Память подобна забытым теперь подборкам видеофайлов. Ты открываешь ее и видишь картинки, слепки с событий, запечатленные мгновения. Но стоит остановиться, выбрать, выделить – и фигурки приходят в движение, а за моментом разворачивается история.
Клик!
Растерянная женщина – совсем юная, почти девчонка – передает врачу сверток, из которого торчит сонное лицо младенца.
– Это общая проблема. Мы пока не понимаем, что происходит с детьми, – говорит доктор. – Вы, наверное, уже знаете, что никого из взрослых болезнь не затронула, верхняя граница находится примерно в районе пятнадцати лет. Сейчас изоляция в исследовательском центре будет лучшим решением. Один день выделят для посещений.
Его уносят, а она долго стоит у ворот – среди сотен таких же потерянных, ошарашенных матерей и отцов; кто-то рыдает взахлеб, кто-то храбрится и подбадривает других, кто-то продолжает спорить с человеком в белом халате. Она – невидяще смотрит в пустоту перед собой и не понимает, куда идти, что делать. Как быть.
– Эй, Ио? Ио… Все будет хорошо, обязательно. Слышишь?
Кто-то обнимает ее за плечи, чьи-то чужие, невероятно холодные руки. Нет, не чужие. Ли. Она механически кивает, хоть на самом деле не понимает, не слышит его слов. И только спрашивает беззвучно посиневшими губами:
– Что, если он умрет? А я совсем не успела узнать его.
…даже тогда она не плачет.
Клик.
Воскресенье. Девять утра. С кораблей течет толпа – тревожная, шумная, дождавшаяся. День посещений!
– Уходите, – встречает их металлический бездушный голос, и громкоговоритель покрывается инеем. – Уходите. Посещений больше не будет.
– Доктор, – высокий мужчина, отстранив хрупкую девушку, проталкивается к воротам. – Доктор Аск! Отзовитесь! Скажите, в чем дело!
Ответа нет. Жестяные слова, которые звучат снова и снова. Мужчина – годы стерли имя, если даже Ио его знала – лезет через ограждение.
Луч проходит по телу взмахом косы. Нижняя половина тела падает на землю. Верхняя – спустя несколько секунд: пальцы не сразу отпускают прутья.
Кричит девушка.
Ио тоже кричит.
Клик.
Охранный робот заваливается набок. Из разбитого корпуса торчат провода.
Пять лет.
Пять лет они ведут бессмысленную партизанскую войну, которой не видно конца и края. Несколько уничтоженных автоматов с той стороны – и больше сотни погибших с этой.
Пять лет Ио учится убивать машины – и у нее получается, черт побери! Лучше, чем у кого-либо другого.
Ей говорят, что она одержима. Ей говорят, что она выгорает, что тоску и боль она подменяет злостью, что за близкой целью – прорвать охранное оцепление автоматов – она забывает другую, истинную.
Отчасти это правда. Ио давно не помнит лица своего сына. Но отлично помнит, кто его украл.
Клик.
– Это последний. Да, я уверена, я выслеживала их месяцами, я знаю их наперечет до последней царапины. Мы победили.
Она не ощущает триумфа – лишь серый пепел внутри.
Словно чувствует, что самое страшное только начинается.
Зато вокруг буйствуют эмоции. Радость. Предвкушение. Недоумение – неужели все? Растерянность – что им сказать спустя столько времени? Что спросить? Все ли в порядке? Хотя какой порядок…
Миг восторга превращает боевой отряд в кучку растерянных людей. Они гурьбой заходят во двор.
Двое подростков у крыльца. Медленно, ошарашенно разворачиваются, смотрят…
…ветер треплет их волосы…
…смотрят на вошедших взрослых, и полудетские лица искажаются, будто соприкосновение взглядов пронзает болезненным электрическим разрядом. Потом они резко вскидывают руки. Ио еще не понимает, что происходит, но за нее приказывает чутье, выработанное годами боев:
– Назад! В укрытие!
Чутье еще приказывает – стреляй! Но она пока не может поверить.
И, конечно, никто не бежит назад, не стремится упасть, сровняться с землей, стать невидимым.
Ведь это же дети, их дети!
Луч вспарывает толпу, и самые первые – самые любящие – оседают на растрескавшийся бетон.
– Уходите, – звонкий мальчишеский крик, полный отчаяния, ужаса, ненависти. – Прочь!
А из дверей лечебного корпуса скользящими тенями выходят и выходят дети – угрюмые, серолицые, чужие. Вооруженные и готовые биться насмерть. Впереди – девушки и парни постарше, за ними – ощетиненные, как волчата, подростки. К высоким окнам льнут перепуганные пятилетки, и почему-то кажется, что даже они сжимают в маленьких ручонках лучевики.
И Ио с кристальной ясностью впервые понимает по-настоящему: здесь нет ее ребенка. Его больше нет – нигде.
***
Ио не переставала что-то открывать и переставлять, будто прячась за шорохом бумаги и пластика, но Эд с середины рассказа не прочел ни строчки. Книга, которая вряд ли могла быть каталогом, выпала из рук, и он не стал подбирать.
– Почему ты не выстрелила в меня сразу? – хотелось многое сказать, но первым почему-то вырвался этот дурацкий вопрос.
– Это… тяжело, – она впервые за все время оторвалась от бумаг и посмотрела прямо, не пряча глаз. – Тяжелее, чем я думала.
Свет, падающий из зарешеченного окна, рисовал по ее лицу мягкой кистью. Горький изгиб губ, высокие скулы, тонкий шрам на виске. Короткие волосы взъерошены и перевиты пылью. И кожа – удивительного цвета, смуглая, тепло-золотистая, какой никогда не встречалось у его ровесниц.
– Ну и потом, – Ио улыбнулась скомкано, словно через силу. – Ты ведь тоже не стал стрелять.
– На улице? Если бы ты знала… – он закусил губу, слова давались нелегко, и он не мог сказать, не оборвет ли их груз тонкую струну не-недоверия. – Если бы знала, как все время хочется выстрелить. Любому из нас на моем месте хотелось бы… с тех самых пор. Это вне рассуждений.
– Почему? Откуда это? Как вы вообще там живете и, черт побери, – казалось, что начав задавать вопросы, она уже не могла остановиться, – как могли не заметить, что мы с вами не воюем? Сколько у вас потерь за все эти годы? Не знаешь точно? А мы – считаем. Двадцать два. Двадцать два человека за пятнадцать лет, и каждый, кто оказался настолько неосторожен, чтобы попасть – казнит себя до сих пор.
Она словно выдохлась или пожалела о сказанном: резко замолчала и отвернулась в сторону.
Порыв шагнуть ближе; порыв спрятаться; порыв добраться до оружия. Они сплелись водоворотом, и Эд покачнулся. Вздрогнул, будто вопросы были выстрелом в упор.
– Почему? Откуда? Не знаю. У меня так было, сколько себя помню. Кто тогда был постарше – говорят, после того, как мы сперва заболели, а потом выздоровели и… изменились. Мы чувствуем друг друга, не видя. А вас – нет! И для нас вы… – «монстры в обличье человека», хотел сказать он. Не смог. – Угроза. У меня этот рефлекс почему-то развит слабее. Я подозревал, что вы мажете нарочно. Другие – нет. – Снова помолчал, ожидая чего-то, но она не отвечала. – А сейчас мы все больны, Ио. С тех пор, как вы что-то сделали, и ослабло излучение. Это как голод. Не знаю, что будет дальше.
– Мы пытались отключить его совсем, – Ио с силой провела пальцами по лбу, словно пытаясь унять бьющийся под кожей жар. – Некоторые из нас – на самом деле, почти все – считали, что это должно вернуть… вас. Будто с этой пропастью что-то еще можно сделать. Будто мы не чужие, и двадцать лет ничего не значат. Двадцать лет – вся ваша жизнь и половина нашей. А получилось, что стало только хуже.
Она покачала головой и отняла руки от пылающего лица.
– Знаешь что? Давай-ка продолжим поиски. Что бы там ни было потом, прежде всего надо понять, как отключить чертов ИИ.
И снова – шорох бумаги, пылинки, вьющиеся на свету, молчание. Но теперь иное, проросшее тонкими ниточками понимания.
Эд все больше тяготился чувством собственной бесполезности, беспомощности, неумением ориентироваться в этих папках, томах, коробках. Он никогда не видел таких больших хранилищ информации. Да, собственно, знал лишь одно – находившееся в старом военно-исследовательском комплексе, ставшем для них домом и крепостью. Впрочем, там было почти пусто – говорили, что важное эвакуировали полвека назад, во время неожиданной и беспощадной войны ИИ.
Он интересовался чтением больше многих, но знал о библиотеках и архивах мало, и сейчас листал, не понимая толком, что ищет и как узнает, если найдет. То и дело поглядывал на сосредоточенную Ио: и просто так, и надеясь на ее успех – то ли чудесный, то ли закономерный.
Но первому, как ни странно, повезло именно ему: раздосадованный собственной никчемностью, Эд пнул нижний ящик стола, который до того безуспешно пытался вскрыть культурно, и деревянная планка повисла на одном шурупе. Он ухмыльнулся и, отодрав ее, полез изучать добычу.
Первый же журнал заставил его насторожиться. Вместо знакомых уже непонятных абзацев эти страницы были испещрены отдельными строками. Короткое название, буква, несколько цифр.
– Ио?.. – он еще не понимал, как пользоваться списком, но чувствовал, знал, что это – настоящая удача. – Кажется, я нашел… каталог?
Она оказалась рядом мгновенно, словно их не разделяло полкомнаты; в груди полыхнуло – привычной нутряной ненавистью и чем-то еще, незнакомым, обжигающим.
– Эй, да ты счастливчик! Теперь все пойдет быстрее. Ну-ка… – она быстро принялась листать, потом остановилась, заскользила пальцем по странице: Ирригация северных территорий, Искажение волн, Искусственный Интеллект. – Вот оно. Сектор бета, двенадцатый стеллаж.
Проектов по ИИ оказалось несколько, но общий каталог заботливо подсказал, где найти локальный, более подробный перечень. Когда Ио брала папку с надпись «Станция Ф-излучения (проект СФИнкс)», у нее дрогнула рука, но Эд сделал вид, что не заметил; поглядел через плечо.
– Что там?
Его дыхание шевелило каштановые волосы, сдувая с них пыль, по телу раз за разом пробегала дрожь, и оказалось крайне трудно сосредоточиться на документах.
– Технические характеристики, тонны кода, какие-то цифры… Я понимаю в этом не больше твоего. Надеюсь, они оставили для нас большими буквами надпись «пароль», – короткий смешок, скрывающий безнадежность. – О, здесь текст на почти человеческом языке. Хоть что-то понятное…
Она перебралась на подоконник, поближе к свету, небрежно отложила в сторону открытку-закладку – осколок чьей-то памяти. Взгляд Эда бегло зацепил старое фото в оттенках сепии: красивая девушка в светлом платье смеется, раскинув руки, волосы летят по ветру, волны ласкают хрупкие щиколотки. Надпись от руки наискосок, тонкая, истертая временем: «Над прошлым, настоящим и будущим имеет власть человек». И подпись: «С любовью, А.»
Почему-то странный привет из времени, которого он не застал, из времени счастливого, полного надежд и открытий, заставил Эда почувствовать себя обделенным. Его поколение не знало такой беззаботности, не играло в догонялки с прибоем. Его поколение родилось с оружием в руках и четким маркером свой-чужой. Точнее – их сделали такими, но какая теперь разница…
Думая обо всем этом, он отвлекся, и не заметил, когда настроение Ио поменялось. Когда лихорадочно бегающие по страницам пальцы застыли, и дыхание стало тихим-тихим, словно она боялась шевельнуться.
Стоило вернуться к чтению, как причина стала ясна. Жирные буквы по центру страницы – «Цели и задачи проекта», и под ними – пункты: первый, второй, третий…
«Излучение должно создать передающуюся по наследству мутацию человеческих организмов на стадии формирования. Для взрослых безвредно и…»
«Формирование новыми поколениями подопытных нейронной сети с подключением между собой и к искусственным интеллектам путем…»
«Многократно повысит скорость и эффективность коммуникации и обработки информации, обеспечив стратегическое превосходство страны над…»
«Является необходимым ввиду…»
«Контроль подачи излучения и охранных систем, сбор и обработку результатов осуществит искусственный интеллект станции, усовершенствованная модель серии…»
– Они пытались… пытаются… соединить вас в сеть. В одну сеть с этим… СФИнксом. Вот зачем облучение, изоляция, вот зачем эта встроенная ненависть. Хотя кто – они? Никого из тех, кто разрабатывал этот проект, – она выплюнула последнее слово зло, как ругательство, и так же зло перевернула лист, – уже давно нет в живых. Так какого черта оно сумело их пережить?
Последняя страница была отпечатана другим шрифтом, словно ее добавили позже.
«Резолюция: отклонить. Проект признан неэтичным и противоречащим основным правам человека. Финансирование исследований заморозить, СФИнкса законсервировать. Параллельно вести разработку иных возможностей Ф-излучения».
Малознакомые слова нанизывались одно на другое, но главное Эд понял. Понял слишком много. Нельзя просто так узнать столько о цели своего существования. Цели, не содержавшей в себе ни капли человеческого тепла. Элис, которая сейчас ждет неизвестно чего в капсуле, верила в Бога-Создателя и пыталась научить этой вере других. Кто-то соглашался, Эду казалось, что все это выдумки, но сейчас он чувствовал себя так, словно прикоснулся к Богу, и тот оказался холодным и злым.
– Кто мог включить излучение? – спросил он голосом, который самому казался чужим.
– Никто, – Ио мотнула головой яростно, инстинктивно, не задумываясь. И снова после паузы, медленнее: – Никто. Сначала мы думали, что это врачи. Не понимали, зачем, но… кто еще? Потом оказалось, что они стали первыми жертвами, когда заработала автоматическая система защиты. Может, сам ИИ? Не знаю, способны ли они на такое. Я их уже не застала, только сказки-страшилки. Но все это, – короткий кивок в сторону окна, за которым распростерся мертвый город, – устроили они.
Она снова перебрала документы, на этот раз внимательнее вглядываясь в страницы с характеристиками, входными и выходными параметрами, кодами.
– И ни слова про то, как эту сволочь отключить, – она с грохотом шарахнула папкой по подоконнику, взбудоражив эхо.
Эд, который все это время смотрел куда-то в стену, вздрогнул. Потом тихо спросил:
– Что такое «неэтичный и противоречащий правам человека»? Что за права?
Ответить она не успела. Откуда-то сверху пришел отклик – гулкий и лязгающий. И еще один. И еще – словно кто-то бил колотушкой в дребезжащий стальной лист. От этих звуков, прошивающих безжизненное здание, по позвоночнику зазмеилась дрожь.
– Знаешь, что? Берем это все, – торопясь, сминая и комкая страницы, она впихнула документы в рюкзак, – и убираемся к чертовой бабушке.
Дверь открыли не вовремя. По пандусу щелкал гусеницами ТАОР-4 – тяжелый автономный охранный робот четвертой модели. Он среагировал быстро: лучи резанули по полу и двери, заставив отшатнуться. Закрыться было уже нельзя – распахнутая створка отлично простреливалась.
Робот лязгал к двери, скрежетал.
– Держи!
Эд ощутил пальцами ребристую рукоять своего оружия. Ни на оценку знака доверия, ни на благодарность не было времени. Они бросились за стойки и стеллажи, которые могли послужить укрытием. Слабая надежда, что автомат передумает и продолжит обход, растаяла, когда круглая башня на высокой платформе показалась в дверном проеме.
Эд затаил дыхание. Вдруг робот решит, что все в порядке!
Нет. Похоже, его системы обнаружили нарушителей.
С пугающей скоростью и методичностью излучатели принялись прожигать дыры в металлическом ящике, где должны храниться данные в электронном виде, и который сейчас защищал Эда.
Высунуться, попытаться сменить место казалось чистым самоубийством. Так же, как и оставаться здесь: рано или поздно автомат сомнет этот ящик, как картонную коробку, а следом – и самого Эда.
– Эй ты, ведро бронированное! – выкрикнула Ио из-за дальнего стеллажа; луч бессильно скользнул по корпусу.
Машина повернула башню, выискивая агрессора; новый выстрел обуглил клочья бумаги и картона.
В этот момент Эд метнулся в сторону – и успел скрыться в лабиринте раньше, чем внимание ТАОРа вернулось к нему.
Люди затаились, а робот медленно пережевывал гусеницами клочки древних знаний, выискивая добычу. Фотоэлементы прятались в нишах, зато поблескивали солнечные батареи – наверное, между дежурствами он выползал погреться, будто змея. В сверкании выделялось темное пятно – в этом месте пластина отвалилась и металл проржавел. Полвека никто не чинил автомат…
От удачного попадания ржавчина разлетелась трухой, а сам Эд немедленно перекатился в сторону. На прежнем месте со стуком упала отсеченная боевым лазером полка.
В этом их единственный шанс, поняла Ио. Ничтожный, величиной с детскую ладонь – именно такую прореху проделали старость и выстрел Эда в броне автомата. Она снова нажала на спуск, целясь в эту уязвимую точку. Мимо.
Перекат назад, под прикрытие очередного сейфа-хранилища. Машина казалась разъяренной – как буйвол, которого жалят с двух сторон безвредные, но надоедливые мухи.
Надо подобраться ближе – это опасно, но иначе не попасть. Стреляй, беззвучно повторяла она Эду, стреляй, отвлеки его.
Он не выстрелил. Метнулся, меняя позицию, чтобы лучше видеть цель. Быстрый и бесшумный, как летучая мышь. Выстрелы опоздали зацепить человека, зато угодили в стойку покосившегося стеллажа – и он рухнул прямо на робота, засыпая его бумагой и пластиком, запутывая в переплетении ломающихся полок. Автомат забуксовал и наклонился. Гусеницы дергались, перетирая в труху все, что оказалось между ними и плитами пола. Эд высунулся, прилипая к земле, нажал на спуск. Луч вонзился рядом с уязвимым местом, потом несколько раз – в него, расширяя отверстие. Мелькнула изоляция проводов.
И тут же рванулась вперед Ио. Застыла во внезапно образовавшейся мертвой зоне в метре от машины. Та судорожно пыталась избавиться от досадной помехи, а женщина без остановки палила в сплетение проводов и микросхем, заставляя их извергать снопы искр и запах паленого пластика. Палила, пока не кончился заряд, еще не понимая, что стих визгливый лязг гусениц, потухли фотоэлементы. И даже когда стало тихо – продолжала давить на спуск бесполезного теперь оружия.
У нее были бешеные глаза, а на виске, рядом со шрамом, билась вздувшаяся голубая жилка.
И сердце Эда стучало в такт, в такт, в такт… Он медленно приходил в себя и поднимался, не отрывая взгляд от женщины. Шагнул к ней, хромая чуть больше обычного – ушибся, – поймал запястье.
– Все, – вырвалось хрипло, с клочьями непослушного воздуха, которым стало так сложно дышать. – Все кончено.
Пальцы не хотели разжиматься.
Ио перевела взгляд. Огромные зрачки – колодцы черной, вихрящейся бездны. Дыхание – рваные клочья пены над штормовым морем. Испарина – бисер на золотистой коже.
Казалось, она никак не могла поверить, что все закончилось. Что они – живы, оба, и воздух, что почти успел расплавиться, медленно остывает, вызывая внезапный озноб.
Она попыталась что-то сказать – и не смогла, лишь шевельнулись побледневшие губы. Эд внезапно для себя коснулся их своими, ловя несказанные слова, выдох, тепло – и отдавая собственные. Увяз в этом апофеозе боя, так похожем на апофеоз страсти, в этом ставшем вдруг бесконечным мгновении.
А потом оно все-таки кончилось. Эд отпрянул, тяжело дыша. Его будто током ударило, и он не знал, от чего сильнее: соприкосновения или сошедшего с ума сигнала опасности. А она смотрела в глаза и словно видела эту бурю, раздирающую его изнутри. Тонкими сухими пальцами коснулась лица, скользнула по щеке, губам, подбородку, шее… Затем резко отдернула руку и, больше не глядя на него, бросила:
– Идем.