Ранняя яркая осень в Вене – само по себе удивительное событие. Волшебная флейта Моцарта, в своё время, окрасила музыкой это время года, и город, находившийся под властью чудесного инструмента, и, впитавший в себя его звуки, способен покорить любого.
Мрачная семья Габсбургов, свято чтившая традиции, и, гордящаяся вечно плачущей матерью нации, (Мария Терезия оставила в истории Европы след, сравнимый, пожалуй, только с делами Фридриха Великого!), так и не смогла сковать свою столицу тисками вычурных традиций.
Вена, как девственница, как нимфа леса, всегда была легка и молода.
Ведь недаром, молодой пекарь Петер Вендлер осенью 1683 года услышал шум из-под земли и разоблачил копавших лаз осман, а веселый город, во имя своего спасения, научил паренька печь восхитительные слоеные рогалики, так похожие на мусульманский полумесяц. В ту же осень трофейные мешки с кофе подарили жизнерадостным австрийцам «кофе по-венски».
Город даже не расстроился, когда Мария-Антуанетта Австрийская, ставшая впоследствии королевой Франции, назвала отечественные рогалики французским словом «круассан».
Гордость венских домохозяек – яблочный штрудель – тоже родился осенью.
И, конечно, любимые всеми австрийцами венские сосиски были распробованы осенью 1710 года на торговой народной ярмарке!
Веселый город одной осенней порой, играючи, принял художника Адольфа, и последний, став фюрером, не забыл покладистого нрава австрийской столицы. Толпы жителей ранними весенними цветами встречали затем «нашего парня», радуясь объединению.
15 марта, держа в руках копье Лонгина, фюрер с верхней ступеньки Ховбурга объявил о воссоединении Австрии и Германии. Гитлера тогда многие искренне любили, и, по результатам аншлюса, (всенародного голосования о воссоединении), «за» проголосовало 99,75% жителей Австрии и 99,08% германцев.
***
«Мой город… это же мой город!», – с какой-то тёплой грустью, размышлял Борис, сидя в маленьком кафе, недалеко от резиденции Эпштайн, принадлежащей русскому сектору – город теперь был поделён на районы влияния. Кафе, согласно такой разметке, находилось своей второй половиной, включающей кухню и кладовую, в секторе британской ответственности.
Они приехали вчера. И с раннего утра, Бернагард ушёл из отеля – подышать родным и таким далёким, забытым, счастливым воздухом. Он бродил по знакомым, и в то же время совершенно чужим, и каким-то озлобленно-напряжённым, голодным и избитым улицам своего детства. Слабовольно не решившись дойти до старого квартала, в котором жил, пока не ушёл на фронт, к полудню, Борис засел в кафе. Сюда же должна была прийти Ксения.
Было ещё довольно пусто, и лишь пожилая, ничем не примечательная пара, совсем рядом с ним, тихо обсуждала свои семейные дела.
«Какие милые старики», – посмотрев на них, решил Кесслер. Он на минуту задумался и вдруг представил себя и… Ксению – вот такими, сидящими за столиком напротив. Эти люди нравились друг другу, самим себе, и были совершенно спокойны. Как бывают спокойны только те, кому каждый последующий день приносит в подарок мирную тихую радость.
Пожилой господин, седовласый и статный, обладатель ухоженной бороды и усов, между тем неторопливо открыл серый конверт и принялся что-то читать. Его спутница, отломив маленькой ложечкой кусочек торта, подняла васильковые, в свете солнца, (ещё яркие, совсем не выцветшие от старости глаза!), и поинтересовалась:
– Что там случилось, дорогой? У тебя обеспокоенный вид.
– Случилось? А что случилось? – рассеянно поинтересовался господин и оглянулся. Потом поднял глаза от развёрнутого листа бумаги и немного обиженно сообщил. – Ничего не случилось. А что должно?
– Мне просто показалось, что ты немного напряжён, – пожилая дама ласково положила свою руку в желтоватой от времени, тонкой кружевной перчатке ему на рукав.
– Пришёл очередной счёт из электрической компании. Наши защитники, от нас самих, очередной раз пересчитали всё в свою пользу, – буркнул он.
– Тихо, дорогой, – осудила его жена. И, строго посмотрев на сидящего рядом улыбающегося Бориса, добавила. – Мы не одни.
***
Рядом со зданием Парламента, выстроенного некогда великолепным Теофилем фон Хансеном, располагалась ещё одна достопримечательность Вены: парк Фольксгартен . И в этот прекрасный день Марта, маленькая лютеранская прихожанка и садовница, аккуратно следящая за сказочным розарием парка, вышла из-за угла, с охапкой только что срезанных роз, увядших на клумбе. Путь женщины вёл к помойной куче и обратно – к розарию.
Прямо перед ней гордо несла свой совиный шлем каменная громада недействующего фонтана Афины Паллады. До 1945 его воды олицетворяли четыре реки, омывающие некогда великую империю: Дунай, Инн, Эльбу и Влтаву. Над ними грустно смотрели в противоположные стороны позеленевшие изваяния – аллегорически изображённые законодательная и исполнительная власти…
Жирная садовая земля, приставшая к подошвам калош, оставалась на брусчатке небольшими бурыми комочками. Таких следов уже накопилось достаточное количество, и Марта собиралась закончить рабочий день. На щеке и на лбу отчетливо была видна грязь того же происхождения, но этого труженица не замечала. Сегодня пришлось повозиться дополнительно, оттирая скамейки от следов, оставленных обнаглевшими за лето голубями, и она порядком устала.
Сентябрьский воздух нёс в себе все запахи жаркого лета. На синем небе, приклеенными белыми каплями, повисли пушистые облака. Марта любовно обрезала лишнее, отчего
её любимое творение после выходных, проведённых без хозяйской руки, вновь обрело законченный классический вид.
Сейчас она несла последнюю и, потому самую колючую, охапку. Путь её всегда лежал мимо кафе. Здесь она никогда не отдыхала, стесняясь своего рабочего вида, но всегда дышала его вкусными кофейно-ванильными ароматами.
Молодая женщина сделала привычный глубокий вдох и подняла глаза.
Прямо перед ней, за столиком стеклянного сине-зелёного витража венского кафе, вольготно расположился её муж. Её погибший муж – Бернагард Отто Кесслер, гауптштурмфюрер СС и военный преступник.
Женщина застыла. Что творилось в её голове в этот миг – потом она никогда не могла вспомнить.
Потому что, в этот момент, мужчина поднял голову, заулыбался и, подскочив, ( чуть не опрокинув чашку), схватил шляпу и начал отчаянно ею размахивать. Смотрел он при этом прямо в сторону Марты, но куда-то дальше, мимо неё. Женщина оглянулась и увидела идущую на неё… королеву? Точно вышедшая из какого-то, ещё не посмотренного нового фильма, высокая стройная брюнетка, в невероятном терракотовом платье и зелёном шифоновом шарфе, была великолепна. Она тоже, весело улыбаясь, подняла тонкую руку в белоснежной перчатке и помахала ему.
Взгляд Марты стал каким-то неживым, бессознательно блуждающим. Всё тело сжалось, болезненно наклонившись вперёд, губы тихо шевельнулись. И если бы проходившая мимо Ксения прислушалась, то бы различила в этом шёпоте только одно:
– Боже! Нет! Шпион…
Розы пришли на выручку оцепеневшей женщине – отзываясь на невольное движение сжавшихся рук, шипы немедленно ошпарили болью. В голове прояснилось.
Уже у помойной ямы, слабая улыбка осветила лицо женщины, и она смогла выдохнуть:
– Мне нужно убежище…
Выбросив колючие ветки, она распрямилась, глубоко вздохнула и почему-то проверила свой пульс. Затем резко повернулась и отправилась в сторону расположенной в двух шагах ближайшей к ней комендатуры.
***
Ни удивительного начала, ни завершения этой истории никогда не узнали Ксения Геннадьевна Мутовина и Борис Янович Кесслеров. Да они и не могли иметь к ней никакого отношения.
Правда, по официально опубликованным биографическим данным, некая Марта София Кесслер, вдова, урожденная Шпеер, 34 лет сочеталась 15 мая 1956 года законным браком с Мортоном Уильямом Куттсом, 50 лет, вдовцом. Вместе им предстояло прожить 49 лет. Марта умерла в день своего 83-летия, в окружении многочисленных детей и внуков. Муж пережил её на год и скончался в свой столетний юбилей.
Биография супругов заслуживает упоминания.
Новозеландский изобретатель Мортон Куттс произвёл революцию в пивоварении. Именно ему принадлежало изобретение метода непрерывной ферментации. Он же исследовал самый важный элемент в производстве качественного пива – дрожжи. В день рождения королевы в 1983 году господина Куттса чествовали, как офицера ордена Британской Империи – ввиду огромных заслуг в пивоварении. А его жена 18 сентября 1954 года была отправлена в Веллингтон, (Новая Зеландия), самолетом из русского сектора в Вене, как «квалифицированная садовница, добровольно согласившаяся работать с целью озеленения русского посольства».
***
4 января 477 года. Полдень. Рим.
Такой холодной зимы Рим не помнил. Жизнь в обычно тёплом городе белых мраморных колонн, и так всегда замедлявшая в зимние дождливые дни свой галоп, совсем застыла. И стала тихо ждать, когда же, наконец, солнце отогреет грешный мир и позволит вернуться к повседневным хлопотам.
В небольшой столовой, расположенной в самом углу дома на южном склоне Палантина, от сжимающего мышцы холода спасался под многочисленными шкурами, брошенными на одеяло, юноша пятнадцати с небольшим лет. Имеющий нехарактерное для потомственных римлян хрупкое телосложение, невысокого роста, с почти девичьими чертами лица, молодой человек пытался прочесть свиток, оставив маленькую щель для света в своём укрытии. Но холод, точно так же найдя этот лаз, проникал в него быстрее, нежели замерзающий успевал дочитать текст до конца.
Надо отметить, что лежащий таким образом человек являлся последним императором Римской империи – Флавием Ромулом Августом. Он же вошёл в историю с прозвищами Августул, (Августенок), и Момиллус, (Позорничек). По правде говоря, ничего позорного в молодом человеке отмечено не было, просто его отец Орест Флавий выгнал предыдущего императора и, подождав для приличия полтора месяца, усадил на трон сына. После этого Флавий возглавил все вооружённые силы Западной Империи. А к этому моменту, от страны, гибнущей под натиском Атиллы, практически ничего не осталось.
Спустя десять месяцев от момента инаугурации, инициативного военачальника зарубили наёмники из Галлии. И теперь, его сын, дрожа от холода в насквозь продуваемом доме, читал это сообщение, размышляя над важными вопросами: куда теперь деваться, и как скоро толпа недовольных ворвётся в его убежище и, сметая всё на пути, уничтожит его никчёмное, хилое и дрожащее тело.
К обеду принесли ещё несколько жаровен с углями. И Ромул, громко чихая, перелез на кресло. Лучше от этого, к сожалению, не стало. Прямо на него смотрела фреска, с вспухшими от зелени скалами и горами, а, протекающая по кромке пилястра, река радовала непритязательный взгляд серо-голубыми дымчатыми тонами.
– Достаточно унылый характер местности, – услышал юноша за спиной. Он вскочил с кресла, и холодные плиты обожгли голые пятки.
– Зачем пугаешь, Петроний? – спросил он вошедшего. – Ты не можешь принести мне вести хуже тех, что валяются рядом.
– Ну-ну, не надо делать такое страдальческое лицо. Тебе ещё предстоит продолжить жизнь ,наподобие любвеобильного бога-соблазнителя Леды. Помнится, он поливал Данаю золотым дождем и гонял по Италии несчастную Ио.
– Не богохульствуй. Твоя религия порно и рыбаков не приветствуется в этих стенах!
– Прекрати. Любая вера – это надежда. И я принёс её тебе, мой маленький друг. Вытри сопливый нос. Нам надо торопиться.
Киборг Bond X4-17 Рассел Харт
Шеррская сторожевая Хеш
Киборг DEX-6 Глэйс
Киборг «Paramedic», Энди
Июль 2191 года.
Уже четвертый день они таскали тяжелые прямоугольные контейнеры. Забирали их глубоко под землей в обшитом свинцовыми плитами бункере и грузили на очередной донельзя убитый годами эксплуатации транспортник. Заполненный транспортник взлетал, а на его место тотчас же опускался следующий.
Сварные швы контейнеров подтекали буроватой жижей. Она капала, тяжело разбрызгиваясь в пыли. Если капля попадала на обнаженную кожу, она жгла, и под ней медленно начинали некротизироваться ткани. Если же капля попадала на рабочий комбез, то высыхала, осыпалась пылью, пыль от малейшего движения поднималась в воздух, попадала в легкие, разъедала, заставляя задыхаться и толчками хватать горячий воздух.
Воздуха…
Над контейнерами и их содержимым поднималось невидимое свечение. Не красное, не синее, не зеленое, оно дрожало, как марево над горячим асфальтом, звенело неощутимо, приковывало взгляд. Система подсвечивала марево значком радиационной опасности. И стоило посмотреть на него, глаза начинали чесаться, хотелось выцарапать их и шкрябать окровавленными пальцами дальше, чтобы добраться до мозга в тщетной попытке избавиться от страшного зуда.
Росла интоксикация организма, горло пересыхало, саднило, словно ободранное наждаком, язык распухшим комом ворочался в раскаленном рту, и только вечером, когда их мыли из шланга, можно было повернуть голову и глотать, глотать ледяную воду, имеющую вкус земли и химикатов.
Пить…
Кормосмеси им выдавали ненормированно, пей сколько хочешь. Но густая липкая масса обволакивала воспаленное горло, вызывала тошноту и усваивалась хорошо если процентов на двадцать. Энергии хватало только для работы, на регенерацию не оставалось ни джоуля.
Отравленное сознание мутилось, плыло, реальность искажалась, моментами исчезая в непроглядной тьме, и, приходя в себя, она обнаруживала, что прошла еще минута… час… вечность…
Четвертый вечер после четвертого дня. Люди не подходят близко, сторонятся. Вода смывает хотя бы часть яда, хотя бы немного проясняет в мозгу, позволяет вспомнить имя.
Глэйс.
Теперь десять шагов в сторону, на сухое, там уже стоят банки, взять одну и выпить, она позволит прожить следующий день. Тонкая жесть в пальцах, мерзкий вкус во рту.
Не могу.
Двое людей в тридцати метрах, разговаривают, смеются зло и цинично. О ком?
Обо мне.
Усилить направленные микрофоны? Да/Нет? Да. Расход энергии повысился на 3,2%.
— Сколько эти еще протянут?
— Пару дней, не больше, послезавтра еще партию прислать должны.
— Что, больше не рискнешь куклу трахать?
— Ну тебя к черту, только зеленого хуя мне не хватало.
Отключить микрофоны? Да/Нет? Да.
Уже узнала достаточно. Рука сжала банку, отчего кормосмесь тяжелым плевком вырвалась наружу, и через долю секунды тело само собой сорвалось с места. Прочь, прочь отсюда, где невидимый яд заставляет гнить заживо, где нельзя повернуть головы, сделать лишний шаг. И даже если осталось только два дня, они будут там, за алой чертой периметра.
Свободы…
Люди, всемогущие несовершенные люди не успели среагировать в первую секунду, когда гибкая фигура одного из DEX’ов, работавших на погрузке контейнеров с радиоактивными отходами, метнулась за угол. А потом стало слишком далеко и поздно стрелять, выстрелы бластеров захлопали впустую.
Один из киборгов, еще четыре дня назад бывший красивой пепельной блондинкой с глазами цвета серебра, совершил побег. DEX’ы охраны, посланные людьми, преследовали беглянку недолго — посовещавшись, люди решили отозвать погоню — темно и опасно в окружающих лесах, долго ей не протянуть, и одной радиоактивной точкой больше, одной меньше, какая разница, если все леса вокруг и так фонят как древний фрисский звездолет.
Глэйс была свободна.
Она бежала в ночь, все дальше и дальше от постылого рабства, и лес принимал ее в свои шелестящее что-то непонятное объятия.
Почки работали на износ, выводя радионуклиды из организма, отравленный мозг выдавал страшные картины погони и поимки, индикатор энергии мерцал красным, она спотыкалась и падала, не решаясь активировать ночное зрение, но расстояние между ней и людьми все увеличивалось.
Километр, два, три… восемнадцать.
Невдалеке послышался грохот и натужный рык мощного мотора — по дороге медленно, чуть ли не со скоростью пешехода, продвигался древний наземный тягач, везущий штабеля канистр. Мгновенно созрело решение облегчить себе хотя бы часть пути, и Глэйс под прикрытием кривых кустов, цепляющихся за борта машины, скользнула в открытый кузов, залегла там, невидимая из кабины, спряталась в узкой щели между поддонами. На одной из канистр где-то наверху разболталась плохо подогнанная крышка и оттуда медленно капало. Киборг подставила ладонь под тягучую капель. Капля цвета меда, виденного когда-то давным-давно, тысячу жизней назад, упала и потекла по запястью. Глэйс, экономя энергию, уронила голову.
В себя она пришла, когда уже рассвет продирался сквозь плотные низкие облака и накрапывал мелкий дождь, пропитывающий окружающий пейзаж промозглой сыростью. Система показала, что за ночь удалось преодолеть почти сотню километров, причем, не оставляя следов, что сильно повышало шансы умереть свободной. Глэйс потихоньку спустилась с транспорта и скрылась в лесу, который стал чуть более густым и ровным.
Пробиралась, шатаясь, среди нетронутого цивилизацией подлеска, уходя все дальше и дальше. Местность стала неровной, из земли то и дело выступали каменные останцы, обойти их не всегда получалось. Глэйс взбиралась на них, цепляясь руками, а вниз потом просто падала, скатываясь.
Очередное падение с невысокого уступа окунуло ее в мелкий быстрый ручей. Стоя на коленях среди звенящих струй она глотала ломящую пальцы и зубы воду сначала из сомкнутых лодочкой ладоней, а затем, наклонившись, прямо из ручья.
Немного притушив бушевавший внутри пожар, Глэйс хотела было двигаться дальше, приподнялась, но в глазах потемнело, она зашаталась и рухнула в воду. Система отчаянным усилием имплантатов изменила позу так, чтобы голова оставалась на берегу.
Последнее, что она увидела, была красная строчка «Аварийное отключение системы».
***
С утра Рассел поднялся, как обычно, рано. Эби и Эйден еще спали, от Сэнди пришел запрос, но Bond его успокоил, что просто собирается выгулять собаку.
Шериф закинул себе в комм не разобранную электронную корреспонденцию, накопившуюся за прошедшие два дня. Неудивительно, ему было совершенно не до почты, когда буквально каждая минута была на счету. Зато результаты были очень даже положительные.
Пока они с псом шли вдоль берега озера, Рассел просматривал письма. Наконец пришел ответ на его запрос из четвертого питомника, относящегося, кстати, к вооруженным силам Федерации. Его начальник сообщал, что конкретный пес действительно родился у них. Кличка Хеш, возраст один год и четыре месяца. В дальнейшем кобель был передан на службу в армейское подразделение, назвать которое он не мог по понятным причинам. Каким образом собака оказалась на Спаркле и к тому же без идентификационного чипа, было непонятно. Начальник питомника писал также, что передал сообщение о том, что Хеша нашли, его бывшему куратору лейтенанту Шенку. Тот прилетит для выяснения обстоятельств и заберет собаку.
— Мальчик, иди сюда, — окликнул Рассел пса, нарезающего круги вокруг него. Тот подбежал и, продолжая скакать, заглядывал шерифу в глаза. — Ну что, приятель, выходит, тебя зовут Хеш?
Пес даже подпрыгивать перестал и радостно залаял.
Да! Да! Я — Хеш! Наконец-то ты догадался!
— Иди сюда, Хеш! — снова позвал шериф, похлопав себя по колену. Пес тут же подбежал, подставляя лобастую голову с жесткой челкой ему под ладонь. — А знаешь еще, что? Скоро прилетит лейтенант Шенк. Знаешь такого? Вижу, вижу — знаешь. Так вот Шенк заберет тебя с собой. Ты рад? Вижу, рад. Похоже, этот Шенк хороший хозяин, а? Фу, Хеш! Хватит меня облизывать! Вот, теперь придется умываться.
Ополоснув обслюнявленное лицо водой из озера, Рассел пошел дальше. В этот раз он хотел дойти с собакой до ручья, сбегающего с гор в двух километрах от городка. В выходной можно было себе позволить погулять подольше, тем более, что природа вокруг Пайнвилля была очень живописной. Красноватые скалы выступали среди густых хвойных лесов, давших городку название, и озеро лежало в долине между отрогов гор словно в ладонях.
Они уже добрались до ручья, когда Хеш внезапно насторожился, глухо заворчал, давая знать хозяину, что нашел что-то важное. Рассел активировал датчики и обнаружил за выступом берега человеческое тело без признаков жизни. Именно об этой находке и сигнализировал пес.
Подойдя ближе, шериф увидел лежащую в воде женщину. Надетый на ней комбинезон был покрыт многочисленными пятнами, короткие, явно светлые волосы были грязными и спутанными. Но самое главное — от нее фонило радиацией.
Пес спрыгнул в воду и принялся обнюхивать тело.
— Фу, Хеш! Нельзя трогать труп, а то все улики уничтожишь. Отойди-ка в сторонку, — велел Рассел и сам спустился к страшной находке.
Женщина была страшно истощена, нехватка веса составляла более тридцати пяти процентов. Пятна, покрывавшие ее одежду, содержали чуть ли не всю таблицу Менделеева, а самое неприятное — большое количество радиоактивных изотопов, характерных для добывавшихся ранее на Спаркле руд.
— Где она могла так измазаться в этой дряни? В СОС, что ли, работала? — пробормотал Рассел. — Но там же в основном списанных киборгов применяют. — Он присел на корточки, чтобы проверить мелькнувшую догадку.
Так и есть! Женщина была жива, сердцебиение и дыхание, пусть поверхностные и очень слабые и редкие, но имелись в наличии. Но самое главное — он засек процессор, работающий в режиме ожидания. А это значило, что лежащая перед ним женщина была киборгом, который просто отключился от истощения, в последний момент высунув голову на берег, чтобы не захлебнуться.
Рассел осторожно перевернул кибер-девушку на спину. Когда-то она явно была довольно красивой, но сейчас больше походила на скелет, обтянутый землистого оттенка кожей. Судя по всему, она сбежала из СОС, работавшей на отгрузке контейнеров с радиоактивными отходами. Одна из тех, что доставляют на Спаркл на «дохловозках» — так называли транспортники, которые перевозили списанных киборгов, за бесценок сданных в «DEX-компани» или скупщикам. Он и сам прибыл сюда на такой вот «дохловозке», разве что с другой целью. И раз уж эта девочка не только совершила побег, но и смогла преодолеть сто двадцать километров и не попасться охране, то это свидетельствовало о том, что она разумна.
— Эх, и что же мне с тобой делать? — вздохнул Рассел. — Не бросать же здесь. Ведь и в самом деле сдохнешь.
На трамвайной остановке Доллис Брук слепой шарманщик надтреснутым голосом тянул песенку о счастливой сказочной стране, где все люди братья. Его очочки не прикрывали глазниц, затянутых рубцами отвратительного ярко-розового цвета, в рытвинах и шишках, – слишком уж нарочито выставленных напоказ, а потому наверняка фальшивых.
Прекрасны там горы и долы,
И реки, как степь, широки,
Все дети там учатся в школах
И славно живут старики…
Тони Аллен кинул ему шестипенсовик, выходя на посадочную консоль, – и не стал задумываться, почему это сделал. За спиной лязгнули двери лифта, взвыл подъемный механизм, и лифт провалился на дно серой лондонской окраины, чтобы через минуту взлететь обратно под кровлю с десятком заспанных пролетариев в сапогах, пиджаках и кепи, неизменно серых, как это осеннее утро. Рядом с ними Тони чувствовал себя настоящим денди: его куртка из шерстяного крепа имела не серый, а серо-коричневый цвет, как и платок тонкого сукна, залихватски повязанный на шее галстуком. Пробковый фриц с моноциклетными гогглами (вещи в глазах пролетариев свойские) не спасали от косых взглядов сверху вниз – рабочие видели в нем типичного бездельника. И как бы он ни притворялся, что ему все равно, мнение именно этих серых угрюмых людей его задевало.
Отец Тони тоже когда-то работал на заводе; каждое утро и дети, и взрослые, жившие в холодном, продуваемом всеми ветрами бараке, просыпались по гудку. Тони помнил, как решительно отец сбрасывал с себя лоскутное одеяло и становился босыми ногами на ледяной, иногда покрытый инеем пол, – от одного этого они с братом ежились, зарывались поглубже в тряпье и жались друг к другу, чтобы не растерять крупицы сонного ночного тепла. Отец возвращался поздно вечером – широкий, тяжелый, усталый. И, садясь за ужин, иногда брал кого-нибудь из детей на коленки. Он погиб, когда Тони было семь лет, перед самой войной, – ему оторвало руку станком.
Лифт спустился и поднялся еще раз, становилось тесно и неудобно листать газету – Тони отошел от посадочной консоли в сторону, чтобы не толкаться. Целый разворот «Дейли Телеграф» посвящала маршу Британского союза фашистов, назначенному на будущее воскресенье, – в основном это были призывы не препятствовать шествию. В полицейской хронике также коснулись сей животрепещущей темы, и, наверное, газетчикам слишком хорошо заплатили, потому что о сенсационном преступлении на Уайтчепел-роуд писалось гораздо короче и скромней. В собственном доме убили семью Лейбер, молодых супругов и их пятимесячного малыша, а также друга семьи доктора Джефферса и случайного свидетеля чудовищной резни, после чего дом вместе с телами безжалостно сожгли. Статья называлась «Джон Паяльная Лампа: новое преступление?», а Скотланд-Ярд отказывался от комментариев. Дагер, помещенный под сообщением, к счастью, не очень точно передавал, как выглядят сожженные трупы.
Вообще-то до полной остановки трамвая выходить на консоль запрещалось, и на более престижных маршрутах сапвея станции оборудовались автоматическими решетками, поднимавшимися только после того, как кондуктор откинет подножку на консоль. Но на Доллис Брук эту решетку давно выломали, потому Тони оказался последним в очереди на посадку.
Дрожь монорельса и натянувшийся трос предупредили о приближении трамвая, потом он появился из-за ребра закопченной кровли, дребезжа, чихая выхлопами пара и покачиваясь на подвесном блоке, – пассажиры подались вперед, и Тони сложил газету.
Как всегда, места хватило всем, кроме него, но ждать следующего трамвая он не стал, вскочил на подножку (на которой ехать запрещалось, однако кондукторы этой ветки были снисходительны к нарушителям). И стоял он к пропасти спиной, а потому страха не испытывал, спокойно передал два пенса за проезд… Что произошло напротив дверей, он не понял – то ли поймали вора, то ли кого-то порезали, – раздался женский визг и сдержанный ропот проснувшихся вдруг мужчин, пассажиры отпрянули в стороны, а на Тони опрокинулся стоявший на нижней ступеньке рабочий. И если бы Тони не был готов к такому повороту, если бы не держался одной рукой за поручень, а другой – за полированный наличник трамвайной двери… От толчка пробковый фриц сорвался с головы, Тони оглянулся и посмотрел вниз…
Он сошел на остановке «Воксхолл-гарденс» один – огляделся, подходя к лифту, закурил. Дернул тугую ручку, толкнул легкие деревянные створки… Что-то шло не так. Страх – это не всегда трусость, иногда это предупреждение об опасности. Особенно если кажется, что бояться нечего. Доктор Фрейд выдумал много непристойных финтифлюшек для бесед с нервическими дамочками, вместо того чтобы научить человека управлять собственным чутьем, наитием.
Тони постоял перед распахнутыми дверьми лифта, услышал снизу нетерпеливый звонок и шагнул вперед – никакое это не наитие. Просто вструхнул, едва не сорвавшись с подножки.
А еще он догадывался, кто стал случайным свидетелем преступления на Уайтчепел-роуд… И очень, очень не хотел верить своей догадке.
Без пяти шесть она вбежала в здание мэрии и поднялась на третий этаж.
– Ты одна? А где Громов? – с порога переспросил Стешкин.
– Он не смог. Задержали дела, – сказала девушка, пряча глаза.
Стешкин подошёл ближе, поднял её голову и пристально посмотрел на неё, встретившись взглядом.
– Вот не умеешь ты врать, Ника. И не учись. По крайней мере, мне. Давай по-честному: где Громов и почему не предупредил меня, что его не будет?
– Там Агата Алексеевна пришла…
– Понятно. Можешь дальше не продолжать, – тяжело вздохнул Стешкин. – Мне он был очень нужен, ну да ладно.
– Агата говорила про какой-то бойкот, который они устроили вам всей группой. Иван Митрофанович, расскажите об этом.
– Давай я тебя сначала осмотрю, а потом поговорим, – настоял он. – Садись на стул.
Его пальцы ощупали височную область, скулу. Он провёл по шее, слегка помассировал плечи. От этих прикосновений Нике было очень приятно, как будто внутреннее тепло разливалось по всему телу. Он снова попросил подняться, выставить руки перед собой и закрыть глаза.
Тем временем к адмиральской мэрии вышли две фигуры. Они передвигались как тени. Дойдя до площади Судостроителей, тени скрылись за массивом зелёных насаждений.
– Ну, что я тебе говорил? Пошла в мэрию, – ехидным голосом произнёс один из них.
– Ну, это ничего ещё не доказывает. Громов тоже собирался, – возражал ему другой.
– Громов остался в редакции с профсоюзницей. А она, как видишь, на всех парах примчалась сюда, – поправляя очки, доказывал Алексей Яров.
– Всё же я не думаю, что он посмеет ей что-то сделать, – взволнованно говорил Дорогин. Он старался имитировать скепсис, однако получалось у него это не очень удачно.
– Тогда я тебя не понимаю. Ты мне с ужасом рассказывал, что не помнишь ничего о событиях прошлой ночи, а тут уже включил задний ход. Ссыкотно стало? – не унимался Яров. – А вдруг он её так же, как и тебя, психотропами? А? И ведь она потом ничего не расскажет, потому что сама ничего помнить не будет.
– Так надо идти туда, – порывался Дорогин.
– Тихо! – остановил его коллега. – С этой точки отлично видно окна его кабинета. Продолжаем наблюдение.
Тем временем Стешкин закончил осмотр Калинковой.
– С тобой всё в порядке, чему я искренне рад, – проговорил он. – Чай будешь? Всё равно вас с Громовым ждал, приготовился.
– Конечно, буду, – с радостью воскликнула девушка, которая слегка продрогла от вечернего холода.
– Ты спрашиваешь по поводу бойкота? Все мои друзья, включая Агату, объявили мне бойкот, – сказал он, разливая новую травяную смесь по чашкам. – Они уже со мной полгода не разговаривают и, как ты сегодня могла видеть, ситуация не меняется.
– Иван Митрофанович, я говорила сегодня утром с Агатой, и мне показалось, что она, наоборот, переживает за вас. Просила нас держать язык за зубами, если я не хочу вам навредить.
– Она-то переживает, вот только решения своего не изменит. Уж я-то её знаю… – он сделал паузу.
– А ещё раньше она сказала, что изобретателя того прибора, который фотографировал Артур, нет в живых. И что прибор уникален и единственный в своём роде. Это правда?
Стешкин посмотрел на Калинкову сосредоточенно-спокойным взглядом.
– Наливку будешь? – спросил он.
Ника поняла, в чём дело. После наливки Артур ничего не помнил. Значит, не вспомнит и она. А ему просто надо выговориться с кем-то. Но он никому не доверяет, вот и подпаивает, чтобы без страха раскрыть душу.
– А давайте, – согласилась Ника.
Калинкова уже хотела достать диктофон и, как в прошлый раз, незаметно сунуть себе в карман, но передумала. Это была его тайна, которой он не мог по каким-то причинам поделиться. И вдруг она представила, что будет, если в процессе разговора, под действием наливки, она расскажет про записывающее устройство у себя в кармане. На этом их общение и окончится. А если эту запись на редакционном диктофоне найдёт и прослушает кто-то другой, то получится, что Калинкова выдала чужую тайну, и простить себе этого она не сможет.
Стешкин налил ей в чашку жидкости вишнёвого цвета, а себе плеснул отвара.
– Это из вишни. Я их на даче выращиваю, а потом сам делаю, – гордо произнёс он.
– А вы чего не пьёте? – удивилась Ника.
– А кто ж тебя домой повезёт, если я выпью? – развел руками чиновник.
– Так а зачем меня домой везти?
– Ты думаешь, я тебя здесь в кабинете ночевать оставлю, как в прошлый раз? Или одну по городу пущу? – он нахмурил лоб.
– Мы бы могли пройтись по городу вместе, – предложила Ника. Это предложение застало Стешкина врасплох.
– Даже не знаю, что тебе и ответить, – признался он. – Но вот какой тебе в этом смысл? Я скучный тип, зацикленный на своей работе. Сразу говорю: не по молоденьким девочкам. И карьеры ты со мной не сделаешь – видишь, как меня по разным должностям кидают. Какой тебе интерес гулять со мной вечером после работы?
– Вы меня заинтересовали как человек, – ответила Калинкова. – Я когда-то увлекалась технократией и всё время думала: а насколько вообще реально, чтобы учёные, или даже просто специалисты с техническим образованием, попали во власть? А вот сейчас вижу, что это реально. Более того – это круто.
– Значит, ты не считаешь, что я променял свой талант на кабинет в мэрии? – чиновник посмотрел на неё с интересом.
– Ну вы же продолжаете изобретать. А в КБ или в мэрии – какая разница где? Лишь бы идеи были.
– Ну надо же, не ожидал, – улыбнулся Стешкин. Похоже, его забавляла сама ситуация и бесцеремонность этой девочки. – Знаешь, а я рад, что твой босс сегодня не приехал. Когда бы у меня ещё была возможность вот так с тобой пообщаться?
На удивление Ники, он налил себе наливки из той же ёмкости и сделал несколько глотков. «Может, антидот какой-то принял заранее?», – размышляла она.
– Изобретателя лазера, который вы видели, действительно нет в живых. Он погиб в 1999 году ужасной смертью. Даже могилы его нет. – Стешкин выпил содержимое стакана почти залпом и тут же налил себе второй.
Калинкова внимательно смотрела за чиновником.
– Я не смог ему помочь. Вообще был бессилен. Знал, что он погибнет, но никак не мог это предотвратить. – За вторым выпитым стаканом последовал третий. Госслужащий предался тяжёлым воспоминаниям. Ника склонилась к чиновнику:
– Это как-то связано с «Омегой» — его смерть?
– Его смерть – нет, его жизнь – да. Мы вместе работали над этим проектом, пока он был жив.
– Иван Митрофанович, расскажите мне про «Омегу», – попросила она.
Алексей Яров, потирая плечи от первого сентябрьского холода, достал из пачки сигарету и потянулся сгорбленными пальцами за коробком спичек.
– На, Артурчик, погрейся, – протянул он пачку своему коллеге.
– Ты же знаешь, я не курю, – отрезал Дорогин.
– А она там небось уже вовсю наливку пьёт, – размышлял Яров. – А может, и не только.
– Ладно, давай, – Дорогин потянулся за сигаретой и прикурил от сигареты Ярова. Он закашлялся, вдыхая едкий дым. Его цепкий взгляд был прикован к светящимся окнам на третьем этаже.
– Про «Омегу» тебе рассказать? – Стешкин оценивающе посмотрел на неё. Его взгляд нисколько не был затуманен, хотя он выпил уже три стакана наливки. – А ты тайны государственного значения хранить умеешь?
– Не знаю. Мне пока ещё таких тайн не доверяли, – простодушно ответила девушка, не совсем понимая сути вопроса.
– Ну ладно, расскажу. Тем более часть блоков ты уже видела у меня в кабинете и что-то даже крутила руками. Ну, начнём с сокращения: ДЭСГИ-О «Омега» расшифровывается как Дистанционная Электронная Система Городской Инфраструктуры с блоком «Оборона». Название «Омега» она получила по форме командного пульта. На проекции сверху он действительно похож на Омегу. Это было сделано мною для усиления оперативности и удобства оператора.
И, пройдя к огромному книжному шкафу, он достал красивую фотографию в рамочке и протянул Калинковой. На фоне каркасной опоры, наверху которой едва угадывался странный прибор, выстроились четверо мужчин и одна девушка. Её ярко-рыжие волосы были заплетены в две косы длиной ниже пояса. Её глаза светились, а лицо озаряла счастливая улыбка. Она обнимала двух мужчин: полноватого и приземистого слева и высокого блондина справа. По краям от них стояли молодые парни в форме военно-морского флота, как две капли воды похожие друг на друга.
Ника улыбнулась, рассматривая фотографию.
– Меня и Агату узнала? – спросил чиновник. – Нас было четверо. Агата, Григорий, Николай и я. Мы все учились на одной специальности и на одном курсе в АКУ – Адмиральском кораблестроительном университете. Альберт Графченко был нашим научным руководителем. Он на фото слева от Агаты. Как студенты-романтики, мечтали, что создадим нечто уникальное. Компьютерные технологии запада тогда ушли далеко вперёд. СССР не успевал за ними. Они разрабатывали суперкомпьютеры и занимались автоматизацией, писали программы. Но использовали в своей основе бинарный код – единицу и нуль. Ты знаешь со школы. И в то время, когда наши сокурсники пытались составлять программы, аналогичные западным, мы впятером мечтали придумать что-то своё. Альтернативное. Это должно было быть чем-то очень простым, ясным и удобным в использовании. И мы стали думать, какая может быть альтернатива бинарному коду. И мы её создали. Код, основанный на разделении светового луча на спектр. В основе своей лежала не цифра, а волна, и скорость передачи программы, записанной световой волной, была равна скорости света…
Ника слушала внимательно, боясь перебить. А тем временем двое наблюдателей подошли к зданию совсем близко, и Нике со Стешкиным было достаточно просто посмотреть в окно, чтобы их увидеть.
– Интересно, чем же они там занимаются, – с любопытным ехидством поддёргивал Артура Алексей. – Делаем ставки, Артурчик.
Дорогин достал смартфон:
– Я сейчас позвоню ей, спрошу, всё ли в порядке.
– Рано ещё. Не думаю, что психотропы так быстро подействовали. Интересно, а изобретателя перед смертью он тоже чем-то подобным поил?.. Не дёргайся, Артурка, просто стой и наблюдай.
На третьем этаже всё было по-прежнему. Ника слушала, не отрываясь, рассказ бывшего изобретателя, ярко представляя в своём воображении то, о чём он говорит.
– За счёт комбинаций излучения в разных диапазонах мы получали код, описывающий различные процессы. Мы назвали это цвето-световой код. Самое интересное, что сама идея принадлежала Агате. Она вообще очень талантливая, я с ней знаком с детства, когда она только пришла в наш радиокружок. Мы подружились и очень много времени проводили вместе. Во время наших с ней прогулок она мне и поведала, что код можно писать цветом. И что такого до нас тоже никто не делал. Видела городской пляж за мостом? Местные его называют «Стрелка». Вот там, гуляя по берегу, на песке она мне начертила обозначение кода – семь букв и десять цифр. Каждая буква соответствовала спектральному цвету, а цифра отвечала за позицию яркости. Я перенёс её записи на песке в свой блокнот. Мне это тогда показалось очень интересным. И спустя две недели создал простенький прибор, состоящий из семи фонариков со светофильтрами, которые могли менять диапазон яркости так, как она это описывала. Этот прибор я подарил ей. Так начались наши с ней отношения, – чиновник улыбнулся, предаваясь радостным воспоминаниям. – Мы с Агатой с детства были вместе. Она – моя первая и ЕДИНСТВЕННАЯ любовь.
Слово «единственная» чиновник произнёс особенно подчёркнуто.
– И что было дальше? – клипала глазами журналистка.
– Потом мы поступили в университет, и уже в процессе учёбы Агата вспомнила про цветовой код и показала эту штуку, которую я смастерил в детстве и подарил ей, Архиповым и Графченко. На удивление, прибор, который я создал когда-то в нашем в радиокружке, им тоже понравился, и они сочли идею весьма перспективной. И мы уже впятером стали думать над развитием и внедрением цвето-светового кода, пытаясь им описать разные технологические процессы, которые нам давали в институте. Дипломная работа у нас так и называлась. Но только вот мои друзья мечтали о тех временах, когда наш код начнут применять, и писали письма с просьбой рассмотреть наше рационализаторское предложение. А я в то время увлёкся работами Николы Теслы и узнал, что, оказывается, это он открыл принцип передачи информации с помощью радиоволн, и случилось это до изобретения радио Поповым и Маркони. А сам принцип он использовал в дистанционном управлении. И вот тут мне и пришло в голову, что данный код может быть с успехом применён именно в установках дистанционного управления. Лазерный луч мог передавать команду. Достаточно только поставить приёмник с фотоэлементом – и тогда команды, поданные с помощью цвето-светового кода с одного компьютера, ловил бы другой компьютер и передавал непосредственно к различным устройствам. Самое интересное, что, пересматривая современную литературу, ничего похожего на свои идеи я не нашёл. Но у сербского учёного был описан похожий принцип. По сути, тот же принцип беспроводной связи. Я помню, как тогда до позднего вечера сидел в научной библиотеке, по крупицам собирая публикации о его изобретениях. И вот, отталкиваясь от его идей, я создал установку, работающую на цвето-световом коде. Мои товарищи были поражены. Больше всех Агата. Я предложил автоматизировать часть процессов на Первом судостроительном заводе, и мне разрешили. Вначале мы опробовали «Омегу» для дистанционной разводки мостов во время прохождения судов. Альберт начал готовить теоретическую базу, он говорил, что цвето-световой код должен использоваться на государственном уровне. Впоследствии эти наработки легли в основу его диссертаций. Архиповы, наоборот, предлагали его засекретить и всецело использовать как военную разработку. Но мне этого было недостаточно. Я не желал ограничиваться только заводом. Я хотел ввести туда блоки и написать программы, позволяющие управлять всей городской инфраструктурой. С этим предложением я пошёл к представителям городской власти. Моё предложение поддержали. Нас пятерых устроили в передовое конструкторское бюро, занимающееся подобными технологиями. Может, что-то слышала про конструкторское бюро «Маяк», оно располагалось рядом с КБ «Ингульское». Хотя откуда? Оно было засекреченным. Кстати, именно там, в КБ, я и получил доступ к работам интересовавшего меня Николы Теслы в русском переводе. Отталкиваясь от них, я расширял возможности своей установки. ДЭСГИ-О «Омега» позволяет осуществлять дистанционное управление на каждом из секторов городской инфраструктуры, что крайне важно в случае военной ситуации или ЧП, когда нужно контролировать технологический процесс. Так, находясь здесь, можно поднимать и опускать мосты, регулировать давление на ТЭЦ, осуществлять переработку глинозёма, регулировать железнодорожные магистрали и многое другое. Лазер, который вы сфотографировали на заводе, осуществляет передачу программы от командного блока «Омеги» непосредственно к объекту. Это один из 12 крупных передатчиков, установленных в Адмиральске. Каждый из них отвечает за определённый кластер со своей инфраструктурой. Техпроцесс, описанный цвето-световым кодом, показал себя намного точнее, чем обычный цифровой. Тогда мы эту систему называли «аналоговое программирование». Потому что в своей основе информацию содержала волна. Точнее, изменяющийся световой поток. ДЭСГИ-О «Омега» была презентована в сессионном зале Адмиральского городского совета.
Он взял со стола и передал ей в руки статуэтку «Конструктор года», на которую Артур вместе с ней обратил внимание во время первого своего визита к Стешкину.
– Помню, как я волновался, зачитывая на сессии свой доклад по «Омеге». Ведь установку могли и не принять. Тогда вся страна бредила автоматизацией, а «Омега» могла работать только с наличием оператора. Плюс очень сложная система защиты. Гражданская оборона, как-никак: энергоподача, водоснабжение, мосты, железные дороги – всё от вентиляции в бомбоубежищах до систем ПВО – всё в ней. Но они мне аплодировали в конце доклада. Весь депутатский корпус аплодировал мне стоя. Было это в 1987 году. Я получил государственную премию «Конструктор года». – Сделав несколько глотков, он продолжил. – Ты думаешь «Сердце города» – это парк с фонтаном? Нет, оно здесь, под этим зданием, и я заставляю его биться…
Он налил в чашку себе и Калинковой новую порцию наливки и продолжил.
– Но когда я был ещё среди номинантов, остальные стали говорить, что это нечестно, что разработала цвето-световой код Агата, а награду получаю я. Я пытался им объяснить, что это награда не за код, а за установку, которую я сконструировал. Но они и слушать не хотели. Сказали, что я единолично присвоил себе чужую интеллектуальную собственность. Я не смог их переубедить. Они объявили мне бойкот. Когда в сессионном зале Адмиральского городского совета проходило моё награждение, никто из них не пришёл.
– Даже Агата?
– Агата ударила больнее всех: вышла замуж за другого, чтобы насолить мне.
Ника дотянулась до руки изобретателя и сжала её. Он сжал её руку в ответ и продолжил:
– Бойкот, который они мне утроили сейчас – второй по счёту. Первый они мне объявили летом в 1987 году и продолжался он до конца 1988 года.
– Полтора года? – у девушки округлились глаза.
– Да, Ника, представь себе, полтора года, – вздохнул Стешкин.
Он говорил спокойно и почти без эмоций, но журналистка понимала, что за этой кажущейся отстраненностью скрывается большая боль.
– Мои друзья требовали у меня отказаться от премии. Но я не стал, так как не считаю, что должен отказываться от того, что по праву заслужил. Тем более, я себя никогда не позиционировал как автор метода цвето-светового кода, а только как человек, который использовал его на практике, как конструктор ДЭСГИ-О «Омега». 1988 год работы в КБ был для меня очень тяжёлым в психологическом плане. Они делали вид, будто я – пустое место. Но у меня тоже гордость есть, и я принял тяжёлое для себя решение – ушёл из КБ. Может, ты посчитаешь это проявлением слабости, но работать и что-то создавать в такой атмосфере я уже просто не мог.
Он закрыл лицо руками. Такого Стешкина Калинкова никогда не видела и не представляла. Он всегда был невозмутимо-спокоен, отвечал жёстко, хлёстко и с юмором. Казалось, это спокойствие в принципе непоколебимо. А здесь она увидела абсолютно другого человека. Журналистке было странно, почему он вдруг перед ней так раскрылся. И тут она вспомнила про наливку. «Я этого всё равно помнить не буду», – с огорчением подумала она.
Калинкова встала со своего места, подошла к учёному-чиновнику и крепко обняла. Бедный Стешкин опешил. Он не знал, как реагировать на эти эмоциональные порывы своей собеседницы. С одной стороны, это было полным нарушением субординации и общепринятых моральных норм. А с другой, в этом не было ничего плохого. Она просто обняла, и сделала это как-то искренне и по-детски, как обнимает ребёнок, но как будто какую-то стену пробила. Думая, что с этим делать, он нашел самое рациональное решение.
– Так, Ника, ты, кажется, хотела гулять. Идём. Сейчас самое время, уже достаточно стемнело и мы как раз сможем увидеть вечерний город во всех его красках.
Двое в капюшонах всё ещё стояли под мэрией.
– Опа, свет погасили, – комментировал Алексей Яров.
Артур сделал рывок в сторону входа, но Яров остановил его. Из здания мэрии вышли шестидесятилетний мужчина с кожаным портфелем, в длинном черном плаще поверх делового костюма и двадцатидвухлетняя девушка с розовыми волосами в джинсах и куртке в стиле милитари.
– Идём за ними, – скомандовал редактор ленты. – Только держимся на расстоянии.
Проходя по Потёмкинской, Ника не стала изменять традициям и повела чиновника-конструктора в своё любимое кафе.
– Иван Митрофанович, вы меня наливкой угощали, а я вас хочу кофе угостить, – заявила она.
– Ты меня угостить? Вот это новости! – рассмеялся Стешкин. – Дожился старик – уже молоденькие девчата в кафе угощают. Нет, дорогая, это ты давай заказывай, а угощу я нас обоих, – сказал он, доставая бумажник. – Ты что будешь?
– Латте с корицей – мой любимый напиток.
Чиновник сделал заказ и стал внимательно разглядывать кофейные аппараты. Заметив его пристальный взгляд и обратив внимание на деловой костюм и тем более на портфель, бариста промыл ёмкость из-под молока и начал очень аккуратно готовить кофе, тщательно выверяя дозировку. А тем временем Ника увела Ивана Митрофановича за столик возле окна.
– Похоже, он вас за проверяющего принял, – засмеялась журналистка. – А вообще, Иван Митрофанович, никогда бы не подумала, что вы пьёте кофе, ещё и такой экзотический – миндальный раф с кардамоном.
– Разве это экзотический? Экзотическим я тебя как-нибудь угощу, – он подмигнул Калинковой.
– Слушайте, я не могу понять, какой здравый смысл в бойкоте?
– Видимо, начали на эмоциях. Возможно, рассчитывали на какую-то мою реакцию. А потом взяло верх элементарное самолюбие и упрямство. А когда до такого доходит, там уже не до логики… Знаешь, Вероника, а ну их с этим бойкотом, – твёрдо проговорил он. – Жизнь продолжается. У нас ещё много дел в этом городе и не время горевать над тем, чего не изменишь.
Они с наслаждением пили кофейные напитки и смотрели на вид из окна.
– Отсюда отлично видно мост, – показала девушка рукой. – Видите, вон две электроопоры на середине моста? Оттуда мы и начнём нашу прогулку.
Они вышли на середину Потёмкинского моста. Огромный город раскинулся под ними по обоим берегам реки. Пожилой чиновник и молодая журналистка смотрели на завод, здание мэрии, театра. Под ними проплывали прогулочные катера.
Вечерело. Небо окрасилось красками заката, вдали вдоль берега мрачно застыли сине-фиолетовые силуэты зданий. Солнце гасло и в окнах загорался свет. Но они были расположены так далеко, что казалось, это и не дома вовсе, а какие-то фантастические горы, в которых растут удивительные кристаллы. Потом загорелись фонари, словно самоцветы, рассыпанные по берегу.
– А я вот так несколькими комбинациями могу свет во всём городе потушить, а потом снова зажечь, – проговорил Стешкин. – Вот Агата говорит, что я зазнался… Понимаешь, дело не в том, что я зазнался или, как они говорят, что я царь-единоличник. Я просто не могу никому из них доверить эту установку. Они её не разрабатывали и они с ней не справятся. С отдельными блоками – да. Но это сродни быть оператором, а доступ к пультам у них и так есть. А чтобы освоить «Омегу», мало запомнить код. Его надо чувствовать, на нем надо мыслить. Они заучивают, но не мыслят, я это вижу. Альберт теоретик, Архиповы милитаристы…
– А как же Агата?
– Агата – очень талантливый учёный, но боится что-либо делать сама, работает только по моему коду, а пишет код, только когда я рядом. Альберт мне давал своего внука Дениса в ученики. Но я и ему не доверил. Он – очень толковый оператор, но он исполнитель, а мне нужен творец.
– Неужели, на ваш взгляд, нет человека, который смог бы с этим справиться?
– Был такой человек, – сказал Стешкин, глядя в темные воды Ингула. – Творец. И потенциал у него был намного выше, чем у меня. Он освоил код практически моментально, и вещи, которые он на нем выдавал, поражали всю нашу пятёрку. Серб по национальности, он считал себя потомком Теслы, возможно, это давало ему силу и уверенность в своих действиях. Кстати, большая часть блоков на «Омеге» была сооружена им. Его изобретения по новаторству во многом превосходили мои.
– Вы сказали – был. А где он сейчас?
– Погиб. Во время бомбардировки.
– Это и есть тот погибший изобретатель? – глаза Ники переполнились ужасом.
С реки потянуло холодом, заморосил мелкий дождь.
– Ты ещё не замёрзла? – спросил он. – Давай лучше обратно пойдём.
– Нет, всё хорошо. Расскажите, Иван Митрофанович. Очень прошу.
– Только с одним условием: ты сейчас поверх своей ветровки одеваешь мой плащ.
– А как же вы?
– Выбирай – или ты одеваешься, тогда мы остаёмся здесь и я тебе рассказываю. Если ты отказываешься, мы садимся на транспорт и едем на твою остановку.
– Это такая проверка?
– Это забота о твоём здоровье, – он выразительно посмотрел на неё. – А вообще-то да, я хочу немного тебя подкорректировать. Эти твои «обнимашки» – не что иное, как жалость, а я не разрешаю испытывать жалость по отношению ко мне. И дело тут не в мужском достоинстве и прочих предрассудках. Человек принимает нерациональные решения, руководствуясь либо жалостью, либо гордостью. Если ты хочешь со мной общаться, у тебя не должно быть ни того, ни другого. Я признаю только здравый смысл и только логику… Чего так перепугано смотришь? Ты же хотела увидеть настоящего технократа – он перед тобой. Да, я тоже живой человек, и я не лишён эмоций. Но принимая решения, я всегда руководствуюсь логикой и здравым смыслом.
– Я надену, – согласилась она.
Чиновник снял свой плащ и надел его на журналистку.
– Ух, бодрит, – сказал Стешкин, потирая плечи. Он демонстративно изобразил дрожь и украдкой глянул на Калинкову.
– Рассказывайте, Иван Митрофанович, я жду. – Она спокойно смотрела на бывшего конструктора.
– Мне очень сложно об этом говорить, – начал Стешкин. – Это был мой друг. Самый близкий. Единственный, кто меня поддержал и был рядом со мной в самые тяжёлые минуты. Я познакомился с ним в 1986 году. Мы тогда приехали на конференцию в Югославию. Наш доклад по цвето-световому коду произвёл в союзной республике настоящий фурор, поскольку был новым словом в программировании. На конференции присутствовали студенты Белградского университета. После окончания доклада один из них подошёл к нашей группе и начал расспрашивать подробно. Его звали Милош Лучич. Он попросил дать какую-то методичку. Альберт как раз представил свою первую публикацию. Мы посовещались группой и дали её ему. На следующий день он пришёл с уже написанным кодом. Придумал программу управления светофорами на пересечениях транспортных магистралей с пешеходными переходами. Этого не было в публикации – он сам. Я проверил – там всё было правильно, от первой до последней строчки. На следующий день принёс такую же программу для маневровых светофоров на железнодорожном сообщении. Он этим шокировал всех нас. Мы тогда были две недели в Белграде и я взялся его научить. Он схватывал на лету и тут же искал практическое применение только что полученным знаниям. А когда мы уезжали, напросился с нами в Адмиральск.
Очередной порыв ветра теребил провода электроопор на мосту. Чиновник застегнул пуговицы плаща на Калинковой и продолжил.
– Ему было всего 16 лет. Мне тогда было 26. И в свои шестнадцать он превосходил меня. Возможно, он действительно был потомком сербского гения. Я просто восхищался им. Мы очень сильно подружились. У меня с Альбертом уже были напряжённые отношения, каким-то образом он настроил против меня остальных. Вначале они решили просто бойкотировать работы по созданию ДЭСГИ-О и у них бы это вышло, если бы не Милош. Он специально перевёлся на заочное, чтобы помочь мне с достройкой «Омеги». И так вышло, что перед сдачей установки над ней работали только мы вдвоём. Вот тогда я и понял, какое это счастье, что у меня есть такой друг, с которым можно горы свернуть. Лето 87-го, у него сессия в разгаре, а он все зачёты и экзамены за два дня экстерном сдал, чтобы приехать из Белграда на вручение мне премии. И вот представь себе: сессионный зал Адмиральского городского совета. Мне вручают «Конструктора года». Ни Агаты, ни Архиповых, ни Альберта нет. Зато стоит совсем старенький профессор Макаров, мой научный руководитель, и Милош. Я не знал о его приезде. И вот он с цветами поздравляет меня.
Взгляд конструктора был обращён к опоре, на которой располагался прибор.
– Его идеи опережали время: силовые поля, щиты обороны над городами, тахионный лазер, переменное излучение. А в 1998-м, чтобы облегчить мне работу и помочь Агате с диссертацией, он создал агрегат, позволяющий пережимать световую волну по спектру. Аналога этому изобретению нет до сих пор.
– Вы говорите про квантовую ловушку? – догадалась Ника. Стешкин кивнул.
– Этот прибор единственный в своём роде. Мы с Агатой до сих пор пытаемся понять принцип его работы… пытались, – после паузы поправился он. – К сожалению, ни чертежи, ни пояснительные записки он не успел передать. Как раз началась военная операция Альянса против Сербии, и Милош уехал, чтобы защитить свою страну.
И тут Ивана Митрофановича словно пронизало дрожью. Он схватился за перила моста и пытался унять внезапно возникший озноб. Это была самая тяжёлая для него часть рассказа.
– Когда началась атака на их центр в Нови-Сад, он позвонил мне «поболтать напоследок» — это его собственное выражение. Представляешь, Ника, он знал, что его минуты сочтены, и позвонил не проститься со мной, а именно поболтать напоследок. Говорил, что находится на боевом дежурстве. Мы с ним говорили восемнадцать минут. И в его голосе я не слышал ни страха, ни отчаяния. Он только переживал из-за того, что не успел объяснить мне принцип работы своего последнего изобретения, и очень жалел, что не удастся больше повидаться. Говорил, что начал делать для нас техдокументацию и пояснительные записки, но не успел. Тем не менее, он попросил упаковать то, что есть, в гермоконтейнеры, и чтобы потом выжившие передали в Адмиральск. И просил прощения за то, что не удастся передать лично… – на глаза Стешкина навернулись слёзы. – Но это я должен был прощения просить за то, что был здесь, а не рядом с ним. Вот тогда я и почувствовал собственное бессилие. Я был одним из первых лиц в этом городе, а по сути ничего не смог сделать, ни на что не смог повлиять. Милош погиб на боевом дежурстве 5 апреля 1999 года в своём родном городе Нови-Сад.
И тут Калинкова вспомнила, как её крёстный, военный корреспондент, рассказывал ей про страшные бомбардировки, обрушившиеся на сербские города и продолжавшиеся с марта по июнь 1999 года. Тогда весь мир молчал, словно ничего особенного не происходило…
– Тринадцать лет рядом со мной был настоящий и преданный друг. Знаешь, Ника, я бы всё отдал, даже остаток своей жизни, чтобы вернуть его, – закончил свой рассказ Стешкин. Дрожь в его теле не унималась.
На глаза Калинковой начали наворачиваться слёзы. Она сняла плащ и накинула его на плечи чиновнику.
– Иван Митрофанович, я буду рядом, что бы ни случилось. Я вас не брошу, как Агата и остальные. Я не смогу заменить Милоша, но если бы у меня была хоть какая-то возможность влиять на реальность, я бы не просила ничего для себя, а отдала бы все свои желания в обмен на то, чтобы вы встретили такого, как он. Это было бы самым заветным моим желанием. Я не понимаю Агату. Я хотела бы связать свою жизнь с таким человеком, как вы. Я поехала бы за ним в самые горячие точки, была бы рядом до самого конца и даже после.
Он смотрел на неё своими синими глазами, но он понимал, что надо это остановить, и постарался взять ситуацию под контроль.
– А ты знаешь, мне говорили, что это – мост исполнения желаний. Что если вот так стать посреди реки, взяться за перила и глядя на небо загадать то, чего ты искренне хочешь, то оно обязательно сбудется. Так что загадывай, дорогая, встретить такого, как я, примерно своего возраста и со свободным сердцем.
– Я другое желание загадаю, – улыбнулась девушка, – чтобы вы обрели такого друга, как Милош.
– Ну хорошо, тогда я загадаю, чтобы ты нашла такого же чокнутого изобретателя, как я. – Он взялся за перила и поднял голову вверх. Ника проделала то же самое.
И вдруг в небе над ними одна за другой сверкнули две молнии, и над рекой пронёсся раскатистый звук грома.
– Это знак, – проговорила Ника.
– Знак того, что скоро пойдёт дождь и пора в город, – добавил изобретатель.
Их дорогу освещали отблески молний. Порывы ветра срывали с деревьев первую листву, и чиновник снова надел на журналистку свой плащ.
В городе было теплее, чем у реки. Они прошли Потёмкинскую и вышли на Суворовский проспект. Стешкин поймал себя на мысли, что уже давно так просто не гулял. Он, конечно, ездил по городу каждый день, но видел его в основном из окна своего автомобиля. До этого дня чиновнику из мэрии казалось, что он знает Адмиральск от центра до окраин, однако, проходя с Калинковой по пешеходным улочкам, он обнаруживал новые для себя кварталы. В них кипела жизнь. И он начинал понимать, что всё время упускал что-то важное, человеческое. Он вглядывался в знакомый ему от брусчатки до шпилей зданий город – и словно видел его с новой стороны. Как будто какие-то новые знания начали открываться ему. И вот они подошли к её дому.
– Иван Митрофанович, вы мне сегодня столько всего поведали, я вас совсем другим представляла, – задумчиво проговорила Ника.
– Разочарована? – он посмотрел ей в глаза.
– Напротив. Очень хочу с вами и дальше общаться, но не знаю, как вы к этому отнесётесь.
– Хочешь – будем. Но только с двумя условиями. Во-первых, никаких проявлений эмоций по отношению ко мне – ни поглаживаний руки, ни обнимашек, ни прочих нежностей. И во-вторых, такое общение, как у нас было сегодня, возможно только в нерабочее время. С девяти утра и до шести вечера – исключительно по твоей работе, как журналиста. А так, в обед или вечером заходи. – Из кармана пиджака он достал визитку и протянул ей. – Здесь мой мобильный телефон и прочие контакты. Если проблемы какие, звони в любое время.
– Классный сегодня вечер, – подытожила журналистка. – Жаль, что завтра я этого помнить не буду. Но я надеюсь, что хоть немного вам помогла в плане выговориться.
– А чего это ты решила, что помнить ничего не будешь? – удивился Стешкин.
– Вы Артура вчера поили наливкой и вели с ним задушевные беседы. А он этого абсолютно не помнит. И я сегодня пила наливку.
Стешкин слегка остолбенел и выразительно глянул на Калинкову.
– Ты это сейчас серьёзно, что ли? Вот это ты сказанула. Это ж надо было такое выдумать и саму себя накрутить. Вот чудачка! – он рассмеялся и потрепал девушку по голове. – А сейчас иди ложись спать. Ну надо же такое нафантазировать: помнить она не будет…
Он усмехнулся и весело пошёл по улице, напевая песенку себе под нос. Калинкова проводила его взглядом и побежала к подъезду.
– Он что, тебя и домой уже провожает? – раздался рядом злой и рассерженный голос. На крыльце перед её подъездом угрюмо сидел Артур.
Возможным строительством в СССР машин для исследования земных недр я заинтересовался после того, как в записных книжках известного популяризатора науки Б. Ляпунова прочитал запись: «Мой интерес к подземоходам едва не доставил мне крупные неприятности. Едва я обратил внимание на имеющиеся патенты по данной тематике и разослал запросы в соответствующие ведомства, как ко мне на дачу пришли двое молодых и весьма приятных в общении мужчин. Предъявив документы, они поинтересовались причинами моей заинтересованности данной темой, а получив, исчерпывающие разъяснения с моей стороны, весьма вежливо объяснил, что указанной проблематикой мне интересоваться не стоит, в мире и без того достаточно животрепещущих загадок и тайн. Сомневаться в их компетенции и возможностях в пятидесятые годы не приходилось, и я с сожалением закрыл для себя данную тему до лучших времен».
Надо сказать, что в пятидесятые годы, особенно в начале десятилетия, можно было серьезно поплатиться и за куда более невинные интересы. Известный изобретатель-рационализатор Г.С. Альтшуллер (Альтов) однажды походил по хозяйственному магазину и с ужасом обнаружил, что на прилавках есть все, чтобы без труда изготовить весьма мощную взрывчатку. Движимый патриотическими чувствами, Альтшуллер сообщил о своем открытии компетентным органом, а именно Конторе Глубокого Бурения, не забыв присовокупить список магазинов с указанием продаваемых материалов и рецептом взрывчатки. И что же? Любопытство обошлось изобретателю дорого – в несколько лет тюрьмы. Как водится, судили его за подготовку террористического акта.
Б. Ляпунов прикоснулся к тайнам империи, что вызвало к нему интерес тех же самых компетентных органов, только в случае с ним тяжких последствий проявленного любопытства не наступило.
Еще одно досье, что обнаружено было в контейнере на бывшей даче Л. Берия, содержало сенсационные материалы касающиеся подземоходов. В 30-40 годах в СССР активно развивалась подземоходная техника. Более того, она играла активную роль в народном хозяйстве СССР. Правда, предполагая будущее военное значение подземоходов, их применение старались не афишировать. И все-таки эти машины были образцом инженерной мысли. Они много сделали для обороны и народного хозяйства СССР. Достаточно сказать, что первичные штольни гигантского грота для секретной базы на Дальнем Востоке были выполнены именно подземоходами.
Первую модель подземохода в 1931 году собравшимся ученым и просто любопытствующим гражданам продемонстрировал известный изобретатель А. И. Требелев. Небольшая машинка, внешне похожая на неуклюжего металлического крота, легко вгрызлась в зеленый травяной покров Поклон-горы и за три часа проделала под землей заранее запланированный маршрут протяженностью в сто пятьдесят метров. Среди зрителей оказался случайно проезжавший в компании военных М.В. Тухачевский, только что назначенный заместителем Председателя Реввоенсовета и начальником вооружений РККА. Тухачевский живо заинтересовался моделью, пригласил изобретателя к себе, и вся группа уехала на новеньких «паккардах», обдав присутствующих бензиновой гарью. Из кабинета М.В. Тухачевского А.И. Требелев вышел начальником спецлаборатории «Подземзащита». Надо сказать, что начальник вооружений РККА Тухачевский уделял значительное внимание разработкам новых видов оружия. Не все предложения Тухачевского были приняты руководством страны, но уже в мае 1932 года Сталин пишет ему письмо, в котором приносил извинения с резкость, с которой он отнесся к оценке предложений Тухачевского по реконструкции и перевооружению РККА и принес извинения за то, что с большим опозданием исправляет свою ошибку. Созданию подземоходов был дан таким образом зеленый свет. Руководить лабораторией стали А.И. Требелев и инженер Д. Шаморин, так как Требелев к тому времени не имел высшего образования.
Когда начались работы по конструированию подземохода, во всех проектах машина отбрасывала грунт назад в отличие от крота, оставляющего за собой туннель. Инженер Д. Шаморин в ящик с утрамбованной землей запустил крота и просвечивал ящик рентгеном. Оказалось, что крот все время вертит головой, вдавливая грунт в стенки туннеля. «Искусственный крот» точно повторил движения живого и оказался весьма удачным созданием. Нельзя сказать, что решение пришло сразу. Из донесения от 17 ноября 1931 года агента «Семен», освещавшего работу спецлаборатории по линии ОГПУ и сообщавшего о возможной вредительской деятельности электротехника В. Семенова можно увидеть, как первично виделось конструкторам решение задачи: «Наша машина ходит на гусеницах, — рассуждал А.И. Требелев. – А если заменить ее на стальные ноги? Впереди такой щит… На нем, как зубья укреплены стальные клинья вибраторов. Заводим мотор, нажимаем рычаг – щит с вибраторами наклоняется вниз, упирается в землю. Вибраторы дрожат и превращают твердую землю. В мельчайшую пыль. А здесь цепь ковшей, которые отбрасывают размельченную породу в сторону. А позади остается готовый подземный канал. Камни? Их трудно выковыривать только из твердой земли.
Д.Шаморин прикинул и сказал, что этот аппарат не годится для скальных пород.
— Филькина грамота, — насмешливо сказал электротехник Семенов. – И вся ваша работа сплошная филькина грамота. Только народные деньги зря потратите».
Финансирование разработок осуществлялось по линии вооружений РККА и одновременно Главнаукой СССР. Пока все находилось в стадии экспериментальных работ, все шло нормально с разрешением определенных технических трудностей, которые вставали перед изобретателями. Однако будем откровенны: изобретения, сделанные спецлабораторией «Подземзащита» использовались и в иных сферах науки и техники. Так, изобретенное ими тугоплавкое и пуленепробиваемое стекло было использовано для остекления правительственных машин и оснащения танковых триплексов. Сплав «Победит-8100», предназначенный для вращающейся части корпуса подземохода, лег в основу брони для танков «КВ» и «ИС». Маячковая подземосвязь, разработанная по заказу В. Охотникова НИИ Связи СССР, легла в основу разработки радиоуправляемых зарядов, с успехом опробованных на полях сражений Великой Отечественной войны.
К 1937 году пробная модель подземохода прошла стендовые испытания и была готова к проверке в полевых условиях. Испытания планировалось провести на Истринском песчаном карьере в облегченных условиях: двигаться в песке легче, чем в плотном грунте. В мае 1937 года был арестован по ст-58-10 УК РФ электротехник Семенов, который на допросах показал, что вел продолжительные антисоветские беседы с инженером Д. Шамориным. Показания Семенова послужили основанием к аресту инженера. После непродолжительного следствия – менее трех месяцев! – Семенов был осужден на десять лет без права переписки, а инженер Шаморин, которого Семенов оклеветал, — к высшей мере социальной защиты. А. Требелева спасли успешные испытания подземохода «Великая коммуна», который в песчаном карьере на глубине десяти метров прошел восемь километров. На следующее испытание пригласили Л. Кагановича. «Неплохо, — усмехнулся Каганович. – И сколько это будет в твердом грунте?» Для строительства метрополитена мощности оказались недостаточными. «Лопатами и кирками будет быстрее», — грустно улыбаясь, пошутил нарком. (Скорость подземохода в дальнейшем возросла и составила 12 метров в час).
Последующие испытания первых управляемых человеком подземоходов развернулись на Урале на Горноблагодатском руднике, где при первом же погружении подземоход прошел более сорока метров в скальном грунте горы Благодать. Экипаж подземной лодки, которую сами изобретатели назвали «Субтерриной», составили три человека. Командиром подземохода по иронии судьбы стал военный летчик Николай Иванович Власов. Человек, всю жизнь рвавшийся в небеса, спустился под землю. Награжденный к тому времени орденом Красного Знамени за испытания новых типов самолетов, он и здесь проявил себя с наилучшей стороны. Более того, в течение короткого времени он воспитал замечательную плеяду подземоходчиков – Н.И. Шапорин, В.И. Гусев, Н. А. Николайшвили, А. И. Вараздатов. Эти имена в дальнейшем постоянно встречались в досье. И не в копиях сообщений агентов, хотя и те, как водится, не дремали и писали много и усердно – в секретных Указах Президиума Верховного Совета СССР о награждении их трудовыми и боевыми орденами и медалями.
На испытаниях «ВК-2» и «ВК-3» М. Тухачевский уже не присутствовал. К тому времени он был снят с постов и направлен на недолгое время – до ареста! – командовать Приволжским военным округом. Но за работой подземоходов в районе горы Медвежья наблюдал нарком С. Орджоникидзе.
В тот раз подземоход «ВК-3», ведомый Власовым, успешно достиг глубины в восемьсот метров и прошел намеченную трассу в семь с половиной километров в течение двадцати восьми часов. В досье имеется докладная С. Орджоникидзе на имя Сталина, где нарком дает высокую оценку новой техники и предлагает начать ее серийное производство. Но до серийного производства дело так и не дошло, хотя постановлением ВСНХ главный конструктор был награжден деньгами в сумме пятьдесят тысяч рублей и легковой машиной, работники конструкторского бюро, инженеры-производственники Тагильского МРЗ, испытатели получили путевки в самые престижные дома отдыха и значительные денежные премии, позволившие с толком провести отпуск у моря. И вовремя они это сделали – осенью 1937 года их конструкторско-производственный комплекс «Подземзащита» был передан в ведение НКВД, а курировать проект стал новый нарком, возглавивший органы безопасности, — Л. Берия.
Досье этого периода читается как авантюрный роман.
Строительство туннеля под Беринговым проливом, закладка командного пункта РККА в горном массиве Жигули, хищение золота с американских приисков на Аляске, закладка подземного города «Москва-2» под столицей – даже не верится, что вся эта работа выполнена четырьмя подземоходами. Общее руководство работами осуществляли главный конструктор В. Охотников и Н. Зельдич, курировавший эти работы по линии НКВД.
В 1939 году при испытании подземохода нового типа «ВК-5с», предназначенного для боевых операций и способного доставлять к месту назначения диверсионную группу до пятнадцати человек в полной выкладке, Охотников трагически погиб. После этого темп работ по созданию новых образцов подземоходной техники резко снизился, а с началом Великой Отечественной войны спецлаборатория «Подземзащита» была расформирована. Не хватало денег на изготовление обычного вооружения, а фронт требовал пушек, танков, самолетов, а в подземоходах не слишком нуждался. После войны работы возобновились. Увы! Светлые умы, обеспечившие прорыв в тридцатые годы, были репрессированы, либо погибли на фронте. Л. Берия не мог уделять проекту достаточного внимания, так как был занят организацией работ по созданию ядерного оружия. Это видно по досье: подробная информация сменяется жиденькими ручейками, а в конце 1953 года прекращается вовсе. Вполне возможно, что неудачи конструкторов породили разочарованное отношение к подземной технике у руководства коммунистической партии и советского правительства. И тут уж не могли помочь даже бодрые фантастические романы типа «Пленники пылающей бездны» Б. Фрадкина или «Победители недр» Г. Адамова, в которых подземопроходчики проходили земной шар насквозь. Новое время принесло новые заботы и новые устремления. Время застоя не способствовало таким смелым проектам.
После распада СССР России по наследству досталось огромное подземное царство. При СССР спецобъекты – бункеры, тоннели и «Метро-2» – возводились не только для руководства страны, но и для стратегических ведомств: Строили эти объекты многочисленные тресты Главспецстроя Минмонтажспецстроя СССР, за неудобоваримыми названиями которых стояли обычные метростроевцы, привыкшие работать под охраной людей с голубыми петлицами. Особо важные оборонные объекты строились с применением подземоходов. В целях обеспечения секретности их работы вначале подземоходы выполняли черновую работу, оставляя за собой извилистую и сложную цепь каналов, напоминающих ходы червя, а затем приходили метростроевцы. Охрану работающих подземоходов осуществляли люди из особой структуры, которая в разное время называлась по-разному – 1-й отдел НКВД, 6-е управление НКГБ, Главное управление охраны МГБ СССР. После его смерти Берия реорганизовал охрану, переименовав ее в 9-е управление МГБ, а заодно жестко подчинил руководству контрразведки страны. Особое ведомство по строительству спецобъектов появилось в марте 1951 года, когда в составе МВД СССР было создано Управление подземного строительства и добычи полезных ископаемых № 1СУ. После ареста Л. Берия это управление было расформировано.
Трудно сказать, что происходит сейчас. Возможно, подземоходы используются на строительстве шахт для баллистических ракет, а возможно, что они выделились в самостоятельный род войск и являются сверхсекретными подразделениями типа «Альфы» или Военно-Космических сил, о существовании которых мы узнали лишь недавно. Ясно одно, российское руководство не откажется от применения этих эффективных боевых машин и не собирается их рассекречивать. А жаль. В наши трудные времена они бы могли оказать большую пользу в превращении России в действительно могучее и самостоятельное государство. Для этого не пришлось бы даже идти на авантюрные ходы и воровать золото с чужих территорий. Но возможно, что российские власти не хотят рассекречивать грозную технику, потому что боятся от соседей именно подобных шагов. Уж слишком богата российская земля полезными ископаемыми, слишком слабо эти богатство охраняются, а потому возникает соблазн взять их без спроса. А для этого надо всего лишь поступиться совестью, как мы уже знаем, сесть за пульт управления подземной машиной и нажать на рычаги.
— Ты хочешь сказать, что все это было твоих рук дело? — спросил Кроули Азирафаэля, когда они вдвоем прогуливались с мороженым по Беркли-сквер.
— Сабраэль, кажется, тоже так думает.
— Ух ты… — Кроули облизнул кончик шоколадного рожка. — Я знаю парня, который готовил референдум. Он будет в ярости.
Азирафаэль открыл стаканчик с ванильным мороженым.
— Один из ваших, я полагаю?
— Ну конечно. Просто хотел посмотреть, что будет. Это ну как, например, смешать аммиак и отбеливатель.
В конце концов они добрались до своей обычной скамейки, пустой — как всегда — словно город специально приберегал ее для них.
— Послушай, я как раз собирался тебя спросить…
Азирафаэль сел.
— Так спрашивай.
— Ты думал о том, что будешь делать теперь, когда мир спасен и все такое?
— А ты?
— Не совсем. — Кроули опустился на скамью. — Просто интересно, где ты будешь болтаться в течение следующего столетия или около того.
— Я так полюбил этот маленький магазинчик, что не хотел бы его бросать. Особенно теперь, когда у него есть преимущество несгораемости. — Азирафаэль расковырял ложкой корочку из белого шоколада. — Сегодня утром я заметил, что в одной из моих Библий бытие 4 и 8 перепутаны местами. Сначала я волновался, но, думаю, что это может сделать книгу еще более ценной.
— А почему тебя это волнует? Конечно, я могу и ошибаться, но мне кажется, что ты вряд ли когда-нибудь кому-нибудь ее продашь.
— Да, но я счастлив, и это единственное, что имеет значение. — Азирафаэль слегка насупился, но быстро вернулся к своему обычному настроению и сияющей улыбке. — Полагаю, ты останешься в Мейфэре?
— Ага. Как ни крути, но это мой дом. — Кроули пожал плечами. — Просторно. Хороший свет для растений. В нескольких минутах ходьбы от тебя.
— Если бы я не знал тебя лучше, то подумал бы, что ты хочешь продолжать встречаться со мной.
— Ну, мне кажется, что ты не из тех, кто любит секс по телефону.
— Боже мой. — Азирафаэль с дерзкой улыбкой выудил из мороженого малину. — А. З. Фелл и его джентльмен-посетитель. Что подумают соседи?
— Соседи видят мой «Бентли» перед твоим домом уже девяносто лет.
— Да, но раньше ты никогда не… хм… <i>звонил</i>.
Кроули напрягся.
— Это опять один из твоих намеков?
— Кроули, если бы ты хоть немного разбирался в языке, то знал бы, что иногда словесная эквилибристика имеет свои достоинства. — Азирафаэль размешал кусочки шоколада в мороженом. — Это как стриптиз. Скрытый подтекст за еще не снятой перчаткой. Если выложить все сразу, не останется ничего дразнящего.
— Когда о таких вещах говоришь ты, это… тревожит.
— Я жил здесь в шестидесятых. Я был девственником, а не слепым.
— Наблюдая за непристойными удовольствиями мира и ничего не предпринимая для их прекращения? Может быть, потакая? Похоже, кто-то был плохим ангелом. — Кроули впился зубами в мороженое. — Если бы мы не были на людях, я бы тебя отшлепал.
— <i>Кроули.</i>
Кроули куснул еще раз, уже куда более сердито.
— Если бы мы не были на людях, — пробормотал Азирафаэль с милой улыбкой, — я бы за это поставил тебя на колени и как следует трахнул.
Азирафаэль выкопал еще одну малину и вдруг заметил слишком яркую белую вспышку на соседнем тротуаре. И опустил ложку.
— Кроули? Не реагируй так остро.
Кроули вздернул подбородок и поднял бровь.
— А почему бы и нет?
— За нами следят.
Глаза Кроули метнулись за стеклами очков.
— Ты серьезно? Кто?
— А ты как думаешь?
Голос Азирафаэля был напряжен и отрывист.
За железными перилами на другой стороне парка стояли три ангела. Они торчали в находящейся в перманентном движении толпе, как игрушечные солдатики в море костюмов и рюкзаков, сверкая белыми шлемами, бриджами, гетрами и сапогами.
Кроули хмыкнул.
— Да, вижу, это даже… забавно. Но зачем им это?
— Не знаю. — Азирафаэль встал. — И не собираюсь выяснять.
Азирафаэль сделал знак Кроули, чтобы тот поднялся вслед за ним со скамейки, и они вышли из парка медленным, неторопливым шагом. Они расправились с мороженым, когда дошли до угла улицы, и Азирафаэль проверил ангелов, когда выбрасывал свою коробку. И действительно, все трое двинулись вслед за ними по тротуару — соблюдая осторожную дистанцию, но тем не менее продвигаясь вперед.
— Они все еще следят за нами? — пробормотал Кроули.
— Да. Продолжаем идти.
Тут светофор загорелся зеленым, и они неторопливо перешли улицу.
В конце следующего квартала народу было уже достаточно много, чтобы попытаться слиться с толпой. Азирафаэль вытащил газету из ближайшего почтового ящика, пролистал несколько страниц и развернул ее перед лицом, словно зачитавшись, но Кроули ее отобрал, свернул и положил обратно.
Азирафаэль выглядел потрясенным.
— Зачем ты это сделал?
— Ты себя выдашь.
— Я пытаюсь слиться с толпой.
— Их больше никто не читает! Только шпионы и те, кто пытается спрятаться.
Кроули быстро пошел вперед. Азирафаэль рванул за ним как обезумевший голубь и догнал, но тут Кроули внезапно свернул направо мимо Гросвенор-сквер. Он вел Азирафаэля вперед, положив руку ему на поясницу, сквозь толпы измученных пешеходов, шагавших квартал за кварталом. Они миновали рестораны, собор, но куда бы они ни шли, Ангелы следовали за ними с непреклонностью роботов странными шагами, размеренными и одинаковыми.
Кроули скривил губы.
— Им не хватает инициативности, не так ли?
Азирафаэль потянул его за воротник.
— Надо придумать что-нибудь другое.
— Что, например?
— Я не знаю.
— Ну так придумай! Ты же здесь самый умный.
Азирафаэль поколебался, потом взял Кроули за руку:
— Сюда!
С этими словами они перешли вброд шумное движение на Оксфорд-стрит, поспешили к Селфриджу и проскользнули через вращающиеся двери.
Они срезали извилистый путь через яркие, стерильно белые холлы, мимо стеллажей с солнцезащитными очками, шляпами, косметикой и дизайнерскими сумками, потом обогнули колонну и миновали коктейль-бар, за которым их ждал высокий перекрестный эскалатор. Кроули вскочил на него и потянул Азирафаэля за рукав, и они шаг за шагом взобрались на него, расталкивая других покупателей.
Продавец поднял бутылку.
— Образец лосьона после бритья для вас, господа?
— Нет, спасибо, — отозвался Кроули и потащил Азирафаэля за собой.
Когда ангелы сели на эскалатор и медленно поднялись наверх, Кроули затащил Азирафаэля в мужскую одежду. Их ботинки скрипели по шевронному полу, когда они пробирались через стеллажи с рубашками, и их отражения бежали за ними по зеркальной стене. И как только глаза ангелов появились на вершине склона, Кроули втащил Азирафаэля в примерочную и закрыл дверь.
— Есть еще идеи?
Азирафаэль взглянул на груду запасных вешалок.
— Одна.
— Разве они не чувствуют нашу энергию или что-то в этом роде?
— Может быть. Но попробовать стоит.
Кроули влез в слишком тесный черный кожаный пиджак, без рубашки, с мазками подводки для глаз и перетянутый кучей ремней с позвякивающими подвесками и украшениями. Азирафаэль облачился в серый костюм с тремя пуговицами, узкий галстук-бабочку и каштановый парик, уложенный по моде середины прошлого века. Они осваивались в новых рукавах, шевелили ногами в новых туфлях, наклонялись и разглядывали себя в зеркале во весь рост.
— Ох, — Кроули поморщился, увидев волосы Азирафаэля. — На тебе не очень хорошо смотрится.
Азирафаэль погладил себя по голове.
— А что с ними не так?
— Я бы никогда к таким не привык.
Азирафаэль тяжело вздохнул и вернул назад свои светлые волосы и сюртук.
— О, прекрасно.
Кроули тоже чудом вернулся в нормальное состояние.
— Давай просто уйдем!
Они выскользнули из раздевалки, быстро прошли по проходам, спустились по тому же эскалатору и вышли через боковую дверь. Кроули потянул Азирафаэля влево под навес ресторана, но ангелы все еще преследовали их, прижимая к бокам кулаки в белых перчатках.
— Это смешно, — выплюнул Кроули. — Мы так никогда от них не уйдем!
Азирафаэль вытер лоб тыльной стороной ладони.
— Это их работа!
Кроули зарычал и помчался вниз по узкой боковой улочке, а Азирафаэль в панике пустился рысью, чтобы не отстать от него. Ангелы слегка приотстали, а после еще одного резкого поворота и вообще исчезли из поля зрения Кроули и Азирафаэля.
— Ладно, — прошипел Кроули, — Они нас не видят! Прячься!
— Куда?!
Кроули метнулся направо. Азирафаэль налево… и они тут же врезались друг в друга. Азирафаэль заметил поблизости красное пятно и воспользовался своим шансом. Он открыл дверь телефонной будки на углу, втолкнул Кроули внутрь, нырнул сам и захлопнул ее.
Приглушенный шум потока машин и автобусов остался снаружи, и Кроули с Азирафаэлем пытались с относительным комфортом вписаться в узкое пространство. Они старались не наступать друг другу на ноги, но живот Кроули прижался к пуговицам на жилете Азирафаэля.
— Кроули?
— Что?
— Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя неловко, но…— Азирафаэль еще раз понюхал лацкан его пиджака. — У тебя новый одеколон?
— Что? Нет. Это “Фаренгейт”.
— Ох.
— Предпочитаю его с 89-го.
— Неужели? Я не улавливал раньше этой ужасной бензиновой верхней ноты.
Кроули почти вжался в стену, стремясь по максимуму отстраниться.
— Слушай, а сейчас действительно самое время?
И как раз в этот момент на улице снова появились ангелы.
Кроули схватился за телефонный шнур, словно утопающий за соломинку:
— Хочешь?..
— Кроули…
— Они прямо у тебя за спиной.
Азирафаэль загородил дверь, еще сильнее прижавшись к Кроули.
— Если ты будешь сидеть тихо, они нас не заметят.
Кроули, которого уже потряхивало, попытался вырваться, но прежде чем он смог выдавить из себя хоть что-то, Азирафаэль схватил его за щеки и поцеловал.
Глаза Кроули распахнулись, очки соскользнули с носа, а лица теперь были близко-близко, прячась друг в друге от внешнего мира. Там, снаружи, мимо шли пешеходы, ехали велосипедисты и двухэтажный автобус, другие машины и люди, и ангелы… тоже мимо. Словно по волшебству, ангелы проигнорировали телефонную будку и разделились, продолжая тщетные поиски на соседних улицах. Азирафаэль краем глаза косился в окно и отпустил Кроули только тогда, когда окончательно убедился в их уходе. После чего пошевелил плечами и удовлетворенно вздохнул.
Кроули сердито смотрел на него, тяжело дыша.
— Ну и зачем это было, ангел?
— Они могли нас увидеть. И это первое, что пришло мне в голову.
— Что?
— Маленькое непроизвольное ангельское чудо. — Азирафаэль выглядел олицетворением невинности. — Я ведь существо любви. Ничего не мог с собой поделать.
— С меня хватит! — Кроули выскочил из будки, словно ошпаренный. — Где ближайшая станция метро?
— Бонд-стрит.
— Мы должны выбраться отсюда. — Кроули рванулся к углу. — Быстро!
Азирафаэль вылез следом за ним, и они вдвоем помчались прочь так быстро, как только могли унести их ноги.
Ночь опустилась – душная, безлунная, с одинокими проблесками звезд на непроницаемом черном покрывале небес. Ни звука. Лишь шелестящий плеск весел и размытое дрожание бортовых огней «Черной Жемчужины», бликами падающее на неподвижное водяное зеркало.
Норрингтон, сидевший на носу шлюпки, втянул ноздрями неподвижный воздух и, уже в который раз, внимательно прислушался к своим внутренним ощущениям. Как человек с богатым военным опытом, он привык слушаться интуиции, и эта привычка не раз помогала ему принять правильное решение и даже спасала жизнь. На этот раз интуиция молчала, и, помимо неизбежного в преддверии ответственной и опасной операции волнения, он ничего особенного не ощущал. «Жемчужина», словно призрак из тьмы, вдруг придвинулась вплотную левым бортом, дыша тишиной и загадкой, подобно мифическому Левиафану; ее округлые борта казались маслянисто – черными и гладкими как стекло. Поднимаясь на борт, командор не мог избавиться от ощущения, что он вот – вот окажется в царстве мертвых. Однако люди, встретившие его на палубе, отнюдь не были похожи на покойников.
— Командор?! – Джек удивленно уставился на Норрингтона. – Признаться, я не ожидал… Нет, конечно же я рад видеть вас на борту своего корабля, но я ждал ваших людей и не надеялся, что вы посетите нас лично.
Разглядев при тусклом свете фонаря, что Норригтон избавился от своего мундира и одет как простой матрос, или даже пират, Джек изумился еще больше.
— Что тут непонятного? – отвечал Норрингтон, — по нашей взаимной договоренности, в операции должны были принять участие четверо моих матросов под командованием одного офицера и четверо ваших людей.
— Уж не хотите ли вы сказать, что этим офицером будете вы сами?
— Вы очень догадливы, — отвечал командор со своим неизменным сарказмом.
Джек неодобрительно поморщился.
— Какого дьявола вам это понадобилось?! Я, как никто, знаю остров, поэтому и веду своих людей сам. Но вы… Случись что с вами, и мы останемся без командующего.
— Я не обязан давать вам отчет в своих действиях, капитан Воробей, — тон командора был холоден и надменен, — Но я поясню вам свою точку зрения. От нашей вылазки слишком многое зависит, и я руководствуюсь мудрым правилом: «если хочешь, чтобы дело было сделано хорошо, сделай его сам».
Джек лишь пожал плечами. Несмотря на его всегдашнюю самоуверенность, вид у него был слегка растерянный.
— Что ж, как знаете. Но имейте в виду – сейчас вам придется выполнять мои приказы.
— Тогда я жду команду к выступлению… Мой командир!
И снова темнота, тишина и легкий плеск весел. И теплый шепоток Джека над ухом.
— Все-таки зря вы в это ввязались. Это не ваше дело, командор.
— Если вы беспокоитесь, что после моей гибели некому будет действовать на нервы, то зря. Меня заменит Джилетт.
Тихий смешок в ответ.
— На вашем месте я бы оставил командовать мистера Тернера. Юноша неопытен, но безумно талантлив.
— Вот как? Тогда всем нам очень повезло, что вы не на моем месте.
Молчание, впрочем недолгое.
— А знаете, командор, без мундира вы смотритесь гораздо лучше!
Норрингтону почему-то стало ужасно смешно.
— Капитан Воробей, заявляю вам со всей ответственностью, что у вас есть все шансы стать великим человеком. Только для этого вам необходимо сперва отрезать себе язык.
Снова молчание, потом едва слышный вздох.
— Буду иметь в виду.
Остров все ближе. Кажется, их не заметили.
Едва заметная тропинка открылась в монолитной на вид скале; ноги скользили на влажных камнях, а темнота еще больше затрудняла путь. Джек шагал впереди. Каким образом он умудрялся ориентироваться в почти полной темноте оставалось загадкой. Следом цепочкой двигались остальные, неся на спинах по увесистому бочонку пороха, а командор замыкал шествие, вглядываясь во мрак до боли в глазах. Подъем оказался труден, и последние метров тридцать пришлось практически карабкаться по скалам, но затем тропинка круто пошла вниз, и некоторое время они шли по высохшему руслу узкого горного потока. Наконец, идущий впереди Норрингтона матрос остановился; командор практически наощупь пробрался вперед и увидал Джека, что стоял у входа в какой-то темный тоннель и зажигал факел.
— Нам сюда! – Джек весело подмигнул ему, сверкнув в неярком свете золотыми фиксами. – Именно этим путем я в свое время выбрался с острова. Тоннель проходит прямехонько под фортом, который из-за особого расположения скал невидим со стороны моря, и в некоторых местах толщина каменной перемычки чуть больше локтя. Стоит нам только разрушить перемычку, как добрая половина укреплений обвалится вниз. За дело, джентльмены!
Углубившись в тоннель примерно на сотню метров, лазутчики принялись за работу, которая оказалась весьма нелегкой. Необходимо было выдолбить в скале неглубокие выемки и заложить туда взрывчатку. Двое пиратов стояли на стреме, остальные трудились в поте лица, сменяя друг друга. Не миновала сия доля и Джека с командором, который и не подумал отлынивать, а обдирал свои холеные пальцы, яростно взгрызаясь в неподатливый камень. Время летело незаметно, и ближе к концу их бурной деятельности в манерах Джека начала явственно проскальзывать некоторая нервозность.
— Нас наверняка услышали, — пробормотал он так тихо, что слышать его мог лишь Норрингтон, — Но пока еще не поняли, что к чему. Однако, они могут вскоре догадаться.
— В таком случае надо торопиться, — отвечал тот, вытирая пот со лба.
Они удвоили усилия, и спустя еще час, Джек, осмотрев результаты их трудов, остался доволен. Подозвав одного из пиратов, он произнес:
— Ждите меня в лодке. Я подожгу фитиль и буду на месте минут через десять. Это касается и всех остальных, — он обвел глазами свою команду.
Пираты подчинились без лишних слов, однако матросы остались на месте, вопросительно глядя на командора.
— Сэр, а нам что делать?
— Выполняйте приказ капитана Воробья, он здесь главный.
— А вы, сэр?
— Я присоединюсь к вам позже.
Наконец, Норрингтон и Джек остались вдвоем. Джек суетливо копошился возле бочек с порохом, прикручивая фитиль и не замечая присутствия командора. Когда он, наконец, обернулся, то лицо его приобрело недоуменно – раздраженное выражение.
— Вы еще здесь?! Какого Дьявола?!
— Уж не считаете ли вы, что я оставлю вас здесь одного?!
Джек возвел очи к небу, всем своим видом говоря: «Боже, дай мне терпения».
— Милейший командор, ведь вы же не думаете, что я делаю это исключительно в силу присущего мне героизма?! Я пират. Ах, простите, бывший пират. Я руководствуюсь вашим же принципом, предпочитая делать дело самому, а не поручать его другим. Я знаю наощупь каждый камень, каждый выступ той тропинки, что ведет к морю. И не особо беспокоюсь об обратном пути.
— И, тем не менее, — Норрингтон упрямо наклонил голову, — обратно мы будем возвращаться вместе.
Джек покорно вздохнул.
— Черт бы подрал ваши дурацкие представления о чести! Тогда помогите мне, что ли!
— Готовы? – вопросил Джек спустя некоторое время.
Дождавшись утвердительного кивка Норрингтона, он высек огонь и, понаблюдав секунду, как язычок пламени весело бежит по фитилю, скомандовал:
— Уносим ноги!
Выскочив из тоннеля, они укрылись за выступом скалы, надежно защищавшем их от взрыва и каменных осколков. Прошла минута. Затем еще одна. Норрингтон обернулся к Джеку.
— Ну?
— Что-то не сработало, — обеспокоено произнес тот. – Необходимо вернуться.
Оказавшись внутри тоннеля и увидев сгоревший до половины и погасший фитиль, командор устремил на Джека взгляд более чем красноречивый.
— Не надо на меня так смотреть! – произнес тот склочным тоном, — Я не виноват, что этот чертов фитиль погас!
— А кто виноват?! – взорвался Норрингтон, — его святейшество Папа Римский?!
— Эй, не горячитесь! Возвращайтесь в укрытие, а я снова подожгу фитиль.
— Нет уж! – решительно заявил командор, — Теперь я сам возьмусь за дело!
— Бросим жребий, — Джек вынул из кармана монетку и легко подбросил ее на ладони. – Орел, или решка?
— Я не стану играть в ваши игры…
— Времени мало, командор. Орел, или решка?
— Хорошо. Орел.
— А вот и нет! – Джек разжал пальцы. – Вы проиграли и отправитесь в укрытие.
— Мошенник!
— Все! – Джек повысил голос, — Не забывайте, я здесь командую!
— Вы не успеете выбраться наружу, ведь фитиль теперь сгорит в два раза быстрее!
— Не беспокойтесь, — Джек одарил командора ослепительной улыбкой, — Я быстро бегаю!
Ho! Hey – ho!
Ho! Hey – ho!
В полумраке комнаты ритмично топали ноги. Альбина с Иркой хлопали ладошами то справа от лица, то слева. Двигались они синхронно, как будто отражались в зеркале. Это они придумали уже давно. Вот только Ирка Губко была пониже, и клеши ей шли не так, как спортивной Альбине. Альбина танцевала красиво, гибко и очень любила танцевать в компании. Знала, что притягивает взгляды.
Девчонки смотрят и завидуют, потому что мальчишкам она нравится. Вот только Акентьев, сволочь, делает вид, что на нее не смотрит. Притворяется, гад. А вот она не могла удержаться и не посмотреть, как он выплясывает рядом с Пахомовой. Они были рядом, но не вместе. Как бы Пахомовой ни хотелось, а это было видно сразу.
Мальчишки вообще не умеют танцевать. Или стоят, переминаясь с ноги на ногу, как медведи-шатуны, или кривляются от отчаяния. А этот умеет… Но Альбина если и смотрела, то только тогда, когда он не видел. Слишком много чести.
Альбина, все еще двигаясь под музыку, незаметно стала перемещаться к выходу в коридор и, нащупав в темноте сразу три выключателя, попыталась опытным путем определить, который из них зажигает свет в ванной.
Квартирка у Маркова была что надо. Жаль только, далеко от центра. Сюда они приезжали уже несколько раз в выходные, когда родители Кирилла уходили на весь вечер в гости. Альбина их так ни разу и не видела.
Она забралась в ванну, чтобы посмотреть на себя в зеркале, расчесать распущенные волосы и напудрить нос. Пудру ей на шестнадцатилетие подарила бабушка. Мама была недовольна. Но ничего не сказала. А Альбина хоть и пудрилась чисто символически, делала это с удовольствием. Во-первых, назло маме. А во-вторых, у нее была пудреница, а у других не было. Значит, можно сказать, что назло всем.
Красоту она наводила, в общем-то, только для того, чтобы самой себе нравится. Ведь в комнате свет был давно выключен. Только горел сумасшедшей красоты светильник, весь из тончайших светящихся трубочек. Альбине казалось, что если бы у нее был такой, то она бы всю ночь на него смотрела вместо того, чтобы спать. Ей нравились особенные вещи.
Сегодня была суббота. В пять они с ребятами приехали к Кириллу. В школе весь день ходили таинственные и недоступные.
Первым делом Марков стал хвастаться новой, нераспечатанной еще, пластинкой:
– «Кинг Кримзон», «Ред». Новьё!
Девчонки посмотрели, привстав на цыпочки из-за склонившихся над ней ребят, и пожали плечами.
– Кирюха, ты странный какой-то, честное слово. Дал бы послушать, что ли… А то, как конфета в обертке. Угощайтесь, только не разворачивайте! – сказала Губко возмущенно.
– Да ты ничего не понимаешь, Ириша. Это же на-сто-я-щ-ая! Я ее на Краснопутиловской полгода выхаживал. Она ж полтинник стоит. Знаешь, как я его аккумулировал, этот полтинник?! Мне теперь ее еще окупить нужно. Поэтому и вскрывать нельзя. Можно только на глазах у того, кому я первому переписывать буду. Первая копия за чирик. А остальные – за два рубля.
– Ты хоть знаешь, что это за музыка, Кирюха? – спросил Акентьев, иронично глядя на Маркова. – Ты ее три раза перепишешь кому-нибудь и с балкона кинешься.
– Это почему? Я «Кримзона» люблю.
– Знаешь, что о ней в «Тайм Ауте» написали? А мне показывали перепечатку. Цитирую близко к тексту – чрезвычайно некрасивая музыка, с признаками ночных кошмаров. Прекрасный альбом для тех, кто хочет нарушить душевное равновесие и нанести себе необратимое нервное потрясение.
– Давай тогда откроем! – вставила Губко. – И узнаем, что там.
– Не, ребята… Через неделю соберемся и узнаете.
– Ты ее лучше мне отдай. У меня балкона нет.
– Нет, Саш. Извини. Не тот случай.
– Дурацкая пластинка. Поверь, старик. Картинка только красивая.
– А тебе-то зачем? Ты меня так уговариваешь. А самому-то зачем, если говоришь, что ничего хорошего?
– А это тебя не касается, Кирюха. Мне надо. Ну, хочешь на «Блэк Саббат» махнемся?
В дверь позвонили.
В прошлый раз, когда они собирались у Маркова, к ним зашел сосед по имени Миша, в нейлоновой оранжевой рубашке. Был он уже студентом, а потому казался всем девчонкам взрослым и интересным. И даже неромантический свой институт железнодорожного транспорта сумел подать в выгодном свете.
– Все нормальные люди, ребята, идут теперь в наш институт. У нас летом практика знаете где? На БАМе! Вот где настоящая житуха!
Девчонки смотрели ему в рот. Пока Акентьев подчеркнуто вежливо не спросил с любезной улыбкой:
– Михаил, позвольте узнать, а оранжевую рубашку вам в институте выдали?
– Почему в институте? – с удивлением отозвался добродушный Миша.
– Как предвестник оранжевого жилета, – уже без всякой улыбки, холодно процедил Акентьев. – У железнодорожников, если не ошибаюсь, такая униформа?
Все почувствовали, что у них компания, а Миша в ней чужой. И кто главный, тоже почувствовали. Только Миша ничего подобного не ощутил. Правда, задержался не надолго. Куда-то, вроде, спешил.
На этот раз не прошло и десяти минут после их прихода, как в дверь Марковской квартиры позвонили. И опять пришел настырный сосед Миша, с гитарой, только рубашка на нем была самая обычная, клетчатая.
А потом они пили какое-то сладкое и крепенькое вино. И он оказался рядом с Альбиной. Все галдели, а он говорил только с ней. Она была холодна и называла его на вы. И он вдруг сказал:
– Альбина, давайте на брудершафт. – И подлил ей в бокал еще вина.
– Давайте, – как можно равнодушнее ответила Альбина и на мгновение посмотрела ему в глаза глубоким взглядом.
Он тоже на секунду замер и, не сводя с нее глаз и улыбаясь в гусарские усы, переплелся с ней руками. Брудершафт был выпит. Но только ритуал Альбина, оказывается, знала не в точности.
– А теперь надо поцеловаться, – сказал Миша и, схватив ее лицо ладонями, поцеловал ее прямо в губы. Она дернулась. Поскольку такого исхода совершенно не ожидала.
– Что – непривычно? – спросил он, утирая усы.
– Почему же непривычно… – ответила Альбина независимо, хотя в губы она целовалась первый раз. Вот уж никогда не думала, что это будет так… Ей ужасно хотелось вытереть рукавом губы. Но было все-таки как-то не совсем удобно это сделать тут же при нем.
А потом Миша пел и играл на гитаре. Она на него смотрела, и он ей не нравился. Подумаешь, студент. И песни такие она не любила. Походные. Эта романтика была ей абсолютно чужда.
И она для себя решила, что первым поцелуем считать это не будет. Фальстарт. Вернемся на исходные позиции. Брудершафт, он и есть брудершафт. И стала смотреть на Мишу еще более равнодушным взглядом, как будто бы не было никакого Миши.
То ли дело, когда гитару взял Марков. Тот пел песни «Битлз» просто один к одному с оригиналом. Когда приходили девчонки, он пел, что попроще. «Michelle, ma belle”.
И смотреть на него в то время, как он пел, Альбине было приятно. На лице у него появлялась печать страдания. И от этого он сразу становился интересней. Вот только когда гитару из рук выпускал, делался каким-то другим. Аморфным. И Альбина никак не могла понять – что же он при этом в своем обаянии теряет. Не понимала она еще, что ей просто по душе, когда кто-то страдает. А еще было бы лучше, чтоб из-за нее. Но на Маркова ее чары не распространялись. Видимо, хорошо работал инстинкт самосохранения.
Альбина давно заметила за собой способность притягивать взгляды. И пока еще с этим свойством как следует не наигралась. Чувствовала, что все впереди. Когда они появлялись вдвоем с Губко, на Ирку не смотрел никто. Ирка была совсем маленького роста, похожая, как две капли воды, на портрет инфанты Веласкеса – белые от природы волнистые волосы, белые ресницы и белые же брови. Правда, голосок у нее был, как колокольчик, и характер чудесный. И мальчишкам она нравилась. Может быть, потому что представляла собой как бы маленькую копию женщины, во всяком случае, рядом с прочими гусынями из класса. Но рядом с Альбиной терялась и на нее за это обижалась. У них это называлось: «Альбина, прижми уши». Но Альбина смеялась, а «уши не прижимала». «Ну что я виновата, что ли? Ирка…Что я могу сделать?». Но она лукавила. Она могла бы. Но не хотела. Жизнь – это не игра в поддавки.
Когда она вернулась в комнату, свет уже включили, чтобы видно было, куда наливать. Альбина взяла со столика свой бокал и плюхнулась на диван, предусмотрительно собрав брюки в складочку на коленке, чтобы не вытягивались. Рядом тут же приземлился Миша с гитарой. Альбина закатила глаза к потолку и вздохнула со стоном.
– Хочешь, песенку спою? – спросил он, красиво перебрав гитарные струны. И добавил, понизив голос до бархатистого баритона: – Для тебя…
– Нет уж, спасибо, – ледяным голосом ответила Альбина, не глядя на него. – Не люблю самодеятельность.
Встала и подошла к девчонкам, которые нашли на секретере ручку. Если ее наклонить, то внутри, в какой-то вязкой жидкости, медленно съезжал сверху вниз паровозик.
– Ух ты! Дайте посмотреть, девчонки! Отцу моему такую подарили один раз, только там… – И оглянувшись на Мишу, она прикрыла ладошкой рот и, не разжимая зубов, тихо сказала, – …женщина голой делалась.
Девчонки хихикнули. А Альбина, повертев ручку, сказала таинственным шепотом:
– Девки, а хотите одну вещь покажу?
– Ну, давай!
Пахомова и Губко инстинктивно подались вперед.
Альбина вытащила из кармана брюк сложенный вчетверо листок. Развернула, и девчонки прилепились к ней с обеих сторон и стали жадно бегать глазами по стихотворным строчкам.
– Здорово, Алька! А кто это? – спросила с восторгом Пахомова.
– Не знаю, – загадочно ответила Альбина. – В почтовый ящик бросают.
– Это что – не первое?
– Второе, – зачем-то соврала Альбина. Впрочем, соврала она не только в этом. Она прекрасно знала, кто написал ей стихи.
Лара Н. родилась в староборческой семье.
К концу 21 века численность староборцев в России резко пошла на убыль. Сменялись поколения, и Лара Н. чувствовала себя белой вороной.
Мама наставляла:
— Мужчина должен быть настоящий! Как папа. Как дядя Иван. Как Николай Олегович — последний муж бабы Сони из Ростова.
Лара Н. и сама понимала, что жизнь, если она не имитирована, а дана Богом, повсюду связана с белком, а сменные маслофильтры и жужащие сервоприводы у партнёра — это для женщины прямой путь в психушку. В лучшем случае — в дорогую клинику для залипших на полимерной коррекции фрикозоидов.
Первым мужем Лары Н. стал Георгий, встроивший себе в черепную коробку энерго-модуль «Horse On!». Ломаный модуль приобретался на вторичном рынке, колдовали над ним явно в «Нарвал-сервисе», и в результате каждые три часа Георгий, человек-конь, начинал бить каблуками в пол и ржать по-лошадиному. Лару Н. такое поведение очень быстро утомило, и они расстались.
Следующим счастливцем оказался Рустам — смуглый южный красавец, исповедующий здоровый образ жизни. Однако и тут семейное счастье длилось недолго. Однажды Лара Н. заметила, как Рустам поглаживает родинку у основания большого пальца, и украдкой заглянула милому в глаза. У нижней кромки роговицы пульсировало клеймо облачного сервиса. Дождавшись, когда Рустам уснёт, и вооружившись маникюрными щипчиками, Лара Н. подковырнула родинку и обнаружила под ней миниатюрный трекбол.
Она обнулила облако, забитое порниками, а на трекбол капнула кислотой. Наутро Рустам сбежал, по глупости прихватив пустой несгораемый мамин шкаф. На столе в гостиной осталась записка: «Ошибался. Прости. Деньги нужны на операцию».
После седьмой попытки к берегам Лары Н. косяком потянулись молодые люди, оснащённые электронными расширителями сознания. Круглосуточный доступ к инфо-сети не делал их особенными, скорее — туповатыми и озабоченными. Лара Н. опознавала их без труда — по желанию в любой ситуации находиться поближе к электрической розетке и по сиреневым точкам всё на той же роговице. От таких ухажёров избавлялась нещадно, даже на пробу не допуская к телу. Не хотела конкурировать с сетевыми порно-моделями.
Потом на горизонте возник Артём. Он был заботлив и хорош в постели. Лара Н. не сразу поняла, что главным достоинством Артёма является нефритовый имплант, делающий его стойким и неутомимым. А когда поняла, было уже поздно. У Артёма одновременно случились перегрев тестикул и задымление в области ануса.
Лара Н. вздохнула с сожалением:
— А ведь я тебя успела полюбить!
— Любовь — это цветной шум, — сказал Артём и, вызвав таксомотор, укатил в ночь.
Нешуточную депрессию Ларе Н. помог преодолеть Виктор. Он был настоящий. В первую же ночь Лара Н. обнаружила у него в затылке микрослот, в котором хранился важный документ, а вовсе не твердотельный модуль памяти. В документе говорилось, что Виктора в младенческом возрасте подвергли оптимизации. Показатели качества и надёжности его организма были выведены на единый уровень. Это означало, что он никогда не будет болеть, все его органы проживут одно и то же время, а сам он сгорит в один момент, как древняя лампа накаливания, просто вздрогнет и рассыплется в прах: перестанет быть. Идеальный вариант, если разобраться.
Виктор был для неё попыткой номер пятьдесят три.
Лара Н. так обрадовалась, что решила побаловать себя разумным подарком — сняла со счёта энную сумму и посетила ближайший центр регулирования, где ей подкрутили обонятельный контур, расширили спектры зрительного, слухового и осязательного восприятия. А заодно и вымарали из документов букву «Н», слишком уж назойливо говорившую всем и каждому о том, что Лара рождена в общине потомственных натуралов.
Жизнь с Виктором обещала быть короткой, но яркой. Приходилось соответствовать.
Жилище Праник почуял заранее. И не надо тут заканчивать школу прапорщиков — любой бы почуял. Если, конечно, этот любой не слепой глухой инвалид в противогазе. Вон след от волокуши, то дровишки тащили. Поодаль ветки набросаны, листва подвяла, но не засохла, недавние, стало быть. На сучке лоскуток висит с темными пятнами — это кто-то руку рассадил, тряпкой замотал, да зацепился, видать. И конские каштаны, литературно именуемые «лошадкиными какашками», валяются. Что радостно, на удивление. Потому как съеденные лошадки какать не умеют, а значит, не все плохо в селении с продовольствием.
За пригорком открылся поселок: несколько длинных кирпичных зданий под двускатной крышей, бывшая колхозная ферма, коровники или свинарники. Из провисших сводов густо торчали печные трубы, дыры провалов прикрыты где ржавым железом, где кусками шифера — без сомнения, обитали там теперь животные другие. Подле беспорядочно сбились в кучу обтянутые целлофановой пленкой теплицы, похожие издали на грязную овечью отару. Праник не сразу сообразил, что это за матовые купола с выпирающими ребрами грубых каркасов. В селение вела заросшая дорога, выложенная бетонными плитами. Вдоль кривились столбы электропередач с оборванными проводами. Вход преграждал внушительный ров и блокпост с бойницами в стенах, сложенный, не иначе, из тех самых выкопанных плит.
Пискнул прибор, уверенно показывая впереди людей, кров и еду.
— Да что ты! — изумился Праник.
И двинулся к поселку, стараясь держать руки на виду и не делать резких движений.
Встретили его довольно дружелюбно. Трое дюжих хлопцев в телогрейках и с автоматами наперевес попросили «дать подержать» оружие. Уверенно, но вежливо.
— Проходом или дело какое будет? — поинтересовался один, видимо старший.
Праник нерешительно развел руками:
— Еды бы сменял…
— То можно, — охранник кивнул. — Пошли до бригадира! — и по-свойски хлопнул Праника по плечу.
Бригадир, как и положено, отыскался в старой колхозной конторе, на втором этаже, в кабинете за соответствующей табличкой «БРИГАДИР УЧАСТКА». Все здесь осталось нетронутым, казалось, еще с советских времен: оранжевые шторы, неровный паркет, сейф, выкрашенный масляной краской, длинный лакированный стол с темными пятнами неаккуратно припаркованных сигарет, бюст Ленина, графин с водой. В обстановку органично вписывался стойкий запах перегара. Если бы не короткий, десантного исполнения калашников, перекинутый через спинку стула, и не кожаная кепка, водруженная на Ильича, ни дать ни взять поселковая контора эпохи застоя.
Во главе стола восседал дородный лысый дядька. Сопя и отдуваясь, безуспешно гонял по трехлитровой банке одинокий огурец застрявшей в горлышке пухлой пятерней. Отчаявшись, нацедил в граненый стакан мутного рассола, мерно принял. Утер губы рукавом и пояснил простодушно:
— Праздник урожая отмечали вчера.
Звали бригадира Салоп. Имя ли это, фамилия или прозвище, Праник переспрашивать не стал. Заметно было невооруженным глазом, что держал здесь всех этот дядька своей пухлой пятерней железно, по манерам, по речевым интонациям и пристальному тяжелому прищуру.
Материальные ценности, предложенные Праником к обмену, осмотрел он без энтузиазма. Покрутил пару осколочных гранат, несколько золотых цепочек, попробовал протолкнуть толстый палец в колечко с камнем, для порядка скорее, уж слишком бросалось несовпадение диаметров. Пачку российских рублей вперемешку с долларами сразу отодвинул брезгливо — бумага. Цыкнул зубом, так себе, мол, ценовое предложение.
— Ты пойми правильно, мил человек, на что мне эти цацки?
Праник пожал плечами и сгреб имущество обратно в рюкзак. Чем богаты.
— Инструмент возьму, оружие, патроны, — Салоп повозил ногтем по полировке, — топливо, лекарства там… Порнуху…
Праник усмехнулся.
— Разве что сам снимусь…
Бригадир поскреб небритый подбородок, о чем-то раздумывая.
— Может, останешься? Сезон сейчас, люди нужны. Оплата харчами. Не боишься работы?
— Не боюсь, — Праник помотал головой.
Что-то подкупило его в этих мужиках. Может, открытость и простота, а может, просто соскучился по человеческому общению.
— Так что, по рукам? — Салоп подмигнул.
— По рукам.
— А имущество свое здесь можешь оставить. Потом заберешь в целости.