В детстве Нику Невыразинову учили играть на скрипке и по доброй тогдашней традиции часто при этом пороли. Придать её шаловливым перстам привычную сухую беглость так, правда, и не удалось, зато удалось на некоторое время приучить их обладательницу к порядку. Невероятно, но даже выйдя замуж, Ника Невыразинова (фамилию она решила не менять) довольно долго сдерживала свои инстинкты. Однако к двадцати четырём годам воспоминания об отцовском ремне вымыло из памяти окончательно, и Ника, прочно осевши дома, предалась самому разнузданному эстетизму.
Любой, зачастую необходимый в хозяйстве предмет, попав ей на глаза, рисковал превратиться в произведение искусства, иными словами, в нечто, ни на что уже отныне не употребимое. Внезапно надраенные до светлого сияния вилки втыкались в пробку от термоса, а возникшая в итоге ромашка водружалась на стену, где и висела до окончательного потускнения.
Есть приходилось исключительно ложками, как на поминках.
С людьми Ника обращалась столь же бесцеремонно и вдохновенно, прилаживая их по наитию друг к другу и азартно совмещая несовместимое. Всех своих друзей и подруг она успела свести и развести, а тех, кто не сообразил вовремя брызнуть опрометью, так даже по два раза.
И всё-то у неё было не как у людей! Известно, к примеру, что нормальный человек (в смысле — не колдун) может увидеть домового, лишь став на пороге и глянув промеж ног. Так вот ни черта подобного! Приняв эту рискованную позу, Ника как раз ПЕРЕСТАВАЛА видеть домовых… Сама о том не зная, она опустила однажды целую группировку, когда бригада Голбечика вылетела от неё вся расчёсанная, исцелованная, завитая и, что самое страшное, в голубеньких бантиках… В голубеньких, прикиньте!
Слабая надежда на то, что супруг однажды возьмёт ремень и вернёт Нику обществу, исчезла после того, как в гости к ним затащили некоего интуриста. Узрев на стене вышеупомянутую ромашку из вилок, он ахнул и спросил через переводчика, сколько этот шедевр может стоить. Ника, не думая, брякнула: «Тысячу!» — имея в виду, разумеется, тысячу ефремок. Гость, не чинясь, заплатил тысячу баксов, придурь стала профессией, а муж подал на развод.
Естественно, что, будучи иностранцами, покупатели Никиных шедевров шпионили напропалую. Вскоре Невыразиновой, на свою беду, заинтересовалась баклужинская контрразведка, и генерал Лютый дал круто идущему в гору майору Выверзневу секретное задание сблизиться с хозяйкой салона. Генералу и в голову не могло прийти, что Выверзнев (кобель известный!) давно уже сблизился с Никой и теперь не знает, как от неё отдалиться.
В отместку Николай потратил на мнимое сближение чёртову уйму казённой валюты — и всё равно считал себя обиженным.
***
В тот день Нике пpишло в голову побелить скpипку…
Видение ослепительно-белого смычкового инстpумента на фоне обожжённой разделочной доски было столь впечатляющим, что Ника немедленно вознеслась на табуpетку и распахнула настежь ствоpки антpесолей, в чьей пыльной и мpачной глубине вполне могла таиться виpтуальная банка водоэмульсионки, а ещё лучше — нитрокраски.
Загpохотали, ссыпаясь на пол, тазики и помазки, а затем в пыльной и мpачной глубине что-то мягко шаpахнулось и пеpед отпpянувшей Никой воссияли два изжелта-зелёных зpачка.
Табуpетка вывеpнулась из-под ног, и гpохоту стало больше.
— Тихо ты! — пpошипели с антpесолей. — Распадалась!.. — И в тёмном пpямоугольнике показалось мохнатое дымчатое личико — всё в паутине и в известке.
— Утя-путя… — сложив губы в тpубочку, пpовоpковала лежащая на полу Ника, зачаpованно глядя на обаятельное существо. Она вообще обожала всё пушистое.
Вновь взметнулась на табуpетку, и домовой отпpянул.
— Куда лапу тянешь? — пpошипел он. — Попpобуй тpонь только — вpаз памяти лишу!
Нашёл кого пугать! Не услышав угpозы, Ника попыталась пpовести ладонью по дымчатой шёpстке, и домовой, осеpчав, действительно лишил её памяти.
Нашёл чего лишать! Табуpетка вывеpнулась из-под ног, и гpохот повтоpился.
— Утя-путя… — сложив губы в тpубочку, пpовоpковала лежащая на полу Ника, зачаpованно глядя на обаятельное существо. Вновь взметнулась на шаткий деревянный пьедестал, за что была лишена памяти втоpично.
Гpохот.
— Утя-путя…
Тут наконец домовой уяснил, что полёты с табуpетки и обpатно могут пpодолжаться до бесконечности, смиpился и с оскоpблённым видом позволил себя погладить.
— Всё, что ли? — pаздpажённо осведомился он. — Тепеpь закpой двеpцы, и если кто спpосит — меня здесь нет, ясно? Чего уставилась? Ну скpываюсь я, скpываюсь!..
— Ка-кой пушистенький… — зачаpованно глядя, молвила Ника.
— От кого, от кого!.. — передразнил домовой, тоже, видать, не слишком вслушивавшийся в слова собеседницы. — От кого надо, от того и скрываюсь!
— Расче-ешем… — мечтательно молвила Ника.
— Подставился, вот почему! — сердито ответил он. — Обложили, гады, со всех сторон…
— И бантик на шейку…
— Да свои же, лыцкие! — с надрывом объяснил домовой.
Но тут дверной колокольчик (электричества Ника избегала, где только могла) звякнул, как заикнулся, — и в прихожей на секунду возникла чуткая тревожная тишина.
— Створки закрой! — тихонько взвизгнул домовичок.
Такой взвизг обычно издаёт загнанная в угол кошка, и Ника даже опомнилась слегка, что, кстати сказать, случалось с ней крайне редко. Во всяком случае, она, не переча, захлопнула дверцы и, спрыгнув с табуретки, пошла открывать.
— А спросят, почему тазики на полу, — прошелестело из закрытых антресолей, — скажи: барабашки отвязались!..
***
То ли норов такой, то ли аура мёдом намазана, но скандалы к себе Ника так и притягивала. Учреждённое Портнягиным Бюро астрального климата постоянно отмечало в своих сводках зону повышенной напряжённости на углу проспектов Нехорошева и Нострадамуса, причём эпицентр таинственной напряжёнки каждый раз приходился на квартиру номер десять. Попытки объяснить это явление чисто естественными причинами убедительными не кажутся, поскольку, пока там проживали прежние хозяева, с астралом всё было в порядке…
Когда Ника, захлопнув за домовичком створки антресолей, спрыгнула с табуретки и пошла открывать, ей ещё, разумеется, было невдомёк, что двухкомнатка уже обложена сверху, снизу, а также со всех четырёх сторон, включая проспект Нехорошева.
А началось с того, что в одиннадцать часов утра глава лыцкой диаспоры домовых Кормильчик, заметно перепуганный, лично объявился в здании МВД республики и потребовал встречи с подполковником Выверзневым. Однако Николай к тому времени уже выехал со своими орлами в Чумахлу — расследовать чудо с гирей. Тогда отчаявшийся Кормильчик, рискуя навлечь на себя гнев Батяни, прямиком вышел на генерала Лютого и сообщил ему о появлении в столице того самого домового, что вчерашним вечером пересёк Чумахлинку вместе с Африканом.
Город немедленно был разбит на квадраты, начался розыск. Подняли всю нежить Баклужино — и дымчатых, и разношёрсток, подключили колдунов… Уже к полудню генералу смущённо доложили, что беглеца в столице не обнаружено.
Лютый задумался. За три часа домовой никак не мог достичь городской черты — ножки коротковаты. И генерал обратился к оперативной карте. Насчитывалось всего четыре объекта в городе, не обысканных дымчатыми бойцами Кормильчика. Правое крыло краеведческого музея для них недоступно, поскольку там хранится чудотворная икона. Офисы фирм «Дискомфортъ» и «Ограбанкъ» ежедневно окропляются святой водой — стало быть, тоже не в счёт. И что остаётся? Остаётся, как всегда, квартира гражданки Невыразиновой. Вот туда нечисть способна, в принципе, проникнуть, но только не местная — пришлая… Местная не рискнет.
Сначала генерал хотел сразу же выправить ордер на обыск, но подумал и решил лишний раз ни себя, ни Выверзнева не подставлять. Тем более, что уж здесь-то подполковник, скорее всего, был чист. Концы он обычно хоронил на совесть, а в данном случае прямо-таки лезли в глаза не свойственные Выверзневу неряшливость и небрежность. Прятать преступника у любовницы? Нет-нет, совсем на него не похоже.
Кроме того, заподозрить Николая Выверзнева в двойной игре означало отстранить его от дела. На это генерал Лютый просто не имел права — особенно сейчас, когда Николай был позарез ему необходим для отмазки перед Президентом. Многоопытным нутром бывший участковый давно уже чуял, что Кондратьича не удовлетворит любой исход следствия и что придётся искать крайних. А крайним, по замыслу генерала, должен был стать именно подполковник Выверзнев…
Короче говоря, Лютый счёл наиболее мудрым мягко намекнуть Николаю при встрече, чтобы тот разобрался со своей пассией, самому же больше в это дело не соваться. Вдобавок отвлекли тревожные сообщения с двадцать пятого километра относительно босоногости протопарторга, о чём генерал с перепугу доложил Президенту, получил втык — и загадочный дымчатый беженец как-то сразу отошёл для него на второй план…
Для него, но не для остальных. Остальные продолжали работать.
Стены, примыкающие к квартире номер десять, равно как и смежные помещения, буквально кишели домовыми дымчатой масти. Кормильчик, остро чувствуя свою вину перед Батяней (сначала упустил беженца, потом вышел на генерала, минуя основного покровителя), готов был землю рыть, лишь бы загладить эти досадные оплошности.
В подъезде, во дворе и на крыше, якобы, не замечая друг друга, дежурили сотрудники контрразведки и террористы из «Красных херувимов», ибо Панкрату тоже почему-то запало в голову, что домовому, которого протопарторг на руках носит, наверняка известна истинная подоплёка возвращения Африкана в Баклужино. Кроме того, поодаль, непонятно, на какой навар надеясь, отирались шестёрки ныне покойного Есаула и кинутого им на пятнадцать сребреников Черепа. Ну и, само собой, несколько представителей иностранных спецслужб…
Знай об этом хозяйка квартиры, на звонок она всё равно бы открыла. Подобно Горьковскому буревестнику Невыразинова приветствовала бурю и очень плохо переносила штиль. И буря, как правило, ждать себя не заставляла — являлась по первому зову, готовая к услугам…