Совсем холодно. Совсем-совсем. Где тепло, там видно, даже если тихо. А где не видно, там холодно. Если тепло, то может стать светло сразу. Нельзя там, где было тепло, а стало холодно и мокро. Злой мужчина ждал опять. Он пахнет неедой. Большие мужчины – страшно. Добрый мужчина тоже пах неедой, но был добрый. Хочется еды. Любой еды, белой или красной. Совсем хочется. Надо спать и нельзя спать, потому что страшно и надо тихо. Надо тепло, надо еды и надо спать. Надо где тепло и не видно. Добрых нет никого. Никого нет добрых! Надо тихо, а хочется громко. Раньше, если громко, были добрые. Только злая женщина была злая. Сейчас надо тихо, потому что добрых нет. Злая женщина, когда громко, закрыла дышать, и стало тихо. Надо дышать всегда. Если не дышать – так нельзя, нельзя! Мокро в глазах и очень хочется громко. Мокро в глазах можно, но надо тихо.
***
Стоило заехать на Уайтчепел-роуд, попытаться выследить Джона Паяльную Лампу, но Тони так хотел есть и спать, что отложил это на следующую ночь. Он и без того добрался до дома ближе к полуночи.
Кейт родила девочку. Роды прошли без осложнений, и мать, и ребенок здоровы – возле автоматона Тони нашел ленточку телетайпограммы от девушки из Лондонского госпиталя. Но все ли прошло так, как планировали они с Эрни? Подумалось, что доктор с механистической рукой это знает. Так же как парни из МИ5, которых Тони встретил в вестибюле родильного отделения.
Он был уверен, что уснет сразу, едва голова коснется подушки, и почти так и вышло, как вдруг в полусне перед глазами возник образ доктора с механистической рукой, его неподвижное безбровое лицо, внушающее и ужас, и любопытство. Это было похоже на толчок изнутри, от которого слетел сон, и Тони начал думать, почему лицо доктора кажется ему знакомым: это представилось вдруг важным. Он мысленно нарисовал на лице брови и ресницы и…
Старый дагерротип в старой газете. Пожелтевшая от времени бумага, предназначенная на растопку кухонной печи. Тони вырезал статью с дагером и хранил у себя в тумбочке – о знаменитом литераторе W., на весь мир прославившем своего друга-сыщика. Его «Записки» Тони перечитывал с восторгом множество раз – до того, как они попали ему в руки, он не понимал, зачем люди читают книги. Может быть, именно поэтому он поклонялся не столько главному герою «Записок», сколько их автору, совершившему столь серьезный перелом в его образовании. Тони было пятнадцать лет, он давно не чувствовал себя мальчишкой, более того – он им и не был. Он мог рассказать доктору W. о жизни гораздо больше, чем тот знал, о преступлениях и преступниках в том числе, – но истории Тони были серыми, примитивными и прозаическими, полными цинизма, крови и жестокости, потому «Записки» на их фоне выглядели захватывающими, но все же сказками. Прекрасными сказками о джентльменах викторианской Англии, где даже преступления совершались красиво и умно́ – не пьяные драки, не гоп-стоп и не разбой. Хитрые отравители, стрелки́ из духовых ружей, изощренные шантажисты – и никаких форточников, щипачей и мокрушников.
Доктор W. для всех был символом Викторианской эпохи, которая ушла безвозвратно, закончилась больше тридцати лет назад. А значит, ему теперь было далеко за восемьдесят. Однако врач, которого Тони встретил в Лондонском госпитале, выглядел лет на тридцать моложе и мало напоминал старую развалину, даже наоборот. И если доктор W. стал универсальным солдатом еще до войны, то все совпадало, только верилось в это с трудом.
Сна не осталось ни в одном глазу, и Тони сел за автоматон – поискать в справочниках, что сталось с доктором W. и где он теперь проживает. Нашел, и поразительно быстро: доктор жил в двух шагах от Пекла, возле доков – на яхте «Королева Мария», принадлежащей сэру Ш., вместе с самим сэром Ш., его секретарем, мисс Хадсон, и капитаном яхты, мистером Коулом. Тони показалось, что он попал в сказку, – только вовсе не тем путем, каким когда-то хотел в нее попасть…