Мог бы и не просить, я и так непрерывно ломала голову над этим делом. В итоге только за Южным вокзалом опомнилась, сообразив, что еду куда-то не туда. Но вместо того, чтобы развернуться и направиться домой, я таки развернулась и прямиком направилась к Збышеку. В конце концов, это над его поведением я ломаю голову, вот путь и ответит: зачем вел себя так по-идиотски?!
— Пан Збышек, чего вы такого натворили?! — набросилась я на него с порога.
— Ох, пани Иоанна! Вы даже не представляете, вы не представляете, это просто кошмар! — запричитал Збышек одновременно со мной, когда мы столкнулись в дверях. Выглядел он ужасно нервно и был явно не в себе. А потом мы с ним точно так же наперебой долго спорили, кто из нас будет рассказывать первым каждый расшаркивался и уступал свою очередь другому. Однако меня в этой жизни переспорить мало кому удается, и среди тех мало кого Збышека точно не ыло.
Он сдался первым.
— Ах, пани Иоанна, вы не представляете… Меня обвиняют в убийстве Алиции! А я только сегодня узнал, мне Галина позвонила… Какой ужас! Просто кошмар.Сгодня вызывали с в милицию. Чудовищно! Не могу себе простить, что так и не зашел туда… Что-то я совсем голову потерял, вы присаживайтесь, пани Иоанна! Хотите чего-нибудь выпить? Я сейчас принесу. Ужасно, немыслимо!
— Да какое там выпить, я же за рулем! Ничего не надо. Да, ужасно, немыслимо, чудовищно. Стоп! Куда вы не зашли?! — выпалила я одним залпом, без сил плюхаясь в глубокое кресло.
Но Збышек уже скрылся за кухонной дверью Вернулся он через пять минут с бутылкой виски и запотевшим
— Вы что-то сказали?
Я судорожно пыталась понять, какой из вопросов задать первым, а Збышек тем временем разлил виски. Пришлось успокаивать себя тем, что в правилах дорожного движения вроде как была установлена норма в двадцать пять грамм.
— Мне побольше содовой и второй я не буду, говорю же: за рулем! Так куда же вы не зашли, пан Збышек?
— Да к Алиции же! Ведь был рядом, нет бы зайти! Может, помешал бы этому гаду. Век себе не прощу, что не зашел.
— Как это не были, когда вы там были и милиции это известно?! Какого черта вас вообще к ней понесло, да еще среди ночи?!
Збышек вперил в меня трагический взор, полный неверия, горя и немого укора, и попытался на ощупь поставить сифон на блюдце. Руки у него тряслись, донышко сифона стучало о края блюдца. Сдавшись, Збышек просто опустил его на пол и теперь мог обратить на меня всю силу своего укоризненного негодования.
— И вы туда же, пани Иоанна?! Ну милиции-то я не удивлен, но вы-то!Вы меня столько лет знаете! И не доверяете?!
— Пан Збышек, если бы я вам не доверяла, меня бы здесь не было! Я специально сюда заявилась, чтобы все узнать лично от вас, а не от милиции. Всю правду! так были вы у Алиции или нет?
— И да и нет. — Он вздохнул и наконец-то тоже уселся. — Вы же знаете мое отношение к Алиции. Несмотря ни на что, я сохранил к ней глубочайшую привязанность. А тут некоторое время пребывал в депрессии и вдруг понял, что обязательно должен с нею поговорить, набраться положительной энергии. Пришел к ней, поднялся по лестнице и уже собирался позвонить в дверь, когда услышал, что она с кем-то разговаривает. Не решился мешать. Побродил какое-то время по Мокотову, все никак не мог решиться уйти, в ее районе вс совсем другое, словно ею подсвеченное, понимаете? Очень тянуло все же зайти к Алиции и в какой-то момент я не выдержал и снова пришел к ее дому и даже в подъезд зашел… но так и не решился. Думал: а стоит ли навязываться? Да и поздно уже было, второй час ночи… Постоял немного у двери и отправился домой. А теперь впору головой об стенку биться! В жизни себе не прощу! Ведь мог бы ее защитить…
— И себя заодно. Н-да, не очень удачно все вышло…Збышек может оказаться бесценным свидетелем! Если он не убийца, конечно, но в это я не верю. — А во сколько вы к ней заходили? Вам уже сказали, что я тем вечером тоже у нее была?
— Нет, никто не говорил… Так, может, это вы как раз у нее и были, когда я заходил? Времени точно не помню, около половины десятого или десяти, наверное, я из дому в девять вышел и пока дошел… Потом еще несколько минут стоял у нее на площадке, спустился до первого этажа и снова поднялся, все никак не мог решиться…
Мужчина, называется. Глаза б мои не глядели! Сначала струсил позвонить в дверь, а теперь целый день упивается собственной виной. Словно он единственный виноват!Словно убийца так, не в счет!
— Пан Збышек! — вернула я его поближе к нужной теме. — Это точно была не я. Я уже ушла. И пришел убийца. Вы слышали, как Алиция разговаривала с убийцей. Пожалуйста, сосредоточьтесь и попытайтесь вспомнить все как можно подробнее!
На лице Збышека отразилось такое отчаянье, что какое-то время я всерьез опасалась, не начал бы он и на самом деле биться головой о стену.
— Если бы я знал! Если бы я только знал! Но нет, ничего не помню, ее голос звучал невнятно, так, плохо различимое бормотание, кажется, из кухни. Никаких других голосов я не слышал.
Планировка в квартире Алиции такая, что от кухни до лестничной клетки ближе, чем до комнат. И если гость сидел в комнате, а Алиция на кухне, ей приходилось почти кричать. Принять столь громкий разговор на невнятное бормотание и ничего не разобрать можно только в том случае, если разговор ведется на незнакомом тебе языке. Логично: Логично. На каком же могла беседовать со своим гостем Алиция? Немецкий отпадает, немецкий Збышек знает. Датский?
— А во второй раз? Ну когда вернулись, то ничего не слышали? Кстати
, а во сколько это было?
— Ох, уже совсем поздно! Я только дома сообразил, как долго прогулял. Еще и в парке посидел на скамейке, на аллее Независимости… ну знаете, там еще рядом садовые участки. Думал, курил. Выкурил почти все сигареты. Когда поднимался на ее площадку, взглянул на часы: была половина второго.
Если человек неудачник, это не лечится. Вот кто ему мешал выкурить на пару сигарет меньше и прийти чуть пораньше?! И было бы ему роскошное алиби от нас с паном прокурором. Но этот неудачник умудрился заявиться точнехонько после звонка Алиции ко мне!
— Дверь вам открыл консьерж?
— Ну да. Я потому и на часы-то глянул: сообразил, что уже очень поздно, раз дверь заперта. Он же ее только в полночь закрывает.
— А ушли когда?
— Ну запомнил. Я там еще на лестнице стоял, курил. Позвонить Алиции так и не решился, хотя и знал, что она не спит: видел с улицы свет в окнах. Когда спустился, дверь оказалась открытой, и я просто ушел. Наверное, консьержу надоело каждый раз вскакивать открывать-закрывать, вот он и оставил как есть.
Безнадежно.
Нет, я-то понимаю, что Збышек тут ни при чем. Но майор не я, он Збышека не знает, а теперь еще и имеет все основания считать его главным подозреваемым. Спасти несчастного могли бы только мои обстоятельные показания обо всей творившейся вокруг Алиции фигне. Майор ищейка опытная, сразу бы понял, что тут дело куда серьезнее глупой ревности, да и подозреваемые куда солиднее. Но ведь это как раз именно то, о чем я должна держать язык за зубами по просьбе Алиции!
Я пыталась утешить несчастного Збышека, но сама была расстроена ничуть не меньше и потому не очень-то преуспела. Под конец разговора, уже ни на что особо не рассчитывая, спросила чисто для успокоения совести:
— А вы случайно не знаете, кто делал Алиции ремонт? Очень достойно покрашено, мне бы так.
— Фамилии не знаю, о видеть видел, — пробормотал Збышек рассеянно. Его явно разрывало между необходимостью быть любезным с гостьей и желанием еще немного поубиваться горем. — Если он вам так уж необходим, попытаюсь найти.
Я чуть не подавилась остатками виски. Вот уж чего я не ожидала, так это настолько результативного финала нашего разговора. Вообще не рассчитывала найти следы здесь, в Варшаве. умала, что нарыть что-либо получится только в Копенгагене.
— Конечно нужен, еще спрашиваете?! Просто до зарезу необходим! Как воздух! как… Как ремонтник! Пожалуйста, постарайтесь, разыщите, по гроб жизни благодарна буду!
Впечатленный моей горячностью Збышек мастера найти пообещал, но сразу предупредил, что вряд ли сумеет сделать это так уж быстро. Я согласилась ждать, но не очень долго, и еще раз просила поторопиться.
Если бы мне были нужны лишние доказательства Збышековой невиновности, то признание им знакомства , пусть и шапочного, с крайне подозрительными ремонтниками послужило бы убойным аргументом. Если бы Збышек был хоть как-то причастен, он бы от подобного знакомства открестился как только мог! А он не только признал, но еще и найти обещал. Значит, понятия не имеет о том, что те горе-ремонтники оснастили квартиру Алиции жучками.
Уходила я от него в растрепанных чувствах: с одной стороны обнадеженная, а с другой еще больше расстроенная. Не нравилось мне его состояние. И собственное поведение тоже не нравилось.
В последнее время со здоровьем у него было не очень, все же разрыв с Алиций дался ему не так легко, как он предпочитал всем показывать. А тут еще и настолько тяжкие подозрения… А они обязательно падут на его голову, и понятно как будут восприняты. То есть как раз непонятно. Бедный Збышек… Неужели я позволю, чтобы майор или кто другой мучили это невинное создание, которое и без того уже настрадалось? Но с другой стороны, а что я могу поделать? Только рассказать правду.
Еще раз, уже на трезвую (ну почти, двадцать пять грамм виски не счет!) голову я прикинула к носу все за и против.
Воля Алиции это святое, ее нельзя нарушать. Тем более — предсмертная воля, святое в квадрате. Если у Алиции в жизни было что-то, что она предпочитала не афишировать, то и я должна скрывать это нечто изо всех сил. Это понятно, знать бы вот только, что именно я должна скрывать так тщательно? Если бы я знала точно, то могла бы скрывать только это, нужное, а остальное бы с легкой душой рассказала майору, облегчив тем самым и его жизнь. Но, откровенничая вслепую обо всем подряд, я рискую разболтать как раз то самое, важное, что нужно скрывать во что бы то ни стало и что совершенно не нужно следствию.
Вторая, но ничуть не менее важная помеха к тому, чтобы пойти и во всем признаться — мне хочется еще пожить. Желательно долго. Желательно также еще и в комфорте и на свободе.
Глупо врать самой себе, никакие это не иностранные спецслужбы. То есть, конечно, спецслужбы, но вполне себе наши, родные. Так плотно обложить гражданина и следить денно и нощно могут только они, на чужой территории такие вольности не проходят. Значит, Алицию они или подозревали в чем-то нехорошем, но почему-то предпочитали не арестовывать, а держать на длинном поводке. Или крючке? Может быть, ловили на нее этих самых подозреваемых, как на живца. И наверняка у них были какие-то свои веские основания считать Алцию крайне подозрительной личностью.
И вот как мне тут прикажете поступить? Прийти к ним и сказать, что они ошибаются и Алиция не могла быть шпионкой? Ну вот не могла и все, я ее знаю! И они мне, конечно же, тут же поверят, и извинятся, и перестанут доставать вопросами неудобными и отпустят в Копенгаген доделывать дела по сокрытию тайн убитой ото всех, в том числе и от следствия? Ага. Щаз.
Если Алиция выглядит в их глазах врагом Родины и преступницей, то кем буду выглядеть я? Слово «идиотка» — самое, пожалуй, мягкое из возможного перечня.
Нет. Стоит смириться с тем, что мне никогда никому не удастся доказать, что Алиция была самой добропорядочной и законопослушной гражданкой Польши, никогда ни в чем не участвовала, ничего не видела, не слышала, не говорила и никакой лишней информацией не обладала. Хотя бы потому, что лишняя информация у нее как раз была. И много. Мало того — я теперь тоже располагаю лишней информацией, да еще и в тайну какую-то непонятную вляпалась. Понять бы еще в чем ее суть, этой тайны, эх…
И значит, единственный выход для меня — сидеть и не отсвечивать.
Я ничего не смогу доказать. Никому. И сделать ничего н смогу, разве что повеситься. А раз вешаться мне совершенно неохота, то остается гнуть прежнюю линию и притворяться дурочкой.
До самого отъезда в Копенгаген.