Все разбежались, оставив журналистку «Баррикад» Веронику Калинкову предоставленной самой себе. Она сидела на потертой кушетке в больничном коридоре и оглядывалась по сторонам. Стешкин куда-то запропастился после того, как она показала ему на фотографию прибора и сообщила, что держала его в руках. Не возвращался и её начальник Громов. Съёмочная группа «Фарватера» – корреспондент Юлия Алютина с оператором – вели съёмку где-то на этажах.
Двое парней в куртках с капюшонами и медицинских масках прошлись по коридору. У девушки возникло неприятное чувство. Мимо неё сновали медработники в белых халатах, сопровождая людей с травмами, перебинтованных, на костылях. Тем временем двое в масках приближались. Они уселись на кушетку напротив, демонстративно зыркая на журналистку. «Вот так прибьют здесь, так и знать никто не будет», – с тревогой подумала девушка. Один из парней, расстегнув куртку и скинув капюшон, полез во внутренний карман, ощупывая какой-то предмет, по-видимому находящийся внутри. У Ники пробежали мурашки по коже.
И тут в кармане её куртки раздался звуковой сигнал мобильного телефона, который заставил и без того напуганную девушку вздрогнуть. Несмотря на рекомендации врачей не напрягать зрение, журналистка достала из кармана куртки чудом уцелевший в заварушке смартфон и зашла в уведомления. Сообщение пришло через мессенджер соцсети.
Ловец Квантов: Оставлять тебя здесь одну было крайне неосмотрительно. Поэтому я позаботился о твоей безопасности. Не бойся людей напротив – они от меня.
Калинкова дёрнулась, ещё раз глянув на соседнюю кушетку. Парень, который скинул капюшон, подмигнул ей. Ника разглядела русую стриженную шевелюру, светло-карие глаза с хитрецой, нижнюю часть его лица закрывала медицинская маска. Парень был крепкого телосложения, широкоплечий. Второй по сравнению с первым выглядел крайне щуплым, на нём была тёмная куртка из гладкого, быть может, даже водонепроницаемого материала. Широкий капюшон и маска полностью закрывали его лицо. Девушка разглядела только вместительный рюкзак за спиной. Зыркнув пару раз по сторонам и что-то шепнув своему напарнику, он уткнулся в мобильный, который держал руками в перчатках с прорезями для пальцев. Ника видела такие у местных неформалов и байкеров.
Пока журналистка рассматривала своих охранников, на её телефон пришло новое сообщение от того же отправителя.
Ловец Квантов: Привет из генераторной.
Ника Калинкова: Привет.
Журналистка даже ничего не набирала, просто выбрала это слово из предложенных вариантов. В её воспоминаниях снова возник университет, борьба с профессором на кафедре, прибор, спешно засунутый в рюкзак, и её смартфон в руках странного человека, которого она не смогла разглядеть в кромешной тьме той самой генераторной. Почему-то ей сразу стало спокойнее после этого сообщения. Словно она под присмотром. Как только Ника снова глянула на экран, принятого сообщения уже не было. Только её «Привет». Видимо, стёр после того, как она прочитала. Так же отчётливо девушка помнила, что незнакомец просил её никому не упоминать об их встрече. Пока она задумчиво смотрела в экран смартфона, Ловец Квантов набрал новое сообщение.
Ловец Квантов: Почему тебе отказали в госпитализации, когда у тебя на лицо все признаки сотрясения мозга?
Ника Калинкова: Кто-то позвонил в больницу. После чего они и приняли такое решение. Это я слышала, пока лежала под капельницей.
Ловец Квантов: Звонили врачу, который тебя принимал? Как его фамилия? В котором часу был звонок?
Калинкова попыталась собрать мысли в кучу. Сверила время со смартфоном, взяла лежащий рядом листок выписки, пытаясь прочитать написанную быстрым медицинским почерком фамилию. В конце концов, у неё сдали нервы и она сделала фото выписки и прикрепила к сообщению.
Ника Калинкова: Дежурный врач Бушеев или Бухтеев – не могу разобрать. Попробуй сам. (прикреплено: фото 1)
Ловец Квантов: Отлично. Тут и время, и фамилия, и подпись начмеда. Благодарю за информацию.
Ника Калинкова: Только что ты будешь с ней делать?
Ловец Квантов: Через полчаса у меня будут записи этих звонков.
– Ну вы на неё посмотрите! – раздался за спиной недовольный голосок. – Тебе же сказали глаза беречь. А ты что творишь?
Перед ней стояла миниатюрная Юлия Алютина и недовольно качала кудрявой головой. С камерой на одном плече и треногой штатива на другом быстро подошёл оператор Потапов.
– Ну ни на минуту оставить тебя нельзя! – всплеснула руками Алютина, глядя на Калинкову. – Вот что там тебе такого важного пишут?
Возмущённая корреспондентка МТК «Фарватер» выдернула из Никиных рук телефон и прочитав последнее сообщение от Ловца Квантов, дёрнулась.
– Что значит: «будут записи этих звонков»? «У меня» — это у кого? – проговорила она и недоумённо уставилась то на Калинкову, то на оператора Потапова.
Её коллега лишь шумно вздохнул и развёл руками. Ника молчала. Бросив взгляд на кушетку напротив, она обнаружила, что парней уже нет. Как и когда они ушли, она не заметила. Вероятно, ретировались, как только подошла Алютина.
Тем временем Громов и Караваев подошли к невысокому зданию «Центр «Генетика». Ни в одном из кабинетов не горел свет. Окна первого этажа были закрыты защитными ролетами, а над входом мигала лампочка сигнализации. Судя по табличке с режимом работы Центра, его сотрудники уже три часа как закончили рабочий день. Караваев прошёлся вдоль здания и убедившись, что там не осталось даже охранника, пригласил Громова присесть в небольшой беседке, расположенной у второго выхода из здания, оборудованного пандусом для колясок. Небольшой навес, аккуратные скамейки и столик, очень напоминающий пеленальный.
– Александр Васильевич, я вас привёл сюда, чтобы поговорить о ещё более деликатном деле. Я задам вам один вопрос, на который хотел бы получить предельно честный ответ, каким бы он ни был…
Караваев достал из внутреннего кармана пальто небольшой планшет и положил на столик. Видя немой вопрос в глазах Громова, он тут же объяснил:
– Не переживайте, здесь отключены звуковые модули. Даже если кто-то захочет нас прослушать, сделать это через данное устройство он не сможет. – Караваев ещё несколько раз провёл по планшету пальцем и поставил его перед Громовым. – Буквально час назад мне передали вот это видео. И сказали, что оно было снято вашим журналистом, когда он незаконно проник на завод.
Ректор, который до этого вёл себя услужливо, интеллигентно и даже где-то заискивающе, вдруг проявил предельную твёрдость. И сейчас он глядел на главного редактора «Баррикад» требовательно, сосредоточенно, как, возможно, смотрел на своих подчинённых. Громов даже поймал себя на мысли, что Караваев не такой простачок, как кажется.
На экране появилась запись, которую Громов сразу же узнал: её сделал Артур Дорогин, сидя на стреле заводского крана, когда они с Калинковой осуществили вылазку на завод.
От увиденного его бросило холодный в пот. Он прекрасно помнил, как Дорогин действительно снял на заводе лучи, которые испускал какой-то непонятный прибор, очень похожий на мощный лазер. Они вращались и меняли цвет. Дорогин ещё пытался выяснить, что это за «излучатель» и что он делает на судостроительном заводе.
– Откуда у вас это? – опешил Громов.
– Передали из ДГБ, – ответил ректор. – Мне так и сказали, что это кадры вашего журналиста и что эта запись есть у вас в редакции. Я сначала не поверил, подумал, что меня «разводят». Потом показал её Агате Алексеевне и она её узнала. Сказала, что запись действительно была сделана сотрудниками вашего издания и что она лично видела её на большом мониторе, установленном у вас в редакции, и лично просила вас и ваших журналистов никому её не передавать, не публиковать и не показывать.
– Мне самому интересно, как к ней получили доступ в ДГБ. Никто из нас им эту запись не передавал, – заверил Громов, но тут же усомнился в своих словах.
Если никто не передавал, то как она оказалась в ДГБ? «Калинкова это сделать не могла. Выходит, Дорогин?», – делал выводы Громов. Но тут же отбросил от себя эту мысль, так как ключи от редакции имели все сотрудники. Кроме того, стоящие в редакции компьютеры не были запаролированы. Журналисты работали либо за своими ноутбуками, либо могли сесть за любой свободный компьютер, не говоря уже о том, что для удобства все они были объединены в общую локальную сеть. Получается, проникнуть в сервер с видеоархивом мог кто угодно. Если и так, то зачем? Кому это было нужно?
Громов нервно заёрзал на скамейке. Он по привычке хотел взять свой смартфон, но вспомнил, что его мобильный аппарат сейчас лежит в автомобиле у ректора, и от этого ему было неуютно.
Громов с внимательным видом слушал ректора.
– Агрегатом, стоящим на заводе, наши спецслужбы интересуются уже давно, с момента его создания. После смерти главного конструктора – Милоша Лучича – никто так и не смог его запустить. Он просто стоял и работал в тестовом режиме на пяти процентах мощности. Неоднократно дэгэбисты поднимали этот вопрос, когда я ещё был директором судостроительного завода. У них была информация о том, что Альберт Графченко и Агата Мичман ведут работы над восстановлением работоспособности прибора. Но они сами видели, что какие бы работы ни велись, предпринимавшиеся попытки оказывались безуспешными. Собственно, мы так и промаялись более двадцати лет, пока в январе не появился ОН.
– Он – это кто? – оживился Громов.
– Назовём его условно – «изобретатель», – не стал выдавать Караваев. – Он не местный и в нашем вузе появился очень странным образом – не как сотрудник и не как студент. Чуть позже я расскажу вам эту историю. Я ему доверил работу над этим устройством без какой-то особой надежды, просто в качестве эксперимента, потому что перед этим он показал себя хорошим разработчиком. Я ему показал схемы, чертежи, все наши двадцатилетние наработки по этой теме. Некоторые он просмотрел беглым взглядом, что-то для себя пометил. Остальные просто пролистал как неинтересную книгу. Я думал, что он будет ковыряться в платах, схемах, вычислять алгоритмы – так же, как когда-то все мы. А он вообще не стал этого делать. И ту схему, которую я ему чертил со всей тщательностью, показывая все детали этого операционного блока, он просто перечеркнул и сказал: «Это всё фигня. Так оно не заработает. Мы будем делать по-другому». И он придумал, как обойти этот операционный блок.
– А как он это сделал? – Громов повёл бровями, выразительно глядя на ректора.
– Он давал операционному блоку посчитать простейшую задачу, которая у него была заложена в тестовом режиме, и в этот момент имитировал на карманном компьютере задачу, которая необходима, с её решением так, как будто её посчитала сама машина. И в момент передачи на блок принятия решений отключалась задача, заданная операционному блоку. В результате агрегат воспринимал это как задачу, посчитанную на самой машине. По сути, он применил хакерские методы. Но они сработали! Я смотрел и не верил своим глазам! Задача, над которой мы долбались двадцать лет, была выполнена!
Ректор говорил восторженно, но Громов улавливал в его выражении лица и мимике беспокойство и тревогу.
– Однако он не захотел останавливаться на достигнутом, – продолжил Караваев. – Прошло ещё три месяца – и он продемонстрировал мне новый операционный блок, не уступающий по мощности основному, компактный и способный подключиться к любому устройству и любой системе, содержащей в своей основе цвето-световой код. Более того, в него уже был встроен синхронизатор – и теперь он мог свободно интегрироваться и в другие системы. Взаимодействуя уже с их операционными блоками, он синхронизирует работу всех остальных автоматических систем. С этими предложениями он хотел идти к Стешкину и остальным. И пошёл бы, если бы я его не остановил.
При упоминании фамилии своего друга главред дёрнулся.
– Я ему сказал: «Подожди месяц, два, максимум полгода. Мы запросим разрешение у Министерства обороны для проведения тестовых опытов – и будешь работать с установкой уже на законных основаниях». И что ты думаешь? Это чудовище не стало ждать! Когда у него всё было готово, он тут же полез на завод и запустил агрегат, стоящий на вышке. Всё бы ничего, но именно в этот момент там оказались твои журналисты, которые засняли работающий прибор. Агата ко мне ещё тогда прибежала и сказала: это же надо, так совпало, что когда ребята Громова снимали разрушения, они зафиксировали факт работы этого агрегата. Я как стоял в своём кабинете, так и присел. На пол. Агату тоже всю типало, хотя она не знала про наши последние разработки – про то, что нам удалось создать устройство, способное запустить агрегат. А я-то знал! Агата лично говорила с Калинковой и Калинкова её уверила, что придавать это огласке не будет. На этом мы считали, что проблема исчерпана. Но сегодня я получил вот это видео, на котором есть факт фиксации работы прибора. Теперь ДГБ от меня требует выдать им этот синхронизатор, все разработки и чертежи по нему и методику управления и главное – выдать изобретателя. Показывают мне в качестве доказательства факт видеофиксации работы прибора. В противном случае обещают, что на вуз будет наложен ряд запретов, поскольку мы занимаемся подобными разработками без разрешения Министерства обороны, что является нарушением законодательства и чуть ли не антигосударственной деятельностью. Ты представляешь, во что он нас втянул?
Громов наблюдал за Караваевым и поймал себя на мысли, что никогда ещё не видел его таким взволнованным.
– В тот же день, когда он запустил прибор и когда меня ошарашила этим известием Агата, я чётко дал ему команду не проводить никаких опытов и ждать разрешения от Министерства обороны. И знаешь, что он мне заявил? «Передачи данных о своей разработке Министерству обороны я не допущу, так как завтра это окажется в руках врага». Мы постарались оградить его от процессов, провели с ним беседу, думали, что этого достаточно. Сегодня у него Графченко отобрал этот прибор, синхронизатор, чтобы он прекратил свои эксперименты. И мы считали, что нам удалось хотя бы частично его обуздать…
Он сделал паузу, шумно выдохнув.
– И надо же было именно в этот момент твоим завалиться на кафедру и мало того, что сфотографировать готовящийся патент, так ещё и забрать у профессора именно это устройство! Если бы я не знал вас и не знал, что это твои журналисты, я бы подумал, что это специально нанятые провокаторы, или что все трое вообще заодно. Ну как такое возможно?! Этот попёрся на завод проводить свои опыты — и твои полезли туда же это всё снимать.
Громов ещё больше напрягся. Пока Графченко распинался в комментариях, доказывая что Калинкова засняла черновик, Караваев говорил о готовящемся патенте. Не привыкший ходить вокруг да около, главред задал интересующий его вопрос.
– Так, Семён Семёнович, вы мне прямо скажите: лист, сфотографированный нашей журналисткой, с заявкой на патент – правда или фейк. И если действительно вы собирались всё официально регистрировать, то почему там стоит фамилия Графченко, а не Лучич?
Ректор взъерошил волосы на висках.
– Ты понимаешь… регистрировать на иностранца – это столько проволочек, – виновато начал он.
– Значит, Ника была права и вы действительно пытались присвоить чужую интеллектуальную собственность? – Громов рефлекторно ухватился за барсетку.
– Да нет же! – вскрикнул Караваев и ударил кулаком по деревянному столику в беседке. – В пояснительной записке было написано, кто первым в лабораторных условиях воспроизвёл данный процесс и ввёл термин «квантовая ловушка». Но просто Альберт всю жизнь посвятил разработкам этого прибора, и сын у него в патентном бюро работает, то есть не должно было возникнуть никаких проволочек…
– Вы так со мной не говорите, Семён Семёнович. Я ведь могу сейчас встать и уйти. – Громов демонстративно поднялся со скамейки. Желание отдавать ценный прибор ректору пропадало у Громова с каждой минутой.
Он знал, что ничем не обязан Караваеву. Более того – в момент этого непростого диалога осознал, что оправдываться перед ректором АКУ ему не в чем. Ведь не его же подчинённая напала на профессора – это он напал на неё. Не она у него пыталась отобрать телефон, а он у неё. Прибор она выхватила из кармана Графченко по ошибке. Так в чём её вина? И если устройство настолько ценное, какого хрена тогда это бородатое чучело носит его в кармане, что любой может туда залезть и вытащить? А то, что Ника залезла на кафедру, так извините – это тоже часть её работы. И в этот раз она имела результат – Калинковой, как ни крути, удалось РАЗОБЛАЧИТЬ руководство вуза и сейчас его ректор фактически подтверждает, что чужое изобретение действительно пытались зарегистрировать на работника вуза. В западных СМИ за такие расследования журналисты получают признание и огромные гонорары.
«Сфотографировать прибор во всех ракурсах и выложить на сайт», – пришла в голову журналиста шальная мысль. Однако он её тут же отбросил, так как разработка действительно могла быть секретной. А вот показать Стешкину, чем занимаются в вузе у него за спиной, не мешало бы. «Не потому ли ему объявили бойкот – чтобы он ничего не узнал об этом приборе?», – вдруг подумал Громов, и его взгляд, которым он смотрел на Караваева, стал ещё более злым и решительным.
– Александр Васильевич, подождите… – умоляюще произнёс ректор, внезапно перейдя на вы. – Поймите, я просто весь на нервах.
Даже после погрома на судостроительном заводе он выглядел более спокойным и уверенным в себе.
– Объясните мне: из-за чего такой кипиш? – выговорил уставший главред. Получилось у него это несколько раздражённо. – Мало ли всяких безумцев, которые у себя дома, в кабинетах или в гаражах проводят опыты с пробирками, со взрывчатыми веществами. Даже если появился такой умелец в стенах вашего вуза – вы что, за каждого должны отвечать?
Караваев встал со своей скамейки, обошёл беседку и остановился аккурат возле стоящего Громова.
– Ты понимаешь, что этим можно спутники сбивать на орбитах! – полушёпотом выдавил Караваев. Его губы дрожали.
– Синхронизатором? – недоуменно проговорил Громов.
– Устройством, содержащим в своей основе сверхмощный лазер, которым он управляет! В Советском Союзе был целый проект по созданию оружия, способного выводить из строя устройства противника, ведущие аэрофотосъёмку над нашими стратегическими объектами. Тогда же Графченко и занялся этими лазерами. Он реально всю жизнь этому посвятил. Повторял опыты Теодора Меймана, полностью проштудировал теоретические работы Альберта Эйнштейна в этой области. Встречался с группой Жореса Алфёрова, которая занималась квантовыми точками. Наш Графченко – автор более сотни публикаций в этой области. Изначально на заводских вышках должно было стоять его оборудование. А потом появился тот самый конструктор из Югославии. Занимаясь дистанционными системами на цвето-световом коде, он параллельно изучал наши наработки по лазерам и на их основе придумал свой принцип «квантовой ловушки». Собственно, тогда его лазер и установили.
– Семён Семёнович, мне сложно себе представить, что в наши дни найдётся тот, кто доведёт до ума советское оборудование, чтобы использовать его по прямому назначению. Союз распался, от завода вы сами знаете что осталось… Сейчас это действительно выглядит как безумие.
– Я тоже так думал, – сказал Караваев, – пока Агата не рассказала мне про работающий прибор, который мы двадцать лет не могли запустить. А тот, кому удалось это сделать, мне прямо сказал, что собирается сбивать спутники Военного Альянса, незаконно пролетающие над нашей территорией и проводящие съёмку стратегических объектов — заводов, электростанций, мостов и полигонов. Я-то и сам понимаю, что спутников Военного Альянса не должно быть над нашей территорией. Но не лазерами же их сбивать! Ты понимаешь, что он на нашу страну войну этим навлечёт!
– Вы уверены, что он это может сделать? – усомнился главред. – Допустим, «оживил» он этот пресловутый лазер. А дальше? Там же и траекторию просчитать нужно, и силу этого лазера… Надо знать точное расположение мишеней… Да ну, бред какой-то.
– Поверь: этот – может, – заверил Громова Караваев. – Там столько злости, столько ненависти на этот Военный Альянс, я тебе даже передать не могу.
– Ну, я к Военному Альянсу тоже тёплых чувств не питаю. Но мысли сбивать их спутники и ракеты у меня не возникает. Откуда у него такая ненависть? И почему именно Военный Альянс? Почему не спутники геолокации или метеослужбы? К ним обычно больше недоверия. А тут сразу Военный Альянс…
– Да псих он, Громов! Псих и маньяк! – в сердцах выпалил ректор АКУ. – Я его спросил: «Ну вот сбил ты спутник Военного Альянса – что дальше? Ты понимаешь, что это фактически означает втягивание нашей страны в войну?». А он говорит: «Да, я знаю. Но мои технологии позволят её выиграть». И для этого не понадобится большого человеческого ресурса и даже, как он уверяет, участия армии. Говорит, что это будет война инженеров и технологий. Он мне на полном серьёзе сказал, что его цель — это война с Альянсом и его безоговорочная капитуляция. Ты вообще понимаешь, что это значит?
– Тебя послушать, так у вас там чуть ли не новый Адольф объявился.
Ректор перевёл дыхание и начал говорить более спокойно.
– Кстати, он тоже неплохо рисует, – сказал Караваев. – Концептуальное его отличие от Адольфа в том, что он не расист, не нацист и не фашист. Он не делит людей по национальному признаку. Про таких в Советском Союзе говорили «гражданин мира». Он себя и причисляет к таким космополитам. Вплоть до того, что когда мы хотели создать отдельное общежитие для иностранцев и поселить их туда, он сказал, что не видит в этом смысла и что с этого и начинается любая дискриминация – с того, что людей начинают делить. Ещё ладно пол – мужской и женский. Или знание языка. Но при чём здесь национальность? Если ты знаешь язык и готов общаться со всеми, кто также им владеет, почему твоя национальность должна определять, куда тебя поселят и с кем ты будешь жить? Он потому и ненавидит Военный Альянс – потому что считает, что именно эта структура поделила людей на сорта.
– Ну, всякие есть маргиналы, – успокаивал ректора Громов. – Это его идеология, и если она никому не в ущерб, он имеет право думать так, как думает. Но если он имеет отношение к вашему вузу, должны же вы иметь на него какое-то влияние.
– Видишь ли, Громов, меня и пугает то, что он каким-то образом смог сплотить вокруг себя весь иностранный факультет. Все иностранцы стоят за него горой. Более того – он привлёк на свою сторону Эллу Магниеву. Эллу, которая никогда никого не поддерживала и всегда держалась особняком, теперь стоит за него горой.
– Магниеву? Это та, которая сегодня представляла ваш вуз на встрече с уполномоченной по защите прав человека и рассказывала, как местные фашисты напали на африканскую студентку?
– Да, это она. Защитница иностранцев. Так вот, Элле импонирует его взгляд на вещи, когда он говорит, что с этими фашистами надо бороться силовыми методами, если мирных методов они не понимают. Говорит, что всё должно быть по третьему закону Ньютона: «Силе действия равна сила противодействия». Я пытаюсь его остудить, а она, наоборот, поддерживает.
– Я тоже считаю, что уроды должны получать по заслугам, – уверенно проговорил Громов. – И в этом абсолютно с ними согласен.
– Ты просто не знаешь, с кем мы имеем дело, – зловеще проговорил Караваев.
– Так проясните, – сказал Громов. – Кто он такой, что смог создать такую коалицию в вашем вузе? Как он вообще у вас появился?
Однако получить ответ на этот вопрос в этот вечер было, видимо, не суждено. В темноте раздались чьи-то быстрые шаги. Спустя несколько мгновений перед Громовым и Караваевым появился Стешкин.
– Вот вы где. А я ищу вас, ищу… – бегло заговорил чиновник, подавая руку для приветствия.
– Добрый Вечер, Иван Митрофанович, – учтиво сказал Караваев и пожал ему руку. – А мы тут говорили с Александром Васильевичем. Я лично решил выразить сожаление, что знакомство его сотрудницы с нашим вузом закончилось таким неприятным образом, и дабы это исправить, хотел пригласить Александра Васильевича и Веронику Калинкову на нашу научную конференцию, которая состоится в следующий четверг. Собственно, для этого и приехал. Давайте пройдёмся к моей машине, я вам дам брошюры с материалами конференции…
Караваев начал в красках рассказывать Громову и Стешкину о достоинствах университета. По тону главред понимал, что ректор нервничает и стремится увести разговор в другое русло.
Открыв двери своего автомобиля, ректор потянулся за печатной литературой, лежащей в ящике на его сидении.
– Здесь брошюры, список участников, – бормотал он. Потом как бы невзначай передал Громову его телефон. – Александр Васильевич, вы оставили…
В его голосе росло напряжение. Громов глянул на экран. Тринадцать пропущенных звонков. Один от Алютиной и два от Дорогина, остальные были от Стешкина. В мессенджере было три сообщения. В одном Дорогин писал, что хочет навестить Калинкову и просил написать, в какой она палате – видимо не знал о перипетиях с отказом в госпитализации (хотя для этого было достаточно зайти на сайт). Второе было от Стешкина с просьбой не отдавать содержимое барсетки.
«Да что ж у вас за шпионские игры такие? – нахмурил брови главред. – Графченко регистрирует прибор на себя, Караваев запрещает разработчику связываться со Стешкиным, Стешкин просит не отдавать прибор…».
Последнее сообщение было от неизвестного контакта, подписанное какой-то «абракадаброй». Оно содержало просьбу проверить электронную почту редакции.
Громов это сделал тут же, со смартфона. От увиденного, а точнее услышанного, он обомлел.
В письме содержалось три аудизаписи. Пошарив по карманам в поисках наушников, Громов не захотел открывать барсетку и нажал на кнопку воспроизведения через динамик.
На первой аудиозаписи был запечатлён разговор двух людей. Один, по всей видимости, медработник, а услышав второго, стоящие рядом Стешкин и Караваев невольно дёрнулись. Ибо его голос очень напоминал голос вице-мэра Крючкова. Более того – собеседник в диалоге назвал его по имени и отчеству.
– Здравствуйте, Михаил Анатольевич.
– Здравствуйте, Владимир Петрович.
– Что же вы меня так огорчаете? Так город подставляете…
– В смысле?
– Ну, к вам девушку привезли с Тупика Тральщиков. Авантюристку. Симулянтку. А вы с ней возитесь, в стационар её класть собираетесь…
– Простите, я не совсем понимаю, о ком речь. К нам ведь за сутки полсотни привозят. Я сейчас уточню у дежурного, что там за случай…
– Очень плохо, что вы не знаете, что происходит у вас в больнице. А я прекрасно знаю эту провокаторшу, и хотел бы, чтобы вы адекватно оценивали все те, с позволения сказать, «симптомы», с которыми она к вам обращается и, наверное, ещё неоднократно будет обращаться. Вам рассказать, что она сегодня вытворила в мэрии, какой цирк устроила перед уполномоченной по правам человека? Выгораживала иностранку, которая в пьяном угаре напала на наших ребят из бойцовского клуба. Ещё эта хамка позволила себе оскорбления в адрес начальника городской полиции, чуть ли не соучастником преступлений его выставила. Учинила скандал, опозорила весь наш город! А когда осознала последствия своих действий, так сразу инсценировала нападение на себя. Видите ли, плохо ей. Видите ли, задыхается… Она потом и вас обвинит – скажет, что не так лечили, не так с ней обращались…
– Владимир Петрович, поймите нас правильно: «скорая» приезжает ко всем, и бывают действительно ложные вызовы. Но если бригадой, а потом ещё и сменой в приёмном отделении принято решение о госпитализации пациента, значит, привезли его не просто так, и на это есть показания.
– Да какие показания, о чём вы? Сама надышалась какой-то дрянью, а теперь рассказывает, как её отравить пытались… Вы что, не знаете, как искусно некоторые прохиндеи могут всё обставить? Я за годы своей службы сталкивался с разными провокаторами, и знаю, о чём говорю, уж поверьте. Актёрского мастерства им не занимать. Сейчас она изображает умирающую у вас на койке, а через полчаса начнёт выкладывать в интернет, как плохо вы её здесь лечите… Сегодня в мэрии она повела себя некорректно, бестактно, опозорила весь наш город перед высокими гостями из столицы. А когда осознала последствия своих действий, так давай рассказывать, как на неё напали и как она пострадала за правду.
– Так а мы здесь при чём? Сама она надышалась, не сама… Нам знаете, сколько суицидников привозят, которые сами надышались и наглотались. Наше дело – её откачать, поставить на ноги, а дальше пусть уже полиция разбирается…
– Михаил Анатольевич, дорогой. Вы не понимаете меры ВАШЕЙ ответственности. Тем, что вы положите её в больницу, вы посодействуете в легализации её вранья. Дадите повод ей потом утверждать, что раз её госпитализировали, значит, у неё действительно были травмы и она действительно пострадала… Вы бы почитали, какой поклёп она опубликовала на наш вуз, выпускающий лучших специалистов судостроительной отрасли. Такая ересь, что ни какую голову не натянешь!
– Я не знаю, что она пишет. У нас здесь нет времени заниматься этим.
– Правильно! Поэтому занимайтесь тем, чем вы и должны заниматься – приёмом больных. Больница финансируется из городского бюджета. Каждая палата – на весь золота. Лечение у вас должны получать те, кто действительно в этом нуждается. К вам привозят тяжёлых больных, людей с серьёзными травмами. И что же, вместо того, чтобы их лечить, мы будем отнимать у них место ради каких-то симулянток, авантюристок?
– Ну, палат у нас сейчас, слава Богу, достаточно…
– Сейчас – да. А если произойдёт, не дай Бог, какое-то ЧП? Вместо того, чтобы помогать людям с переломанными костями, отбитыми органами, которых дома ждут их семьи, дети, вы будете обеспечивать алиби какой-то провокаторше?.. Как после этого отнесутся к вам горожане?
– Ну, я сейчас позову дежурного врача, разберусь с ним.
– Разберитесь, Михаил Анатольевич. Хорошо разберитесь. Занимайтесь лечением тех, кто в этом действительно нуждается. А аферистов, симулянтов всяких гоните в шею. Будьте прозорливее, не позволяйте им вас использовать.
Дорогин ворочался на своей кровати, но было не до сна. По дороге домой он выпил две бутылки сидра – в надежде прийти и забыться, однако даже это ему не помогло. Раз десять он собирался позвонить Громову, чтобы поинтересоваться состоянием своей подруги Ники, и каждый раз откладывал телефон. «А вдруг он спросит, где я был всё время и почему звоню только сейчас? Что я ему скажу?», – в напряжении думал парень, постоянно меняя положение головы на подушке.
Наконец, он собрался с духом и набрал номер шефа, но Громов не ответил. Спустя полчаса Дорогин перезвонил ещё раз. Ответа по-прежнему не было. «А вдруг он уже знает про Егорова?», – звучало в голове у Артура.
Он пытался забыть всё, что произошло этим вечером, однако память упорно выставляла перед его сознанием разговор с дэгэбэшником – сначала у телецентра, потом в управлении, потом у них под редакцией.
Фотокор вспоминал, как три час назад на машине дэгэбиста они подъехали к редакции «Баррикад». Он надеялся встретить внутри Ланину, сисадмина Никиту, да и вообще любого сотрудника, чтобы сослаться капитану ДГБ Егорову на то, что он не может выполнить его поручение, поскольку в помещении посторонние. Но, как назло, никого не было. Красным огоньком мигала коробка сигнализации. Дорогин открыл своим ключом дверь и, перепугано озираясь по сторонам, включил рабочий компьютер. Он без труда нашёл папку с необходимыми файлами, отобрал несколько видеозаписей, на которых был запечатлен непонятный прибор, выпускающий луч, внимательно просмотрев каждую. В кармане затрезвонил мобильный.
– Чего ты так долго копаешься? – раздался в динамике голос Егорова.
– Уже заканчиваю, – сухо ответил Дорогин.
Он вытащил флешку, выключил свет и снова поставил помещение на сигнализацию. «Надо будет сказать Никите, чтобы комп на наличие вирусов проверил», – подумал парень, спускаясь вниз по лестнице.
Внизу ждал Егоров с довольной ухмылкой на лице.
– Вот видишь, Артур, всё прошло нормально, – он похлопал парня по плечу. – Спасибо за помощь. И ты тоже, если что, обращайся, не скромничай.
Он открыл дверь своего авто, приглашая фотокора внутрь.
– Я пешком, – процедил Дорогин.
В ответ Егоров заразительно улыбнулся и посмотрел на небо.
– А знаешь, Артур, ты прав. Вечер располагает к прогулкам и мечтаниям, – с задором произнёс капитан ДГБ. – Я бы и сам с удовольствием прошвырнулся по городу, если бы не служба. Ну… Салют!
Он захлопнул дверь автомобиля и отъехал, разрезая ночной сумрак светом фар. Проводив его взглядом, Дорогин сел на крыльцо перед входом, закрыв лицо руками.
«Влетел так влетел. А всё из-за Ники. Какого чёрта её понесло на тот завод? И сама пострадала, и я теперь на крючке у ДГБ. Ещё и Громова небось подставили».
Посидев так минут с двадцать, Дорогин отряхнул джинсы и направился в сторону дома.
Он не понимал, чем так подействовал на него Егоров, что тогда, сидя на мансардном этаже ДГБ и любуясь вечерней панорамой города, он так легко поддался на его угрозы и посчитал передачу отснятых им материалов единственно правильным выходом? Почему он согласился? Ведь мог же проявить упорство и настойчивость, какое проявляет иногда его начальник Громов. Или поставить Егорова перед фактом, что не будет выполнять никаких заданий без ведома своего руководства. И это было бы логично – дело ведь касалось всей редакции, всего издания, а не только лишь Дорогина.
От этих воспоминаний ему было крайне неприятно, и он бы многое отдал, чтобы вернуться на четыре часа раньше и избежать этой зловещей встречи под телецентром. И никогда, никогда не пересекаться с Егоровым и не выполнять никаких его поручений.
Ещё больше фотокора страшила мысль, что ждёт его завтра. Ведь наверняка же дэгэбист на этом не успокоится и потребует у Дорогина ещё какие-то фотографии и новую порцию информации. Либо Громов уже всё знает, и тогда наверняка попросит его написать заявление об уходе, либо же Егоров начнёт его шантажировать, угрожая рассказать всё Громову и Калинковой.
«Что же мне теперь делать?», – обречённо подумал Артур и закрыл горящее лицо руками.
15 января 78 года до н.э.с. Исподний мир
Собрание «лучших людей университета» возглавлял не ректор, как думал Зимич, а молодой и энергичный профессор философии. И студентов среди лучших людей было не меньше, чем профессоров.
Логик довольно точно изложил собранию то, о чем ему рассказал Зимич, не раскрывая его имени. И даже выдвинул несколько гипотез о чудотворах и их присутствии в Млчане. Об их интересах тоже. Впрочем, гипотезы эти посчитали чересчур невероятными, если не сказать – сказочными. Даже признать существование другого мира согласились не все.
Всем известно, что колдуны – люди немного сумасшедшие. Им подвластны стихии, но сами они не осознают природы этой власти, они лишь пользуются ею, поэтому опираться на их мнение людям науки не пристало. Мало ли что им грезится? Иные миры, добрые и злые духи…
Однако смертоносные лучи, которыми злые духи преграждают им путь в иные миры, слишком похожи на солнечные камни, горящие в храмах. И в самом деле, почему бы не допустить, что чудотворы и есть те самые злые духи? Это объясняет страх храмовников перед разоблачением и их желание уничтожить колдунов.
Утром, перед тем как идти на это собрание, Зимич заглянул-таки в храм – посмотреть и на солнечные камни, и на лики чудотворов, и на стенную роспись. И первым, на что упал его взгляд, был портрет Айды Очена – магистра славленской школы экстатических практик, систематизатора ортодоксального мистицизма, основателя доктрины интуитивизма и концепции созерцания идей. Однако на портрете (лике!) он был окружен ореолом волшебного света, не имеющего к науке никакого отношения. Кстати, рисовал портрет весьма даровитый художник. А вот роспись стен делалась совсем в другой манере, впрочем, не менее талантливо. Зимич брезгливо отвернулся от натуралистично-отвратительного изображения Кромешной и долго разглядывал солнечный мир Добра: художникам удалось создать соблазнительную картину, примерно так и выглядела солнечная полянка возле пещеры людоеда.
В храме было много людей и всего два Надзирающих. Люди – в основном женщины – на коленях стояли перед ликами чудотворов, неотрывно глядя на портреты, и что-то шептали одними губами. Не иначе просили, чтобы конец света не наступил… И хотелось подбежать, поднять их на ноги, крикнуть, что конец света выдумали нарочно, не надо унижаться, не надо просить! Это гнусно, гнусно – так издеваться над людьми! Гнусно заставлять женщин ползать по полу, гнусно обманывать простаков, верящих в добрые сказки! Даже если они сами хотят в них верить…
Зачем это магистрам, систематизаторам, основателям доктрин и концепций? И если у основания переворота стоят люди науки, а не тщеславные правители и не драчливые военачальники, то что это за переворот? Философ-отшельник вряд ли нуждается в столь унизительном для людей поклонении… Впрочем, Зимич судил о потребностях отшельника по себе.
Один из Надзирающих сподобился повернуться к толпе лицом и сделать два шага ей навстречу. И люди поползли к нему! На коленях! С благоговением в глазах! Надзирающий гладил их по головам – словно любимых собак – и протягивал руку для поцелуев. И они ее целовали: так в своре псов каждый норовит лизнуть хозяина. На его лице застыла маска снисхождения и любви, и только в самой глубине глаз нехорошим огоньком светилось самодовольство.
Зимич почувствовал, каким глубоким и неровным стало вдруг дыхание. И если пьяному Светаю хотелось дать в зубы, то Надзирающего стоило убить. Убить, потому что не место на земле человеку, который тешит свое тщеславие такой ценой… Пусть сам отправляется в свой солнечный мир Добра!
«Когда-нибудь тебе захочется убить того, кто сильней тебя»…
Ненависть – вот что превращает человека в змея. И было бы здорово стать змеем прямо здесь, в храме, на глазах людей: никто не усомнится, что это само Зло явилось в мир воевать с Добром. И толпа еще истовей станет ползать на коленях, еще убедительней просить спасения от Зла… Змей – символ конца света, вот для чего он нужен чудотвору по имени Айда Очен: ручной змей, вовремя появляющийся и по команде исчезающий. Грандиозное представление, после которого и у скептиков не останется никаких сомнений.
Зимич поспешил выйти из храма, но не так-то легко было успокоить бившееся сердце – от ненависти бившееся! И уже не смешно было вспоминать пафос профессора логики, готового умереть за свои убеждения.
И если Айда Очен ученый, то зачем это ученому? Как образованный человек может уподобиться тупому Надзирающему? Для чего?
Зимич хотел задать этот вопрос на собрании «лучших людей», но решил не привлекать к себе внимания. Да и обсуждение как раз вращалось вокруг ответа на него. Кто еще, как не ученые, могут разгадать замысел других ученых? Только вот беда: университету нечего было противопоставить храмовникам, кроме разговоров. И единственное, до чего ученые додумались, это написать письмо Государю.
Сочинять его стали тут же, всем собранием, перебивая друг друга и подскакивая с мест. Студенты выкрикивали едкие словечки, которые вряд ли могли стать убедительными, профессора старались держаться научного стиля, делая бумагу чопорной и еще менее вразумительной. Зимич долго боролся с собой, прежде чем подняться и подойти к декану философского факультета, который старался унять общий гвалт.
– Поручите мне написать это письмо, – сказал Зимич тихо.
– Стойко-сын-Зимич, если я ничего не путаю? – Декан улыбнулся. – Вы делали успехи, я помню. И ваши письменные работы тоже помню. Давно вас не было видно.
– Я уезжал…
Декан кивнул и хитренько усмехнулся: догадался, о ком рассказывал логик.
– Попробуйте, почему же нет? Вы когда-то отличались литературным талантом; думаю, он не иссяк.
Письмо Зимич сочинял весь вечер и всю ночь – не мог уснуть, отложить на утро, хотя спешить было некуда. Сначала составил план, потом подбирал нужные слова: простые и веские, убедительные. Много раз рвал написанное. А уже под утро, уверенный, что дело сделано, собрался поспать час-другой, даже не раздеваясь.
Но как только сомкнул веки, не то что задремал – оказался на пороге сна и яви, где путаные мысли кажутся важными, а бессмысленные иллюзии можно принять за откровения. И все рассуждения, звучавшие на собрании, и собственные размышления, и увиденное в храме, и услышанное от Айды Очена – кусочки цветного стекла неожиданно сложились в огромное мозаичное панно, выкристаллизовались в цельный образ. Образ этот был каким-то нелогичным, неправильным – но угрожающим.
Зимич открыл глаза. Снова сбилось дыхание, и болезненно-гулко билось под ребрами сердце. Образ ускользал вместе с дремотой, и всякая попытка его удержать лишь отдаляла его и отдаляла. Остался вывод: не владеть миром хотят чудотворы, а уничтожить его. Почему? Откуда появилась эта мысль?
Написанное письмо после увиденного не стоило и выеденного яйца, и Зимич порвал его снова. Срезал истрепанный кончик пера и макнул перо в чернильницу… То, что он хотел сказать, можно было уложить в три слова: это угроза миру. Это медленная его смерть. Но… ни одного аргумента Зимич добавить к этому не мог.
И письмо пришлось писать заново. В результате вышло не письмо, а что-то вроде стихотворения в прозе, предрекающего гниение и смерть Млчаны и процветание «мира Добра» – мира злых духов. Зимичу не понравился результат: неубедительно получилось, хоть и красиво. Он не стал рвать написанное, убрал его в ящик стола и, соединив обрывки предыдущего варианта, переписал его начисто.
9 мая 427 года от н.э.с.
Поезд прибыл в Славлену к полудню. Йока первый раз в жизни ехал третьим классом и нашел это забавным. Субботним утром многие собрались в город за покупками и в поисках развлечений, вагон был забит до отказа, и им со Змаем пришлось стоять. Чем ближе к Славлене подходил поезд, тем сильней их стискивали со всех сторон. В вагоне было жарко и пахло перегаром. На платформу Йоку вынесла толпа, он вздохнул с облегчением и едва не потерял из виду Змая.
– Едем дальше или погуляем немного? – спросил Змай, когда они отошли к ажурной ограде платформы.
– Некогда гулять, – ответил Йока. Меньше всего он хотел снова залезть в душный вагон, – надо еще успеть вернуться.
– Тогда пошли за билетом. Может быть, Йока Йелен хочет поехать вторым классом, как порядочный человек? Или даже первым, что соответствует его положению в обществе?
– Змай, я нарочно оделся так, чтобы никто не догадался о моем положении в обществе. Здорово будет, если мы выйдем из вагона первого класса и начнем рассказывать о том, что я бедный сиротка.
– Твое положение в обществе бросается в глаза в любой одежде. Кого ты хочешь обмануть? Взгляд, осанка, речь…
– Тетка, которая продавала пиво, не догадалась. Она решила, что я твой сын.
– Ну и что? Было у нее время тебя разглядывать. Если же мы явимся в дом арестованного мрачуна, нас будут разглядывать совсем не так.
– Тем более надо ехать третьим классом.
– Да я не возражаю. Я просто спросил.
Первым пунктом, который они выбрали для посещения, был Храст: арестованный и умерший в тюрьме Негован жил именно там. Большой сильный город, обнесенный крепостной стеной, за четыреста лет пришел в запустение, превратившись в поселок вокруг музейного комплекса, – на развалины старинной крепости приезжали посмотреть со всех концов Обитаемого мира. Город, по представлениям Йоки, кишел призраками и мрачунами. Женские журналы, которые выписывала мама, разделяли его точку зрения, и только книга Важана о призраках не выделяла Храст из ряда других городов.
Конечно, Йока бывал в музее, и не один раз. Его возили туда с классом – еще в начальной школе и потом, на уроки истории. С родителями он приезжал тоже. И всегда мечтал вернуться сюда в одиночестве, чтобы облазить все темные закоулки крепости, побегать вдоволь по крепостной стене над обрывом Лудоны и – самое интересное – остаться ночевать в какой-нибудь башне, испытывая собственную смелость.
Но в этот раз мечтам снова не суждено было осуществиться: Йока боялся опоздать на встречу со Стриженым Песочником.
Поезд, шедший в Храст, снова был переполнен: из Славлены многие ехали в музей, провести выходной день за городом. И ехать предстояло значительно дольше, почти два часа. Змай успел занять сидячие места у окошка, и Йока надеялся смотреть в окно всю дорогу, но на следующей станции в вагон набилось множество пассажиров, и Змай уступил свое место какой-то жирной тетке с двумя хихикающими девчонками, такими же отвратительными, как Мила, только одетыми похуже. Йоке ничего больше не оставалось, как последовать его примеру.
– Спасибо, большое спасибо, – рассы́палась тетка в благодарности. – Я думала, задавят моих девочек. Встречаются же еще настоящие мужчины!
Она болтала всю дорогу. В основном рассказывая Змаю о своих девочках. И тот слушал! И даже что-то отвечал. Девчонки ссорились, щипали друг друга, пищали и жаловались матери. Йока едва не выл, стоя над ними, – все это было невыносимо скучно, стоять неудобно, держаться слишком высоко, дышать трудно. Больше всего он хотел вылезти из вагона и отправиться в Храст пешком. Тетка говорила о муже-пьянице, раскраснелась и смотрела на Змая, кокетливо пряча и вскидывая глаза. Переживала из-за повязки на его руке. Йока решил, что она слишком много о себе думает.
Спустившись на низкую платформу, Змай снял с лестницы обеих девчонок и подал руку толстой тетке, что привело ее в полный восторг: она ахала, улыбалась и, прощаясь, пустила благодарную слезу.
– Это было ужасно, – проворчал Йока, когда они остались вдвоем, направившись в противоположную от музея сторону.
– Что тебе так не понравилось? – Змай притворился удивленным.
– Эта жирная тетка была просто невыносима…
– Да брось. По-моему, она очень симпатичная. И вовсе не жирная. Она, что называется, в теле. И ворковала она так мило.
– Ворковала? – едва не вскрикнул Йока. – Да она несла полную чушь!
– Разве? Я не слушал.
– А… а что же ты делал?
– Так, смотрел. Думал о своем. О том, что с ней будет, когда Враг порвет границу миров. Сможет ли она выжить?
– А почему нет?
– Сначала я думал, что выживут только хлебопашцы. Но теперь и в этом сомневаюсь. Без магнитных камней в этом мире не умеют пахать землю. Не умеют сеять, не умеют жать. Ткать, прясть. Разучились. Лошадей почти нет, мельниц ветряных тоже. Как делать муку? Как ее возить? Жалко их.
– Ты поэтому хочешь найти Врага?
– Нет. Не поэтому, – жестко ответил Змай, и Йока почему-то не решился его расспрашивать.
Арестованный мрачун жил не на краю поселка, как представлялось Йоке, и не возле крепости, что тоже было бы логично, а недалеко от станции, на узкой улочке с деревянными заборами и маленькими домишками в скромных садиках. Высокие липы по обеим сторонам улицы создавали тень, а сквозь листья просвечивало солнце. Видимо, вчерашняя ночная гроза дошла и до Храста, потому что на дорожке блестела непросохшая грязь.
– Уютненько, – сказал Змай.
– Тебе везде «уютненько», – усмехнулся Йока.
– Наверное.
Дом мрачуна с белыми резными наличниками был покрашен в небесно-голубой цвет, к крыльцу от калитки вела дорожка между смородиновых кустов. Змай первым вошел в калитку, но перед домом пропустил Йоку вперед.
– Давай. Посмотрим, что у тебя получится.
Йока давно заготовил нужные слова и, когда на его стук приоткрылась дверь, выпалил:
– Здравствуйте. Мы ищем Сгибу Негована.
На пороге стояла женщина, худая, некрасивая, с черными кругами вокруг глаз.
– Что вам надо от Сгибы Негована? – каркнула она хрипло.
– Я привез ему письмо от его друга. Из Стании.
– Убирайтесь прочь, – прошипела женщина, сузив глаза. – Прочь! Проклятые шпионы. Когда же вы оставите нас в покое?
– Я… – попытался вставить Йока, но женщина неожиданно толкнула его руками в грудь, и он свалился бы с лестницы, если бы за спиной не стоял Змай.
– Убирайтесь! – она стиснула зубы и зажмурилась, как от боли. – Имейте хоть каплю совести!
– Зачем толкаться-то? – спросил Змай, выступая вперед. – Мы и словами понимаем. Сказали убираться – мы уберемся. Спасибо за гостеприимство.
Женщина вдруг раскрыла глаза и отступила на шаг. Руки ее опустились, она шумно и судорожно вдохнула – словно всхлипнула. И по щекам ее побежали слезы.
– Простите, – выдохнула она, – простите.
– Ничего, ничего, – Змай шагнул к ней и обнял, прижимая к груди ее лицо. Оказалось, она маленького роста.
– Я думала… Я думала, опять шпионы. Сгиба погиб месяц назад, на руднике… Несчастный случай.
– Я знаю, – ответил ей Змай.
– Мальчиков бы уберечь… Сгиба не дожил. Не увидел… Проходите. Проходите скорей, пока вас никто не заметил. – Она шмыгнула носом и отстранилась от Змая, вытирая лицо сухой тонкой рукой.
Дом был темноват, но прибран так чисто, что Йока побоялся пройти и замер на пороге маленькой кухни. Белые кружевные занавески, белые полотенца и скатерти, беленая печь с чугунной плитой, простая посуда на полках, сияющие сковороды и кастрюли…
– Мама, кто там? – Из прикрытой двери высунулся парень лет двадцати, высокий и широкий, как шкаф. Вслед за ним показался еще один, не многим младше и не многим мельче.
– Тихо, дети, – женщина приложила палец к губам, – у нас гости.
Оба парня вышли из комнаты и, не взглянув на Йоку, молча уставились на Змая.
– Здрасьте, дети, – сказал Змай, и Йока едва не прыснул.
– Проходите в большую комнату, – велела женщина, показывая на другую дверь, – мне нечем вас угостить…
– И не надо, – оборвал ее Змай и подтолкнул Йоку вперед, – если позволите, водички бы…
– Конечно. Мальчики, достаньте морс. Садитесь. Вот сюда, здесь удобней.
«Большая» комната была маленькой, как гардероб. В центре громоздился круглый стол под вышитой скатертью, в углу – широкая кровать. На комоде между двух окошек стояли фарфоровые фигурки, старинная начищенная лампа с фитилем (а не солнечным камнем) внутри и нарциссы в тонкой вазочке. А рядом с ними – фотография в черной рамке.
– Сгиба не дожил… – снова вздохнула женщина, заметив взгляд Йоки. – Одного месяца не дожил…
– Мама, не надо. – Старший сын взял ее под руку и усадил за стол. А потом повернулся к Змаю. – Отец умер, как должно. Мы с братом готовы умереть так же. Если хватит сил…
– Типун тебе на язык, – проворчала женщина. – Сиди тихо и помалкивай! Умереть он готов!
– Я думаю, умирать пока рановато, – тихо ответил Змай и сел.
– Я ни о чем не спрашиваю, – женщина взглянула на Змая, – но все же…
– Мы пришли по делу. Этот парень ищет свою настоящую мать. Он подозревает, что она была мрачуньей и умерла или с его рождением, или сразу после него. Мы ездим по окрестностям Славлены и расспрашиваем тех, кто может помнить об этом.
– Когда родился мальчик? – с готовностью спросила женщина.
– Тринадцатого апреля четыреста тринадцатого года, – ответил Змай.
За столом вдруг установилась странная тишина. И если до этого на Йоку почти не обращали внимания, то теперь и мрачунья, и ее сыновья уставились на него пристально до неприличия.
– Тринадцатого… – наконец задумчиво сказал женщина и кашлянула. Йоке показалось, что ей стоило определенных усилий взять себя в руки и задуматься. – Мне было тридцать три. Я хорошо помню этот год. Мы тогда надеялись… Мы думали, объявится Вечный Бродяга. В Храсте никто родами в то время не умирал. Из наших, конечно. Забирали многих. Чудотворы тоже ждали Вечного Бродягу. Но беременных… Нет, здесь такого не было. Может быть, где-то в другом месте? Только сумасшедшие мрачуны живут в Храсте. Здесь всех подозревают в мрачении.
– Жаль, – ответил Змай. – Мы надеялись именно на Храст.
– Но… Может быть… – Женщина замялась. – Вы не допускаете мысли, что она могла умереть… раньше?
– Допускаем, – кивнул Змай, – если это не сказки.
– Как это, Змай? Как она могла умереть раньше? – не выдержал Йока.
– Это не сказки, это слухи. – Женщина не обратила внимания на восклицание Йоки. – Но очень достоверные слухи. Многие мрачуны говорили об этом. Но это случилось не у нас, и говорить об этом со мной бессмысленно. Я не хочу пересказывать слухов, в них могли многое переврать. А мальчик будет переживать.
Она вдруг посмотрела на Йоку ласково. Как-то по-особенному.
– Давайте так, – подвел итог Змай. – Вы расспросите своих, а мы приедем через неделю-другую.
– И я могу… рассказать о вас? – с надеждой спросила женщина, и лицо ее осветилось.
– Да. Можете. Но только своим.
– Змай, кто такой Вечный Бродяга? – спросил Йока, когда они двинулись обратно на станцию. Он был озадачен и задумчив.
– Так мрачуны называют Врага.
– Почему?
– Потому что он сын росомахи. Вечный Бродяга – прозвище росомахи.
– Послушай, ты что, всерьез допускаешь, что Врага могла родить росомаха?
– Всякое бывает в этой жизни. – Змай тоже был задумчив и время от времени вздыхал.
– Но почему мы тогда ищем женщину?
– Не искать же нам росомаху.
– Я не хотел тебя спрашивать, но все же: почему и мрачуны, и чудотворы принимают тебя за своего?
– Я уже говорил: я бог. Они это чуют. – Змай улыбнулся.
Йока проглотил эту явную отговорку: пусть не говорит. Но, похоже, его операция была подготовлена тщательней, чем Йока мог предположить.
– А откуда ты знаешь, когда я родился?
– Ты? Понятия не имею, когда ты родился. Тринадцатое апреля четыреста тринадцатого года – это четыре четверки. Четверка – число мрачунов. И считается, что появление Врага будет связано с четырьмя четверками. А ты родился тринадцатого апреля?
– Ну да.
– В Обитаемом мире в этот день родилось примерно пять тысяч мальчиков. Из них в Славлене и окрестностях – примерно двести пятьдесят. Я думаю, все они на заметке у чудотворов. Но я уверен: дата рождения Ве… Врага им неизвестна. Мрачуны не такие дураки, чтобы записать эту дату в метрике. Написали – четырнадцатое апреля, и все, никаких заметок у чудотворов. Как ты считаешь?
– Наверное.
– Поэтому я бы каждого мальчика с датой рождения тринадцатого апреля исключил из списка подозреваемых.
Йон появился внезапно.
– Спасибо, что подсказала, где искать моего… нашего Дэна. В больнице сказали, он идёт на поправку. Это просто чудо. После такой аварии.
Лика пожала плечами, благоразумно не сказав, что влила ему свою кровь.
– Дэн… он же не арг? – предположила она.
Йон кивнул.
– Мы живём… стараемся жить обычной жизнью. Заводим семьи, у нас рождаются дети. Не все из них наследуют аргген. У таких людей есть выбор: жить, как все, или присоединиться к нашему братству. В нашей организации много обычных людей. Ты видела их сегодня по пути сюда. Точно так же как у гризов есть в помощниках арги-отступники.
– Как? После того, что гризы делают с нами, есть арги, которые помогают им?
– Я рад, что ты употребила слово «с нами». Значит, ты приняла свою истинную природу. По себе знаю, как это нелегко. Многие арги живут, не ведая о своей сущности. И многие из них становятся жертвами гризов. Знаешь, сколько людей ежегодно пропадает без вести? Мы стараемся выявлять аргов на ранних стадиях и присматривать за ними, оберегать.
– Так Дэн мой персональный охранник? А Стропалецкий? Это же он прописал мне эти линзы?
Йон снова кивнул.
– Стропалецкий – это, возможно, моя самая большая ошибка. Он каким-то образом сам узнал о существовании аргов. Мы слишком поздно вычислили его. Он уже вовсю проводил опыты и продвинулся достаточно далеко. Оставлять его без нашего внимания было опасно. Я пригласил его на встречу и посвятил в тайны аргов. Не во все, конечно. Он с радостью согласился сотрудничать. Это было лет двадцать назад. Я не учёл, что профессор за столько лет хорошо научился скрывать свою истинную природу. Он использовал кровь аргов для продления жизни. Это мерзко, но было поздно что-то менять. Тем более что кровь он брал у добровольцев, ничего не подозревающих о его истинной цели. Стропалецкий заключил договор с Гривцовым, весьма сомнительным типом. Единственное, что мы могли сделать, это вывести из-под удара всех аргов, найденных им за последние годы. С тобой это, слава богу, удалось, но некоторые исчезли. И мы не знаем, что с ними. Возможно, их схватили гризы, тогда их участь печальна. Но, может, Стропалецкий сдал их Гривцову. Тот одержим идеей найти формулу бессмертия. Конечно, Стропалецкий не сказал ему, что это невозможно. Арсений Филиппович достаточно умён для этого.
– Стропалецкий… кинул своего спонсора, – Лика усмехнулась. – Тот жаловался на профессора. А почему невозможно создать препарат для продления жизни? Ведь это было бы здорово?
Йон Сильвер улыбнулся, на лице появилось снисходительное выражение.
– Думаешь, за вековую историю аргов никто не пытался этого сделать?
– Так и наука сейчас не такая, как в древности. Генетика и всякое такое…
– Ну, разве что генетика, – сыронизировал Йон. – Да, мы знаем про так называемый аргген. Но мы не можем создать его искусственно, не можем повторить цепочку ДНК. Аргген попадая в кровь обычного человека, на какое-то время усиливает регенерацию, отключает блокатор р21, но потом разлагается, нанося необратимые последствия организму. И чем чаще использовать кровь арга, тем больше вред, и тем больше привыкание. Без регулярных вливаний гризы быстро возвращаются к своему биологическому возрасту и, бывает, что рассыпаются на глазах.
Лика поморщилась, представив эту картину, и похолодела от страха. На что она обрекла Дэна? Это ещё Йон не знает, что она натворила. Но она просто не могла позволить Дэну умереть. Значит, правда, Стропалецкий использовал её и таких, как она, как собственный инкубатор. Берёг, как берегут индюшку к обеду. Мерзкий старикашка.
– Мой друг у них в руках. Мне страшно за него, – она умоляюще сложила руки.
Йон жестом призвал её к спокойствию.
– Мы решим этот вопрос. Давай сначала поговорим. О тебе. – Лика недоумённо вытаращилась. Йон же расправил складки мантии и откинулся на спинку кресла, сложив руки на животе. – Покажи, что ты умеешь. Ты ведь недавно обнаружила свои способности, так?
– Ну… – она дёрнула плечами.
– Просто покажи. Не надо слов.
Лика задрала голову кверху. Нет, только не Настю. Это слишком больно. Да, рыжая девчонка подойдёт. Она крепко зажмурилась, пытаясь сосредоточиться на образе и не замечать щекотки, шевеления волос у корней и движения костей.
– Великолепно, – Йон захлопал в ладоши. Лика открыла глаза. Как уже всё? Прошло не больше минуты. – Замечательно. И волосы тоже. Как насчёт массы тела? – Лика непонимающе посмотрела. – Рост, вес, тип фигуры?
Лика вспомнила Марго. Да, вот кто бы ему понравился. Нет, она так не умеет.
– Это придёт со временем, – утешил Йон.
Утешил? Лика скептически нахмурилась.
– Мне вовсе не хочется менять ни рост, ни вес, ни лицо. Я хочу жить обычной жизнью. Как раньше.
– Как раньше уже никак, – Йон сочувственно похлопал её по руке. – Прежняя жизнь, увы, невозможна. Даже если ты вернёшься домой, ты, во-первых, подвергнешь своих близких опасности, во-вторых, сама попадёшься в руки гризов. – Но ты можешь заниматься любимым делом везде, где захочешь. Под нашим прикрытием. Кем ты хотела стать?
Лика прикусила губу. Вспомнился Гривцов, так едко посмеявшейся над её планами стать экономистом. Ну, как планами… В общем-то, он прав: нет у неё никаких планов. И увлечений нет. Как-то пусто она жила. Смотрела целыми днями любимые сериалы и фильмы. Ходила с Настей в кафе и на вечеринки. Да, решала задачки, головоломки всякие. Олимпиады опять же. Но для чего? Чтобы поступить в институт. Не было у неё глобальной цели. Даже у Насти и то была, пусть и глупая, на взгляд Лики, но мечта. Сейчас цель поступить в финансово-экономический институт казалась нелепой и мелкой. Да нет же! Есть у неё цель. Есть! Спасти Матвея. И… наказать гризов.
– А какая цель у вас? – Лика уставилась на Сильвера. – Просто выжить? Разве это может быть целью?
– Иногда, да. Но ты права. Наши цели не столь примитивны. Но всё это ты узнаешь со временем. Когда попадёшь в «Asylum».
– А это разве не оно?
– Нет, это просто один из опорных пунктов. Таких Убежищ несколько в разных частях света.
– Вас так много? – Лика вздёрнула бровь.
Йон улыбнулся.
– Увы, нет. Всего несколько тысяч, разбросанных по миру, из которых половина просто не знает своих способностей.
– И где находится главное Убежище?
– Ты всё узнаешь со временем. Как у тебя с языками?
Лика скривилась. С языками всё было так себе. Ну, в рамках школьной программы более-менее. Ещё она могла смотреть сериалы на английском без перевода, но говорить получалось плохо. Если Лика переписывалась с кем-то на форуме, то пользовалась интернет-переводчиком. Судя по тому, как ей отвечали, собеседники тоже не заморачивались изучением чужих языков. Пока она подыскивала слова для ответа, Йон уже встал и вскоре вернулся с какой-то фотографией в руках.
– Попробуй, – он протянул ей изображение девушки, примерно двадцати лет, с густой шапкой кудрявых тёмных волос.
Лика вздохнула. Она что тут, подопытный кролик? Ну, ладно. Ей надо усыпить бдительность и попытаться узнать, как отсюда выбраться. Она уставилась на портрет, сузив глаза и сосредоточившись. В этот раз она прямо почувствовала, как растут и скручиваются в тугие спирали волосы. Заломило плечи. Лика повела шеей. Больно! Она опустила глаза и тут же скрестила руки на груди. Бюст распирал футболку. Джинсы врезались в бёдра. Ей пришлось расстегнуть пуговицу.
Йон внимательно смотрел на её трансформацию, никак не показывая своего отношения к происходящему. Пока Лика оглядывала изменённое тело, привыкая к ощущениям, он что-то спросил.
– Нормально, – машинально ответила она, – могло быть и хуже. – И только потом поняла, что говорил Йон, и отвечала она ему на каком-то незнакомом языке.
– Что это? – вопрос сам вырвался изо рта и снова на чужом языке.
– Иврит, – улыбнулся Йон. – Это Рейша, она из Израиля.
– Но как? – имелось в виду, как можно говорить на чужом языке, не зная его ни капельки.
– Возможно, ты замечала, что, перевоплощаясь, можешь читать мысли? С языком то же самое. Ты копируешь не только внешность, но и мозговые импульсы. Эмоции, образы, привычки, мысли… Язык ведь, по сути, и есть набор образов и картинок.
Лика потрясла головой и быстро, насколько могла, вернулась к себе (или лучше говорить «в себя»?), с облегчением ощущая вновь свободные джинсы на теле. Фу! Вон Йон специально, наверное, в мантии ходит. В ней хоть в кого превращайся – места хватит.
– Всё это хорошо, – Лика вернула фото Рейши Йону. – Но как я могу вам верить, если даже не знаю, правду ли вы мне говорите? Я даже не уверена, что ваше лицо – это ваше лицо. – Йон выгнул брови. – Стропалецкий тоже много чего рассказывал, а сам сотрудничает с какими-то людьми в форме, с военными, кажется.
Вот тут Йон по-настоящему удивился. Лике пришлось рассказать о том, как к Сропалецкому заявились люди на вертолёте. Единственное, она не упомянула, что почему-то профессор не выдал её, хотя вроде изначально намеревался. Потому и Матвея загипнотизировал, чтобы убрать его из дома.
Послышался шум поднимающегося лифта. Лика тревожно посмотрела на Йона. Тот сохранял спокойствие, но тоже с любопытством ждал. Двери разъехались.
– Дэн! – воскликнула Лика и хотела броситься вперёд, но что-то в лице парня остановило её.
– Здравствуй, Даниил, – Йон шагнул и заключил его в объятья. – В больнице сказали, ты идёшь на поправку, но мы не думали, что так быстро.
– Там стало небезопасно.
– Я привык доверять твоему чутью, мальчик мой. Ты странно одет.
– Пришлось уходить тайно. Я позаимствовал вещи у больных.
Лика с тревогой смотрела на Дэна. Какой-то он и правда странный. Ну да, одежда полный отстой: мешковатые брюки и вытертая рубаха. У бомжа какого-то стащил, что ли? Но в остальном Дэн был полностью такой же, как и раньше, до аварии. Но Лика-то помнила красную обожжённую кожу и губы в кровавой корке.
– Я бы хотел выслушать тебя прямо сейчас.
– Хорошо, – Дэн склонил голову и бросил многозначительный взгляд на Лику. – Если позволишь, я только переоденусь.
Йон кивнул и пошёл к стене, прижал руку к почти незаметной панели, и проход открылся. Лика оказалась в другом помещении. Довольно просторное, напоминающее гостиницу.
– Там у нас зал для собраний. Тут гостевые комнаты, – подтвердил Йон и распахнул одну из дверей. – Отдохни. Но наш разговор ещё не закончен.
Лика вошла и захлопнула за собой дверь. Небольшая комната с кроватью, диванчиком, столом, санузлом и телевизором. Типичный отель. Лика села на кровать и подсунула под себя руки. Ждать пришлось недолго. Стучать Дэн не стал. Вошёл и сразу уставился на Лику устрашающим взглядом.
– Ты не должна была этого делать! – выпалил он. – Ты кому-нибудь говорила?
Лика испуганно помотала головой. Злость Дэна была необычна. Она не очень хорошо его знала, но всё же раньше он казался спокойным и рассудительным. Дэн плюхнулся на диван и закрыл лицо руками.
– Дэн, – робко позвала она, – я не знала, честно. Я просто хотела, чтобы ты жил.
– Не знала чего? Что кровь аргов превращает людей в монстров?
Лика закусила губу.
– Ты не монстр, – она внимательно вгляделась в лицо парня. – Ведь всё же нормально?
– Пока. Я не знаю, как быстро это действует. Возможно, завтра… я стану гризом.
– Не говори ерунды! Серый цвет лица не сделает тебя серым. В смысле ты же не станешь, как эти Пит и Вернон?
– Не стану, но как мне общаться с аргами? Вешать табличку на грудь «Я не опасен, я ваш друг»?
– Ты, как девчонка, беспокоишься из-за цвета лица, – усмехнулась Лика и виновато потупилась, увидев гневный взгляд Дэна. – Прости. Спасибо, что спас нас.
– Где та, вторая?
– Уехала. Сказала, спрячется далеко.
– Надеюсь, у неё хватит ума не высовываться.
– Спасибо, что прислал письмо. Оно сильно выручило меня. Вот твои часы, – она сделала попытку снять их.
Дэн остановил её.
– Оставь себе. Пригодятся. И не благодари. Это мой долг. Мой выбор. Защищать таких, как вы. И… прошу: не говори пока про кровь. Я не знаю, как отреагирует отец. Наверное, мне придётся покинуть…
Лика вытаращила глаза. Отец? Понятно. Бедный парень. Интересно, у него был выбор, кем стать? Или его просто поставили перед фактом?
– Не говори ерунды, ничего тебе не придётся. Ты такой же, как и раньше. Лучше скажи, как отсюда свалить?
Теперь уже Дэн вытаращился на Лику.
– Зачем? Ты понимаешь, что там тебе долго не протянуть? Ты засветилась. Теперь они от тебя не отстанут.
– Я знаю. Но мне надо. Если ты не поможешь, я всё равно сбегу.
– Сумасшедшая, – Дэн покрутил пальцем у виска. Тогда Лика вытащила телефон и сунула ему под нос фотографию Матвея. Тот долго смотрел, потом странно дёрнул щекой и покрутил шеей. – Твой парень?
– Что?! – Лика задохнулась от эмоций, но быстро остыла. – Да. Мой парень, – и тут же осознала, что так и есть: Матвей – её парень. Пусть он сам так и не думает. Пока.
– Неприятность, однако, – пробормотал Дэн. – Большая. У нас проблемы.
Лика чуть не бросилась ему на шею. Он сказал: «У нас». Значит, он поможет. Да?
– Ладно, мне надо доложить совету обстановку. Потом будем решать.
– Но Матвей… может быть, если мы все вместе…
– Совет тебе не поможет. Не надейся. Отец слишком осторожен. Другие полностью разделяют его точку зрения. Они боятся гризов и никогда не идут на прямое столкновение. Арги уже не те, что когда-то. К сожалению. Или к счастью.
– А какие они были раньше?
Дэн вздохнул и вышел, оставив вопрос без ответа.
А еще профессор Майнер не объяснял, что делать в том случае, если цели и манипулятора, и манипулируемого одновременно и противоположны, и совпадают настолько, что даже немного страшно. И если вообще непонятно в каждый конкретный момент — кто и кем манипулирует?
Интересно, были ли в обширной практике профессора подобные случаи — или это только полковнику Магбезопасности так повезло? Уникально и катастрофически. И не спросишь ведь, и даже не потому, что далеко, да и неудобно беспокоить занятого человека. Просто слишком многое пришлось бы объяснять из того, чего объяснять не хотелось. Вообще не хотелось. Не только профессору Майнеру — никому.
Самая страшная и безотказная манипуляция — когда ты отлично понимаешь, что тобою манипулируют. Видишь когда. Видишь, как и какими приемами. И даже следующий шаг манипулятора можешь предвидеть. А сделать не можешь ровным счетом ничего.
Потому что есть еще очень большой вопрос: не можешь или не хочешь?
Впрочем, нет там никакого вопроса, в том-то и ужас. Ни вопроса, ни понимания того, кто из вас кем манипулирует-то: этот шисов сын Бастерхази, взявший тебя за горло своей открытостью и беззащитностью (ястреб? да какой там ястреб! И не ворона, даже не ощипанная… уточка!) — или ты сам, когда слишком громко подумал о… хм… совместном написании отчетов.
Так громко подумал и так откровенно и горячо, что Бестерхази не мог не услышать. И думать ни о чем другом потом весь день тоже не мог. Хотя так и не поверил до конца. Да что там думать! Он даже завтрак свой доесть не смог, так и вылетел из-за стола, словно ему в штаны скипидара плеснули. Чем, в свою очередь, снова взял за горло уже тебя.
Все менталисты по сути своей манипуляторы, и не особо важно тут, темные они или светлые, хотят они этого или не хотят. Чаще хотят. Но даже если и нет, это ничего не меняет: за десятки лет обучения жесткому ментальному самоконтролю постоянное манипулирование собой и другими настолько въедается в плоть и суть, что становится таким же естественным, как дыхание. Никто же не прикладывает сознательных усилий, чтобы сделать следующий вдох? Так и с манипуляциями.
Бастерхази ведь так и не поверил тогда, в таверне. И потом не верил. Просто смотрел — отчаянно, жадно, голодно… и не верил. Просто смотрел. И было ясно, что сам он никогда не сделает первого шага навстречу. Да что там шага, он и шевеления первого не сделает такого, которое можно было бы воспринять чем-то вроде подобного шага… только взгляд — в упор, полный раскаленного неверия и такой же черно-алой надежды (как есть уточка! одноногая).
Ну и как можно было обмануть такой взгляд? Никак это не можно было.
Он ведь и потом, на поляне уже, вжимаясь в тебя всем обнаженным жарким телом, все равно не верил. Вдавливался горячо, стараясь насадиться поглубже и помогая себе ногами, сцепленными у тебя на пояснице. Рвался навстречу горячей ласковой тьмой, оплетая черно-алыми лентами выплесков силы, словно живым кружевом. Жмурился, дышал рвано, дрожал, давя рвущийся наружу крик, тянулся открытым ртом, чтобы поймать твои губы и проораться уже в них… Почему-то он всегда предпочитал именно так — кричать или в поцелуй, позволяя тебе пить этот крик, словно сладкое вино, или же вцепившись зубами в свои пальцы или твое плечо. Но никогда — просто так, чтобы наружу. То ли стеснялся, то ли… Да шис его знает, этого Бастерхази!
Не Бастерхази — Роне…
Роне… ох… какой же он… шис бы его… ох.
Поза была не слишком удобной, ты это не сразу понял. Если без рук — а он именно так и старался, без рук, выгибаясь всем телом, тянулся к тебе изо всех сил, и это было сложно, и казалось, чего бы проще — вцепиться обеими руками, обнять, притянуть, прижать, удержать… Но он тянулся лишь телом и стихиями, неловко упираясь раскинутыми руками в землю и комкая судорожно стиснутыми пальцами цветы и траву. Он словно боялся лишних объятий и прикосновений (и это при том, что вколачивал тебя в себя жадно и яростно, но вот обнять…), впрочем — почему словно? Он именно что боялся. То ли действительно самих объятий, то ли ограничить твою свободу уйти… ведь если он вцепится тебе в плечи или хотя бы обнимет — уйти станет намного сложнее, правда?
Можно было обнять самому, хотя бы одной рукой — не то чтобы это было удобнее, чем воздушная подушка, но… Но вдруг он боялся именно этого — что ты обнимешь в ответ? И что потом будет трудно и больно, когда придется эти объятия разрывать, он же вчера почти застонал там, в таверне, когда как раз пришлось разлепиться. И больше руками не лез, только телом, только сутью, только ласковой тьмой, только губами…
И ты тоже не стал лезть руками. Только чуть усилил воздушную подушку под его затылком, чтобы было удобнее и не приходилось так далеко тянуться.
И наклонился сам, ловя губами вздрагивающие губы, горячие и искусанные — надо же, опять искусанные, и когда он только успел?
Бормоча проклятия испанцам и злой судьбе своего капитана, штурман Питт спустился по широкой лестнице. Его друг уже все решил для себя, Джереми видел это в его глазах. К этому дню Блад бесчисленное количество раз мог расстаться с жизнью, и часто вопреки всему выходил победителем из самых безнадежных ситуаций. И в Маркайбо, и в Картахене, да одному Богу известно, где еще – он всегда встречал опасность, дерзко глядя ей в лицо. Но теперь, когда под ударом находился не он сам, а самый дорогой ему человек, Питер Блад был уязвим как никогда… Джереми передернул плечами, представив, с какой выдумкой подойдет дон Мигель к процедуре казни своего давнего врага. В нем теплилась надежда, что и сейчас Питер что-нибудь да придумает, и сам он велел ничего не предпринимать, но все же…
А еще Питт не верил в нерушимость слова испанских грандов. Он остановился и посмотрел на караульного.
– Как тебя звать, парень?
– Джон Риддинк, сэр!
– Во сколько ты заступил на пост, Джон Риддинк?
– В десять утра, сэр.
– И как всегда, у его превосходительства посетители в очередь стоят? – Питт соображал, как бы ему выведать интересующие его сведения и не вызвать недоумения у часового.
– Никак нет сэр, – простодушно и словоохотливо ответил солдат. – Я и сам удивляюсь, только вы, сэр. Может, раньше кто был. Так это головная боль начальника охраны, сержанта Доусона, то-то у него с утра был вид, будто он лягушку проглотил…
«Так-так, Доусон. Значит, лягушку проглотил?»
Джереми не верил своей удаче. Он знал сержанта. Мог ли тот видеть или слышать что-то? Скорее всего, послание испанца доставили сегодняшней ночью или утром. Он не представлял, что будет делать, если ему что-то удаться узнать, но попытаться в любом случае стоило.
– Так поди-ка, сержант отправился свою головную боль лечить? – усмехнулся Питт.
– Непременно отправился, сэр! Уж как водится, к Дядюшке Сэму.
– Не грусти, Джон Риддинк! Вот сменишься, сможешь и ты пропустить стаканчик-другой…
***
Как и сказал славный парень Джон Риддинк, сержант Доусон обнаружился в таверне «У Дядюшки Сэма». Сидел себе в расстегнутом мундире за столом в углу да попивал ром.
«Эх и нагорит тебе, сержант, от начальства, – подумал Джереми, заметив, что стоящая перед тем бутылка почти пуста. – С какой это радости ты разгулялся?»
Он придвинул свободный табурет к столу Доусона.
– Проклятая жара, сержант Доусон.
Мутный взгляд сержанта сфокусировался на штурмане, и он даже попытался привстать.
– Мис…тер Питт, рад вас видеть, сэр…
Попытка поприветствовать Питта как полагается не увенчалась успехом, сержант мешковато осел на скамью и вдруг скуксился.
– Неприятности, сержант?
– Т-с-с… – прижал тот палец к губам. – Об этом никто не должен знать…
– Слово моряка, – проникновенно пообещал Питт.
Сержант погрозил ему пальцем:
– Это все равно, что поручить лису стеречь курятник… Моя сестренка Дженни спуталась с вашим братом…
Джереми возвел очи горе, готовясь выслушать длинную и, без сомнения, жалостную историю сестренки сержанта, но тот спохватился, вспомнив, что проявляет непочтительность к старшему по званию, и даже слегка протрезвел:
– Виноват, сэр. Я не вас имел ввиду, сэр…
– Конечно, сержант, – терпеливо вздохнул Джереми.
– Я слишком много болтаю, сэр…
«Начинается», – с досадой подумал штурман и оглянулся. Заметив служанку, он махнул ей рукой, и когда девушка подошла, бросил на ее поднос монету.
– Принеси-ка нам еще одну бутылку, милая.
Доусон воодушевился и преданно глянул в глаза Питту.
– Вот если бы все офицеры были такими… как вы. Вы понимаете… простого солдата…
– Так что стряслось, мистер Доусон?
– Вам скажу, вам можно, мистер Питт, – зашептал вдруг тот едва слышно. – Странные дела творятся…. Странные и темные.
Джереми наклонился к Доусону, стараясь не пропустить ни слова.
– Ночью к его превосходительству пришел человек… плохой человек… он утверждал, что знает что-то о покойной миссис Блад…
Питт затаил дыхание, он боялся спугнуть откровенность, посетившую его собеседника.
– Господин губернатор приказал мне оставить его наедине с тем человеком…
– Что вы слышали, мистер Доусон? Ведь вы что-то слышали? – так же тихо спросил Джереми.
– Немного, мистер Питт… вы не подумайте, разве же то годно, подслушивать… Тот человек долго не выходил из кабинета, я забеспокоился, все ли ладно, и подошел к двери… Вот и услышал про Ислу-де-Мона — будто есть такой островок недалеко от Эспаньолы. И будто его превосходительство будут там ждать… Они говорили очень тихо… Но я понял, что господину губернатору грозит опасность… Знаете, мистер Питт, я уже служил здесь и при губернаторе Моргане, прости ему Господь его прегрешения, и уж конечно, при губернаторе Бишопе. Так скажу вам, что нынешний губернатор… мне будет очень жаль, если с ним приключится беда…
Служанка бухнула перед ними тяжелый поднос, на котором стояла бутылка и две кружки, оба вздрогнули и переглянулись.
– Вы уж никому, мистер Питт, сэр. И так его превосходительство велел молчать про посетителя…
– Конечно, мистер Доусон. И вы исполняйте приказ господина губернатора. Вы поэтому сидите тут и… – Джереми кивнул на опустошенную бутылку с ромом.
– Отчасти, мистер Питт… Слаб я на это дело, вот и преподобный Джозеф меня порицает…
– Прислушивайтесь к преподобному, – посоветовал штурман, с угрызениями совести поглядывая на вторую бутылку, которая ожидала своего часа.
– Да знаю я, знаю, – огорченно пробормотал Доусон, голова его склонилась на стол, и через минуту Питт услышал похрапывание.
Взяв бутылку, он встал из за стола и подошел к конторке, за которой почтенный дядюшка Сэм считал выручку.
– Мистер Доусон устал после караула, вы уж не тревожьте его, дядюшка Сэм. А бутылку поставите ему от меня в следующий раз.
– Не извольте беспокоиться, сэр, – покладисто отозвался хозяин, – Будет исполнено.
***
Джереми вышел из таверны и огляделся. Солнце стояло почти в зените, скоро зной станет невыносимым.
«И что теперь, Джереми Питт? Что с того, что ты узнал про остров? О черт, сегодня же еще эти занятия по навигации. Самое время вернуться на «Император», наверняка адмирал Крофорд уже рвет и мечет».
Он зашагал по направлению к гавани, но адмиралу ямайской эскадры в этот день пришлось запастись немалым терпением. Не успел Питт пройти и сотни ярдов, как налетел на невысокого крепкого человека.
– Ты, никак, глаза у дядюшки Сэма оставил, штурман Питт? – прозвучал знакомый насмешливый голос.
Джереми поднял глаза и воскликнул:
– Дик! Давненько не виделись! Как идут дела в «Сундуке с золотом»?
– Идут дела, идут.
Дик Хейтон, бывший боцман «Арабеллы», остепенился, осел на берегу и даже открыл трактир. Не мудрено, Хейтон всегда отличался практическим складом ума и хозяйственностью. Джереми один раз заходил к нему, поздравить с открытием заведения, но с тех пор они не виделись, и сейчас молодой моряк обрадовался встрече.
– А ты с чего такой смурной? – спросил Хейтон.
– Есть с чего…
– Пойдем-ка потолкуем…
***
– Что, Джереми, сладка ли служба королю Вильгельму?
– Служба – она служба и есть, – буркнул Питт.
Они сидели в полутемной каморке, где Хейтон принимал своих деловых партнеров. Через стенку доносился приглушенный гул полного в обеденный час трактира. Дела и в правду шли хорошо.
– Звал тебя Дайк, а ты, дуралей, не послушался. Оно, конечно, и сейчас не поздно… Эх, вот и капитан наш… – Хейтон нахмурился. – Уж не от него ли ты такой… всклокоченный?
– От него.
– И… что он? – в голосе Дика прозвучало искренне беспокойство, но Джереми промолчал, помня о предупреждении Блада.
Бывший боцман покачал головой:
– Горе-то. Как он без нее?
– Плохо…
– Зря он согласился стать губернатором… Брал бы свою кралю да ехал с ней хоть на Барбадос, — продолжил между тем Хейтон.
– Ему особо выбирать не приходилось, – не глядя на него пробормотал Джереми и неожиданно для себя добавил: – Как и сейчас…
– Что – сейчас?
– Ничего, – прикусил язык штурман.
Хейтон пристально посмотрел на него:
– Джереми Питт, врать ты не умеешь, выкладывай. Или не доверяешь мне?
Джереми колебался, не решаясь рассказать ему об услышанном от Блада.
«Имею ли я право идти против воли Питера? Но… я не могу оставить все, как есть… Хейтон был с нами с самого начала и ни разу не дрогнул… Кому, как не ему можно доверять…»
Он облизнул пересохшие губы и выдавил:
– Питеру грозит смертельная опасность…
Когда-то у корабля работали гравитационные пояса, давая представление о верхе и низе, и тогда пол был именно полом. Сейчас шлюзовой переход смотрел вниз под большим углом, пожалуй, еще немного, и он воспринимался бы как колодезная шахта. Хорошо, неглубокая, метров пять. В свете фонариков был хорошо виден следующий люк, тоже открытый и темный.
Впрочем, при здешней гравитации травм опасаться не стоило, хотя обратный путь потребует некоторых усилий. Парни, почти не раздумывая и не разглядывая окружающее пространство, попрыгали вниз. Лесе пришлось тоже…
Эта шахта была длинной. Очень длинной. Правда, по стенам на удобном расстоянии виднелись не то поручни, не то ступени, и рельсы-направляющие грузового подъемника.
Иней, иней… буквы на стене: имена, обведенные сердечком. Да, студенты здесь бывали.
Миновали еще одну шахту-отсек, и остановились у первой серьезной развилки. Большая красная стрелка, намалеванная прямо на стене, указывала направо.
– Что там? – спросила Леся тихо. Ей не ответили: Артур даже показал указательный палец, напоминая о необходимости соблюдать тишину. Стрелка компанию не вдохновила, свернули влево. Здесь прыгать в бездну уже не пришлось: когда-то это был один из боковых служебных переходов сектора. Идти по-прежнему неудобно, однако приятно почувствовать под ногами хоть какую-то опору.
Артур открыл одну из дверей, и свет фонарей ухнул в пустое пространство, метров через пятнадцать упершись в гладкую стену из спрессованного снега и льда. Артур первым перелез через ограждение служебной лесенки и показал, как можно с ее помощью спуститься еще ниже. Дзен, шедший последним, тщательно закрыл дверь.
– Можно говорить, здесь глухая зона. – Заметил снизу Артур.
– А почему в других местах нельзя? – все-таки уточнила Леся.
– Потому что в других местах обитают страшные серые волки. По твою душу, между прочим, Красная Шапочка. Разозлишь их, могут съесть…
– Ну, со мной же аж целых два отважных дровосека. Небось, защитят одинокую девушку в темном лесу…
Парни заржали, но как-то неуверенно.
– Ладно, – потребовала она. – Рассказывайте!
– А… ну на самом деле, просто из области здешних легенд. Что, правда не слышала?
За три месяца у Леси на станции появились и приятели, и просто знакомые, но она специально не занималась наведением мостов и налаживанием связей. Год назад ей, одной из немногих, посчастливилось поступить на бюджетное место Международной Космической Академии, а это очень престижный вуз. Вылететь проще простого, восстановиться – почти невозможно. Так что она прилетела на эту практику учиться, чем и занималась все честные три месяца. Пиво по выходным в кафэшке «Большой Сатурн» на планетарной базе – не в счет.
– Нет. Как-то не сложилось…
– Прикол, – хохотнул Дзен. Он уже осматривал «пол-переборку» под ногами в поисках очередного доступного прохода. – Я думал, это шутка была…
Артур его перебил:
– Ну не совсем. Но что сейчас расскажу – правда. Так говорят. Мне рассказывал мой старший брат, он на этой учебке стажировался года два назад. Из-за большой бури на Сатурне они задержались на лишних две недели, ну и от скуки облазили тут практически все… но речь не совсем об этом. Считается, что это место совершенно пустое, все ценное отсюда давно забрали, бла-бла-бла. Ну, ты сама видела. Но… кое-что тут все-таки есть!
– Страшные серые волки? – Улыбнулась Леся.
Луч ее фонарика метнулся вверх, к люку, из которого они спустились, пробежал по ледяным глыбам, где продолжал изыскательские работы Дзен, остановился на шлеме Артура. Шлем мгновенно потемнел, спасая глаза своего владельца.
Отсек не такой уж большой, но отчего-то подумалось, что люди в нем все равно кажутся маленькими и незначительными. В рамках статистической погрешности: как жизнь бумажного самолетика по отношению к жизни звездного корабля.
– Призраки, – дрогнувшим голосом сказал Дзен снизу.
Правда, испортил весь эффект, хихикнув.
– Не знаю, что это, – вернул к себе внимание Артур, – но что-то точно есть. Брат слышал несколько раз, я сам тоже. Не думаю, что это призрак, я не верю в такую хрень. Но, может, остались какие-то роботы. Сто лет назад на космолетах использовались роботы? Ну, или не знаю… какое-то другое оборудование…
– Робот-ремонтник с ведерком цемента, – снова подсказал Дзен. – Ходит по коридорам и стучит в стенки…
Причем здесь цемент, Леся не поняла, но переспрашивать не стала. Если у Артура дурацкие шутки, то у его приятеля они и вовсе непонятные.
– А что вы сами-то слышали? – уточнила она. – Голоса?
– Я слышал шаги, – серьезно ответил Артур. – Не здесь, глубже. Недели две назад немного отстал от группы и…
– Человеческие? – подыграл его приятель, с усилием отваливая в сторону глыбу льда. – Я же говорил, что должен быть другой вход в обитаемую зону! Не через этот дурацкий круглый зал!
Под глыбой действительно нашлась закрытая дверь.
– Не, не человеческие, – не пожелал менять тему Артур. – Как будто крысиные. Но какие здесь крысы. Тут и воздуха-то нет, чтобы звук передавать… такая легкая вибрация. Топ-топ-топ.
Он постучал по стене, но вибрация получилась не легкая, а вполне себе. Леся почувствовала даже через скафандр.
Стало жутковато, но мало ли кто чего придумает. Это такое место: темный лес со страшными сказками.
– И все? – спросила она. – Только шаги?
– Тебе мало?
Артур спрыгнул вниз, и парни принялись открывать дверь уже вдвоем, при помощи найденных здесь же кусков металла.
– Вообще, – добавил он через минуту, – был еще свет. Тусклый, красноватый, как от аварийных ламп. Но это я сам не видел, это брат рассказывал. Ну и, они находили тут в коридорах всякое. Чего не должно было быть. Но это касается только внутренних закрытых помещений! – Парни навалились вдвоем и открыли дверь. Изнутри вырвалось облачко ледяных кристаллов, засверкало в луче фонариков.
– А здесь мы почти снаружи, – хихикнул Дзен. – Здесь никаких аномалий не бывает. То, что живет внутри, не любит лед.
Новый проход был деформирован, туда тоже насыпалось много льда. Но парни были в восторге.
– Кажется, до нас сюда никто не добирался, – пояснил Артур. – Грядут открытия. Но – тихо!
– Да почему? – Леся допускала, что они раньше тут что-то видели или слышали, но мало ли что может примерещиться в такой полной тишине и темноте? Особенно если лазать в одиночку. Все-таки этот Артур – немного псих.
– Потому что есть теория. То, что живет внутри, или умеет подключаться к нашим частотам, или просто реагирует на тепловое излучение… или на приборы скафандров. В общем, оно засекает людей, и…
– На кого-то что, нападали?
– Еще бы оно напало, – из голоса Дзена исчез всякий намек на веселость.
– Наша теория… – Артур начал спускаться в открывшийся проход. – Отлично, Дзен ты пролезешь! Так вот, мы считаем, что это искин корабля… как-то сохранился и включается, когда мы приходим. Хотя, конечно, носовая часть всмятку, а там все управление… да и печка у него была погашена еще до катастрофы. Но могло же быть и автономное питание? В общем, серые волки, это не шутка и не фантазия. Поняла, Красная Шапочка? Так что с этого момента тихо! Выдвигаемся.
В конце коридора были каюты, несколько. Фонарик выхватил спальные ниши, пластиковые упаковки ночных комплектов. Откидные столики прищелкнуты к стенам, давно разрядившиеся поплавки валяются, как попало. Никаких признаков, что во время аварии тут кто-то находился. Но это и к лучшему. Леся подумала, что у нее нет плана, если вдруг в каком-то из помещений они обнаружат замороженную мумию. Сразу захотелось побыстрей закончить экспедицию… но не признаваться же.
Парни, наскоро осмотревшись, поспешили дальше. Такие пустые каюты они уже видели. «Аварийная ситуация, очевидно, развивалась постепенно, экипаж успел покинуть борт…»
Леся напоследок провела фонариком по полу… верней, по той стене, которая сейчас была полом, и чуть не вскрикнула. А будь фонарик не нашлемным, непременно уронила бы его.
Там, внизу, на пыльной заиндевевшей поверхности, блеклые, но все еще отчетливо видные, темнели следы.
Не человеческие. Но и не крысиные: крупнее. Ровная одиночная цепочка следов. Зверек (ага, без воздуха и скафандра!) забежал в каюту, осмотрелся, и выбежал обратно. И больше сюда не возвращался.
Леся несколько раз зажмурила и распахнула глаза, чтобы убедиться, что ей не чудится. Следы не исчезли.
В горле пересохло. Вне кислородной атмосферы белковая жизнь невозможна, это все знают. Но вот же, вот!
«Серые волки как-то измельчали за годы одиночества» – попыталась она себя взбодрить. Но какими бы они ни были, они все же остаются волками…
Что-то блеснуло в луче фонарика, что-то маленькое, покрытое инеем и серой пылью…
Пришлось исхитриться, чтобы дотянуться до этой штуки и не повредить следы. Но «штука» оказалась блестящей оберткой от конфеты. На корабле когда-то обитали люди, которые ели конфеты… Странно, что на фантике так мало пыли. Как будто конфету здесь ели не пятьдесят лет назад, а всего лишь лет пять…
Да нет, просто разыгралось воображение.
Парни уже убрели довольно далеко, и конечно все затоптали. Они даже скрылись за очередным поворотом. Теперь окликать их по внутренней связи скафандров оказалось попросту страшновато. Леся решила, что расскажет про следы позже… ей ведь поверят! Обязательно поверят. Артур же сам говорил про крысу…
Она поспешила их догнать, но за поворотом снова было пусто. Пусто, абсолютно темно, если не считать луч ее фонаря, и тихо. Да, здесь, в мертвом корабле, нет воздуха, но ведь раньше в динамиках все равно слышалось дыхание парней, едва заметные шепоты, междометия. Сейчас – как отрезало. Одновременно отключились? Или оказались под каким-то экраном?
«Спокойно, Леся!» – Сказала она себе. Бывало хуже. Надо просто… просто осмотреться! Иней на стенах и следы на полу прекрасно покажут, какие волки их утащили.
Вот царапина на пластике, свежая. Вот цепочка следов. Все нормально вроде бы, Артур и компания здесь прошли. Свернули сюда…
Следы пропали. То есть, парни потоптались на ровном месте, может, с минуту. А потом…
Если отмести вариант с мгновенной аннигиляцией, притом беззвучной и незаметной, то вариант оставался один. Леся посветила туда, где по законам гравитации Энцелада был верх. А у корабля – шахта очередного коридора.
Она заметила даже веревку, по которой эти придурки забрались в открытую дверь метрах в трех от того места, где она стояла.
Ну что же… веселый розыгрыш! Леся оценила. Интересно, что они скажут, если она за ними не полезет, а сама где-нибудь спрячется и подождет. Обратный путь, если что, известен. И договор о «встречаемся через три часа» никто не отменял. Интересно, как они будут ее искать, не имея возможности разговаривать между собой?!
К тому же был один интересный вариант — последить за событиями, не включаясь в активную беседу. Дополненная реальность в скафандре – атавизм, конечно, но иногда очень полезный атавизм. Он позволяет вывести на виртуальный экран биометрию всех членов своего «роя». Скафандры по умолчанию объединены в сеть, и у каждого ведется запись состояния, как оборудования скафандра, так и его содержимого. Оба «шутника», судя по сетевым данным, были слегка возбуждены, но биологические параметры в норме.
«Придурки» – снова мысленно пригвоздила она своих спутников… и пошла дальше по коридору, нарочно пыхтя и сопя в микрофон.
Поворот, еще поворот. Достаточно далеко она ушла?
Леся уселась на переборку. Силы тяжести почти никакой, зато так можно повнимательнее изучить поверхность бышей стены. Вдруг те следы все-таки померещились? Или наоборот. Или это Артур их специально нарисовал, например, в прошлую вылазку, чтобы пугать новичков…
Этот мог.
Леся сидела, спиной прижавшись к холодной стене и ощущала злость, разочарование и одиночество, какого не чувствовала уже очень-очень давно.
Все дело в том, что ее давным-давно никто не бросал одну в темном лесу.
Дровосеки? Да какие они к бесам дровосеки. Так, волчата-недоростки…
Кап – кап – кап…
Едва заметный, но реальный звук. Такой же, как утром, в шлюзовом отсеке станции. Кап… кап… кап.
Тихо-тихо, на грани слуха.
Или все-таки не кап-кап, а топ-топ?
Леся закрутила головой и ничего особенного, конечно, не увидела. Крыса. Скажет тоже…
Меж тем, судя по данным их скафандров, парни заволновались. Интересно, догадаются посмотреть ее биометрию? Не догадались. Но вот и они: отсветы фонариков по стене в десяти шагах позади того места, где она сидит… а за этими отблесками…
Два глаза смотрели на нее из мертвенной темноты. Два ярких, зеленых, светящихся глаза!
Леся развернулась туда всем корпусом, чтобы луч ее нашлемника помог понять, чудится ей или нет, но успела заметить лишь маленькую серую тень, мелькнувшую в самой дальней части коридора: появились парни, загородили обзор.
– Ну ты и… – раздался в наушниках злой шепот Артура. – Куда ты делась?! Мы тебя ищем…
– Тихо! – так же на пониженных тонах зашипела она в ответ. – Здесь точно что-то есть, вы его спугнули!
– Где?
Лучи заметались по коридору. Леся неловко поднялась, придерживаясь за стену, и повела парней туда, где заметила глаза.
Там было пусто, даже иней почти отсутствовал. Обращал на себя внимание только выбитый небольшой иллюминатор, ведущий в соседнее помещение.
– Возвращаемся, – коротко решил Артур. – Хватит дури…
В ледяном зале они остановились. Леся не стала говорить ни о звериных глазах, ни о следах. Сейчас важно было не это. Важным было понять, как так вышло, что она же и оказалась виноватой в том, что они сами первые решили ее разыграть?!
Да ее месть была совершенно невинной: ну, ушла чуть дальше, но ведь не пряталась. Просто сидела и ждала! И кстати, внутреннюю связь в скафандре она не отключала ни на минуту, в отличие от некоторых. Нет, конечно, это все сейчас выглядит как-то по-детски, но ведь она права!
– Арчи, – спросил Дзен задумчиво, – Это означает, что послезавтра мы никуда не идем? Это весьма многообещающий проход, считай, новый сектор открыли.
– Без разницы. – Ответил резко Артур, – Все равно айсберг уже обречен. Его вычистят изнутри, превратят в служебный тоннель к океану…
«Его нельзя резать, – подумала Леся. – Тут есть кто-то… может, не живой, может призрак, но это кто-то, для кого здесь дом».
Она опять ничего не сказала. Все, что она сейчас скажет, будет звучать как оправдание. А чего-чего, оправдываться она не желала. Пусть сами оправдываются!
Сбоку лицо отставного лейтенанта было обыкновенным английским лицом: маленький выпуклый лоб под уходящим вверх черепом, английский бесформенный нос сливой, редкие жесткие черные волосы в усах и на бороденке, голова коротко остриженная, с сильной проседью, тон лица темно-желтый от загара… Но спереди что-то чрезвычайно знакомое чувствовалось в узеньких, зорких, ярко-кофейных глазках с разрезом наискось, в тревожном изгибе черных бровей, идущих от переносья кверху, в энергичной сухости кожи, крепко обтягивавшей мощные скулы, а главное, в общем выражении этого лица – злобного, насмешливого, умного, пожалуй даже высокомерного, но не человеческого, а скорее звериного, а еще вернее – лица, принадлежащего существу с другой планеты.
Куда он денется? Живет себе на даче в свое удовольствие, стучит по клавишам в ресторане. Никаких забот. Не работает, не учится. Чем не жизнь? В армию бы Кирилла, да только придумали эти старые пескоструи Афганистан. Скольких уже ребят наших положили! У начальника Третьего отдела месяц назад сын там погиб. Михалыч теперь еле ходит. Предлагал ему в санаторий, так упирается, говорит, на работе ему полегче, среди своих. А какой из него теперь работник? Надо бы туда инженера толкового отправить, чтобы подстраховал старика. Где только такого найти? Вот если бы Кирилл взялся за ум, выучился. Пришел бы на его объединение. Он бы не стал сына двигать, наоборот, засунул на самый трудный участок. В тот же Третий отдел, например. Сын бы выдержал, попозже других, но двигался бы вверх. А там ушел бы Петрович на пенсию или в обком штаны протирать. Кирилл Алексеевич, глядишь, и принял бы от него эстафетную палочку. Ведь у нас любят такие вещи: «Сын заменяет у штурвала своего отца. Плывет корабль в светлое завтра с молодым капитаном на мостике». Или еще какая дребедень… Не эстафетная это палочка, а шапка Мономаха… Когда он последний раз выспался нормально? Одна работа, беготня, свалка, ругань, показуха, глупость… Что еще у него есть в жизни? А тут еще сын – разгильдяй…
В дверь позвонили. Жена пошла открывать. Кого это несет в одиннадцатом часу? Может, Кирилл? Так у него ключи.
– Леша, из военкомата принесли повестку, – жена вошла в комнату. – Написано «с вещами», за неявку – уголовная ответственность.
– А ты расписалась?
– Расписалась.
– Тьфу, дура! – скривился Алексей Петрович. – Надо было меня позвать. Зачем же ты за Кирилла расписалась? Ты что – Кирилл? Вот пойдешь теперь за него служить, узнаешь, что такое дедовщина… Ну, что ты уселась? Теперь будет кудахтать! Сказала бы: нет его, уехал на Сахалин по тургеневским следам.
– По чеховским, Леша.
– Нехай по чеховским. Всю жизнь живешь в брехливой стране, а брехать не научилась.
– Как ты можешь, Алексей? Ты же – коммунист, красный директор.
– Почему это я красный директор?! – возмутился Марков-старший. – Потому что рожа у меня красная от давления? Никакой я не красный. Самый обыкновенный директор, технарь, хозяйственник. А красное… Это пусть они там придумывают, что хотят.
Алексей Петрович бросил в сердцах газету на ковер.
– Придумывают! Вот Афганистан придумали! Дураки и маразматики, они всяких диверсантов и вредителей хуже!
– Как ты можешь, Алексей? Что ты последнее время столько ругаешься? Не стыдно? Ты же знаешь, как Леонид Ильич работает. Посмотри, он же совсем больной. А на нем такая огромная ответственность за страну.
Алексей Петрович вдруг вскочил и издал свирепый крик, каким берсерки-викинги обращали в бегство своих врагов.
– Теперь я понял, откуда в нашем сыне эта диссидентская прокладка! Мамочку родную один вечер послушаешь – таким антисоветчиком станешь, в Мавзолей пойдешь, Ильича за ногу укусишь! Вот он – эффект бумеранга! Правильно нас учили в университете марксизма-ленинизма по контрпропаганде. Эффект бумеранга! Да я сам теперь диссидент настоящий! Уйди отсюда! – рявкнул он на жену. – Жаль, что у меня бумеранга сейчас нет. Можно и без возврата!..
В воскресенье засветло, чтобы можно было застукать сына спящим, Алексей Петрович выехал в Солнечное. Но Кирилла на даче не оказалось. Даже никаких примет, намекавших на его недавнее присутствие, Марков-старший не обнаружил. Он обошел территорию, заглянул даже на крышу, где между скатами прятался в детстве Кирилл. Никого…
– Скажи, Толя, – спросил на обратном пути в город Алексей Петрович, – сколько у нас в Ленинграде ресторанов, кафе, баров?
– Не знаю. Наверное, много.
– А где музыканты играют вживую, наверное, меньше?
– Думаю, что меньше.
Где было искать Кирилла? Разве что попробовать через Диму Иволгина? Друзья должны знать, где он прячется…
В понедельник, во время селекторного совещания, ему позвонил куратор их объединения. У Алексея Петровича даже мелькнула мысль: «Неужели у него квартира прослушивается?» Но не сплоховал, на приветливые слова отвечал сдержанно, когда же куратор перешел к делу, остановил его:
– Слушай, Максим Леонидыч. У меня на предприятии специальный отдел есть. Целый взвод их у меня. Номер его ты знаешь. Или забыл? Так и звони туда. А то пока ты тут свои сети плетешь, у меня совещание простаивает.
Директор хотел уже бросить трубку.
– Погодите, Алексей Петрович. Дело-то вас лично касается, а не вашего предприятия. Так что вы бы меня выслушали. Тем более, что много времени я у вас не отниму. Запишите, пожалуйста, что завтра вам необходимо быть к одиннадцати часам на Литейном, четыре. Номер кабинета… Пропуск вам будет заказан. Не присылать же вам повестку, Алексей Петрович? Как-то несолидно…
Подслушивают, сукины дети! Нет, глупости. За ругань разве вызывают? Кто сейчас только не ругает пескоструев этих? Довели страну! Пьянство, воровство и тунеядство… Тяжело придется следующему поколению. Надо будет им разгребать эти… конюшни… как их?.. Авдиевы, что ли?..
В шестом классе Кирилла записали в знаменную группу школы. Очень хорошо он ходил строевым шагом. Дома всем демонстрировал, как надо поворачиваться. Один раз пионеров пригласили на слет пограничников, и Кирилла со знаменем тоже. Слет проходил в Большом доме. Для Кирилла это было большим событием.
– Что же ты видел? – спрашивал отец, который никогда не был на Литейном, четыре.
– Зал большой, пограничники сидят. Вдруг как забьет барабан! Настоящий, не то, что наш, из пионерской комнаты. Вот бы постучать!
– Постучишь еще, постучишь…
Теперь и Алексею Петровичу представилась возможность побывать в известном месте, правда, без знамени. Как и сын, он ничего примечательного внутри не заметил, да и не смотрел особенно по сторонам. Не на экскурсию ведь пришел и не на слет пограничников. Проходная, лифт, коридор… Все обычное, без особых примет. Но как-то поганенько себя чувствуешь, сжимаешься как-то, усыхаешь, как бабочка, проколотая юным натуралистом для коллекции насекомых. В кабинет Алексей Петрович хотел войти свободно, то ли постучав, то ли не постучав, как и подобает «красному директору». Но не получилось, то ли двери у них такие, специальные, то ли давление у него подскочило. Не постучал, а поскребся, как Поскребышев к Сталину, и вошел как-то боком.
Следователь приветливо улыбнулся, вышел из-за стола, пожал руку, усадил не на стул, а в кресло возле журнального столика. Сам сел на такое же рядышком. Приятный парень на вид, а что у него внутри, никому не интересно. Что, Алексею Петровичу с ним чаи распивать, что ли?
– Может быть, чаю или кофе, Алексей Петрович?
«Мысли-то они точно умеют считывать, – подумал Марков. – Или не умеют? Ну-ка попробуй сейчас прочитай. Синхрофазотрон… Инсинуация…»
– Нет, спасибо. Особенно некогда рассиживаться, – заметил он.
– Жаль, жаль…
– Чего же вам жаль?
– Не всякий раз выпадает случай с самим Марковым чайку попить, – засмеялся гэбэшник.
«Рассказывай, рассказывай… В свое время первым лицам государства морду били. А теперь чайку ему не выпало попить…»
– Давайте перейдем к делу, – сказал за следователя Марков.
– Извините, Алексей Петрович. Понимаю, производственные дела, показатели, планов громадье… А я хотел поговорить о том о сем, о семье вашей, например.
«Нет, улыбочка у парня неприятная и голосок слащавый. Поговоришь с таким, потом год сладкого в рот не возьмешь. Противно…»
– А что вам моя семья?
– Из вежливости. Не про погоду же нам говорить? Как, вообще, жена, дети?
– Дети… У меня, слава богу, один.
– Вот именно, слава богу, – засмеялся следователь. – Как, между прочим, Кирилл Алексеевич поживает? Как его учеба в институте? По стопам отца, наверное, пойдет? Может быть, сменит у штурвала своего отца? Не собираетесь создавать династию?
«Значит, из-за Кирилла вызывали. Что же он там натворил? Неужели, действительно, в диссиденты подался? Этого еще не хватало!»
– Рано еще об этом думать. У парня сейчас ветер в голове.
– Вы уверены?
– В чем?
– В том, что у него в голове?
Да что это за разговор такой идиотский! Что он, на родительском собрании, что ли? Мальчишка, наверное, и не капитан еще, а валяет с ним дурака. А он по военному званию был бы не меньше… Жаль, отменили табели о рангах, а то он тут бы их живо построил!
– Вот что, – Алексей Петрович стукнул широкой ладонью по подлокотнику кресла, – давайте без этих ваших штучек-дрючек, не к барышне подлезаете. Кирилл ушел из института, дома не живет, где он, я не знаю. Думал, на даче, его там не оказалось. А теперь ответьте, пожалуйста, вы – что он там натворил? Прочитал что-нибудь антисоветское, анекдот рассказал какому-нибудь стукачу?
– Хуже, Алексей Петрович, – ответил следователь, при этом мило улыбаясь. – «Ромео и Джульетту» читали?
– В школе… Так что он сделал? Зарезал этого… принца Гамлета?
– Вы – остроумный человек, – рассмеялся следователь. – А насчет принца Гамлета вы в самую точку.
В этот момент дверь распахнулась. «Вот как мне надо было заходить в этот кабинет!» – восхитился Марков. В кабинет ворвался седой, плотный мужчина в сером костюме, но с красным лицом. Он быстро прошел через кабинет, сел за стол, но тут же вскочил и заорал, широко раскрывая рот и суживая глаза:
– Ты директор секретного предприятия или синюшный алкаш?! Ты руководишь стратегическими разработками или бутылки собираешь?! Ты хоть знаешь, что твой сынок спутался с англичанкой? Не с болгаркой, не с вьетнамкой, а с англичанкой! Гражданкой страны, которая является нашим военным противником! Из кресла своего мягкого полетишь к чертовой матери! Партийный билет на стол положишь! Я тебе устрою любовь между народами!..
«Вот это я понимаю! Наконец, нашелся нормальный человек, который все объяснил. Сразу виден и опыт, и чин. Такому и ответить приятно!»
Алексей Петрович попробовал встать с кресла, но оно было глубокое, видимо, со смещенным центром тяжести. Марков не стал повторять попытку подняться, просто сжал кулаки и заговорил:
– Партийный билет не ты мне давал, не тебе и забирать. Не за кресло свое держусь, а за производство родное. Что же касается сына моего… Когда он рос в семье под моим присмотром, то был и комсомольцем, и пионером. Со знаменем ходил под ваши барабаны. А как вышел в большую жизнь, которую вы курируете, поучился в ваших институтах, почитал ваши книги, сразу стал оболтусом и бездельником. Ваша это работа! Ваша работа возвращается бумерангом! Молодежь мы теряем из-за таких, как вы. А моя работа хорошо видна. По всем показателям мое производство впереди и по городу, и по стране! Пока мы бьемся на передовой, вы уже весь тыл разложили!..
Плотный мужчина в сером костюме побагровел, напрягся, но не стал вступать в полемику. Так же порывисто он выскочил из-за стола, прошел через кабинет и, хлопнув дверью, удалился.
– Из вас отличный военачальник бы получился, Алексей Петрович, – тихо проговорил следователь.
– Я и так партией мобилизованный и призванный. Да и звание у меня немаленькое, уж поболе вашего. У меня же, считай, в подчинении армия.
– Вот я и говорю. Смотрели фильм «Освобождение»? Мне, например, там один эпизод нравится. Когда Сталину предлагают обменять пленного сына на маршала Паулюса. Помните, что он отвечает? «Я солдата на маршала не меняю»…
– Правильно сказал.
– А вы бы поменяли своего сына на Паулюса?
– Давайте по делу, – раздраженно ответил Марков. – Теперь все уже ясно. Что тут пустой психологией заниматься?
– А ведь это по делу. Речь идет о вас и вашем сыне.
– На кого же я его должен менять?
– На себя, Алексей Петрович, ведь маршал – это вы. На свое директорское кресло, на свое производство, на работу, которую вы любите и делаете лучше многих других. На то, что было всей страной с таким трудом завоевано… Все стоит на карте, Алексей Петрович. Мне ли вам это объяснять? Я только что вас слушал и восторгался, как школьник. Правильно вы сказали и про молодежь, и про нашу работу, что уж тут греха таить. Все это вы верно заметили, Алексей Петрович. Потому решать судьбу своего сына должны вы… Меняете солдата на маршала, Алексей Петрович?
– Нэт, – твердо ответил Марков-старший, с легким кавказским акцентом. – Нэ мэняю…
– Очень хорошо! – Следователь сжал губы и так сосредоточенно уставился на неистертый ковер, будто и там наблюдались некие процессы, угрожавшие социалистическому строю. – Очень хорошо! Значит, договорились!
Марков кивнул, и следователь, хотя и смотрел по-прежнему в пол, кивок этот углядел. Мучить больше не стал. Но ни о чем они тогда еще не договорились…
Алексей Петрович провел два дня в какой-то наивной детской надежде, что все произошедшее было только проверкой его собственной лояльности, и комитету на самом деле нет никакого дела до его сына. Все из-за этой проклятой англичанки! Чертова мисс, которая и не подозревает, поди, что знакомство с ней в этом государстве может быть приравнено к государственной измене! И чего их только сюда пускают, гражданок стран – вероятных противников?!
Шагов Командора за дверью не было слышно. И секретарша не успела предупредить о появлении незваного гостя. Стук в дверь, три ровных удара, и Марков уже знал, кто в следующий момент появится на пороге его кабинета.
Начальник первого отдела предприятия Григорий Лемехов был, как и положено – гэбистом. Иногда по праздникам он щеголял в мундире полковника военно-воздушных сил, хотя ни для кого не было секретом, что к авиации Григорий Александрович никакого отношения не имеет.
Был он невысок, в самый раз для сотрудника невидимого фронта, и, казалось, мог легко поместиться в небольшом шкафчике. Иногда так и казалось Маркову, особенно после разговора на Литейном – что Лемехов притаился где-то в его кабинете и внимательно за ним наблюдает. Вот ведь, прожил всю жизнь, избегая по возможности общения с этими слугами народа, а на старости лет готов превратиться в параноика. И за это Кирилла нужно благодарить, кого же еще! Алексей Петрович, несмотря на волевой характер, подыскивал оправдания своему предательству. Только плохо получалось. С момента его визита в дом на Литейном прошло два дня.
– Ммм, – промурлыкав по-женски тоненько и томно, Лемехов сел без приглашения. Теперь их с Марковым разделяло только полированная светлая столешница с двумя телефонами. Гэбист потер руки. Он был похож на шахматиста, окидывающего поле битвы на клетчатой доске.
– С чем пожаловали?! – сделал первый ход Марков и, нажав на воображаемую клавишу, переключил часы на соперника.
– А как вы думаете?! – спросил в ответ боец невидимого фронта.
– Кирилл! – Алексей Петрович кивнул головой, сам себе отвечая утвердительно.
И подумал, глядя в честные глаза Лемехова – это такая, видимо, особая порода людей, выводят их из коконов в темных подвалах на Литейном и сразу как созреют – по объектам.
– Кирилл, – согласился Лемехов, нацепив на мгновение маску сочувствия.
– Мне кажется, – выдохнул Марков, – мы обо всем уже говорили…
– Нет, Алексей Петрович, здесь нам без вашей помощи никак не обойтись. Вы ведь не думаете, что мы просто возьмем и изымем из общества вашего сына, как больную собачку. Усыпим и зароем. Сейчас не тридцатые годы, Алексей Петрович…
– В самом деле?! – Марков нашел в себе силы криво усмехнуться.
Лемехов этого, впрочем, не заметил. Или, скорее, сделал вид, что не заметил. Все они замечают, все…
– Конечно, парень здорово заблудился. Все эти Дип Паплы, Пистолзы…
– Что?!
– Группы такие, модные в определенной среде. Но это не самое страшное, у самого, знаете, дети… А вот англичанка – это уже серьезно… Вообще, Алексей Петрович, попытались мы проследить тут биографию вашу отпрыска сызмальства, так сказать и выудили еще несколько интересных фактов. Вот например, Евгений Невский…
– Невский?! – Марков был несколько сбит с толку неожиданным переходом и не сразу смог вспомнить о ком речь. – А, да, этот бедный мальчик, который покончил с собой… Только при чем здесь-то Кирилл?!
– А почему вы говорите – «покончил с собой»?! Тела-то не нашли, Алексей Петрович, так что дело темное, очень темное… Может, он и в самом деле, того… – здесь Лемехов будто собирался провести себя пальцем по горлу, но устыдившись бандитского жеста, вернул руку на стол. – А может быть, и нет! И сынок ваш был вроде бы с ним в близких отношениях…
– Ну, не в таких уж и близких.
– В достаточно близких, Алексей Петрович. Он, кстати, ничего не говорил вам об этом случае?..
Марков отрицательно покачал головой.
– Кирилл никогда не обсуждал случившееся в семье.
– Вот видите, как интересно получается. Друг покончил с собой, а ваш сын об этом не словом ни обмолвился! Или он у вас статуя бесчувственная?! А может, просто знал что-то, чего не знаем мы с вами? А, может быть, и жив сейчас Невский?! Тоже ведь темная лошадка был – все молчком, да молчком…
– У вас и по школам стукачи?! – неприязненно спросил Марков.
– Ну что вы, Алексей Петрович, есть ведь характеристики…
– Не понимаю, какое это имеет отношение к нынешней ситуации?!
– Да ведь все складывается вместе в одну неприглядную картину, Алексей Петрович. Это поведение, несовместимое с моральным обликом советского гражданина, связь с гражданкой капиталистической страны и, в нагрузочку – весьма подозрительная история в прошлом. Целый ряд тревожных симптомов, Алексей Петрович, на которые вы должны были бы и сами обратить внимание. Тогда все было бы по-другому. Но, думаю, ничего трагического в создавшейся ситуации нет. Все излечимо, Алексей Петрович…
– Что вы хотите сказать?! – Марков устало посмотрел на собеседника. Вспомнился почему-то его мундирчик, такой же фальшивый, как и его сочувствие. Сучий сын.
– А я уже все сказал. – улыбнулся Лемехов. – Все излечимо. Советская медицина, как известно – лучшая в мире, к тому же, бесплатная… Так, может быть, полечим немного Кирилла. Пока не поздно?!
Я тут подумал грешным делом,
что надо думать головой.
(В.Поляков)
Яна
Как нам удалось дотащить жертву местного криминала до дома бабы Клавы, я никак не понимала. Что удивительно, жертва от нашего способа транспортировки не дала дуба – ни когда мы волокли его по колдобинам, ни позже, когда протаскивали в неширокую калитку, ни когда втягивали в отведенную нам комнату.
– Везучий мужик, – пропыхтела Нюська, сваливая грязный и окровавленный куль на мою кровать.
– И живучий, – поддакнула я. – Слушай, пойду-ка я замету следы.
Нюська так на меня посмотрела, что я почувствовала себя окончательной дурой и поторопилась объяснить.
– Кто знает, чем он местным гопникам не угодил? А мы его волокли как пришлось, там не следы – целые колеи остались. Не хватало, чтобы сюда заявились. Лучше перебдеть!
Сестрица нахмурилась, подумала и кивнула.
– Лучше. Иди, иди, я ему пока голову промою.
Следы я замела. Не до поместья, еще чего! Просто до конца улицы. Вернулась, нервно посмеиваясь – хорошо, что меня с метлой никто не видел. Точно за ведьму бы приняли. И кстати, как Нюська собирается объяснять хозяйке появление какого-то левого мужика?
Об этом я ее и спросила, едва войдя в комнату. Сестрица, склонившаяся над этим самым мужиком, только отмахнулась.
– Да ерунда. Скажем, что твой мужик, за тобой приехал.
– Почему это мой? – возмутилась я.
– Потому что! – припечатала Нюська, и я едва не выругалась: ну не может же она думать, что Шариков раскается, осознает и правда за ней приедет. Или может?
Нет, чтобы обратить внимание на этого пострадавшего! Или там и внимания-то обращать не на что, кроме роста?
Я сунулась посмотреть. И обмерла.
Там было, еще как было на что обращать внимание! Нюськину любовь к изящным блондинам я никогда не разделяла, зато всегда питала слабость к брюнетам – а тут, прямо на моей кровати был самый жгучий брюнет из брюнетов! Да еще южного и, пожалуй, восточного типажа, высоченный и спортивный. Его даже не портила основательная побитость и абсолютно идиотская одежда.
«Хм, может, он слепой?» – слабо понадеялась я, ибо полагала, что розовую рубашку с рыже-зеленым клетчатым пиджаком может надеть либо слепой, либо в самом деле идиот.
Но теперь понятно, почему Нюська не желает признавать ЭТО своим!
– Ладно, допустим, – нехотя проворчала я. – В конце концов, это же ненадолго, да? Подлечим и выпнем. Кстати, если хозяйка спросит, почему у него морда разбита, что скажем?
– Нажрался, – уверенно ответила Нюська и приложила ко лбу жертвы тампон. – По пьяни упал с крыльца, ты видела, какое тут крыльцо?
– Мой мужик – слепой пьяница. Нормально, – вздохнула я. – Надеюсь, он хоть морду мне не бьет. Давай его разденем, что ли. Надо ж глянуть, может, у него ребра сломаны. И вообще, он грязный, как танк, а это была моя постель. Я на ней спать собиралась.
Почив тяжким вздохом память безвременно почивших простыней, я взялась осторожно стягивать с него пиджак. И нащупала что-то во внутреннем кармане.
– О, паспорт! Сейчас узнаем, кого это мы подобрали, – пробормотала я, раскрывая синий – а значит, украинский – документ…
С фотографии на меня смотрел ОН. Вот так, большими буквами. Не просто красивый мужчина, а такой, что снять трусы и отдаться. Тонкие черты, темные глаза-маслины в длиннющих ресницах, сильный подбородок, выразительные губы…
Я невольно перевела взгляд на оригинал – и снова вздохнула. Испортить такую красоту! Но ничего, отмоем, подлечим… Хотя такой экземпляр наверняка женат. Надо проверить.
Опустив взгляд в паспорт, я чуть не икнула. Что, вот прямо так его и зовут?
– Фарит Хаттабович Аравийских, – вслух прочитала я и не удержалась, хрюкнула. – Гражданин незалежной… ы!
– Тебе бы все ржать, – фыркнула Нюська.
– Не мне… ы… Хаттабыч… – я уже ржала, как лошадь. – Сама… глянь!
И протянула украинскую паспортину Нюське.
Та неверяще глянула сначала в паспорт, потом на Фарита ибн Хаттаба Аравийских и тоже заржала. Как лошадь.
Мы так ржали, наверное, минут пять, и не могли остановиться. Нюська даже паспорт уронила, бедная, и схватилась за животик. А я утирала слезы и дрожала. Ржач-то ржачем, но до меня только сейчас начало доходить, в какое дерьмо мы с Нюськой чуть не вляпались. Ведь Хаттабыч – мужчина не мелкий, два-три алкаша бы его не запинали. Да и голоса у них были не особо и пьяные. А значит… значит…
Значит, дуракам везет. То есть дурам, две штуки.
– Хорош реветь, – в последний раз икнув от смеха, велела Нюська. – У нас пациент с черепно-мозговой, а мы тут… Раздеваем, осматриваем, вывихнутое вправляем! Сломанное…
– …отрезаем… – тупо пошутила я.
Нюська не обратила внимания, она снова была серьезна, собрана и внимательна. Совместными усилиями мы раздели и разули нашу украино-арабскую находку (неженатую, на соответствующую страницу паспорта я все же успела глянуть), грязное и драное шмотье я сунула в пакет, а паспорт положила на комод. Туда же отправился и крестик на цепочке. Дорогой, очень элегантного дизайна, совершенно не вяжущегося с кричаще-безвкусным шмотьем. Но черт с ним, со шмотьем. Главное – с арабской мордой лица.
Обдумывание этой странности я отложила на потом. Не то чтобы я могла чем-то серьезно помочь Нюське, кроме принеси-подай-подержи-помой. Просто… ну… Это она – хирург, и голый мужик на столе для нее не более чем пациент. А для меня, и тем более такой!
Да. Я залипла. У меня, между прочим, уже два месяца как нет постоянного любовника. То есть никакого нет. Так что могу я хоть посмотреть? Ладно, не просто посмотреть, а полюбоваться. Редко встретишь мужчину с настолько великолепным телом. Не только генетически великолепным – рост, широкие плечи, длинные ровные ноги… хм… не только ноги, да… короче говоря, он явно за собой следит. Причем не тупо качается в тренажерке, а занимается легкой атлетикой. Мышцы четко прорисованы, но не перекачаны, ни грамма лишнего жира – но и не пересушенная мумия, как бодибилдеры перед показами.
В общем… в общем… Я не я буду, если не сведу его с Нюськой, вот! Должен же у нее наконец завестись нормальный мужик, а не худосочное недоразумение! Рядом с этим Аравийских она точно не будет ощущать себя кобылой, дура этакая.
– Хорош мечтать, – буркнула Нюська, закончившая осмотр и взявшаяся обрабатывать длинную рваную рану на бедре. Неглубокую рану, не только нам крупно подфартило. – Давай-ка поставь нашему везунчику укол.
Уточнять, какой именно укол, Нюська не стала – незачем.
– Ага, – неохотно вернулась в реальность я.
И, не отвлекая Нюську, набрала в одноразовый шприц препарат. Протерла спиртовой салфеткой смуглый бицепс – переворачивать пациента с ЧМТ не рекомендуется – и только приготовилась вколоть…
Как он раскрыл глаза, глянул прямо на меня и улыбнулся разбитыми губами.
– Спокойствие, главное, спокойствие, – пробормотала я, как завороженная. – Поставим вам укольчик…
Он прошептал что-то по-латыни, подозрительно похожее на «ангел небесный», потянулся ко мне рукой, дотронулся пальцами до щеки. И зашипел от боли: Нюська, которой дела не было до романтики, приложила обеззараживающее.
Вот тут мне по-настоящему захотелось убить тех уродов, которые стукнули его по голове и другим местам. Не могли стукнуть полегче? Такой романтический момент пропал!
– Лежать и не шевелиться, – скомандовала я фирменным тоном бабули. – Ставим обезболивающее, иначе придется шить наживую.
Везунчик послушно замер, убрав руку от моего лица, но не закрыв глаз и не изменив какого-то просветленно-восторженного выражения лица. Нормально! Я еще не уколола, а он уже приход словил!
Еще раз протерев кожу на бицепсе, я с размаху всадила шприц. Аравийских даже не вздрогнул, только моргнул и снова прошептал на латыни: «Агнус деи…» и что-то там еще. Правда, отрубился на полуслове. А я невольно погладила только что уколотое место. Кожа у него была гладкая и горячая, и даже сейчас он пах не только лесом и кровью, но и каким-то терпко-пряным парфюмом, очень непривычным и безумно ему подходящим.
– Готов, жить будет, – заявила Нюська и велела: – Помоги-ка с перевязкой.
– А он меня овцой обозвал, – наябедничала я и зевнула.
В общем, спать мы залегли перед рассветом и в одну кровать, а вот утром…