— Спи, — шепнул Роне беззвучно, осторожно касаясь губами даймовского виска и выглаживая кончиком языка подрагивающую там жилку. — Спи, мой светлый… мой Дайм. У нас почти получилось.
Нежно, ласково, непривычно. Как это странно, когда касаешься так осторожно, почти невесомо, на грани прикосновения и тепла, как это странно… И вкусно.
Дайм вздохнул и шевельнулся, плотнее подставляясь лобастой башкой под Ронины губы. Пришлось выцеловывать еще и брови: ну как можно отказать светлому шеру, если светлый шер так настойчиво просит? Никак нельзя ему отказать.
— Спи, мой свет…
Почему-то казалось очень важным — прежде чем и самому расслабиться и позволить себе уснуть, обязательно разгладить морщинку, залегшую у Дайма между бровями. Светлые не должны так хмуриться, ну хотя бы во сне не должны. Ладно, другие светлые могут делать что им заблагорассудится, а вот Дайм точно не должен. И не будет, пока Роне рядом. Роне высосет отголоски боли из его снов, заберет тревогу, обиду, раздражение. Пусть они не такие вкусные, как ненависть и боль, но Дайму они не нужны точно, во всяком случае во сне. Значит, и не будет их там.
Клочки неприязни в плотной шипастой плетенке стремления обязательно защитить… острые колючки усталой обреченности… долг, любовь, неприязнь, соперничество, боль, снова долг… Понятно: Люкресс. Оставить голую идею, эмоциональная окраска идет в утырку…. вернее, к Роне идет, негативная, светлая, вкусная.
Белый зачарованный сокол, желание, нежность, раздражение, стыд, снова долг и боль… Туда же. Тянем-потянем, словно пряный коктейль через тоненькую соломинку. собираем капли со стенок бокала, пусть останется только белая птица. Все у тебя будет с ней хорошо, Дайм. Не с птицей, конечно, с сумрачной принцессой. Будет. Обязательно. А сейчас не надо думать об этом… вернее, думать как раз можно. А вот страдать не стоит.
Тоска, раздражение, вечный цейтнот, пыль на губах, азарт, острые высверки высшей защиты… Нет, Роне не будет пытаться поднять охранные заслонки, хотя и интересно. Но не будет. Просто слизнет ненужное, оставив твои политические секреты в полной неприкосновенности.
Обрывки чужих непрошенных воспоминаний, осколки эмоций, ломаное, ненужное. лишнее.
Что там еще?
Ужас. Боль. Беспомощная ненависть. Осознание собственной неправоты. Снова боль.
Лицо старика, медленно тающее в глубине зеркала. Самодовольное такое лицо, отлично знакомое по кошмарам так старательно забываемого прошлого… твоего? чужого? Какая разница, если от одного мимолетного взгляда заполошно обрывается сердце и распластывает привычная тошнотворная беспомощность. И ты снова лежишь на полу, избитый до полусмерти, и ты снова отброшен, унижен, скомкан, лишен всего, даже имени…
И пусть это совсем другой старик, внешне совсем не похожий — он похож вот этим удовлетворенным сытым взглядом, вот этим осознанием собственной правоты и власти. И силы, конечно же, силы, почти беспредельной силы, способной безнаказанно сотворить с тобой что угодно. Немыслимой, невозможной, непреодолимой силы мага вне категорий, да к тому же еще и подкрепленной вот этим осознанием собственной правоты. И пусть за его плечами клубится не жуткая тьма Ургаша, а истинный свет Райны — это ничего не меняет. Свет ничуть не менее безжалостен. И убивает он точно так же.
И остается только смотреть, как он тает в глубине зеркала, этот золотой свет Райны… и этот старик, за чьими плечами он клубится. Высоко. Очень высоко.
Все становится очень высоко, когда ты лежишь на полу, корчась от выворачивающей наизнанку боли, обливаясь слезами и соплями и не в силах даже выть, потому что для этого нужен воздух, а вдохнуть невозможно… И свалиться в спасительное беспамятство тоже нет ни малейшей возможности, потому что какое же это было бы наказание, если бы от него можно было бы так легко ускользнуть?..
Что там было? Кажется, разговор. Просто разговор, после которого остается только упасть на пол и выть от боли. И растечься там дрожащим желе, целиком состоящим из боли и мечтающим сдохнуть… и понимать, что никто тебе этого не позволит.
И придется вставать. Брать себя за шкирку и вставать на дрожащие ноги. И моргать, хотя свет режет глаза. И улыбаться. С этой болью, которая никуда не денется. И жить с этой болью. И притворяться, что все с тобою нормально, абсолютно нормально, как всегда, чтобы никто не заметил, особенно этот, который рядом, который смотрит слишком пристально, словно все-таки заподозрил что-то…
Держаться.
Весь день. Стараясь, чтобы наружу не прорвалось и отголоска, давить, давить, и заниматься делами, и куда-то ехать, и не отвечать на идиотские подначки и пустопорожний светский треп, от которого только больнее, от которого тебе…
Не тебе.
Дайму.
0
0