31 мая – 1 июня 427 года от н.э.с. Исподний мир. (Продолжение)
Шли часы, солнце скрылось в облаках, и от этого в погребе сразу стало сумрачно. Спаска зябла и жалась Волчку под бок. Она давно зашнуровала порванную рубаху, размотав толстые верёвки на волоконца, и обвязала ему поясницу колючей пенькой – противно было, зато боль постепенно ушла.
Волчок поглядывал на дверь и держал около себя две бутылки с вином (на случай, если кто-то захочет войти в погреб) и тяжёлый железный крюк, на котором ещё недавно висел вяленый окорок. Сквозь щели между досок проглядывала стена дома старосты, разросшаяся подле него крапива, а вдалеке – ельник, окружавший деревню.
Волчок не сразу заметил, как деревню заволокло густым туманом: тёплым солнечным утром болото отдавало влагу, но стоило солнцу скрыться, и сырость шапкой накрыла землю. Этот туман не мог держаться долго – просы́пался бы вскоре росой.
Туман – это даже лучше, чем ночная темнота. Да и ждать темноты было слишком рискованно: до Хстова добираться часов пять, да ещё пять обратно, а ночи становятся всё короче и светлей… Гвардейцы прибыли бы в деревню задолго до заката.
– Я думаю, нам пора уходить, – шепнул Волчок.
– Как же мы уйдём? Мы же заперты. Нас сторожат…
– Это не сторожа – название одно. – Волчок поднялся и подошел к двери. На земляном полу его шаги были бесшумны.
Два сторожа сидели чуть поодаль, шагах в пяти от двери. И на погреб не смотрели – строгали что-то ножами: то ли свистульки детишкам делали, то ли вытачивали поплавки. А за ними стояла стена тумана – даже дома старосты видно не было.
Волчок обмотал подолом рубахи кринку с маслом и тюкнул по ней железным крюком – та развалилась на осколки, даже не звякнув. Ножом, конечно, открывать засов было бы удобней, но вполне хватило и глиняных осколков – в щель между дверью и косяком пролезал палец.
Волчок не поленился и смазал маслом засов (куда смог дотянуться, конечно) и дверные петли. Сторожа ничего не заметили, ни разу даже не оглянулись на погреб, и Волчок осмелел настолько, что разбил потихоньку и бутылку с вином – рубаха, конечно, перепачкалась, зато появилось оружие поудобней тяжёлого крюка.
– Будь готова, – сказал он Спаске на ухо так тихо, что вообще не услышал своего голоса. Но она кивнула и поднялась.
Засов пошел в сторону легко – ничего не скажешь, знатные охотники на людей жили в деревне! Ладно замок – веревку на ушки засова довольно накинуть, чтобы его было трудно открыть изнутри. А Волчок-то думал, что в случае неудачи просто выломает дверь – трёх ударов крюком хватило бы. Впредь будут умней…
Дверь распахнулась без звука, и один из сторожей оглянулся только тогда, когда Волчок занес крюк для удара. И что-то шевельнулось внутри, когда он встретился взглядом со своей жертвой, – совсем молодой был парень, наверное, ещё не женатый. Он не успел испугаться – железный крюк тут же раскроил ему темя.
Второй сторож коротко вскрикнул, но Волчок оборвал его крик вторым ударом. Туман глушит звуки, но из его пелены тут же раздался отклик:
– Ну что там ещё?
Волчок бросил крюк, схватил Спаску за руку и кинулся в сторону ельника на болоте. Может, он взял чуть левей, чем следовало, потому что навстречу ему неожиданно выскочил ещё один деревенский. Волчок ударил его битой бутылкой в живот – тот лишь охнул и начал оседать на землю.
Трудно было понять, в какую сторону двигаться, и теперь Спаска указывала направление – словно в тумане видела так же хорошо, как в темноте. Болото зачавкало под ногами, но она уверенно вела Волчка по тропе, обходя топкие места.
За спиной слышался топот и крики – побег обнаружили, и погоня не заставила себя ждать. Деревенские выстроились цепью, только бессмысленно это было и опасно – по одному Волчок перебил бы их без труда. Они ещё перекликались далеко сзади, ещё на что-то надеялись, когда Волчок перешел на шаг.
– Как бы ещё узнать, в какой стороне север… – сказал он, толком не отдышавшись.
– Там. – Спаска невозмутимо махнула рукой, указывая нужное направление.
Если бы туман продержался часа два, можно было бы незаметно пересечь Восточный тракт, и Волчок решил рискнуть. Вскоре погоня отстала окончательно, не только Волчок её не слышал (что было неудивительно) – Спаска тоже её не чувствовала.
Но, наверное, за прошедшие сутки они исчерпали везение на год вперед: через полтора часа хлынул дождь – короткий летний ливень, прибивший туман к земле. Он быстро кончился, осталась только редкая холодная морось.
И сразу впереди стал виден ельник вдоль тракта, и лес на другой его стороне, и гать, ведущая в деревню, по левую руку, и конный гвардейский разъезд на ней… Поздно было падать на землю – гвардейцы тоже заметили две одинокие фигуры посреди болота и попытались направить в их сторону лошадей.
Секунды три Волчок размышлял, что лучше: бежать – и выдать себя – или придумать какую-нибудь правдоподобную ложь. Если бы не котомка с гвардейским плащом, оставшаяся в деревне, можно было бы попытаться солгать. Но если разбирательство дойдет до Хстова, никакая ложь не поможет.
Одна из лошадей по грудь провалилась в грязь, и всадники вернулись на гать. Ещё секунда потребовалась, чтобы решить, куда бежать: в болота, от тракта, или к тракту – и к лесу, где можно надежно укрыться. Волчок выбрал лес.
По бревенчатой гати лошадей не пустишь вскачь – переломают ноги. Да и от тракта они раза в два дальше, чем Волчок и Спаска. Он угадал верно: с десяток гвардейцев спешились и бросились в погоню по болоту, остальные повернули лошадей к тракту.
Пешие никогда не догнали бы Волчка и Спаску – Спаска безошибочно выбирала дорогу, а преследователи двигались то наугад, то на ощупь. Оставалось во что бы то ни стало обогнать конных!
Если бы не сапожки, навязанные мамонькой Спаске, она бы не смогла бежать так быстро – Волчок еле поспевал за ней. Теперь у него не было не только сабли, но и ножа, – сомнительная битая бутылка в руке: нечего было и думать о сопротивлении.
А с востока на тракте появился ещё один конный разъезд, сопровождавший карету – всадников из тридцати. Наверное, они тоже увидели погоню, потому что пустили лошадей вскачь, и теперь Волчок не знал, какой из двух разъездов настигнет их быстрей.
До спасительного леса оставалось шагов триста, когда конные преследователи выехали с гати на тракт – проскочить между двумя разъездами можно было, только точно рассчитав, где они встретятся. Как вдруг Спаска повернула в сторону второго, большого, разъезда.
– Ты куда? – крикнул Волчок.
Она не ответила, и только тогда он взглянул на карету, что мчалась по тракту, грохоча колесами и не отставая от всадников, и увидел распростертые крылья нетопыря, знакомые ему лишь по оттискам на грамотах. А на козлах, размахивая кнутом, стоял тонкий юноша Славуш…
==31 мая – 2 июня 427 года от н.э.с.==
Телеграмма от профессора Важана пришла поздней ночью, поэтому прочитал её Йера только с утра. Профессор ограничился несколькими словами о самочувствии и успехах Йоки, и Йера бы принял его послание за формальную вежливость, если бы не одна фраза: чудотворы будут довольны его достижениями на том поприще, на котором собираются его использовать.
И, конечно, Йера бы ни в коем случае не рассматривал слова мрачуна всерьёз (их цели всем известны), если бы не мгновенное озарение: использовать!
Вот почему чудотворы так хотят скрыть истинного Врага от всех остальных. Вот почему они неожиданно выступают с мрачунами на одной стороне! Вот почему вокруг этой истории возводят непроницаемые стены… Это было столь логично, что Йера удивился сам себе: как же он раньше не подумал об этом?
Как же он сам не предположил такого простого объяснения? Но что чудотворам может понадобиться от Врага? Неужели они желают прорыва границы миров?
Пожалуй, материалы, собранные Йерой в его «секретной» папке, не стоили и выеденного яйца. Собирать нужно было совсем другие сведения. И начинать с того, какую информацию чудотворы считают наиболее опасной, на что накладывают самые серьёзные запреты.
Поразмыслив всего с четверть часа, Йера пришел к ужасающему выводу: самым опасным сомнением в этом мире было сомнение в основном постулате теоретического мистицизма. Подобное рассуждение рушило основу основ, выбивало почву из-под ног, делало дальнейшие размышления бессмысленными, лишенными фундамента.
Йера знал, что никогда бы не смог стать хорошим ученым именно потому, что успешно строил логические цепочки лишь в жёстких ограничительных рамках. Он привык опираться не на своё мнение, а на мнение «авторитетных источников», будь то эксперты или документы, подлинность которых не вызывает сомнений.
В библиотеке – чтобы подтвердить свою догадку – он первым делом открыл перечень запрещенной литературы, но не увидел в самом списке ничего интересного. Разумеется, у него хранились некоторые из книг, не рекомендованных к прочтению, однако, полистав их, Йера не нашел откровенной крамолы.
Но ведь испокон веков в Обитаемом мире развивалась наука, противоречащая теоретическому мистицизму, – оккультизм. Наука мрачунов, за одно упоминание которой можно было попасть под суд, а за изучение – отправиться на виселицу.
Так, может быть, не стоит изобретать велосипед? Может быть, стоит расспросить кого-нибудь из мрачунов, знакомых с основами этой науки? Но кто из мрачунов станет говорить с судьей Йеленом, депутатом Думы? Только один мрачун способен на это – профессор Важан.
Только ему (как показала недавняя встреча, организованная Индой) нечего бояться. Йера не долго думал, прежде чем отправить профессору телеграмму с просьбой об аудиенции, да и объяснение этой встрече напрашивалось само собой: Йока.
Однако ответа он ждал напрасно, профессор не стал утруждать себя даже отказом. Но ещё до того, как Йера понял, что ответа не получит, в памяти всплыл молоденький длинноволосый журналист в костюме, из которого вырос: «Правда ли, что чудотворы больше не могут удерживать свод?»
Слух, несомненно, был нелеп, подобные сплетни партия консерваторов плодила десятками, особенно накануне выборов, и, теоретически, за их распространение можно было угодить за решётку, но к ним мало кто прислушивался, так же как никто всерьёз не принимал утки желтой прессы о белках-людоедах или призраках в человеческом обличье.
Чудотворы не трудились эти слухи опровергнуть, что служило наилучшим доказательством их нелепости. Что будет, если потребовать от чудотворов прямого ответа на этот вопрос?
Йера не сомневался, ответ будет лаконичным: «Нет, неправда». А если сделать официальный запрос в Тайничную башню с требованием представить аргументированный отчет? Скорей всего, чудотворы официально и аргументированно пошлют Думу куда-нибудь подальше, ссылаясь на герметичность прикладного мистицизма.
Надёжность свода не есть предмет для обсуждения законодательной властью. Но… Идея созрела в несколько минут: проверка Магнитогородской каторжной тюрьмы. Встреча с этим парнем, странное прозвище которого Йера никак не мог запомнить.
Представители обеих партий в этой комиссии и как будто случайное включение в неё двух-трёх специалистов по естествознанию. Неожиданность – вот залог успешной работы подобных инспекций, и Йера отправился в Славлену, телеграммой вызвав в Думу секретаря и одного из своих помощников.
Там он и узнал о неудавшемся аресте Важана «и его клики» (до Светлой Рощи дневные газеты ещё не дошли). Первые полосы напечатали огромный портрет профессора и разоблачили его участие в раскрытом недавно заговоре мрачунов, авторитетные эксперты подтверждали, что он является автором того самого «манифеста», которым Славлену напугали двенадцать дней назад, нашлись свидетели, которые обвиняли его в мрачении; под удар попал и ректор университета, пригревший под крылом такого опасного человека, допустил его до преподавания не только студентам, но и детям, ученикам Классической академической школы.
В газетах ни одним словом не был упомянут Йока Йелен. После этого не могло быть и речи о возвращении Важана к преподаванию. Даже если бы ему удалось доказать свою невиновность (в чем Йера сомневался), на нем бы навсегда осталось несмываемое пятно.
Да, когда-то, когда Йера был ещё школьником, профессор уже оказывался под арестом, и закончилось это грандиозным скандалом, о котором среди правоведов до сих пор ходили самые невероятные слухи. Чудотворы не только отказались от обвинений, но и принесли публичные извинения, всячески заверив общественность в своей ошибке.
И если теперь они не побоялись эту ошибку повторить, то за этим стоят веские причины. Или… чудотворам нечего терять? Ведь обвинение профессора Важана равносильно обвинению лидера консервативной партии, попахивает грязными политическими играми, а не защитой общества от мрачунов.
И к вечеру «правые» газеты ответили на вызов чудотворов, разразившись многостраничной филиппикой. И коллеги, и товарищи по партии, и студенты – все в один голос вступились за пожилого профессора истории, и Йера только качал головой: теперь он знал, насколько трудно опубликовать на страницах газет то, что не должно быть опубликовано.
Значит, в выступлениях на стороне Важана чудотворы не видят ничего крамольного? Или, напротив, собирают компромат на тех, кто осмелился с ними не согласиться? Вот она – реальная власть, абсолютная власть… И Конституция, и Совет министров, и Дума – все это лишь иллюзия власти, это символы, вроде царской фамилии и царского дворца, это бутафория. Театр марионеток, разыгрывающих клоунаду на потеху публике.
И он, Йера, – жалкая марионетка, которая может двигаться только в отведенных ей рамках, но за ними не сумеет ступить и шагу. Почему? Да потому что весь мир принадлежит чудотворам, полностью от них зависит. А кто платит, тот и заказывает музыку…
Страшно было думать об этом, неприятно, – мир, еще месяц назад незыблемый, прочный, уютный, раскачивался и грозил опрокинуться: никогда ещё Йера не считал чудотворов своими противниками, пусть и политическими. Никогда он не боялся действовать в открытую, зная, что закон на его стороне.
Ему казалось, что честность – залог уверенности в себе и в жизни, а теперь вдруг все обернулось иначе. Нет, он не боялся отставки, опалы, даже ареста – он боялся, что не сумеет добиться своего, что будет трепыхаться в отведенных ему рамках без цели и смысла, марионеткой в чужих руках, пешкой в чужой игре.
И на следующее утро комиссия из двенадцати человек (пяти депутатов, пяти специалистов и двух представителей прессы) всё же выехала в Магнитный, на границу свода, и имела при этом самые широкие полномочия. За свод комиссию не пустили. Вежливо, аргументированно, ссылаясь на жёсткие правила безопасности, неблагоприятную погоду и угрозу со стороны заключенных для людей, не обладающих способностями чудотворов.
И, конечно, готовы были отправить в Славлену магнитовоз нынче же вечером, чтобы думской комиссии не пришлось ночевать в скромных гостиницах Магнитного. Это предложение Йера отверг так решительно, что чудотворам пришлось забрать его назад, но отказаться от банкета по случаю прибытия высоких гостей оказалось сложней, это задело бы не столько чудотворов, сколько городские власти.
Встретиться со Стриженым Песочником не получилось тоже, он якобы находился в изоляторе, у него подозревали скарлатину, а карантин в тюрьме соблюдали очень строго. Поговорить же с заключенными-мрачунами об условиях их содержания комиссии не возбранялось, вот только банкет был назначен на семь вечера, а из-за свода заключённые возвращались в восемь.
Йера сказал, что банкет придётся или отложить, или на время прервать, после чего чудотворы и пошли на компромисс – предложили встретиться с заключёнными утром, во время завтрака, и отложить их выезд за свод на полчаса или даже час.
Йера прекрасно понимал, на что сделан расчет: в семь утра после банкета комиссия будет мало расположена к серьёзным расспросам. Впрочем, содержание остальных заключенных не вызвало у комиссии нареканий, даже наоборот: Магнитогородская каторжная тюрьма могла служить образцом для всех остальных.
Йере случалось бывать не только в следственных изоляторах, но и в местах заключения; здесь его поразили чистые бараки с десятиместными спальнями, современное (и сияющее) оборудование кухни, гигиеничные душевые, умывальные и туалеты, библиотека и клуб, просторная сушилка для одежды, работающая без перебоев прачечная.
Всё это нельзя было привести в столь ослепительный порядок за несколько часов, ведь о появлении комиссии еще утром никто не знал. Проверка финансов также прошла удовлетворительно, с одной маленькой, но существенной деталью: весь доход от использования труда заключенных поступал в государственную казну, а вот расходы на содержание тюрьмы пополнялись поступлениями из Тайничной башни…
И снова Йере в голову пришла мысль: «использовать». В этой тюрьме чудотворы каким-то образом используют заключённых-мрачунов и даже несут расходы на их содержание. Создают условия. Для чего?
И чтобы ответить на этот вопрос, надо как минимум поставить под сомнение основной постулат теоретического мистицизма… Не только тюрьма, но и весь Магнитный производил впечатление образцового городка; непривычно плохая погода и близость каторжной тюрьмы его не портили. И люди в нем показались Йере приветливыми.