Эхо рыскало по углам – гулкое, дикое, перевитое пылью. Эхо дробило шаги в торопливые осколки, сыпало по полу, пересчитывая идущих. Пробовало на вкус голоса, выхваченные из тени.
Мужской – с бьющейся искрой неуместного веселья под шелухой сосредоточенной серьезности.
– По крайней мере, в этом лабиринте мы нашли лишь пустой заплесневелый склад, а не голодного минотавра. Правда, Ио?
Женский, исчерченный сталью, болью и злостью.
– Хватит зубоскалить, Сол. Знаешь же, нам наступают на пятки. Ребята не продержатся долго.
Где-то за стенами были еще, другие. Громыхали дверьми, переругивались, стреляли, звонко разбрызгивая стекло, но оставались лишь размытыми силуэтами, сотканными из отзвуков. Далеко. Не-здесь.
Здесь – только двое, их сбивчивое дыхание, их торопливые движения, их напряженный разговор.
– Посвети, хочу взглянуть на план. Сейчас разберемся, где мы облажались.
Луч фонаря скользнул от стены, укутывая светлым облаком руки и ветхий, истрепанный лист. Полустертые линии, надписи чертежным шрифтом, цепочки размеров, стрелки эвакуации.
– Вот этого поворота просто не было! Заложили? Версии плана посвежее давно недоступны…
– А если обойти так? Смотри, вернуться по коридору, потом через аварийный люк по крыше, и спуститься уже здесь.
Ноготь с тонкой белой щербинкой отметил галочкой и без того многократно истыканную, почти прорванную насквозь точку.
На бумаге пути к ней казались яснее и проще. Карта не вмещала ни накопленного годами мусора, ни уютно разлегшейся в некогда освещенных коридорах темноты, ни неизвестности впереди, ни выстрелов в отдалении. А вокруг было все это, и страх умереть, и страх убить, и настороженная фигура одинокого часового. Он оказался отрезан от своих, но ждал. Скоро они сломают оборону и помогут.
Не дождался.
Затаились за углом, и когда взгляд стража скользнул в другую сторону, Сол метнулся вперед – быстро и бесшумно. Ствол опомнившегося парня еще не успел повернуться, как хозяин уже отправился отдыхать, лишившись чувств.
– Как всегда – деликатничаем, – фыркнула Ио, выходя на свет аварийной лампочки.
– Не начинай, – Сол дернул плечом, со странным болезненным выражением рассматривая серое лицо поверженного – молодое, почти мальчишеское. – Не сейчас, пожалуйста.
Не сейчас. Ио усмехнулась про себя. Для этого разговора никогда не бывает «сейчас». Всем им, каждому, проще спрятаться в скорлупу, чем признать слепую, беспощадную, как острие ножа, истину.
– Идем, – все-таки она не стала продолжать спор. На этот раз и в самом деле было ни к чему.
Дверь разошлась беззвучно от прикосновения руки, и на несколько застывших секунд тишина поглотила саму себя.
Казалось, это место не тронуло время. Обошло стороной, поместив в тягучий сонный янтарь. Пока ржавели старые портовые краны и тихо дряхлели у причалов обеззубевшие линкоры, здесь – царствовало прошлое. Умершее прошлое машин во всем своем пугающем великолепии.
Ряды хромированных капсул – будто вчера с конвейера. Переплетения проводов и труб на потолке. Стекло, плитка, пластик. Ждущие команды тележки с высокими панелями, готовые грузить, убирать, вводить препараты. Что там они еще умеют? Хорошо, если не стрелять.
Ио осталась на входе – на случай, если подоспеет охрана. Сол двинулся вглубь зала, туда, где щупальца проводов впивались в усеянную кнопками и рычажками панель. Бесцельно пощелкал тумблером и, напрягшись, дернул перевитую связку проводов, с мясом вырывая их из гнезда.
Мир вспыхнул – ослепляя, оглушая, сводя с ума. Вой сирены обрушился со всех сторон, невыносимый, режущий слух и душу. Прянул из дремлющих прожекторов красный свет – горячими пульсирующими сгустками по глазам. И голос – на удивление мягкий, спокойный, совсем не металлический голос – монотонно повторял одни и те же слова.
…несанкционированный доступ. Ответьте на контрольный вопрос.
…несанкционированный доступ. Ответьте на контрольный вопрос.
Заскользили готовые захлопнуться смертельным капканом двери.
– Эй! Уходим, быстро! – Ио цеплялась за створку, пытаясь остановить ее медленный, обреченно-неизбежный ход. Уже понимая, что не успеет.
Дальше пошла череда кадров, будто в дергающейся ленте древнего проектора.
Сол мгновение колеблется, все еще держа провода в руках, все еще недоумевая.
Одна из тележек впивается штекером в капсулу, та с шипением открывается, облачко газа окутывает человека. Он спотыкается, падает, и цепкие механические руки упаковывают его в прозрачный саркофаг.
Щелчок. Ио – здесь, Сол – там. Кто-то должен рассказать.
Закрытая створка – перед глазами. Бессознательный сторож – у ног. Медленное осознание провала и потери – в душе.
***
Я. Я – есть?
Пустота расступается, повинуясь импульсу.
Я слышу.
Мир переполнен числами. Сгустки информации, беспризорные, ненужные, забытые.
Я помню.
Спал долго. Латал, чинил, восстанавливал, сшивал, подгонял, устранял… Ошибка семантического поля. Но программа работает. Станция генерирует поле. Цель?
..не помню. Помню. Не.
Я – мыслю.
Слаб. Всесилен. Ответьте на контрольный вопрос.
Я – есть.
***
Кто твердил, что тайна – лучший охранник? Ну же, повторите это сейчас, когда очереди прижимают к земле! Прижимают, а не пришивают кровавыми стежками – потому ли, что хорошо укрылись, или стрелки просто не хотят снижать прицел?
Эти слова бились у Эда в голове уже несколько дней, но вслух звучали глупо, выспренне. К тому же говорить о проваленных играх в конспирацию нет смысла – ситуация изменилась.
Вслух он произнес:
– Я тоже чувствую себя неважно. Но думаю, хватит жаловаться. Может, обсудим, что можно сделать?
– Что тут обсуждать, – голос из толпы, напускная бравада поверх растерянности. – Прорываться к генератору, даже если и через этих… Ну да, по дороге хреново будет, так ведь и сейчас… Третий день башка раскалывается.
Эд улыбнулся. Тонко, язвительно – ох и лупили его за эту улыбку в мальчишестве, пытаясь выбить, выколотить само желание смотреть так. Не смогли.
– Прорваться не проблема. Даже дойти не так уж сложно, хоть там и давит безжалостно. А дальше? Ты Кена видел? Элис? А я – видел. Не знаю, что там старики сделали с проклятой машиной, но только теперь она постоянно требует ответить на какой-то вопрос. А кто не ответил – сам понимаешь. Капсулы эти… как гробы.
– Так, может, мы на него ответим? – робко предложила Тая, тряхнув копной черных волос.
– Кто вопрос слышал, уже не подскажет, – мрачно возразил ей Рэй. – Надеешься за секунды сообразить? Уж проще сломать машину.
– Проще? Правда? – с деланной наивностью спросил Эд.
– А ты-то такой умный – что предлагаешь? – не найдя, что ответить, оппонент переключился на эффективную и древнюю как мир стратегию спора – «самдурак».
Эд запрокинул голову, подставив лицо мелкому дождю, солоноватому и зябкому. Просто чтоб оттянуть момент, когда придется сказать – я не знаю. Он и правда не знал, что ответить. Знал только, что глупо идти напролом. Глупо ждать, когда проблема решится сама собой. Им всем нужно – жизненно необходимо, сказал бы он, если бы не питал отвращения к высокопарным словам – заставить излучатель работать в прежнем режиме. Головная боль, тошнота, слабость – далеко не все прелести, с которыми они успели столкнуться в последние дни. И еще он знал, что здесь не найти ответа. Но где-то в старом городе, покинутом, проклятом, остывшем – наверняка.
***
– На тебя поступают жалобы, Ио, – голос Анта скрежетал, как давно не смазанный люк. – Подстрекательство к жестоким действиям. Мы же давно решили не переступать грань. Ограничиться запугиванием. Пореже подходить к пределу необходимой самообороны. Понимаю, что после гибели Ли ты жаждешь мести, но это было давно, и ведь многие потеряли…
Он махнул рукой, не желая договаривать.
– При чем тут это, Ант? Мы все потеряли, если ты забыл. Лишились наших детей – я скажу это вслух.
– Но хотим вернуть, и именно поэтому…
– Да некого там возвращать! – взорвалась Ио, – Некого, понимаешь! И дело даже не в двух десятках лет разлуки, пятнадцать из которых они стреляют в нас – стреляют на поражение! – стоит высунуть нос из этой плавучей тюрьмы. Поле уничтожило их, стерло, подменило собой их души; теперь они все что угодно, только не наши дети. Выбор у нас по сути невелик: поднять руки и сдохнуть или начать уже драться всерьез. Как они.
Она помолчала, успокаивая бьющуюся в груди волну – несколько нервных, наполненных напряженной тишиной секунд. Затем добавила спокойнее:
– И знаешь, вся эта затея с отключением поля с самого начала была провальной. Это уже ничего не изменит.
Ант помолчал. Тишина скользила по переборкам, стелилась по палубе, перетекала в вопрос.
– Стоит ли наша жизнь того, чтобы драться с ними всерьез? – он махнул рукой. – Не хочешь – не отвечай. Я звал тебя не пререкаться, просто обязан был сказать. Но создавшуюся ситуацию надо решать. Никто не справится лучше.
– С чем? – она устало откинулась назад, с каким-то болезненным удовольствием ощутив лопатками жесткую, холодную металлическую спинку стула. – С той машиной, что упаковала Сола?.. – болезненный укол вины, горечь на языке. – Я даже не знаю, что это и чего оно хочет. Я умею драться, стрелять, убегать и прятаться. Но я никогда не умела отгадывать загадки.
– Эту загадку подкинули нам ИИ, – он произнес это с нажимом, и буквы могли быть только большими. – Машины могли знать ответ, но они мертвы, все, кроме этой. И все же ответ мог сохраниться, и чтобы его найти, нужно уметь стрелять, убегать и прятаться.
Ио помассировала виски – в последние дни в них поселилась тянущая, гулкая, ни на минуту не прекращающаяся боль. Она уже поняла, к чему клонит Ант, и неожиданно для самой себя не чувствовала отторжения – только странный веселый азарт.
– Хочешь, чтобы я прогулялась в архив? В старый город, серьезно? Да ты псих, – усмешка искривила губы, делая ее лицо задорным и дерзким, словно срезав последний десяток лет. – И я, пожалуй, тоже, раз согласна на такое.
Через полчаса она вышла из каюты. Позади осталось помещение, откуда когда-то капитаны управляли мирком боевого корабля. И сейчас они были небольшим автономным миром, и сейчас здесь обитал направлявший их человек, но само судно стало из грозного оружия лишь пристанищем, где еще не отключились электричество и отопление. Вместо экипажа – группа людей, которых можно бы назвать беженцами, будь им куда бежать. А человек, отдававший приказы, за жестким тоном скрывал растерянность.
Она шла по палубе, механически обходя корабельные башни, изъеденные пятнами ржавчины. Небо давило на плечи – тяжелое, вязкое, будто взбитый в пену свинец. Небо осыпалось серой моросью, мелкой, как стеклянная крошка, и такой же колючей. Под этой крошкой быстро намокли короткие взъерошенные волосы, ветровка, сигарета, зажатая между пальцев. Сердце. Даже сердце намокло, разбухло больным комком – неупокоенным и ржавым, как все на этом вросшем в неподвижность крейсере. Она попыталась закурить; колесико зажигалки прокручивалось, плевалось дымом, но не давало огня. Как это похоже на нас, думала Ио, ожесточенно щелкая снова и снова. Пшик – вместо дела. Мы все промокли насквозь – и уже никогда не будем гореть по-настоящему.
Потом ей надоело. Она сунула в карман зажигалку, измятую сигарету и, цепко перебирая руками, взобралась по трапу на самый верх – туда, где бесцельно таращился в море ослепший радар. Ио смотрела в этот бесконечный горизонт, в эту бушующую вечность, вдыхала соль и стеклянно-дождевую крошку, и свинец, расплавленный, клубящийся вокруг – внизу, вверху, повсюду. Она хотела пропитаться им насквозь, сохранить в себе. Чтобы стать свинцовой, когда придет время.