9 июля 427 года от н.э.с. Исподний мир (Продолжение)
Йока подумал о Малене, о его рассказе «Свет лунных камней» – вот кому нужно обязательно рассказать об Исподнем мире, о колдунах, о Государе… Пусть лучше он напишет книгу об этом, а не о Ламиктандре.
Или нет… В книгу о Ламиктандре можно добавить рассказ Змая! О том, что его убили чудотворы. И о фальшивых пророчествах Танграуса. Как много нужно успеть рассказать…
Он ожидал, что колдуны отправятся в межмирье – искать своих добрых духов, – но настоящий праздник начался с песни, мрачной, рокочущей грохотом барабанов, кричащей детскими голосами и визгливым плачем дудочек.
«Татка, принеси мне солнца», – пели мальчишки, и одним из них был Спаскин брат Ладуш.
Это была страшная песня, и Йока отступил на шаг, отшатнулся и даже зажмурил глаза. Он представил, каково жить на этом душном болоте всегда, без надежды вернуться туда, где светит солнце. Он вспомнил низкорослых уродцев Хстова, обезображенные язвами лица, младенцев в грязных тряпках, кривоногую беззубую девочку, торгующую собой, – и чудотвора за сводом, который бил его по лицу.
Если бы он слышал эту песню раньше, он бы каждый день звал Спаску и отдавал ей свою силу. Он бы наплевал на гордость, он не стал бы поступать назло чудотворам. Потому, что освобождение Змаем колонии – не самое важное в этой жизни.
И… Змай был прав. В мире много несправедливостей, но ничто не сравнится с этой несправедливостью – отнятым солнцем. Словно в ответ на мысли Йоки дождь пошёл сильней… Он не заметил, что Спаски рядом с ним нет, – увидел только, как она выскользнула из дверей землянки, переодетая в колдовскую рубаху без рукавов, с широким разрезом сбоку. А потом вышла в круг – и поющие мальчики посторонились.
Нет, не вышла – выпрыгнула. И из-под её босых ног в разные стороны брызнула вода из лужи. Так зверь прыгает на добычу: коротким выверенным броском. Выпрыгнула – и замерла неподвижно, чуть наклонившись вперед, на согнутых ногах, – словно собиралась прыгнуть снова.
По волосам, по лицу, по бледным плечам текли дождевые струи, и рубаха намокла, делаясь прозрачной: Йока остолбенел. Он бы не посмел назвать это красотой, но оторвать глаз не мог. Барабан зарокотал громче, словно недовольный хищник, и Спаска выпрямилась, выбрасывая в небо растопыренные пальцы.
Из-под босой пятки, ударившей в землю, вылетел сноп грязных брызг, она рывком обернулась вокруг себя, запрокидывая голову, и волосы хлестнули её по лицу. Рубаха облепила тело, Спаска прогнулась назад и снова замерла – в небо уставились два острых соска.
Рокот барабана нарастал, заглушая песню, становился всё чаще – Спаска то застывала, то молниеносно срывалась с места: гнулась и сворачивалась узлом, выпрямлялась и наклонялась, пряталась и открывалась навстречу дождю.
Йока глядел на неё, раскрыв рот, и не мог шевельнуться. Он по-другому представлял себе прекрасное, он никогда не думал о любви… так…
Барабан перешёл на жёсткий оглушающий ритм, стучался в грудь, заставляя сердце бежать всё быстрей; детские голоса резали пространство, и дождь, что становился всё сильней, уже не мог удержать их в своей паутине.
Спаска падала на колени и кружилась в грязи на четвереньках, а он тут же смывал с неё болотную жижу, и тёмные струи катились вниз по её лицу и голым рукам, стоило ей чуть приподняться. Сполохи рыжего огня хлопали вместе с барабаном и отражались в каждой капле на её теле.
Грубая звериная страсть её танца шевелила что-то внизу живота – такое бывает в тот миг, когда качели со всего разлёта падают вниз, только на качелях это длится меньше секунды, а тут Йока начал задыхаться, потому что не мог задерживать дыхание так надолго. И сердце громыхало в груди быстрей и звонче, чем барабан.
А мир вокруг менялся, и вместо безжизненной духоты дождь нёс с собой порывы свежего ветра. Йока не смел оторвать глаз от Спаски, лишь видел впереди, как вокруг колдунов воздух свивается в воронки вихрей. Они рождали ветер!
И пламя костров билось и гнулось к земле, ветер мешал дождю погасить огонь. И Йока невольно вбирал в себя и силу дождя, и порывы ветра. И по мере того, насколько сильней становился дождь, костер слабел и уже не бросал сполохов на тело Спаски.
А небо темнело, тучи над головой наливались грозовой чернотой, сквозь них уже не светилось зарево заката, и Йока зажёг лунный камень на груди Спаски: ему показалось, что не только камень, но и её кожа стала излучать белый лунный свет.
Рука сама потянулась к шее – Йока рванул в сторону ворот рубахи, словно это он мешал ему дышать. Не дождь уже – ливень струился по лицу, и Йока ловил его горячими пересохшими вдруг губами.
И в тот миг, когда он кинул Спаске в грудь набравшуюся в нём силу, огонь погас окончательно, а небо треснуло от горизонта до горизонта, озаряя Спаску синей вспышкой молнии.
Вскоре барабан уступил грому, детские голоса смолкли, а Спаска продолжала танцевать в электрическом свете грозы, подчиняясь её ритму, в полном молчании стоявших вокруг. Когда молнии гасли, лунный камень освещал танцующее тело – и в темноте не было видно больше ничего, только танец. Мутная вода белесо пенилась под ногами Спаски и клочьями летела в стороны.
И тут она закружилась на месте – Йока снова не заметил, как оказался один, колдуны давно расступились в стороны. И вихрь, рожденный её телом, напомнил чёрную воронку смерча за сводом.
Ветер толкнул его в бок, Йока принял его силу и тут же отдал Спаске – сила вернулась в воронку вихря, летевшего в небо, навстречу грозе. Йока отступил на шаг и пошатнулся, не сводя с неё глаз.
Он не знал, что делать с той тоской и восторгом, которые едва не задушили его, которые, несмотря на сладость, стали мучительными, требовавшими выхода. Раньше он не понимал, почему герои книг так настойчиво добиваются поцелуев своих возлюбленных, а тут вдруг догадался.
И оттого, что он осознал свое желание её поцеловать – по-настоящему, ради самого поцелуя, а не ради жеста, сделавшего бы его взрослым, – ему вдруг стало мучительно стыдно и страшно. Но кровь, ударившая в лицо, не охладила его желания, даже наоборот, стыд сделал его ещё более несбыточным, а оттого – невыносимым.
Ливень затихал, обрывки развеянных грозовых туч плыли по кругу, что становился всё шире и шире, а сердце продолжало стучать в висках и даже побежало ещё быстрей, потому что приближалась развязка: Спаска замерла, сидя на коленях и опустив лицо к земле.
Йока понял: так просто кончиться это не может, не должно – это будет слишком большим разочарованием. Стыд, неловкость, растерянность – всё отступило перед страхом этого разочарования.
Он забыл, что вокруг стоят колдуны, что Спаска – чужая невеста и её жених каждый день рискует жизнью ради того, чтобы колдуны могли нести солнце в этот мир… Не солнце – луна вышла из-за туч в ту минуту, когда Спаска поднялась на ноги. Мокрая, облепленная полупрозрачной рубахой.
Танцуя, она не замечала своей наготы, а тут вдруг смутилась, прикрылась руками – Йока догадался погасить лунный камень у неё на груди, но ей этого показалось мало, и она бросилась прочь с Лысой горки, в тень Змеючьего гребня. А Йока, не помня себя, вдруг побежал за ней.
Лучше бы его кто-нибудь остановил! Ему бы не пришлось вспоминать это с мучительным, не дающим уснуть стыдом. Он едва не потерял её из виду в темноте и тогда на секунду зажег её лунный камень – и только потом понял, как это было подло.
Потом понял, что Спаска убегала и пряталась от него, ведь от чужих взглядов её укрыла тень Змеючьего гребня… Матовый белый свет вспыхнул в десяти шагах впереди, Йока легко нагнал её – ведь она бежала по камням босиком, а он был в сапогах.
И это он тоже понял потом, через несколько дней, ворочаясь в душной постели. А тогда он обхватил её за плечи, прижал к себе – а она бабочкой трепыхалась в его руках, старалась вырваться.
– Ты богиня… – шепнул Йока ей в ухо. – Ты настоящая богиня, дочь бога Исподнего мира.
И Спаска опустила руки, перестала биться – Йока легко повернул её к себе лицом.
– Йока Йелен, прости меня… – сказала она.
Он не дал ей договорить, накрыл её рот поцелуем – вспомнив, как на пороге трактира это делал уходивший гвардеец… Она не сопротивлялась, но стоило ему оторваться от неё и расслабить руки, тут же отпрыгнула назад и побежала прочь, наверх, на Змеючий гребень, по которому бродили тени Цитадели, где в темном логе спала чума…
Нет, Йока не одумался. Минуту назад прикосновение к её губам представлялось верхом наслаждения, целью, достижение которой избавит от невыносимой жажды. А на деле никакого облегчения не принесло, жар ещё сильней поливал щеки, кровь ещё громче стучала в виски.
Но побежал он за Спаской не поэтому – испугался вдруг, что на Змеючьем гребне ей грозит опасность. Плащ мешал подниматься вверх по склону, Йока всё время наступал на его полы и спотыкался, пока не догадался скинуть его на землю. Раза два он зажигал лунный камень Спаски, боясь заблудиться в темноте, но на третий раз свет вспыхнул у него под ногами – она сняла подвеску и бросила на тропу.
– Спаска! – крикнул он и испугался своего голоса. – Спаска, я не трону тебя, не бойся! Честное слово, не бойся! Пойдём отсюда, сюда же нельзя ходить!
Что-то лёгкое и холодное коснулось щеки, и Йока остановился. Тени Цитадели… Сотни людей, которых некому было хоронить… Ему показалось, что они окружили его со всех сторон, делая воздух вязким, липким, как граница миров, – иначе он не мог объяснить, почему ему так трудно сойти с места, шевельнуться, двинуться дальше.
Щеки уже не горели от стыда и страсти – тени вокруг остудили жар, втянули в себя, как камень вытягивает тепло из тела. Ватные ноги едва не подогнулись, задрожал подбородок, и Йока вспомнил, где в последний раз чувствовал то же самое, – в Гадючьей балке, прячась от мёртвого чудотвора.
А что если они – эти страшные тени – окружили и Спаску тоже? Что, если она сейчас стоит в темноте и от ужаса не может сдвинуться с места? И крысы уже ползут из тёмного лога, подбираются к ней всё ближе… Вспомнив о крысах, Йока едва не закричал.
Он никогда не боялся ни крыс, ни мышей, но здесь, в темноте, окруженный тенями Цитадели, легко представил себе шевелящийся серый полог, который течёт по земле, накрывает ноги, поднимается вверх по сапогам… Женщины всегда боятся мышей и крыс…
– Спаска! Не бойся, я иду! – крикнул он и бросился вперёд.
Тени расступились неохотно, заскользили мимо, задевая локти и лицо, и Йока зажёг лунный камень, чтобы видеть в темноте. Они не боялись света. Может быть, солнечный камень помог бы их разогнать, но ведь в Цитадели жили колдуны, и лунный камень их не напугал.
Йока долго метался по редкому сосновому лесу, звал Спаску, но она не откликалась. Он не мог повернуть назад, спуститься вниз, к землянкам, в окошках которых горел огонь, где бродили люди, – они снова казались далёкими, недосягаемыми, и от этого становилось ещё более одиноко и страшно. Он не мог оставить Спаску одну.
Впереди между деревьев показалась почерневшая, поросшая лишайником стена, мелькнул обрушенный оконный проём… Йока решительно повернул к развалинам, как только понял, что испугался одного их вида. Если он испугался – Спаске ещё страшней.
Может быть, она стоит внутри и не может шевельнуться, сделать несколько спасительных шагов, как он сам когда-то не смог выбраться из Гадючьей балки. А ведь ей, должно быть, очень холодно – её рубаха насквозь промокла от дождя. Йока вспомнил сырой холод майской ночи и пожалел о том, что сбросил плащ, – можно было отдать его Спаске.
Дверного проёма Йока не нашел и заглянул внутрь через окно, освещая развалины лунным камнем. Хорошо, что сначала он увидел Спаску и только потом взглянул на пол. Иначе бы бежал оттуда без оглядки…
Она не стояла, боясь шелохнуться, – она сидела на пороге дверного проёма, обхватив ладонями виски. У её босых ног копошилась крыса. Спаска нисколько не удивилась, увидев Йоку, подняла голову и грустно улыбнулась. На ней был надет его брошенный плащ.
Выбеленные временем черепа смотрели на Йоку вместе с ней, тени Цитадели, окружившие Спаску, слетелись к лунному камню – Йока ощутил на лице прохладное дуновение.
– Здесь Волче в первый раз обнял меня… – сказала Спаска. – Это было первого мая, перед тем как отец ушёл в Верхний мир.
– Я тоже вспоминал именно этот день, – неожиданно успокоенно ответил Йока и перебрался внутрь – страха как не бывало. Он подумал лишь о том, что наступать на останки как-то нехорошо…
– Я хотела ещё взглянуть на портал чудотворов – он внизу, в логе. Волче жил там с господином Красеном. Потом меня сюда не пустят, Милуш и так рассердится…
– Пойдём, – пожал плечами Йока. – Ты не бойся…
Он хотел сказать, что не тронет её, но она не дала ему закончить, снова улыбнувшись:
– Я не боюсь, Йока Йелен. Можно, я останусь в твоём плаще?
– Конечно. Хочешь, я отдам тебе и сапоги?
– Не нужно. Я люблю ходить босиком, только отец мне всегда это запрещает…
В логе, поросшем снытью, было сыро и неуютно. Йока промок насквозь, пробираясь через мокрый подлесок, но страха больше не чувствовал, наоборот, считал себя сильным и непобедимым. Он даже хотел рассказать Спаске, как ночами в одиночку бродил по Беспросветному лесу, но понял вдруг, что никогда не боялся призраков только потому, что был мрачуном, а не отчаянным смельчаком.
Да и смешно хвастаться тем, что не боишься призраков, – на Лысой горке их больше, чем в Беспросветном лесу. Однако о давней, самой первой встрече с росомахой два года назад, он всё же рассказал, и Спаска обрадовалась.
– Может быть, это была Толстолапка. Росомах осталось совсем мало…
– А кто такая Толстолапка?
– Моя росомаха. Я растила её в замке, а потом мы её отпустили. Иногда она возвращается. Ты её видел, мы с ней приходили к тебе, когда ты ночевал в лесу с моим отцом.
– А в самый первый раз? Ко мне прилетала ворона, стучала в окно…
– Это Враныч. Он живет в замке. Он совсем ручной, но очень умный. Раньше я боялась, что кто-нибудь из глупых духов испугается и обидит его, но он никогда не приходит к глупым духам – только к добрым. Отец, правда, говорит, что это не Враныч, а Вранишна, но ты ему не верь. Таким хулиганом может быть только мальчишка… – Спаска рассмеялась.