Звонок, возвестивший о начале перемены, давно отзвенел, халдин Рисамис окончила лекцию, легко развернулась на каблуках, и всполох золотых локонов затмило золотистое же свечение телепорта. Студенты привычно загалдели, пёстрым потоком покидая аудиторию. Даже схема обитаемых миров мягко отключилась, перейдя в режим энергосбережения. Парень с волнистыми чёрными волосами по-прежнему сидел за партой первого ряда, по центру.
— Знаешь… — тихо высказалась одногруппнице студентка, замешкавшаяся у входа. — Смотреть на него… страшно как-то. Даже не смотреть, неправильно выразилась, находиться рядом – и то боязно. Аура что ли такая «тяжелая»?
— Что? А, ты про того, который новенький, Никимир, или как там его звать? Ну, мне-то ничего такого не кажется. Я по аурам всяким не подскажу, у меня к ним чувствительность не особо развита. Идём, надо ещё переодеться, не хочу опаздывать в Ратный Двор. Зато радуйся, теперь хоть не одна ты в группе отстающая будешь.
Девчонка кивнула, соглашаясь. Её глаза предательски защипало, но Олмис лишь небрежно поправила светлую челку. Сейчас, смотреть было не страшно, смотреть было скорее грустно.
— Я точно видела этого парня где-то ещё. Гораздо раньше его сегодняшней материализации. Может, на Земле? Нет, точно не на Земле… — рассуждала она уже в коридоре, запустив пятерню в высокий хвостик, заплетенный в шесть плотных косичек.
* * *
Никимир закономерно не успел к началу занятия. Спохватился, когда в аудитории и снаружи её уже никого не осталось. Так что добирался он до места, то и дело сверяясь с картой из памятки первоступенника. А потом на звуки лязга металла о металл ориентировался.
В просторном и светлом зале, разделённом на площадки, уже тренировались, распределившись по парам, все одногруппники. Для себя Ники пары не увидел, но слишком рано обрадовался этому факту
— Новенький? Значит так… десять отжиманий, двадцать приседаний и пять кругов вокруг ристалища бего-о-ом марш! — раздалось сзади.
«Всего-то?» — отразилось во взгляде парня, не спешившего выполнять команду.
— И так — пять раз. Потом — за новым заданием.
«Если не помрёшь раньше» — отразилось в щербатой ухмылке на бородатом лице.
— Минута простоя — плюс круг! — Довольно дополнил преподаватель, и серьга в виде рыбьего скелетика хищно блеснула на правом ухе.
Никакие мечемахания одногруппников в век огнестрела Никимира не впечатлили. Что поделать — первая ступень все-таки. Да и от фильмов соответствующей тематики парень был далёк, не привлекали его героические эпосы, перенасыщенные спецэффектами. А на третьем заходе по сторонам смотреть стало уже некогда, пришлось сосредоточиться на беговой дорожке и ритме дыхания. В какой-то момент двигаться стало даже легче, чем раньше.
«Неплохо!» — мысленно отметил наставник, отщелкнув по кристаллу время очередного круга. — «Скорость нарастает вопреки усталости. Осваивается с новым телом в хорошем темпе, толк будет …»
А Никимир, меж делом, рассуждал, как же от него на самом деле мало толку. И много проблем.
Что изменилось бы, успей он вернуться в родной город раньше? Чем он смог бы помочь Маше, да и себе самому, во время того «удара на расстоянии»? Бесполезно сетовать, случившегося не изменить. Не вернуться назад, как ни беги, в те времена, когда не нужно было спешить. Когда можно было прийти в гости и даже ни о чём не разговаривать. Легко и бесхитростно наслаждаться тишиной и уютом. Приносить продукты к ужину, когда появлялись деньги. Слушать закипающий чайник и птичьи трели за окном. Делать вид, что утыкаешься носом в конспект, но краем глаза замечать, как хрупкие пальчики возятся с формочками и заготовками, массой для лепки и кисточками. И видеть её улыбку — лёгкую, искреннюю. Не хватило времени сказать, не хватило скорости вернуться!
Разметка дорожки слилась в единую полосу… а затем парень налетел на незримую стену, впечатался в неё и отлетел назад, к ногам только что телепортировавшегося ближе наставника.
— Что… это было? — выдохнул Ники, справляясь с головокружением
— Воздушная Преграда. Моя. Прошу прощения, что использовал. Вовремя заметил одно упущение. Идём, поясню в кабинете. — Мужчина лишь коснулся ладонью плеча студента, и вместо тренировочного зала перед глазами оказалась комнатушка пять на пять метров, забитая инвентарём под потолок. — Во время перемещения ты что-то заметил или почувствовал?
— Ничего, — сглотнул новичок.
— Логично, — почесал бороду наставник, — Преграду тоже не заметил, хотя я ставил её, не маскируя. Ты ещё не ощущаешь Магических Связок Мира. Вот только ускорился на последнем круге как минимум втрое. Непорядок. Эмоции зашкалили?
— И… что с того? — после длинной выжидающей паузы спросил парень.
— Ничего. Хорошего. По крайней мере — для тебя. Зацепишь МСМ на эмоциях или интуиции — не сможешь освоить работу с ними на уровне разума. Никак не сможешь. Не знаю, что за мысль тебе пришла в голову, но твое желание зачем-то бежать быстрее вызвало зацепление Связок. Собрался показать, что тоже не лыком шит? Решил справиться с задачей любой ценой вопреки усталости? Зря. То, что здесь называется «магией» — это веками выверяемая технология. Без четкого выхода на шестое и седьмое чувства работа с энергиями опасна. Никто же не садит слепого за пульт управления космическим кораблём, так?
— Тогда вопрос — зачем вообще отправлять новичка на тренировку, во время которой есть возможность «нажать не ту кнопку»?
— Дерзкого типчика из себя строишь?
— Могу построить паиньку и сообщить, что я не специально. И я действительно не специально. Но вопрос так и остался без ответа.
— Не переживай, до «пульта» ты ещё не дошёл, но рьяно пополз в его направлении. Для начала тебе требовалось освоиться с новым телом. И эту задачу ты выполнил. Заметил момент, когда былая усталость будто исчезла?
— Заметил.
— Отлично. А вот дальше — лишь моя недоработка. Не думал, что ты такой резвый малый.
— И трезвый к тому же! А вообще — предупреждайте лучше. Заранее. Договорились? — выдал новичок самым спокойным и миролюбивым тоном, на какой был способен.
— Предупрежу. Прямо сейчас. Убавь наглость — вот мой почти дружеский совет. Чего ты добиваешься? Не знаю, кто твой Обнаруживший, но… тебе что, терять нечего?
— Скорее всего. Наверное, — скомкал ответ Ники, понимая, что здесь-то преподаватель попал в точку. Терять было нечего, но и добиваться тоже. После затянувшейся паузы он добавил: «Можно, я пойду уже?»
— Иди. А по фехтованию пока лучше книжечку с основами почитай, — Мужчина достал с полки небольшой фолиант, вручил, — На следующем занятии выделю время и спрошу. А сейчас открою портал сразу к тренировочной площадке работы с маг.связками. Полагаю, ты их начнёшь ощущать очень скоро, а как только «увидишь» — наблюдай за товарищами, пробуй понять принцип работы. А, пока ребят дожидаешься, как раз почитаешь в тишине.
Сказано — сделано.
Куций Мерк, скрывшись в глубокой заброшенной шахте, уцелел во время взрыва распада. Грохот вверху давно утих.
Под ногами было сыро. Сверху, словно отсчитывая мгновения, падали капли. Куцию казалось, что они отмеряют бесконечное время. Он сидел без сил и мыслей, в дремоте или обмороке. И только голод заставил его подняться на ноги. Но он боялся увидеть то, что ждало его наверху, боялся даже представить себе это.
Звонко падали капли – единственные звуки, говорившие, что мир существует. Мир? Какой мир? Мертвых луж и мертвых капель?
Жгучий голод погнал Куция по скользким металлическим скобам. Некоторые из них качались. Куций мог сорваться на дно колодца. И все было бы кончено…
Но металлические скобы выдержали.
Далеко вверху – синий кружок. Странно! Лачуга Нептов построена прямо над стволом шахты.
Небо! На нем звезды! Неужели ночь?
Куций продолжал подъем. Кружок вверху становился больше и светлее, звезды постепенно исчезали. Но вовсе не потому, что наступал день. Просто сказывался «эффект затененной трубы», когда из колодца днем видны звезды. Круг над головой рос – и они исчезали. Куций выбрался на поверхность.
Светило Сол было в зените. Никакой хибарки Нептов не существовало. Очевидно, ее смело, когда на плечи Куция сыпались камни.
Фаэт огляделся – и замер. Не только хибарки Нептов не было – не осталось ни одной лачуги круглоголовых. Все вокруг превратилось в грандиозную свалку мусора, жалкого скарба, поломанной мебели и битого щебня. Вдали косо торчала зубчатая стена.
Куций побрел к ней. И сразу же наткнулся на первые трупы. Фаэты были убиты ураганом, пронесшимся после взрыва распада. Многие были погребены под развалинами лачуг, многих пронесло по воздуху и расшибло о препятствия.
Так случилось со стариками Нептами. Куций узнал их изуродованные тела по одежде. Головы были раздроблены, разглядывать лица он просто не смог.
Тела, обмякшие, бесформенные, валялись всюду, как после древней сечи.
Озноб пробежал у Куция Мерка по спине. Он достаточно много слышал об оружии распада, но никак не мог представить себе, что после взрыва все так выглядит.
Стена, до которой он дошел, оказалась частью огромных мастерских в пригороде Города Неги. Здание рухнуло, похоронив и машины, и фаэтов подле них. На его месте уродливой грудой высился холм битого камня.
Неужели никто не уцелел?
Тяжелыми ударами бились в груди Куция Мерка два сердца, отдаваясь в висках. Для чего только зажило раненое?
Сам не зная зачем, может быть, чтобы встретить хоть кого-нибудь живого, Куций побрел по Городу Неги.
Голод, заглушенный первым ужасом, дал о себе знать. Ум Куция был потрясен, а инстинкт разыскивал в груде щебня съестное.
Два гороподобных вала серыми барханами вздымались по обе стороны бывшей улицы. В одном месте под оплавленными камнями ему почудились банки, он стал разрывать груду и наткнулся на торчащую руку. Он не мог заставить себя продолжать раскопки и пошел дальше между дюнами посыпанного пеплом щебня.
У него было ощущение, что он бредет среди грандиозной свалки строительного мусора.
Куций никогда не думал, что разрушения могут быть столь полными. Нельзя было даже различить контуры былых строений. Найти в свалке камней что-нибудь съестное нечего было и думать.
Голод терзап Куция. И это сочетание ужаса с муками голода было противоестественным. Он был сам себе противен.
Однако чувство еще более сильное, чем голод и ужас, начало овладевать Куцием.
Кто виноват в содеянном? Кто сделал войну распада целью своего учения, кто превратил Даньджаб в такую посыпанную пеплом пустыню?
Лютая ненависть к диктатору Яру Юпи овладела Куцием, переполнила все его существо, затмила все, что он знал, даже условия Великого Круга владельцев о развязывании войны распада, переданные им когда-то Добру Мару. Куций Мерк не справился со своим заданием! Пульт автоматики остался цел. Яр Юпи первым начал войну распада!
Взобравшись на конус щебня, Куций увидел океан. Берег его был изуродован гигантским кратером, залитым теперь морской водой. Очевидно, торпеда распада взорвалась в порту. Огромную воронку окружал кольцевой вал, засыпавший часть руин. Должно быть, тучи песка и ила взмыли во время взрыва со дна в воздух, а потом выпали высушенным пеплом на развалины.
Ненависть, ужас и безысходность гнали Куция все дальше. Капризы взрывной волны причудливы. В одном месте он снова заметил гладкую стену с дырами окон и бесформенными пятнами. Подойдя ближе, Куций различил груду железного лома, вдавленного в стену.
Он видел перед собой остатки пароката, проезжавшего здесь во время взрыва.
Рядом на оплавленном камне были различимы светлые пятна, отдаленно напоминавшие фигуры фаэтов.
Куций передернул плечами: «Белые тени прохожих!» Сами прохожие испарились от немыслимого жара, а на месте их теней, упавших от звезды, вспыхнувшей на месте взрыва, стена менее оплавлена – на ней более светлые силуэты тех, кто еще недавно жил…
Куций не выдержал. Он побежал обратно. Под ноги ему попался камень и покатился по хрустящему шлаку мостовой. Разбитая банка с чем-то съедобным! Он поднял ее. Внутри оказался уголь. Небывалый жар обуглил все ее содержимое, превратив в черную слитную массу.
Куцию хотелось добраться до центральных кварталов. Но он уже знал, что увидит там: тени на стенах, если камни не свалены в бесформенные кучи, и валы, валы щебня…
И тогда Куций принял решение. Пережитое помутило его сознание. Ни один фаэт в здравом рассудке не решился бы выполнять сумасбродный, зародившийся в его воспаленном мозгу план, Куций знал, что обречен – смертоносные лучи давно уже пронизали его тело. Скоро это скажется. Времени оставалось совсем немного. Надежды выжить – никакой! Да и не было охоты жить среди мертвецов.
Однако он считал себя обязанным выполнить последний долг.
С присущим ему упорством он пошел назад через груды щебня, чтобы выйти к Великому Берегу, где океанская волна еще так недавно свела Аве и Маду.
Чем дальше от места взрыва, тем больше было надежды найти что-нибудь съестное. Домашняя ящерица с обугленной кожей лежала под стеной совсем так, как трупы Нептов. Ласковая, быстрая, ловкая ящерица была, конечно, общей любимицей в погибшей семье.
Куций горько усмехнулся. Сверхофицер Охраны Крови встретил его на корабле, обозвав пожирателем падали. Думал ли он, что окажется прав?
Только ночью добрался Куций до Храма Вечности, вернее до горы камней, лежавших на его месте. Если причиной взрыва был его «горб», то в воронке можно отыскать вход в подземелье.
Куций был уверен, что энергосистема выведена из строя и автоматы дверей не действуют.
Он оказался прав в одном и ошибался в другом.
Только утром удалось ему отыскать вход в глубинный коридор, где произошел взрыв. Галерея была менее завалена камнями, чем все вокруг, поскольку газы вырвались из нее, как из ствола орудия.
Исступленная воля Куция помогла ему откопать этот вход в подземелье, где он был «убит» Яром Альтом.
Став прежним Куцием, разведчик крался вдоль стен, освещая путь карманным фонариком. Но вдруг яркий свет зажегся сам собой. Это и обрадовало Куция Мерка и вместе с тем испугало. Если энергопитание глубинных помещений действует, ему не пройти сквозь закрытые стены. Но диктатор Яр Юпи жив! Он продолжает слать на Даньджаб торпеды распада. Куций Мерк не имел права отступать.
Глухая стена встала перед ним. Когда Куций выползал отсюда наружу, стены были раздвинуты, значит, это другой путь, очевидно ведущий в глубинное Логово диктатора.
Тщетно пытался Куций Мерк раздвинуть стены, протискивая в щель подобранный им наверху кусок металла.
Холодный пот выступил у него на лбу. Он не мог отступить, не мог! И он вперил полный ненависти взор в спиральный орнамент проклятой стены.
И стена раздвинулась.
Куций был искушен в технике автоматов, запоминающих биотоки мозга. Он сразу понял, что они программировались на особенно яркую черту характера избранных фаэтов. Для самого Яра Юпи, которому, конечно, должны были повиноваться все автоматы, такой подавляющей все остальные чертой была НЕНАВИСТЬ. Ей подчинялись и Кровные Двери, настроенные и на доброту Мады и ее няни. Но у Куция сейчас ненависть, видимо, не уступала диктаторской. Вот автоматы Логова и сработали.
Куций побежал по освещенному коридору. Всякий раз, когда стена преграждала ему путь, ненавидящий взгляд Куция раздвигал ее.
После крутого спуска коридор делал поворот, выходя в просторное помещение, напоминавшее дворцовый зал со сводчатым потолком. В нем не было никакой мебели, кроме высокого шкафа со светящимися вертикальными прорезями.
Навстречу ринулись два огромных робота с кубическими головами и многосуставными щупальцами.
Куций догадался, что он у цели. Бункер диктатора!
Ненависть делала Куция Мерка непобедимым. Он сам бросился навстречу роботам, приказывая им следовать за собой. И роботы повиновались, запрограммированные на подчинение главному чувству диктатора.
Куций Мерк остановился перед шкафом-секретарем, не допуская мысли, что тот может ослушаться.
– Открыть дверь в кабинет! – приказал он, вперив взгляд в светящиеся щели машины.
Техника фаэтов была столь совершенна, что улавливала их настроения. Эта высота развития оказалась и ее уязвимой стороной.
Шкаф-секретарь, сделанный в Даньджабе, был всего лишь машиной, всегда послушной воле своего владельца, диктатора Властьмании. Эту волю он узнал теперь в Куции и подчинился ей.
Дверь в кабинет Яра Юпи открылась. Яр Юпи вскочил из-за стола и перепуганно уставился на коренастого незнакомца с шеей борца и усмехающимся лицом.
– Кто ты? – крикнул диктатор и весь передернулся.
– Судья, – холодно ответил Куций, наступая на диктатора.
Если бы Яр Юпи не боялся так панически живых фаэтов, удалив их от себя, план Куция был бы невыполним. Но сейчас все получилось так, что Куций оказался с диктатором лицом к лицу.
Осипшим от страха голосом Яр Юпи закричал:
– Роботы! Роботы охраны!
Роботы вбежали, готовые к действиям.
– Скрутите ему руки, – с ненавистью приказал им не диктатор, а Куций Мерк.
Яр Юпи негодовал, лягался, визжал, приказывая роботам подчиниться ему, но в его излучении мозга преобладал страх, а не знакомая роботам ненависть.
Роботы бездумно скрутили диктатору руки.
– Ты величайший преступник всех времен! – возвестил Куций Мерк, встав перед связанным диктатором. Он считал себя единственным уцелевшим, действующим от имени всех погибших. – Во мне – ненависть всех жертв твоего преступного ученья, целью которого ты сделал уничтожение, а смыслом – ненависть. Но есть ненависть еще большая, чем твоя. Эту ненависть я обрушиваю на тебя от ИМЕНИ ИСТОРИИ РАЗУМА!
– Молю о пощаде, – заныл диктатор Яр Юпи. – На Фаэне мало осталось в живых. Я буду скромно трудиться, как последний круглоголовый, признаю Учение Справедливости, стану разводить цветы. Ты взгляни только, какая у меня выведена красота! Подойдем к нише, познаем вместе аромат этих цветов.
– Замолчи. Я не дам тебе издохнуть от запаха собственных цветов. Готовься к самой позорной казни. Я включу все экраны и на глазах твоих сообщников ПОВЕШУ ТЕБЯ.
Куций Мерк сорвал занавеси, скрывавшие экраны. Экраны включились. Перепуганные военачальники и члены Совета Крови беспомощно взирали с них.
Куций деловито оторвал от занавеси шнур, ловко сделал на нем петлю и, вскочив на стол, приладил веревку к крюку, на котором висел освещающий стол светильник. Петля пришлась как раз под самой лампой. Пришлось сдвинуть в сторону стол.
Потом Куций, как безвольную куклу, поставил приговоренного, трясущегося от страха Яра Юпи на диктаторское кресло.
Роботы отошли в сторону, безучастно взирая на происходящее. Куций заметил, что на некоторых экранах военачальники прикрыли глаза рукой, а с некоторых фаэты, откинув балахоны, со злорадством наблюдали за казнью.
– От имени Истории, – объявил Куций Мерк и выбил из-под ног диктатора его кресло.
Добр Map лишь временами приходил в себя, полулежа в столь неудобном для такой позы правительском кресле.
Все экраны в бункере были черны, не работали. Тускло горели светильники запасного освещения.
Около правителя продолжали суетиться военачальники и замученная сестра здоровья. Ее звали Вера Фаэ. У нее наверху погибли все родные: отец, мать, муж, трое девочек, все, кроме улетевшего с космической экспедицией на Зему сына. Вера Фаэ была в отчаянии. Она черпала силы лишь в уходе за больным правителем.
Добр Map потерял дар речи. Ни язык, ни правая рука, ни нога у него не действовали. Он мог общаться только взглядом. Его понимала одна Вера Фаэ. Иссохшая, поседевшая за последние часы, с заплаканными глазами, она не потеряла ласковости прикосновения и задушевного голоса врача, на которые реагировал правитель.
Его некому было заменить. «Друг правителя», который по закону должен был сделать это, погиб наверху, как и миллионы фаэтов.
Военачальники через Веру Фаэ доложили правителю, что запасы торпед израсходованы. А на континент продолжают сыпаться торпеды «варваров», не оставляя на нем ни одного живого места.
Правитель Добр Map сделал усилие двинуться. Сестра здоровья заглянула ему в глаза, силясь прочесть его мысль.
Подошел начальник оружия распада, хромоногий, безобразный горбун, которому было доверено страшное средство нападения потому, что он был известен своей трусостью и нежеланием принимать собственные решения. Вот и сейчас он во что бы то ни стало хотел получить письменное согласие правителя на взрыв последней, но сверхмощной подводной установки распада, которая была когда-то доставлена под руководством Куция Мерка к Великому Берегу, почти в то место, где катались на волнах Аве и Мада.
Добр Map не понимал пышно разодетого генерала, а тот, срываясь на фальцет, убеждал сестру здоровья:
– Уничтожение глубинного Логова диктатора – единственное спасение. Такова была воля Великого Круга.
Добр Map устало закрыл глаза.
– Он согласен! Согласен, – обрадовался генерал-горбун.
Но Добр Map снова открыл глаза и, силясь что-то сказать, смотрел на свой стол.
Вера Фаэ взяла с него какие-то пластинки с письменами и поднесла их к его глазам.
При виде одной из них Добр Map опустил веки.
Вера Фаэ показала пластинку горбатому генералу.
– Это мне известно! – петушиным голосом закричал тот. – Почтенный старец Ум Сат, изобретя оружие распада, хотел ограничить его применение и запугивал фаэтов якобы возможным взрывом всех океанов планеты.
Добр Map закрыл глаза.
– Правитель Добр Map согласен? – допытывался карлик-генерал. – Сестра здоровья может подписать от его имени документ, разрешающий взрыв подводной установки распада?
– Как же я могу сделать это, если правитель сам напомнил о предостережении великого старца?
– Наивная выдумка! Будто бы вся вода океанов под влиянием сверхсильного взрыва разом взорвется, выделив энергию, как при взрыве сверхновой. И будто в некую крохотную сверхновую звезду превратится вся наша планета.
– Разве не страшно? – спросила сестра здоровья.
– А что может быть страшнее того, что уже произошло? Надо остановить диктатора Властьмании любой ценой. Подводный взрыв у Великого Берега вызовет землетрясение, разрушит там глубинный бункер. В океане вал достигнет неба и обрушится на место Логова, затопив его. Если сестра здоровья убедит правителя, он согласится. Для взрыва нужен его письменный приказ. Только он ответствен за все.
Сестра здоровья вгляделась в мутные глаза больного. Тот закрыл их.
– Он согласен, наконец-то согласен! – завопил генерал, схватив безжизненную руку правителя, приложил ее к пластинке.
– Взрывать! – тонким голосом закричал карлик и, волоча ногу, выбежал из кабинета с пластинкой в руках.
Его провожал испуганным взглядом Добр Map. Он что-то хотел сказать и не мог.
Сестра здоровья спохватилась, пыталась остановить генерала, но правителю стало худо, его снова стало рвать, и ей пришлось помогать больному, вытирая перекошенное гримасой, покрытое каплями пота лицо.
Карлик вернулся. Приказ был передан. Взрыв произойдет…
– Я ни за что не отвечаю! – фальцетом выкрикнул он.
Кирилл совершенно спокойно воспринял свою новую роль и необычный ее антураж. Даже свободное понимание этих мертвых языков – прованского, гэльского, латыни – на которых говорили люди его свиты и этой чудовищной мешанины из старо-французского и германо-саксонского, с помощью которой подданные английского короля общались между собой.
Единственное, что удивило его, так это личность жениха. В кафедральный собор Кентербери вместо приемного сына графа Ддейла, его школьного товарища Женьки Невского, прискакал некий Аквитанский Гийом, особа, приближенная к монарху.
Убогую внешность невесты не компенсировали ни ее высокий для этого времени рост, ни богатое венчальное одеяние.
Наблюдать за происходящим ему, папскому нунцию, кардиналу курии Эггидию Альдини, было занимательно. Под благословение его затянутой в белую перчатку, украшенной перстнями руки подходили эти неважно одетые, дурно пахнущие люди – высшая знать Англии. Все, что было приметного и «парадного» в их экипировке, казалось нелепым в сочетании с персоной их владельца, взяты где-то на время. В общем, предки надменных и гордых британцев, владык целых континентов 8и устроителей всемирного индустриального шабаша, производили жалкое впечатление.
К тому же Кирилл – или Эггидий Альдини? – прекрасно понимал: присутствующим, вплоть до последнего церковного служки, известна цель его приезда на остров. И коль скоро это так, то, кроме раздражения и досады, других чувств он у них вызывать не мог.
Шутка сказать! При здешней хилой торговлишке, когда не то что золотого слитка, а полновесных цехинов на все королевство раз-два и обчелся, монсеньор Альдини прибыл выколачивать положенные папскому двору аннаты, которые, под предлогом внутренней смуты в государстве, хитрый английский примас уже семь лет уклоняется отсылать на материк. И лишь угроза отлучения и предания анафеме, естественная вера в прямую связь Папы с Богом удерживали британские мечи и кинжалы в ножнах. Будь меньшим авторитет Римской церкви, и нунцию, и его свите не миновать жестокой расправы.
Напряженное внимание к своей персоне Марков перестал ощущать только на свадебном пиру.
Коль поминать любовь добром,
Припомни, друг, когда и в ком
Ее сумел сыскать ты?
Считай лишь ночи, а не дни
Когда стонали от любви
Лишь ложа и кровати!
Трувер окончил строфу и опустил арфу. Довольный хохот подвыпивших гостей, неверный свет факелов и суета свадебного пира вполне гармонировали с незатейливым смыслом куплета. Многие из пировавших потянулись лапать спутниц и челядниц Тиитерсов, прислуживавших гостям. Кирилл, как и подобает отцу церкви, поморщился.
Это было знаменитое состязание бродячих певцов – самое, наверное, впечатляющее событие на праздниках той эпохи. Тему ристалища и награду победителю, по традиции, назначала невеста. Альбина Мэргерит недолго размышляла и выбрала «Добрую память о любви».
За первым вокалистом последовал соперник. Поклонившись молодым и гостям, он тронул струны арфы:
Коль поминать любовь добром,
Не мучься, друг, когда и в ком
Ее сумел сыскать ты!
Любовь не терпит строгий счет,
Любовь не мучит и не ждет
И похоти не признает ни в ложе, ни в кровати!
Роль верховного арбитра принадлежала невесте, но, слыша одобрительный гул гостей, по достоинству оценивших мастерство трубадура, Кирилл, с некоторым для себя удивлением, вынужден был признать, что благородная сентиментальность не чужда этим грубым английским баронам.
Соперник-трувер выступил в центр песенного круга и собрался, было, новым катреном достичь желанной победы, как вдруг стражники, охранявшие ворота, доложили о приближающихся огнях какой-то кавалькады.
– Ну, наконец-то! Король едет! Король! Слуги, девки! Тащите лучшую еду на стол! Приберите объедки и раздайте гостям полотно! – Хмельной барон Тиитерс лично распоряжался встречей монарха.
Гости срочно приводили себя в порядок, вылезали из-за столов и, склочно переругиваясь, выстраивались в центре двора.
– Пойдешь со мной, поприветствуешь короля достойной песней, – позвал трувера Тиитерс.
Ворота заскрипели …
Первым упал стоявший впереди всех старый барон. Вторая стрела пробила горло труверу. Гости, онемевшие от неожиданности, стояли в полной растерянности…
Стражники попытались закрыть ворота. Тела товарищей, сбитых стрелами нападавших со смотровой площадки, лишили мужества и их. А когда мгновение спустя во двор ворвались всадники в серых балахонах с капюшонами, испуганные люди обрели, наконец, способность двигаться, и началась повальная паника.
Кирилл видел, как кинулись на его защиту рыцари свиты – провансалец Бийо и перигорец Бертран де Го. Славный Бийо получил предательский удар дротиком в спину и медленно опустился на колени. Кардинальский посох, увесистая двухметровая дубина с резным грифом, – это все, чем мог защищаться монсеньор Альдини. Марков, скинув широкополую пурпурную шляпу, перехватил посох, как боевой шест, и приготовился дорого продать свою жизнь.
– Говорила мне матушка… – рыцарь Бертран непочтительно толкнул кардинала, и две стрелы просвистели над ними, не достигнув цели, – …служба святому престолу – дело спокойное!
– Благочестивая родительница! – Посланник достал увесистым грифом одного из нападавших. Конь, потеряв седока, передними копытами ударил в столешницу и заржал.
– Дай мне его меч, Бертран!
– Нам нужно собрать своих людей, монсеньор… Держите, но не могу сказать, что он хорош!
– В свалке сойдет! Давай к невесте!
– Каждый за себя, святой отец!
– Делай, что говорят!
Локтях в тридцати от них жених, крутя двумя клинками, в одиночку отбивался от троих нападавших. Кровь покрывала его лицо страшной маской. За его спиной белоснежными крыльями развевался венчальный покров невесты.
– Священника! Режьте римского священника! – Высокая фигура на вороном жеребце распоряжалась ходом побоища.
– Иерихонский голосок! – Де Го ловко сшиб двух пеших, что налетели на Кирилла. – Неужели все дело в нас?
– И в нас тоже! – Альдини, не дожидаясь, когда занесенная секира обрушится на его голову, воткнул меч в очередной серый балахон.
И тут…
У ворот он увидел Невского. С непокрытой головой, Женька бился на мечах с всадником на вороном коне.
Гнедой под ним был весь в хлопьях пены. Удачным ударом Невский принудил противника откинуться в седле и потерять стремя. Капюшон соскользнул с головы, и медные кудри рассыпались по серому полотну.
– Бертран, надо… – Но широкое лезвие протазана наискось полоснуло пурпурную кардинальскую тогу.
Небо. Трижды проклятое серое небо в светлых и тёмных завитках облаков. От горизонта до горизонта, сколько хватает глаз. Тормунд угрюмо смотрел на нависающий над ним воздух и пытался представить, что на самом деле это не мили и мили звенящей пустоты, а гигантская плита руинного мрамора или лист металла в столь любимой им технике дымной ковки, привезённой с островов далеко на востоке, — мокуме гане. Не получалось, гадское небо упорно оставалось небом — огромной дурацкой дырой в мироздании.
Эльфы, изредка спускавшиеся в штольни, сетовали на то, что на них давит камень. Тормунду было непонятно, о чем толкуют ушастые — камень не мог давить, он обнимал, защищал, грел и кормил. Камень был домом.
А вот теперь на Тормунда давило небо — с одной стороны. И море — с другой. Казалось, вот-вот, и сына гор просто разотрёт между этими адскими жерновами. Вдобавок, ближе к закату над водой начал стелиться туман. Холодная белёсая пелена, в паутине которой вязли и умирали последние лучи солнца, ткалась, казалось, прямо из воздуха.
Облизывая высокие борта Забияки, она неторопливо вползала на борт, глушила привычные звуки — скрип такелажа, стук вёсел в уключинах, скупые отрывистые ругательства матросов.
Дварф, почти всю жизнь проживший под землёй, нервно сглотнул внезапно пересохшим горлом и положил ладонь на отполированную ежедневными прикосновениями рукоять топора. Машинально нашарил пальцами глубоко вырезанные в дереве и залитые серебром руны Альгиз и Тейваз. Но привычное ощущение не вернуло спокойствия. Наоборот, внутри неумолимо нарастало чувство опасности — каждый нерв дрожал, звеня и норовя вот-вот порваться, как чересчур туго натянутая струна.
Тормунд не заметил, когда вся команда успела собраться на палубе. Люди, эльфы, дварфы встали спина к спине, ощетинившись сталью.
В сером мареве промелькнула тень, похожая на длинный язык чёрного дыма. За первой тут же появилась вторая, и они зазмеились вокруг Забияки, постепенно стягивая круги. Теней становилось всё больше, они прибывали и прибывали, пока вокруг сбившихся у мачты людей не закружилась воронка, в глубине которой можно было различить распахнутые зубастые пасти, исходящие черным дымом, чешуйчатые тела — наполовину змеиные, наполовину человеческие, когтистые лапы. А потом навстречу воронке потянулось море — вода и тени встретились, переплетаясь тугими жгутами. И тени обрели плоть.
В этот момент руны на навершии топора полыхнули голубым так, что стало больно глазам. Тьма на мгновение отшатнулась, а потом корабль качнулся и начал вращаться.
Тормунд почувствовал, что палуба уходит у него из-под ног, и невольно сделал шаг вперёд, чтобы сохранить равновесие.
Круг распался — длинная черная плеть тут же метнулась в прореху, хлестнула по стоявшим на палубе, выхватив двоих, и утянула их в темноту. В следующее мгновение мимо Тормунда с перекошенным в безмолвном крике лицом пробежал один из матросов и сиганул в раскручивающийся водоворот. За ним последовал второй — Тормунду показалось, что он был слеп, — в его белёсых глазах плескалось безумие.
Тени сливались.
Затрещала, ломаясь, мачта. Рухнув вниз, она одним движением смела за борт половину команды.
Тьма обрела лицо.
Оно нависло над Забиякой, кривляясь, воя и хохоча. Беззвучно. И не было ничего хуже этой тишины.
Чёрная волна перехлестнула корабль и потянула его за собой — не на дно, а прямиком в жутко раззявленную пасть. Тормунд, с ног до головы закованный в броню, взмахнул рукой и с трудом перевалился через фальшборт. Последнее, что он успел увидеть — это то, как переплетённые руны Альгиз и Тейваз голубой молнией распороли темноту, наискось перечеркнув чудовищное лицо и оно лопнуло, рассыпавшись хлопьями серого пепла.
Тормунд улыбался, опускаясь на далёкое темное дно. На ночном небе проступали первые звёзды.
Рыжа похоронили на сопке. На самую вершину вертолеты подняли большой камень гранита. А на него поставили красный гравилет. Под одним крылом Байкал, под другим — тайга.
…Я целую вечность собирал гравилет. Время остановилось. Удивленные, широко распахнутые глаза Рыжа смотрели на меня. Перья тихонько позванивали — они хранили тепло его рук. Это был гравилет Рыжа.
Рыбаки с Ольхона вырубили в скале лестницу. Шли и шли по ней люди, оставляя на ступенях еловые ветви, кедровые ветви, цветы…
Когда началась беда? Когда я сказал, что еду на Ольхон? Когда решил бежать с острова? Когда рыбаки вошли в лабораторию Гарги и отец Лены радировал, что облако преследует меня? Все мы невольно обращались к Рыжу. Несколько дней назад он прилетел в спасательный отряд на собранном им гравилете. В тот момент, когда радио передавало мои координаты, он сидел в машине. Он всего на полминуты опередил опытных летчиков, которые знали, что лететь прямо на облако нельзя…
Подошла Каричка, протянула сжатые кулачки.
— Он самый смелый. — Она села на камень, прижалась к шершавому граниту. Она не плакала, слушала тишину камня. — Никогда я этого не пойму.
Дул с Байкала ветер. Трепетали красные крылья. И легкой стаей закружили над сопкой гравилеты. Все летчики, которые здесь были, поднялись в воздух. Медленно вращалась заросшая лесом сопка, уплывали флаги, и красная птица была готова взлететь с камня. Там, под ее крыльями, говорили о смелом человеке, о гравилетчике Рыже, и мы подхватывали эти слова на свои крылья и несли их над тайгой. Может быть, впервые в жизни плакали байкальские рыбаки, и наши лица тоже были мокрыми от слез.
Сверкающими стрелами пронеслись ракеты, оставляя за собой разноцветные хвосты, — так ракетчики прощаются со своим товарищем.
Грянул с вершины сухой залп — клятва верности рыбаков и охотников.
Гравилеты будут кружить, пока не зайдет солнце, пока не вспыхнут над куполом станции огненные буквы:
«ГРАВИЛЕТЧИК РЫЖ»
А на следующий день он не вышел на работу. Всё у меня валилось из рук, стоило мне взглянуть на его стол.
Вчера я его еле увёл от песочницы, иначе бы он с пеной у рта принялся доказывать жильцам, что это его статуя. Ночью я то и дело просыпался и каждый раз думал: «Приснилось… Слава тебе, господи…» Облегчённо вздыхал и вдруг понимал, что не приснилось.
Я вставал, выходил в кухню, пил воду. За окном шевелились чёрные акации, и я надолго припадал к стеклу, скорее угадывая, чем различая, возле песочницы, в сером просвете между двумя кронами, зловещий горбатый силуэт с обрубками вместо рук…
А точно ли он пошёл вчера домой? Перед обедом я не выдержал — позвонил на работу Татьяне и, конечно, нарвался на отповедь. Её, знаете ли, как-то не волнует, где в данный момент находится этот неврастеник. И вообще, если он хочет извиниться, то пусть делает это сам, а не через адвокатов.
Я положил трубку и вернулся за свой стол. Чёртовы бабы! Перезвонить бы сейчас, сказать: «Лёва тебя в нашем дворе ждёт, у песочницы. Очень просит прийти…» Да нет, бесполезно. Из принципа не пойдёт… А жаль.
И тут словно что-то мягко толкнуло меня в спину. Я обернулся. В дверях стоял Лёвушка Недоногов.
Он внимательно, подробно разглядывал отдел: сослуживцев, столы, кульманы… К концу осмотра принялся скорбно кивать и вдруг громко спросил, ни к кому не обращаясь:
— И что, вот так — всю жизнь?
Нужно было видеть лица наших сотрудников!
Словно бы не замечая, что все на него смотрят, Лёвушка прогулочным шагом пересёк комнату и уселся на мой стол, даже не потрудившись сдвинуть в сторону бумаги.
— А ведь мы, Павлик, в одном дворе росли, — ни с того ни с сего задумчиво напомнил он.
Верите ли, мне стало страшно. А он продолжал:
— Если помнишь, мальчишки меня недолюбливали. Почему?
— Я… — начал я.
— Да, — сказал он. — Ты — нет. Но остальные! Что им во мне не нравилось? Павлик, я шёл сегодня на работу три часа! Шёл и думал. И, знаешь, я понял: они уже тогда чувствовали, что я — иной. Чувствовали, что в чём-то я их превосхожу…
Он говорил ужасные вещи — размеренно, неторопливо, и никто не осмеливался его перебить. Могу себе представить, какое у меня было лицо, потому что он вдруг засмеялся и, наклонившись ко мне, покровительственно потрепал по плечу.
— Ну ладно, — объявил он, с юмором оглядев безмолвствующий отдел. — Время обеденное, не буду вас задерживать…
Он прошёл к своему рабочему месту, сел и движением купальщика, разгоняющего у берега ряску, разгрёб в стороны накопившиеся с утра бумаги. Затем, установив кулаки на расчищенной поверхности стола, Лёвушка величественно вскинул голову и замер в позе сфинкса.
Я понял, что сейчас произойдёт, вскочил, хотел закричать — и не успел.
***
…Интересно, где он нашёл такой кусок мрамора? Облицовочная мраморная плитка у нас в городе используется, это я знаю, но ведь тут нужна была целая глыба, монолит без единой трещины!..
В общем, беломраморное изваяние Лёвушки до сих пор восседает за его столом — просили не трогать до окончания следствия.
***
Вторая половина дня отложилась в памяти обрывками. Помню: я сидел в кабинете начальника и путано рассказывал следователю о вчерашнем. Капитан морщился и потирал висок. Один раз он даже сказал: «Подождите минуту…» — и выскочил из кабинета. Голову даю на отсечение — бегал смотреть, сидит ли ещё за столом каменный сотрудник.
Съездили за Татьяной.
— Вам знакома эта статуя?
Она в изумлении уставилась на своего мраморного Льва.
— В первый раз вижу! А при чём тут…
— Присмотритесь внимательнее. Она вам никого не напоминает?
Пожав плечами, Татьяна вгляделась в надменное каменное лицо и попятилась.
— Не может быть! — слабо вскрикнула она. — Кто его?.. За что ему?..
Но тут следователь, спохватившись, прикрыл дверь, и больше мы ничего не услышали.
***
Здание, из которого Лёвушка вынул свою первую — кирпичную — статую, нашли на удивление быстро — им оказалась наша котельная. Я там был в качестве свидетеля, когда обмеряли и фотографировали выемку. При мне же опрашивали истопника. Поначалу он бодро утверждал, что дыра в стене была всегда, но скоро запутался в собственном вранье и, перейдя на испуганный шепот, признался, что лопни его глаза, если вчера отсюда не высунулась рука, не потянулась к заначке, которую он еле успел спасти, и не пропала потом, оставив после себя эту вот пробоину!
Нет, полковник Рейс не потер руки, когда результаты анализа полностью подтвердили догадку Колина, не почувствовал радости или хотя бы удовлетворения, разве что гордость собственным сыном. Директор Бейнс не восхитился его проницательностью и целеустремленностью, а лишь поморщился, подписывая приказ о нейтрализации инъекции, сделанной Аллену. Однако от судебного преследования Ветеранов отказался, мотивируя это недостаточностью доказательств против них. С отречением Эдуарда VIII политический курс Великобритании постепенно отворачивался от Германии, Уинстон был на гребне волны и, весьма вероятно, вскоре мог обрести немалую власть – ссориться с ним не следовало. Именно этим, а не сочувствием к Аллену, руководствовался директор МИ5.
До приведения приговора в исполнение оставалось девять дней, и полковник немедленно приступил к действиям. Теперь он не мог доверять докторам «Анимал Фарм», а Институт ревитализации был слишком тесно связан с ветеранами, потому исполнителя полковник пригласил из ливерпульского Центра альтернативной жизни, и сделал это не телеграфом, а выслав за врачом авиетку с тремя сопровождающими. Если Ветераны успели связаться с профессором Челленджером и уговорили его на столь рискованную аферу за сутки, то могли проделать то же самое и с врачом из Ливерпуля.
За день до прибытия врача полковник нарочно допросил Аллена, делая вид, что ему ничего неизвестно, и, возможно, ему удалось произвести нужное впечатление. Это снова был совершенно пустой разговор с многажды заданными ранее вопросами – и точно такими же, как ранее, ответами. Может, полковник и обольщался, но ему показалось, что напряженный в начале допроса Аллен под конец расслабился и уверился, что полковник не догадывается о его секрете.
О нейтрализации инъекции полковник сообщил Аллену за пять минут до ее осуществления – чтобы не дать опомниться или что-нибудь предпринять. Впрочем, ничего предпринять Аллен все равно не мог.
Он дрогнул. Поморщился и скрипнул зубами. И не сказал ни слова ни во время процедуры, ни после нее. Просто молчал и игнорировал сказанное полковником, не отвечал на вопросы и предложения. Рейс даже спросил врача, не оказывает ли процедура какого-нибудь пагубного влияния на психику, на что ливерпульский доктор, глянув на полковника как на дитя, процедил сквозь зубы:
– А что было бы с вашей психикой, господин Рейс, если бы вам объявили, что через неделю вы умрете?
***
А не надо было мечтать, мистер Аллен. И расслабляться тоже не стоило. И нечего вести себя, как ребенок, у которого «большие мальчишки» отобрали конфету. Полковник сделал вас, мистер Аллен, и сделал вчера, а не сегодня, – когда вы с восторгом проглотили наживку и забыли о четырех пробирках с кровью.
Тони даже не смог ничего сказать, даже не выругался как следует – язык не ворочался. В ушах до сих пор звенело странно и громко, а сначала казалось, что от надсадного писка вот-вот лопнет голова.
Да ладно вам оправдываться, мистер Аллен. Признайтесь самому себе: силенок не хватило. Взять себя в руки. Скажи вы хоть слово, и сразу стало бы заметно, как у вас трясется подбородок.
Тони валялся на койке, которую днем было положено держать откинутой на стену, и вскоре через глазок об этом напомнил тюремщик.
– На хрен! – рявкнул Тони по-русски.
– Что вы сказали? – переспросил тот.
– Пошел ты!.. – повторил Тони на понятном тюремщику языке – тот кивнул и захлопнул глазок.
А жаль… Очень захотелось вдруг быть несправедливо обиженным, посопротивляться охране, покуражиться, быть избитым и вволю поплакать потом над своей горестной судьбой.
Побейтесь головой о стену, мистер Аллен, полковнику это понравится, а вам полегчает. У вас все еще есть выбор: повеситься в сортире или быть расстрелянным в сарайчике на краю тюремного двора – или как он там у них гордо называется? Выбирайте сарайчик, мистер Аллен, это не только красивей, но и гигиеничней.
Подбородок в самом деле дрожал. Все еще дрожал. И боль за грудиной, утром укреплявшая надежду, теперь была отвратительна и невыносима.
А делает ли нас сильнее то, что нас убивает? Пока что не делает – лишь давит, как сапог червяка, размазывает по земле (по койке, мистер Аллен, по койке размазывает!), превращает в нечто мокрое и склизкое. Чтобы за оставшиеся семь дней это мокрое и склизкое уверилось в собственной ничтожности и решило, что лучше быть мокрым и склизким, чем не быть вообще.
Подберите-ка сопли, мистер Аллен. Вас не бьют, не мучают, не проводят на вас медицинских экспериментов. И хорошо кормят. Примите смерть как данность и успокойтесь. Выбирайте сарайчик – это гигиеничней.
Хотелось свернуться в клубок, подтянуть к животу колени – доктор Фрейд называл это позой эмбриона и объяснял желанием возврата в материнскую утробу. Хорошенькое место! Вот туда вам, мистер Аллен, и дорога.
К утру Тони знал, каким будет его последнее желание, – быть похороненным на родине. Мечты о счастливой жизни сменились мечтами о березке над могилой и показались вдруг необычайно уютными, умиротворяющими. Лежать в родной земле наверняка лучше и спокойней, чем в чужой. А кроме того, пусть-ка Соединенное Королевство подсуетится. Но главное в другом: МИ5 не удастся выставить его предателем, давшим согласие на сотрудничество. И использовать имя Тони Аллена в своей пропаганде и в качестве примера для других разведчиков, буде они окажутся в руках Секьюрити Сервис. Конечно, они вольны не удовлетворить эту просьбу, но почему бы не попытаться?
Полковник пришел ни свет ни заря – наверное, надеялся на что-то. Кабинет для допросов был оборудован в одном из казематов, как тут именовали камеры, только просторней остальных. В «кабинете» кондовый стол имел бо́льшую площадь, полковнику предназначался стул темного дерева с высокой спинкой, а Тони – табурет, заделанный в пол.
Допрос начался как обычно – с предложения о сотрудничестве. Пляжи-вернисажи. Конечно, полковник иногда выдумывал что-нибудь новенькое, но, наверное, протоколы писал под копирку, меняя только дату, время и место. На этот раз он был столь доволен собой, столь преисполнен надеждами и чувством выполненного долга, что позволил себе поставить брови домиком и говорить по-отечески тепло и проникновенно. Так вам и надо, мистер Аллен, нечего было распускать нюни.
Получив прежние ответы на прежние вопросы, полковник немного подумал и все-таки свернул с накатанной дорожки.
– Аллен, я понимаю вас. Слово «честь» для меня тоже кое-что значит, и я тоже не предаю друзей, даже если мне угрожает опасность. А потому я готов предложить вам компромисс. Оставим в покое ваших осведомителей, агентов, начальников и других людей, которые могли бы серьезно пострадать, начни вы сотрудничать с нами. Эта сиюминутная информация для нас стоит недорого. Но, например, работа кодером на Великобританию не причинит никакого вреда ни вашим товарищам, ни вашей стране, тем более что политика Великобритании стремительно меняется и отворачивается от союзничества с рейхом.
– Кайзер больше не хочет с вами дружить? – усмехнулся Тони.
– Не переоценивайте свои заслуги. Изменение английской политики в отношении немцев обусловлено более их методами ведения войны против республиканской армии Испании. Разумеется, одной только работой на нас наше предложение не ограничивается – согласитесь, это было бы слишком.
– Вот что, полковник. Составьте список того, что я буду вам должен, если вы сохраните мне жизнь, а потом мы начнем торговаться по каждому пункту.
– Мне кажется, вы находитесь не в том положении, чтобы торговаться.
– Зато ваше положение ни в чем вас не ограничивает. Я ведь должен точно представлять себе, на что иду, не правда ли?
Полковник купился. И даже в подробностях рассказал о надежности новых документов, о подкупе тюремного врача и командира расстрельной команды, о подъемных и приличном жилье где-нибудь на окраине Глазго или Ньюкасла (в зависимости от того, какой вид из окна Тони предпочтет – на море или горы). И, видимо, предполагалось, что «легенда» будет работать не менее надежно, чем у Дэвида Лейбера. Полковник опять углубился в экипажи-скачки-рауты-вояжи, и пришлось напомнить ему, что не это главное.
Он начал со шлемофона Барченко. То, что английская разведка до сих пор не понимала принципа его действия, стало для Тони новостью. Пришлось торговаться, чтобы уяснить, какие пункты МИ5 ставит выше, а какими готов пренебречь. Полковник говорил с приговоренным и не задумывался о раскрытии государственных тайн, коих Тони и без него знал немало. Шлемофон Барченко стал краеугольным камнем в торге – Секьюрити Сервис готов был сохранить Тони жизнь только за этот маленький советский секрет, а без него жизнь Тони не представляла для них никакого интереса.
На этот разговор надо было раскручивать полковника в Уандсворте! А не предаваться мечтаниям о счастливой семейной жизни с любимой девушкой! Тогда была возможность передать информацию о шлемофоне через О’Нейла!
Конечно, полковник обиделся. Добрых два часа метать бисер перед свиньями! Когда Тони сказал ему, что пошутил, ставить брови домиком полковнику расхотелось. Как и говорить проникновенно и вкрадчиво.
– Ваша шутка вышла не очень-то остроумной, Аллен, – сказал он, смерив Тони взглядом.
– А вы велите тюремщикам наподдать мне еще разок, чтобы я больше так не делал.
Это окончательно вывело полковника из себя.
– Вам и без того недолго осталось шутить.
июнь 1694
Через открытое окно гостиной долетал отдаленный звон металла о металл. Беатрис прислушалась и вздохнула: так и есть, муж снова фехтует с маэстро Лоренцо. Дочка, сидевшая на ее коленях и рассматривающая гравюры к «Даме-Невидимке» Кальдерона, завозилась и соскользнула на пол. Лусия подняла голову от шитья и взглянула на госпожу, затем позвала девочку:
– Пойдем-ка побегаем, Изабелита.
Беатрис согласно кивнула и, встав, подошла к окну, высматривая мужа.
За эти месяцы что только она ни делала, чтобы вернуть подвижность его правой руке: вместе с отцом Кристианом разгадывала полустертые слова древнего документа, расспрашивала других монахов госпиталя или изобретала собственные методы. Сеньор Рамиро отнесся к ее идеям без особого восторга, но, тем не менее, приготовил ароматическое масло для растираний.
Однако ей пришлось проявить немало терпения и настойчивости, преодолевая нежелание и мрачное недоверие Мигеля. Беатрис разминала больную руку, осторожно сгибала и разгибала ее, затем заставляла мужа погружать руку в теплый отвар из трав или сжимать в непослушных пальцах кожаный мешочек, набитый песком.
В итоге ей удалось добиться многого, совершить почти чудо, о котором говорил де Эспиноса в первые дни после своего возвращения, но до сих пор любое усилие отзывалась болью в его оставшемся искривленным плече, а пальцы так и не обрели прежнюю гибкость и силу. Тем не менее, она надеялась на дальнейшее улучшение, а муж был вынужден признать ее правоту.
«Вынужден — очень точно слово, не так ли?»
Беатрис снова вздохнула. Она догадывалась, что внезапная отставка была не вполне добровольной и не связной напрямую с увечьем, и ее тревожил душевный настрой мужа. Дон Мигель резко переменился, став замкнутым и вспыльчивым. Разве что Изабелита могла вызвать у него по-настоящему теплую улыбку. В те мгновения, когда Беатрис видела их вместе, ей казалось, что ничего не произошло, и она чувствовала себя счастливой, как прежде. Увы, затем ей приходилось возвращаться к печальной реальности.
Исключая плечо, остальные раны дона Мигеля были скорее болезненными, чем представляющими какую-либо опасность, и он быстро поднялся на ноги. Но несмотря на то, что он ни разу не отлучился из дому, они мало общались. Бывало, что он проводил в кабинете целый день, читая один из фолиантов или диктуя письма своему секретарю, и даже не спускался в зал для обеда или ужина: еду ему относил Хосе. Беатрис не знала, кому были адресованы эти письма, но в ответах, получаемых мужем время от времени, явно не было ничего утешительного.
Слуги были напуганы и старались лишний раз не попадаться дону Мигелю на глаза. Только Беатрис входила к нему, чтобы заняться больным плечом, и смело встречала мрачный взгляд мужа. Однако вслух он не возражал, а посему она предпочитала не замечать его раздражения. Особо тревожно ей было в те вечера, когда Хосе носил в кабинет одну бутылку вина за другой…
Беатрис пыталась расшевелить мужа, предлагая отправиться в небольшое путешествие или устроить прием, и наталкивалась на непреклонный отказ. Он даже не выезжал верхом, хотя сеньор Рамиро, убедившись в действенности ее методов, не имел ничего против неспешных прогулок. Беатрис начала читать вслух один из романов, заполнивших за эти годы целый шкаф в библиотеке, но прекратила и это занятие, прежде приходившееся по душе дону Мигелю, поняв, что тот не слушает ее.
Где-то в начале апреля, в один из плохих вечеров она не выдержала, и с бьющемся в горле сердце, переступила порог кабинета. Терпкий запах рома ударил ей в ноздри. Стол бы заставлен бутылками, большей частью — пустыми. Дон Мигель, без камзола, в распахнутой на груди рубахе, сидел в кресле. Его голова была запрокинута, и на мгновение Беатрис показалось, что он мертв.
— Мигель… — сдавленным от ужаса голосом прошептала она.
Взгляд его воспаленных глаз упал на жену, и он повел рукой, будто отгоняя призрак:
— Прочь… прочь! Вам тут не место, сеньора…
— Мигель!
Он встряхнул головой и с безмерным удивлением пробормотал:
— Беатрис? Что ты тут делаешь?
Беатрис замотала головой и попятилась к дверям, и лишь с силой захлопнув их, дала волю слезам. Той ночью она долго расхаживала по своей спальне, кусая губы, чтобы вновь не разрыдаться. Страх за мужа и отчаяние снедали ее. Лишь когда небо на востоке посветлело, она упала на постель и забылась коротким беспокойным сном.
В этот день она вышла из своих комнат, не зная, что еще ей ожидать. Муж был в зале. Он ничего не сказал о случившемся накануне, но внимательно посмотрел ей в глаза, и у нее почему-то немного отлегло от сердца. С тех пор он перестал гонять Хосе в винный погреб.
И вдруг в начале мая муж сообщил Беатрис, что пригласил итальянского учителя фехтования. Это было настолько неожиданно, что она изумленно спросила:
– Но разве вы не приверженец Дестрезы?
Вопрос не вызвал у Мигеля обычного раздражения, и он довольно охотно пояснил:
– Сеньор Лоренцо Кадорна прославился тем, что одинаково хорошо владеет шпагой обеими руками. Я и сам в юности учился держать клинок в левой руке, но со временем утратил навыки.
Так в их доме появился невысокий и уже немолодой, но очень подвижный маэстро Лоренцо. Беатрис была рада, надеясь, что это выведет дона Мигеля из мрачного состояния, в котором тот пребывал почти постоянно. Однако радость оказалась преждевременной: долгие ли годы без практики были тому виной, а возможно, полученные травмы, но обучение — вернее, переучивание, – шло с большими трудностями. Вот и сейчас не сумев отбить выпад, он получил укол в защищенную нагрудником грудь и в бешенстве отбросил шпагу. Итальянец поклонился ему, но де Эспиноса раздраженно отмахнулся. Беатрис поспешила спуститься во двор, прихватив с собой кусок полотна.
По лицу дона Мигеля градом катился пот, его грудь вздымалась, подобно кузнечным мехам.
– Благодарю вас, донья Беатрис, – сдержанно сказал он, беря протянутое полотно и вытирая лицо.
– Донья Беатрис, – сеньор Кадорна галантно склонился перед ней.
– Доброе утро, маэстро Лоренцо, – ответила молодая женщина, с беспокойством посмотрев на мужа, который, отдав ей полотно, схватился за правое плечо.
– Вы навредите себе, до такой степени перетруждая руку, – негромко сказала она.
– Я сражался левой рукой, донья Беатрис, — не особо любезно отозвался де Эспиноса. – Маэстро Лоренцо, завтра продолжим в это же время.
Выждав, когда Кадорна уйдет, Беатрис еще раз попробовала воззвать к разуму мужа.
– Чрезмерные усилия опасны…
– Беатрис, ты не понимаешь!
– Не понимаю! – гневно воскликнула она, рассердившись на его непобедимое упрямство. – Зачем вам так мучить себя? Вы переменились и ничего мне не говорите, будто я не жена вам больше и не давала клятвы разделять с вам не только радость, но и горе! – Темные глаза дона Мигеля метали молнии, но она не могла остановиться, слишком уставшая переживать и строить предположения: – Дело в вашей отставке? Тогда почему бы вам не снарядить свой корабль…
– Беатрис! – с яростью крикнул де Эспиноса, прерывая ее. – Я не мальчик… чтобы играть в кораблики! Ступайте к себе!
Беатрис взбежала по лестнице, задыхаясь от боли. В чем ее вина, чтобы дон Мигель срывал на ней свой гнев? Господь свидетель, эти месяцы она терпеливо сносила его плохое настроение, но сегодня… Она в отчаянии покачала головой, ее душа была полна горечи.
Обед проходил бы в ледяном молчании, если бы не жизнерадостный сеньор Кадорна, который говорил за всех и которому, кажется, ответы собеседников и вовсе были не нужны. Беатрис поглядывала на мужа, на его отчужденное лицо, на неловкие пальцы правой руки, сжимающие вилку, и ее обида затухала. Если верны ее догадки по поводу того, что адмирал де Эспиноса ушел в отставку против своей воли, то это был тяжкий удар по его гордости и самолюбию. Что чувствует мужчина, тем более мужчина его склада, в одночасье лишившийся дела, которому посвятил всю свою жизнь? Он держал все в себе, но это не значило, что тоска не пожирала его денно и нощно. И она же знала, что несмотря на чувства, которые Мигель испытывал к ней и дочери, море занимало в его душе не менее важное место. И возможно, даже более…
Де Эспиноса поднялся из-за стола, так и не посмотрев в ее сторону, и печаль Беатрис стала еще глубже. Она боялась признаться себе, но в последнее время в ее душе поселились сомнения в том, что они смогут и дальше быть счастливы друг с другом, ведь отношение дона Мигеля к ней стало совсем иным. Даже то, что его рука оживала, не делало их общение более теплым. Он как будто всего лишь терпел присутствие жены и принимал ее заботу, зная ее настойчивость и просто чтобы не спорить лишний раз. Беатрис вздохнула: не стоило ей упрекать мужа и, тем более, говорить про другой корабль.
***
Прошли несколько дней, похожих друг на друга, как близнецы. Муж каждое утро до изнеможения фехтовал с маэстро Лоренцо, а Беатрис наблюдала за поединками, в которых итальянец неизменно одерживал верх. Но постепенно ей стало казаться, что победа давалась Кадорне не так легко. Или она сама убедила себя в этом?
Дон Мигель был отстранено-вежлив с ней, и Беатрис ломала голову в поисках пути к примирению: она не любила долгих размолвок и, хотя порывистость ее натуры никуда не делась, они редко ссорились. Но сейчас было все так сложно…
Она бы очень удивилась, узнав, что и дон Мигель занят примерно тем же. Тот апрельский вечер, когда он был настолько пьян, что ему начали являться тени… В первый миг он не узнал вошедшую жену — и ужаснулся. И ведь позже он даже не мог вспомнить, кто же ему померещился. Маркиза де Франкавилья? Или еще какая-то женщина, без сожалений оставленная им в прошлом? А может, донья Арабелла? Как бы там ни было, это стронуло один из камней осыпи, которая многие недели погребала его под собой. Во время ссоры Беатрис, не зная того, коснулась весьма болезненной раны, нанесенной его самолюбию. Но ее упреки вдруг заставили его взглянуть на себя со стороны. К чему эти тренировки? Кому и что он собирается доказать? Смешно думать, что Королевский совет будет до такой степени впечатлен, узнав о подвигах бывшего адмирала де Эспиносы, совершенных им левой рукой, что изменит свое решение…
Дон Мигель не собирался прекращать занятия с Кадорной, но в глубине души признал правоту Беатрис. И внезапно, и от того еще более остро, он ощутил, как страдает жена от его холодности, однако гордость не давала ему сделать хотя бы маленький шаг ей навстречу.
***
Как-то под вечер, Беатрис услышала детский смех и цоканье подков и выглянула из окна. Во дворе дон Мигельа, усадив Изабеллу на Райо, водил коня по кругу. Это была их любимая забава, и молодая женщина даже на расстоянии могла видеть, что лицо мужа смягчилось, он с улыбкой смотрел на дочку и что-то тихо ей говорил.
«Стоит ли мне подойти к ним? И нарушить его такой редкий покой?»
Она несколько минут наблюдала за ними, пока Изабелла не заметила ее и не начала призывно махать ручкой. Дон Мигель тоже бросил взгляд на нее, затем отвернулся. Поколебавшись, Беатрис все же спустилась вниз, опасаясь, что муж уже увел Райо в конюшню. Но нет, они все еще были во дворе.
– Тебе нравится Райо, Изабелита? – спросила она, протягивая руки к девочке, чтобы снять ее со спины пофыркивающего коня.
– Очень, мама! И я хочу, чтобы отец взял меня с собой в седло и мы поехали далеко– далеко!
– Куда же ты хочешь уехать от меня, птичка? – с грустной улыбкой спросила Беатрис.
– Не знаю… туда, куда уходит солнце, чтобы спать. Далеко, — девочка пожала плечами и великодушно разрешила: – Ты можешь ехать с нами!
– Если твой отец не против, – Беатрис внимательно посмотрела на мужа и заметила, как уголки его сжатых губ дрогнули.
– Думаю, мы с мамой могли бы тебя порадовать и отвезти туда, где спит солнце, – негромко сказал он.
Тогда Беатрис коснулась руки дона Мигеля, сжимающей поводья Райо:
– Мои слова были необдуманны и жестоки. Я сожалею о них. Простите.
– Вам не за что извиняться, вы как всегда правы, – ответил он и, к немалому удивлению и облегчению Беатрис, добавил: – Маленькая сеньорита Сантана.
– А кто, кто это — сеньорита Сантана? – черные глазки Изабеллы заблестели от любопытства.
– Разве ты не помнишь дедушку Хуана Сантану? А мама — его дочь, — дон Мигель улыбнулся, глядя на Беатрис и медленно проговорил: — Я женился на ней и теперь ее имя Беатрис Сантана де Эспиноса.
– Так значит, я тоже должна буду добавить фамилию мужа к моей? – на личике Изабеллы появилась недовольная гримаска.
– Изабелита, чем же ты недовольна? – Беатрис уже смеялась, чувствуя, как разжимается незримая холодная рука, стискивающая ее сердце.
– Мне нравится только моя, – безапелляционно заявила малышка. – Пусть мой муж добавляет.
– Возможно, фамилия твоего будущего супруга тоже будет красива, — серьезно сказал ей отец.
Девочка недоверчиво свела бровки, обдумывая услышанное, а черед пару минут беззаботно запрыгала на одной ножке, выбросив из головы все свои маленькие беды.
– Если желаете, я разомну вам плечи, дон Мигель, – Беатрис смотрела ему прямо в глаза, – наверняка их сводит от усталости.
– Буду вам очень признателен, моя дорогая жена, – де Эспиноса обнял ее.
Он подозвал конюха, ожидающего у калитки, и кинул ему поводья андалузца. Изабелла убежала вперед них в дом, и когда они вошли внутрь, ее звонкий голос доносился со стороны кухни.
– Опять что-то выпрашивает у Долорес, – заметила Беатрис.
– Уверен, ты делала то же самое, и всегда добивалась своего, – ответил ей муж, и она только крепче прижалась к нему.
Они поднялись в гостиную, и Беатрис подошла к небольшому резному шкафчику, где она хранила свои «зелья» – как их называл дон Мигель. Поставив склянку с маслом сеньора Рамиро на стол, она повернулась к мужу и спросила, зная, как щепетильно он стал относиться к бытовым мелочам, неожиданно ставшим для него затруднительными:
– Вы позволите вам помочь?
– Я полностью в вашем распоряжении, донья Беатрис.
Де Эспиноса с легкой усмешкой наблюдал за тем, как жена с сосредоточенным лицом расстегивает его камзол.
– Ваши пальчики столь проворны, что у меня возникает искушение отправить Хосе возить дрова и каждый день просить вас об этой любезности.
– Мне это доставит только радость, дон Мигель, – Беатрис не верилось, что после казавшегося бесконечным периода холодности и отчуждения муж вновь шутит, и в его глазах плещется ирония.
Рубаху он стянул сам, затем уселся на низкую кушетку, обтянутую бархатом, и выжидательно приподнял бровь, глядя на Беатрис:
– А где ваш мешочек с песком? Разве экзекуция не предполагается в своем полном объеме?
Беатрис рассмеялась:
– Вместо меня ее уже провел маэстро Лоренцо.
Она налила чуть-чуть масла в ладонь и, подойдя к мужу, начала осторожно втирать ароматную субстанцию ему в спину и плечи, с особым тщанием массируя правое.
Дон Мигель блаженно закрыл глаза, отдаваясь во власть нежных рук жены и чувствуя, как расслабляются закаменевшие мускулы. Неожиданно он понял, что ладони Беатрис ласкающе скользят по его коже: это уже были прикосновения не врачевательницы или сиделки, а пылкой возлюбленной, и кровь забурлила в его жилах. Наклонившись, она дотронулась губами до его искалеченного плеча и желание штормовой волной накрылодона Мигеля. Сдавленно застонав, он поймал сперва одно, потом другое запястье женыи притянул ее к себе на колени. Давно, как же недопустимо давно он не сжимал Беатрис в своих объятиях!
Муж целовал ее жадно, почти грубо, но это не вызывало протеста у Беатрис, и она с удивляющей ее саму дерзостью отвечала на его поцелуи. В потайных глубинах ее существа возникла и стала стремительно усиливаться пульсация, и она прильнула к Мигелю. Его рука опустилась на ее щиколотку, затем скользнула вверх.
– Пожалуй, мне следует… поблагодарить тебя, – прерывающимся голосом сказал он, – за твои простые наряды, которые ты упорно носишь, несмотря на мои пожелания… Как было бы неуместно сейчас парадное платье, – он усмехнулся, со страстью и нежностью глядя ей в глаза.
Она смущенно улыбнулась в ответ, но промолчала. Встав с колен мужа, через мгновение она со вздохом опустилась вновь, медленно вбирая в себя его напрягшуюся плоть. Скрученные юбки мешали, не давая ей прижаться к Мигелю, но это придавало особый оттенок испытываемому ею удовольствию. Беатрис вдруг осознала, что это она выбирает, как ей двигаться, муж лишь слегка придерживал ее за поясницу. В голове мелькнула мысль о собственном неприличном поведении, затем новые, непривычные ощущения захватили ее целиком.
До сих пор муж властно вел Беатрис по дороге чувственной любви, а она следовала за ним, пусть достигая вершин блаженства, но в сущности, всегда подчиняясь его желаниям. Теперь же она видела, что он, полузакрыв глаза, тоже наслаждается таким вариантом их единения.
Беатрис короткими, резкими движениями толкала себя вперед, и тихие стоны текли с ее губ, пока наслаждение не затопило ее. Вскрикнув, она упала на грудь мужа и уткнулась лицом ему в шею. Дон Мигель сжал ее бедра, его разрядка последовала незамедлительно. Насколько минут в комнате было слышно лишь их бурное дыхание, потом де Эспиноса прошептал, гладя жену по спине и растрепавшимся волосам:
– Беатрис… ты самое дорогое, что у меня есть…
Она подняла голову, но эмоции, переполняющие ее, были настолько сильны, что она не могла вымолвить ни слова.
– Ты плачешь? – он провел рукой по ее лицу. – Почему?
Только тут Беатрис поняла, что по щекам ее катятся слезы.
– Сейчас все пройдет… Прости, – она всхлипнула и покачала головой. – Ты был так далек от меня…
– Сердце мое, я был погружен в свои думы и совсем не уделял тебе внимания, – на его губах появилась знакомая Беатрис усмешка. – Я обещаю исправиться, сеньора де Эспиноса.
После легкого завтрака Ноэлла решила искупаться в море. Шаги ее услышал ручной ящер Эрл. Приминая траву и оставляя трехпалые следы на влажной почве, он побежал за хозяйкой.
Ноэлла поймала его в лесу совсем маленьким — он свббодно умещался на ее ладони. Яшеренок к ней привязался. Ноэлла часто брала его с собой. В лесу Эрл надежно защищал ее от рептилий и гигантских насекомых.
Сегодня Ноэлла не обращала внимания на своего верного телохранителя, мысли ее были заняты другим.
На берегу Ноэлла сбросила с себя платье и, постояв с минуту на ветру, в легком купальном костюме вошла в море.
Волны с пенными гребнями устремились ей навстречу. Вода, почти не оказывая сопротивления гибкому, натренированному телу искусного пловца, с журчанием смыкалась позади.
Эрл тоже бросился в море. Вода была его второй стихией. Он то нырял, то, вытянувшись, покачивался на волнах. Они отплыли довольно далеко от берега, когда перед Ноэллой возникла широкая продолговатая голова, усеянная наростами, а потом показалась длинная чешуйчатая шея.
Это была дзира — морская змея, страшилище Голубого океана.
Венеряне боялись дзир больше, чем хищных ящеров, водившихся в лесистых предгорьях и болотистых низинах южной части материка.
Неосторожные купальщики часто становились ее жертвами. Она подползала к ним по дну, обвивалась вокруг ног и увлекала под воду. Случалось, что дзира на глазах взрослых похищала детей.
Ноэлла еще не видела живой дзиры и теперь с ужасом смотрела на ее пасть. Казалось, из красноватых змеияых глаз с зачаточными безволосыми веками исходит какая-то колдовская сила и парализует волю.
Стать добычей дзиры?!
Ноэллу охватила нестерпимая жажда жизни.
— Эрл, ко мне! — крикнула она.
Ящер ринулся к хозяйке. При виде дзиры колючки на его шее ощетинились, в глазах вспыхнул зловещий свет. Пеня воду ударами сильного хвоста, он поплыл к дзире. Змея, еще выше подняв голову, зашипела, из разинутой пасти высунулся раздвоенный язык, под глоткой вздулся мешок.
Спустя мгновение ящер и дзира бросились друг на друга. Началась смертельная схватка. Вода около чешуйчатых тел бешено бурлила.
Ноэлла не стала ждать конца поединка. Преодолев оцепенение, она поплыла к берегу.
На гальчатую косу Ноэлла выбралась с учащенно бьющимся сердцем. Ноги подкашивались, дрожали, перед глазами плыли радужные круги.
На отмель взбегали волны, кружевом пены одевая куски гранита. Среди водорослей, принесенных прибоем, ползали бурые морские пауки… Шипела пена и журчала у подножия скал вода. Обессиленная, измученная Ноэлла, лежа на песке, не видела, не слышала ничего. Она была в полуобморочном состоянии.
Потом она потеряла сознание.
Очнувшись, Ноэлла с трудом поднялась и тихо позвала Эрла. Ящер не откликнулся на зов. Очевидно, он погиб в неравном поединке с дзирой.
Помедлив, Ноэлла медленно пошла по дорожке, которая вела к ее дому. По пути силы еще раз изменили ей. Пришлось присесть на плоскую мшистую каменную плиту, лежавшую среди кустов.
И тут она неожиданно увидела шагах в пятидесяти от себя Туюана. Он стоял среди древовидных ветвистых растений. Из-за его широких плеч выглядывали кроны карликовых деревьев, отороченные колючими горжетками отмершей листвы, над головой раскачивались пучки метелок высоких трав и голубые пирамидальные соцветия.
В руках у Туюана были продолговатый ящик и блестящая стойка с конически расходящимися игольчатыми стерженьками на конце.
Ноэлла насторожилась.
После размолвки около Хрустального дворца, когда ее до глубины души возмутил грубый тон Туюана, подпавшего под власть необузданной ревности и наговорившего ей много лишнего, отношения между молодыми людьми стали натянутыми. Ноэлла избегала бывать там, где проводил свой досуг Туюан, а он не делал попыток к примирению.
«Что он намерен здесь делать? — спрашивала себя удивленная девушка. — Для чего явился?»
Ноэллу скрывали заросли. А ей было хорошо видно Туюана.
Прошло несколько минут.
Убедившись, что на берегу моря никого нет, Туюан раздвинул ветки кустарника и отвел рукой кисти лиловых и синих цветов.
Сделав шесть-семь шагов, он оказался на песчаной площадке, полого спускавшейся к морю. За спиной Туюана сомкнулась стена густой растительности. Она отделяла его. от низины, примыкающей к ограде сада загородного дома Ин Сена — единственного жилого строения на этом участке побережья. Уединенную «дикую» бухточку редко кто посещал. Именно поэтому она и полюбилась так Ноэлле.
О том, что она купается здесь по утрам, из знакомых Ноэллы знал только Туюан, никого больше в свои секреты она не посвящала. Но сейчас молодой ученый, очевидно, и не подозревал, что Ноэлла находится поблизости и наблюдает за каждым его шагом.
Опустившись на колени, Туюан воткнул в песок стойку и соединил ее голубым проводом с ящичком. Затем он нажал кнопку на его боковой стороне. Звякнул залор, крышка отскочила и приняла вертикальное положение. В гнездо этой крышки Туюан вставил длинный стержень с прозрачным диском на конце. Диск этот напоминал большой глаз, обращенный к солнцу.
Обойдя вокруг этого устройства и, потрогав для чего-то иглы, которыми ощерился конец стойки, Туюан опустился на корточки и стал быстро вращать небольшую рукоятку. Казалось, Туюан заводит музыкальную шкатулку.
Но никакой музыки Ноэлла, заинтересованная всем этим, не услышала. Потрескивали электрические искорки, проскакивающие между игольчатыми стерженьками, соединенными с концом блестящей стойки, а внутри ящика что-то сердито гудело. Гудение сменилось бульканьем, потом возник тонкий, звенящий звук.
Туюан с удовлетворенным видом потер руки и, помедлив, одел на правую кисть нечто схожее с браслетом. Это «нечто» соединялось тонкой золотистой нитью с тем стержнем, который он незадолго перед этим вставил в гнездо в откинутой крышке ящика. После этого произошло совсем уже непонятное: из ящика начали взлетать различные тела — пунцовые шарики, полосатые цилиндрики, пятнистые кубики. Они поочередно подпрыгивали над ящиком, как будто были соединены с рукой Туюана невидимыми ниточками, и он, шевеля пальцами, принуждал их танцевать в воздухе.
Фигурки двигались между двумя границами; одна проходила на уровне крышки ящика, другая — чуть выше верхушки стойки. Когда Туюан отходил от ящика, движение фигурок замедлялось, при его приближении к ящику — ускорялось.
Странное это было зрелище. Туюан напоминал дирижера. Казалось, он мысленно управляет движением фигурок, заставляет их то упрощать, то усложнять свои траектории. Самодовольная улыбка кривила красивые губы Туюана, густые брови его двигались, аспидно-черные волосы отсвечивали металлом.
С любопытством и беспокойством смотрела Ноэлла на Туюана. Для чего он все это делает? Что замыслил?
— Ты что, в детство впал? — спросила, выйдя из своего укрытия, Ноэлла. — Шарики какие-то бросаешь. Где ты эти игрушки достал?
— Это не игрушки, — сухо проговорил Туюан. По его лицу было видно, что присутствие на берегу Ноэллы явилось для него малоприятным сюрпризом.
— А что же? Принадлежности жонглера? Газовые гранаты? Что внутри их? Когель?
— В них нет никаких газов. Они сплошные.
— А почему они летают?
— Почему? Ты хочешь знать правду? — Тон Туюана сделался торжественным и высокомерным. — Они летают потому, что я лишил эти «игрушки» части их веса, обезвесил их… Они — свидетельство моей власти над силой тяготения… Помнишь, я как-то говорил тебе, что начал новую серию опытов… Они подтвердили мои расчеты… Теперь я близок к тому, чтобы управлять гравитационными полями так же, как мы управляем полями магнитными и электрическими… Я смогу уменьшить вес любого предмета…
— В самом деле любого?
— Да.
— И этой скалы? — Ноэлла указала рукой на огромную серую глыбу.
— И этой… Если захочу, она сделается такой легкой, что ты сможешь поднять ее одной рукой.
— Л-любопытно, — иронически протянула Ноэлла… — Прямо сказка какая-то… Мне начинает казаться, что я все это слышу во сне… Обезвесь скалу… я хочу поднять ее.
Ноэлла подошла к скале, налегла на нее плечом и скорчила гримаску.
— Н-нет… — разочарованно сказала она. — Скала не по моим силам. Она даже с места не сдвинулась.
— Не поднимай меня на смех, — сердито буркнул Туюан, — и не прикидывайся наивной. Ты великолепно понимаешь, что я обезвешиваю предметы не взглядом… нужно проводить подготовительные работы… менять электрическое поле… Проблема очень сложна, но я убежден, что разрешу ее, и тогда…
— И что тогда?
— Тогда все, узнают, на что я способен. Большая часть намеченного сделана, а то, что осталось…
Он помолчал.
— Почему ты избегаешь меня?… Всегда и всюду я один…
— Потому что ты злой, нехороший.
— Всегда? Со всеми? Даже с тобой? — Туюан усмехнулся. — Странно слышать такое из твоих уст. Другие, возможно, плохо знают меня, но ты…
— Ко мне ты относишься лучше, чем к остальным, но и мне ты причиняешь, забывшись, боль…
— Знаю, что имеешь в виду, — перебил Туюан. — Понимаю, понимаю… Тебе не понравился тон, каким я говорил с тобой о чужеземцах… В той вспышке гнева виновата ты. Великолепно знала, что я против твоих прогулок с чужеземцами, и все-таки пошла в горы с тем… светловолосым… Ты к нему неравнодушна? Это может плохо кончиться!
— Ты грозишь мне, Туюан?
— Предупреждаю… Я не позволю ему стать поперек моего пути. Помни об этом и веди себя благоразумно.
— Ты, кажется хочешь, чтобы я ни с кем не разговаривала.
— Не хочу, чтобы ты разговаривала и ходила с ним… Чужеземцам нечего у нас делать… Мы не приглашали их в гости…
— Кто это мы? — холодно опросила Ноэлла.
— Патриоты Аэрии. Эти, с Земли, опаснее для нас, чем ямурские лазутчики, тайком проникающие в Аоон… А ты не хочешь понять этого, Ноэлла.
Туюан говорил быстро. В отрывистой речи его звучала угроза.
* * *
День этот сложился не таж, как хотелось Ноэлле.
Туюан не принадлежал к тем, кто быстро признает себя побежденным.
Раздосадованный тем, что Ноэлла ему не верит и расценивает облегченные шарики, как некую разновидность детских игрушек, а его манипуляции на берегу моря относит к категории ловких фокусов, он пригласил ее к себе в лабораторию.
Двухместный летательный аппарат доставил их к подножию горы. В ее толщах было вырублено несколько обширных помещений, предназначенных для проведения намеченных опытов.
Проведя Ноэллу через одно из них, заставленное машинами и приборами, озаряемыми изнутри фиолетовыми и синими вспышками, и пройдя мимо каких-то огромных чанов, соединенных друг с другом трубами, Туюан открыл перед ней узкую одностворчатую дверь в небольшую комнату — святую-святых его владений.
Окон в комнате не было. С потолка, теряющегося в сиреневой мгле, наискось протянулся синий луч. В его свете на столе что-то переливалось и мерцало.
— Не веришь? — спросил Туюан, когда дверь автоматически захлопнулась и они очутились в полутьме.
— Не верю, — задорно ответила Ноэлла.
— Тогда попробуй поднять вот это.
Туюан указал на узкую пластинку, лежащую на столе как раз там, где в поверхность упирался синий луч. Цветом своим пластинка напоминала морскую воду; темные, непрозрачные включения чередовались со светлыми участками. Местами сквозь пластинку было видно поверхность стола.
Думая, что Туюан шутит, Ноэлла попыталась мизинцем приподнять край пластинки. Но она как будто прилипла к столешнице. Ее не удалось отодрать даже обеими руками, хотя Ноэлла систематически занималась гимнастикой и была не из слабосильных.
— Теперь убедилась? — спросил Туюан.
Ноэлла нахмурила тонкие брови. Она была обескуражена тщетностью своих усилий. На вид пластинка казалась очень легкой, а поднять ее нельзя. Очевидно, без подвоха со стороны Туюана дело не обошлось. Что-то невидимое удерживает пластинку на столе, прижимает к его поверхности.
Ноэлле захотелось разгадать секрет. Она заглянула под стол, надеясь увидеть какое-нибудь приспособление или устройство. Однако там ничего не было.
Тогда Ноэлла, прежде чем Туюан успел помешать ей, быстро провела рукой над пластинкой. В тот момент, когда ладонь пересекла синий луч, Ноэлле показалось, что рука вдруг отяжелела. Возникло такое ощущение, будто ее что-то стремится прижать к столу.
Желая узнать, не почудилось ли ей это, Ноэлла попыталась вторично пересечь ладонью синий луч, но этому помешал Туюан: он схватил ее за другую руку и оттащил от стола.
— Ты ведешь себя, как ребенок, — сказал он, — и могла пострадать. Синего луча нельзя касаться, он парализует мышцы.
— Ты говоришь сегодня загадками, — заметила Ноэлла. — Показываешь фокусы и ничего не объясняешь.
— При современном состоянии наших знаний это неизбежно, — сказал Туюан, как бы оправдываясь. — Никто не знает, что такое тяготение и почему все тела имеют вес. Одни ученые считают, что таинственная сила эта передается при помощи волн, другие — связывают ее с ничтожно малыми частицами, летящими быстрее света. Я тоже не разгадал природы тяготения, но мне удалось получить вещества, при помощи которых можно собирать и рассеивать лучи тяготения примерно так же, как мы собираем и рассеиваем лучи света. Ты только что убедилась, что вот эту пластинку нельзя поднять, хотя она не приклеена к поверхности стола и не удерживается на ней магнитом. Пластинку утяжеляет синий луч. Если луч потушить, пластинка станет легче пробки.
Туюан повернул какой-то рычажок, потом нажал кнопку. Синий луч мгновенно погас. Комнату поглотила тьма. Некоторое время ничего не было видно, затем от стен стало исходить зеленоватое сияние, а пластинка засверкала словно многогранный изумруд. Поверхность ее перестала быть пятнистой, темные верна исчезли, точно растворились.
Но удивительнее всего было то, что теперь Ноэлла смогла кончиком мизинца приподнять пластинку. Вес ее стал теперь почти неощутимым.
Ноэлла недоумевала, Туюан торжествующе улыбался. Он радовался тому, что поставил ее в тупик.
«Первое заклинание.
Волшебница смотрела на своего раба. Джин, красивый молодой парень атлетического телосложения с бронзовой от загара кожей – из одежды на нем только атласная красная ткань, охватывающая бедра, – скептически оглядывал свою госпожу.
– Ну какая из тебя волшебница? – говорил он. – Спина сутулая, нос картошкой, на голове черте-что, глаза… В глазах ни жизни, ни желания, ни… ничего одним словом. А одеваешься ты просто ужасно! Это розовое платье носить впору только трехлетним девочкам…
– Очень остроумно, – проворчала я в ответ. – А с чего я должна походить на других волшебниц? Я что – должна походить на какую-нибудь девицу с обложки Космополитена? Или того хуже – Плейбоя?»
– Это что, Юлия? – спросил я, оторвавшись от чтения рукописи, и воззрился на девушку.
– Это волшебная повесть.
– Я заметил… Особенно волшебен последний из упомянутых журналов… И вы хотите, чтобы я пристроил это в какое-нибудь издательство?
– Эд, ты даже не дочитал до конца! – в голосе Юлии послышалось едва сдерживаемое возмущение.
– Я и не должен читать до конца – мне хватило начала… И где обязательная аннотация? Никакой завязки, ни сюжета… А герои? Слишком уж они мне кого-то напоминают…
Юлия покраснела.
– Послушайте, – я старательно продолжал обращаться к ней на вы. – То, что произошло на том литературном вечере, считайте недоразумением. И если я вам болтал всякий вздор, то лишь потому, что перебрал с выпивкой. В общем, забудьте. Да, и если я вас не устраиваю, найдите себе другого литагента, а не мстите таким «оригинальным» способом.
– Но ты лучший! – горячо воскликнула девушка.
– Зато вот это, – я постучал карандашом по рукописи, – это не лучшее. И самое худшее из того, что ты приносила…
– Если ты дочитаешь до конца…
– Я не могу читать все, что мне приносят, до конца, – повторил я и указал на стеллаж, заваленный папками. – У меня уйма заказов, и все остальные авторы терпеливо дожидаются…
– Ну да как же… – буркнула Юлия. – Там в коридоре сидит та девица…
– Какая еще девица?
– Которой как раз бы работать в упомянутом журнале, а не книги писать… Ее уж ты постараешься пристроить в первую очередь…
– Совсем с ума сошла?! – я не сдержался.
– Она мне похвасталась.
– О боже! – я шумно вздохнул, призывая себя к терпению. – Я профессионал и никогда не буду браться за дерьмовый текст. Ну, а если я запудрил мозги этой дуре – пусть это остается на моей совести, ладно? Тебя это не касаться не должно.
Юлия вытаращила глаза.
– И больше ни слова обо мне, моей работе и моей личной жизни, иначе я разорву наш контракт в одностороннем порядке, – я сделал паузу, буравя ее взглядом. – Гм… Почему бы тебе не написать что-то вроде «Снов о вселенной»? Ты могла бы написать целый цикл рассказов о космических приключениях, а не ограничиться одним. Или даже повесть.
– Мне стала неинтересна эта тема.
– Зато тема о современной волшебнице, изводящейся от любви… О да, это так ново, так неизбито.
Юлия покраснела еще больше и, кажется, готова была провалиться под стол – по крайней мере, она стала съезжать с сиденья именно туда.
– Если бы дочитал до конца, то ты бы так не говорил, – едва слышно выдавила она, вцепившись в подлокотники и вновь глубоко усевшись в кресле.
С досады я принялся грызть карандаш, не зная уже, что делать с этой упертой.
– Пожалуйста, Эдвард, – произнесла она таким тоном, что я моментально капитулировал – мне показалось, что еще чуть-чуть и меня будет ждать море слез или еще хуже – женская истерика.
– Хорошо, но не обещаю, что это будет быстро…
Она вскочила обрадованная, словно не было нескольких минут унижений, перегнулась через стол, чмокнула меня в щеку и, уже распахнув дверь, прежде чем удалиться, громко произнесла:
– Я позвоню тебе вечером.
Вот чертовка!
Избавиться еще от одного недоразумения – полной противоположности Юлии – было еще проще. Что я ей обещал на том вечере я помнил еще более смутно, чем то, что говорил своей первой посетительнице. Но по ее сексапильности, было не трудно догадаться, что именно. Решив не тратить время, я холодно заявил, что не помню ее, и выставил за дверь. После сделал несколько звонков, назначив встречу в издательстве, и решил, что на сегодня с меня хватит. Я бросил в портфель несколько синопсисов своих постоянных авторов – от них я мог ожидать весьма качественной прозы. А вот на папку с рукописью Юлии я уставился в сомнении. Я уже хотел застегнуть портфель и оставить рукопись на столе, но вспомнил, что она собиралась мне позвонить… И когда я ей успел дать свой телефон? Со вздохом забросил папку к синопсисам, закрыл бюро и направился в небольшой уютный ресторанчик, где обычно ужинал.
Пока я ждал заказ, потягивая аперитив, я прочел синопсисы, которыми остался весьма доволен. Потом достал папку Юлии и раскрыл, очень надеясь, что не испорчу себе аппетит.
«Заклинание второе.
– Мне вот интересно, – говорил джин, – я бесплотен, но могу есть и пить…
И он залихватски опрокинул бокал своего любимого вина с ореховым вкусом…»
Я едва не подавился своим аперитивом. Я действительно пил херес.
– Черт знает что! – выругался я тихо, утерев губы салфеткой.
«Джин разломил бархатистый персик и задумчиво отправил половинку в рот.»
– Хотя бы меню не совпадает, – подумал я, глотнув вина. – Заедать амантильядо персиком, да уж лучше не придумаешь…
«– Ну, не знаю, – в тон джину ответила волшебница.
– Как это не знаешь, а кто меня в джина превратил? И вообще, зачем тебе джин, если ты сама можешь наколдовать себе все, что угодно?
– Ну, у каждой волшебницы должно быть какое-нибудь волшебное существо…
– По законам жанра, да? – продолжил глумиться джин. – Какая-то волшебная тавтология получается, не находишь?»
– Нет, это невозможно читать… – я захлопнул папку, и ничем не скрепленные листы рукописи едва не улетели от меня прочь. А хоть бы и улетели – мне как раз принесли ужин. И что она ко мне прицепилась? Это все Артур виноват – мой знакомый журналист, с которым мы давно не виделись. И надо же нам было встретиться на той проклятой литературной тусовке… Как любителю выпить, Артуру помимо крепкого спиртного также необходима была компания. Я уже не помнил, сколько стопок мы с ним тогда опрокинули за новых и гениальных авторов – потому что они и мой хлеб, и Артура – он занимался тем, что писал рецензии и обзоры для нескольких газет и журналов. Он, конечно, мог писать и отрицательные обзоры и рецензии, но, как признался, уже не мог больше засорять свой мозг этим словесным дерьмом. Хотя, он, кажется, выразился покрепче…
От литературы, когда в голове уже было что-то вроде состояния невесомости, мы перешли к обсуждению женского пола, которого, как мы заметили, к нашему удовольствию было не очень много среди литераторов – ни я, ни Артур терпеть не могли слезливые любовные романы. И тут Артур внезапно вспомнил, что ему еще надо успеть на какую-то встречу и улетучился – только я его и видел. А на мою голову рядом оказалась Юлия. Из всего, что я сказал ей, приличными оказались только слова похвалы за ее рассказ «Сны о вселенной», который я пристроил в журнале «Скайфикшн». Потом, помнится, я заметил, что платье, в которое она была одета, совсем не подходит к здешней атмосфере и попросту ужасно, и что лучше бы она заявилась сюда вовсе без платья… После этого меня понесло.
– Идиот, – обругал я себя, задумчиво поглощая какие-то экзотические морепродукты. – Теперь девчонка решила, что нравится тебе – и коту под хвост теперь все ее творческие возможности.
После ресторана я направился пешком домой, срезав путь через парк. Шуршали желтые листья на кленовой аллее, а я, любуясь многоцветьем осени, разукрасившей листву от бледной охры до спелого бордо, думал, чтобы такого соврать Юлии. А может мне и вовсе не отвечать на ее звонки? Уже поднимаясь на свой этаж, я решил, что только усложню дело, выдумывая отговорки. Лучше уже дочитать этот кошмар и сказать свое жесткое, однозначное, неизменное, непоколебимое – нет. Потом возьму что-нибудь из классики, чтобы «зачесть» этот «волшебный шедевр», чтобы и слова из него в памяти не осталось. Этот способ, мне, кстати, посоветовал Артур. Правда, на него он уже не действовал. Цепкая память ухватывала эти корявые фразы, эти нелепые обороты, банальные сюжеты и прочую чепуху, и все это проигрывалось в мозгу как дурацкая песенка, повторяющаяся на радио по несколько раз на день. Артур окрестил это явление нейропаразитизмом. Хотя, по-моему, это слово кто-то придумал еще до него.
Дома я бросил портфель на письменный стол и пошел варить себе кофе. После этого устроился с кружкой и рукописью на диване, чтобы с безысходностью продолжить чтение. Зажужжал, задергался оставленный на письменном столе мобильный. Я взял трубку.
– Эд, это я, – послышался голос Юлии.
– Я догадался.
– В самом деле? – мне кажется, она очень обрадовалась моим словам.
Я поморщился.
– Ты не могла бы перезвонить через часа два, а лучше три, – поинтересовался я. – Я только вернулся домой и только что взялся за твою рукопись.
– Ее там читать все-то полчаса, – удивилась Юлия.
– Я хотел бы сделать перерыв и поужинать, – соврал я. – Кроме того, мне надо просмотреть почту и сделать несколько важных звонков.
– Бедняжка, ты еще дома работаешь! – ужаснулась она.
Я беззвучно выругался.
– В общем, перезвони мне позже, – ледяным тоном ответил я и нажал отбой.
Какого черта я вообще это читаю? Нарушаю свои собственные принципы, что если первые три абзаца никуда не годятся, я просто ставлю на произведении крест. Жирный, незыблемый крест. И я обычно не ошибаюсь – эти «шедевры» больше нигде не всплывают. Особенно когда я скажу автору все, что об этом думаю. Я допил остывающий кофе, включил компьютер и сел проверять почту – два часа у меня есть. Да, я оттягивал время чтения рукописи и радовался этому как приговоренный к смерти, которому вдруг дали отсрочку.
Когда я закончил с делами, посмотрел на часы и понял, что, если я опять не хочу врать Юлии, мне придется прочитать рукопись. Взявшись за чтение, я добрался почти до конца, впрочем, пропуская некоторые абзацы, показавшиеся мне чудовищно неудобоваримыми.
«Заклинание девятое.
– Знаешь, как я превратила тебя в джина? – спросила девушка.
– Как же?
– Я нашла одну старую магическую книгу, и там было написано, что каждый, поверивший в магию, может использовать десять заклинаний, находящихся в этой книге.
– И что же, там было заклинание по превращению в джина?
– Да. Я использую десять заклинаний и больше не смогу творить волшебство. Но это сможет делать джин.
– Вот как? Решила использовать другого человека для своих… глупых целей?
– Можно подумать ты пытался когда-нибудь помочь людям.
– А разве нет?
– Ты получал за это деньги, а не делал бескорыстно.
– Ага, а питаться мне воздухом? Или тоже надеяться на какого-нибудь бескорыстного торговца или хозяина ресторана?»
Едва я дочитал до этого места, как вновь раздался звонок.
– Ну как? – спросила Юлия.
– Я на девятом заклинании, – ответил я. – Не пойму, к чему эти подзаголовки – ведь ни о каких заклинаниях в рассказе речь не идет?
– Это как раз раскрывается в самом конце.
– А ты мне сейчас не можешь объяснить?
– Тогда пропадет вся интрига, – загадочным тоном пояснила Юлия.
– А там есть интрига?
– Я тебе перезвоню еще через полчаса.
Я на миг застыл в удивлении, слушая в трубке гудки. Надо же, неужели Юлия почувствовала, что все бесполезно? Я сварил себе еще кофе и вернулся к оставшимся трем листам.
На миг я остановился и задумался. Да идея, пожалуй, была любопытна – превращение человека в джина ради того, чтобы творить добро, потому что у самой волшебницы кончились заклинания. Но воплощение этой идеи представлялось мне просто безобразным. Никакие литературные правила, ни каноны построения рассказа здесь не соблюдались, и все произведение представляло собой хаотичное нагромождение текста.
Нет, если бы сочинял я, то уж точно написал бы все по-другому. Я взял карандаш и вывел на полях пару предложений. Посмотрел и решил, что звучат они весьма недурно, написал еще несколько и удивился сам себе. Я же никогда ничего не придумывал – только читал чужие произведения, которые, впрочем, мог весьма неплохо отредактировать. Но чтобы переписывать по новой…
Мои мысли вновь вернулись к рукописи. Неплохо бы, пожалуй, добавить обстановки, а то у читателя складывается ощущение, будто герои переговариваются в пустой комнате, хотя и комната даже не упоминалась. Я представил, как могла выглядеть комната Юлии. Пришедшая на ум картина совершенно мне не понравилась. Надо бы что-нибудь поярче, поэкзотичнее. Раз уж в сюжете присутствует джин, почему бы не добавить восточный колорит?
Первым в моих мыслях соткался тонкой работы и изумительной красоты персидский ковер с флористическим узором, затем яркими пятнами на него упали обитые шелком и атласом подушки, окно украсила чудно выкованная решетка, а стены заняли росписи со сценами охоты иранских королей и сюжетами из сказок 1001 ночи. На низком, с деревянной резьбой столике появилось серебряное блюдо полное спелых и ароматных фруктов – пусть румяных персиков и кистей винограда, чья нежно-зеленая полупрозрачная плоть светилась от врывающихся через окно лучей жаркого восточного солнца. После на столике оказались, под стать блюду, серебряные кувшин и пара кубков с золотистым вином. Там же горела масляная лампа. Вроде как для джина, или просто для антуража. Юлию я решил поместить на красивое, обшитое бархатом кресло на низких ножках, ну а джина по-турецки сидящего на ковре перед ней…
И тут ноги мои вдруг подвернулись, я раскрыл глаза и заорал от ужаса.
Юлия сидела передо мной в том самом воображаемом кресле, а я соответственно перед ней. С трудом веря в открывшееся, я обозревал комнату. Во все то, что я описал, вклинивался мой письменный стол с компьютером, за спиной оказался диван, который я таким необычным способом покинул.
– Какого черта?! – возмутился я.
Юлия, по-прежнему одетая в то платье, в котором она являлась ко мне в бюро, светясь от счастья, захлопнула потрепанную старую книгу.
– Ты, наконец, прочел до конца!
– Нет, не дочитал, – оборвал я ее.
– Как не дочитал? – улыбка исчезла с ее лица.
– Я дошел до девятой главы, решил кое-что подправить, и случилось вот это. Может, объяснишь, что происходит?
– Если ты дошел до девятого заклинания, ты должен понимать, что происходит.
– Хочешь сказать, что тебе в руки действительно попала магическая книга, и ты воспользовалась заклинаниями из нее? Это невозможно!
– Ну да конечно, – проворчала Юлия. – Тогда представь, что я опоила тебя каким-нибудь зельем, и все это тебе мерещиться.
Я огляделся – нет, все вокруг выглядело слишком реалистично, и это не могло быть ни сном, ни галлюцинацией. Я сглотнул.
– Чего ты от меня хочешь?
– Что? – удивилась она. – А где же твой издевательский тон?
– Юлия, это все далеко не смешно. Я не собираюсь балагурить, как описанный тобой персонаж и развлекать тебя. Скажи, чего ты от меня хочешь, и немедленно верни все, как было.
Она нахмурилась.
– Только когда ты дочитаешь до конца.
– Ни за что. Я начинаю понимать, что все это связано каким-то образом с твоим текстом и обещаю, что больше не прочту ни слова из рукописи.
Юлия пождала губы и нахмурилась. Она смотрела на меня, а потом из ее глаз брызнули слезы.
– Ты неблагодарный осел! – всхлипывала она обиженно. – Ты даже не представляешь, что я для тебя сделала!
– И что же? – настороженно спросил я – острить мне действительно совершенно не хотелось.
– Мне попалась эта книга. И все – ВСЕ! – доступные мне заклинания я потратила на тебя! Я хотела, чтобы ты стал лучше, чтобы жизнь твоя обрела новый смысл.
– Господи, – простонал я. – Но меня устраивает, какой я, и мне нравиться моя жизнь – и я не чувствую себя ни никчемным, ни бесполезным.
– Со стороны виднее! Если ты помнишь, на том вечере ты сам учил меня, как надо жить.
– Я учил тебя жить?! – изумился я, определенно этого не помня.
– Да, разнес в пух и прах мой гардероб, мою внешность, мои привычки, что я занимаюсь не тем чем надо, и как мне надо общаться с людьми и… еще кучу пошлостей наговорил.
– О?! – только и сказал я.
– Вот я и решила, что ты сам не умеешь жить, и решила изменить…
– Превратить в джина – это изменить???
– Нет… – она достала из кармана платок, вытерла непрестанно льющиеся слезы, а потом стала отчаянно сморкаться.
Я терпеливо ожидал ответа.
– Я действительно нашла эту книгу. Там было сказано, что обладание книгой позволяет владелице использовать любые десять заклинаний из нее. Для того, чтобы они сработали, необходимо, чтобы тот, на кого они подействуют, прочел их. Они подействуют даже тогда, когда все слова заклятия будут разорваны. То есть – это скрытая магия. Вот я и «спрятала» все заклинания в свой рассказ. Читая главу за главой, ты тем самым их активизировал.
– Что за заклинания? – душа у меня просто ушла в пятки – вдруг представилось, что до конца жизни я теперь буду сидеть на этом ковре и слушать разглагольствования Юлии.
– Первое заклятие – видение человеческой сущности. Второе – невозможность больше лгать. Третье – видение прекрасного. Четвертое – пробуждает талант. Пятое, чтобы ты больше никогда не бывал пьян. Шестое, чтобы бросил курить. Седьмое, чтобы помогал близким. Восьмое, чтобы был добр и вежлив с людьми. Девятое – превращает тебя в джина.
– А десятое? – я в ужасе представлял, каким бы могло оказаться десятое заклинание, учитывая то, что Юлия решила избавить меня от всех моих «пороков». Слабость к женскому полу могла тоже оказаться в этом списке… И я почти угадал.
– Десятое, я хотела, чтобы ты влюбился в меня… – Юлия в который раз уже за день покраснела и опустила глаза.
Я молчал.
– Не находишь нелогичным, что я тебе нравился со всеми своими недостатками. Теперь, утратив их, я, возможно, окажусь совершенно другим человеком, который уже не будет тебе интересен.
– Это не так! – горячо воскликнула она. – Я бы полюбила тебя еще больше.
Мне стало совершенно неловко.
– Странная любовь, – произнес я негромко. – Превратить меня в джина, который по законам жанра должен исполнять любое твое пожелание… И не в силах делать что-то самому. Ты отняла у меня самое главное – мою свободу.
Юлия вновь принялась утирать слезы.
– Ты должна освободить меня, – произнес я.
– Нет, – она затрясла головой. – Это невозможно. Я использовала все десять заклинаний.
– Одно не активировано, значит, не использовано.
– Нет.
– Тогда ты ничуть не лучше меня, если выберешь между любовью раба и его свободой – первое.
Юлия после моих слов зарыдала. Я налил ей из кувшина вина и заставил выпить.
– Если я это сделаю, ты можешь все вернуть обратно, и все, что я сделала для тебя, окажется пустым… ненужным. А ты превратишь меня в глупую, молчаливую, склизкую рыбуууу…
Она зарыдала во весь голос.
– Не превращу, обещаю, – я отобрал у нее носовой платок и принялся вытирать со щек девушки слезы. – Я сделаю для тебя все, что пожелаешь, ты станешь известной писательницей, и поклонники завалят тебя письмами. Только освободи меня…
Она посмотрела на меня одновременно и в удивлении, и в отчаянии.
– Освободи меня, – прошептал, придвигаясь к ней. – Ну же, милая.
Я мягко провел пальцами по зардевшейся щеке девушки, оказавшись так близко, что ощущал ее взволнованное дыхание, и чувствуя себя настоящим демоном-искусителем. В главе, активирующей заклинание против моей лживости, я точно пропустил пару абзацев, и заклинание, похоже, не сработало. Юлия на миг застыла, загипнотизированная моим проникновенным взглядом.
– Хорошо, – наконец пролепетала она.
Потом вскочила, нашла на моем столе лист бумаги и ручку, раскрыла свою книгу и выписала на листок заклинание.
– Прочти, – она сунула мне под нос.
На листке оказалась полнейшая абракадабра. Я с недоверием глянул на Юлию.
– Я не обману – это действительно освободит тебя.
Я пробежал глазами строки, и мне словно отвесили приличный хук.
– Ничего себе освобождение, – произнес я, когда пришел в себя. На лбу у меня лежал платок, смоченный почему-то в вине, а губы Юлии касались моих – тоже по законам жанра. – Почему на мне до сих пор эта набедренная повязка?
– Потому что я освободила тебя только от служения себе, а все остальные заклятия действуют и ты до сих пор волшебное существо.
– Всю жизнь только об этом и мечтал…
– Думаю, тебе понравится, – заметила Юлия.
– Но одежду я все же сменю…
Я смотрел в глаза склонившейся надо мной девушки. Что-то поменялось, но что я не мог понять. Я изучал миловидное лицо Юлии. Нет, оно всегда было вполне милым, иначе, я даже в нетрезвом виде не смог бы отпускать в ее адрес пошлости. Я припомнил, как несколько часов назад любовался красками осени в парке, а ведь еще вчера даже не обратил на эту красоту внимания. Так же было и с Юлией. Я теперь видел ее насквозь. Юлия казалась мне теперь нежным, добрым и отзывчивым существом, не способным обидеть даже муху. Кроме того, я также видел, что она действительно любила меня и готова ради меня пойти на все. И этот внутренний ее образ теперь накладывался на образ внешний, заставляя мою внезапно пробудившуюся совесть внутренне рыдать от раскаяния под потоком обожания девушки ко мне. На какой-то миг мне просто захотелось исчезнуть отсюда, чтобы не испытывать больше этих мучительных переживаний.
– Ты помнишь, ты обещал не превращать меня в рыбу, – произнесла Юлия, с улыбкой вновь чмокнув меня в губы.
– Только в известную писательницу, – отозвался я, понимая, что погибну, если не спасусь одним единственным способом.
Я обнял ее за талию, привлек к себе и взялся за пуговки на ее кофточке.
Спустя несколько часов я зажег масляную лампу на письменном столе. За окном небо уже начало светлеть. Я взял чистые листы и принялся переписывать историю заново. Юлия спала, и на лице ее бродила легкая счастливая улыбка. Я, как ни удивительно, тоже был счастлив. Как странно, но без того нового, что подарили мне несколько ее заклятий, казалось, я уже не мог обходиться. Я видел истинную сущность человека, а не то ложное, что как маска надевалось на лицо, на образ жизни, на слова… И стал добр к тем, кто в этой доброте нуждался. Я видел красоту вещей и окружающего мира, и хрупкой души. Именно из-за этого я и полюбил Юлию, хотя этого бы не случилось, не верни она мне свободу…
***
– Отличная рецензия, Артур, – я дочитал статью, отложил журнал и улыбнулся своему товарищу.
– Спасибо, что подкинул мне эту книжку – дивная вещица, – Артур сделал знак бармену, и он вновь наполнил наши стопки. – Давно не смаковал так слова… Где ты нашел эту девицу?
– Пришла однажды ко мне в бюро. Кстати, неизвестно кто из нас кого нашел, – я показал ему тоненький ободок кольца на своей руке.
– Сукин сын! – изумленно воскликнул Артур. – Ты женился?! Мог бы и позвать своего старого приятеля!
Я рассмеялся.
– Мы не устраивали свадьбу, просто расписались.
– Что ж, тогда выпьем за вас, – Артур подмигнул мне. – Супруга-то не будет против?
– Нет, что ты – она у меня просто волшебница.
ссылка на автора
Ольга Баумгертнер https://vk.com/baumgertner