31 мая – 2 июня 427 года от н.э.с.. Продолжение
Занимался рассвет, когда они вышли к Магнитному, и Йера подумал, что всего через три часа его ждет встреча с заключёнными, но… нисколько не пожалел о совершенном путешествии. Напротив, оно разгорячило кровь и придало решимости действовать дальше.
В полутёмном вестибюле гостиницы он пожелал Камену доброй ночи (его номер был в противоположном конце коридора) и на пятницу пригласил к себе в Светлую Рощу на обед. Ему почему-то непременно захотелось добиться доверия молодого профессора, доказать ему свою честность – истинную, а не навязанную чудотворами.
Ему захотелось стать другом этому молодому человеку, весёлому и отважному. Ему захотелось кому-нибудь доверить свои сомнения. Но не успел он пройти и нескольких шагов в сторону своего номера, как за спиной раздалось:
– Профессор Камен, вы арестованы.
Йера оглянулся: в коридоре, словно вышедшие из стен, стояли чудотворы в форменных куртках, их было не меньше семи человек.
– По какому обвинению, позвольте узнать? – нарочито весело спросил побледневший учёный и поднял голову.
– По обвинению в мрачении, разумеется, – равнодушно ответил ему чудотвор. – Не вздумайте сопротивляться, это серьёзно повлияет на ваше будущее.
Йера шагнул было в их сторону, но понял бессмысленность вмешательства. Он даже не удивился правильности своей догадки, не усомнился в справедливости обвинения – да, очевидно, что Камен мрачун, но…
Что-то безнадежное было в этом аресте, словно чудотворы перекрыли ему только-только появившуюся дорожку к разгадке. А учёный взглянул ему в глаза и неожиданно выкрикнул:
– Судья! Мрачуны перекачивают энергию в Исподний мир!
Чудотвор ударил Камена по лицу, наотмашь, так сильно, что тот не удержался на ногах, но его подхватили сзади, заломили руки и опрокинули на колени.
Йера снова хотел вмешаться – обвиняемый не оказывал сопротивления, применение силы было незаконно, любой суд признал бы действия чудотворов противоправными, но…
Ни один суд не стал бы рассматривать это дело, даже если его возбудит депутат Верхней палаты Государственной думы, один из лучших правоведов в Славлене Йера Йелен.
Потому что он не чудотвор.
==31 мая – 1 июня 427 года от н.э.с.==
К домику на границе свода добрались к вечеру – он стоял в глубине леса, от быстрого широкого ручья его отделяла полоса густого ельника, а до свода надо было топать не меньше двух лиг. Домик был только что срублен, светлые бревна еще пахли смолой, и Цапа пообещал, что к осени перекосит все окна и двери, потому что брёвна «сядут», а рамы и дверные косяки – нет.
Пятеро плотников из числа мрачунов ещё не закончили работу – крыли тесом крышу баньки, в которой два печника складывали простенькую каменку.
– Колодец ещё не вырыли, придется ходить за водой на ручей. Только вода в нём невкусная, – показывал хозяйство Цапа. – Я вот тут изобрел фильтр, но пока он работает в два этапа. Сначала воду надо пропустить через песок, а потом дать ей отстояться, чтобы песок осел на дно.
Важан поморщился.
– Вы напрасно кривите лицо, профессор. Может быть, этот фильтр когда-нибудь будут использовать в масштабе всего Северского государства и назовут моим именем. А вот в том углу двора – отхожее место. Я ничего не изобретал и использовал опыт простых сельских жителей – это обычная выгребная яма.
– Прекрасно, Цапа. Хорошо, что ты ничего не изобретал, – это значит, оно будет работать. Надеюсь, баня тоже строится на основе опыта простых сельских жителей.
– Да, профессор. Пойдёмте, я покажу вам апартаменты. Дом устроен немного не так, как вы привыкли. В частности, мы обошлись без гостиной, столовой, библиотеки, кабинетов, гардеробов и кладовых. Вместо кладовой во дворе устроен погреб с ледником. Столовой и гостиной будет служить кухня, а книги придётся размещать в спальнях. Спален шесть, как я уже говорил. Мебели немного. Собственно, столы, стулья, комоды и кровати.
– Цапа, лучше скажи, кто-нибудь мог отследить строительство этого дома? – оборвал его профессор.
– Думаю, нет. Лес валили примерно в лиге выше по ручью, в ближайших населённых пунктах ничего не закупали. Плотники всегда работают на выезде, их долгому отсутствию никто не удивляется. Нет, профессор, отследить почти невозможно.
Йока с удивлением рассматривал дом сначала снаружи, а потом и изнутри. Более всего его поразили высокие ели, которые прорастали сквозь крышу. Домик был приземистым, крыша – плоской и покрытой дерном.
– Цапа, а зачем ёлки?
– Чтобы с берега ручья казалось, будто тут лес.
– Это ты тоже сам придумал? – спросил Важан.
– Да, профессор.
– Когда ели засохнут, это будет особенно хорошо видно с берега ручья.
– Тогда мы их спилим.
– Цапа, ты когда-нибудь пилил ель такой толщины? Если бы пилил, ты бы немного подумал о том, можно ли это сделать, не разрушив дома. Меня успокаивает только то, что дом в дальнейшем нам не пригодится.
На самом деле Йока видел, что Важан доволен и домом, и двором, а ворчит просто так. Йоке он отвёл большую спальню с окнами на юг, во двор, себе же выбрал маленькую полутёмную комнатку с окнами, выходившими в густой еловый лес, да ещё и на северную сторону. В доме не было ни одного солнечного камня – только лунные.
За скромным ужином, который приготовил Черута, Важан объявил:
– Йелен, не думай, что у тебя будет много времени прохлаждаться. Здесь негде совершать пробежки, но мы с тобой каждый вечер будем выходить за свод. Кроме того, никто не отменяет твоих занятий по остальным предметам.
– Как же я буду заниматься остальными предметами, если у меня нет учебников? И учителей тоже нет.
– Будут. И учителя, и учебники. Сегодня и завтра мы отдыхаем, у нас была трудная ночь и не менее трудный день. Но со вторника продолжим занятия.
Укладываясь в свою новую постель – непривычно жёсткую, без пружинного матраца, – Йока думал, что проспит не меньше суток. Заснуть ему не помешали даже зудевшие над ухом комары: он лишь накрылся с головой лёгким пуховым одеялом – тонким и тёплым, но не жарким.
И подумал, засыпая, что вряд ли такое одеяло мог выбрать Цапа, наверняка это дело рук Черуты. Однако проснулся Йока довольно рано, было, наверное, не больше восьми утра.
За окном пели птицы, и солнце светило во двор сбоку – в косых лучах, пробившихся сквозь листву, плавали пылинки. Лето…
Йока вдруг вспомнил, что сегодня первый день лета. Окно распахнулось со скрипом – не ржавым скрипом старого железа, а радостным скрипом свежего, ещё не просохшего дерева, плотно подогнанных друг к другу рамы и створки окна. Лето…
Прохлада лесного утра хлынула в комнату, и птичий гомон показался оглушительным. Йока постоял немного, оглядывая «двор»: грубо сколоченный столик со скамейками из толстых досок, бревно под кустами – тоже, наверное, что-то вроде скамейки, – тропинка к ручью, где оставили лодку, умывальник, прибитый к дереву.
Ему почему-то все это нравилось – наверное, потому, что очень мало походило на метеостанцию. И… сердце замерло, стоило лишь подумать о том, что от Внерубежья этот мирный уголок отделяют всего две лиги…
Он вышел из дома, никем не замеченный (все спали), добрался до узкого и мелкого ручья – хотел окунуться. Воспоминание о водопаде вызывало внутреннюю дрожь – смешанное с усталостью возбуждение, желание и страх. Хиленькое течение ручья показалось ему форменным издевательством…
Как и илистое дно, поросшее водорослями. Он вылез на берег, ощущая себя будто бы вымазанным в грязи. На мокрое тело тут же налетели комары и слепни – в общем, никакой радости купание Йоке не принесло и даже слегка разочаровало в лесной жизни.
А всего в двух лигах… Мысли о Внерубежье были ещё слаще, чем воспоминание о водопаде, но… Наверное, Йока ещё не отошел от последнего урока профессора, но это были тягостные мысли.
И всё же… Он не боялся заблудиться, двигаясь на юго-восток, прямо навстречу солнцу. И лес на пути к своду был сухим и редким, даже комары и то тревожили не сильно. Не думал Йока и о том, что тут могут водиться дикие звери, хотя и шел их тропами, – слишком солнечным был начинавшийся день, первый день лета.
Он ни о чем не думал, долгая прогулка по лесу стала для него заменой пробежки. Полоса бурелома тут выглядела не так, как у метеостанции, иначе пробиться к своду было бы затруднительно – без дороги, проложенной для вездеходов. Здесь старые толстые стволы поросли зелёным мхом и ушли глубоко в землю, а мелкие кустики не успевали вырастать, сминаемые ветрами Внерубежья.
И вскоре Йока увидел ручей – наверное, тот же самый, что тёк возле дома в лесу. А может, и совсем другой, – в этой части леса было множество ручьев. Профессор говорил вчера по дороге, что до появления свода все они впадали в Лудону и, возможно, теперь где-то во Внерубежье в конце концов с ней соединялись.
Только это была уже не та Лудона и не те ручьи. Йока надеялся, что ручеек станет водопадом, когда дойдёт до спуска в долину Внерубежья, но тот обманул его надежду – на подходе к склону превратился в глубокий овраг с быстрым течением, обмелел и, похоже, спустился в долину под землей.
Солнце скрылось в густых сизых тучах, и над Внерубежьем повисла сумеречная тень, будто неожиданно наступил вечер… И с этого мига Йока плохо помнил, что с ним происходило. Нет, помнил, конечно, но так, будто ему это приснилось.
Здесь на горизонте не было горной гряды, и перво-наперво Йока увидел чёрную воронку смерча, соединившую небо и землю. Казалось, она ползёт по земле гигантской неповоротливой улиткой, но Йока уже испытал на себе силу ветра в такой воронке и не обольщался.
В её баламутной глубине вдруг вспыхнула молния – и словно в ответ сразу несколько молний мелькнуло на небосклоне.
Чем ближе Йока подходил к краю Обитаемого мира, тем сильней чувствовался ветер, подземные толчки, тем громче становился глухой рокот – и неба, и земли. Дрожь под ногами почему-то становилась дрожью в ногах, Йока шел пошатываясь, будто перебравший хлебного вина сапожник, – ноги все время промахивались: земля оказывалась то дальше, то ближе, чем он рассчитывал.
Он ни разу не приближался к Внерубежью в одиночестве, рядом всегда были или Инда, или Мечен, или чудотворы. И тем более не спускался в долину вот так, пешком, без брезентового плаща…
Да, собственно, он и был за сводом всего один раз, на руднике, и выглядело это совсем иначе.
Йока замер на «пороге» Внерубежья, задохнулся его сырым горячим ветром, окинул взглядом долину под ногами. Не было восторга и нетерпения, ставших привычными еще на метеостанции, – и, наверное, виной тому урок Важана у водопада. Но… оно влекло к себе, тянуло, как магнитный камень…
Почему-то захотелось плакать. От того, что глупо и опасно спускаться вниз, но надо, непременно надо спуститься.
И он пошёл дальше медленно и осторожно, боясь оступиться и кубарем скатиться на растресканный камень, – почему-то именно в этот миг он отчетливо вспомнил, как вихрь поднял его над землей и бросил вниз. Чем ниже он сходил, тем темнее делалось вокруг, тем пронзительней ревел в ушах ветер, и слышался не рокот уже, но оглушительный треск неба над головой.
Земля не дрогнула, а с грохотом прокатила под ногами тяжёлую волну, и Йока все же упал – хорошо, что до «дна» долины оставалось всего несколько шагов.