26 июня 427 года от н.э.с.(Продолжение)
Визит к Ветрену закончился задолго до одиннадцати вечера, коротать время в ресторации после плотного ужина было глупо, в театр к началу спектаклей Йера опоздал, а потому вернулся в свой кабинет в Думе, чтобы немного подправить доклад.
Дара не удивился его желанию поработать, а вот остановка по дороге домой вызвала его недоумение. Конечно, отчитываться перед ним Йера не собирался, но найти достойного пояснения этой остановке не смог и чувствовал поэтому некоторую неудовлетворенность.
Ему казалось, что за авто непременно следят люди чудотворов, – велел остановиться на обочине в соседнем посёлке с говорящим названием Завидное, до Надельного оттуда было не более четверти лиги по прямой грунтовой дороге, и в агентстве указали ориентир для выхода на неё – сиротский приют Славленского попечительского сообщества.
Хотя ночь была светлой, в тени высоких сосновых рощ Йера прошел мимо ворот с нужной табличкой (ожидая, что приют располагается в большом и видимом издалека здании), поплутал немного по Завидному в поисках припозднившихся прохожих, вернулся и только после скрупулезных поисков обнаружил приют в скромном садике со скромной детской площадкой, похожий скорей на дачный участок, чем на казенное учреждение.
Йера со светлой грустью подумал, что в этом, наверное, есть и заслуга Ясны: она не только жертвовала деньги попечительскому сообществу, она считала, что сирот надо растить за городом, делать приюты небольшими, похожими на семьи, а не на закрытые школы.
Оттуда и начиналась дорога в Надельное – Йера нашел её живописной, а небольшую пешую прогулку счел полезной для здоровья.
Найденный агентством домик выглядел мило, ничем не выделялся из ряда таких же домиков, которые на лето снимают небогатые славленские семьи с детьми, прятался в вишневом саду, а от соседей был надежно скрыт живой изгородью, высокой крапивой и смородиновыми кустами по краю участка. Пожалуй, саду не хватало ухоженности, но Йера решил, что это к лучшему.
В домике было всего две комнаты и крошечная кухня, служившая и прихожей, – с примусом вместо дровяной плиты, без водопровода (вода стояла в двух вёдрах под столом) и с лестницей, ведущей в мансарду. После крикливой роскоши особняка Ветрена всё это показалось Йере ещё более милым и уютным.
Его встретила молчаливая женщина средних лет, видимо нанятая агентством, и, сдержанно поздоровавшись, указала на дверь спальни. Йера не узнал бы Горена, если бы увидел случайно. Во-первых, Горен был очень коротко пострижен, или, скорей, с неделю назад побрит – смешной ёжик вместо романтической причёски сильно изменил его лицо.
Воспалённые глаза с отёкшими веками – и чёрные синяки вокруг глаз, издали показавшиеся очками, бледная рыхлая кожа и опухшие, неестественно яркие губы… А главное – безумный взгляд, полный животного (без преувеличения) ужаса, желание бежать, кричать, сопротивляться.
Йера замер на пороге, а безобразные губы Горена вдруг растянулись в слабой, но от этого не менее страшной улыбке, и он сказал, сипло, еле слышно:
– А, судья… Это все-таки вы…
Йера не нашелся что ответить и опустил глаза – он чувствовал себя виноватым. Но Горен неожиданно сел на постели (а казалось, что он не сможет и шевельнуться), свесив вниз босые ноги.
На нём была домашняя бумазейная пижама смешной детской расцветки – кораблики, рыбки и морские звёзды. Однако смешно Йере вовсе не было, наоборот, пижама показалась ему издёвкой над произошедшей с Гореном переменой.
– Садитесь, что встали. – Тот осторожно кашлянул, коснувшись рукой кадыка. – Мне говорить тяжело, а так я в порядке.
Йера оглядел спальню: это была светлая и просторная комната, с мягкой широкой кроватью, на которой громоздилась гора пуховых подушек. Напротив кровати стоял простой диван и два кресла, у окна – круглый стол с цветами в стеклянной вазочке. Комод, над ним – две полки с книгами, и круглая печка в углу.
– Мне сказали, что меня забирают из клиники для допроса… – сипло продолжил Горен, пока Йера искал место, где присесть. – Я, если честно, ожидал другого. А тут ничего так.
Йера наконец уселся на диван, но тут раздался стук в дверь кухни – Горен резко повернул голову, в глазах его снова появился ужас и желание бежать. Он так и смотрел на дверь не отрываясь, с ужасом в глазах, пока она не открылась и на пороге не появился Изветен. На этот раз он был одет вполне прилично, как обычный конторский служащий из Славлены, а не как деревенский знахарь. И в руках его был саквояж, а не ожидаемая Йерой перемётная сума…
– Вы уже здесь, судья? – улыбнулся магнетизёр, лишь мельком глянув на Горена. – Я надеялся приехать раньше вас. Но от станции уж больно далеко идти.
Он походя поставил саквояж на комод и сел на кровать рядом с Гореном. Провёл рукой по ёжику волос, обнял за плечо. Горен сморщился от боли, но магнетизёр потёр его плечо сильнее:
– Ничего, ничего. Надо растирать, тогда быстрей пройдёт. Нет, ну не сволочи ли, судья? Колоть камфору подкожно!
Голос его был спокойным, снисходительным и даже немного весёлым. Он говорил что-то ещё, бессмысленное, ничего не значащее, но лицо Горена постепенно менялось, исчезало напряжение и страх, а через минуту на глазах набухли слезы, и Горен разрыдался по-детски, размазывая слёзы кулаками и рукавами смешной пижамы.
Изветен поглядел на Йеру, улыбнулся и подмигнул.
– Вот так-то лучше… – пробормотал он, поглаживая Горена по плечу. – Совсем другое дело. Право, я даже не знаю, верят ли сами доктора в то, что их методы вызывают стойкое улучшение. Нет, я не сомневаюсь в современной психиатрии; возможно, кому-то это в самом деле помогает. Но лечить нервное расстройство так же, как психоз? Вы понимаете, судья, видимый результат они считают результатом! Если после десятка судорожных припадков пациент отказывается от своих слов и начинает утверждать, что не боится падения свода, – они говорят о стойком улучшении! Но им мало его слов – они переводят его в первый этаж, где ему приходится прилагать немало усилий, чтобы не выдать докторам страха. Кстати, комната в мансарде, по-видимому, отводится мне. Думаю, нам стоит поменяться.
– Да, – сквозь слезы горячо согласился Горен. – Спасибо.
– Он же не может спать внизу. Только не подумайте, что это схизофрения. Это нервное расстройство, фоби́я на медицинском языке.
– Я бы ни за что не отказался, ни за что… – прошептал Горен, размазывая слезы, – особенно в этот раз. Но они бы вообще никогда меня не выпустили. Они знают, что я поясничных проколов боюсь, они нарочно, нарочно… Я просил, а они нарочно…
– Замечу, судья, что действия докторов никак нельзя считать жестокими или незаконными – в некоторых случаях после инсулиновой комы поясничный прокол в самом деле необходим. Пациент в это время бывает крайне слаб не столько физически, сколько… душевно, у него подавлена воля, он плохо соображает, он только что с того света вернулся… Его мольбы и обещания в этот момент доктора считают нестойким улучшением, а потому к ним не прислушиваются.
Вспоминая образцовую Магнитогородскую каторжную тюрьму, Йера решил, что там Горену было бы гораздо лучше. Впрочем, поручиться за это он не мог.
Прежде чем уйти, он спросил магнетизёра, нужно ли что-нибудь передать Горену или привезти в следующий раз, но тот ответил, что сделанного пока вполне достаточно. Однако, подумав, всё же попросил:
– Пришлите ему акварельные краски, карандаши и бумагу для рисования. Я не сторонник его увлечения экстатическими практиками, но в рисовании не вижу ничего предосудительного. Югра записывал свои видения в дневник, Града же привык их рисовать. А здесь ему совершенно нечем будет заняться…
Йера кивнул.
– Я должен извиниться перед вами. – Йера опустил глаза. – Я не смогу вернуть вам книги, их забрали у меня…
– Какие книги? – удивленно взглянул на него Изветен.
– Как какие? Три тома Энциклопедии Исподнего мира, которые вы дали мне прочитать…
– Вы что-то путаете, судья. – Магнетизёр виновато пожал плечами. – Я никогда не слышал об Энциклопедии Исподнего мира и, конечно, не давал вам её прочитать.
Йера попытался успокоить себя тем, что магнетизер лжёт, но в глубине души снова засвербела мысль: а видел ли он эти пресловутые три тома в синих обложках с серебряным тиснением, или они в самом деле ему привиделись? Впрочем, мысли о Горене быстро вытеснили неудобные, пугающие сомнения в собственной нормальности.
И по дороге домой Йера думал: если лечение неугодных выглядит столь похожим на применение пыток, то что говорить о системе исполнения наказаний? И что сейчас делают с Йокой, который всегда был гордым и своевольным?
Мысль о том, что Йока несовершеннолетний, его почему-то не успокоила.
26–27 июня 427 года от н.э.с. Исподний мир
Волчка взяли под стражу на Столбовой улице, чуть ли не на пороге дома Красена. Волчок не удивился: ни третий легат, ни Огненный Сокол не намерены были спустить предательства и собирались дознаться, кто предупредил Государя о покушении.
Внутреннее расследование, как всегда, Особый легион вёл не в башне Правосудия, а в подвале под казармами гвардейцев. Сюда не заглядывали люди пятого легата, никто не делал никаких записей, законность держалась на честном слове.
В узком коридоре подвала Волчок столкнулся с секретарём третьего легата – его под руки тащили двое гвардейцев. Волчок не сомневался, что встречу подстроили нарочно, чтобы он как следует представил себе, как выглядит человек после допроса третьей степени тяжести. Выдавать Красена не хотелось, но, рассуждая здраво, не имело смысла становиться калекой ради чужой и малопонятной игры.
Допрос вёл сам третий легат, Огненного Сокола в комнате для дознаний не было. Волчок с порога окинул взглядом малоприятное место и не почувствовал страха – под прикрытием чудотвора можно позволить себе ничего не бояться.
Третий легат спрашивал коротко, сухо, безо всякого интереса: правда ли, что Волчок может подделать почерк секретаря третьего легата, просил ли его кто-нибудь написать письмо этим почерком, знал ли он о покушении, и прочее – по кругу в разных вариантах много раз.
Ничего не стоило отвечать без запинки. А дальше пошли вопросы посложней и стала понятна разница между допросом Огненного Сокола, которого интересовали только факты, и третьего легата, которого больше занимали чужие мысли.
– Как ты относишься к Государю? – неожиданно спросил третий легат.
Волчок готовил себя совсем к другим вопросам и едва не запнулся.
– Я люблю Государя, – ответил он довольно фальшиво.
– Это хорошо. Но ты присутствовал на встрече, где Государь однозначно высказался о чудотворах, твоё отношение к нему не изменилось?
– Если Государь заблуждается, это ещё не повод его не любить…
– О чём ты подумал, когда услышал о неудавшемся покушении?
Да, на такой вопрос трудно ответить однозначно. И главное, правильно.
– Я не помню. Я удивился, что в этом обвиняют Особый легион.
– Подробней.
– Я не поверил, что люди Особого легиона могли продаться колдунам.
– И какой вывод ты сделал?
– Что колдуны тут ни при чём. – Изображать дурачка было бессмысленно.
– Если бы ты заранее знал о покушении, как бы ты к этому отнесся?
– Не знаю. Я не знал о покушении заранее.
– Ну а если бы? Что ты сделаешь, если узнаешь, что завтра Государя снова попытаются убить?
– Ничего. Разве я могу что-нибудь сделать?
Третий легат уцепился за этот ответ – даже глаза вспыхнули на секунду:
– А тебе бы хотелось?
– Чего? Помочь Особому легиону его убить? – Неуместные шутки всегда срывались с языка в самые неподходящие минуты…
Третий легат, в отличие от Огненного Сокола, шуток не любил.
– Ты видел моего секретаря? – спросил он, сузив глаза.
– Да, только что.
– Ты отдаёшь себе отчёт в том, что ты следующий?
– Да.
– В таком случае ты или очень опасный игрок, или у тебя за спиной стоит кто-то посильней Особого легиона. Не думаю, что господин Красен станет защищать предателя… Но если ты действовал по указке чудотворов, он тебя выгородит. Так?
– А если я опасный игрок?
Третий легат поманил пальцем гвардейца, стоявшего у двери.
– А если ты опасный игрок, я сейчас суну твои ноги в жаровню и послушаю, на чьей стороне ты играешь.