Разные люди встречаются на майдане. Кто истово верит, что участвует в эпохальном событии, кто-то продолжает однажды начатую игру, иной политический капитал набирает, деньги зарабатывает, еще кто-то поглазеть пришел, да так и остался на майдане, закруженный огненными танцевальными вихрями революции.
Люди обживались на площади.
Кто наглее и отчаянней – те селились в роскошных гостиничных номерах, вселялись в учреждения, заполняя здание перекисшей вонью переношенных носков и немытого тела, запахи спиртного смешивались с запахами сожженной мебели и шашлыков, приготовленных на углях из этой мебели. Главное – денег не стоит, революционная халява, побратимы! Революционеры должны жить в хороших условиях, на то она и революция, чтобы сменять хижины на дворцы!
Прочие вселялись в палатки, щедро поставленные на площади. Рядом с палатками появились хлипкие строения, в которых повизгивали отчаянные подсвинки, готовясь к кровавой жертве во имя революции, смирно и покорно сидели на насестах куры, готовые покорно нести яйца или без мучений попасть в сытный кулеш. Смотрели на мир круглыми глазами, словно удивлялись – что же в мире людей происходит, боженько ты наш!
На головах истинных патриотов, вышедших на Майдан, надеты были кастрюли или дуршлаги. Кастрюли были самыми разнообразными – от простых алюминиевых до покрытых цветастой эмалью. Старые и молодые, интеллигентного вида и не очень носили их с определенной гордостью. Одни считали, что эти предметы помогают избавиться от злокозненных излучений, которым москали облучают Киев. Другие же наоборот считали, что дуршлаги и кастрюли помогают им принимать сигналы Высшего Разума, делать потому правильные решения и стремиться в Европейский Союз, как стремится колония норвежских леммингов в холодные воды северных морей. Ах, как хорошо бы все сложилось: придут европейцы, вынесут мусор из зданий, посадят цветы, сделают солнечными города, поднимут промышленность, насытят рынок товарами, а украинцам скажут – намучились вы под москальским гнетом, вот вам пенсии по пять тысяч евро, поезжайте, страдальцы, на пляжи Ниццы, испейте прозрачных вод Баден-Бадена!
Но не придут европейцы. На то они и мечты, чтобы быть несбыточными!
Майдан ты мой, майдан!
Время от времени прогуливаются по майдану плечистые ладные хлопцы, поигрывая самодельными палицами, заглядывают в палатки, вопрошая который час. И горе москалю, что попытается ответить на языке восточного брата, которому вот-вот откажут в родстве, потому так торопливо вскакивает и вытягивается молодой негр.
— Семнадцать годын двадцать пять хвылин, дядько!
— Сидай, сiнку, сидай! – успокаивают его. – Мы и так видим, что ты не москаль!
А на сцене, на сцене! Кутается зябко в украинский флаг Руслана, беснуется группа «Вопли Видоплясова», бушует «Океан Эльзы», кричат неистово Тягнибок и Ярош, изрекает бессмертные афоризмы бывший боксер, а ныне политик и философ Виталик Кличко. И вот апофеоз — появляется на импровизированной сцене в инвалидной коляске принцесса Юлия, только что торжественно выпущенная из узилища, в которое ее вверг изверг и кровавый диктатор Янукович. «Юля! Ты ли это, куля мне в лоб! – восторженно замычал некто очкастый. – Здравствуй, Юля!»
Что делает с людьми майдан животворящий, на какие чудеса способен! Встает принцесса, ногой в туфельке отталкивает в сторону отныне ненужную инвалидную коляску – и вот она уже готова возглавить народную революцию, повести украинцев рушить дворцы тиранов и освобождать из Бастилий несчастных. Говорят, что коса принцессы Юлии после встречи с послом США, поздравившего ее с обретенной свободой, начала мироточить. Каких только чудес не случаются в зимнюю украинскую ночь!
И куда девались хвори тюремные!
А по майдану ходит дивный хлопец Сашко Скрипка в окружении побратимов. Истинный украинский Че Гевара! Во времена оные отправился Сашко в Россию, защищать страдающий под гнетом москалей чеченский народ. Перефразируя строки москальского поэта,
Он хату покинул,
Пошел воевать,
Чтоб землю в России
Арабам отдать!
И покуролесил в чеченских горах, набил оскомину гудермесским кизилом, отведал яблочек из совхоза имени Мичурина, поспал в тени шалинских дубрав.
Но больно дерется российский спецназ, того и гляди не москалей резать, а самому придется дуба давать. Покинул Сашко негостеприимную Россию, вернулся в родные края. И совсем уж было поник, заскучал хлопчик – а тут радость великая: заполыхал майдан, заговорил многоголосо и требовательно. Где еще быть профессиональному революционеру и видному экспроприатору со своим верным автоматом?
Ходит Сашко по майдану, развлекается. Людей на вшивость проверяет!
Бывало, встанет у стола рядом с палаткой, слева от себя положит добрый кусок сала, а справа автомат. А ну, люди добрые, кто рискнет закарпатского сала отведать?
Жмется народ, переминается с ноги на ногу. И хочется сало взять – уж больно кнур был хороший, да и мастер добрый сало солил: белоснежный кусок получится, с тремя мясными прослойками, с чесночком и укропчиком, с прилипшим вишневым листком, да уж больно вид у хозяина неприветливый и опять же автомат у него с правой стороны!
— Ну, — кричит в толпу Сашко. – Зажрались, прокурорьскi мордi? Невже нiхто не хоче доброго сала покуштовати?!
Нет, не находится желающих!
Остап постоял в задумчивости, посмотрел в глаза продавцу закарпатского сала и шагнул вперед.
— Кинь! – тихонько сказал Петр. – Не варто воно того…
Протянул Бендер руку к столу, замер народ в страшном ожидании, единым стоном жалея отчаянного хлопца…
Первым движением взял Остап в руку автомат, удобно взял, палец замер на спусковом крючке. А вторым движением овладел Остап куском белоснежного сала с тремя мясными прожилками.
— Э-э, — растерянно пробормотал Сашко. – То не за правилами…
Оглянулся на побратимов, ища в них поддержки, и не нашел. Кто ж будет спорить с человеком, у которого в руках машинка, которая плюется смертями, как семашками! Давно известно, что правила устанавливает тот, у кого автомат. Тут никакое альтернативное мнение в расчет не берется. Был автомат у Сашка, значит, он и прав был. А теперь автомат у оппонента, выходит, в этот раз оппонент и прав.
— Гаразд, — согласился Сашко. – Схоже, тобі потрібніше!
Еще раз особисто оглядел побратимов, словно запечатлеть хотел их лица в своей памяти на долгие годы, печально посмотрел на кусок сала и автомат в чужих безрассудных руках и снова натолкнулся на твердый взгляд оппонента. Где-то он уже видел такие глаза, только никак он не мог вспомнить – где? И только отойдя на то расстояние, при котором сало и автомат оказались безвозвратно утеряны, Сашко вспомнил – такой стальной и властный взгляд он видел у старосты камеры в Житомирской тюрьме, когда сидел там по простому хулиганскому делу.
Но что нам Сашкины печали!
0
0