Геро стоял у окна. У того окна, что выходит на запад. Он приходит сюда на закате, когда солнце, наливаясь предсмертным пурпуром, медлит на краю могилы. Он смотрит на дорогу.
Из этого окна, самого крайнего в юго-западном крыле, дорога проступает от самого истока до устья. Даже теряясь в лесу, среди дубов и вязов Венсеннского леса, она режет зелёный частокол надвое, и жёлтой лентой катится дальше, к мосту через оборонительный ров, который давно облагорожен и засеян кувшинками.
Геро смотрит туда, где дорога, ещё новорождённая, прерывистая нить, выбивается как подземный ручей, чтобы через пару лье набрать силу до полноценного римского тракта. Он всматривается в этот жёлто-пыльный ручей до боли, а затем, утомившись, переводит взгляд на тот же поток, но уже выходящий из леса.
Дорога в лесу взгляду его была недоступна, потому, вероятно, он так поспешен в этой перемене. Боится недоглядеть.
Клотильда с минуту за ним наблюдала. И вывела некоторую закономерность. Когда он смотрит в самый исток, то неосознанно тянется вверх, будто пытается заглянуть за горизонт, а когда переводит взгляд на лесную арку, то сутулился, будто застигнутый тяжкой вестью. Она не в первый раз за ним наблюдала.
Ещё неделю назад, не обнаружив любовника в его покоях, она отправилась на его поиски. Вопросов лакею не задавала. Этот болван Любен, обезумевший прежде от пьянства, а теперь от радости, ей бы не ответил. Будет пялиться верноподданнически и невразумительно бормотать.
Но она сама догадалась. Западное крыло. А как же иначе? Он ушёл смотреть на дорогу. Потому что из его окон дороги не видно, они все выходят в парк.
В прежние времена, до его «смерти» и воскрешения он довольствовался окнами кабинета. Одно из кресел всегда стояло там, даже после его «ухода» никто это кресло не посмел сдвинуть. Она сама, когда приходила в опустевшую клетку, воображала его сидящим в этом кресле.
Если смотреть от двери, то человека за высокой спинкой не видно, заметна только брошенная с подлокотника рука. Ей представлялась эта руку в пене кружев. Даже предвкушая свидание с дочерью, он иного пристанища не искал. На дорогу не смотрел, возможно, избавляя себя от муки ожидания.
А тут изменил самому себе: смотрел на дорогу. Скорее всего, он ходил туда чаще, чем ей докладывали. Не один Любен пребывал в раннехристианском воодушевлении.
«Восставший» из мёртвых Геро, прежде окруженный боязливым почтением, теперь пожинал плоды немого поклонения. На него взирали как на второго Лазаря, отвалившего изнутри могильный камень. Все слуги, не сговариваясь, стали его сообщниками, и, пожелай он сотворить в замке нечто разбойное, его никто бы не остановил.
Выслушав в ответ на свой вопрос, где фаворит, очередное нечленораздельное мычание, Клотильда усмехнулась. Вот так-то, господин вернулся, а узурпаторша низложена.
Но не рассердилась. Она сама вот уже несколько дней пребывала в этом полупьяном воодушевлении и признавала в том глубинное родство со своими подданными. Первая мысль при виде пустого кресла в обновлённой клетке – побег. Она не отдавала распоряжений его стеречь, дверь в покои не запиралась.
Геро мог беспрепятственно покинуть замок и отправиться в Париж, пешком, с проезжим торговцем или даже позаимствовав в конюшне лошадь. Никто бы ему не препятствовал. А все допросы кончались бы все тем же мычанием.
Но Клотильда не задавала вопросов потому, что мысль о побеге отмела сразу. Держать его взаперти и приставлять шпионов у неё намерений не было. С обязанностями дверей и стражников Геро справлялся сам. Его держали не стены, а воля.
Геро принял решение вернуться в эту тюрьму, дабы его возлюбленная, дети, друзья, одним словом, все те, кто за последние полгода стали ему дороги, были бы раз и навсегда избавлены от угроз и мести. Он в который раз заключил сделку, а, заключив, будет верен ей до конца. Он никуда не уйдёт.
Клотильда покинула его апартаменты, прошлась по восточной галерее, а затем перешла в западную. У неё возникла догадка, смутная, несуразная, и она шла туда, чтобы эту догадку проверить. Догадка подтвердилась.
Геро был там, в западном крыле, у окна, выходящего на дорогу. Тогда она не скрывалась, и Геро обернулся, даже пошёл ей навстречу.
Когда он исчез из покоев во второй раз, она уже целенаправленно шла туда же, а, шагнув за дубовую створку, преграждавшую путь в длинный сводчатый зал, сразу замедлила шаг. Заскользила тенью. К счастью, это был ещё один навык, вынесенный ею из придворной жизни.
Приближаться вплотную необходимости не было. Он стоял там же, у окна. Когда Клотильда застала его в западной галерее в третий раз, все её подозрения подтвердились: он ждал. Ждал, разумеется, её. Кого же ещё?
Он слышал условие. Жанет могла обменять свое имя, положение при дворе на его свободу. И он наивно полагал, что Жанет на это согласится. Бедный мечтатель!
Клотильда усмехнулась. На этот раз с некоторой толикой печали. Он верит в самопожертвование и самоотречение. Верит, потому что сам поступил бы именно так, не раздумывая. Да он, собственно, уже это сделал.
Ибо любовь — это прежде всего безусловная жертва. Кто же его этому научил? Или он таким родился?
Вопрос поистине философский и ответ ей, собственно, не важен. Ей важны последствия этого не то врожденного, не то привнесенного недуга. Ибо последствия, вот они – он надеется и ждёт.
Ждёт другую женщину. Ждет соперницу, счастливую, расчетливую и слабодушную.
Застав Геро у окна в четвёртый раз или в пятый, Клотильда едва не поддалась соблазну, чтобы не приблизиться и не шепнуть:
— Она не приедет.
Но сдержалась. Она это сделает чуть позже. Когда ожидание и сопутствующая ему надежда смешаются с кровью и заполнят вены, когда переизбытком своим ударят в хрупкие голубоватые стенки, начнут густеть и бродить.
Она подождёт, пока молодое игристое вино не обратится в уксус, а вот когда это произойдет, когда яд брожения станет опасен, она отворит ему кровь, чтобы изгнать яд и облегчить его страдания. Сейчас спорить с ним и убеждать бессмысленно.
Он ещё там, в той короткой счастливой жизни, откуда его так безжалостно выкрали. Решение принял его рассудок, а сердце ещё не смирилось. Он ещё верит, он ждёт. Он верит, что Жанет пожертвует ради него своим будущим, как это сделал он. Сделал, не раздумывая, не дожидаясь угроз — мелькнула лишь тень, набежала рябь.
Ему этой ряди хватило. Любящий мужчина оберегает женщину.
Когда Клотильда думала об этом, об истинной природе его уступчивости, она чувствовала зависть. Формально она оставалась победительницей, но победа выглядела пирровой. Такой победе она предпочтёт поражение, с мученической и красивой гибелью.
Но она жива и будто бы торжествует. Пытается насладиться своим триумфом. Она не знала, нужен ли он ей, этот триумф. Чего она ожидала?
Той же сладкой, запретной горечи, что и три года назад? Противостояния? Борьбы? Что Геро, с тем же жертвенным упрямством, выдвинет ей условие? Что всё повторится?
Или наоборот — что эта борьба вдруг окрасится взаимным притяжением?
Она не задумывалась над подобными пустяками, когда затевала этот спуск в Аид. Она жаждала одного – вернуть похищенную собственность. И вот эта собственность здесь, в полном её распоряжении, но ожидаемого торжества нет.
0
0