29–30 мая 427 года от н.э.с. Исподний мир (Продолжение)
Она обрезала косу. Под корень.
– Зачем? – выговорил он и сел на скамейку, возле которой стоял. – Зачем так-то?..
Это не сделало ёе сколько-нибудь похожей на мальчика – мальчиков стригли иначе.
– Вы же сами сказали, что кто-нибудь может снять с меня шапку… – Она улыбнулась – застенчиво, виновато.
– До такого я бы не додумался… – Волчок почувствовал себя мерзавцем. – Я же не зверь…
– Да мне не жалко, правда, не переживайте. Волосы отрастут.
– А мне жалко, – сказал он.
Прозвучало это опять слишком сурово – он вовсе не хотел быть суровым. У него сердце разрывалось от мысли, что ей до самой ночи придётся идти в тяжёлых деревянных башмаках, а такой жертвы он и вовсе не готов был принять.
Обрезанная коса – стыд, который не каждая способна пережить. Здесь, в Хстове, среди нищеты, грязи, вшей, лишая и чесотки, женщины и то до последнего цеплялись за свои косы, в деревне же это было просто немыслимо.
Волчок видел их, остриженных, в подвалах башни Правосудия – ему казалось, опозорить, унизить женщину сильней невозможно, даже выставив нагишом перед толпой. Спаска стала похожа на этих несчастных – не хватало только грубой арестантской рубахи.
Волчок подумал об этом с ужасом, попытался отогнать виденье, но как только поднимал глаза на Спаску, оно возвращалось…
– А если бы я сказал, что довольно снять не шапку, а штаны? – спросил он и снова осёкся – и как эта грубость вообще пришла ему в голову?
Но Спаска улыбнулась в ответ, ничуть не смутившись.
– Вы опять говорите не то, что думаете. Вы вовсе не сердитесь, вы переживаете. Не переживайте, мы доберёмся до замка, и там я в платке буду ходить. Или, может, вам на меня теперь смотреть противно?
Он покачал головой и хрипло ответил:
– Нет.
– Или, может, если я теперь ваша, вам стыдно рядом со мной будет? – Это она спросила с вызовом, вскинув глаза.
– Нет, – ответил он ещё тише. – Ты знаешь, что в башне Правосудия стригут арестованных женщин?
Она покачала головой.
– Я не хочу, чтобы ты хоть сколько-нибудь была на них похожа.
– Значит, если нас всё-таки поймают, храмовникам не придется меня стричь, – с усмешкой ответила она, тряхнула головой и направилась в кухню.
Волчок подумал немного, поднялся и пошёл за ней. Она отреза́ла кусок от каравая, стоя к нему спиной, и он осторожно взял её за плечи обеими руками.
– Я не хотел тебя обидеть.
– Я знаю, – ответила она, и нож замер в её руке. Волчок нагнулся и поцеловал короткие, торчавшие в стороны прядки у неё на затылке.
– Можно я буду называть вас просто Волче, без отчества? – спросила она тихо, всё ещё не шевелясь.
– Конечно. – Тетушка Любица сказала, что теперь вы у отца попросите моей руки. Правда?
– Попрошу.
– Только не думайте, что в нашем доме всё будет по-вашему.
Волчок рассмеялся потихоньку и спросил:
– Это тебе тоже мамонька подсказала?
– Да.
– В нашем доме всё будет по-моему. – Он снова поцеловал её в затылок, ощущая, как счастье накрывает его волной, обрывается дыхание и голова идет кругом.
Спаска не двигалась, так и застыла с ножом в руке, не дорезав хлеб.
===29–30 мая 427 года от н.э.с. Исподний мир. Продолжение===
И тут Волчок подумал, что они одни сейчас в трактире, дверь заперта на засов – кровь бросилась в голову, щекам стало горячо до боли. Он повернул Спаску к себе – она не сопротивлялась, смотрела на него снизу вверх чуть испуганно, но глаза её блестели, губы приоткрылись, она дышала очень тихо и часто: затянутая лифом грудь приподнималась и опадала, и Волчок поспешил отвести взгляд.
Он обнял Спаску только для того, чтобы не смотреть вниз, на молочно-белую кожу в вырезе лифа. И чувствовал в руках легкую её дрожь и жар её дыхания на своей груди, без труда пробивавшийся сквозь тонкую рубаху.
– Пусть в нашем доме все будет по-вашему, – прошептала она горячо.
Он пригладил её волосы на затылке, провел ладонью по щеке, но тут же отдернул руку, боясь поцарапать нежную кожу, а Спаска прижалась лицом к его груди так крепко, так трогательно…
– Можно я тоже обниму вас? – спросила она тихо.
– Да, – ответил он.
– Мамонька сказала, что вы от этого будете мучиться…
Она положила руки ему на плечи – едва коснулась их пальцами.
– Нет. Если я и буду мучиться, то не от этого.
– А от чего?
Он не стал говорить ни об остриженных волосах, ни о тяжелых башмаках, ни о том, что доведёт её до замка и оставит там на попечение Славуша и Чернокнижника… Пока она стояла рядом с ним, пока Волчок обнимал её, он чувствовал, что она в безопасности.
Её робкие ласки, осторожные прикосновения, полные нежности и целомудрия, и распаляли его, и умиляли – он привык к доступности женщин, которые и ласки-то зачастую не требовали, и объятья невинной девушки показались ему желанней и слаще самых откровенных и грубых наслаждений.
Мамонька расплакалась, увидев обрезанную косу, и едва не кинулась на Волчка с кулаками.
– Мамонька, это не он! – вскрикнула Спаска, бросаясь ей на шею. – Я сама, он даже не знал!
– Вот помалкивал бы про шапку, ей бы и в голову не пришло… – прошипела мамонька, глядя на Волчка.
Он не стал оправдываться. А потом она усадила Спаску на табуретку посреди кухни, наточила ножницы и начала ровнять волосы красивым полукругом. Волчок заикнулся, что в деревне мальчиков стригут не так, но мамонька замахнулась на него ножницами и велела заткнуться.
– Мало она сама себя изуродовала, ты ещё добавить хочешь? Мальчиков что, каждую неделю стригут? Пусть будет будто отросли волосы… – Мамонька снова всхлипнула.
И, конечно, получилось не так, как у деревенских мальчиков, а скорей как у отпрысков городской знати – ровно, волосок к волоску, длинновато и… красиво.
– Ах, ну прямо белокрылый чудотвор! – Мамонька всплеснула руками, любуясь на свою работу.
– На деревенского мальчика непохоже… – проворчал Волчок.
– На девочку, может, похоже? – снова сердито накинулась на него мамонька.
– Ладно, ладно. Я же сказал – пусть так.
Переодетая в вышитую рубаху, подпоясанную верёвкой, и праздничные для деревни синие штаны, Спаска не стала сильней походить на деревенского мальчика – будто на городском празднике юного царевича одели простолюдином.
Маленькие белые ножки с тонкими щиколотками никогда не ступали по мостовой босиком, тонкие руки с розовыми пальцами не держали ни топора, ни вожжей, ни серпа, на узкие плечи не клали коромысла, спина не гнулась на огороде, лицо не поливало дождём, в волосах не путался репей.
Волчок взлохматил ей волосы и надел шапку – лучше не стало. Разве что деревянные башмаки немного поправили дело, добавив Спаске подростковой нескладности, неуклюжести.
– А сам-то тоже не больно на деревенского похож, – проворчала мамонька, поглядев на Волчка, когда он переоделся.
– Почему? – удивился Волчок.
– Деревенские не бреются. Это гвардейцы голой рожей щеголяют.
Признаться, об этом Волчок совсем забыл. Когда он уезжал из деревни в лавру, бриться ему было рановато, да и в лавре только под конец его батрачества на лице стал пробиваться светлый пушок. А в Хстове, тем более в гвардии, брились все, и Волчок привык. Впрочем, и гвардейскую выправку трудно спрятать под полотняной рубахой…
В общем, маскарад со всех сторон получался никудышный, однако переодеться в знатного господина Волчок поостерёгся – тоже сразу распознают «подделку»: и по речи, и по походке, и по глазам. Любой на месте Волчка выбрал бы для выхода шумные Южные ворота – и в толпе затеряться легко, и подальше от Северного тракта, где всё кишмя кишит гвардейскими дозорами. И не было сомнений – самые глазастые дозорные караулят их у Южных ворот.
Поэтому Волчок решил выйти через Тихорецкие ворота на Паромный тракт, шедший из Хстова на юго-восток, к бывшей паромной переправе, – не самый многолюдный, но и не пустой. А главное, именно Паромный тракт вёл в его родную деревню.
Гвардейский дозор стоял и там, но всего из трёх человек, никого из них Волчок не знал и надеялся, что и они его в лицо не знают. Проверяли всех, но с ленцой, без особого рвения – ворота он выбрал верно.
– Ты не волнуйся, – сказал он Спаске. – Иди как ни в чём не бывало.
– Я не волнуюсь, – ответила она. – Только и вы не волнуйтесь тоже.
– Я? С чего ты взяла, что я волнуюсь?
– У вас рука мокрая.
– Ну ты прямо как Огненный Сокол! – рассмеялся Волчок. – Не бойся, никто не увидит.
Он достал припасённый заранее сахарный петушок на палочке и сунул Спаске в руки – девочка не станет лизать лакомство на глазах у людей.
– Если тебе удастся перепачкать рот – будет самое то, – усмехнулся он и подтолкнул её вперед, с улицы на площадь.
Спаска рассмеялась, лизнула петушок и провела рукавом по губам – осталась хорошо заметная серая полоса. Переходя площадь, Спаска превзошла ожидания Волчка, улыбаясь мальчишеской улыбкой и по-мальчишески вытирая сладкий рот.
Даже походка её изменилась – она старалась шагать шире, подстраиваясь под его походку: ни дать ни взять – младший брат хочет поспеть за старшим. Дозорные преградили им дорогу, мельком окинув взглядом обоих.
– Кто такие? – устало спросил один.
– Мирко Жёлтый Линь, – назвался Волчок именем старшего брата. – Усть-Углишский.
– А в Хстове что делали? – Гвардеец зевнул.
– К брату в гости приезжали. У нас брат гвардеец.
– Да ну? Как зовут? – поинтересовался второй дозорный.
– Волче Жёлтый Линь, – Волчок постарался сказать это с гордостью.
– Знакомое что-то… Но не припомню.
– Ладно, идите, – махнул рукой первый и снова зевнул.
Нет, сделать весь Особый легион такими же орлами, как в бригаде Огненного Сокола, невозможно.
– Гляди-к, деревенские теперь в город без бороды ходят! – услышал Волчок за спиной. – И не лень же им!
– Так раз в год чего ж не побриться? Они и штаны по такому случаю стирают!
Гвардейцы расхохотались. Волчок не стал оглядываться, только усмехнулся довольно. Главное, чтобы эта шутка не дошла до Огненного Сокола. А если дойдёт – лучше бы они не вспомнили Желтого Линя из Усть-Углиша.
– Ты умница, – сказал он Спаске, отойдя на сотню шагов. – Но пока не расслабляйся – на тракте наверняка тоже есть дозоры.
Пять лиг до поворота на Усть-Углиш двигались вместе с артелью, продававшей в Хстов торфяные катыши, – Волчок за десять гран нашёл Спаске место на телеге. Мимо них проехало три гвардейских дозора, но никто даже не посмотрел в сторону артельщиков.
А подальше от города дозоров и вовсе не было – не мог Особый легион перекрыть все дороги в Млчане. Артельщики направились дальше по тракту, а Волчок, стоя у поворота к родной деревне, подумал вдруг: прежде чем просить у Змая Спаску, надо получить благословение отца…
Но лишь представил на минуту, как явится в отцовский дом с мальчишкой и скажет, что это его будущая невеста, так сразу передумал: в другой раз. Лучше самому поговорить со Змаем, зачем унижать отца отказом? А вот если Змай согласится, тогда можно всё сделать честь по чести. Да и идти в Усть-Углиш совсем не по дороге…
– Устала? – спросил Волчок.
– Нет. Я же не шла, а ехала. Это вы устали.
– Мне привычно, – соврал Волчок. Он давно отвык и от долгих переходов, и от тяжёлых грубых сапог.
Они повернули на север, в болота, дождавшись, когда артельщики отъедут подальше. До заката Волчок надеялся пересечь Восточный тракт, но, пройдя три лиги, сдался: без отдыха, да по грязи, да в неудобных сапогах нечего было и думать о том, чтобы пройти больше.
Остров, встретившийся им на пути, был слишком соблазнительным – сухим, поросшим густой зелёной травой и тонкими берёзками.
– Мы лучше сейчас отдохнём, – уговаривала Спаска, – а ночью пойдём дальше. Посмотрите, как тут хорошо…
Она умыла лицо в бочажке с прозрачной бурой водой и снова стала похожа на царевича, переодетого простолюдином. Волчок велел ей разуться и разулся сам – пройти босиком по мягкой сухой траве было приятно. Им удивительно везло: за весь день не упало ни капли дождя.
Волчок достал из котомки свой гвардейский плащ и расстелил его на земле. И они сидели на нём рядом – Волчок откинулся на ствол берёзки, а Спаска положила голову ему на плечо. Он обнимал её одной рукой и иногда зарывался лицом в её остриженные волосы – мягкие, как дорогой мех.
– Если бы можно было сидеть так всю жизнь… – вздохнула Спаска и положила руку ему на грудь.
– Надоест, – улыбнулся Волчок.
– Не надоест, – ответила она. – Я когда рядом с вами, мне так хорошо…
– Поспи немного. В самом деле, ночью идти безопасней – когда ещё выспишься?
– Мне жалко спать. Знаете, я так скучала без вас в замке, что думала: не засну ни на минуту, когда снова с вами встречусь.
Но после того как они поели пирогов, собранных мамонькой на дорогу, Спаска задремала, и Волчок поудобней устроил её голову у себя на коленях, как на подушке, накрыл её полой плаща – но сам заснуть не мог, с удивлением думая, что ему тоже «жалко спать».
Он боялся шевельнуться, чтобы ненароком её не разбудить, а внутри всё переворачивалось – то от счастья, то от страха за неё, то от боли предстоящей разлуки, то от желания прижать её к себе покрепче, то от накатывавшей волнами нежности…
Он догадывался, что благополучный выход из Хстова ещё ничего не значит, что все подходы к замку перекрыты и, стоит на болотах подуть ветру, Особый легион тут же нападёт на след колдуньи, но…
Но почему-то чувствовал себя всесильным. Как тогда, в апреле, выходя в одиночку против десяти сабель.