёня с Оскаром улетели (всё-таки Лёня немного походил вокруг ёлки и сголографировался с Оскаром у снеговиков), постепенно разлетелись почти все гости. Инга и Джуна вернулись в модуль уставшие — и твёрдо решили вернуться сюда после защиты дипломов.
Нина вошла в свою квартиру почти в половину четвёртого утра, и хотела сразу лечь спать, но Платон уговорил её принять душ и поесть немного – и она уснула прямо за столом. В спальню он занёс её на руках.
***
Проснулась Нина почти в полдень – сказалась усталость прошлого дня и прошедшей ночи. Платон мгновенно принёс ей в постель кофе и булочку с корицей, но она сначала пошла умываться. За завтраком он рассказал последние новости:
— С пяти часов утра все здоровые и не занятые на дежурствах парни вышли на поиск жемчуга, обошли берега всех островов… так что на лёд выходить теперь нельзя, вокруг островов весь лёд сколот. Приятного мало на морозе в ледяной воде искать раковины, но есть три гидрокостюма, непромокаемые сапоги и перчатки… короче, сначала собрали все найденные раковины и расположили их в бассейне…
— У нас и бассейн есть?
— Есть… рядом со спортзалом. Теперь там почти полторы тысячи моллюсков по всему дну и трое парней-Irien’ов, которые до лета будут за ними ухаживать. Плюс — привезли из нескольких деревень неотсортированный жемчуг… разного размера и цвета, но неплохо обработанный… заплатим за него деньгами, когда заработаем. В итоге имеем сто сорок семь грамм розового жемчуга, двести семьдесят пять – белого и сорок три грамма чёрного… сбор раковин моллюсков продолжается, а в найденные и поселённые в бассейн раковины подсадили по нескольку песчинок… ребята совершили подвиг! И я распорядился выдать всем искавшим по дополнительной банке сгущёнки. Для этого купил и уже получил тремя дронами двенадцать коробок по сорок банок…
Нина слушала и тихо радовалась, какой у неё умный и сообразительный муж и какие у неё хорошие ребята собрались на островах! Но когда Платон заговорил о сгущёнке, спросила:
— А почему не мёд? Он полезнее и вкуснее.
— Сгущёнку мы можем купить в любое время. А мёд у нас свой… и в любое время может закончиться, так как нас становится всё больше и больше. К тому же… а вдруг Борису в следующий раз именно мёд понадобится? Запас иметь надо.
— И снова ты прав. Где сейчас жемчуг?
— Половина во мне. Остальное обрабатывают ребята, поставленные ухаживать за моллюсками. Послезавтра всё будет обработано. Но… всё сдавать нет смысла. Иначе в следующий раз Борис захочет намного больше. Размер он не указал, только массу… ровно сто грамм и отдадим, на сумму… по семь тысяч за киборга. И то много.
— Какой же ты у меня хозяйственный! – восхитилась Нина. — Спасибо тебе за помощь! Кстати, Ира где?
— Улетела в Янтарный со своими киборгами полтора часа назад. Одевайся теплее, я распорядился подать тебе санки через полчаса.
— Спасибо!
Через полчаса тепло одетая Нина села в санки рядом со Свеном — и он спокойной рысью повёл коня на Жемчужный остров, а Хельги быстро пошагал рядом с санями. У медпункта она попросила остановить сани, попросила подождать её, и вошла внутрь. Все палаты были заняты, в палате реанимации лежали две девушки-DEX, Саня ходил от одного больного к другому, Мрак готовил кашу на сгущёнке, Эстер сидела в одной из палат с планшетом, Эва с Бернардом были в операционной – но на приход Нины тут же обратили внимание, и Саня коротко рассказал, что его насторожило более всего:
— Они, конечно, прооперированы в лаборатории дексистов… но так, словно их резали первокурсники. Я многих практикантов видел, когда был в городской больнице… но эти… Эва уже четвёртого оперирует повторно и с анастезией. Функциональность от трёх до тринадцати процентов… медикаменты я заказал по сети, жду дрон. Дед Мороз подарки принёс, но я почти всем запретил их есть, пока повреждённые органы не поправятся… только сгущёнку разрешил. А потом всё отдам.
— Первокурсники? Всё может быть… у Бориса практиканты тоже есть. Долго ли они будут лежать? Наверно, надо ещё один головизор купить, чтобы все могли смотреть мультфильмы…
— Надо… но не сейчас, — вмешалась в разговор Эстер, — сейчас я всем дала доступ к сайту ОЗК и к архиву, и те, кто в сознании, уже смотрят. И прошедший праздник тоже смотрят… Арнольд и Бернард всё отснятое уже скинули в облако ОЗК. Из двадцати пяти разумных только шестеро… но именно они в самом плохом состоянии.
— Спасибо тебе… если что понадобится, сообщи сразу, постараюсь сделать.
Выйдя из медпункта, Нина села в сани и велела Свену отвезти себя к волхву на Козий остров. Старик, предупрежденный Хельги через Клару, сразу посадил её и Хельги к столу и налил обоим чаю — и потому она отпустила Свена на конюшню, сказав, что обратно придёт пешком. За чаем Нина рассказала о привезенных киборгах и о том, какую плату потребовал Борис:
— …и это посреди зимы! В холодной воде створки раковин плотно сомкнуты, и их пришлось переносить в бассейн в доме, чтобы они в тёплой воде просыпались и раскрывались… теперь придётся за ними всю зиму ухаживать… а они зимой вроде как спать должны…
— Придётся. Не забудь поблагодарить Бориса за это… ведь твои ребята собрали жемчуга много больше, чем он затребовал. И значит, ты сможешь выкупить ещё несколько киборгов. Ничего, что тесно… у тебя ведь пять комнат? На двоих… а Аля и Хельги занимают по комнате…
— Да, это так. Я поняла… переселю их в свою квартиру, а в их комнаты можно будет поселить киборгов по двое… так и сделаю сегодня же.
— Я могу принять одного… в модуль к охранникам капища можно ещё одного. Над курятником есть свободная комната… поспрашиваю по деревням, может, кто возьмёт до лета. А про жемчуг… я сообщил по деревням, завтра к вечеру мне ещё привезут… но с выкупом деньгами. В течение зимы.
— Благодарю! Осилим! Что бы я без тебя делала! — воскликнула Нина и стала собираться домой.