Лето – осень 99 года до н.э.с.. Продолжение
Расторопный слуга совал Войте под нос нюхательную соль, и пришлось хорошенько врезать ему по руке, чтобы убрать от лица мерзко пахшую склянку, – склянка отлетела далеко в сторону, но не разбилась.
– Ну вот… – раздался над головой сахарный голос Достославлена. – Я же говорил – просто обморок.
Войта поморщился и сел. В кабинете никого больше не было – трое друзей благополучно исчезли. Он хотел было встать, несмотря на отвратительную слабость и озноб, чтобы немедленно уйти прочь – в свой пыльный заброшенный дом… Не успел – рядом с ним примостился Достославлен, сидя, а не стоя на коленях, отчего поза его была не менее смиренной.
– Доктор Воен… Доктор Воен, я негодяй…
– Негодяй? Нет, ты гнида, слизняк. До негодяя тебе еще расти и расти, – осклабился Войта. Что это вдруг Достославлен решил раскаяться? И тут вспомнил: пуговица. Пуговица, которую Глаголен не считал столь уж важной вещью и не советовал с ее помощью Достославлену угрожать.
– Хорошо! – с жаром согласился тот. – Я гнида! Слизняк! Согласен!
– Ты еще головой об пол постучи… – брезгливо выговорил Войта.
– И постучу! – воскликнул тот. – Что хочешь сделаю! Верни мне вторую пуговицу… Именем Предвечного молю: верни…
До чего же ушлый парень этот Достославлен – быстро сообразил, что вторую пуговицу Войта с собой не взял. А впрочем, почему сообразил? Ничто не мешало ему обыскать карманы Войты, пока тот валялся на полу без сознания. Друзей он выпроводить успел…
– Хочешь освободить Глаголена? – продолжал Достославлен с тем же жаром раскаянья. – Да нет вопроса! Я все устрою за один день! Завтра же утром Глаголен может отправляться в свой замок! Если хочешь, можешь уехать с ним, никто больше не заикнется о твоем предательстве, никто пальцем не тронет ни твоих родителей, ни братьев… Ты величайший ученый, доктор Воен, ты должен работать там, где добьешься большего!
Вот у кого надо было поучиться искренне заискивать и искренне льстить!
– А что ж ты, гнида, друзей-то своих выгнал? Надо мной ты при них глумился…
– Простите, доктор Воен… Простите! Я негодяй! То есть гнида. Слизняк. Да, слизняк! Но я не осмелился… при них обсуждать этот вопрос. Если бы я мог все исправить!
Он хочет войти в историю. Прославиться. Для суда пуговицы не обвинение, но, например, для Очена (как и для других многочисленных друзей) этого было бы достаточно – если и не поверить до конца в то, что Достославлен убил Трехпалого, то засомневаться. И никогда больше не восторгаться наивностью и непосредственностью Достославлена. Не говоря о том, что в историю Достославлен запросто мог попасть как подозреваемый в убийстве Трехпалого и других чудотворов. И если обоих Йергенов, и старшего и младшего, лишь восхитила бы находчивость Достославлена, то большинство друзей отвернулись бы от него с негодованием.
Стоит ли жизнь Глаголена того, чтобы Достославлен, как прежде, оставался для друзей наивным и безобидным парнем? Безусловно.
– У тебя есть такая возможность… – проворчал Войта, поднялся с пола, на котором неудобно было сидеть, и уселся обратно на пуф – теперь было без разницы, с какой высоты смотреть на Достославлена.
– Да! Я все исправлю! – воскликнул тот. – Только пожалуйста… Пожалуйста, не говори никому об этих пуговицах! Я умоляю, не говори! Я знаю, на твое слово можно положиться!
Ну да, можно. Но лучше для Достославлена будет, если Войта уберется из Славлены вместе с Глаголеном и никогда больше тут не появится… Конечно, проще всего ему Войту убить, но тогда второй пуговицы он не получит никогда.
– Ты получишь вторую пуговицу, когда мы с Глаголеном будем в дне пути от Славлены. Можешь положиться на мое слово, я никому ничего не скажу. Но если ты когда-нибудь еще встанешь у меня на дороге…
Почему Войта раньше не подумал о пуговице? Положился на слова Глаголена о бессмысленности этого шага? Глаголен не знал Достославлена так, как его знал Очен. Не подозревал о желании этой гниды войти в историю и быть любимым друзьями… Выходит, Очен оказался прав – насчет наивности и непосредственности.
– Нет-нет, я не встану! Доктор Воен, ты великий ученый, лучший из умов Обитаемого мира! Я никогда не встану у тебя на дороге, и даже наоборот, я всегда, слышишь, всегда буду к твоим услугам! Я многое могу и буду рад когда-нибудь еще быть тебе полезным!
– Ты же понимаешь, что вторая пуговица спрятана в надежном месте. К ней приложена бумага, разъясняющая суть важности этого предмета. Ни под какой пыткой я не открою места, где она спрятана, – потому что от нее зависит жизнь моих детей. Ты веришь в это?
– Разумеется! Конечно верю! Доктор Воен, было бы глупо рассчитывать, что ты предашь своих детей даже под пыткой… Да я и не собираюсь! Мне гораздо проще добиться освобождения Глаголена! Я уже все продумал. Никто не обвинит тебя в предательстве – мы объявим, что ты, рискуя собой, отправляешься в замок Глаголена, чтобы до конца выведать тайны ученого мрачуна и построить на этом нашу собственную магнитодинамику, магнитодинамику чудотворов, раздел прикладного мистицизма! Никто не обидит твоих родственников, оставшихся в Славлене, даже наоборот: их ждет лишь почет и уважение!
Он захлебывался идеями и размахивал руками.
– Сядь в кресло, Достославлен… – поморщился Войта. – Мне-то не надо, чтобы ты ползал передо мной на карачках. Освобождения Глаголена мне от тебя вполне достаточно. Кстати, если что: Глаголен на суде рассказал бы о том, где он нашел эти пуговицы.
– Никакого суда не будет. Пусть отправляется в свой замок! Мы не можем позволить мрачунам убивать детей-чудотворов! Это было бы чудовищно!
– Ага, – кивнул Войта. – Послушай. Не знаю, облегчит ли это твою задачу, но… Я не предавал Славлену, и, в отличие от тебя, мне на нее не наплевать. Я тут собрал одну штуку… Называется магнитофорная махина. Сама по себе она совершенно бесполезна, но использует накопители энергии, позволяющие зажигать солнечные камни в отсутствие чудотворов. Понимаешь? Даже Глаголен признал, что, имея такую банку, ему не нужен десяток пленных чудотворов – достаточно одного.
Достославлен думал недолго: лицо его озарила понимающая улыбка.
– Потрясающе! Войта, это потрясающе! Можно продавать банки, заряженные энергией чудотворов! Войта, ты представить себе не можешь, какие перспективы открываются перед чудотворами! Ты настоящий волшебник, ты умеешь творить чудеса!
– Доктор Воен, неужели ренты, которую я тебе пожаловал, не хватило на покупку хотя бы телеги? – ворчал Глаголен, сидя в седле не такой уж плохой лошади, по меркам Войты. – Про карету я не говорю – но телега-то, телега!
– Глаголен, я был уверен, что вы любите ездить верхом. И потом, я предполагал, что вам захочется уехать из Славлены как можно быстрее. Мне, во всяком случае, хотелось именно этого.
Войта в самом деле спешил и, давая лошади передохнуть, еле сдерживался, чтобы не пустить ее вскачь – не мог долго ехать шагом. Да, он выспался перед дорогой, но во сне видел Ладну, слышал предсмертные крики детей и не мог проснуться, чтобы избавиться от кошмара.
– Я старый больной человек, у меня и без того развивалась подагра, а несколько дней, проведенных в сырости, на каменном полу, не прибавили мне здоровья.
Он сидел в седле прямо и ехал верхом с видимой легкостью, как рысью, так и вскачь.
– А я, значит, не расстарался хорошенько для своего благодетеля? – фыркнул Войта.
– И лошадь эта годится только на мясо… – продолжал ворчать Глаголен.
– Может, вам и в моей одежде ехать зазорно? Так поезжайте в исподнем, все сразу догадаются, какой вы богатый и знатный господин. Что же до лошади, то я предложил бы вам идти до замка пешком, но боюсь явиться туда раньше вас.
– Ехать на этой кляче до замка я не собираюсь – в Храсте осталась моя карета. Ночевать мы там не будем, сразу поедем дальше.
Последние слова Глаголена напугали Войту. До назначенного в письме срока оставалось четыре дня, но если Глаголен считает нужным поспешить, значит Ладне и детям все еще угрожает смерть…
Они помолчали.
– Глаголен, расскажите, если вас не затруднит, как вам удалось силой и угрозами заставить меня создать теорию предельного сложения несущих? Когда меня спросили об этом, я ничего толкового придумать не смог. А мне говорили, что ваш рассказ был подробным и красочным.
Нет, препирательства с Глаголеном не помогали отвлечься от мыслей о семье.
Тот усмехнулся.
– О, да! Я с радостью поведал твоим друзьям-чудотворам свои многолетние чаянья. В подробностях и красках рассказал, что бы я с тобой сделал за твое глупое упрямство и вздорный характер.
– И что же заставляло вас столько лет держать свои чаянья при себе?
– Обычно я стараюсь не совершать бессмысленных действий. А наказывать тебя или принуждать – действие совершенно бессмысленное. Но твои друзья об этом не знают, потому и поверили в мой рассказ. Между прочим, Достославлен пытался убедить меня, что ты на коленях умолял его спасти твоих детей, но я сразу понял, что дело в найденных мною пуговицах.
При этом Глаголен покосился на Войту, будто хотел о чем-то спросить.
– Глаголен, вы можете представить, как я кого-то о чем-то умоляю на коленях? – усмехнулся Войта.
Глаголен снова повернул голову, и лицо его на миг исказилось болезненной гримасой, он покивал каким-то своим мыслям и сказал с прежней непринужденностью:
– Разумеется, нет! Такого подвига твоя жена и дети никогда от тебя не дождутся.
В Храсте не задержались ни на минуту: Глаголен лишь переоделся и нанял второго возницу, отдав приказ ехать без остановок и менять лошадей при каждой возможности. По его расчетам, до замка они должны были добраться не позже, чем через сутки.
Карету трясло и подкидывало на ухабах, и Войта был уверен, что не уснет ни на миг. Однако Глаголен взялся рассказывать какую-то занудную историю из жизни своего далекого предка, и под его размеренный рассказ Войта сначала безудержно зевал, а потом задремал незаметно для самого себя. Ему снился побег из замка, и будто бежит он не один – тащит за собой Ладну, а Румяну несет на руках. До леса остается не больше сотни шагов, когда на пути возникает воевода замка и глумливо скалится:
– Ну что, попался, Белоглазый?
Тянется и хочет вырвать Румяну у Войты из рук, но Войта держит крепко. Воевода не отступает, тянет малышку за руку все сильней, пока не отрывает ребенку руку. Страшно кричит Ладна, из обрубка толчками выплескивается кровь, а Войта, как дурак, выхватывает оторванную руку у воеводы и пробует приладить ее на место, привязать рушником. И, повернув мертвую уже девочку лицом к Ладне, бормочет:
– Вот, гляди, все хорошо, ничего не случилось…
Дурнота подкатывает к горлу, и Войта понимает, что сейчас снова упадет в обморок, как девица. Тогда оторванная рука отвалится и Ладна раскроет его обман…
– Доктор Воен, что-то подсказывает мне, что тебе лучше проснуться, – раздается голос над головой. Воевода толкает Войту в плечо, и, падая на бок, тот в отчаянье кричит:
– Нет! Убери руки! Убью!
Крик получается совсем тихим и невнятным, но Войта добавляет к нему удар чудотвора, кривой и не очень сильный, и только потом понимает, что воевода мрачун и удар ему не страшен.
– Доктор Воен, ты в самом деле задумал меня убить?
Войта раскрыл глаза. Карету все так же подбрасывало на ухабах, над сиденьями горели две свечи, а прямо перед глазами белело озабоченное лицо Глаголена.
– Ох, Глаголен, какая же ерунда мне приснилась…
– Могу себе представить. Доктор Воен, я должен тебе кое-что сказать. Право, не знаю, обрадую я тебя или огорчу…
– Что случилось?
– Ничего не случилось. Ты только что попытался сразить меня ударом чудотвора. Но, к счастью, твой удар не может причинить мне вреда, и я, как видишь, остался жив и здоров.
– Этого не может быть, – усмехнулся Войта.
– Отчего же? Я вполне допускаю, что без подкрепления внутренний страх перед побоями за удар рано или поздно иссякнет.
– У меня нет никакого страха перед побоями за удар… – Войта попытался ударить Глаголена в грудь – как всегда, ничего не вышло.
– Ты не осознаёшь этого страха. Я бы сказал, что это не твой страх, а страх твоего тела, которое отказывается тебе подчиняться. Так вот, рано или поздно тело забудет о побоях и способность к удару вернется. Я не утверждаю этого, я лишь предполагаю, что это возможно.
– Эх, вашими бы устами да мед пить… Я долго проспал?
– С четверть часа.
– Едрена мышь… Мы ведь не может ехать быстрей?
– Увы. Но я надеюсь, что мы не опоздаем. Тебе не кажется, что здесь слишком холодно и стоит растопить печку?
– Нет. Но если хотите, я это сделаю. Раз вы такой старый и больной человек.
За всю дорогу уснуть ему больше не удалось ни разу.
Отец с отрядом друзей успел подойти к замку до возвращения Глаголена – все же выступили они из Славлены почти на сутки раньше. Не таким уж малочисленным был его отряд – к старым воякам присоединились их сыновья, и всего под стенами замка стали лагерем около сорока чудотворов. Пожалуй, именно этого Войта и опасался: не хотелось ни потерь в отцовском отряде, ни ответного гнева воеводы, который запросто мог убить Ладну и детей только в отместку за неожиданное нападение.
Было раннее утро, только-только занялся рассвет. Ночной заморозок, первый той осенью, покрыл инеем траву, в лагере чудотворов дымились угли догоревших костров, а переполох уже начался – колеса кареты грохотали так, что не проснуться было невозможно.
Войта выпрыгнул из кареты, не дожидаясь, пока возница ее остановит, раскроет двери и выдвинет лесенку. Чуть не растянулся на земле, чудом удержав равновесие.
Отец спал в кожаной броне… Соскучился, должно быть, по далеким походам. В ней он и выскочил из шалаша навстречу карете, босиком и в подштанниках. Войта поспешил ему навстречу.
Глаголен сошел на землю через минуту, гордо и неторопливо. А мог бы не сходить – возница уже требовал опустить мост и открыть ворота.
– Глаголен, это мой отец, – сказал ему Войта. – Можете называть его господин Воен.
Отец смерил Глаголена настороженным взглядом и с достоинством кивнул.
– Я от всей души благодарю вас за бумагу с последней волей, которая привела нас к стенам замка, – задрав подбородок, продекламировал он. – И весьма рад, что эта воля все же не стала последней…
– Доктор Воен. – Глаголен повернулся к Войте. – Тебе стоит поучиться учтивости у своего отца.
– А ты, негодник, презрел отцовский приказ? Пошел на поклон к Достославлену?
– Бать, иди обуйся, ноги отморозишь. Ну и штаны тоже надень…
– Поговори мне! – Отец погрозил Войте пальцем. Тот не стал смеяться.
Заскрипели шестерни, опуская мост, стукнули засовы, запиравшие ворота. Ну же! Сколько можно ждать? За сутки с лишним пути Войта извелся так, что перестал отвечать на подначки Глаголена… Наверное, неучтиво будет зайти в замок раньше него, но если Глаголен не поспешит, Войта плюнет на учтивость… Которой надо поучиться у отца… Впрочем, Глаголен решил отца переплюнуть и, тоже задрав подбородок, гордо изрек:
– Господин Воен, я приглашаю вас и ваших друзей в замок и заверяю, что моим гостям там никто не причинит вреда. Но и вы пообещайте мне, что ваш отряд не воспользуется моим гостеприимством мне во зло…
Войта не стал ждать, когда они закончат состязаться в учтивости, и взошел на мост, едва тот стал на место. Первый, кого он встретил, входя в ворота, был воевода замка…
Их держали в подвале, под стеной, в каморке с земляным полом. Обижаться было глупо – Глаголен в Славлене тоже спал на соломе. Он был мрачун для чудотворов, так же как Ладна и дети оставались чудотворами для мрачунов. Но… больно стало, и кольнуло почему-то чувство вины – не смог, не сумел сделать их жизнь спокойной, безоблачной. И когда в зале совета разворачивался и уходил прочь, когда ехал в Славлену, не подумал ведь о них, что с ними будет… Впрочем, тогда он не сомневался в том, что Глаголен не причинит им вреда.
В каморке было так холодно, что изо рта шел пар. Они сидели в углу, закутавшись в одну рогожку на всех, Румяну Ладна держала на коленях, порывалась то ли встать, то ли отодвинуться глубже в угол: наверное, в полутьме она не увидела, кто вошел в двери.
Только когда Войта нагнулся, чтобы забрать у нее дочь, Ладна ахнула и тут же разрыдалась, причитая и благодаря Предвечного. Румяна захныкала, когда Войта поднял ее на руки, закашлялась, но прижалась к нему потеснее, дрожа от холода.
Руки были заняты, и он не смог помочь Ладне встать, смотрел сверху вниз, с каким трудом она распрямляет затекшие руки, как неловко поднимается на ноги. Сыновья не двигались, смотрели на Войту, задрав головы, и сонно хлопали глазами.
– А вы чего расселись? Матери встать помогите! – проворчал он, ему показалось – беззлобно.
Юкша, поднимаясь, сверкнул снизу вверх поразительно светлыми, как у деда, глазами – вряд ли с ненавистью, скорей с гордостью.
– А с тобой, пащенок, я еще разберусь… – добавил Войта.
Оба сына звонко стучали зубами и от холода втягивали головы в плечи, напоминая нахохлившихся под дождем воробьев, и Войта понял, что вряд ли когда-нибудь наберется смелости хорошенько выдрать гаденыша, вздумавшего за ним шпионить. И будет неправ, потому что безнаказанно сверкать глазами может любой дурак…
Во время знаменитого Славленского противостояния 104 г. до н.э.с. В. В. воевал, был захвачен в плен и продан в замок богатого и влиятельного мрачуна; освобожден лишь в 94 г. до н.э.с. в результате успешной военной кампании чудотворов (см. статью «Северское движение объединения»).
В дальнейшем В. В. вел замкнутый образ жизни, полностью посвятив себя науке.
[Большой Северский энциклопедический словарь для старших школьников: Издательство Славленского университета, Славлена, 420 год от н.э.с. С. 286.]
В 94 году до н.э.с. доктор Глаголен был убит во время осады его замка. Убийство совершил шестнадцатилетний Юкша Воен, старший сын Войты Воена по прозвищу Белоглазый.
Северский университет был разрушен в 50 году до н.э.с., труды доктора Глаголена и Войты Воена, касающиеся электрических сил и природного магнетизма, были на века похоронены в архивах чудотворов. И даже на грани катастрофы (предреченной Глаголеном более чем за пятьсот лет до ее наступления), которую обусловило пренебрежение законом сохранения энергии («всеобщим естественным законом»), чудотворы не обратились к изучению природного электричества, дабы не обесценить свою способность к возбуждению магнитного поля.
Аккумуляторные подстанции, осветившие весь Обитаемый мир светом солнечных камней, создавались по тому же принципу, что и накапливающие энергию банки «магнитофорной махины» Войты Воена.
Имя Драго Достославлена не осталось в веках, его литературное наследие тоже осело в архивах чудотворов из-за узнаваемого стиля и манеры изложения – вклад Достославлена в наступление эры света был слишком заметным и раскрывал неблаговидные способы, при помощи которых чудотворы получили власть.
В центре Славлены сохранилась каменная часть забора и фундамент дома Оченов, ибо именно в этом доме в 79–78 годах до н.э.с. Танграусу являлись его знаменитые откровения. О том, что этот дом на самом деле принадлежал семье Оченов, документальных свидетельств не осталось.
Конец первой части