31 мая – 1 июня 427 года от н.э.с. (Продолжение)
Твёрдый чёрный камень трясся, будто вездеход на разбитой дороге, и Йока не смог подняться на ноги – только на четвереньки, ногтями пытаясь удержаться за землю, – но лишь обломал ногти.
Волны подземной дрожи катались в обе стороны – свод и гасил их, и отражал. Остановилось дыхание, и кровь отлила от лица. Йока чувствовал, как приоткрылся рот и из него потекла струйка слюны, но не мог заставить нижнюю челюсть подняться.
Слёзы хлынули из глаз не от боли, не от ужаса даже – от ощущения пощечины, унизительности и позы, и положения. Слизняк на гравийной дорожке, который корчится изо всех сил, чтобы спасти себя от непонятной, но осязаемой кожей опасности… Червяк под подошвой тяжёлого сапога… Это было так похоже на удар мрачуна!
Только… никаких мрачунов рядом быть не могло. А ощущение беспомощности не проходило, не кончалось, и ужас длился и длился!
Йока припал к ходившему ходуном камню всем телом, распластался на нём лягушонком и ощущал над головой подошву тяжёлого сапога, от которого не мог спрятаться. Может, ему только показалось, но… грохот вокруг более всего походил на смех, низкий, тягучий, замедленный хохот какого-то страшилища…
Вместо тяжёлого сапога сверху обрушилась стена дождя, камень уже не трясло с такой силой, ужас отступал, только ощущение пощечины не пропадало… Ощущение себя слизняком на гравийной дорожке, соломинкой в водовороте, песчинкой в черной воронке смерча…
Йока приподнял голову и увидел её – воронку смерча, летевшую прямо на него. Теперь на улитку она была не похожа, а более всего напоминала разогнавшийся на спуске магнитовоз. Только размером явно его превосходила. А может, так показалось из-за мутной стены дождя?
Сильные руки дёрнули его вверх за подмышки… Нижняя челюсть тряслась от напряжения и норовила безвольно упасть на грудь. До этой полянки, где Внерубежье скрылось за деревьями, ветер не долетал. Светило солнце, и щебетали птицы.
А Йока всё ещё хватал воздух ртом с какими-то подозрительными всхлипами.
– Ох, Йелен… – Важан покачал головой. – Цапа, надо было разбудить и Черуту тоже.
– Да ладно вам, профессор. Поглядите, ничего, кроме ссадин на коленках.
– Нет, Цапа. Дело не в ссадинах. Йелен, скажи мне честно, ты всё ещё хочешь стать путешественником?
Йока неприлично громко икнул, напряг плясавшую нижнюю челюсть и ответил:
– Да.
– Тебе просто не повезло. Такие сильные подземные толчки случаются в этих широтах довольно редко.
– Выпейте глоток, господин Йелен. – Цапа снял с пояса давешнюю флягу с хлебным вином. Йоку едва не вырвало от одного её вида.
– Выпей, Йелен, – кивнул ему профессор. – Один глоток тебе в самом деле не повредит.
На этот раз хлебное вино подействовало как нельзя лучше – во всяком случае, перестала трястись челюсть. И мысли почему-то прояснились, вместо того чтобы запутаться ещё сильней. Одновременно с этим подумалось, что сейчас ему здорово влетит.
За то, что ушел из домика без спроса и как дурак в одиночестве спустился в долину Внерубежья. Как ни странно, Йока в самом деле ощущал себя дураком. И… виноватым дураком.
Но Важан почему-то не спешил читать ему нотаций.
– Извините меня, – пробормотал Йока, опуская глаза долу, как подобает воспитанному мальчику. Если бы тогда, в лодке, Важан не закрыл его своим телом, Йока никогда ничего подобного ему не сказал бы.
– Йелен, иногда мне кажется, что розги были бы тебе чрезвычайно полезны. Если ты пока ещё настолько мал, что не думаешь о реальных опасностях окружающего мира, от глупостей и легкомыслия тебя мог бы удержать страх перед хорошей поркой.
– Вы считаете меня таким трусливым, профессор? – поморщился Йока.
– Нет. Просто тогда ты бы взвешивал свои поступки на совсем иных весах и не пошел бы на столь унизительную процедуру ради ерунды. Безнаказанность порождает легкомыслие и безответственность, Йелен. Впрочем, история знает первобытные культуры, где детям ничего не запрещали и не наказывали вовсе – это очень жестокий способ воспитания детей. Вздумай я сегодня им воспользоваться, тебя бы уже не было в живых.
– Признаться, я не совсем понял, профессор…
– Предполагается, что ребёнок будет учиться на своих ошибках, и если при этом падает в реку, то должен выплыть сам. Сегодня ты выплыть не сумел.
Пожалуй, слышать это было обидно, хотя Йока и признавал правоту Важана. От этой его правоты становилось ещё обидней.
– Оно… ударило меня, профессор, – сказал Йока, желая оправдаться. И, видя, что Важан не понял, о чем Йока ведет речь, вспомнил слово Суры:
– Толкнуло.
– Такой подземный толчок кого угодно сбил бы с ног, – заметил Цапа откуда-то сверху – в отличие от профессора, он не сидел на месте, а рыскал по полянке.
– Нет. Оно… толкнуло меня в другом смысле. Ударом мрачуна.
Профессор удивлённо и недоверчиво поднял брови.
– Йелен, я не верю, что ты станешь лгать в свое оправдание, а потому… Боюсь, тебе это показалось.
Йока обиженно прикусил губу. Нет, ему не могло показаться. Не могло.
– Я скажу иначе, профессор: это было очень похоже на удар мрачуна.
– Ничта, это в самом деле может быть похоже, – вставил Цапа, оглядываясь. – Землетрясение вызывает неосознанный страх. Когда то, на что ты привык опираться – твердь! – вдруг шатается под ногами.
– Что ты там ищешь, Цапа? – недовольно глянул на него Важан.
– Думал, может, земляника есть…
– Земляника будет недели через три, не раньше.
– А вдруг. За сводом гораздо теплей, а тут до него рукой подать.
– Это как искать упавшую монету под фонарем, а не там, где она упала… – проворчал профессор и повернулся к Йоке:
– Йелен, я, признаться, считаю, что это было удивительное совпадение – подземный толчок такой силы именно в ту минуту, когда ты спустился в долину. Но удар мрачуна – это выброс биоэнергии, которой нет и не может быть у Внерубежья.
– Оно хотело меня напугать. – Йока вскинул голову, настолько верной ему показалась эта мысль, эта формулировка.
– Оно тебя едва не убило, Йелен. Но вряд ли Внерубежье способно хотеть.
– Нашел! – радостно выкрикнул Цапа из лесу.
– Неужели землянику? – опешил Важан.
– Сморчки! Целых три штуки.
==31 мая – 2 июня 427 года от н.э.с. Исподний мир==
Крапа Красен так часто пересекал границу миров, что давно не замечал трудностей перехода. И на этот раз, воспользовавшись порталом на Змеючьем гребне, вышел в Исподний мир в задумчивости, но не успел сделать и шага, как ему в сапог, взвизгнув, впилась здоровенная серая крыса – он случайно наступил ей на хвост.
Крапа выругался и стряхнул зверька на землю. Нет, на Змеючьем гребне не могло быть никакой чумы – без малого сто пятьдесят лет прошло, – но он всё равно содрогнулся. Расспросы эпидемиологов, вытребованные гарантии, отчеты, заключения убедили его не вполне.
Крапа не боялся заболеть, но вспышка чумы сейчас означала конец всех его начинаний. Впрочем, бумага из Афрана в кармане была не многим лучше. Что ж, он сделал всё, что мог. И, конечно, презреть распоряжения Гроссмейстера было не только нарушением служебного долга, но и прямым предательством своего клана, своего мира…
И трижды правы были и этот Инда Хладан, и мозговед из Афрана, и Приор Славленской Тайничной башни, и Гроссмейстер – сейчас не приходится выбирать средства.
Но худой мир, как известно, лучше доброй ссоры, а теперь миром дело решить не получится. И речь не о мире в Млчане – Крапе Красену проблема представлялась глубже и серьезней: если чудотворам не удастся договориться с Исподним миром по-хорошему, Исподний мир ответит. На этот раз точно ответит – или умрёт.
Крапа не мог назвать конкретных сил, которые сметут Храм с лица земли, но такие силы рано или поздно найдутся. Возможно, против чудотворов восстанут сами храмовники – не те, что ищут золота и власти, а помоложе, почестней. Крапа уже слышал проповеди, призывающие чтить лишь Предвечного, раздать золото Храма беднякам, погасить солнечные камни и замириться с колдунами.
Возможно, от Храма мир избавит светская власть. Возможно, колдуны наберутся сил для такого удара. Но всем, кто хоть немного соображает, ясно: Храм – это смерть Исподнего мира, а жизнь ему несут колдуны. Однако мало кто понимает, что с падением свода в Верхнем мире Исподнему миру лучше не станет: если мрачуны не будут передавать энергию назад, он умрёт, ему не поможет даже уничтожение всех Надзирающих с их физиологической потребностью отдавать энергию в Верхний мир.
Крапа хорошо понимал интересы Исподнего мира. Возможно, даже лучше, чем кто-то ещё в Млчане, и иногда спохватывался: он-то поставлен сюда, чтобы блюсти интересы чудотворов. И до пресловутой встречи с Индой Хладаном он хорошо видел цепочку компромиссов, которая была выгодна обоим мирам, не противоречила ни интересам чудотворов, ни интересам Млчаны.
Наверное, эта миссия составляла смысл жизни Крапы: он знал, к чему стремится и за что борется. Он любил эту унылую, нищую страну… Он хотел ей добра и процветания.
Как только здесь появились силы, способные обеспечить политическое равновесие, лишить Храм абсолютной власти (но не власти вообще), создать противовес Надзирающим – и приток энергии в Исподний мир, – так сразу чудотворам потребовалось всё это разрушить.
Крапа считал, что из-за одного-единственного оборотня не имеет смысла рушить государство. И уж тем более он не желал смерти молодого Государя – едва ли не единственного человека, которого интересовало государство как таковое, ибо его честолюбивые замыслы зиждились на процветании Млчаны. Бездымный порох… Разрывные снаряды… Мало этому миру голода и болезней?
Крапа поднялся на гребень и сразу приметил на юго-востоке дыру в облаках: девочка-колдунья отдала миру энергию этого удивительного мальчишки, которого Верхний мир упрямо именовал Врагом. Крапа, как всякий чудотвор, не ощущал потока его энергии, но видел, как замедлялось бурлящее течение реки за его спиной.
А ещё он помнил эту девочку восьмилетней: она танцевала мрачунам Верхнего мира. Да, раздробить ей колени – надежный способ принуждения оборотня пойти на уступки и сделать невозможным её побег. Инда Хладан прав.
Но Крапа не хотел принимать в этом участия. Как она будет раскручивать вокруг себя ветер, если останется без ног? В Верхнем мире детей защищает закон, здесь с законом можно не считаться и делать всё, что вздумается!
Огненному Соколу легче: ему и в голову не приходит, что где-то люди живут совсем по-другому, имеют иные ценности, иначе смотрят на человеческую жизнь. Пусть этим занимается Огненный Сокол: Крапа искренне пожелал ему неудачи.
Замок Чернокнижника – надежда Крапы на мир и равновесие сил в Млчане – выступал над горизонтом высокой Укромной башней, и нетрудно было представить себе, как разрывные снаряды рушат её стены, предназначенные для прикрытия женщин и детей.
А позади чернели развалины Цитадели, уничтоженной чудотворами сколь жестоко, столь и бездумно. И если час назад Крапа думал об отставке, то, стоя на Змеючьем гребне и глядя на болота, простершиеся от горизонта до горизонта, он принял иное решение: его отставка ничего не изменит. Может быть, здесь он сможет что-то сделать для этой сырой и серой земли.
На этот раз Крапу никто не встречал, но прямая сухая тропа, проложенная на Северный тракт, за три часа вывела его к гвардейской заставе. Три инструктора и документация по изготовлению бездымного пороха, составленная в Афране, отправились в Храст по железной дороге, к Хстовскому порталу, Крапа же должен был встретиться с учёным строителем, как здесь именовали инженера, руководившего строительством фортификаций.
На заставу Красен прибыл к обеду и решил передохнуть, дожидаясь, когда до учёного строителя его довезут на телеге. И хотя на постоялом дворе его накормили бы лучше, чем на гвардейской кухне, отказывать начальнику заставы, пригласившему его отобедать, Красен не стал.
В столовой было людно и шумно, кроме гарнизона заставы здесь до сих пор жили гвардейцы бригады штрафников, от которых на строительстве не было никакого толку. И Красен не сомневался: это дело рук Огненного Сокола, пожелавшего таким образом спрятать своего человека от него, Крапы Красена, – ну и от государевых дознавателей.
Наглую выходку с оговором Явлена Крапа Знатушу ещё не простил и при случае собирался за это поквитаться. Конечно, подставлять подневольного Жёлтого Линя Крапа не хотел, но воспользоваться им стоило. Ох и непрост был этот Жёлтый Линь!
Недаром Знатуш так его берёг. Секретарь пятого легата – сама по себе должность нужная Огненному Соколу, но не только в должности было дело. Допросив парня лично, Крапа в этом убедился, а заодно понял, что Знатуш что-то скрывает в истории со змеем.
Жёлтый Линь лгал, причем делал это искусно, и, можно было не сомневаться, такую же искусную ложь Крапа получил бы от остальных свидетелей превращения человека в змея, поэтому он не стал тратить на неё время. Но игру Огненного Сокола раскусить пока так и не удалось, и это настораживало.
Крапа нарочно сел за стол начальника заставы так, чтобы видеть столы гвардейцев, но Жёлтого Линя не нашел. Тот был довольно рослым – для простолюдина, конечно; в Исподнем мире и Красен считался высоким, потому его все принимали за аристократа.
– А где же мой знакомец? – спросил он между делом.
– Зелёный Налим? – подмигнул ему начальник заставы.
– Вроде больше у меня тут знакомцев и нет… – улыбнулся Крапа.
– Он в отпуске. Получил за особые заслуги перед гвардией, Знатуш третьего дня привёз приказ из Хстова.
– Ах Знатуш привёз… – кивнул Красен. Интересно, за какие такие заслуги штрафнику могут дать отпуск? – И надолго?
– На пять дней.
Уж не искусная ли ложь чудотвору – особая заслуга перед гвардией? Крапа и продолжал бы так думать, если бы не прислушался к разговорам гвардейцев, сидя в комендантской.
А говорили они о восьмиглавом змее, которого якобы видели над болотом. И о Чернокнижнике, который знает заклинание, способное разбудить спящего змея, а когда надо – снова погрузить в сон. И о том, что иногда Змеючьего гребня не видно, – значит, змей проснулся и летает где-то поблизости.
Но самое страшное: этот змей человеком может прикинуться! Встретишь его на дороге и не поймешь, кто рядом с тобой, пока он змеем не обернется и тебя не сожрет. Вот за эти россказни Жёлтый Линь и получил отпуск…
Одно из двух: или храмовники сами догадались воспользоваться сказками про змея, или… или Инда Хладан начал игры с Исподним миром до утверждения планов Афраном, через Явлена.