Утром собирались не торопясь. Для начала, плотно поели: все, кроме Ильи, который за это время раз десять сбегал к дыре в земле – осматривал лаз. Он даже измерил узкий вход рулеткой. Наконец, споткнувшись о привязанную ещё вчера Яном верёвку, богатырь поумерил исследовательское рвение. Потирая разбитое о камень колено, он решил поделиться своими сомнениями с Борисом Евгеньевичем:
– Там, скорее нора чья-то, очень узкий проход, не похоже на сооружение. И хоть дует из дыры… ну, так и любое логово звериное несколько выходов имеет.
Телицын только покачал головой.
Услышавший диалог Бернагард думал совершенно иначе.
– За века… – почему-то занервничав, начал он, – спустя тысячи лет… все, что когда-то построено, превращается в песок и камни. Груды камней. Но, я видел Баальбек и разрушенный Храм Зевса. В пыль превратился на Крите лабиринт Минотавра. С трудом расшифрован язык пирамид. Но порой, под холмами и виноградниками, почти не повреждёнными лежат целые города. Есть примеры: Геркуланум, Помпеи…
– О-о-о, да ты поэт! – донеслось сверху.
Спорщики вздрогнули.
Ян бодро спрыгнул с насыпи и предложил рассказчику лопату. Видимо, в награду за красочный рассказ.
– Пошли уже.
– Куда? – не понял Борис.
– Расширим проход к чудесам древних цивилизаций! – всё с той же животворящей бодростью улыбнулся Ян. И целеустремлённо продолжил раздачу руководящих указаний. – А сомневающиеся пойдут на охоту. Мяса хочу. Здесь, между прочим, живут жирные кролики…
***
Когда через два часа охотники вернулись ни с чем, их ждала огромная темнеющая каменной окантовкой могила.
– Три на четыре, – поприветствовала высунувшаяся голова руководителя…
– А где девушки? – постарался проигнорировать информацию Борис Евгеньевич.
– Отца Василия успокаивают.
– Ругается? – хихикнул привыкший к буйному священнику Илья.
– Хуже. Порывался с нами лезть. Борис тут ему посоветовал похудеть…
Следом показалась обсыпанная сухой землёй блондинистая шевелюра:
– Я только сказал, что он может застрять…
***
Ранним утром следующего дня, оставив наверху обидевшегося Непершина и невозмутимого Телицына, компания полезла вниз. Елена Дмитриевна осталась тоже – её пугал страшный чёрный провал.
Спустившись на девяносто метров, любознательные спелеологи упёрлись в узкие вертикальные проходы, которые вывели их в подземелье колоссальных размеров.
– У меня такое впечатление, – впервые разлепила, сжатые напряжением и страхом спуска в никуда, губы Ксения, – эта пещера имеет явно техническое назначение.
– Я тоже думаю, что в ней нет сакрального смысла, – по-немецки пробормотал Бернагард. – Что это, Ян?
– Старый центр управления.
Команда, как всегда, получила лаконичный и исчерпывающий ответ.
Даже реалистично настроенному Илье, для любых странных и сказочных ситуаций находившему разумное объяснение, на ум пришла аналогия с загадочными египетскими пирамидами.
– Эти проходы не для людей, – уверенно констатировал он, размахивая фонарём.
Тени на серых, совершенно сухих стенах покачнулись и закивали в такт шагам, подтверждая предположение исследователей. Древние делали на совесть: ни сырости, ни плесени. Лишь слабый налёт старости, от бесконечно прожитых камнем лет, видели люди.
Они трижды поворачивали из центрального зала в узкие ходы и, упираясь в глухие стены, возвращались обратно. Скоро исследователи потеряли ориентиры и просто шли вслед за что-то бубнящим и весьма раздражённым командиром – он явно что-то искал.
Наконец, Ян, присмотревшись, заметил узкий, как щель проход. Он резко повернул и словно растворился, оставив после себя густую черноту. Среди этой непроглядной темноты и тишины Ксения, услышав глухое отдалённое звяканье, осторожно пошла вперёд.
Коридор повернул под прямым углом, и в отдалении девушка, наконец, смогла рассмотреть слабые отблески фонаря. Приблизившись, она увидела прямо перед собой… открытую дверь. В проёме стоял Ян.
– Где мы? – раздался сзади голос Бориса, и Ксения, вздрогнув всем телом, пошатнулась от неожиданно разлетевшегося в большом помещении звука.
Всю площадь пола перед ними занимал бассейн с водой. Чёрная, густая, словно масляная, жидкость покрывала плёнкой всё видимое пространство.
– Ян Геннадьевич, откуда здесь вода-то? И ещё такая… как масло, хоть на хлеб её, – гулко поинтересовался замыкающий Илья.
– Вода, как вода. Для охлаждения реактора. Да вы не бойтесь, здесь уже не один период полураспада прошел…
Ответ был настолько исчерпывающим, что отряд даже не нашёл дополнительных вопросов.
Бернагард присел на корточки и опустил пальцы в эту чёрную воду. Рябь беззвучно разошлась по поверхности, отразив серебряные блики спиртового фонаря. Его знобило. Он повёл сведенными от напряжения плечами и понял, что дрожит не от холода. Его охватило чувство какой-то пустой гнетущей неизбежности от этой древней тайны.
– Всё, ребята, тупик, – услышал он. – Квест, чтоб его. Опять надо переть туда, не зная, как и стырить там то, что плохо лежит. Нету ключа у меня.
Отряд молча слушал, смотря, как аккуратно танцуют беззвучный волшебный вальс язычки пламени, отражаясь в тёмной воде.
— Обратно пошли. Вверх-то лезть тяжелее…
***
Два тутовых дерева непобедимыми воинами стояли на страже, цепко держась мощными корнями за каменистую почву, отделяя глинобитный дом от дороги. На фоне старых великанов он казался маленькой разваливающейся лачугой.
Усталый отряд прошёл мимо вековых стражей и, аккуратно обойдя небольшой ухоженный огородик, смело поднялся по двум ступенькам.
Душная дневная марь висела внутри нежилого дома, поэтому, сбросив рюкзак, Елена Дмитриевна поспешила к плотно закрытым окошкам поселкового сельсовета. Старые ставни заскрипели и распахнулись.
Женщина ахнула. Вид за окнами открывался сногсшибательный! Перед ней, во всей красе, возвышался над миром гордый Кавказский хребет, словно многорукий Шива, широко раскинувший горы и долины. Вдали, покрытая густым серо-зелёным лесом, стояла гора – обиталище влюблённого Мрака. Гранитным потоком валунов она стекала, блестя серебром в послеполуденном солнце, вниз, к шоссе, которое, в свою очередь, уводило к далёкому тёплому морю.
Пока шумная компания, раскидав снаряжение, таскала воду для импровизированного душа, к сельсовету пришли две женщины и, тихо накрыв на стол, незаметно исчезли. Заюково встретило столичных шишек молча.
Отъезд назначили на утро следующего дня, и, потому, вечером, раздобыв кувшин домашнего вина, командированные товарищи улеглись под деревьями – посмотреть на звёзды и запить кислым напитком вкусный солёный сыр.
– Где там наш Мрак? – пошла в наступление Ксения.
Все хотели выяснить планы начальника, который, по своему обыкновению, не торопился ввести отдел в курс дела.
– Заберём к началу зимы, – пояснил Ян.
– Мы вернёмся? – атаковал с фланга Илья.
– Естественно.
– Но у нас же нет ключей, – это Борис бил прямой наводкой!
– Ну, я ж объяснил. Мы должны их найти, – Ян невозмутимо жевал слегка зачерствевший кусок лепешки.
– А как они выглядят – эти ключи? – не останавливался дотошный немец.
– Как копье…
– И где мы их искать будем, копья эти, спаси Господи. Ты не беги, как лис за хвостом. Толком объясни, – поставил точку рядом со всеми вопросами Василий Иванович.
***
— Если верить старым сказкам, то для неведомых целей выковал копье внук Аарона, маг Финеес. Этот общественный деятель частенько входил в сношение «…с силой, которая вечно хочет зла и вечно совершает благо».
Со временем, появившийся в мире предмет увидел, как крошатся в песок стены Иерихона; как царь Саул метнул его в юного Давида; как Ирод Великий, крепко сжав древко в руке, отдал свой знаменитый приказ, и как, наконец, по воле судьбы, копье поднял римский центурион Гай Кассий, в результате чего, Иисус обрёл свое бессмертие…
Так родилась легенда о Копье Судьбы.
Интересно, что из рук Каролингов копье досталось, как обычный обозный трофей, князю Ярославу, а потом и сыну его Александру Невскому. Последний долго не думал – отвёз его в орду. Но хан Мамай выменял за диковину двух мурз, и, в результате, Дмитрий Донской разгромил татар на Куликовом поле…
От русских копье мигрировало в Польшу, дальше – в Швецию. Жан-Батист Бернадот, завернув его в плащ, привёз в Париж. Во время войны 1812 года, партизан Кузьма Неткач стырил железяку из-под носа самого Наполеона и передал Кутузову… последний, будучи масоном высокого градуса, завещал вручить раритет маршалу Блюхеру.
Так листовидный кусок металла оказался в Ховбурге…
В 1907 году восемнадцатилетний соискатель места студента в Венскую академию художеств, некто Адольф Гитлер увидел Копье, и ночью ему было видение… уверенный, что «тот, кто владеет копьём – владеет миром» фюрер не расставался с ним до самой смерти.
Узнав о Копье Лонгина, самый странный генерал армии Рузвельта – Паттон – вывез его в США. Дата запротоколирована: 30.04.1945. 14:10.
Потом наши западные союзники в 1949, якобы, вернули его в Ховбург, но мы, наверняка, знаем: что попало в руки янки, то пропало. В Вене теперь хранится подделка. В Кракове хранится копия подделки. И ловить нам там нечего.
На наше счастье запасливый мужик Финеес сделал запасные ключи. Ведь он был маг, а не оружейник…
И, хотя я предпочёл бы иметь все три ключика, но если будет два, то бравые Буратины, (Ян гордо обвёл глазами соратников, лежащих рядом с ним на траве), теоретически смогут завести старую шарманку одним из двух и устранить неприятности… если, конечно, они все не подделка.
Командир потянулся за бутылкой и налил себе ещё стаканчик.
– Божоле, млин, – сообщил пространству Начальник Особого отдела. Пространство осталось безмолвно, так что Ян переключился на другую жертву. – Илюх, не увлекайся, завтра голова будет болеть…
– А дальше? – перебил его Борис, испугавшись, что сказка закончится, и Ян прогонит развесившую уши группу спать.
– А дальше сам сотник Лонгин бродил по горам Кавказа и дошёл до Армении. Там, умирая от лихорадки, оставил своё наследство в обители Гегардаванк. Говорят, что позднее ключ-копьё перевезли в Эчмиадзин. Василию Ивановичу с Еленой Дмитриевной туда. Хотите –договаривайтесь с монахами, хотите – воруйте, но без ключа не возвращайтесь. И просто предупреждаю: есть старый анекдот, мол, «судились армянин с евреем, так прокурору дали 10 лет». Поэтому не зевайте. Дураков среди армян не бывает. Илья и дядя Боря с вами…
– Я, грешным делом, так что-то не понял, сколько их этих ключей-копий по миру раскидано? – вставил свой вопрос основательный Непершин.
– Да что тут непонятного! Первый и самый известный ключ – Ховбургский. Его нам не найти. Союзники постарались… Второй, который хранится в Кракове, известная подделка. Польское копье ещё в XVII веке признали копией. Четвёртое – тут недалеко…
– А третье? – после минутной паузы спросила Ксения.
– А третье – в Ватикане! И нам туда!
Липпо говорил, что при всей его врачебной самоуверенности был близок к отчаянию. Впервые смерть вступила на ристалище, как несокрушимый соперник, рыцарь в доспехах, которому его соперник может противопоставить лишь кожаный нагрудник да лёгкий меч. И вдруг этого рыцаря, эту стальную башню, кто-то отозвал. Кто-то сыграл «отбой» на детской дудочке, и конь под рыцарем зашатался. Кто сыграл тот «отбой»?
Кто вывел простенькую мелодию из нескольких нот? Детская вера. Тихий шепот девочки в темноте, первая строчка её ежевечерней баллады о возращении.
Сюжеты каждый раз уходили в иные петли, а вот первая строчка всегда была одной и той же: когда папа вернётся… И он вернулся, потому что не мог её подвести. Что бы случилось с ней, с её сердцем, с её душой, если бы первая её надежда на Господа была попрана?
Первая детская надежда, обращённая к миру, бесценное детское доверие, бескорыстная, безусловная любовь, с которой душа вступает в этот мир.
Прошёл бы год, два. По укоренившейся привычке она бы ещё шептала свою балладу, добавляла бы к ней новые катрены, так же по привычке смотрела бы в окно, прислушивалась бы к голосам. Каждый всадник, вывернувший из-за угла, по-прежнему волновал бы её воображение. Она вглядывалась бы в укрытое капюшоном лицо и бежала бы вниз, но сердце уже не билось бы в радостном предвкушении, каким она жила прежде, и постигшее её очередное разочарование не имело бы того горького, разъедающего вкуса, который не могла перебить даже засахаренная груша.
Этот вкус разочарования стал бы ей привычен. Спустя ещё пару лет стук в дверь вызывал бы только усталый вздох. Гостю непременно понадобится кувшин с водой или винная кружка. Гость останется к ужину, а ей придется помогать Наннет на кухне.
Бабушка опять будет ворчать и тыкать в спину сухими, негнущимися пальцами. К окну она и вовсе уже не подходит. Не на что там смотреть. И ждать некого.
А ещё некоторое время спустя она и вовсе его возненавидит, отца-предателя, укравшего надежду. Если она и будет мечтать о встрече, то для того, чтобы ответить жестоким неузнаванием, проклятием и плевком.
Бабка Рене и Наннет знают о его смерти, но Рене не обмолвится из той же мстительности, а Наннет по простоте и невежеству забудет, что некогда солгала. А Мария будет проклинать и ждать, пока смерть, сжалившись, не избавит её и от того и другого.
Вот так же и он, по детскому невежеству своему, был близок к хуле на мать. Он ничего не знал о ней и винил во всем. Он винил бы её до сих пор, если бы отец Мартин не научил его прощать, если бы он сам, глядя однажды на Мадлен, сгорбившуюся за пяльцами, работой, позволявшей им оплачивать скудный ужин, не подумал, что его мать, возможно, постигла та же участь.
Она могла полюбить, могла быть изгнана и отвергнута. Возможно, и она с той же кротостью носила под сердцем незаконного ребёнка, уповая лишь на милость Господню. Она могла умереть при родах, могла быть заточена в монастырь, могла быть разлучена с новорожденным чужой волей.
Он не вправе её судить. Она была всего лишь женщиной во враждебном мире. Вот и Жанет он не вправе судить. Она такая же женщина во враждебном мире, который обращен к ней ликом ненависти и страха.
Чтобы противостоять этому миру, если не одержать победу, а, по крайней мере, выжить в дарованной Богом целостности женщине придётся обрести силу богини, уравняться в своей дерзости с Артемидой, в изворотливости с Гекатой, в мудрости – с Афиной.
Задача, разрешимая лишь на страницах «Метаморфоз», где героиню встречает мудрый старец или крылатая посланница, чтобы вручить ей ключи от горной сокровищницы. В мире земном, смертном, грязном, в язвах и струпьях, подобные чудеса не предусмотрены. В мире земном действия обусловлены предрассудками, более весомыми, чем законы.
Жанет не нарушит закон, если выберет его, безродного, она никого не обездолит и не ранит, она всего лишь возразит, вступит в спор с многоголосым хором, выводящим в унисон вечный псалом. Жанет не покачнёт государственных устоев, не покусится на трон, не нарушит границ, она всего лишь осмелится сделать выбор.
Некогда свой выбор сделала Мадлен. Выбор между сытым, вялотекущим страданием и возлюбленным. Ей было очень страшно. Она была совсем девочкой, робкой, невежественной. Для неё вся необъятность мира сводилась к очертаниям тесного, пропахшего лежалым старьем дома, и сотне шагов до ближайшей церкви. Шагнуть за порог без позволения матери равнялось для неё прыжку с Нового моста.
И все же она решилась. Она сделала шаг, стоившей ей жизни.
Жанет сейчас стоит у того же порога. Её мир не ограничен стенами старого, в потеках сырости, дома. Напротив, её мир огромен. Он пёстр, цветист, сверкает, переливается.
Её мир — это огромный, светящийся изнутри шар, такой же безупречно прекрасный, хрупкий и драгоценный, как изготовленный из венецианского стекла дубликат, мир, с нанесенными на его поверхности морями и континентами.
Этот великолепный глобус, по слухам, хранится в кабинете Филиппа Габсбурга, взирающего на эту копию с небрежностью владыки. Одно неосторожное движение, взмах могут погубить артефакт. Таким же уязвимым, при всей его грандиозности, становится мир Жанет. Разрушается одним неловким движением, одним непредусмотренным поворотом.
Стекленный шар пойдёт трещинами, если Жанет попытается замедлить его вращение или раскрутить в обратную сторону. За неосторожный шаг её тоже ждёт гибель.
В отличии от затхлой обители Мадлен, пропахшей ладаном и похлёбкой, мир Жанет — это огненная карусель, которая не остановится и не позволит оглянуться. Эта карусель будет вращаться под звуки скрипок и звон бокалов, будет окатывать благоуханным ветром и взрывами хохота. У Жанет есть из чего выбирать.
Геро вздохнул. Как бы он себя не уговаривал, боль остается. Надежда остаётся. Герцогиня права. Он приходит к этому окну ждать. Он надеется.
На чудо, на освобождение. Надеется, что Жанет выберет… его. И вопреки всем аргументам, всем оправдательным речам, всем великодушным жестам он не сможет её простить.
Это страдает тот маленький, не разумный, нерассуждающий сирота, которым он был когда-то, тот покинутый ребёнок, мечтающий бросить обвинение в лицо матери.
«Предательница!» Вот что он ответит Жанет, если когда-нибудь её встретит… если встретит…
За окном сумерки. Густеют, наливаются. Уже не разглядеть ни устья, ни истоков. День великодушно иссяк. А ночь милосердно набросила покрывало, будто слепотой временно одарила. Не смотри, побудь блаженным слепцом.
Тьма — всё равно что повязка на рану, позволяет ранам остыть и подсохнуть. В сумерках Геро вернулся к себе.
Двери не заперты. Любен встретил вопросительным, укоряющим взглядом.
— Ужин, сударь.
Геро мотнул головой.
— Не хочу.
Вошел в спальню, лёг, не раздеваясь. Если герцогиня пожелает, пусть раздевает его сама. Он мешать не будет.
Маслянистый, округлый перекат. Механизм смазывали, ригель отходит без заминки, плавно. Она всё-таки решилась.
Два дня назад она кричала на него, там, у окна, проклинала. И после не показывалась. Он даже не знал, в замке она или отправилась в Париж.
Не прислушивался, Любену вопросы не задавал. Жюльмет, как старая, преданная собака, едва о ноги не тёрлась, но он и её словом не удостоил, чего невольно стыдился. Накануне доносился какой-то шум, ржание, стук колес, голоса. Но это мог быть и гонец, и поставщик, и незваный гость.
Жилище знатного сеньора или благородной дамы — всё равно, что возведенный из камня муравейник. Всегда происходит некоторое шевеление, даже при наведённых запретах и строгостях. Жизнь течёт, как кровь под тугой повязкой.
Говоря так, Норрингтон испытывал известные сомнения относительно своих слов. Вооруженный до зубов нейтралитет между Англией и Испанией был весьма непрочным, а груз, что находился на «Разящем», мог явиться большим соблазном, буде испанцы могли обладать информацией о его наличии. Между тем, испанец приближался на всех парусах, не подавая никаких сигналов. Выглядело это довольно угрожающе, посему Норрингтон отдал команду приготовить орудия к бою. Он, однако, понимал, в каком невыгодном положении находится потерявший управление «Разящий» и не спешил отдавать необдуманных приказов. Не спешил он и тогда, когда агрессивные намерения испанца уже стали очевидными. Командор ждал. Чтобы дать эффективный залп, испанец должен был повернуться к «Разящему» бортом и в свою очередь самому стать мишенью. Норрингтон готовился дорого продать свой корабль и жизни тех, кто на нем находился. Но капризная богиня Фортуна оказалась на этот раз явно не на стороне англичан. Первый залп испанца был не слишком удачным, большинство снарядов не попали в цель, однако по несчастной случайности одно из ядер угодило в бак, где были сложены для просушки запасы пороха. Взрыв был ужасающим. Бочки с порохом взлетели на воздух, прихватив с собой половину корабля. «Разящий» беспомощно закачался на волнах, словно подбитая утка; большая часть команды погибла в первую же секунду взрыва, оставшихся в живых добивали испанцы, которые успели к тому времени подойти вплотную и закинуть на «Разящий» абордажные крючья. Норрингтона и лейтенанта Вудхауза, пытавшихся вступить в бой, мгновенно смяли, обезоружили, но не убили, как всех прочих, а поволокли на испанский флагман.
Тот факт, что пленников не бросили в трюм, а заперли в комфортно обставленной каюте, несомненно, указывал на их ценность в глазах испанцев. Им надлежало лишь дождаться решения своей судьбы. Ждать пришлось недолго. Едва затихли звуки боя, как дверь в каюту распахнулась, и на пороге появился вооруженный до зубов смуглый, коренастый и широколицый субъект, с лихо закрученными усами и бородкой клинышком, облаченный в сверкающий шлем и кирасу поверх камзола. Вудхауз вскочил со своего места при его появлении, а Норрингтон остался сидеть, выказывая всем своим видом глубокое пренебрежение.
— Я дон Рамон Ортега, адмирал испанского флота, – произнес субъект на скверном английском, — И вы можете считать себя моими гостями, джентльмены.
— Вот как? – командор лишь чуть повернул голову в сторону собеседника, — Адмирал? Скажите же мне, какого черта адмирал Испании ведет себя как проклятый пират?!
Ортега осклабился.
— О, на это есть веские причины! Первая – это те немыслимые злодейства, которые чинят английские еретики над испанцами, прикрываясь сказкой о том, что британское правительство не в состоянии справиться с разгулом пиратства!
— Но позвольте…! – Норрингтом чуть приподнялся со стула.
— Я еще не договорил! – оборвал его Ортега, — Мне, в конечном счете, наплевать, что вы мне скажете. Потому что вторая причина – это ваш груз.
— Как вы узнали?
— О! – физиономия Ортеги стала донельзя самодовольной, — У меня есть свои источники!
— Вам это дорого обойдется, адмирал!
— Полноте! Самое худшее, что может случиться — ваш посол направит жалобу моему королю, завяжется обычная перебранка между Сент — Джеймским двором и Эскуриалом, которая закончится, как всегда, ничем. Ведь свидетелей происшедшего не останется.
— Вы собираетесь нас убить?
— Несомненно. Но, насколько я знаю, вы и ваш лейтенант довольно состоятельные люди. Напишите письма своим родным в Англию с просьбой о выкупе, и вы продлите свои жизни еще на некоторое время.
Норрингтон наконец потерял самообладание.
— Вы алчный мерзавец и подонок! – не помня себя, он кинулся на Ортегу, но двое конвоиров, появившихся словно бы из-под палубы, мигом схватили его и заломили ему руки за спину, — Гореть вам в аду! – выкрикнул он, бешено вырываясь.
— Ну – ну! Не горячитесь! Подумайте хорошенько. Даю вам срок до утра. Как подсказывает мне мой богатый жизненный опыт, даже самые несговорчивые становились ручными с горящими фитилями между пальцев!
Резко развернувшись, Ортега вышел вон.
Главное свойство весны – умение приподнять человека над своей жизнью и насовать ему за шиворот детской радости. Беспричинной, глупой радости, наступающей от солнечного пятна в луже, от чириканья воробьев, от запрокинутой, хохочущей детской головы. И эта радость всегда возвращает к жизни.
Степан это знал, но ловил себя на том, что не радуется весне. Раньше ведь и обеденный перерыв был праздником. Можно сесть на крыльце и сжевать полбатона, запивая кефиром прямо из бутылки. А можно пойти в столовку, оскальзываясь на мокрых досках и оставив куртку в конторе. Все равно кругом радость – пахнет мокрой землей и железом. Работой пахнет, тяжелой, но осмысленной.
Сейчас он тоже чувствовал этот запах. На самом деле, все шло хорошо – треть сеялок уже была готова, из тяжелых тракторов – процентов семьдесят, а из легких осталось только два. Бороны и лущильщики были полностью готовы, на очереди стояли катки да этот чертов Елисей, которого Степан решил смотреть сам.
Ощуров благоразумно не показывался в МТС, и правильно делал. Хотя его помощь сэкономила бы время. Собственно, Степан мог бы вообще задвинуть комбайн в дальний угол, но все произошедшее выбило старшего механизатора из колеи. Он искал себе работы, которая вымотает физически и освободит голову, и огромный Елисей для этого отлично подходил.
Начал Степан с ходовой – осмотрел мост, муфты сцепления и редукторы.
— А ты неплохо сохранился… Но гидроцилиндры надо смотреть отдельно, — он легонько постучал ключом по железному брюху. В ответ раздалось тихое урчание двигателя. Степан пулей вылетел из-под комбайна:
— Какая тварь двигатель запустила?
Но кругом было пусто. Все ушли на обед, и только Степан оставался на месте. Никого, совершенно никого не было в деревянном ангаре, где стоял Елисей, выпуская из патрубка радужный дымок.
Степан залез в кабину и вынул ключ от греха подальше. Комбайн замолчал.
— Так-то лучше.
Но стоило ему влезть под днище, как негромкий рокот снова заставил его прервать работу. Замыкание в электросистеме? С этим комбайном точно что-то не так, и он нифига не безопасен. Если он самопроизвольно запускается и скатывается, он и задавить кого-нибудь может. Махина весом в десять тонн, несущаяся куда глаза глядят – это срок. Ко всем его неприятностям не хватало только тюрьмы.
Степан встал, пытаясь вспомнить, где у них хранятся электросхемы. Но перед тем, как идти в контору, поднял капот и снял клеммы с аккумулятора.
— Даже не пытайся мне перечить.
На обратном пути он столкнулся с председателем Панкратовым. Тот шлепал прямо через лужи, пренебрегая досточками и кирпичиками. Совсем как настоящий танк. Огромный, сутулый мужик лет пятидесяти, он занимал свою должность еще при Брежневе.
— Здорово, Литвиненко.
— Здрасьте, Сан Саныч.
— Как дела у вас?
— Нормально. Практически готовы, нынче вовремя запустимся.
Панкратов одобрительно кивнул, останавливаясь у ангара с Елисеем.
— А этот что тут делает?
— Проблемы у него с электросистемой. – Степан показал председателю пожелтевшие листы схем, — вот буквально сейчас самопроизвольно запустился, пока я внизу лазил. Еще чуть-чуть и остался бы от меня фарш.
— Этого не надо, — Панкратов оскалился, показывая длинные пожелтевшие зубы, — хватит с нас и Швецовой. Есть курить?
Степан протянул ему пачку «Явы».
— Слыхал, что про Людмилу опять заговорили? Ты извини, что я так… ковыряюсь. Необычно. А может, и брешут.
— Брешут. Жаль, что бабы, а то начистил бы морды, мало бы не показалось.
Панкратов одобрительно кивал:
— Бабы они такие, их хлебом не корми, дай посплетничать. Помнишь, как после смерти они кости Людке мыли: мол, замуж собиралась за Степана, а разбилась на мотоцикле с чужим мужиком? Сволочи, одно слово. Ладно, ты уши не развешивай, и все стихнет. Потрещат и перестанут.
Спички гасли на ветру одна за одной, пришлось встать и прикрыть собой председателя.
— Ты это, бензина мне отлей в канистру. – Сан Саныч сложил ладони лодочкой, подкурил и как-то замялся, — В конторе старых бумаг накопилось, надо пожечь. А бумага, сам знаешь… Как это у классиков: рукописи не горят.
Степан кивнул, молча катая в пальцах сигарету. Панкратов хлопнул его по плечу и пошел прочь, размашисто втыкая сапоги в хлюпающую грязь.
— Сан Саныч?
Степан сунул под мышку схему и догнал председателя.
— Сан Саныч, вы же знали этого Олега? Ну, Рохлина, с которым Люда разбилась.
— Ну как знал… Приходил он ко мне с деловым предложением, — Панкратов усмехнулся, — деловым, мля… Молодежь сейчас пошла деловая, аж нахрен некого послать. Это я не о тебе, а о том Олеге – больно деловой был. Кооператор хренов. Хотел у совхоза животноводческое хозяйство в аренду взять. Всю ферму, весь наш КРС.
— А вы?
— А я послал его нахер. Тут всю жизнь работаешь и то каждую посевную не знаешь, как лучше жопу на ремешки порезать. А этот сопляк возомнил, что справится с животноводством, поиграть решил в американского фермера. Только в стайках не игрушки, а коровы – живые, между прочим. И Люда твоя это прекрасно знала.
Дым от сигареты председателя попал Степану в глаза, заставив щуриться, как на ярком солнце.
— У нас такого зоотехника больше нет, и не будет. Ты посмотри, кто работает, никому ведь ничего не надо, только комбикорм красть. Соляру воровать, семена, дрова – каждая букашка хоть кусок навоза да тащит. А коровы болеют, потому что как Люда убилась, всем на них плевать. Мразь этот Рохлин, такого человека погубил. Хорошо, что сам убрался, а то я бы его добил об стену.
Панкратов выплюнул окурок и злобно ощерился:
— К сожалению, бабы на деньги падкие, а у него они были. Я ничего плохого про Людмилу не хочу сказать, но ты мужик и все понимаешь. Впрочем, сейчас это уже не имеет значения. О посевной думать надо, а не о Рохлине. Бывай, Степан.
Он зашагал дальше, а Степан повернулся и на ватных ногах побрел обратно к Елисею.
Когда августовской ночью произошла трагедия, вся Черная ахнула. И не только потому, что погибла Людмила Швецова. А еще и потому, что разбилась она вместе с Олегом Рохлиным, который ей не брат, не сват и не жених. Они не дружили, и вообще особо не общались.
Олег жил за линией, в их местный кружок с Пятой-Шестой улицы никогда не входил. Разумеется, они встречались на дискотеках да на посиделках, были шапочно знакомы, да и только. Как Люда оказалась позади него на мотоцикле – загадка.
Степан спрашивал родителей Люды, ее младшую сестру – те только руками разводили. Говорят, никогда этот Олег к ним не приходил, и с Людой они его не видели. Дознаватель из Ачинска, который потолкался тут пару дней, сделал вывод, что встретились они случайно. А так как были знакомы, Олег решил Люду подвезти и вот, не справился с управлением, вылетел с дороги и врезался в бетонный забор. Несчастный случай. Печально, но ничего необычного.
Вроде все так и было. Степан тогда, в августе-сентябре много расспрашивал народу, ходил к семье Олега и за линию, к друзьям его. Но ничего особенного не узнал. У Олега была девушка в Красноярске, и он к ней ездил – ничто не указывало на то, что между ним и Людой была какая-то связь.
Этого хватило, чтобы приказать себе успокоиться и перестать ворошить прошлое. Панкратов прав, сейчас это все совершенно не имеет значения. Нужно работать и жить дальше. Степан помотал головой, сделал над собой огромное усилие и уставился в электросхему комбайна.
Как ни странно, Елисей оказался полностью исправен по электрической части. Степан перепроверил все на два раза, позвал Родченко, проверил с ним вместе – отклонений не нашел.
— Ну не гидравлика же, в конце концов…
Родченко пожал плечами:
— Призрак в машине. Я в городе фильм видел в видеосалоне – про машину, которая влюбилась в своего хозяина и все хотела прикончить его телку. Прикольный фильм, посмотри.
Степан махнул рукой. Пора было собираться. Он накинул куртку и поймал себя на том, что перед уходом посмотрел на габаритные огни кабины. Кажется, даже подмигнул комбайну.
Вот уже почти семь лет, минус армия, он работал в МТС. Каждый день приходил сюда утром, толкал покосившуюся вертушку и кивал Савельичу, сидящему в стеклянной будке. Тот поднимал руку ладонью вверх, как член Политбюро, и снова утыкался в газету. Дымилась кружка с чаем, слегка запотевали стекла, и от этого становилось уютно даже снаружи.
Сразу за проходной деревянный тротуарчик и небольшая клумба, где летом садят цветы — симпатично получается. Облезлая Доска почета, на которой второй год не меняли фотографии. Когда-то Степан хотел на нее попасть, потому что передовикам давали очередь на мотоцикл и даже на «Жигули». Вернее, должны были давать, а на деле Мишку Громова вызвали в сельсовет, где председатель Панкратов сказал ему с обезоруживающей откровенностью:
— Передовиков в районе много, Миша, а «Жигули» одни. И есть человек, которому они нужнее, чем тебе. Он готов купить за девять с половиной, и отказывать я не советую.
Новенькая «шестерка» в итоге уехала куда-то в неизвестном направлении, а Мишка остался при пятистах рублях – вот и весь выхлоп от Доски почета.
За доской, метрах в пятнадцати — контора, крашеная в синий, с белой фанерной полосой, на которой красными буквами написано: «Перестройка: гласность, ускорение, демократия!». А там тротуар расходился: налево участок автотранспорта, а направо – участок механизированных работ, где и трудился Степан.
Деревянные ангары, хлипкие мостки, брошенные через лужи, ржавеющий лом, который уже совсем никуда не приспособить, горы старых покрышек. Это место было обычным, как лицо среднестатистического гражданина – увидишь в толпе, не узнаешь. Но стоит увидеть его на стенде «Их разыскивает милиция», как оно сразу приобретает индивидуальные черты.
Степан любил МТС. Он раньше никогда не думал, что с ним придется расстаться, а сейчас вот захандрил, и сразу полезло в голову, что однажды он выйдет с проходной и больше никогда не вернется. И не станет этого места, в котором старший механизатор Литвиненко был на своем месте. Или не на своем? Как тут разберешь. Степан выплюнул окурок и двинулся на проходную.
За воротами было еще светло, день неуклонно прибавлялся, и это была лучшая новость за сегодня. Но на другой стороне дороги, у покосившегося деревянного столба, он заметил силуэт, который меньше всего хотел видеть. Сумасшедшая Галка стояла, как фабричная девчонка в известной песне, прижимая к своему боку пеструю козу.
Делать нечего, Степан глубоко вдохнул и двинулся прямо к ним. В том, что они пришли по его душу, он не сомневался.
— Здрасьте, теть Галь.
— Здравствуй, Степушка, а мы к тебе.
Степан покосился на козу. Та промолчала, но посмотрела на него весьма выразительно. Степан быстро оглянулся, и, убедившись, что вокруг никого нет, вполголоса промямлил:
— Привет, Машк.
— И тебе того же, добрый человек.
Вот вроде и был готов, а все равно дернулся. Он еще не решил, как относиться к говорящей козе, но одно знал точно – ему надлежит извиниться перед Галкой за давешнее.
— Я это… Теть Галь, вы меня извините за хлеб.
— Да ладно, дело прошлое.
— Нет, я как мудак себя повел. Я неправ был, простите.
Степан это сказал, и вдруг понял, как долго ему пришлось бы извиняться, если бы он действительно хотел загладить свою вину перед Галкой. Ведь то, что Галка Зыкова дурочка, он узнал чуть ли не раньше, чем научился говорить. Все его детство прошло в хаотичных попытках как-то напакостить юродивой. Ребятишки ломали ей забор, били стекла, вырывали зелень на грядках. А когда она бранилась, разбегались с хохотом и улюлюканьем – особой доблестью считалось попасть ей по спине комком грязи.
Отец за такое наказывал, но так, с ленцой. Степан чувствовал его тайное одобрение, стоявшее за словами порицания. И продолжал свое черное дело, пока не вырос настолько, что сумасшедшая старуха стала ему неинтересна. С тех пор он был скорее снисходителен к Галке, и мог прикрутить уши новому поколению мучителей. Хотя, если вдуматься, он не имел на это никакого права.
Да еще коза эта. Хоть бы у Галки хватило ума помалкивать – нет, бегала, всем рассказывала, что ее Машенька говорит складнее, чем член Политбюро. Даже если так – черт, а ведь это действительно так! Лучше бы молчала, сошла бы за умную.
Степану стало ужасно стыдно. Ведь Галка никому дурного не сделала, даже своих мучителей-ребятишек никогда не трогала пальцем. Только орала до хрипоты, да громко, по-детски обиженно плакала. Она ведь и есть ребенок, который умудрился состариться, так и не повзрослев, но в том не ее вина. Она еще девочкой была, подростком, работала с матерью на станции, когда у вагона, груженого щебнем, трос лопнул. Завалило их, помяло – мать ничего, а Галка умом тронулась. Так и не выправилась с тех пор, жила на пенсию по инвалидности.
— Теть Галь, я вас обижал много…
— Нашел, что вспомнить. Все обижают, а потом вырастают и в ум приходят. А с ребятни что взять – котята и то умнее.
— Все равно. Все равно… — В охватившей его тревожной неустойчивости, Степану хотелось хоть какого-то облегчения. Хоть в чем-то. – Скажите, вы Люду видели, какая она была?
— Да обычная, Степушка. Платье в цветочек, сапожки резиновые, синие. Не по сезону ишшо, а может и по сезону, кто знает. Сейчас вон, говорят, стали с начесом сапоги делать.
— Да пес с ними с сапогами! Как она выглядела?
Галка посмотрела на него как-то слишком понимающе:
— Тоскуешь все? – вздохнула, — и то понятно, Люда была девка видная. Не то, чтобы красавица писаная, но с характером. Стержень у ей был, такую забыть трудно. Кто ж знал-то…
— А Олега этого вы не знали случайно?
Галка помотала головой:
— Так он чужой, из-за линии, откуда мне его знать. Так, видела иногда – гонял на своей бандуре, как сумасшедший. Вот и догонялся.
— А вы не думаете, что Люда… и он… — Степан никак не мог вытолкнуть из себя нужные слова. Его словно тошнило фразой, но облегчиться он не мог. Как ни странно, помогла коза:
— Тебя волнует, не гуляла ли с ним Людмила?
— Ты чего такое говоришь! – зашипела Галка.
— Гуляла. Я сама видела. Но не в том смысле – она его на ферму водила, а потом они долго стояли и говорили, но все про комбикорм и какую-то линию. Я рядом паслась, но никаких хухры-мухры я не слышала.
— Зачем ей говорить с ним про комбикорм?
Машка пожала плечами:
— Люда зоотехником работала, о чем ей еще говорить с чужим мужиком?
— Вот именно, с чужим мужиком! – взревел Степан, — какие дела у нее могли быть с чужим мужиком, которого я даже не знал толком!
Коза наклонила голову и произнесла с большим скептицизмом:
— Да ты и невесту свою не знал. Что уж про мужиков говорить.
Вот! Именно это и мучило Степана, не давало ему дышать как нормальному человеку. Не столько горе от потери любимой женщины, сколько странное ощущение, что он остался в дураках. От него что-то скрывали, чего-то не договаривали – он чувствовал себя как рогатый муж из анекдота.
И все же Люда ему не врала, он всегда так думал. Она была… ну, не такая. Галка правильно подметила – у Люды был характер, она бы не стала паскудить на стороне, а потом трусливо врать. Если бы у нее с Олегом что-то было, она бы Степану сказала.
Но почему она явилась Галке, а не ему? Или продавщице Наталье? А ведь у него было столько вопросов, на которые, кроме Люды, никто не мог ответить. Почему именно он, который задыхается, вспоминая, как лежали два завитка на ее шее, вынужден расспрашивать посторонних людей о том, что должен был знать сам? Почему она не хотела говорить о свадьбе? Все время отстранялась и отнекивалась, будто ее все это и не касается вовсе?
Степан и сам обалдел, обнаружив, как много обид у него накопилось. И на кого – на женщину, ради которой он бы умер, не задумываясь. Нет, он сам виноват, надо было не слушать отговорки, а поступить по-мужски: самому решить и отвести ее в ЗАГС. Даже без свадебного торжества.
— А она так взяла и пошла.
Ехидная Машка тихонько бродила между ним и Галкой, успевая обнюхивать встречающиеся на пути коряги.
— Ты, Степа, не потому Людмилой не командовал, что весь из себя демократичный, а потому что она бы тебя сразу послала. И ты это знал.
— Да замолчи ты уже! – зашикала Галка, — когда в меня плевали, хоть бы раз рот открыла! А тут разболталась – не заткнешь! У человека горе, а ты копытами своими погаными в душу лезешь!
— Ну извини, я коза все-таки.
Галка замахнулась на нее хворостиной, и Машка проворно отпрыгнула за Степана. У того нога дернулась дать пинка, но он себя сдержал. Коза и есть коза, что с нее взять. Но почему-то Люда и теперь не хочет к нему приходить. И он ничего не может сделать, даже если умирает от тоски и тревоги. И это ясно даже козе.
— Степушка, ты ее не слушай, — тараторила Галка. – Люда ни в чем перед тобой не виновата. А не идет она к тебе, потому что расстраивать не хочет. Но мы к ней сами сходим, поговорим, а заодно передадим кое-что нужное.
— Что?
Галка радостно ощерилась, предъявив ему толстый моток изоленты.
— Ты ненормальная! Я не пойду к ней ничего закапывать, и тебе не дам. Даже не подходи к ее могиле!
Степан широко шагал по Шестой, Галке приходилось двигаться перебежками, чтобы его догнать. Позади них обоих равномерно трусила Машка, помахивая выменем.
— Степушка, но она же просила изоленту! Видать, для чего-то надобна. Мож, в гробу чего отклеи…лось…
Степан остановился и резко повернулся, едва не сбросив Галку в грязный подтаявший снег:
— Оставь меня в покое. И не смей трогать могилу.
На следующее утро Азирафаэль стоял у раковины в ванной и плескал в лицо холодной водой, осматривая себя.
Он открыл рот и внимательно посмотрел в высокое, неприступное зеркало, а когда не обнаружил ни раздвоенного языка, ни черных зубов, поднял веки. Никаких красных колец. Никаких желтых радужек. Никаких тонких змеевидных зрачков. Он провел пальцем по своим пушистым светлым волосам и не нашел темных корней. Ни волдырей на коже, ни запаха угля под ногтями — все чистое, мягкое, раскрасневшееся и на своем месте.
И тут раздавшийся от двери знакомый голос заставил его вздрогнуть:
— Что ты делаешь?
Азирафаэль резко обернулся и взял себя в руки.
— Ничего.
Кроули закатил глаза.
— Я не дурак.
— Ничего!
— А что ты искал?
— Мой утренний распорядок очень скрупулезен и может показаться странным.
— Нет.
— Откуда ты знаешь?
— Даже ты не можешь быть настолько странным, чтобы вынюхивать что-то у себя под ногтями.
— Ты не понимаешь… — Азирафаэль помолчал. Потом вздохнул. — Ну, нет. Если кто и может понять, то только ты.
— Понять что?
Азирафаэль заломил руки.
— Я пал.
В комнате воцарилось долгое неловкое молчание.
— По крайней мере, я должен был. — Азирафаэль еще раз посмотрел на свои совершенно нормальные ногти. — Немного странно, что этого еще не случилось.
Кроули смерил его взглядом поверх очков.
— Ты серьезно?
— Конечно, я же тут… вчера… хм… якшался. Я якшался с… кое с кем.
— Со мной.
— Да. С тобой. — Азирафаэль выглядел несчастным. — Не думаю, что я должен был с кем-то якшаться… так. На этот счет существуют определенные правила.
— Какие, например?
— Я не знаю. Я никогда их не видел.
Снова повисла тишина.
— Мы и так уже влипли в серьезные неприятности. И я… — Азирафаэль замолчал. — Я…
Кроули ущипнул себя за переносицу и спросил:
— Ты что?
— Ну… Ты знаешь.
— Сделал то же самое, что делал все эти тысячи лет?
Азирафаэль уставился на Кроули так, словно у того вдруг выросла вторая голова.
— Что ты имеешь в виду?
— Без обид. Под этим я подразумеваю полное грехопадение, — хмыкнул Кроули. — Но этот корабль вышел из своей целомудренной гавани давным-давно. Я видел, как ты ел спагетти с креветками в Риме в 1924 году. Не говоря уже об устрицах Петрония.
— Это было… — вмешался Азирафаэль.
— Ты стонал. Сладострастно.
— Спагетти с креветками — это доказательство того, что Бог любит нас и хочет, чтобы мы были здоровы.
— Ты упускаешь мою мысль.
— Нет, я просто отказываюсь ее признавать.
— О, перестань, ангел. Ты ведешь себя нелепо. Они не могут выгнать кого-то из Рая за такую ночь. Больше нет. — Кроули небрежно откинул голову, стукнувшись о дверной косяк, но даже не поморщился. — Посмотри на Гавриила. Ты же знаешь, что он это делал. Иначе с чего бы ему быть таким самодовольным?
Азирафаэль поморщился.
— Честно говоря, я не уверен, что хочу это знать.
— А. Да. Правильно. — Кроули кивнул и прикусил нижнюю губу. — А я это вижу как наяву. Он на коленях, какой-то ангел в белой кружевной баске, высоких кожаных сапогах и с хлыстом для верховой езды…
Взгляд Азирафаэля стал обиженным:
— Ты не хочешь мне помогать.
Кроули фыркнул.
— Что? Разве ты не слышал, что многие властные могущественные люди предпочитают подобные развлечения?
— Слышал, но предпочел забыть. — Азирафаэль снова повернулся к зеркалу. — Как бы то ни было, факт остается фактом: что бы ни случилось прошлой ночью, мы все равно приложили немало усилий, чтобы предотвратить конец света. Так или иначе, расплата будет.
— В Аду тоже не очень-то довольны, — усмехнулся Кроули.
— Да, но ты искусил Ангела. Они могут дать тебе отпуск за плохое поведение.
— Ад не дает отпусков.
— Неужели?
— Вечные муки. В том-то и вся фишка. — Кроули уперся ногой в дверной косяк. — О, и просто для протокола: если бы ты Пал, ты бы знал.
Азирафаэль в сомнении пожевал губами.
— Но смогу ли я…
— Поверь мне, ты сможешь. — Кроули оторвался от дверного проема и решительно шагнул внутрь. — Сам подумай! Кто присматривал за Уорлоком? Мы. Кто спас книгу Агнессы Псих? Мы. Кто нашел настоящего Антихриста и остановил Армагеддон? Мы.
— Но я…
— Кто бездельничал на Земле буквально тысячи лет, в то время как наши боссы ничего не знали?
Уголки губ Азирафаэля чуть дрогнули, когда он пробормотал:
— Мы.
— Вот именно. — Кроули ткнул Азирафаэля в грудь. — Так кто же вытащит нас отсюда?
— Мы? — немного подумав, спросил Азирафаэль.
— Динь-динь-динь! — Кроули с той же силой постучал себя по виску. — Мы.
Азирафаэль моргнул.
Кроули похлопал Азирафаэля по плечу.
— Ты понял, к чему я клоню?
— Не уверен. Что же нам теперь делать?
— Подожди, я тоже пока не уверен.
Глаза Азирафаэля блуждали повсюду — слева, справа, по душевой кабинке, за дверью, — и он сжал челюсти, когда небесные шестеренки повернулись в его голове. Чем дольше он все обдумывал, тем больше выпрямлялся, пока не выпятил грудь и не сделал глубокий вдох через нос.
— Ты прав.
Кроули слегка отстранился.
— Э… Я?
— Ну конечно же. Если и было когда-нибудь время пустить в ход какой-нибудь фокус, то это сейчас. — Голос Азирафаэля дрожал, как будто ему все еще нужно было убедить себя. — Хотя мне было бы легче планировать, если бы я выпил чашку чая.
Кроули отступил еще дальше и уронил руки.
— А. Ну да, конечно.
Азирафаэль сложил пальцы домиком.
— У тебя ведь есть чайник?
Кроули указал большим пальцем себе через плечо.
— Иди. И… надень что-нибудь.
Как только Кроули освежился и привел в порядок волосы, он направился на кухню утренней пружинистой походкой.
Азирафаэль возился между посудомоечной машиной и плитой, все еще в боксерах в тонкую полоску и майке с короткими рукавами. Он поставил чайник на подставку и включил его — яркое пятно на кухне, похожей на пол скотобойни.
— Как чайник?
Азирафаэль улыбнулся чуть виновато:
— Плачевно.
— Честно говоря, я не пользовался им уже много лет.
— Оно и видно. Но сойдет. — Азирафаэль сложил руки на груди и наблюдал, как поднимаются пузырьки. — Я не хотел рыться в твоей кладовке. Я не уверен, что у тебя там есть.
— Э-э-э, я тоже, наверное. Не заглядывал туда уже несколько месяцев.
— Не имеет значения. Как ты относишься к “Жасмин Перл”?
Кроули уклончиво махнул ему рукой.
— Да, хорошо.
Щелкнув пальцами, Азирафаэль наколдовал жестянку с чаем и выключил чайник, когда тот засвистел и выпустил пар.
— Кроули?
— Хм?
— Спасибо.
Кроули вытянул шею.
— За что?
— Я знаю, что демонам не свойственно утешать.
— О чем ты говоришь? Мы все время утешаем людей. Производство похоти и алкоголя в промышленных масштабах — это то, что заставляет мир вращаться.
Азирафаэль бросил на него неодобрительный взгляд исподлобья.
Кроули пожал плечами, сдаваясь.
— Но я не привык, чтобы меня за это благодарили.
Азирафаэль молча указал на жестянку с чаем, и Кроули, шаркая ногами, подошел к шкафу и достал еще припасы. Азирафаэль налил воды в две черные чашки, затем положил в каждую ситечко с заваркой.
— Так что ты там говорил насчет исправления ситуации?
— Я не знаю. Я все думаю о том, что ты показал мне на автобусной остановке.
— Ты имеешь в виду пророчество?
— “Мудро выбирайте свои обличья”.
Азирафаэль смотрел, как вода из прозрачной становится золотисто-коричневой.
— В этом что-то должно быть.
— Оно там есть. Я просто не знаю, что именно.
Азирафаэль достал ситечки, молча взял одну из чашек и трижды помешал в ней против часовой стрелки.
— Все остальное, что предсказала Агнесса Псих, оказалось правдой. Почему на этот раз должно быть иначе. — Кроули скользнул на хромированный барный стул. — По-моему, это означает, что мы должны на время поменяться местами. Но как мы собираемся это сделать? Мы бы там торчали, как два тополя на Беркли-сквер.
Азирафаэль вынул чайную ложку и оставил ее на столе.
— Хм. Я думаю…
— О чем?
— Просто размышляю вслух. — Азирафаэль подул на чай, сделал глоток и протянул ему. — Попробуй. Сделай это ради меня.
Кроули колебался:
— Но это же твоя чашка.
Азирафаэль уставился прямо на него и понизил голос:
— Пей до дна.
Кроули посмотрел на него с подозрением, но повернул чашку, поднес ко рту, понюхал и осторожно сделал глоток. Его желудок сжался, когда он почувствовал привкус алтарного вина. В ушах звенело. Он видел звезды. По спине пробежала дрожь. Он поморщился, содрогнулся с головы до ног и трясущейся рукой со стуком поставил чашку на стойку.
Кроули сжимал и разжимал кулаки. У Азирафаэля перехватило дыхание. Они синхронно посмотрели вниз на свои ладони.
— Боже милостивый… — Лицо Кроули просветлело. — Я не ожидал, что это сработает.
Азирафаэль помрачнел.
— Ты, наверное, самый безумный гений из всех, кого я знаю.
Леон по внутренней связи сообщил, что аукцион прошёл очень удачно и Светлана Кирилловна вполне довольна, но интерактив ещё идёт — Златко рисует акварели одну за другой на заказ и они не успевают просыхать.
Тогда Нина решила посмотреть на его работы и вместе со Змеем отправилась в выставочный зал, где проходила встреча со зрителями.
В зале было многолюдно, мэрьки разносили чай с конфетами и соки, в центре зала стоял мольберт с листами ватмана, рядом стоял Златко и с невероятной скоростью творил акварели одну за другой. Леон охранял художника, Светлана рассказывала всем желающим историю их встречи и приход в ОЗК, кругами бродили местные дексист и ОЗКшник. Чуть подсохшие картины Леон очень ловко отправлял в купленные рамы, Светлана тут же эти работы продавала, успевая рассказывать о творчестве не только Златко, но и других киборгов ОЗК.
— Рабочий день скоро закончится, — тихо сказала Светлане куратор выставки, — у вас долго ещё?
— Пока люди приходят и заказывают рисунки… оказалось, что это интересно и нужно, вы можете совместно с вашим ОЗК проводить такие мероприятия… там наверняка найдётся один или два киборга, умеющих рисовать. И вам хорошо, и им.
— Хорошо, мы подумаем над этим… но всё же вам пора заканчивать.
Вскоре пришла смотрительница закрывать зал, и Златко пришлось убирать мольберт и краски. Непроданные картины Светлана неожиданно для самой себя в порыве щедрости подарила музею – и сотрудницей музея дар был принят с благодарностью.
***
После ужина в музейном кафе уставшей Нине никуда идти не хотелось, но Светлана уговорила её пойти в театр на «Лебединое озеро»:
— Так и будешь киснуть в номере? Когда ты в последний раз была на балете? Сто лет назад? Собирайся, я уже заказала билеты… в лучшую ложу. И никаких возражений!..
Идти пришлось — но только до входа в театр, когда охранник потребовал сдать DEX’ов в камеру хранения. Оскорблённая Нина развернулась и пошла было обратно к стоящему таксофлайеру, а Светлана, остановив её, начала спорить с охраной и требовать директора театра, возмущаясь тем, что её, Заслуженную артистку Федерации, не только не узнали, но и не впускают с двумя киборгами.
Появившийся администратор чуть слышно спросил у охранника-DEX’а, кто эта дамочка, и тот ответил:
— Заслуженная артистка Федерации Светлана Кирилловна Филин с двумя киборгами.
— Именно так! — завелась Светлана, — я всю жизнь посвятила театру, а теперь меня на спектакль не пускают!..
Администратор проверил её билеты — была выкуплена лучшая ложа — и спокойно ответил:
— Вам никто не запрещает пройти в зал, и мы счастливы видеть у себя такую звезду… но, пожалуйста, оставьте боевых киборгов в камере хранения. И проходите с Irien’ом.
— Где вы видите киборгов? — не унималась Светлана, — это мой муж и мой племянник… — она осеклась при жесте администратора, показывающего на Златко и Леона, но тут же нашла, что ответить:
— Да, они киборги. Но они все зарегистрированы в нашем ОЗК и имеют документы… Леон, Златко, покажите ему паспортные карточки… Змей, пожалуйста, тоже, — после осмотра администратором паспортных карточек всех троих киборгов Светлана продолжила с таким напором, что администратор вынужден был отступить:
— А я, как сотрудник ОЗК… вот, смотрите, моё удостоверение! Нина, покажи свои карточки тоже… видите? Мы обе сотрудницы ОЗК, и это наши подопечные… вреда от них не будет, слово Светланы Филин что-то да значит в мире искусства! И я требую пропустить меня с ними… и мою подругу с её киборгом-сыном… Я всю жизнь посвятила искусству балета, а меня не впускают в театр! Где это видано?..
Нина попыталась её остановить и тихо всем вместе улететь обратно в гостиницу, но сделала только хуже, так как вокруг них уже собралась толпа любопытных с видеофонами, возник дрон местного голоканала, а Светлана начала кому-то звонить, приговаривая:
— Меня не пускать? Да я… да они… сейчас… сейчас я устрою им…
Администратор, желая предотвратить скандал и разборки с полицией и не желая «прославиться» в вечерних новостях по головидению, наконец, тихо сказал:
— Проходите… но киборги под Вашу личную ответственность. Они похожи на людей, не в униформе, ведут себя смирно и пусть и дальше не высовывают… свою киборговость. А для безопасности поставлю в дверях ложи пару наших DEX’ов… вы ведь не против… обе?
Светлана гордо прошествовала в распахнутые двери под руку с Златко, Леон шёл чуть сзади. Нина со Змеем пошли за ними следом со странным чувством предотвращённого, но не затихшего скандала, и с пониманием, что Светлана собралась именно в этот театр не просто так, а чтобы показать ей, что она тоже может эффектно пройти с двумя киборгами в публичном месте.
Светлане очень хотелось показать Нине, что её не забыли, что здесь помнят её триумфальное выступление… лет дцать назад, а на самом деле оказалось, что администратору даже пришлось узнавать у киборга, кто она такая. Его DEX мгновенно нашёл информацию о ней в И-нете, а, возможно, и видел вчерашнее её выступление в музее… она решила, что утром обязательно сообщит об этом местному главе ОЗК, пусть проверит этого DEX’а на разумность и заберёт из театра. Она шла так медленно и гордо, как только было возможно, с высоко поднятой головой и не оглядываясь по сторонам, а когда поднималась по широкой лестнице к ложе, придерживала пальцами подол длинного белоснежного платья – и пришедшие на спектакль зрители расступались перед ней, образуя широкий проход. Златко в смокинге держал Светлану под руку – и Нине вдруг подумалось, что в таком виде они прекрасно смотрелись бы в ЗАГСе. Леон плавно двигался чуть сзади Светланы, Змей шёл рядом с Ниной. А за ними бесшумно шли две «семёрки» охраны театра, одетые в чёрные костюмы-тройки.
Ложа показалась Нине очень богато украшенной и огромной, но Светлана заняла своё место с таким выражением лица, словно сделала театру великое одолжение своим появлением и остаётся здесь только потому, что её киборги не видели этот спектакль ранее. Златко сел рядом со Светланой, Леон встал за её креслом. Змей по его примеру тоже хотел смотреть стоя, но Нина чуть слышно велела ему сесть, чтобы не привлекать ещё больше внимания.
Нина смотрела на сцену, но думала совершенно о другом. Светлана назвала Златко мужем! — это что-то новое! Конечно, она относилась к нему хорошо, но не как к любимому человеку или к мужу… а,скорее, как к подопечному подростку, позволяя ему очень многое в ущерб себе. Всерьёз ли у них? Что, если Светлана всё же решится узаконить отношения с Златко в ЗАГСе? Согласен ли Златко на это? Тогда и ей необходимо узаконить свои отношения с Платоном… женаты они только по обряду, и уже почти год живут как супруги… по возвращению домой надо сходить с ним в ЗАГС… всё-таки надо… тогда у Платона будет юридическое право на оба её дома.
Когда начался антракт, Нина хотела выйти, но обнаружила за дверью двух «семёрок», один из которых заявил, что выходить им одним нельзя до конца спектакля.
— Что, и в уборную нельзя? — возмутилась Нина, — а совсем уйти нельзя тоже?
«Семёрка», вероятно, с кем-то поделился информацией, так как тут же возник тот же администратор:
— Можно, конечно… но в сопровождении нашего киборга… Пятый, — обратился он к «семёрке», — сопровождение и охрана Светланы Кирилловны до выхода из здания театра. Шестой, сопровождение и охрана… как вас звать? Нина Павловна?.. тоже до выхода из здания. Перемещение по зданию только в сопровождении этих ребят… уж извините, и так ради вас идём на нарушение наших правил.
Получив подтверждение приказа от киборга, администратор снова сказал:
— В сопровождении этих ребят вы можете сходить даже в буфет… они не в униформе и умеют вести себя тихо… но при условии, что ваши киборги будут вести себя…
— Не как киборги? — не удержалась Светлана, — вот за это не беспокойтесь. Они ведут себя получше некоторых людей…
Администратор сделал вид, что этого не заметил, чтобы не провоцировать невесть откуда взявшуюся «звезду» на скандал, и очень тихо исчез. Но настроение у обеих женщин было испорчено окончательно. В буфете Светлана демонстративно взяла всем киборгам кофе с самыми дорогими пирожными, не забыв и охранников, а Нина, кроме этого, купила «семёркам» по плитке шоколада и заставила обоих съесть шоколад сразу.
Второй акт балета прошёл в таком же напряжённом молчании, как и первый. Понимание того, что стоящие за дверями два охранника охраняют не их, а от них, напрягало всех — но деваться было некуда. Леон и Змей по внутренней связи обсуждали пути отхода на случай, если администратор вызовет дексистов, и потому смотрели на сцену и по сторонам в поисках запасных выходов из здания, не пытаясь вникать в действие.
Только Златко был спокоен и счастлив – Светлана ещё дома обещала сводить его в настоящий театр на балет и слово своё сдержала! Его бы и так пропустили – он не представлял опасности ни для актёров, ни для зрителей. Потенциальную опасность представляли два DEX’а и именно их было предложено оставить в камере хранения (причём Златко был уверен, что это правильно – а вдруг кому-то ещё захочется привести DEX’а и он начнёт что-то приказывать киборгу во время спектакля? Непорядок будет!) – но именно поэтому Светлана так бурно отреагировала, ведь она точно знала, что оба DEX’а разумны и вреда никому не причинят.
В гостиницу Нина пришла с больной головой и почти сразу после звонка Платону легла спать, а возмущенная Светлана начала звонить всем знакомым, сообщая новость, как её не пускали в театр с киборгами – и своего добилась. В ночном выпуске новостей местного голоканала появился специальный репортаж о том, какая персона осчастливила местный театр своим появлением и что из этого вышло.
***
Вылет был запланирован на полдень по местному времени, и потому Нина после завтрака всё же полетела со Змеем в местный торговый центр, а Светлана с Златко и Леоном полетели в расположенный в пригороде офис местного ОЗК, чтобы привлечь их внимание к киборгам театра.
В огромном универмаге Змей помог Нине не только сориентироваться, но и выбрать конструктор для Хельги и плюшевого кота для Али, затем сам выбрал подарок для Миры (учебники по психологии на инфокристаллах и новый планшет), а Нина для Платона купила летний костюм-тройку светло-бежевого цвета, чтобы он на сессию в Академии ходил нарядным.
Когда Нина со Светланой и киборгами в одиннадцать часов по местному времени прилетели на двух такси в космопорт, рядом с «Водником» стоял грузовик и заканчивалась погрузка, а наблюдающий за процессом капитан был мрачен, но не вмешивался, но пожал парням руки и на приветствие Нины ответил:
— Доброе утро… наверное всё-таки. Ваш Платон подсуетился раньше меня… заранее, конечно, ещё до полёта договорились на привоз и в ваш колхоз оборудования… а не только на свою ферму… и вот, смотрите, что получилось. Полный трюм груза, причём две трети для вашего колхоза: доильное оборудование… вот зачем? У вас всего четыре коровы!.. инструменты для стрижки овец, прядильный аппарат… ветеринарные инструменты… у вас там своя ветклиника будет?.. и ещё много всего, в чем я не разбираюсь… погрузили ещё позавчера, когда вы были в музее… сегодня последние коробки погрузили… И зачем вам столько? – капитан, не дожидаясь ответа, подписал документ в планшете курьера и внезапно резко сменил тему:
— А ваше выступление мы все смотрели по голо! Как вы их! Змей, ты крут как никто! Я такого не ожидал… молодец, горжусь!
— Так в чём всё-таки дело? — остановила его Нина.
— Вот в чём, — показал капитан куда-то внутрь трюма, — глядите… и как я это должен везти?
В трюме, заполненном коробками и тюками до самого верха, у самого входа в трюм из коридора стояли клетки с птицами. В шести больших клетках были лебеди по одному в клетке, в десяти клетках — куры по девять голов явно разных пород, ещё в пяти клетках — петухи по одному в клетке. Рядом с клетками стояли навытяжку два киборга в стандартных комбинезонах, один из них был ростом чуть ниже второго.
— Откуда всё это? — изумлённо спросила Нина, а Змей в это время попытался связаться с киборгами.
— Привезли час назад… Платон купил всех птиц в местном зоопарке вместе с этими двумя… один DEX для охраны, вторая — Mary для ухода за ними. Вот зачем вам лебеди? Зачем куры, понятно и так… а лебеди?
— Чтобы были… чтобы были. Права управления Вам переданы?
— На удивление — да… этих ребят привёз местный дексист, злой какой-то… словно от себя оторвал. Мне и команде дан третий уровень, Вы прописаны с первым. Ваш… муж им уже и имена дал… DEX Бизон, а Mary — Эмма… ну и фантазии у него… Я выдал им по банке кормосмеси и обезболивающее, а идти в медпункт они отказались, им дексистом приказано ждать Вашего прихода здесь.
Вешки, все четыре, были приметные, резные. С ярким оранжевым навершием.
– Знакомые, – ухмылка Шедде не предвещала ничего хорошего сиану, который их создал. – Знакомые поделки…
– Шедде, – озабоченно напомнил Роверик, – Ты только его сразу не убивай. Иначе Шанни мы никогда не вызволим!
– Да.
В словах призрака был смысл. Шеддерик всё с той же ухмылкой стянул с левой руки перчатку и осторожно коснулся пальцами одной из вешек, словно погладил. А потом и других.
– Осталось выяснить, кому из сианов в цитадели внезапно стало дурно.
Старрен уже почти сорвался выполнять этот странный приказ, столько в нём было силы, но увидел, что это уже сделал незаметно вернувшийся южанин – несколькими жестами объяснив прихваченным по пути гвардейцам, что от них требуется. Те понятливо кивнули и отправились исполнять.
– Старрен, тебе следует отдохнуть. Если желаешь, прикажу чтобы тебя и вправду вернули на корабль. Вчера случилась попытка переворота, сегодня… сам видишь. Здесь и вправду опасно.
– Может я и «медный лоб», как говорят матросы, но всё же, надеюсь, не дурак. Значит это и есть твоё проклятье. И ты не знаешь, как оно могло коснуться… твоей мальканки?
– Да это как раз проще простого. Она отважная, совершенно не умеет соизмерять силы. Она всё хотела попробовать сама его снять, как привыкла в монастыре, да я не давал. А тут, может, нашла какую-то лазейку, и попалась. Попалась… Ровве! А ты сам… ты можешь до неё добраться?
– Могу. Я же её Покровитель, чтобы вы знали, благородные чеоры.
– А её сюда привести? – обрадовался решению ифленский посланец.
– В виде призрака? Я могу, но чеора та Хенвила это вряд ли устроит.
– Ничего не поменялось, – невесело прокомментировал Шеддерик, – мир рушится, а Ровве смеётся.
Темери снова хрипло вскрикнула, изогнулась от боли, почти скатилась с плаща. Шедде метнулся к ней, обнял, оберегая свежие ссадины и синяки, прижал к себе, чтобы не разбила голову. Первый допрос не был длинным. Скоро наступит передышка.
– Я буду с ней.
Что бы ни случилось. А если не удастся помочь – что же. Всегда наготове вариант с жуфовой саругой.
Да, чеора Вартвила допрашивали пять дней. Долгих пять дней. Пока он не признался во всём – в том, что совершил и в том, чего не совершал.
А потом он умер – в камере, в одиночестве, от потери крови и полученных ран.
Шеддерик никогда не позволит, чтобы рэта Итвена в полной мере пережила то же самое.
А значит, времени у него крайне мало. Совсем нет времени.
Правда, понимание этого ничуть не помогало понять, что делать прямо сейчас.
Время стекало по столбикам свечей и замирало на краях чашечек.
Пришёл лекарь-ифленец с учениками. Как-то незаметно оттеснил от Темершаны обоих чеоров, начал вполголоса отдавать распоряжения своим людям. Незаметно вошла и присоединилась к ним Дорри, служанка рэты.
– Хенвил, – вернулся к самому первому вопросу отошедший к окну чеор Старрен, – ты же хороший человек, моряк, дворянин. Зачем ты вообще влез в этот дурацкий заговор? Как будто у Императора мало врагов и без тебя.
– Я не враг Императору. – Шедде не сводил глаз с лекаря. Верней, с его рук, занятых сейчас перевязкой.
– Бумаги, полученные мною от него лично, говорят об обратном…
Бумаги. Что-то в голове внезапно перещёлкнуло. Бумаги. Конверт не был запечатан, но это не важно. На каждом документе в нём стояла подлинная, заверенная сианом подпись Императора.
– Скажи-ка, чеор та Старрен…
– Что?
– Когда на островах стало известно, что наместник Хеверик умер? Он умер в конце осени. За проливами бури в этом году начались намного раньше. Корабли морской цепочки должны были уже убраться в порт.
Шеддерик с силой потёр лицо – он был готов говорить на любую тему, лишь бы сейчас не возвращаться к главной: Темери может умереть. Она уже умирает. И вина – на нём…
Отвлечься от этого безнадёжного понимания не получалось, но почему-то чеор та Хенвил не хотел, чтобы собеседник это увидел. Нет, мнение Старрена тоже не имело значения сейчас; что-то другое заставляло поддерживать разговор.
Наверное, это та же магия, которая позволяет курице с отрубленной головой сделать ещё несколько шагов по палубе. А паруснику, потерявшему ветер – ещё некоторое время плыть вперед по неподвижной глади воды.
– Я не люблю загадки, Хенвил. Что ты хочешь сказать?
– В обвинении, которое я успел просмотреть, написано не только, что наместник Хеверик умер. Написано, что он был убит, убит мной. Посредством заговорённых саруг, которые я раздобыл у чернокрылых. Ну, вроде, я давно с ними имею дело.
– А это не так?
– Наместник умер после закрытия навигации. Императору неоткуда было узнать подробности. Если, конечно, он сам, верней, его доверенные слуги, не причастны к этому. Убийство наместника Хеверика нам удалось раскрыть ещё до Переступов, виновные были наказаны. Все документы, записи допросов – у Гун-хе.
– Так ты обвиняешь Императора? Бред! Ну, бред же, Хенвил! Зачем Императору такая мелочная месть, да ещё через столько лет? Хеверик давно был прощён, он появлялся при дворе.
– Отец, как только почувствовал, что его жизнь в опасности, тут же вызвал из Коанеррета меня. Думаю, на это император и рассчитывал. В Цитадели меня легче достать. А сам Хеверик боялся за жизнь младшего сына даже больше, чем за свою, он взял с меня слово, что я никуда не уеду и буду помогать Кинрику та Гулле в любых начинаниях.
– Светлейший чеор та Эммегил четыре дня назад прислал мне на борт своего сиана. Он сообщал, что смог раскрыть ваш с братом план – убить Императора и получить власть на островах, но что вы его подозреваете. Он прикладывал и список ваших сторонников, в том числе и в столице. Это внушительный список. А в свете гибели вашего отца и других вестей с Побережья эти новости сами за себя говорят. Как ты понимаешь, я просил светлейшего ничего не предпринимать до того, как мы прибудем. И всё больше убеждаюсь, что он был прав.
– Такерик та Эммегил тоже родня Императору. Но в отличие от Хеверика Хенвила он всё ещё пребывал в опале. Может, хотел таким способом выслужиться. А может, ему уж очень хотелось усесться во главе стола в пиршественном зале тоненгской Цитадели.
Шеддерик запрокинул голову и зажмурился. Тема себя исчерпала, не принеся ни облегчения, ни ответов.
Но тут, как нельзя более вовремя, снова появился Гун-хе. Его сопровождали гвардейцы, которые под руки тащили аж двоих сианов.
Одного Шедде помнил хорошо. Старик, который присутствовал на допросе своего коллеги чеора та Манга. Старик служил Эммегилу, так что его следовало допросить первым.
Правда, он едва стоял на ногах, хрипло дышал, а кожа его была синюшно-бледной.
Второй был молод, коренаст. Шеддерик его видел всего раз или два. Один из тех, кого наняли проверять на магические аномалии старые и необитаемые части замка. Вроде бы.
И вот этому молодому было едва ли не хуже. Он почти висел на гвардейце, из глаз текли слёзы, некрасиво отвисла нижняя губа.
Чеор та Хенвил перевёл взгляд с одного на другого.
Старик… он уже имел дело с тенями тёплого мира, он мог знать, как заманить Темери за грань.
Внезапно ему в голову пришла ещё одна идея.
– Эй, Дорри! Подойди!
Служанка сидела подле Темершаны и, кажется, удерживала её на месте, пока лекари накладывали шов. На оклик она отозвалась не сразу, сначала помогла одному из учеников лекаря занять своё место.
– Слушаю вас, благородный чеор!
– Кто готовил комнату для рэты? Ты?
– Нет, благородный чеор. Комнаты была почти готова, благородный чеор. Нужно было только поменять свечи в подсвечнике и перестелить постель. Я была занята, – она потупилась, метнув короткий взгляд на лекаря и его учеников.
– Благодарю.
Так, ладно. Можно проще.
Он снова взял вешку в левую руку. Даже не успел взять, только дотронулся. Молодой сиан вдруг хрипло закричал и упал на колени. Ну, вот и понятно, с кем дальше нужно продолжить беседу. Старик наблюдал за этой сценой так жадно, словно его жизнь и здоровье тоже зависели от решения главы тайной управы Тоненга.
– Сядьте куда-нибудь. Помогите ему сесть! – распорядился Шеддерик. – И налейте воды.
Один из гвардейцев усадил старика на край кровати.
Сам Шедде рывком вздёрнул молодого сиана на ноги. Задрал правый рукав его широкой рубахи.
Татуировка осьминога и кинжала отмела всякие сомнения.
– Дом Шевека…
Значит парень – наёмный убийца, которому заплатили за смерть именно рэты Итвены. Причём, видимо, смерть её должна была быть таинственной, и может, кидала бы тень на кого-то из братьев.
– Сианы редко становятся ночными мастерами, – сказал Шедде хрипло. – Кто тебе заплатил?
Взгляд сиана был пустым, устремленным вглубь себя. Шедде ударил его по щеке, но и этот способ не сработал – голова только безвольно мотнулась на шее.
Шеддерик кивнул гвардейцам в дальний угол – держать безвольное тело на весу было бессмысленно, а кровать уже занята стариком.
Про Роверика он почти забыл, но призрак всё ещё был здесь. Шедде вздрогнул, снова услышав его голос.
– Сёстры Матери Ленны умеют говорить с мёртвыми, – сказал он. – Может быть, они знают, как помочь?
Близилось утро. Монахини, Шедде хорошо это помнил, поднимаются рано. Он обернулся к Гун-хе и отдал несколько приказов. И вернулся к окну и Старрену:
– Саруга у тебя?
Дальше тянуть церемонии сил уже не было: десять лет назад они были товарищами по походу. Десять лет назад они прочно перешли на «ты». Скаррен, впрочем, ещё мог бы оскорбиться. Но не стал.
– Нет. Оставил в твоём кабинете.
– Сходи за ней.
– Зачем?
– Может пригодиться. Я не собираюсь совершать самоубийство – просто, когда прибудут пресветлые, всё должно быть готово.
– А сиан?
– Его допросят… если придёт в себя.
– Хенвил. Я подумал. Если Император так хотел твоей смерти, почему послал меня, а не наёмного убийцу?
– Да потому, что я должен был сдохнуть от проклятия у тебя на борту. Потому что, ты – дворянин, моряк и человек чести. – Шеддерик повысил голос, и все в комнате: лекари, гвардейы, слуги, Гун-хе – все повернули к нему головы. – Потому, что морской устав для тебя – не пустой звук. И ты выполнишь приказ Императора, не задавая вопросов.
– Тогда почему думаешь, что обязательно должен умереть?
– Ты привез саругу. Она служит одной цели. Снимает защиту, которую я получил у этхаров.
Договаривал он уже обычным голосом.
Ифленский посланник медленно кивнул, принимая это объяснение.
Он уже сам не знал, чему верить.
— Пей! Выпей — и останешься жить. Ты ведь хочешь жить, правда?
Они пришли на рассвете, сразу после молитвы. Наглые, уверенные в собственной безнаказанности и полном праве делать все, что хотят. И их звонкие голоса отчетливо разносились по вмиг опустевшему дворику — а слуги, конечно же, сделали вид, что ослепли и оглохли враз, да и вообще их тут и рядом никогда не было.
Айше и Акиле, две высокородные дряни, задирающие носы так, что царапают ими низкие тучи; две новые фаворитки Османа. Вернее, нет — не фаворитки, в этом-то все и дело.
Жёны.
Поэтому-то и разбежались слуги, поэтому-то и не спешат евнухи наводить порядок. Одно дело разнимать подравшихся наложниц, и совсем другое — мешать официальным женам правящего султана учить одну из этих наложниц уму-разуму. Ну и новым порядкам заодно.
— Пей, это хорошая отрава. Ты от нее не умрешь. А вот ублюдка своего скинешь. Ты что о себе возомнила, глупая грязная сучка?! Что родишь сына — и будет тебе счастье? Размечталась! Осману не нужно твое отродье, его все равно убьют, ну чего ты отворачиваешься? Пей! Жить, пусть даже и с пустым лоном, все же лучше, чем быть задушенной подушкой или если мешок на голову и в Босфор! Тебе ведь даже шелковой удавки не пришлют — много чести! Папочка сказал, что таких как ты надо топить в помойном ведре, да и то его потом мыть придется!
И смех, мерзкий, заливистый…
До чего же противные они, эти девицы! Неужели все благородные турчанки такие, или это только Осману так свезло? Хадидже подперла ладошкою подбородок, чтобы было удобнее смотреть. Ей не спалось сегодня ночью, было слишком душно, вот и вышла на плоскую крышу — сначала посидеть, разглядывая постепенно выцветающие на светлеющем небе звезды, а потом полежать, и уже почти задремать успела, когда эти две дряни, тоже, видать, ранние пташки, пинками вытолкали во дворик Мейлишах — растрепанную, в одной спальной рубахе и босиком.
Хадидже не видела бывшую подругу больше месяца, и увиденное сейчас ее несказанно порадовало — и то, как за это время подурнела удачливая соперница, так вовремя спихнувшая саму Хадидже с ложа Османа и забеременевшая уже не от шахзаде, как сама торопыга-Хадидже, а от полноценного султана. И то, как нелепо ковыляет она, поджимая пальцы и придерживая обеими руками огромный живот, распирающий спальную рубаху, словно подушка, засунутая под нее ради смеха. Волосы всклокочены, под глазами черные круги, лицо отекло — ах, что за отрада для взора Хадидже, любовалась бы и любовалась до скончания веков!
Вот только две красиво накрашенные дряни в парадных халатах султанских жен настроение портили. Красиво накрашенные, ха! И это сразу после утренней молитвы-то! Значит, предшествующим намазу ритуальным омовением пренебрегли, а еще правоверные!
Та из девиц, что пониже, пихала в лицо отворачивающейся Мейлишах небольшой узкогорлый кувшинчик, из которого, очевидно, и надо было пить отраву, вторая же пыталась придержать строптивую пленницу. Сначала за плечи, но неудачно. Потом схватила за волосы и сильно ударила головой о стенку.
Вернее, попыталась ударить сильно, но девицы были неопытными, похоже, не только в ночных утехах (бревна обе, как есть бревна, хихикали евнухи, не то что ласкать — не умеют даже кричать правильно, да еще и в слезы ударились обе!), но и в потасовках, только мешали друг другу. Хадидже даже удивительно было, как они сами еще не попадали, запутавшись в собственных ногах! Ни одна из них на улицах Калькутты не прожила бы и двух дней. В каких условиях их растили, с рук нянек-матушек не спуская, бедняжечек, что они умудрились до своих лет дожить, но так ничему и не научиться? Что ж, такие никчемные жены — достойное наказание султану, посмевшему отвергнуть перчатку богини.
Хадидже встала у самого края крыши, легла грудью на бортик, не опасаясь оказаться замеченной — ни одна из этой увлеченной друг другом троицы все равно вверх не смотрит, им там внизу куда интереснее. Да и не принято в гареме вверх смотреть, давно уже сама убедилась.
Та, что повыше — кажется, Айше, — перехватила волосы Мейлишах поудобнее, обеими руками, и снова попыталась ударить ее головой об стену, чтобы оглушить. И снова не сумела — Мейлишах вывернулась и даже умудрилась боднуть соперницу головой в живот, по-прежнему прикрывая собственный обеими руками. Хадидже подавила тяжелый вздох — ей даже стало немножко жалко Османа. Хороши жены, вдвоем с одной пузатой девчонкой справиться не могут! Ведь она, похоже, сейчас наваляет им обеим и удерет обратно в павильон Дома Счастья, где слуги уже не смогут сделать вид, что разом вдруг ослепли и оглохли. Спуститься, что ли? Помочь женам хозяина и господина, как и положено хорошей наложнице? Не были бы они такими противными да заносчивыми, эти девицы…
Впрочем, отворачиваться и следовать примеру слуг — ничего не слышу, ничего не вижу, ничего никому не скажу — тоже не особо хотелось, тем более что вопят эти дуры громко и поспать все равно не удастся. Хадидже задумчиво разматывала пояс-ханди, еще ничего для себя не решив — шелковая лента шириной в локоть и длиной не менее дюжины все равно мешаться будет, если вдруг что, лучше заранее снять. Даже если и ничего.
— Лей, пока держу! Прямо в глотку ей, тварюке!
Айше перехватила Мейлишах за шею, сзади. Мейлишах чуть подергалась, а потом вдруг обмякла, словно лишившись чувств. Но когда Акиле подступила к ней вплотную со своим кувшинчиком, внезапно ожила, ухватилась обеими руками за плечи Айше и, используя ту как опору, обеими ногами ударила Акиле поддых, отбросив чуть ли не в противоположный конец двора. А заодно уронила и не ожидавшую ничего такого Айше, еще и упав на нее сверху. Кувшинчик оказался металлическим — не разбился, откатился, звякая по брусчатке и марая маслянистой отравой белые камни. На ноги Акиле и Мейлишах поднялись почти одновременно — и одинаково неуклюже, обе прижимая левые руки к животам и скособочившись. Только Акиле еще и шипела, ругаясь на вдохе, а Мейлишах сразу отступила к стене, прижалась к ней спиной. Она не кричала, не звала на помощь — знала, что бесполезно. Кёсем далеко, не услышит, а других таких идиоток в Дар-ас-Саадет больше нету, чтобы перечить женам Османа и лишать их невинного развлечения. Удирать Мейлишах тоже не собиралась — она собиралась драться. Возможно, насмерть.
— Ах ты тварь! Не хочешь по-хорошему, я и так твоего ублюдка выковырну!
Очень даже возможно, что таки и выковырнет — в правой руке Акиле сверкнуло острое лезвие.
Ну вот, напрасно Хадидже переживала, чему-то эти девицы все-таки учатся. Может быть, даже и справятся, при этом не зарезав ни себя самих, ни друг дружку. Может быть… А зарежут — так и тоже хорошо, может, даже и лучше, а что вообще прекрасно — так это то, что Хадидже ни при чем. Что бы там во дворике ни случилось. Совершенно.
Блеск лезвия завораживал, Хадидже не могла оторвать от него глаз. Руки все делали сами, на ощупь и независимо ни от глаз, ни от мыслей. Пропустили конец пояса сквозь резную балюстраду и навязали скользящий узел вокруг угловой балясины. А потом, зажав полотнище за спиной локтями, оперлись о бортик и перебросили Хадидже через край такой уютной крыши.
Глупые руки. Но что поделать — какие есть!
Шелк прохладный, гладкий, скользить по такому — одно удовольствие, даже не обожгло, только змеиное шипение ткани, трущейся о кожу. В тишине пустого дворика оно прозвучало… Хадидже даже затруднилась бы сказать, как именно, но очень достойно.
Так, как надо.
— Ой, и кто ж-ж-же это у нас-с-с такой крас-с-сивый да без охраны? С-с-смелый такой! Не боится попортить с-с-свою красоту…
Босые пятки ударили о камень, пожалуй, слишком сильно — теперь шипела уже сама Хадидже. Но это даже и к лучшему — убедительнее получилось.
— Ты еще откуда взялась? — неуверенно развернулась к новой сопернице Акиле, выставив лезвие перед собой. И ведь уверена, глупая, что вся из себя такая страшная да вооруженная! — – Я и тебя порежу на лоскуточки, если не уберешься с дороги! Вали отсюда!
— Это вы валите, откуда пришли, с-с-сявки! Пока я не разозлилась.
— А то что? Драться полезешь? Да я таких… — Акиле, похоже, вновь обрела уверенность и высокомерно вздернула подбородок. Скверно. Таких надо ломать намертво, раз уж ввязалась. И сразу, иначе действительно опомнится.
Хадидже сплюнула — так, чтобы плевок лег точно перед загнутым носком туфли Акиле, заставив ту отдернуть ногу, тем самым окончательно потеряв лицо: можно было и не отдергивать, плевок бы все равно не попал.
— Много чес-с-сти! Если я разозлюсь, действительно разозлюсь — ты сама с-с-сдохнешь.
— Ха! Грозилась одна такая… — вздернула подбородок Акиле еще выше, хотя раньше казалось, что выше уже невозможно. Но тут Айше, все это время молчавшая и рассматривавшая Хадидже с подозрением, вдруг побледнела, расширила глаза, подскочила к подруге и что-то горячо зашептала той на ухо, одновременно делая в сторону Хадидже знак от сглаза. Хадидже расслышала не все, только:
— Это та самая… кто свяжется… глаз плохой… не жилец… иблисово отродье… евнухи говорили…
От себя добавлять ничего Хадидже не стала. Зачем? И так достаточно. Улыбнулась только, как могла более приветливо и многообещающе.
Султанские жены вздрогнули. Обе.
— Да больно надо связываться… — фыркнула Акиле не очень уверенно.
— Вот-вот. У нас и других дел полно.
— Правильно. А этих все равно здесь скоро не будет. Папочка говорит, гнилую кровь нужно выжигать! Каленым железом!
И они пошли к темному провалу арки, в глубине которого маячили бледные лица любопытных служанок. Резво так пошли, хотя и гордо. Хадидже удержалась от того, чтобы шугануть их в спины какой-нибудь особо непонятной мантрой (которую они наверняка приняли бы за страшное проклятье) и посмотреть — побегут или нет? Подошла к Мейлишах.
— Ты как?
Мейлишах оценивающе посмотрела на бывшую подругу. Моргнула.
— Нормально.
— Помочь?
— Сама дойду.
Хадидже обвела дворик взглядом, сдернула с крыши пояс, все это время полоскавшийся на легком утреннем ветерке, словно странный штандарт то ли победившей, то ли проигравшей армии.
— Пошли-ка лучше к Кёсем.
Теперь дворик обвела взглядом уже Мейлишах — особенно долго задержавшись им на выплеснувшихся из-под арки служанках, как ни в чем не бывало начавших заниматься повседневными бытовыми делами и делавших вид, что совершенно не замечают двух наложниц, одна из которых одета не совсем подобающе, а другая так и вообще почти раздета. Кивнула, хмурясь:
— Да, пожалуй, ты права. Лучше к Кёсем.
Вот и все. Словно и не было ссоры, охлаждения и почти двухмесячного молчания.
Но прежде чем проводить подругу к Кёсем, Хадидже подняла закатившийся под стену узкогорлый кувшинчик и плотно заткнула его пробкой. Разлилось не все, судя по бульканью, в кувшинчике оставалось не менее половины отравы, предназначенной для Мейлишах. Вот, значит, и незачем ему просто так валяться где ни попадя.
— Ну и что ты орешь, Бастерхази?
Слова вроде бы грубые, только вот голос… такой нежный, бархатный, ласковый, такой смущенный и восхищенный одновременно, такой отчаянно-даймовский, что хочется то ли орать еще громче, то ли смеяться и плакать на разрыв, то ли скулить, извиваясь у ног, только бы тебе сказали еще хоть что-нибудь таким же вот голосом, и не важно что…
— Тебя что, ни разу не трахали?
Важно.
— Не… трахали.
Смешно, да? Восьмидесятилетний девственник, о любовных похождениях которого слагают баллады по всей Валанте. “Ах, этот Рональд темный шер Бастерхази, он такой жеребец! Такой неистовый! Такой горячий! У бедняжки Ристаны не было ни единого шанса… да и у любой другой бедняжки тоже, он же трахает все, что шевелится, и что не шевелится трахает тоже, он же некромант!”
Ну да. Все верно. И в то же время…
Никто. Никогда. Ни разу.
Чтобы вот так, нежно и осторожно, проникая внутрь не пальцами даже, теплым и ласковым светом, обнимая живым перламутром внутри и снаружи, поддерживая и удерживая, согревая, лаская, гладя. Стремясь доставить удовольствие, а не боль, стремясь не унизить, подчинить, размазать и выпотрошить, а сберечь. Словно Роне — хрупкая драгоценность, словно его ощущения и чувства имеют значение, словно он сам имеет хоть какие-то значение и ценность в глазах… Ну хоть в чьих-то глазах!
Такое… завораживало.
На такое было легко подсесть, словно на сильнодействующий наркотик. Слишком приятно и необычно. Слишком хочется, чтобы снова и снова, чтобы не прекращалось, чтобы всегда было именно так. Наверное, так и бывает между двумя светлыми. Только так и бывает… Наверное, Дайм просто забыл, кто сейчас перед ним. Вернее — под ним.
Ничего. Напомнить несложно. И лучше сейчас, пока еще не прирос всей кожей, всей сутью, всеми стихиями. Если прирасти, отрываться будет куда больнее.
— Не трахали, с-светлый… С-с-сорок лет… Самоубийц не было.
Вот так. Ясно?
И что ты будешь делать теперь, Дайм?
“Самоубийц не было. Сорок лет…”
Ты ведь помнишь, да?
Ты сам проводил то расследование, значит, что-то подозревал еще тогда, хотя и не нашел доказательств. Роне видел твою подпись на том деле: “Закрыть за недостаточностью улик и отсутствием прямого признания”. Ну вот тебе и оно, прямее не бывает. Как не бывает и сроков давности у таких преступлений, во всяком случае — с точки зрения полковников Магбезопасности.
Я темный, Дайм. Всегда им был и всегда останусь. Убийца. Тварь. Отродье Хисса. И плевать, что Хисс одобрил те смерти и знак его горел на пепелище месяц, для светлого это всего лишь еще одно доказательство того, что два отродья Ургаша всегда друг друга поддержат. Знал бы ты, насколько это не так…
Теперь ты знаешь правду. И что ты сделаешь? Просто отшатнешься? Или сразу достанешь наручники? И голос, такой теплый и ласковый, станет обжигающе ледяным, острым, режущим до крови…
Что бы ты ни сделал — делай это быстрее. Пожалуйста.
— Да? Значит, я тоже рискую? Меня ты убьешь… тоже?
Теплая бирюза, пронизанная насмешливыми золотыми искрами. Слишком близко, слишком много. И голос… ласковый, бархатный, нежный, разве что чуть более ироничный… точно такой же, как прежде, словно ничего не случилось и никто ни в чем не признался только что.
Или словно кто-то действительно не узнал ничего нового, потому что отлично все понимал еще тогда, когда накладывал резолюции о недостаточности улик. И было ему плевать.
— Убью! — Роне всхлипнул и оскалился. — Точно убью, Дайм! Если ты остановишься!
Эпизод четвёртый
Фронтовые карьеры стремительны. Валерий Золотарёв спорол с рукава потёртые капитанские лычки и пришил широкий двойной подполковничий шеврон, скакнув из рядовых медиков сразу в штаб космофлота. Завистники кривились. А если бы на капрала Лунто наткнулся другой доктор? Ведь чистое везение, что он появился именно в дежурство Золотарёва!
Плевать Валера хотел на завистников. Применить вытяжку из крови Лунто рискнул именно он, пробил и организовал производство вакцины — при помощи Скубяка, конечно, так ведь это прямая обязанность начальника медслужбы космофлота! — тоже он, и не зря она называется вакциной Золотарёва-Лунто. Под этим именем войдёт во все справочники, и это уже навсегда.
Золотарёв в который раз разгладил новенький мундир. Пальцы задержались на золотых шевронах.
— Не трясись, — сказал стоявший рядом Скубяк. — Они такие же люди.
— Только адмиралы, — нервически пошутил Золотарёв.
— Не без этого, — согласился Скубяк. — Но каждый когда-то был рядовым, помни это.
Пискнул селектор. Адьютант распахнул дверь с табличкой «Командующий космофлотом адмирал М.-Р. Кипчагу» и произнёс:
— Проходите, господа офицеры, командующий ждёт вас.
В большом кабинете вокруг овального стола сидели несколько офицеров, все в немалых чинах, но Золотарёв увидел только Мухаммада-Резу Кипчагу. Всемирно известного иранца за глаза называли Шахом, и не только за происхождение. Уж больно велика была его власть, особенно сейчас, во время войны. Ни одному президенту такая власть не снилась!
— Представьте своего подчинённого, Скубяк, — сказал командующий, когда они остановились перед столом.
— Подполковник Золотарёв, мой заместитель, — доложил Скубяк. — Именно ему мы обязаны появлением вакцины против лихорадки Маранга. Докладчиком будет он.
— Вот как? — приподнял брови Шах. — Хорошо, полковник, вам виднее. Начинайте, Золотарёв.
— Некоторое время назад, — откашлявшись, заговорил Золотарёв, — в наш госпиталь поступил капрал Дроэль Лунто, бомбардир…
— Постойте, офицер, — внезапно прервал его пожилой артиллерийский генерал, — как, вы сказали, его звали?
— Дроэль Лунто, господин генерал. В материалах есть его фотография.
— Знал я одного Лунто, бомбардира, — задумчиво произнёс артиллерист. — Погиб три года назад при обороне Сатурна. — Генерал пролистал доклад. При виде фотографии Лунто брови его поползли вверх. — Да, это он, бомбардир Лунто. Странно…
— Возможно, у него был брат, господин генерал? — сказал Золотарёв. — Я пользовался данными из личного жетона, там не было сведений о родственниках.
— Это важно, Шовкат? — недовольно спросил у генерала-артиллериста командующий.
— Нет, я просто подумал…
— Достаточно, — прервал его Шах. — Сейчас не об этом. Продолжайте, Золотарёв.
— Слушаюсь, господин адмирал.
И Золотарёв продолжил. Он говорил об удачном излечении лейтенанта Мальцева, о развёртывании производства вакцины, о всеобщей вакцинации фронтовый частей и ещё о многом другом. Докладывал он более часа.
— …Таким образом, — закончил он свою речь, — в настоящее время эпидемия практически побеждена. Последние две недели новые случаи лихорадки Маранга не зафиксированы. Доклад закончил.
— Хорошо, — сказал Шах. — Подождите в приёмной.
Двери закрылись, и Золотарёв без сил упал в ближайшее кресло.
— С почином, — улыбнулся адьютант и подал Золотарёву стакан чаю на блюдечке. — Пейте, господин подполковник.
— Спасибо, — кивнул Золотарёв. Горло пересохло, и чай пришёлся как никогда кстати.
<< Эпизод пятый >>
Ихтонги отступали по всему фронту. Кроме метрополии, под их властью оставались лишь несколько ближайших к Ихту систем.
На подступах к одной из них, Марангу, пространство разорвали сполохи активного гиперперехода. Из него вереницей появились корабли 2-го флота вторжения. Ударный дредноут «Миротворец Барак Обама» шёл в ряду третьим.
— К бою! — прозвучал по общей связи приказ каритана. — Покажем чёртовым ихтам, кто сильнее.
На артиллерийской палубе возникло оживление. Нет, никто не бегал, гремя магнитными башмаками, не свистел в серебряную дудку боцман, не шумели палубой ниже элеваторы, подавая к орудиям заряды. Просто твёрже стали лица, внимательнее взгляды, хотя попадались и улыбки.
Улыбался и Фёдор Мальцев, и для радости были все основания. Эпидемия, вспыхнувшая после неудачного десанта на Маранг, осталась в прошлом, сам он здоров и вернулся, чтобы отомстить.
— Два шага осталось, дружище, — не оборачиваясь, сказал он вице-офицеру Дроэлю Лунто, сидевшему за соседним пультом. — Два шага, и победа. Не жалеешь теперь, что перешёл к нам со своего «Джо Байдена»?
— Не жалею, командир, — отозвался Лунто.
— Первая, вторая, третья линии, — снова включилась громкая связь, — тэта-сгустками, по моей команде, бегло…
Руки офицеров опустились на сенсорные панели.
— Первый готов! Второй готов! Третий!.. Пятый!.. — раздавались рапорты один за другим.
— Седьмой готов! — доложил Мальцев, и вдруг побледнел и ткнулся лицом в пульт. Его тело сотрясла судорога, и Мальцев перестал дышать.
Дроэль Лунто поднялся, оглядел зал. Люди падали один за другим, лишь лейтенант Пах Хи пострясённо смотрел на мёртвых товарищей.
— Лунто, помоги мне, Лунто! — закричал Пак Хи. Его пальцы лихорадочно сновали по панели управления огнём.
Надо же, не навоевался ещё.
— Да, Пак, — ответил Лунто, вынул пистолет и выстрелил лейтенанту в голову.
Пак Хи сполз на пол и замер. Кровь толчками била из раны, но скоро остановилась.
Презренные умники в радужных комбинезонах! Ничего не могут сделать хорошо… И почему Великая Мать позволяет им размножаться? Лихорадка Маранга доставила землянам неудобство, но не заставила их отступить. Новый боевой вирус, разработанный биологами Ихта ей на смену, готовили в спешке и, разумеется, наляпали ошибок. Он был безусловно смертельным, но передавался только через кровь и, даже попав в организм, поражал не всех. Впрочем, затем и нужен Особый отряд, чтобы подтирать лужи за чванливыми дураками.
Выйдя из зала, Дроэль Лунто зашагал в трюм, где стояли спасательные капсулы. В коридорах и переходах дредноута было пустынно, лишь изредка попадались мёртвые тела. У входа в трюм Лунто встретил живого. Пистолет в его руке проснулся, и живое стало мёртвым.
Следовало торопиться. Скоро заговорят орудия Маранга, и здесь станет жарко.
Он успел. С безопасного расстояния Дроэль Лунто наблюдал, как горит флот вторжения. Не ушёл никто, пространство вокруг Маранга наполнилось мёртвой пылью и обломками горелого металла.
На одной из лун двенадцатой планеты системы Маранга его ждали Убежище и катер. Там он перелинял, сбросил ненавистные обличье и имя. После стартовал в сторону входа в канал, ведущий в систему Ихта.
Он был исполнен надежд и предвкушений, когда зеленый луч, выпущенный Убежищем, испепелил его катер. Великой Матери ни к чему свидетели поражений и ошибок.