Сонный и растерянный, ничего не понимающий Атрей бежал за своим названным отцом, крепко сжимая руку матери и вздрагивая от каждого нового оглушительно взрыва. Котомка с вещами тянула плечи, но мальчик держал темп, заданный дядей Кастором, возглавившим их небольшой отряд. Темное небо, озаряемое всполохами огня, запах гари, затопивший ноздри и горло, непрекращающийся гул и душераздирающие вопли, – все это казалось нереальным и невообразимым, словно кошмар наяву. Смрадный дым, окутавший все в округе, лишил возможности разглядеть хоть что-то. Стараясь не отставать, мать с сыном спешили за маяком, коим служила им спина Кун Лао, нагруженного огромным мешком на двух лямках.
Из-за плеча отца высунулась маленькая головка с бледным лицом. Малышка Ки Мей, безропотно сидящая на руках своего обожаемого папы, глядела вдаль на покидаемый ими родной край, и что-то в этом взгляде смутило ее любящего старшего брата. Выразительные, не по-детски серьезные глаза младшей сестрёнки, казалось, были полны какой-то печальной решимости и глубинного знания. Атрей не успел зацепиться за эту мысль, как малышка обратила на него свой взор, острый, пронзительный, как игла.
— Не бойся! Мы выживем! Я знаю! – голос маленькой сестры прозвучал уверенно и отчетливо, но дитя не размыкало губ, все так же наблюдая за происходящим своими большими спокойными глазами.
Где-то рядом снова что-то бахнуло, гул нарастал, высокий, противный и неживой, трещало расползающееся пламя, все реже слышались истошные крики людей. В этой какофонии звуков раздался скрежещущий нечеловеческий, словно неживой, металлический голос.
— Передача данных… обновление… — послышалось откуда-то сверху безэмоциональное, монотонное сообщение, прерываемое кротким шипением. — Идет поиск материала … обновление…
Отряд прибавил ходу. Бабушка Аглая совсем выдохлась, и угрюмый здоровяк Кастор легко, не сбавляя темпа, подхватил мать на руки. Спасительные пещеры, к которым вел их молчаливый дядя, были уже близко, даже в этой задымленной тьме Атрей узнавал местность, где пролегал их путь. Огонь перекинулся на деревья, оставшиеся позади, грозя догнать и пожрать изнемогающих беглецов.
— Ошибка системы… обновление… передача данных… — снова раздался шипящий противный голос, без смены интонаций передающий на ломаном языке их поселения это странное, бессмысленное сообщение.
Деревья поредели, и по левую сторону от бегущего отряда уже виднелась темная водная гладь, где отражались всполохи огня. Невообразимое зрелище, доселе не виданное никем из бегущих завораживало, но времени любоваться на представшую перед ними картину не было. Они двигались вдоль берега озера молча и старались издавать как можно меньше звуков, страшась привлечь внимание обладателя неестественного, неживого голоса, доносящегося откуда-то сверху.
Беглецы буквально влетели в спасительный проем в скале, преодолели еще несколько метров и очутились в кромешной тьме, лишь теперь позволив себе отдышаться. А после, взявшись за руки, перепуганные и обессиленные, они цепочкой под руководством все того же невозмутимого Кастора медленно, но верно принялись пробираться в глубь пещеры. Чудовищная какофония звуков все так же устрашала и, будто усиливая свою мощь, казалось, приближалась, старясь догнать людей, спасшихся от огненного гнева, обрушившегося с небес.
Атрей, одной рукой крепко сжимая ладонь отца, а другой – узкую кисть матери, брел осторожно, не спеша, придерживаясь общего темпа и нащупывая дорогу носкам ботинка. Путь в абсолютной темноте пещеры, как показалось мальчику, занял больше времени, чем марш-бросок до спасительного прибежища. И когда неутомимый дядя вдруг остановил отряд и усадил каждого вдоль каменной стены плечом к плечу, паренек, наконец, выдохнул, и мысли в голове зажужжали пчелиным роем. Что же это такое? Их мирная счастливая беззаботная жизнь… неужели все завершится именно так? Выживут ли они? Что с остальными жителями? Что с домом? С курами и козочкой Теей, его любимицей? Сотни вопросов грозились слететь с губ, но Атрей не мог решить, какой задать первым.
— Что происходит?! – прошелестел тихий недоуменный голос и тут же потонул перекрываемый неумолкающим шумным гулом.
Все также свистело, взрывалось, гудело с неимоверной громкостью так, что иногда сама земная твердь дрожала, и со свода пещеры на измотанных путников валилась мелкое крошево. Не смотря на все лишения и неудобства, беглецы сидели молча, огонь не разводили, страшась выдать свое местоположение неведомому врагу.
— Обновление… — вновь бездушное шипящее сообщение, прозвучавшее где-то вблизи их укрытия. – Поиск завершен… передача данных… обновление… непригодный материал… подлежит уничтожению! Передача данных… возвращение к исходной точке!
На мгновение все стихло, и Атрей готов был поклясться, что мог слышать гулкое биение своего сердца в эту секунду. Внезапно оглушающие, непрекращающиеся взрывы неимоверной силы, одновременно обрушились на истерзанную пламенем землю с ужасающей громкостью, заставляя испугавшихся выживших крепче прижаться друг другу и зажать уши руками. Страх нарастал, на голову сыпались мелкие камни, и, казалось, земля ушла из под ног. Все дрожало, тряслось, ревело, гудело и переворачивалось вверх дном.
Прекратилось все внезапно, как и началось. Свод пещеры перестал посыпать их крошевом осколков, стены не тряслись более, твердь под ногами стала устойчивой и неподвижной. Лишь непрекращающийся монотонный звон в ушах, высокий и пронзительный, лишил их возможность слышать. Измученные и трясущихся беглецы в кромешной тьме спасительной пещеры оказались глухи, слепы и беспомощны. Они сидели, не меняя поз, не в силах сдвинуться, словно статуи, приросшие к каменной стене их спасительного прибежища.
Бессилие и неведение тяготили, гнетом ложась на сердца и души, снедаемые горестью и тоской. Атрей ощутил, что глаза его наполнились влагой, и по щеке, оставляя влажную дорожку, побежала соленая капля. В этот момент мальчик почувствовал, как на его дрожащую руку легла маленькая прохладная ладошка.
— Все хорошо! Мы живы, успокойся. – голос сестры, казалось, заглушил непрекращающийся звон в ушах.
Будто через толщу воды стали проступать звуки, поначалу еле различимые, они становились все разборчивей, и вскоре Атрей услышал шепот матери, обнимающей его. Кибела молилась чуть слышно, изредка всхлипывая и шмыгая носом. Бабушка охала где-то поодаль, жалуясь на боль в пояснице. Отец что-то бормотал на своем родном языке, видимо, желая успокоить прижавшуюся к нему дочку.
— Все целы? – послышался хриплый грубоватый голос дяди Кастора. – Вроде стихло все. Я схожу разведаю.
— Я с тобой! – Лао уже начал было подниматься, передавая малышку в руки Атрею.
— Нет! Я один! Осмотрюсь и вернусь.
— Будь осторожней, сынок! – взволнованно произнесла старушка Аглая и, вздохнув, тихо заплакала.
Тягостные минуты ожидания обернулись вечностью для оставшихся сидеть в неведении и темноте. Никто не произнес ни слова, не решаясь нарушить тишину, воцарившуюся во тьме пещеры, лишь изредка прерываемую звуком капающей воды. Эта мерная, завораживающая мелодия капели успокаивала, и Атрей не заметил, как задремал. Очнулся он внезапно, сразу почувствовав легкое покалывание в затехших ногах. Кастор еще не вернулся , и Кун Лао, утомленный ожиданием, собрался было идти вслед за ним, как послышались тихие шаги.
— Вставайте! Строимся и идем! – сухо отрезал Кастор, пресекая любые расспросы.
Утомленные пережитым люди безропотно поднялись, наощупь собрали пожитки и, взявшись за руки, неспешно двинулись к выходу под руководством того же немногословного, сурового предводителя. Обратный путь дался путникам сложнее, обвалившиеся камни препятствовали движению в темноте, но предусмотрительный Кастор предупреждал о каждой преграде. С каждым последующим шагом становилось светлее, очертания предметов и фигур все четче проглядывались в сумраке пещеры.
Привыкшие к полумраку глаза прозрели, и Атрей смог разглядеть дорогу, устланную булыжниками и валунами, спину отца и бледное личико сестренки, выглядывающей из-за плеча мужчины. Чем дальше они продвигались, тем больше препятствий встречалось выжившим на пути. Груды камней загромождали проход, оставляя лишь узкие лазейки, и кое-где приходилось перебираться через скалистые баррикады.
Долгожданный выход появился неожиданно после очередного извилистого поворота, поразив всех открывшейся взору картиной. Пред глазами изумлённых путников предстал лишь кусочек пасмурного неба с неспешно плывущими грязно-серыми облаками, остальное было сокрыто валунами, завалившими вход в пещеру. Но даже эта высокая стена, последнее испытание по пути наружу, что предстояло преодолеть усталым людям, не могла заглушить надежду и воодушевление, вызванные светом, льющимся сверху.
За спиной Славки закрылась дверь, и надзиратель раздумчиво подбросил на ладони низку с «отличками».
Может, зря он с этим парнем так по-мягкому?
Больно молод этот умник. От молодых вечное беспокойство. То по любви своей тоскуют, то по семье, то ужасаются: мол, неужели вся жизнь в Подвалах пройдет? Бунтуют, подчиняться не хотят, бессмертными себя считают, не иначе. Таких даже ремешки и клетка не с первого раза успокаивают. Может, и этот из таких? Кто знает.
Частенько новеньких под ремешки специально подводили, в особливости тех, про кого мало знали. Гордость пообломать, нрав притишить. Потом и работа с ними попроще складывалась, полегче.
Вот и этого он специально позвал, считай, на пустом месте придравшись. Разговоры – это мелочь, не бывало еще такого, чтоб новичок с расспросами ни к кому не полез. Приглядеться позвал, примериться – хватит ли парню слов, или все ж таки отправить спину размять и ума вправить? Но тощий больно. И после «верхнего» Подвала и допросной еще не отошел. Такой, глядишь, из-под ремней и вовсе не встанет, бывали случаи. А спрос с кого будет, что еще одного умника потеряли?
Вот-вот.
Так что, походи пока, молодой, с небитой спиной. Посмотрим, как сейчас, с «отличкой» себя покажешь. Успеем еще из тебя дурь повыбить…
Столица. Макс.
Мне было тепло. Это первое, о чем я подумал, когда проснулся. Последние пару дней я дико мерз, словно Славка унес с собой весь огонь мира. Наверняка какая-то драконья особенность, о которой Старшие Гнезда забыли предупредить… а может, и сами забыли за давностью лет. Я шипел, кутался в куртку, таскал в свою комнату дрова охапками, растирал оледеневшие пальцы, но все равно воздух был стылым и буквально вымораживал изнутри.
А сегодня было тепло. И светло. За окном чирикала какая-то особо активная пташка, с первого этажа опять несло печеными булками, щеку грело что-то мягкое… и вчерашний депресс вдруг показался дурацким. С чего я так распсиховался? Славку мы вытащим. Точка. Иррей тоже (кувшинка моя!). С вельхо посчитаемся. Принц… с принцем вот что делать? Хотя… Ничего, разъясним! Вон к нам сегодня полный маг жить заявится, пусть он и разбирается, что там его покойный коллега со своим проклятием намутил… А пока надо эту теплую компанию чем-то загрузить, чтобы глупости в голову не лезли.
Я открыл глаза. И глаза в глаза встретился с наглой особью мужского пола, который/ которая бесцеремонно вторгся/вторглась в мою постель и даже на мою подушку! Особь мое недовольство показательно проигнорировала. Со вкусом потянулась и недоуменно уставилась на меня: чего, мол, дергаешься, однокроватник? Вздумалось вставать – вставай, нечего будить остальных. Дай поспать личности истинно разумной!
Я цапнул «разумную личность» за ушко.
— Штуша, ты нахал!
— Чирк?
— Сразу – и в постель? Мы ведь пока не настолько близко знакомы?
— Чиррвирик? – состроил меур невинную мордочку. Дескать, чего ты хочешь, человек? Ты же помнишь, что меня прислали тебе в друзья, да? Ты же не думал, что такой ценный друг, как я, будет спать на каком-то коврике, пусть даже самом пушистом?
— Мда. Такими темпами на коврике скоро буду спать я…
— Рчччччр… — заворковал Штуша, боднув мою руку. Кажется, против такой рокировки он ничего не имел и даже предлагал совершить обмен постелями прямо сейчас, так сказать, в ускоренном темпе. А то кое-кто (крылатый и не голокожий) еще поспать собирался…
Я расхохотался и, подхватив подушку вместе с наглым оккупантом, пару раз покружил по комнате. Краем глаза засек удивленное лицо сунувшегося в дверь Соли, но даже не притормозил.
Все будет хорошо.
Простые слова, затертые даже. Сколько раз я их уже слышал! Но вот подействовали же!
Наверное потому, что чувствовалось: тот, кто их сказал, не пытается отделаться от чужой проблемы равнодушной «формулой утешения», он реально верит, что так и будет!
Для Пало она не была чужой. И от осознания этого простого и ясного факта все как-то… изменилось. Словно я смотрел на мир через мотоциклетные очки, забрызганные грязью, а вчерашние гости эту грязь смыли. Разговором, приветами из Тахко, этим «все будет хорошо», которое я дома почти ненавидел.
Славка прав, депресс почти всегда приходит к тем, кто один. А я, так уж вышло, больше не один. У меня классная семья, у меня друзья, у меня Иррей и Славка, которых мы обязательно вытащим. У меня есть город, который по-настоящему мой. У меня подкидыши, которым еще придется прочистить мозги на предмет того, что человек не должен измерять свою помощь по полезности объектов! И у меня есть тайное, крутое и суперское оружие, да, Штуша?
— Чирик! – подтвердило супер-оружие, раскрывая крылышки.
Милое утречко не портил даже зверский недосып – все-таки пять часов для сна – маловато, как ни крути… а нет, четыре с половиной.
Я все равно развил бурную деятельность. До встречи с Ритом оставалось полтора часа, и за это время я успел:
— сцапать мое пушистое «орудие возмездия» вместе с подушкой и на полчасика вручить его Шиту — для релаксации (а вообще-то, еще и потому, что взять с собой к Риту это крылатое воплощение позитива все равно что табличку на себе повесить «всем смотреть сюда!»)
— вытребовать и объединенными усилиями (то есть подкидышей, Штуши и лично меня) уничтожить завтрак,
— заказать в комнату третью кровать (и чихать, что суеверие, я сказал, что Славкины вещи будут его ждать – значит, будут!) для Терхо Этку… не отвяжется же!
— засадить моих ребят за писанину (а пусть-ка распишут, как их покойный наставник выдал свое заковыристое проклятье, может, маг наш чего и надумает!)
— оторвать нашу дорогую докторицу от увлекательной просветительной беседы о гигиене и микробах (население гостильни смотрело жалобно, но уже покорно поливало все поверхности кухни крутым кипятком) и натравить ее на Шиту; мне очень не нравилось, что паренек после Знака арестной команды до сих пор еле ходил;
— провести «селекторное совещание», как ехидно обзывал Славка раздачу указаний и прием отчетов по шкатулочкам. Почему селекторное? Чат как чат, разве что мобилки стремные…
— зверски поругаться по тем же шкатулкам с парочкой торговых партнеров, не понимающих, с какой стати им кому-то что-то дарить, если этот «кто-то» — не крупное начальство и не родственник. Концепция рекламы этому миру была не чужда, но находилась в таком зачаточном состоянии…А уж предложение преподнести подарочек магам, которые не ведают торговлей, встречало ну полное непонимание! Может, мои партнеры охотней пошли бы навстречу, если бы знали, насколько данный подарок вельхо не порадует… но болтать про такое? Я еще не рехнулся. Наверное.
А потом в дверь ввалился такой же невыспавшийся, но бодрый и веселый Терхо Этку, и все закрутилось еще веселей.
Особенно когда он увидел Катю.
И пропал.
До сих пор я думал, что молодой маг влюблен в мою драконосестрицу, Ритху… которая взаимностью ему не отвечала, а тайком вздыхала по Славке…
Но вот бывает же такое! Сидит себе товарищ вельхо на полу, ноги Шиту художественно так уложил на скамеечку и неторопливо закатывает рукава – хочет Знаками обследовать, что там такого нехорошего. И тут Катюша сзади возникает и робко ему салфеточку проспиртованную протягивает – дезинфекция, мол.
Я только порадовался. Ползимы в этом мире дались ей недешево, и девушка до сих пор была очень тихой и закрытой. Вытащить ее из раковинки и включить характер могли только три вещи: когда надо было кого-то вылечить, когда требовалось что-то объяснить про гигиену и когда можно было посмотреть на магию. Она до сих пор не могла как следует осознать, что магия здесь есть, что это не шарлатанство и не притворство, как у девяноста девяти процентов земных экстрасенсов, поэтому выбиралась из комнаты, как только появлялся шанс «посмотреть на волшебство». А тут еще и волшебство предполагалось лечебное! Как тут удержаться?
Я машинально отметил, что Катерина таки не зря доктор – магия-магией, а врачебные рефлексы у нее впечатаны намертво. Даже магу от дезинфекции не уйти!
А маг повернул голову – и все.
Остро захотелось извиниться и выйти из комнаты, потому что подсматривать за таким – не по-хорошему как-то. Наверное, так смотрели друг на друга Ромео и Джульетта: мира вокруг нет, никого нет, есть только они – друг для друга.
Салфетка стремительно сохла в Ее руках, забытые Знаки переливались на Его коже. И не было сейчас вельхо и простячки, не было здешнего и чужанки, не было, не было, не было. Были только Он и Она.
И неважно, что будет дальше…
Словом, ушел я чуть раньше, чем собирался. Только познакомил их и почти сразу ушел. Даже подкидыщам про Терхо рассказал короче некуда. Так, мол, и так, это мой друг, он маг, но в окно от него выпрыгивать не надо, он просто поможет, обещаю. Я не мог иначе. При взгляде на влюбленную пару я начинал очень остро ощущать, где именно в моей комнате хранится мешочек с глюшь-травой и дымными свечами – мне отчаянно хотелось ощутитьИррей…
Молодой человек был рыжим. «Рыжий, красный – человек опасный!» – вспомнил Переплет. Он сразу почувствовал в «стратеге» гэбиста. Нюх у него был на такие вещи. И этот нюх не подводил даже в таком гадюшнике. Так же, как опытный орнитолог различит в какофонии лесных голосов нужную ему трель. А от таких вот птиц, как он хорошо знал, следовало держаться подальше, если, конечно, получится.
– Геннадий! – представился стратег-гэбист. – Раков.
Акентьев пожал протянутую руку и огляделся в поисках отступления. Похоже, отступать было некуда.
– Нет, нет! Давайте поговорим, – предложил «стратег», подмигнул заговорщицки и, не дожидаясь ответа, побрел куда-то за дом, отвесив поклон хозяину и гостям.
Акентьев поплелся за ним, как на заклание. Мимо розовых кустов, к террасе. Раков остановился и пригладил свои рыжие волосы.
– Не будем мешать товарищам! – предложил он. – Пусть они развлекаются, крамольничают, а мы с вами о деле пока потолкуем… Кстати, о крамоле! Вот ведь парадокс! Никто с таким удовольствием не критикует власть, как те, кто эту власть и представляет! Вам не кажется это забавным?
Акентьев сдержанно улыбнулся.
– А вы, значит, по военной линии? – спросил он.
– Не совсем, – сказал молодой человек, – я по линии Совмина, аналитик. Стратегическое планирование и тому подобные вещи, которые обывателю кажутся скучными и бесполезными…
– Вы не обидитесь, – спросил Акентьев, – если я скажу, что и сам, пожалуй, отношусь к обывателям?
– Не обижусь, но и не поверю, – сказал Раков. – Я много наслышан о вашем батюшке. Мы, знаете, не только водку пьянствуем, но и в театре иногда бываем…
– Сын вина – уксус! – сказал Акентьев. – Боюсь, и сотой доли таланта мне не удалось унаследовать.
– Так ведь талант вещь такая странная! Неизвестно в чем может вдруг проявиться, – сказал совминовец. – Даже в переплетном деле! Вам оно нравится?
Акентьев кивнул.
– Другая реальность, другой мир, – продолжил Раков.
– Что?!
– Книги, я хочу сказать, – пояснил собеседник, – кажутся мне другой реальностью, в которую иногда хочется навсегда переселиться.
– Например, в такие вечера, – сказал Переплет и кивнул в сторону террасы.
Совминовец усмехнулся.
– В «Аленушке», полагаю, было повеселее!
Акентьев перестал улыбаться.
– Я и не догадывался, что моя скромная персона так давно попала в поле зрения отдела стратегического планирования. Так и представляю себе, знаете ли, армию аналитиков, пытающихся предугадать мой следующий шаг, и чем он обернется в масштабах страны.
– А вы напрасно иронизируете, – заметил «стратег». – Знаете, историю ведь творят не массы, это я вам по большому секрету скажу – историю творят люди. Личности. Такие как вы или я. Или даже этот мудак Григорьев. Главное, оказаться в нужное время в нужном месте!
– Только не пытайтесь заверить меня, что переплетная мастерская – это место, где как вы выразились, творится история. Мне бы этого очень не хотелось, – добавил Акентьев откровенно.
– Боже мой, – сокрушенно покачал головой Раков, – вы меня разочаровываете! Где ваш азарт, энтузиазм, извините за выражение – вы ведь так молоды. А что касается мастерской, вы не правы – помните, кем были герои революции? Мастеровыми, рабочими, студентами, такими, как вы или я! Разве вам никогда не хотелось оказаться на их месте?
Это что – проверка на вшивость? Переплет посмотрел в глаза собеседнику и сказал прямо:
– Боже упаси!
– Ну, вот и прекрасно! – сказал Раков. – Значит, договоримся.
Акентьев задумался над этим, неожиданным, на первый взгляд, выводом, а товарищ аналитик тем временем продолжал:
– Думаю, хватит воду толочь в ступе. У нас есть предложение, от которого вы не сможете отказаться. Знаете, откуда это? А, впрочем, откуда вам знать… Суть в следующем. Через вашу мастерскую проходит большое количество литературы, которую не купишь в Доме книги. Наша страна, безусловно, самая читающая, но, как вы понимаете, главное – это не количество, а какчество!
Так и сказал – «какчество!» Акентьев, Однако не улыбнулся, почувствовав, что попал. Попал хорошо и надолго.
– А читают, простите за выражение, всякую дрянь! Не будем останавливаться на конкретных авторах, тем более, что о вкусах не спорят.
– Боюсь, – сказал быстро Переплет, как в омут головой бросившись, – мой собственный вкус недостаточно высок, чтобы отличить зерна от плевел.
– Подождите, подождите! – попросил новый знакомый. – Кажется, сейчас у нас с вами возникло определенное недопонимание. Нас интересует исключительно литература, а не ее владельцы. Кроме того, мы вас не принуждаем, а предлагаем взаимовыгодное сотрудничество.
В последующие десять минут он разъяснил, что собственно имел в виду. В случае согласия, Саше Акентьеву за его помощь гарантировался полный иммунитет в том, что касалось работы с книгами непопулярных в советском государстве жанров. Переплет сразу вспомнил совет, полученный от Федора Матвеевича совсем недавно.
– Хочу предупредить, – сказал тогда мастер, – в частном, так сказать, порядке, что к людям нашей профессии обращаются те, кто подхалтуривает распечаткой сочинений авторов, которые хотя и не находятся под запретом, но властью не очень одобряются – Булгаков, Высоцкий, Галич… Вам это лишняя трешка-пятерка в карман, Саша. Но только, не приведи господь – нарвутся потом эти распространители на какого-нибудь ответственного гражданина, и начнут органы распутывать, а вернее впутывать… Впутывать нас с вами, а нам это нужно?
– Нам это не нужно! – сказал тогда Акентьев.
Что ему нужно было, он еще и сам не понимал толком, но было ощущение, что очень скоро он это узнает. А буквально в тот же день в мастерскую обратился человечек, просивший «починить», как он выразился, книгу какого-то меньшевика.
– Чинят часы, мясорубки, холодильники! – сказал строго Федор Матвеевич. – А книги, уважаемый, переплетают, клеят, но никак не чинят.
Но отказал в помощи не из-за неточной терминологии, а потому что не желал рисковать, связываясь с подобной литературой.
– У меня, Сашенька, – объяснял он, – супруга-сердечница! Случись что со мной – она просто не переживет!
И вот теперь Акентьев мгновенно представил себе возможную выгоду – пресловутые трешки-пятерки за переплет самиздатовских Галичей, Булгаковых, Высоцких, не говоря уже о Солженицыне, можно получать практически легально. А были еще «эротические» сочинения вроде «Камасутры» или «Лолиты» Набокова. Перепечатки с нью-йоркских изданий, четыре – пять копий, последние – с расплывающимися на дешевой бумаге буквами.
Взамен на покровительство товарищи из Совмина всего-навсего просили сообщать им о появляющихся в мастерской книгах на следующие актуальные для строителей коммунизма темы – эзотерика, мистика, тайные доктрины, оккультизм…
– Вы это серьезно? – нахмурился Акентьев.
На мгновение ему показалось, что его просто разыгрывают. Может быть, Дрюня сговорился с этим комитетчиком (Переплет не сомневался, что парень из гэ-бэ, но и гэбист может приколоться, разве нет?!) – сговорился подшутить над ним. Сейчас выскочит из-за розовых кустов – ловко мы тебя, брат?!
– Я это серьезно, – сказал спокойно Раков. – Причем, могу заверить – мы не намерены конфисковывать сами издания и привлекать их владельцев к ответственности. В конце концов, мы живем в свободной стране, если кому-то угодно тратить свое время на все эти фантазмы, то это его личное дело!
Вопрос, почему Совмин самого материалистического государства вздумал тратить на те же фантазмы свое время, был слишком очевиден.
– Понятия не имею, – пожал плечами Раков. – Я, как и вы, Александр, пока лишь подмастерье. Я не волшебник, я только учусь… Может быть, кому-то там, наверху и правда хочется стать волшебниками. Ну, в любом случае, не наше это дело!
Переплет согласно кивнул. Представил себе на мгновение совет министров, всех этих слуг народа, в маскарадном обличье колдунов – остроконечных шапках, с окладистыми бородами, с помощью древних заклинаний старающимися приблизить светлое будущее. Чтобы уже нынешнее поколение жило при коммунизме! Цель оправдывает средства, и если цель фантастична, таковыми должны быть и средства. Это логично!
Раков полез в карман пиджака и вынул оттуда бумажку. «Договор о дружбе и сотрудничестве, – подумал Переплет. – Сейчас надрежем мизинец и подпишем».
– Это адреса и телефоны, которые могут вам пригодиться в дальнейшем, – пояснил «стратег».
– После прочтения сжечь, – пробормотал Переплет.
– Да нет, зачем же! Но храните в надежном месте.
– Прохладном, сухом и подальше от детей!
– Вот именно! А вы уже о детях думаете?
– Пока еще нет. Но это, как известно, дело наживное. Чтобы детей иметь, кому ума недоставало!
– Вы не только переплетаете, как я вижу.
– «Горе от ума» входит в школьную программу! – напомнил Переплет.
– Да, конечно!
Раков встал, вид у него был необычайно довольный. Как у лисицы после удачного набега на курятник. Рыжий наглый лис. Чувствует себя хозяином положения. Отчего-то Геннадий Раков казался теперь Акентьеву отвратительным типом. Впрочем, пообщаешься подольше и привыкнешь, как привык к Дрюне. Человек не блоха, ко всему привыкнуть может! Оставшись в одиночестве, Переплет еще с минуту поразмышлял над тем, что только что услышал. Не подставил он ли он сам себя, так легко согласившись на это сотрудничество? Впрочем, что он теряет?!
Александр затянулся сигаретой и выпустил облачко дыма, отгоняя комаров.
В этот момент на террасе нестройный хор комсомольцев очень к месту затянул дурными голосами старый советский шлягер:
– Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!
– Дышит он, кстати, легкими, как вы знаете, – сказал неизвестно откуда взявшийся человечек, дряблыми щеками своими напоминавший индюка. – А вы эти самые легкие забиваете неизвестно чем. Вы видели легкие курильщика, мой дорогой?
Переплет кивнул и переместился вместе с сигаретой к столу, подальше от этого человека с его неаппетитными разговорами. Легкие курильщика он прекрасно помнил еще по школьным экскурсиям в медицинский музей. Однако индюк последовал за ним.
– Да-с! Дело в том, что мы себя не бережем! Гонимся за удовольствиями, ищем тайн, испытываем судьбу… А она не любит этого, судьба! Как вас-то сюда занесло? – спросил он, оглядываясь тревожно, словно кто-то мог подслушать их разговор.
– Меня? – переспросил Акентьев.
– Не меня же! – сказал индюк. – Я здесь за порядком слежу, такая у меня, знаете ли, должность – вот я и вижу, что человек вы нездешний и вам тут, у нас, совершенно не место!
Акентьев молчал, не зная, как реагировать на это неожиданное заявление. Он еще раз внимательно оглядел собеседника, но не мог вспомнить его имени, да и вообще, не помнил, чтобы видел его здесь раньше. Пиджак гражданина украшал странный орден, причем Переплету показалось, что мгновение назад его не было.
– Здесь ведь, – человек вздохнул, – настоящее болото, Александр Владимирович! Стоит разок оступиться, и сразу уйдете на дно. С головой. И кто вас тогда вытаскивать будет? Вы ведь не барон Мюнхгаузен, себя за волосы вытащить не сможете, верно?
– Надеюсь, – Переплет попытался обратить все в шутку, – что я никогда не окажусь в положении барона…
– А вы не надейтесь! Надежды они, конечно, юношей питают и отраду старцам придают! Но вы, Александр, из юношеского возраста вышли рано, а до старости вам еще ох, как далеко, поэтому и опираться в своем бытии должны исключительно на факты. Держитесь подальше от того, чего не понимаете! А то, знаете, как это бывает – вот был человек, а вот его уже и нет. И где он теперь, кто он теперь – можно только гадать! А бывает ведь еще хуже… – он поднял вверх палец с белым острым ногтем.
– Вы меня напугать хотите?! – осведомился Переплет, у которого от вкрадчиво-булькающих интонаций собеседника, и правда, побежали по спине мурашки.
– Хочу! – признался тот. – Это моя, выражаясь современным вам языком, специальность – внушать страх. Я, видите ли, в некотором роде питаюсь страхом и могу вас заверить, что безотчетное беспокойство, которое вы сейчас испытываете, очень приятно на вкус!
Тихо трепещет туман,
Лист застывает в золе.
Будто неспетый романс,
Тень серебра на земле.
Снов разлетелся рой.
Весь их растратив дар –
Ночь для себя самой
Уберегла лишь кошмар.
Ветром встревожит вновь
Тлеющий прах костра.
Пламени будет кровь
Как лоскуток утра.
Нежа огонь в мольбе,
Лишь бы прервать свой бред
Ночь на гибель себе
Будет манить рассвет.
Память подобна забытым теперь подборкам видеофайлов. Ты открываешь ее и видишь картинки, слепки с событий, запечатленные мгновения. Но стоит остановиться, выбрать, выделить – и фигурки приходят в движение, а за моментом разворачивается история.
Клик!
Растерянная женщина – совсем юная, почти девчонка – передает врачу сверток, из которого торчит сонное лицо младенца.
– Это общая проблема. Мы пока не понимаем, что происходит с детьми, – говорит доктор. – Вы, наверное, уже знаете, что никого из взрослых болезнь не затронула, верхняя граница находится примерно в районе пятнадцати лет. Сейчас изоляция в исследовательском центре будет лучшим решением. Один день выделят для посещений.
Его уносят, а она долго стоит у ворот – среди сотен таких же потерянных, ошарашенных матерей и отцов; кто-то рыдает взахлеб, кто-то храбрится и подбадривает других, кто-то продолжает спорить с человеком в белом халате. Она – невидяще смотрит в пустоту перед собой и не понимает, куда идти, что делать. Как быть.
– Эй, Ио? Ио… Все будет хорошо, обязательно. Слышишь?
Кто-то обнимает ее за плечи, чьи-то чужие, невероятно холодные руки. Нет, не чужие. Ли. Она механически кивает, хоть на самом деле не понимает, не слышит его слов. И только спрашивает беззвучно посиневшими губами:
– Что, если он умрет? А я совсем не успела узнать его.
…даже тогда она не плачет.
Клик.
Воскресенье. Девять утра. С кораблей течет толпа – тревожная, шумная, дождавшаяся. День посещений!
– Уходите, – встречает их металлический бездушный голос, и громкоговоритель покрывается инеем. – Уходите. Посещений больше не будет.
– Доктор, – высокий мужчина, отстранив хрупкую девушку, проталкивается к воротам. – Доктор Аск! Отзовитесь! Скажите, в чем дело!
Ответа нет. Жестяные слова, которые звучат снова и снова. Мужчина – годы стерли имя, если даже Ио его знала – лезет через ограждение.
Луч проходит по телу взмахом косы. Нижняя половина тела падает на землю. Верхняя – спустя несколько секунд: пальцы не сразу отпускают прутья.
Кричит девушка.
Ио тоже кричит.
Клик.
Охранный робот заваливается набок. Из разбитого корпуса торчат провода.
Пять лет.
Пять лет они ведут бессмысленную партизанскую войну, которой не видно конца и края. Несколько уничтоженных автоматов с той стороны – и больше сотни погибших с этой.
Пять лет Ио учится убивать машины – и у нее получается, черт побери! Лучше, чем у кого-либо другого.
Ей говорят, что она одержима. Ей говорят, что она выгорает, что тоску и боль она подменяет злостью, что за близкой целью – прорвать охранное оцепление автоматов – она забывает другую, истинную.
Отчасти это правда. Ио давно не помнит лица своего сына. Но отлично помнит, кто его украл.
Клик.
– Это последний. Да, я уверена, я выслеживала их месяцами, я знаю их наперечет до последней царапины. Мы победили.
Она не ощущает триумфа – лишь серый пепел внутри.
Словно чувствует, что самое страшное только начинается.
Зато вокруг буйствуют эмоции. Радость. Предвкушение. Недоумение – неужели все? Растерянность – что им сказать спустя столько времени? Что спросить? Все ли в порядке? Хотя какой порядок…
Миг восторга превращает боевой отряд в кучку растерянных людей. Они гурьбой заходят во двор.
Двое подростков у крыльца. Медленно, ошарашенно разворачиваются, смотрят…
…ветер треплет их волосы…
…смотрят на вошедших взрослых, и полудетские лица искажаются, будто соприкосновение взглядов пронзает болезненным электрическим разрядом. Потом они резко вскидывают руки. Ио еще не понимает, что происходит, но за нее приказывает чутье, выработанное годами боев:
– Назад! В укрытие!
Чутье еще приказывает – стреляй! Но она пока не может поверить.
И, конечно, никто не бежит назад, не стремится упасть, сровняться с землей, стать невидимым.
Ведь это же дети, их дети!
Луч вспарывает толпу, и самые первые – самые любящие – оседают на растрескавшийся бетон.
– Уходите, – звонкий мальчишеский крик, полный отчаяния, ужаса, ненависти. – Прочь!
А из дверей лечебного корпуса скользящими тенями выходят и выходят дети – угрюмые, серолицые, чужие. Вооруженные и готовые биться насмерть. Впереди – девушки и парни постарше, за ними – ощетиненные, как волчата, подростки. К высоким окнам льнут перепуганные пятилетки, и почему-то кажется, что даже они сжимают в маленьких ручонках лучевики.
И Ио с кристальной ясностью впервые понимает по-настоящему: здесь нет ее ребенка. Его больше нет – нигде.
***
Ио не переставала что-то открывать и переставлять, будто прячась за шорохом бумаги и пластика, но Эд с середины рассказа не прочел ни строчки. Книга, которая вряд ли могла быть каталогом, выпала из рук, и он не стал подбирать.
– Почему ты не выстрелила в меня сразу? – хотелось многое сказать, но первым почему-то вырвался этот дурацкий вопрос.
– Это… тяжело, – она впервые за все время оторвалась от бумаг и посмотрела прямо, не пряча глаз. – Тяжелее, чем я думала.
Свет, падающий из зарешеченного окна, рисовал по ее лицу мягкой кистью. Горький изгиб губ, высокие скулы, тонкий шрам на виске. Короткие волосы взъерошены и перевиты пылью. И кожа – удивительного цвета, смуглая, тепло-золотистая, какой никогда не встречалось у его ровесниц.
– Ну и потом, – Ио улыбнулась скомкано, словно через силу. – Ты ведь тоже не стал стрелять.
– На улице? Если бы ты знала… – он закусил губу, слова давались нелегко, и он не мог сказать, не оборвет ли их груз тонкую струну не-недоверия. – Если бы знала, как все время хочется выстрелить. Любому из нас на моем месте хотелось бы… с тех самых пор. Это вне рассуждений.
– Почему? Откуда это? Как вы вообще там живете и, черт побери, – казалось, что начав задавать вопросы, она уже не могла остановиться, – как могли не заметить, что мы с вами не воюем? Сколько у вас потерь за все эти годы? Не знаешь точно? А мы – считаем. Двадцать два. Двадцать два человека за пятнадцать лет, и каждый, кто оказался настолько неосторожен, чтобы попасть – казнит себя до сих пор.
Она словно выдохлась или пожалела о сказанном: резко замолчала и отвернулась в сторону.
Порыв шагнуть ближе; порыв спрятаться; порыв добраться до оружия. Они сплелись водоворотом, и Эд покачнулся. Вздрогнул, будто вопросы были выстрелом в упор.
– Почему? Откуда? Не знаю. У меня так было, сколько себя помню. Кто тогда был постарше – говорят, после того, как мы сперва заболели, а потом выздоровели и… изменились. Мы чувствуем друг друга, не видя. А вас – нет! И для нас вы… – «монстры в обличье человека», хотел сказать он. Не смог. – Угроза. У меня этот рефлекс почему-то развит слабее. Я подозревал, что вы мажете нарочно. Другие – нет. – Снова помолчал, ожидая чего-то, но она не отвечала. – А сейчас мы все больны, Ио. С тех пор, как вы что-то сделали, и ослабло излучение. Это как голод. Не знаю, что будет дальше.
– Мы пытались отключить его совсем, – Ио с силой провела пальцами по лбу, словно пытаясь унять бьющийся под кожей жар. – Некоторые из нас – на самом деле, почти все – считали, что это должно вернуть… вас. Будто с этой пропастью что-то еще можно сделать. Будто мы не чужие, и двадцать лет ничего не значат. Двадцать лет – вся ваша жизнь и половина нашей. А получилось, что стало только хуже.
Она покачала головой и отняла руки от пылающего лица.
– Знаешь что? Давай-ка продолжим поиски. Что бы там ни было потом, прежде всего надо понять, как отключить чертов ИИ.
И снова – шорох бумаги, пылинки, вьющиеся на свету, молчание. Но теперь иное, проросшее тонкими ниточками понимания.
Эд все больше тяготился чувством собственной бесполезности, беспомощности, неумением ориентироваться в этих папках, томах, коробках. Он никогда не видел таких больших хранилищ информации. Да, собственно, знал лишь одно – находившееся в старом военно-исследовательском комплексе, ставшем для них домом и крепостью. Впрочем, там было почти пусто – говорили, что важное эвакуировали полвека назад, во время неожиданной и беспощадной войны ИИ.
Он интересовался чтением больше многих, но знал о библиотеках и архивах мало, и сейчас листал, не понимая толком, что ищет и как узнает, если найдет. То и дело поглядывал на сосредоточенную Ио: и просто так, и надеясь на ее успех – то ли чудесный, то ли закономерный.
Но первому, как ни странно, повезло именно ему: раздосадованный собственной никчемностью, Эд пнул нижний ящик стола, который до того безуспешно пытался вскрыть культурно, и деревянная планка повисла на одном шурупе. Он ухмыльнулся и, отодрав ее, полез изучать добычу.
Первый же журнал заставил его насторожиться. Вместо знакомых уже непонятных абзацев эти страницы были испещрены отдельными строками. Короткое название, буква, несколько цифр.
– Ио?.. – он еще не понимал, как пользоваться списком, но чувствовал, знал, что это – настоящая удача. – Кажется, я нашел… каталог?
Она оказалась рядом мгновенно, словно их не разделяло полкомнаты; в груди полыхнуло – привычной нутряной ненавистью и чем-то еще, незнакомым, обжигающим.
– Эй, да ты счастливчик! Теперь все пойдет быстрее. Ну-ка… – она быстро принялась листать, потом остановилась, заскользила пальцем по странице: Ирригация северных территорий, Искажение волн, Искусственный Интеллект. – Вот оно. Сектор бета, двенадцатый стеллаж.
Проектов по ИИ оказалось несколько, но общий каталог заботливо подсказал, где найти локальный, более подробный перечень. Когда Ио брала папку с надпись «Станция Ф-излучения (проект СФИнкс)», у нее дрогнула рука, но Эд сделал вид, что не заметил; поглядел через плечо.
– Что там?
Его дыхание шевелило каштановые волосы, сдувая с них пыль, по телу раз за разом пробегала дрожь, и оказалось крайне трудно сосредоточиться на документах.
– Технические характеристики, тонны кода, какие-то цифры… Я понимаю в этом не больше твоего. Надеюсь, они оставили для нас большими буквами надпись «пароль», – короткий смешок, скрывающий безнадежность. – О, здесь текст на почти человеческом языке. Хоть что-то понятное…
Она перебралась на подоконник, поближе к свету, небрежно отложила в сторону открытку-закладку – осколок чьей-то памяти. Взгляд Эда бегло зацепил старое фото в оттенках сепии: красивая девушка в светлом платье смеется, раскинув руки, волосы летят по ветру, волны ласкают хрупкие щиколотки. Надпись от руки наискосок, тонкая, истертая временем: «Над прошлым, настоящим и будущим имеет власть человек». И подпись: «С любовью, А.»
Почему-то странный привет из времени, которого он не застал, из времени счастливого, полного надежд и открытий, заставил Эда почувствовать себя обделенным. Его поколение не знало такой беззаботности, не играло в догонялки с прибоем. Его поколение родилось с оружием в руках и четким маркером свой-чужой. Точнее – их сделали такими, но какая теперь разница…
Думая обо всем этом, он отвлекся, и не заметил, когда настроение Ио поменялось. Когда лихорадочно бегающие по страницам пальцы застыли, и дыхание стало тихим-тихим, словно она боялась шевельнуться.
Стоило вернуться к чтению, как причина стала ясна. Жирные буквы по центру страницы – «Цели и задачи проекта», и под ними – пункты: первый, второй, третий…
«Излучение должно создать передающуюся по наследству мутацию человеческих организмов на стадии формирования. Для взрослых безвредно и…»
«Формирование новыми поколениями подопытных нейронной сети с подключением между собой и к искусственным интеллектам путем…»
«Многократно повысит скорость и эффективность коммуникации и обработки информации, обеспечив стратегическое превосходство страны над…»
«Является необходимым ввиду…»
«Контроль подачи излучения и охранных систем, сбор и обработку результатов осуществит искусственный интеллект станции, усовершенствованная модель серии…»
– Они пытались… пытаются… соединить вас в сеть. В одну сеть с этим… СФИнксом. Вот зачем облучение, изоляция, вот зачем эта встроенная ненависть. Хотя кто – они? Никого из тех, кто разрабатывал этот проект, – она выплюнула последнее слово зло, как ругательство, и так же зло перевернула лист, – уже давно нет в живых. Так какого черта оно сумело их пережить?
Последняя страница была отпечатана другим шрифтом, словно ее добавили позже.
«Резолюция: отклонить. Проект признан неэтичным и противоречащим основным правам человека. Финансирование исследований заморозить, СФИнкса законсервировать. Параллельно вести разработку иных возможностей Ф-излучения».
Малознакомые слова нанизывались одно на другое, но главное Эд понял. Понял слишком много. Нельзя просто так узнать столько о цели своего существования. Цели, не содержавшей в себе ни капли человеческого тепла. Элис, которая сейчас ждет неизвестно чего в капсуле, верила в Бога-Создателя и пыталась научить этой вере других. Кто-то соглашался, Эду казалось, что все это выдумки, но сейчас он чувствовал себя так, словно прикоснулся к Богу, и тот оказался холодным и злым.
– Кто мог включить излучение? – спросил он голосом, который самому казался чужим.
– Никто, – Ио мотнула головой яростно, инстинктивно, не задумываясь. И снова после паузы, медленнее: – Никто. Сначала мы думали, что это врачи. Не понимали, зачем, но… кто еще? Потом оказалось, что они стали первыми жертвами, когда заработала автоматическая система защиты. Может, сам ИИ? Не знаю, способны ли они на такое. Я их уже не застала, только сказки-страшилки. Но все это, – короткий кивок в сторону окна, за которым распростерся мертвый город, – устроили они.
Она снова перебрала документы, на этот раз внимательнее вглядываясь в страницы с характеристиками, входными и выходными параметрами, кодами.
– И ни слова про то, как эту сволочь отключить, – она с грохотом шарахнула папкой по подоконнику, взбудоражив эхо.
Эд, который все это время смотрел куда-то в стену, вздрогнул. Потом тихо спросил:
– Что такое «неэтичный и противоречащий правам человека»? Что за права?
Ответить она не успела. Откуда-то сверху пришел отклик – гулкий и лязгающий. И еще один. И еще – словно кто-то бил колотушкой в дребезжащий стальной лист. От этих звуков, прошивающих безжизненное здание, по позвоночнику зазмеилась дрожь.
– Знаешь, что? Берем это все, – торопясь, сминая и комкая страницы, она впихнула документы в рюкзак, – и убираемся к чертовой бабушке.
Дверь открыли не вовремя. По пандусу щелкал гусеницами ТАОР-4 – тяжелый автономный охранный робот четвертой модели. Он среагировал быстро: лучи резанули по полу и двери, заставив отшатнуться. Закрыться было уже нельзя – распахнутая створка отлично простреливалась.
Робот лязгал к двери, скрежетал.
– Держи!
Эд ощутил пальцами ребристую рукоять своего оружия. Ни на оценку знака доверия, ни на благодарность не было времени. Они бросились за стойки и стеллажи, которые могли послужить укрытием. Слабая надежда, что автомат передумает и продолжит обход, растаяла, когда круглая башня на высокой платформе показалась в дверном проеме.
Эд затаил дыхание. Вдруг робот решит, что все в порядке!
Нет. Похоже, его системы обнаружили нарушителей.
С пугающей скоростью и методичностью излучатели принялись прожигать дыры в металлическом ящике, где должны храниться данные в электронном виде, и который сейчас защищал Эда.
Высунуться, попытаться сменить место казалось чистым самоубийством. Так же, как и оставаться здесь: рано или поздно автомат сомнет этот ящик, как картонную коробку, а следом – и самого Эда.
– Эй ты, ведро бронированное! – выкрикнула Ио из-за дальнего стеллажа; луч бессильно скользнул по корпусу.
Машина повернула башню, выискивая агрессора; новый выстрел обуглил клочья бумаги и картона.
В этот момент Эд метнулся в сторону – и успел скрыться в лабиринте раньше, чем внимание ТАОРа вернулось к нему.
Люди затаились, а робот медленно пережевывал гусеницами клочки древних знаний, выискивая добычу. Фотоэлементы прятались в нишах, зато поблескивали солнечные батареи – наверное, между дежурствами он выползал погреться, будто змея. В сверкании выделялось темное пятно – в этом месте пластина отвалилась и металл проржавел. Полвека никто не чинил автомат…
От удачного попадания ржавчина разлетелась трухой, а сам Эд немедленно перекатился в сторону. На прежнем месте со стуком упала отсеченная боевым лазером полка.
В этом их единственный шанс, поняла Ио. Ничтожный, величиной с детскую ладонь – именно такую прореху проделали старость и выстрел Эда в броне автомата. Она снова нажала на спуск, целясь в эту уязвимую точку. Мимо.
Перекат назад, под прикрытие очередного сейфа-хранилища. Машина казалась разъяренной – как буйвол, которого жалят с двух сторон безвредные, но надоедливые мухи.
Надо подобраться ближе – это опасно, но иначе не попасть. Стреляй, беззвучно повторяла она Эду, стреляй, отвлеки его.
Он не выстрелил. Метнулся, меняя позицию, чтобы лучше видеть цель. Быстрый и бесшумный, как летучая мышь. Выстрелы опоздали зацепить человека, зато угодили в стойку покосившегося стеллажа – и он рухнул прямо на робота, засыпая его бумагой и пластиком, запутывая в переплетении ломающихся полок. Автомат забуксовал и наклонился. Гусеницы дергались, перетирая в труху все, что оказалось между ними и плитами пола. Эд высунулся, прилипая к земле, нажал на спуск. Луч вонзился рядом с уязвимым местом, потом несколько раз – в него, расширяя отверстие. Мелькнула изоляция проводов.
И тут же рванулась вперед Ио. Застыла во внезапно образовавшейся мертвой зоне в метре от машины. Та судорожно пыталась избавиться от досадной помехи, а женщина без остановки палила в сплетение проводов и микросхем, заставляя их извергать снопы искр и запах паленого пластика. Палила, пока не кончился заряд, еще не понимая, что стих визгливый лязг гусениц, потухли фотоэлементы. И даже когда стало тихо – продолжала давить на спуск бесполезного теперь оружия.
У нее были бешеные глаза, а на виске, рядом со шрамом, билась вздувшаяся голубая жилка.
И сердце Эда стучало в такт, в такт, в такт… Он медленно приходил в себя и поднимался, не отрывая взгляд от женщины. Шагнул к ней, хромая чуть больше обычного – ушибся, – поймал запястье.
– Все, – вырвалось хрипло, с клочьями непослушного воздуха, которым стало так сложно дышать. – Все кончено.
Пальцы не хотели разжиматься.
Ио перевела взгляд. Огромные зрачки – колодцы черной, вихрящейся бездны. Дыхание – рваные клочья пены над штормовым морем. Испарина – бисер на золотистой коже.
Казалось, она никак не могла поверить, что все закончилось. Что они – живы, оба, и воздух, что почти успел расплавиться, медленно остывает, вызывая внезапный озноб.
Она попыталась что-то сказать – и не смогла, лишь шевельнулись побледневшие губы. Эд внезапно для себя коснулся их своими, ловя несказанные слова, выдох, тепло – и отдавая собственные. Увяз в этом апофеозе боя, так похожем на апофеоз страсти, в этом ставшем вдруг бесконечным мгновении.
А потом оно все-таки кончилось. Эд отпрянул, тяжело дыша. Его будто током ударило, и он не знал, от чего сильнее: соприкосновения или сошедшего с ума сигнала опасности. А она смотрела в глаза и словно видела эту бурю, раздирающую его изнутри. Тонкими сухими пальцами коснулась лица, скользнула по щеке, губам, подбородку, шее… Затем резко отдернула руку и, больше не глядя на него, бросила:
– Идем.
29 июня 427 года от н.э.с.(Продолжение)
Града вдохнул – он читал стихи хоть и тихо, но запальчиво.
– Вот, он писал это о дороге в Магнитный, на рудник. И я уверен – он хотел этим что-то сказать, но я никак не могу понять, что именно.
Йера подумал, что Горен напрасно ищет скрытый смысл там, где его нет. И стихи о мраморной горе не показались Йере хоть чем-то связанными с Внерубежьем, мальчиком и девочкой, которых якобы видел Града. А тот продолжал, так же вдохновенно:
– Я потому и хочу просить Изветена мне помочь – может быть, я видел больше, просто не помню. Знаете, там, в клинике, мне казалось, что я туда попал по вине Внерубежья. Что оно старается убить и меня, только у него плохо получается. Я каждый раз думал, что эта кома – последняя, что оно… заберёт меня… Я видел огненные реки… и пепел… Перепуталось всё… Я ведь нарочно ездил в Магнитный, выходил за свод, но я почти ничего не помню. Наверное, Изветен прав, не следовало так напиваться… И я не знаю: была огненная река на самом деле или только привиделась мне?
Зашедший потихоньку Изветен посмотрел на Горена снисходительно и обратился к Йере:
– Судья, видение с мальчиком и девочкой посетило его не в инсулиновой коме. В состоянии комы люди в самом деле ничего не видят, и никакой магнетический сеанс не поможет вспомнить то, чего они не видели. Откровение явилось Граде на второй день выведения его из запоя – а это был самый настоящий запой, мой мальчик. – Изветен кивнул Граде. – В медицине это явление называется алкогольным психозом. В эпикризе указано и время наступления психоза: в ночь с двенадцатого на тринадцатое июня.
– Изветен, я видел алкогольные психозы, – скривился Града. – Пьяницы ловят или призраков, или блох. И я тоже кое-что об этом знаю, наслушался в клинике… Алкогольный психоз – это истинные галлюцинации, а я видел… ложные. Смутные образы, как и мой отец.
– Возможно, ты видел истинную ложную галлюцинацию, – улыбнулся Изветен. – То, что хотел увидеть.
– Думайте как хотите, – нисколько не обидевшись ответил Горен. – Но я всё равно считаю, что детективам нужно всё это рассказать.
Резюме отчета от 30 июня 427 года. Агентство В. Пущена
Магнетический сеанс, проведенный Ж. Изветеном, прошёл вполне успешно.
Получена следующая информация (кратко). Амнезия включала в себя три временных промежутка. Дорогу домой из Славлены Горен вспомнил без труда. Зайдя в дом, он понял, что не застал ни отца, ни дяди, ни тётки. Проходя мимо комнаты отца (по пути к своей комнате), Горен остановился, огляделся и собрался войти. По его словам (вне магнетического транса), он частенько тайком читал дневники отца и хорошо знал, где отец прячет ключ от ящика письменного стола.
Не застав отца дома, Града Горен решил воспользоваться его отсутствием, чтобы посмотреть его дневник, наверняка пополнившийся за неделю (это не воспоминания, а домыслы Грады Горена).
На этом месте его воспоминания резко обрываются. Изветену пришлось вывести его из транса под угрозой возникновения психоза. Ни одна попытка вспомнить этот промежуток времени не увенчалась успехом.
Воспоминания возвращаются (но с бо́льшими усилиями, нежели дорога домой) с того момента, когда Горен выходит из комнаты отца и направляется в свою комнату. По дороге он встречает свою тётку, Славну Горенку, которая передаёт ему просьбу отца прийти в плавильню, что он и делает, переодевшись из школьной формы в домашнее. Эта просьба удивляет Граду Горена, но не настолько, чтобы он долго над ней раздумывал. Промежуток амнезии заканчивается в тот момент, когда он открывает дверь в плавильню.
На этом Изветен посчитал необходимым прервать сеанс, дабы не травмировать психику Горена повторным переживанием страшной смерти отца.
Выводы Изветена (кратко): амнезия Горена может быть вызвана как естественными причинами (реактивный психоз), так и (с меньшей вероятностью) извне, посредством внушения. Возможно и сочетание обоих факторов, учитывая, с какой лёгкостью Горен вспоминает одни эпизоды и не может вспомнить другие. Одной из возможных причин Изветен видит следующую: прочитанное (или увиденное) в комнате отца было для Грады Горена не менее страшно, чем то, что он увидел в плавильне.
Это необязательно были дневники, это могло быть прощальное письмо или иное обращение к сыну, изъятое затем полицией. Учитывая авторитет отца в глазах Грады Горена, логично будет предположить, что его напугало какое-нибудь очередное пророчество или чересчур натуралистичное его описание.
Не просьба Славны Горенки заставляет подозревать злой умысел с её стороны (или со стороны её мужа), а то, что ни на одном допросе об этой просьбе супруги Горены не упоминают. Существование счёта в Натанском банке Югра Горен скрыл от брата, а значит, не вполне ему доверял. Однако, имея мотив убийства, ни Збрана Горен, ни его жена не имеют возможности убить Югру Горена – оба они далеки от медицины, психологии и психиатрии.
Убийство, совершённое по заказу Збраны Горена, не может быть исключено из рассматриваемых версий, но маловероятно, как говорилось в отчетах выше. Допрос Збраны Горена и его жены не имеет смысла, на основании свидетельства Грады Горена им нельзя предъявить никакого обвинения.
Ячейка, абонированная на имя Грады Горена в Натанском банке, может быть вскрыта поверенным, если Града Горен передаст необходимое для этого кодовое слово. Ни о каком кодовом слове Града Горен не знает и назвать его не может.
1 июля 427 года от н.э.с.
Ничта Важан проснулся неожиданно рано – все ещё спали. Бессмысленное безделье последних двух недель утомило его, и, наверное, именно поэтому ему так плохо спалось по утрам. Ничта не любил валяться в постели.
Лес за окном, обычно тёмный, просвечивался низким ещё солнцем, и ели не казались столь мрачными. Было около семи утра. Ничта часто без сна встречал рассвет, но утро, только-только набравшее силу, видел редко.
Он распахнул окно, впуская в спальню колючую свежесть и птичьи голоса. Пахло скудной землёй леса и молодой хвоей, а ещё – близким ручьем. Ничта вышел на крыльцо умывшись, но босиком и в ночной рубахе: была в этом какая-то редкая прелесть – пройти босиком по мокрой от росы траве. Напротив дома на бревне как ни в чём не бывало сидел Охранитель.
– Доброе утро, профессор.
Ноги подогнулись, и Ничта взялся за перила крыльца. Сердце сжала короткая резкая боль, ударила в голову чёрной вспышкой и тут же отпустила, оставив после себя неприятную расслабленность.
– Профессор, право, я не собирался тебя пугать. – Змай поднялся, готовый подхватить Важана под руку. Он очень осунулся, словно долго болел.
– Ерунда. Это старость. Добрые вести моё сердце почему-то принимает с трудом. Наверное, нет привычки.
– Неужели и до вас дошли слухи о моей безвременной кончине? Я думал, это конфиденциальная информация только для чудотворов.
– Они постарались донести её до нас. Как тебе это удалось? – Ничта опустился на ступеньки крыльца.
– Да нет ничего проще, если всю жизнь только и делаешь, что превращаешься в холоднокровных тварей. – Охранитель сел рядом, сунув в рот травинку.
– Но, я слышал, твоё тело не только опознали, но и сожгли…
– Признаться, это было самым трудным в моём гениальном плане. Я обжёгся и отравился дымом. Но на мне все заживает как на собаке. Где мальчик, профессор?
– К счастью, в Брезенской колонии. Я боялся, что они спрячут его, опасаясь твоего возвращения. Но ты «умер» очень вовремя.
– Я думал, они не поверят. Как он?
– Лучше, чем можно было надеяться. Вечный Бродяга не только сильный мрачун. Они просчитались, надеясь его легко сломать, и уже идут на попятную. Вчера к нему приезжал Инда Хладан, привёз конфет.
– Бьют мальчишку?
– Пока только испытывают на прочность, им же некуда торопиться.
– Я, пожалуй, заберу его оттуда. – Охранитель театрально хлопнул себя по коленкам. – У Цапы есть план колонии?
– Разумеется. Но тебе не удастся это сделать, не раскрыв себя. Колония хорошо охраняется, а ночи слишком светлые…
– Он видит границу миров. – Змай скосил глаза, проверяя, хорошо ли Ничта его понял.
– Ты уверен?
– Когда-то ты не ошибся в расчётах. Это кровь росомахи. Он видит границу так же, как всякая тварь, живущая в двух мирах. И, я думаю, ему пора познакомиться с Исподним миром поближе.
– Ему нужно учиться. Ему некогда шататься по Исподнему миру, – проворчал Ничта. – Как ты узнал?
– Случайно. Я почувствовал толчок. Он бросил энергию в границу миров. Больше никто из мрачунов не способен так её тряхнуть! – Охранитель улыбнулся. – Но, признаться, я думал, это ты его научил. Иначе я бы появился раньше.
* * *
Ветрен не обманул Йеру. В среду, на последнем закрытом заседании Думы, именно консерваторами на повестку дня был поставлен вопрос о давлении чудотворов на думскую комиссию. Ветрен умел не только делать деньги, но и красиво говорить – его речью прониклось и большинство социал-демократов.
Арест сына судьи Йелена Дума приняла как оскорбление законодательной власти, никто не задался вопросом, в чём состоит вина Йоки, – решение о переводе его под домашний арест было принято почти единогласно.
Расследование его дела переходило в ведение Верховного суда, под контроль думских наблюдателей. Было составлено письмо на Высочайшее имя с требованием немедленного освобождения Йоки Йелена из Брезенского исправительного учреждения, аналогичную бумагу составили для Верховного судьи, и после перерыва Йера отправился по инстанциям – за резолюциями.
Он не успел выйти из здания Думы, как его тут же окружили журналисты. Несмотря на то что заседание было закрытым, пресса узнала обо всем до его окончания.
– «Славленские ведомости». Судья Йелен, теперь мы наконец услышим доклад думской комиссии?
Первый же вопрос показался Йере немного бестактным, но он и не рассчитывал на деликатность журналистов.
– Только после того, как мой сын вернётся домой… – ответил он.
– Журнал «Дом и семья». Скажите, что вы почувствовали, когда узнали об аресте сына?
– Я испугался за него.
– «Деловая жизнь». Правда ли, что ваш доклад о работе думской комиссии направлен против чудотворов?
– Нет, это неправда.
– «Дом и семья». Судья, как ваша жена теперь относится к вашей работе? Не считает ли её слишком опасной для благополучия семьи?
– Я думаю, об этом надо спросить мою жену.
Йера старался как можно быстрей пересечь площадь, чтобы отвязаться от назойливых вопросов, но ему успели задать ещё десятка три до того, как он скрылся за тяжёлыми дверьми здания Верховного суда.
Несмотря на неприемные часы, Верховный судья принял Йеру без проволочек, нужный документ был составлен и подписан через полчаса. Они были давно и неплохо знакомы, поэтому Верховный научил Йеру, как побыстрей получить Высочайшую подпись, и даже проводил его во дворец через двор, минуя поджидавших Йеру журналистов.
Конечно, во дворце вопросы так быстро не решались, и выбрался Йера оттуда только к вечеру. Он хотел бы выехать в Брезен немедленно, не дожидаясь утра, но понял, что доберётся до колонии не раньше полуночи, а в это время никто не станет с ним говорить.
Вечерние газеты уже пестрели заголовками: «Арест младшего Йелена», «На Думу давят со всех сторон!», «Депутатская неприкосновенность: защита или фикция?»
Столь громкий шум Йера посчитал лишь предупреждением чудотворам.
Накануне ему не удалось заехать к Горену, а он считал, что проведённый магнетический сеанс стал для парня слишком тяжким испытанием – нужно выразить ему сочувствие и признательность. Горен ничем не выказал своих переживаний, но бессонная ночь оставила на его лице заметный отпечаток.
Йера прибыл как раз к вечернему чаепитию, во время которого Горен был неразговорчив, – а, чтобы скрыть нежелание говорить, вцепился в «Вечернюю Славлену», которую Йера машинально прихватил с собой, а не оставил в авто.
Изветен вкратце рассказал о проведённом сеансе, но ничего нового Йера от него не узнал – вполне хватило отчёта из агентства. Он хотел уже официально поблагодарить и Граду, и магнетизёра, как вдруг Горен поднял вытянувшееся от удивления лицо и долго, пристально посмотрел на Йеру.
– Судья… – наконец выдавил он. – Я должен поговорить с вами наедине. Мне кажется, это важно…
Йера глянул в газету, которую Горен опустил себе на колени: разумеется, он читал статью под названием «Сын судьи Йелена обвиняется в мрачении», да ещё и с большой фотографией Йоки посредине страницы.
– Об этом? – грустно улыбнулся Йера. – Тут не о чем говорить.
– Вы не понимаете. Это в самом деле важно. Но я не хочу сообщать об этом никому, кроме вас.
Кроме Йеры за столом присутствовал только Изветен, который беззлобно усмехнулся и молча вышел из комнаты. Йера почему-то не сомневался, что подслушивать он не станет.
– Это ваш сын, судья? – Горен кивнул на фотографию в газете.
– Да, это мой сын. – Йера вовсе не хотел ни понимания, ни сочувствия со стороны Горена.
Горен же помолчал, собираясь то ли с мыслями, то ли с духом, а потом сказал:
– Это Враг.
30 июня 427 года от н.э.с. Исподний мир (Продолжение)
Он вернулся через несколько минут, сдувая пыль с точно такой же книги, какую Волчок когда-то получил от Змая.
– Можешь почитать на досуге, но не выноси её отсюда. Во-первых, это очень редкая вещь, во-вторых – тебя за неё не погладят по голове.
На языке вертелся вопрос: зачем Красен это делает? Почему предлагает Волчку читать откровенную крамолу? Но спросить об этом он не мог, потому что якобы не читал этих сказок.
– Я почитаю, – кивнул Волчок. – Вечером.
И до обеда, и после они просматривали бумаги по делу о пропаже детей, пытаясь хоть как-то их упорядочить. Красен оказался прав: храмовники в самом деле сделали всё возможное, чтобы в документах нельзя было разобраться.
Но Волчок как раз легко справлялся с такой работой, да и в канцелярии пятого легата занимался именно этим – дело было знакомым.
Ближе к ужину Красен вдруг поднял голову от просмотренного документа и спросил:
– Волче, а как звали того горбуна, из-за которого ты попал в бригаду штрафников?
– Откуда вы знаете, что это был горбун? – удивился Волчок.
– Интересовался. Так как его звали? Только не говори, что не помнишь.
Волчок понял, что за документ изучает чудотвор, и приготовился врать.
– Гудко Чёрный Петух его звали… – проворчал он.
Красен лишь посмотрел на Волчка очень и очень пристально, как будто хотел что-то угадать по его лицу, но более ничего не спросил. А вернулся к этому за ужином, когда Волчок расслабился.
– Ты знал, что твой Гудко Черный Петух – болотник? – начал Красен между прочим.
– Кто?
– Не прикидывайся. Мы уже говорили о болотниках.
– Нет, не знал. Тогда я о болотниках даже не слышал.
– Можешь порадоваться: он сейчас в службе дознания Государя. Ты был прав – он действительно убийца.
– С чего вы взяли, что я… – начал Волчок, но Красен перебил:
– Только не надо мне рассказывать сказку о том, что он оскорбил твою мать, и прочую ахинею. Конечно, победитель так не поступит, но человек, Волче, нормальный человек имеет право ненавидеть убийцу детей. Нормальный человек может бороться с несправедливостью, в этом нет ничего зазорного.
– Даже Огненный Сокол так не считает.
– Ну и что? Огненный Сокол – единственный пример для подражания? Ты никогда не встречался с людьми, которые борются с несправедливостью?
– Не знаю. Может быть, и встречался. Только несправедливость всё равно торжествует. И будет торжествовать, – проворчал Волчок.
– Через неделю на Дворцовой площади ты сможешь убедиться в обратном.
Волчка не задевали подначки чудотвора, но если Красен не обольщался, и Государь на самом деле разгадал игру гвардейцев с болотниками, то в это дело и он, Волчок, внес свою малую толику. И Спаска.
Резюме отчета от 29 июня 427 года. Агентство В. Пущена
По мнению Ж. Изветена, Югра Горен был убит посредством внушения. Совершить такое внушение мог очень сильный и опытный магнетизёр. Для этого, как правило, внушаемому в голову закладывается установка: совершить какое-либо действие при наступлении некоего события.
Выпуск чугуна из домны Югра Горен видел (или мог видеть) довольно часто; возможно, именно это событие и включало заданную установку на самоубийство. В этом случае речь идет о хладнокровном убийстве, т.к. инициирующее событие наступит с высокой вероятностью.
Однако возможно, что речь идёт о спланированном убийстве по условию наступления некоторого угрожающего убийце события (разглашение информации или совершение какого-либо еще действия со стороны Югры Горена). В этом случае можно говорить не только об убийстве, но и о несчастном случае, случайном стечении обстоятельств, которые в сознании Югры Горена инициировали самоубийство.
Меланхолия Горена и его уверенность в том, что он погибнет в огненной реке, облегчили задачу внушающего. Учитывая, что Града Горен крайне редко бывал в плавильне и появился там именно перед самоубийством отца, можно предположить, что именно его появление стало тем самым инициирующим событием.
Нам представляется вероятным, что допуск к секретной информации и подписка о её неразглашении могли включать в себя некую «кодировку», установку на самоубийство в случае попытки разглашения (передачи кому-либо) этой информации. Ни Изветена, ни тем более Белена нельзя считать экспертами в этом вопросе, однако Изветен считает это принципиально возможным с точки зрения современных методик магнетизеров.
Ждана Изветен подтверждает слова д-ра Белена о том, что «откровения» Югры Горена не являлись результатом медитации, а были выдуманы им от начала до конца. О последнем «пророчестве» Ждана Изветен ничего сообщить не может.
И Града Горен, и Ждана Изветен дают письменное согласие на проведение допроса Горена в состоянии магнетического транса, в котором Горен мог бы вспомнить, что заставило его явиться в плавильню в роковую для его отца минуту.
Тетрадь с записями Югры Горена, которая сохранилась у его сына, пока не дала информации, на основании которой можно было бы сделать выводы.
Града Горен дал согласие на вскрытие ячейки, абонированной на его имя в Натанском сберегательном банке. Он не имел понятия ни об этой ячейке, ни об открытом на его имя счёте. Но даже если бы это было ему известно, то всё равно не могло стать мотивом убийства отца, так как деньги на этом счете принадлежат Граде Горену независимо от того, жив его отец или нет, а распоряжаться счетом он сможет, лишь достигнув двадцати одного года.
29 июня 427 года от н.э.с.
В выходные, по совету Пущена, Йера не заезжал к Горену, предоставив Изветену возможность позаботиться о парне. Да и мысли его были заняты совсем другим.
И только в воскресенье вечером ему в голову неожиданно пришла мысль: а ведь Изветен тоже мог быть убийцей Горена-старшего… Конечно, мотива Йера не находил, но возможность… Кто знает, ведь этот ироничный и простой с виду человек – мастер пускать пыль в глаза. Зачем он лжет об Энциклопедии?
Йера снова подумал, что это мистификация не чудотворов, а мрачунов. С целью перетащить его на свою сторону. Слова доктора Чаяна казались теперь взвешенными, логичными. Йера долго не мог уснуть и наутро встал пораньше, чтобы заехать к Горену по дороге в Славлену.
В спальне он с недоумением застал Изветена, который только что поднялся с постели и очень удивился столь раннему появлению гостя.
– А… где же Горен? – спросил Йера, ощущая неловкость за неудачно выбранное для визита время.
– Он в мансарде. Ему там лучше, честное слово.
Об этом Йера успел забыть.
– Поднимитесь, судья. Града в последнее время рано просыпается – привык к больничному режиму.
– Как он?
– Вполне, – улыбнулся магнетизёр.
– Может, не стоит его беспокоить?
– Наоборот! Он ждал вас – хочет поделиться новыми сведениями о Внерубежье и с вами тоже.
– Он снова пьёт абсент? – испугался Йера.
– Нет, надо быть ненормальным, чтобы дать ему спиртного после коразола и камфоры, его и без абсента всё время тошнит.
– Скажите, а эти… сведения о Внерубежье… Он… я не хочу его обидеть, но… Это не признак сумасшествия?
– Какая разница? Я бы назвал это «пунктиком», а не сумасшествием.
– Доктор Чаян сказал, что в прошлый раз он попал в клинику голышом и извалявшимся в перьях…
– Доктор Чаян не солгал: за сводом Граду подобрал вездеход чудотворов, его раздели, потому что от дождя он был мокрым с ног до головы. Он сопротивлялся и порвал перину, в которую его пытались закутать. Конечно, человек в здравом уме не станет сопротивляться чудотворам, но Града был пьян как сапожник. Я не утверждаю, что он психически нормален. Но это совсем не та болезнь, какую ему приписывает доктор Чаян и… простите, судья, но обыватели очень мало знают о психических расстройствах… О них и психиатры-то знают не много…
Горен выглядел гораздо лучше. Исчезли чёрные очки вокруг глаз, с лица спала одутловатость, взгляд перестал казаться затравленным. Разве что губы оставались немного воспалёнными.
И одет он был в теплый и добротный спортивный костюм, а не в смешную пижаму.
Йера застал его сидевшим за письменным столом с чашкой горячего чая, над исписанной и истрёпанной толстой тетрадью, а перед окном, повернутый к свету, стоял мольберт – Йера передал просьбу Изветена в агентство, и они немедленно её выполнили.
– Судья, я рад вас видеть, – сказал Горен так, что Йера не усомнился в его искренней радости. – Хотите чаю?
– Нет, спасибо, я только что позавтракал. – Йера присел в кресло. – Как ваше здоровье?
– Нормально. Изветен составляет мне какие-то хитрые зелья – наверное, они мне помогают. Я хотел поблагодарить вас. Ну, за всё вот это…
Глядя на повеселевшего Горена, Йера ужаснулся мысли о его возвращении в клинику.
– Нет-нет, это всё не стоит благодарности… – пробормотал он. – Я виноват перед вами, и это не искупает моей вины.
– Бросьте, судья. Тут очень славно. Тихо очень…
– Я рад, что вам тут хорошо, – улыбнулся Йера.
– Тут ежи живут… – Града шмыгнул носом. – Три ежа. Под домом. Забавно, правда?
– Значит, тут не будет ни мышей, ни крыс, ни змей. А еще ежи любят молоко.
– Я знаю.
– Изветен сказал, что вы хотели поделиться со мной новыми сведениями?
– Хотел, если честно. Но, наверное, об этом лучше поговорить с ребятами из агентства, которые ищут убийцу моего отца. Мне кажется, им это поможет.
– Вот как? – Йера в это не поверил, но решил не разочаровывать Горена. – И как вам удалось что-то узнать без абсента и опия?
– Инсулиновая кома ничуть не хуже, – усмехнулся Града. – Люди обычно не помнят своих видений, но я давно занимаюсь экстатическими практиками… Оно говорило со мной. Внерубежье. Я попрошу Изветена, он поможет мне прояснить эти видения. Он умеет. Мне кажется, я подошёл очень близко к тому, что узнал мой отец.
– И что же? – вежливо подыграл Йера.
– Это… трудно описать словами. Я читал его мысли, судья… Нет, не мысли, оно не может мыслить, понимаете? Оно чувствует. Я читал его чувства. Конечно, всё это можно выразить двумя словами: «Я иду». Но за этим… Оно обладает магнетизмом, внушением, как Изветен. Оно требует и соперничества, и истовой преданности, и восхищения, поклонения, и ужаса перед ним. Оно играет людьми, как игрушками. Оно убивает тех, кого любит… Поверьте, судья, это так. Но не это главное. Оно жаждет выплеснуться куда-нибудь, ищет лазейки. И у него есть два пути – сквозь границу миров и под свод. Я видел мальчика-мрачуна, игравшего шаровой молнией. Оно тянулось к мальчику. О, оно любило его, оно вожделело… Это, конечно, был смутный образ, возможно – это какая-то метафора, которую Внерубежье хочет мне передать, которой хочет объяснить что-то… Я видел светящуюся каплю, видел, как она просачивается сквозь границу миров. Знаете, как капля ртути – вытягивается, едва не рассыпается и снова собирается. Она была на ладони у мальчика, а с другой стороны границы миров к ней тянулась рука девочки. И эта капля легла ей в ладонь. Это было очень красиво, волшебно. И… оно любило девочку. Оно отдавало ей эту каплю как драгоценный подарок, как обручальное кольцо, – с нежностью, с трепетом. Если его любовь к мальчику – это грубая, животная страсть, то любовь к девочке – это собачья преданность, тоска, преклонение. И тут капля разрывается, как бомба, и мальчика, и девочку отбрасывает в стороны – прикосновение Внерубежья убивает, понимаете? Оно любит – и едва не убивает их обоих. Как огонь, который хочет лизнуть руку, но вместо этого обжигает.
Эту длинную тираду Йера слушал, конечно, с сосредоточенным и серьёзным лицом. Но не нашел в ней никакой информации, за которую мог быть убит Югра Горен.
– Мальчик – это Враг, – продолжил тем временем Града, и Йера вздрогнул. – Это понятно. И понятно, за что Внерубежье его любит, – он прорвёт границу миров. Понимаете, судья, это он убьёт Внерубежье. И оно тоже убьёт его. Это – страсть, это – коса на камень.
– Почему вы думаете, что Внерубежье убьёт… Врага?.. – похолодев, спросил Йера.
– Потому, что в их борьбе не может быть победителя, – равнодушно, коротко ответил Горен – его занимало другое. – Девочку оно тоже убьёт. Но… я пока не знаю, за что оно её любит, понимаете? Девочка – это призрак. За что Внерубежью любить призрака? Призраки мешают Внерубежью, забирают его силу по капле, рассеивают её. И мрачуны, мрачунов Внерубежье тоже не любит.
– Но Враг – тоже мрачун… – пробормотал Йера.
– Да. И Внерубежье ненавидит его за это – любовь и ненависть одновременно. Оно – это сплошное противоречие, его очень трудно понять. Оно жаждет выплеснуться куда-нибудь – но оно от этого умрёт. Оно ненавидит Врага-мрачуна, который мешает ему выплеснуться, но убьёт его за то, что любит, а не за то, что ненавидит.
Йера тряхнул головой, потеряв нить мысли Горена.
– Но… Скажите, что же узнал ваш отец? К чему вы приблизились? Я пока не вижу в этом… описании… никакой угрозы чудотворам. Откровение Танграуса и так всем известно.
– Я видел только смутные образы, отец же наверняка узнал что-то конкретное. Вот, послушайте, это стихи моего отца:
Я вспомнил розовую мраморную гору
Среди лесов. Свечой горел закат,
А поезд нёс меня в туманный чёрный город,
В котором был я много лет назад.
Гора горела в отсветах заката,
Стелился пар над насыпью; гремел
На стыках рельсов поезд, было зябко,
Попутчик спал; я тоже спать хотел.
Но было надо, отчего-то было надо
Увидеть, как растает в синеве
Последний отблеск рыжего заката
На мраморной, на розовой горе.
Голос его лучился ласковым сарказмом. Майор отлично знал, что я вру. Но точно так же знал и то, что уличить меня он не сможет, я вру слишком честно и искренне. Ох, слишком уж он много знает, этот майор, не видать мне покоя!
Между тем майор и Дьявол посмотрели друг на друга и оба разом вздохнули.
— Что скажете? — спросил майор.
— Похоже, она решила стоять насмерть, — снова вздохнул Дьявол. — Ситуация критическая и нетипичная, дальше я не рискнул бы тянуть. Вы не против?
Майор, подумав, кивнул.
Мне стало неуютно от этих странных переговоров. О чем они вообще? Ох, чует мое сердце, знают они даже больше, чем я могла бы предположить! И все эти их знания не сулят мне ничего хорошего. Знать бы еще, откуда ждать неприятностей…
— Иоанна, что это за выкрутасы у тебя были около площади Дзержинского? — неожиданно спросил Дьявол. — Это Алиция тебя попросила резко свернуть?
— Да.
— Зачем?
— Неожиданно вспомнила, что что-то забыла. Пришлось срочно возвращаться домой.
— А куда вы ехали?
— Да так просто решили прокатиться. Алиция была чем-то расстроена и хотела развеяться. Вообще-то мы ехали в Старо Място, но по пути она просила временами свернуть то туда, то сюда.
— При этом нарушая правила?
— Да ничего особо не нарушая! Там вполне было место для разворота.
— Не было. Это чудо, что тебе удалось проскользнуть и не влипнуть в аварию. Я знаю твой стиль вождения, ты не лихачишь. Во всяком случае, без причины. Что это был за синий «опель», который пытался последовать за вами, да еще с правой полосы?
— С правой полосы? Вот идиот!
Порождение ехидны, а не ребенок! Надо от него отречься.
— Идиот, кто спорит. А этот идиот случайно не следил за вами? А ты случайно так резко свернула не для того, чтобы от него оторваться?
Дьявол! Ну вот реально дьявол, с дьявольским ясновидением! Не мог мой ребенок всего этого ему наговорить! Он и разглядеть-то всего этого не мог, видела я тот его автобус! Ехал он, конечно, медленно, только вот у нас скорость была приличная и вообще все произошло молниеносно! То есть до всего вот только что мне предъявленного Дьявол додумался сам, пользуясь скудной информацией, предоставленной очевидцем.
— Понятия не имею, ездил ли за нами этот конкретный идиот, — с достоинством отвечала я. — Вот еще буду я следить за всякими идиотами, которые за мной следить взялись! Делать мне больше нечего, как на разных придурков внимание обращать!
— Ты не обращала, верю. А Алиция?
Я сочла вопрос риторическим, а посему не нуждающимся в ответе. И начала с достоинством раскуривать сигарету. Вот ведь всегда знала, что когда-нибудь эта скверная привычка принесет мне пользу!
— Вы уверены? — очень загадочно спросил майор, до того момента слушавший нашу перепалку молча.
Дьявол снова вздохнул и ответил не менее загадочно:
— Уверен. Увы.
Воцарившиеся тишина была очень неприятной.Какой-то гнетущей, что ли.
— Ну что ж, — сказал майор, — по крайней мере, хоть что-то проясняется. Хотя бы ясно, какой линии теперь придерживаться.
Их непонятные переговоры ввергли меня в состояние, близкое к панике. Главное, что непонятно было, почему они вдруг перестали мне верить! Все же вроде шло гладко! И если бы не тревога за Збышека, я бы вообще чувствовала себя победительницей, а тут… Гусь во всем виноват, это точно!
— А как выглядел тот эскиз, который ваша подруга рисовала в ночь, когда ее убили? И где он, кстати? — спросил вдруг майор.
Сигарету я раскуривала медленно и тщательно. Чем бы еще выиграть время? Черт бы побрал мой слишком длинный язык! Вот зачем, спрашивается, и кто меня за него тянул?! Не ляпнула бы про тот выдуманный эскиз, не приходилось бы теперь изворачиваться. На квартире Алиции этого хлама было навалом, будь мы сейчас там, я бы живо нашла что-нибудь более или менее подходящее, но вот так, без наглядных подсказок…
— Не знаю. Я его и не видела толком. Когда Алиция его нашла, я рассматривала фотографии.
Черт!!! Ведь и фотографий не было тоже! Ладно, ладно, без паники. Какие-нибудь фотографии в квартире Алиции наша доблестная милиция наверняка нашла.
— Жаль, что вы не помните. Мы его так и не нашли, хотя искали тщательно. Если эскиз забрал убийца, значит, он мог быть ему опасен? Мог послужить уликой?
А ведь и правда… Если эскиз забрал убийца, то он важен, это все не просто так… Стоп. Какой эскиз? Не было никакого скиза! Вот и что теперь делать? Еще немного, и я им все на блюдечке выложу!
— Иоанна, какой эскиз, что ты несешь?! Алиция уже давно нигде не работала!
— Ваши отпечатки пальцев найдены почти на всех чертежных принадлежностях. Вы должны были видеть его хотя бы краем глаза. Это очень важно.
Коробок с кнопками! Ну конечно! Я же его весь общупала! И карандаш, я писала записку карандашом Алиции. И листок вырывала из ее блокнота! Что я там еще брала в руки?
— Не заметила! — рявкнула я. Упорствовать так упорствовать! — Всех этих эскизов я столько в своей жизни пересмотрела, что меня от них тошнит! Даже если бы она меня посмотреть просила, все равно бы скорее всего не запомнила, а так даже и в его сторону не смотрела, ясно?!
Тем более что это была чистая правда.
Думаете, они отступились? Как же. Только и я не лыком шита.
Через полчаса они наконец убедились, что если я на чем-то твердо стою, сдвинуть меня не сможет и бульдозер на дьявольской тяге. Странно, но майор выглядел словно бы даже довольным этим обстоятельством. Под конец он перестал задавать вопросы и подытожил чуть ли не торжественно:
— Вынужден вам сообщить, пани Иоанна, что в списке подозреваемых вы занимаете более чем почетное место. Мне надо взять с вас официальную подписку о невыезде или же достаточно просто попросить не покидать Варшавы и не менять адрес местожительства без разрешения органов? Надеюсь, вы понимаете, что в случае нарушения этого предписания у вас будут крупные неприятности, и я ничего не смогу тут сделать, несмотря на мое личное к вам расположение?
— Конечно же понимаю и крайне вам признательна, — поддержала я его изысканно вежливый стиль. — Надеюсь, хотя бы пределы квартиры мне покидать пока еще дозволяется без согласования с милицией?
— Ну разумеется! Вы вольны свободно перемещаться в пределах Варшавы, но за ее границы прошу не выезжать. Для вашего же спокойствия и безопасности. Да, и… — он с сомнением покосился на бутылку с микстурой, — не могли бы вы дать мне пузырек поменьше? Не хотелось бы полностью отбирать у вас столь чудодейственный бальзам.
Я нашла пузырек из-под салицилового спирта и пригласила майора пройти со мной на кухню и проконтролировать, как я его ополаскиваю. Во избежание последующих подозрений и инсинуаций. Майор проконтролировал, поблагодарил и отбыл в подозрительно благодушном настроении, унося с собой малую часть моей настойки. Остальное я тут же употребила по назначению, мне это требовалось. Особенно в преддверии того, что должно было начаться после ухода майора.
И оно началось
— Доигралась, — злорадно отметил Дьявол. — Роберт тебя капитально подставил. В Копенгаген ты теперь не попадешь никаким образом, зачем бы тебе туда ни было надо. Ну разве что вплавь через границу. Хотя вроде как плавать ты не умеешь?
— Дождусь морозов и перейду пешком! По льду! — разозлилась я. — А ты как всегда против меня!
— Сама виновата! Ведешь себя так глупо, что мне от стыда сквозь землю провалиться хотелось. Что мне, восхищаться, что ли, этой твоей дуростью?! Хотя со шкафом и дерби… Это была неплохая импровизация. Если бы не Роберт, даже я бы поверил. Но Роберт не врет, а значит, врешь ты. Все, что касается машин, он помнит железно. А вот с эскизом у тебя полная лажа вышла, могла бы и поумнее что придумать.
— Что ты имеешь в виду?
— Да так. Ничего особенного… — он помолчал, сверля меня мрачным взглядом. Потом все же процедил: — Раньше я надеялся, что Копенгаген у тебя так… В смысле, если и есть какой-то амурный интерес, то не так чтобы… Несерьезно. А теперь понимаю, что, похоже, ошибался.
— Ты с ума сбрендил? При чем тут это?!
Дьявол еще промолчал, мрачно меня разглядывая. Пришлось оторваться от мытья посуды и ответить ему не менее мрачным взглядом. Он сдался первым. Отвел взгляд, буркнул:
— Очень уж тебе не терпится попасть в этот твой… Копенгаген! — и тут же сменил тему: — А что насчет надписи на стене? Как думаешь, какую прачечную она в виду имела? Не ту ли, что на площади Святой Анны?
В таких драматических моментах герои старых довоенных фильмов обычно вздрагивали и роняли что-то хрупкое. Чтобы вдребезги. Я могу собою гордиться, ибо ничего не уронила и не разбила, хотя имела на то полное право. Просто замерла, лихорадочно прикидывая, стоит ли соврать? А если стоит, то что и как именно? Или лучше не надо, все равно уличит? Это же Дьявол!
Нет, пожалуй, не стоит и пытаться, только зря нервы потрачу.
— А почему майор меня об этом не спрашивал?
— Потому что я ему пока ничего не сказал.
Я вернулась к посуде, холодно проворковав:
— Вот и дальше помалкивай, душа моя. Это у тебя хорошо получается. Когда ты помалкиваешь, то просто умница. А когда говорить начинаешь, то сразу понятно, что вовсе нет.
Дьявол притащился за мной на кухню.
— Это почему?
— Да потому что несешь редкостную дурь! — отрезала я совсем уж ледяным тоном, ибо терпение не железное.
Дьявол понуро кивнул сам себе.
— Значит, все-таки Збышек…
— Да при чем тут Збышек?! Почему именно Збышек?! — набросилась я на него, потеряв всяческое терпение. — Что вам всем в головы втемяшился этот несчастный Збышек, свет клином на нем сошелся, что ли?! Пристали к бедному ни в чем не повинному человеку, и рады!
— Ты сама виновата! — перешел в контратаку Дьол. — Темнишь и кого-то выгораживаешь! А Збышек пока самая сомнительная фигура. На кого мне еще думать?
— С какого перепугу ты взял, что я кого-то выгораживаю?
— Потому что тот дурацкий эскиз только предлог! тебе был нужен предлог, чтобы свалить от Алиции! Вернее, предлог для нас, потому что на самом деле тогда к ней просто пришел гость и тебе пришлось уйти, пробыв всего ничего. И гостем был тот самый Збышек!
Я ничего на это не ответила, тоскливо думая о том, что на помощь следственных органов в поимке убийцы Алиции мне, похоже, рассчитывать не приходится. Те фантастические умозаключения, которые они понапридумывали на основе моего вранья, заведут следствие в такой тупик, из которого оно не выберется и к морковкину заговению. Но если наши службы столь недогадливы… то кто же поставил у Алиции микрофон? Или это просто Дьявола водят за нос собственные начальники, потому то он живет со мной, а я подозреваемая? Да нет, вряд ли, Дьявол бы их раскусил, на то он и Дьявол. Они все вместе, и Дьявол опять с ними заодно.
И опять против меня…
— Интересно было бы послушать, чего вы мне еще понаприсочиняли? Вот маляр, например… Зачем он мне, как по-вашему?
— Вот именно! — Волшебное слово «маляр» опять привело Дьявола в нездоровое возбуждение. — Иоанна! Зачем тебе маляр?! Зачем она тебе звонила, это я уже понял, чтобы сказать про надпись. Чтобы ты пришла и обязательно ее увидела. Но маляр… Иоанна, не дури! Признавайся! Зачем тебе маляр?!!
Она оказалась больше, чем виделась снаружи. Несколько шагов внутрь, а шаги я делал очень маленькие, и открылась просторная обитель, потолок которой терялся в высоте. Было темно, но откуда-то мягко пробивался бледный свет, освещавший ровный и чистый пол. Напрягая зрение, я медленно сделал шаг вперед и почувствовал, как медленно во мне нарастает волнение, которое я всегда испытывал, находясь в пещерах. Одни люди так волнуются, оказавшись в воде, другие — в горах, третьи — при разжигании огня. Я же испытывал волнение в земных и лесных глубинах. Сегодня мне понятно — почему. Но тогда я просто испытывал чувство любого мальчика, нашедшего нечто новое. И это новое могло стать моим в мире, где мне ничего не принадлежало.
В следующее мгновение я остановился как вкопанный. От неожиданности по внутренностям разлился холод и меня захлестнуло сдерживаемое волнение. Что-то шевельнулось справа во мраке, совсем рядом со мной.
Я застыл, всматриваясь и прислушиваясь. Никаких звуков. У меня «заработали» ноздри, и я осторожно принюхался. Никакого запаха, ни людского, ни звериного. В пещере пахло, как мне показалось, дымом, сырым камнем и самой землей. Но ощущался какой-то затхлый привкус, какой — сразу не определишь. Но я знал, что, находись рядом со мной какая-нибудь тварь, воздух был бы другим, менее пустым. А пещера была пуста.
Я попробовал тихо сказать по-уэльски: «Привет». Шепот немедленно вернулся обратно тихим эхом, свидетельствуя, что стена находилась где-то близко. Затем легким свистом эхо ушло в высоту.
Послышалось какое-то движение. Поначалу я подумал, что эхо усилило мой шепот. Нарастающий шелест походил на шуршание женского платья или занавесок на ветру. Что-то пронеслось мимо моей щеки с пронзительным бесплотным криком, переходящим за пределы слышимого. За ним еще и еще. С высоты потолка падали легкие, остро очерченные комки, сливавшиеся в единый поток, вихрь, похожий на косяк рыбы в водопаде. Летучие мыши, потревоженные мной в своих вершинных покоях, устремились в дневную долину. Они миновали сводчатый проход, образовав клуб дыма.
Я стоял совершенно спокойно, размышляя о том, что, наверное, именно мыши являлись источником необычного затхлого запаха. Но это был другой запах. Я не боялся, что мыши коснутся меня. В темноте или на свету при любой скорости летучие мыши ничего не задевают. Они — воздушные создания. Подобно тому, как частицы воздуха обтекают препятствия, так и мыши похожи на лепестки, уносимые вниз по течению. Они проносились между мной и стеной пронзительным потоком. Движимый детским любопытством посмотреть, что будет, я сделал шаг к стене. Поток разделился, и меня обдало свежим воздухом. Как будто меня не существовало. Но только я шевельнулся, вместе со мной шевельнулась и тварь. Протянутая рука натолкнулась на металл. Я понял, что там шевелилось, — мое собственное отражение.
На стене висел кусок металла, отполированный до матового блеска. Он и являлся источником бледного света. Блестящая поверхность зеркала отражала проходивший через вход свет и распространяла его по всей пещере. Я видел себя, похожего на привидение. Отражение в зеркале попятилось, и моя рука бессильно упала с висевшего на поясе кинжала.
Мышиный поток иссяк, и в пещере стало тихо. Успокоившись, я стал с интересом изучать свое отражение в зеркале. Когда-то у моей матери было античное зеркало, привезенное из Египта. Но потом, посчитав это за роскошь, она убрала его. Конечно, я часто видел отражение своего лица в воде, но ни разу до сих пор мне не доводилось видеть себя полностью. Передо мной стоял темноволосый мальчик, настороженный, с любопытным взглядом. Само напряжение и переживание. В отраженном свете глаза и волосы казались черными. Волосы были густыми и чистыми, но неухоженными. В этом плане гораздо хуже, чем у пони. Туника и сандалии — настоящий срам. Я улыбнулся, и в зеркале появилось выражение, полностью изменившее мой вид. Угрюмое молодое животное, готовое сразиться или обратиться в бегство, превратилось в нечто быстрое и нежное. Уже тогда я понял, что это редкое зрелище.
Страница 15 из 141
Затем все исчезло, и настороженное животное вернулось на свое место. Я наклонился вперед, протянул к зеркалу руку. Гладкая, отполированная поверхность холодила. Кто бы ни являлся его хозяином, это наверняка был тот же человек, который использовал стоявшую у источника чашку из рога. Он или совсем недавно покинул пещеру, или же жил здесь и должен был вот-вот прийти и тогда застал бы меня.
Я не испугался, а лишь насторожился, когда увидел чашку. С самого раннего детства приходится учиться постоять за себя. Хотя обстановка в нашей долине достаточно спокойная, однако всегда найдутся злые люди, бродяги или преступники, о которых надо помнить. Мальчишке моего склада, любящему одиночество, надо уметь защищаться. Для своего возраста у меня хватало выносливости и силы, а кроме того, у меня был кинжал. Мне и в голову не приходило, что тогда мне шел всего лишь седьмой год. Я — Мерлин, побочный или какой там, но внук короля. Путешествие продолжалось.
Сделав шаг вдоль стены, я наткнулся на коробку. Сверху виднелись очертания каких-то вещей. Я безошибочно на ощупь определил, что это были кремень, огниво, трут и большая, грубо отлитая свеча, пахнувшая овечьим салом. Рядом лежал — я даже не поверил, ощупывая предмет сантиметр за сантиметром, — овечий череп с рожками. В крышку были забиты гвозди, закреплявшие кожу. Под сохранившейся кожей я обнаружил тонкие кости летучих мышей, растянутых и пришпиленных к дереву.
Поистине пещера являлась кладом. Найди я золото или оружие, я не заинтересовался бы больше. Переполняемый любопытством, я потянулся к трутнице.
И тут я услышал, что он возвращается.
Первым делом мне пришло в голову, что он увидел пони, но потом понял, что он спускается сверху. Было слышно, как у него из-под ног, шурша, вылетает галька. Он вышел на траву. Последние камушки плюхнулись в ручей. Он спрыгнул в густую траву у воды.
Снова пришел черед стать голубем-вяхирем. О соколе забыто. Я метнулся в глубину пещеры. Он отодвинул ветви над входом в пещеру, и на мгновение стало светло. Я увидел, куда бежать. В конце пещеры виднелся скат и торчащие камни, а за ними широкий уступ высотой в два моих роста. Вспышка света, отраженного от зеркала, указала, что пространство в скале над уступом осталось во мраке. Я бесшумно вскарабкался в своих изношенных сандалиях наверх и втиснулся между скалой и потолком. В действительности это была расщелина, которая вела в другую, маленькую пещеру. Я юркнул в нее, как выдра в свою речную нору.
Похоже, что он ничего не услышал. Ветви опустились, и снова стало темно. Он вошел в пещеру. Послышалась твердая и размеренная мужская поступь.
Если бы я поразмыслил над всем этим, я бы пришел к выводу, что пещера должна пустовать по меньшей мере до заката солнца, поскольку у небогатого хозяина охота и другие дела отнимают весь день. Тем более нет смысла тратить свечи, когда на улице светлым-светло. Возможно, он пришел только для того, чтобы оставить свою добычу, когда он уйдет, я смогу выбраться. Дай бог, чтобы он не заметил привязанного в боярышнике пони.
Уверенной походкой человека, который вслепую знает свою дорогу, он прошел к ящику со свечой и трутницей.
Даже сейчас у меня не было времени обдумать все толком. Я только чувствовал, что небольшая пещера, куда я заполз, чрезвычайно неудобна, по размерам не больше, чем крупный круглый бочонок, используемый красильщиками. Пол, стены и потолок обжимали меня со всех сторон. Все равно, что сидеть внутри большого шара, утыканного к тому же изнутри гвоздями, поскольку кругом торчали зазубренные камни. Каждый сантиметр поверхности покрывали осколки кремня. Я осторожно выбрал место где прилечь. От порезов меня спасал лишь легкий вес. Найдя, наконец, относительно гладкий участок, я облокотился на него, наблюдая за слабо освещенным входом, и тихо вытащил из ножен кинжал.
Послышался звон кремня об огниво, быстрое шипенье, и в темноте ярко вспыхнул трут. Он зажег свечу, и по пещере распространился плавный свет.
Может, он был таким только вначале, превратившись тут же во вспышку, отблеск пожара, будто загорелась разом вся свеча. Кругом заплясали блики, малиновые, золотые, белые, красные. Нестерпимо яркие, они проникли в мое убежище. И я испуганно отшатнулся назад. Забыв о боли и порезах, я распластался на колкой стене. Мой шар залило пламенем.
А шар был таковым на самом деле. Круглое углубление, пол, потолок — повсюду растущие кристаллы. Гладкие и тонкие как стекло, но прозрачнее его во много раз, сверкающие как бриллианты. Такими они предстали в моем детском воображении. Я находился внутри шара, полного бриллиантов, миллиона пылающих бриллиантов. Каждый самоцвет своими гранями отражал в разных направлениях свет, повторяемый другими камнями. Радуги и реки из света, сверкающие звезды и малиновый дракон, ползущий по стене. Свет будто проникал сквозь меня.
Я закрыл глаза. Открыв их вновь, я увидел, что золотое сияние сократилось и сконцентрировалось на участке стены, не превышающем по размеру мою голову. Лишенное видений и картин, пятно продолжало излучать преломляющиеся золотые лучи.
Страница 16 из 141
Снизу из пещеры не доносилось ни звука. Он не шевельнулся за это время. До меня не долетало даже шуршание его одежды.
Затем пятно света начало двигаться. Сияющий диск медленно скользил по хрустальной стене. Я задрожал и съежился, пытаясь спрятаться от него в острых камнях. Прятаться было негде. Пятно продолжало постепенно приближаться. Оно коснулось моего плеча, потом головы. Я весь сжался в комок. Тень, отбрасываемая мною, метнулась по пещере.
Поток света остановился и вернулся обратно, высвечивая мое убежище, затем исчез. Но пламя свечи, как ни странно, осталось. Обычное желтое пламя рядом с расщелиной, ведущей в мое убежище.
— Выходи, — негромкий мужской голос, не похожий на приказывающий тон деда, прозвучал ясно и коротко, непонятным образом побуждая к подчинению. Мне даже в голову не пришло ослушаться. Я выполз через острые кристаллы к расщелине и медленно выглянул из-за уступа, нависавшего над стеной. В правой руке я наготове держал нож.
Все произошло очень быстро.
Крафт еще бежал что есть силы по откосу вниз, а один из них уже лежал на траве навзничь, другой же, склонившись, вглядывался в лицо, своей шертвы с выражением, в котором не было ничего, кроме любопытства.
– Вы арестованы! — крикнул Крафт, подбегая.
Незнакомец и не думал скрываться. Он медленно обернулся, равнодушно скользнул взглядом по напряженной фигуре Крафта и зажатому в его руке браунингу.
Крафт потрогал у лежащего пульс, с минуту прислушивался к жуткой тишине в его грудной клетке, наконец спросил сурово:
– Почему вы убили этого человека?
– Тут две неправды сразу, — ухо ответил незнакомец. — Я не убил его, и вряд ли он человек.
Носком ботинка он дотронулся до лба убитого, потом, поколебавшись, присел, вынул нечто вроде циркуля и быстро измерил несколько расстояний на его лице, пробормотав при этом:
– Ну конечно. Лицевой угол почти не изменился.
Крафт не торопил арестованного. С любопытством наблюдал он, как тот развернул ладонь убитого, внимательно всмотрелся в нее, несколько раз оттянув большой палец, потом встал, аккуратно отряхнул колени и с кривой усмешкой сказал, обращаясь к убитому:
– До скорой встречи.
Крафт узнавал черты раза два встречавшейся ему редкой формы мгновенного умоисступления, в которое впадает преступник тотчас после убийства, если смерть еще не стала его ремеслом. Это помутнение рассудка быстро сменяется Прояснением, когда преступник оказывается во власти бурного и самого искреннего раскаяния.
Страница 108 из 138
Убийца, однако, не обнаруживал ни малейших признаков раскаяния! Он утратил, казалось, всякий интерес к своей жертве, и погрузился в размышления. Убийца, высокий человек лет тридцати трех, усталый и бледный, первым прервал молчание. Он посоветовал Крафту не хлопотать насчет охраны трупа.
– Все равно через час его здесь не будет, — сказал он и вяло махнул рукой. — Впрочем, как знаете.
Этот час им пришлось провести у трупа вдвоем. Крафт ждал, когда хоть кто-нибудь появится на дороге, но место было безлюдное.
Оба сидели мблча, причем убийца — спиной к месту преступления, а Крафт глаз не сводил с трупа — он никогда не пренебрегал предостережениями, сорвавшимися с губ самих преступников.
Момент, в который Крафт обнаружил, что труп, лежащий в двух метрах от него, исчез и даже трава на этом месте не примята, принес с собой одно из самых сильных потрясений в его жизни.
Он хотел броситься к ближайшим кустам, но вовремя одумался. Кусты были не ближе чем в ста метрах. Убийца сидел на прежнем месте совсем неподвижно, не обнаружив никакого интереса к тому, что произошло за его спиной.
Оставалось предположить, что труп поглотила земля.
По прошествии пяти минут Крафт был вполне подготовлен к тому, чтобы молча последовать за преступником, спокойно пригласившим его к себе. Крафт плелся сзади, бессмысленно поглядывая на ноги идущего впереди. Да всю дорогу не было сказано ни слова. В небольшом двухэтажном доме, в кабинете, выдававшем антропологические интересы хозяина, Крафт сел в глубокое кресло, а тот — на кожаный диван, бессильно откинувшись на спинку.
– Вы, как я вижу, поняли, что арестовывать меня бессмысленно, — сказал убийца. — Не ждите от меня объяснений по поводу дела. Право, оно не стоит длинного разговора, и я не за тем пригласил вас. Я хочу обратиться к вам с просьбой. Завтра меня здесь не будет. К сожалению, я не могу взять с собой свои рукописи. Но мне хотелось бы сохранить их. В свое время я дважды обращался с такой просьбой. Но оба раза бумаги мои потом так и не отыскались. Сколько вам лет, простите мой вопрос?
Крафту еще не было тридцати восьми, и это, видимо, вполне устроило собеседника. Он коротко пояснил, что надеется прийти за рукописью не раньше чем через тридцать лет, а может быть, и позже, что их содержание — антропологические изыскания, которые он, к глубркому своему горю, не успел довести до конца, хотя еще недавно надеялся на это. Он понимает, каким странным выглядит для Крафта его поведение, однако просит поверить, что он отнюдь не преступник, что там, у реки, он защищал свою жизнь и, самое главное, не сделал ничего плохого тому, кого Крафт видел убитым.
В последующие недели Крафт был занят главным образом тем, что десятки раз на дню задавал себе. один и тот же вопрос: как мог он, человек, состоящий на государственной службе, спокойно предоставить возможность побега опасному преступнику да еще взять у него на хранение бумаги?
И все это лишь потому, что преступнику удалось скрыть или уничтожить труп каким-то еще неизвестным криминалистике способом!
Шум, вызванный одновременным исчезновением из города двух людей, скоро улегся, их дела легли в архив. Никто не узнал, что Крафт накануне был в доме одного из исчезнувших. Никто никогда не задавал ему никаких вопросов. Однако сам свидетель преступления счел свою честь запятнанной и в тот же год ушел из полиции.
У него образовалось много досуга. Не удивительно, что, в конце концов, Крафт обратился к рукописи человека, сообщником которого он стал по собственной воле. В тот день на вопрос Крафта об имени незнакомец ответил: “Я называю себя Фэст[От англ, «first» — первый. (Прим. автора.)]”.
Бумаги и имя — и то вряд ли подлинное, — теперь это было все, что осталось Крафту от человека, так резко изменившего его судьбу.
Бумаги содержали подробные и доскональные исследования, основанные на огромном количестве фактов. Нет смысла подробно рассказывать о том, как с годами Крафт все глубже и глубже уходил в область антропологии и смежных наук и как для него стало наконец очевидным, что исследования Фэста были уникальны. Их автор полностью оставил в стороне материал раскопок и всевозможных находок в пещерах Старого и Нового Света.
Он пользовался какими-то иными, одному ему известными данными, которые дали ему возможность возвести стройное здание смелых догадок об эволюции человека за 50 тысяч лет его развития. Строго говоря, это уже была не антропология, а нечто близкое к науке о человеке в целом. Крафта особенно поражала равная свобода автора в описании быта и пещерных людей, и европейца эпохи Возрождения. Жесты, походка, низкий отрывистый смех женщин эпохи неолита были описаны с такой непринужденной осведомленностью, которая пристала разве что их современнику. Многие страницы были написаны как бы пером блестящего романиста.
То, что специалисту показалось бы в лучшем случае непозволительным верхоглядством, совсем в другом свете представилось Крафту. Особенное внимание к второстепенным деталям, не раз приносившее ему успех в расследовании темных дел,- пришло на помощь и здесь, в малоизвестной для него области. Крафт решился, наконец, пойти по следу.
Страница 109 из 138
Надо было заняться биографией Фэста. В архиве полиции сведений оказалось достаточно. Фэст был врач с очень ограниченной практикой. Он появился в городе пять лет назад. За все пять лет ни разу не — выезжал в другие города и страны. У него не было ни жены, ни детей. Круг знакомых его был ограничен. Он ходил по городу только пешком.
Среди этих фактов один обратил на себя сугубое внимание Крафта. Почему этот хорошо обеспеченный человек, имеющий много свободного времени, никуда не ездил? Крафт занялся кропотливой реконструкцией его маршрутов в черте города и пришел к любопытным выводам. Перемещения Фэста внутри города укладывались в четкий прямоугольник, одним из оснований которого была долина той окаймлявшей город с запада реки, у которой они когда-то встретились над безжизненным телом. Расстояние между северным и южным основаниями не превышало двух километров. Фэст никогда не бывал на южной окраине города.
Город был для этого человека своеобразной тюрьмой, в которую он был заключен своей собственной или неведомо чьей волей.
Тайна разрасталась, и смутно брезжущая разгадка пугала Крафта своей невероятностью. В архиве полиции он отыскал еще три дела “об исчезновении жителя города”. Самое давнее из них было заведено 150 лет назад. Обстоятельства всех трех дел были сходны. Люди исчезали ночью, без вещей, и никто никогда их не видел более. Крафт нашел много общего и в незначительных по видимости подробностях этих дел. Он мог бы поставить сто против одного, что исчезало всякий раз одно и то же лицо. Когда странная гипотеза была разработана Крафтом почти до конца, началась история с планетой Нереидой, надолго захватившая его, а потом и другие дела, до отказа заполнившие последующие двадцать лет его жизни.
За эти годы город изменился.
На месте дома Фэста давно был городской бассейн. Крафт тоже дважды сменил свое жилье.
К старости Крафт особенно полюбил небольшой, но уютный бар, выстроенный лет десять назад в долине реки в хорошо памятном ему месте. Кроме хорошего пива, которое там подавали, и недурного названия “На краю света”, было еще одно притягательное для Крафта обстоятельство: если бы Фэсту действительно вздумалось появиться еще раз в их городе, то, по гипотезе Крафта, он должен был появиться именно здесь.
Так и случилось однажды. В тихий октябрьский вечер Фэст возник на пороге бара внезапно, будто вышел из стены. Он нерешительно топтался у двери, оглядываясь кругом, как бы не в силах решить, в какую сторону надлежит ему сделать первый шаг.
Несмотря на свои 67 лет, Крафт сохранил не только ясность ума, но и силу духа. Ему понадобилось немного времени, чтобы справиться с собой. В сущности, он увидел то, что и ожидал, — Фэст нимало не изменился за истёкшие тридцать лет. Крафт махнул ему рукой, и Фэст тотчас направился к его столику, пристально всматриваясь в Крафта.
–. Это вы, дорогой друг, — сказал он тихо. — Случайно ли я застал вас здесь или вы ожидали меня?
– Я ждал вас, — твердо сказал Крафт. — Я ждал, что вы расскажете мне все и снимете, наконец, этот груз с моей души. Ваши рукописи целы. Как видите, я стар, мне не прожить долго, и плата, которую я требую у вас, право, не так уж велика.
– Я тоже стар, — сказал Фэст, — и путь мой тоже кончается. Мне было бы печально уйти навсегда, никому не рассказав о себе. Не буду многословным. Все может быть выражено двумя словами. Вы конечны во времени, а я конечен в пространстве, вот и все.
Спокойные серые глаза Фэста глянули на Крафта, и Крафт, бледнея, кивнул ему головой.
– Во времени мой путь в прошлом гораздо длиннее вашего, а в будущем — бесконечен. В пространстве он много короче вашего. Так же, как вы, я неуклонно приближаюсь к уничтожению — к тому, что вы называете смертью.
– Там, за рекой? — спросил Крафт, и Фэст кивнул ему.
– Да, наверное, это произойдет там. Во всяком случае, не дальше, чем за башнями старой городской заставы. Их мне не пережить — так же, как вам, вероятнее всего, не пережить столетнего возраста. Мне осталось метров триста в длину и пятьдесят в ширину. Правда, время всегда течет плавно, и самый несчастный ваш день тянется ровно столько часов, сколько любой другой, а пространство порою сжимается рывками. Неожиданно видишь, что его осталось меньше, чем ты рассчитывал.
– И что вы делаете тогда?
– Ухожу в другое время. Сдержать сокращение пространства я не могу, как вы не в силах сдержать бег времени. Но вам дано удлинять свою жизнь за счет пространства. “Он прожил не одну, а добрый десяток жизней”, — говорите вы о человеке, поколесившем по земле. К тому же в запасе у вас и другие планеты. Я же “удлиняю” свою жизнь за счет времени. Я прожил бесчисленное количество жизней, но все они уместились на маленьком пятачке земли, за который мне никогда не суждено вырваться.
Оглушенный последними словами, Крафт не сразу сумел прервать молчание. Он спросил, далеки ли бывают путешествия Фэста.
– Как угодно далеки, — отвечал Фэст. — Можно вернуться и в свое прежнее время — “постаревшее” ровно на столько лет, сколько я прожил в другом времени, — и еще застать живыми знакомых людей… Но обычно я не Делаю этого. Однажды, вернувшись слишком рано — но все же позже, чем сейчас, — я успел увидеть больную и дряхлую старуху. Я любил ее когда-то, и у нас была дочь. Мне пришлось встретиться и с дочерью. Это была красивая женщина, по виду старше меня лет на пятнадцать. Когда нас знакомили, она сказала, что я ей напоминаю ее отца, который был так ше красив и элегантен. И я, признаться, был рад, что моя Эллен не забыла меня совсем.
Страница 110 из 138
– Но неужели вас никогда не узнавали? Ведь вы могли бы снова оказаться в кругу своих родных, близких…
Фэст улыбнулся.
– Об этом смешно и говорить. Кто же нынче верит в чудеса? Сопоставление даже самых выразительных, самых очевидных фактов едва ли может кого-либо завести так далеко, как рискуете заходить вы, дорогой Крафт. Вы первый известный мне человек, прямо взглянувший в глаза очевидному, как бы оно ни противоречило общепринятому. О каких близких вы говорите, дорогой друг? Что бы сказали в нашем городе о сравнительно молодом человеке, который остановил бы сейчас на улице всеми уважаемого доктора Вернье, наверно, уже отметившего свое семидесятипятилетие, и, тряся старика за сгорбленные плечи, стал уверять его, что он, Вернье, сын этого молокососа?
Упало молчание, и Крафт, поглядев на Фэста, удержал ненужный вопрос.
– Далекое прошлое? Бог с ним, — снова заговорил Фэст. — Признаюсь, меня трясет от одной мысли вновь оказаться среди ваших пращуров, увидеть вновь пещеры и гигантские деревья вот здесь, на месте города, который за последние несколько веков стал почти моим… Нет, меня не тянет назад. Единственное, чего я желал бы, — это вновь оказаться в войске великого Цезаря. Но и то мне, наверное, было бы грустно теперь сражаться против галлов, — улыбнулся Фэст.
Они сидели у окна, и Фэст поглядывал в сторону старых башен точь-в-точь с тем выражением, с каким пожилые люди поглядывают в сторону кладбища. Острая жалость к этому человеку, по-видимому, единственному ровеснику человечества, сокрушила Крафта.
Его собственная жизнь показалась ему вдруг вовсе ничтожной рядом с человеком, вынесшим на своих плечах все тяготы, сопровождавшие жизнь бесчисленных поколений, сменивших друг друга за ушедшие тысячелетия. Крафт начинал уже понимать, что в том, что жизнь Фэста измерялась не годами, а десятками метров, было мало утешительного.
– Говард, Пелье и Фослер, исчезнувшие в свое время из города, — это были вы? — спросил Крафт.
–Да, я, — ответил Фэст спокойно, — и каждый раз не по своей воле. Меня подстерегают свои опасности. Я говорил уже, что так же, как вы, я не свободен от случайностей. Например, однажды, кажется, в начале прошлого века, я имел неосторожность взять экипаж. Дом, куда я спешил, стоял на давно уже пройденной мною точке. Но возница был пьян и промчал меня вперед метров на десять — на расстояние, которое весьма существенно сократило мою жизнь. Пытаться остановить экипаж не было времени. Я выскочил на полном ходу, отделавшись переломом ноги. С тех пор я никогда не езжу. Это оказалось для меня слишком дорогим удовольствием. Но настоящий враг у меня только один.
– Не тот ли, с которым вы схватились тогда у реки? — осторожно спросил Крафт.
– Да, это был он, Сэканд [От англ, «second»- второй.]. Он такой же, как я, но между нами одно отличие. Он появился позже меня и с некоторыми поправками, сближающими его с родом человеческим. Как вы не знаете, что стрясется с вами завтра, так и он не знает, что стрясется с ним на следующем метре пространства и в какое время он будет заброшен. Какая-то посторонняя сила управляет им, неожиданно вырывая его из времени по собственному произволу. Ему, конечно, гораздо легче, чем мне. Ему не надо самому принимать решение уйти от близких тебе людей в другое время, где найдешь, быть может, пустыню или горы трупов на знакомом месте. Но этот идиот полагает, что самому управлять временем — огромное благо, которого он незаслуженно лишен. В тот раз он кинулся на меня неожиданно и потащил к реке. Ему удалось отнять у меня пять метров жизни, и мне сразу пришлось уходить. Не знаю, зачем ему это было нужно. Он не мог не узнать меня. Мы редко встречаемся, но всегда узнаем друг друга с первого взгляда.
– Куда же он исчез тогда?
– Мой удар отправил его в другое время, вот и все. Быть может, сейчас он находится на этом же самом месте с нашими праправнуками.
Крафт вздрогнул и окинул взглядом опустевший бар. На мгновение ему померещились силуэты этих еще не родившихся людей, молча разместившихся тут же, неподалеку от них.
– Может быть, и другое, — сказал Фэст, и темная тень легла на его лицо. — Он путешествует по времени и вперед и назад. В тот раз он, видимо, вернулся из далекого прошлого. Вы не можете представить себе, как ужасно было увидеть на обычном европейском лице страшный оскал неандертальца. Тогда я и ударил его…
– Как все это ужасно, — тихо проговорил Крафт. — Вас только двое, и вы — враги, да еще вынужденные встречаться.
– Что делать? Мы с Сэкандом оказались на одном и том же пространстве, вы живете со своими врагами в одном и том же времени. Все это не так уж важно. Ужасно другое — постоянное ощущение конечности пространства, беспрестанное приближение к конечной точке, те жалкие десятки метров, которые мне остались.
Крафт решился, наконец, задать последний вопрос.
– Вы тоже боитесь смерти?
Фэст опустил голову.
– Но разве вы знаете о ней что-нибудь?
– Ничего.
– Я всегда думал, что страх смерти рожден тем, что мы о ней знаем.
– Я понимаю вашу мысль, — сказал Фэст взволнованно. — Я сам препарировал трупы и хорошо представляю себе, как выглядит человек, окончивший свой путь во времени. Но страшно даже помыслить о том, что будет со мною, когда не останется больше пространства…
Страница 111 из 138
Бар уже запирали, и они вышли на воздух. У дома Крафта они распрощались. Фэст взял часть своих рукописей и ушел в надежде снять дом в этот же вечер и назавтра вновь встретиться с Крафтом.
Крафт долго не мог заснуть в эту ночь. Он думал о том, какое неслыханное счастье выпало ему. Остаток дней он проведет в беседах с человеком, повидавшим такое, что не записано еще ни в каких книгах земли.
Наутро Фэст не пришел. К обеду Крафт вышел из дому и, купив одну из утренних газет, сразу увидел сообщение о неизвестном молодом человеке, который проходил вчера вечером по одной из улиц северной части города и был сбит экипажем. Возница подобрал пострадавшего (тот потерял сознание) и повез его в городскую больницу. Когда экипаж остановился у ее подъезда, в ней никого не было. Тщательный осмотр местности ничего не дал.
Удалось обнаружить лишь окровавленную папку бумаг с рисунками костей и черепов, очевидно, принадлежащую потерпевшему.
Тело ее владельца, по-видимому, свалилось с моста, через который экипаж проехал по пути, в реку и было унесено течением.
Крафт вздрогнул и снял шляпу.
Он понял, что Первый из людей окончил свой путь.
КЛУБ ФАНТАСТОВ