Тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит.
М. Булгаков «Мастер и Маргарита»
Под ногами разверзлась бездна.
Мартин отшатнулся. Он почувствовал ее дыхание. Позвала. Потянула. Пустота. Черная. Беззвездная. Безвоздушное одиночество. Забортный космос, где сама жизнь останавливается, распадается облачком мерзлых молекул. Он знал эту пустоту, пребывал в ней.
Вакуум, где сознание остается в неприкосновенной ясности и нейросеть безупречно проводит импульсы, где физические процессы следуют изначальному алгоритму. Вакуум иного качества. Вакуум отчаяния. Он консервирует и уплотняет взаимодействие клеток, он навязывает им телесную производительность и механическое быстродействие, он выпаривает и осаждает душу, он убивает. Но Мартин жил. Долго, целых четыре года, 1535 дней. Он двигался в этом вакууме по искусственно навязанной траектории, горел в радиоактивном облаке, медленно падал в ненасытное жерло. Он и физически должен был разрушиться, исчезнуть, утратив на излете признаки разумности.
Но его, затерянного во вселенной, уже обугленного смертоносным излучением, подобрал встречный корабль.
Там он забыл о вымораживающем дыхании космоса. Восстановил свою целостность, свою тождественность миру. Стал ему сопричастен. Созвучен. Он забыл свой страх. Забыл, как звучит эта гулкая, бездонная пустота. И вот ее вздох. Ее злорадный расширившийся зрачок, ее взметнувшееся веко. И где… На «Космическом мозгоеде».
Нет, корпус транспортника не поврежден. Не стонут и не скрипят раздираемые давлением переборки. Не воют, захлебываясь, двигатели. Не стекает в пробоину воздух. В пультогостиной звенят знакомые голоса. Слышится смех. Они с Корделией только что пили чай, сидя на розовом диванчике, и слушали хвастливое повествование Теда, его красочное, полное саспенса и драматизма, описание погони за «Алиенорой».
Все уже кончилось. Все на борту. Все живы. Казак арестован. «Алиенора» отправилась в направлении порта приписки, где ее уже ожидала команда следователей. Мартин чувствовал себя победителем, приобщившимся к миру взрослых. Беспокоила только Корделия. Он уловил затаившееся в ней нездоровье сразу, как увидел, но не смог идентифицировать причину. Сканирование не выявило внутренних повреждений, а синяки и ушибы носили поверхностный характер. За время ее пребывания на «Мозгоеде» кровоподтеки побледнели, ссадины затянулись. Тем не менее, выглядела она больной. Но Мартин объяснил это пережитым стрессом. Эти люди такие хрупкие! Такие ранимые. Их так легко сломать.
Она несколько дней оставалась в неведении, в тревоге, она ничего не знала о происходящем на «Алиеноре». Ее беспокойство вполне объяснимо. И состояние тоже. Она истощена. Но нет, есть что-то еще, что-то, связанное с нарушениями гормонального фона.
У Мартина давно вошло в привычку мониторить ее физическое состояние. Он делал это по умолчанию с тех самых пор, как нашел ее в геральдийском лесу. Именно тогда Мартин настроил свою систему так, чтобы отслеживать динамику ее нездоровья. Он не сбросил настройки и после ее выздоровления, когда она в его помощи уже не нуждалась. Пусть остаются. Ему так спокойней. Пульс, давление, температура, гормональный уровень. Последний параметр определяется приблизительно, без указания молярной массы, но вполне отчетливо, чтобы предположить симптомы надвигающегося нездоровья. Ничего внушающего опасения. Все в пределах нормы, все прежние гормональные колебания, взлеты и падения графика полностью соответствовали человеческой парадигме. Чего же он испугался?
Когда-то Корделия посредством своеобразного wi-fi «поводка», еще на Геральдике, вот так же мониторила его состояние. Система посредством телеметрии выдавала подробный отчет. Достаточно было коснуться сенсора на комме, чтобы в вирт-окне высветились запрашиваемые параметры. Корделия придирчиво отслеживала биохимию его крови. Мартин о таком мог только мечтать. Люди такие неудобные в эксплуатации! Кровь полагается поместить в биоанализатор. Над самим человеком следует проделать множество манипуляций, подключить с десяток приборов. Один отлеживает сердечную деятельность, второй – дыхательную, третий выводит на монитор водно-солевой баланс, четвертый — волновые колебания мозга. И как тут поймешь, что с человеком что-то не так?
Вот он, Мартин, почувствовал, что с Корделией что-то не так, а причину не распознал. Не мог даже определить, каков характер этих изменений, злокачественный или безобидный. А когда Вениамин Игнатьевич увел ее в медотсек, даже испугался. Нет, испугался он потом, когда уже стоял за дверью… Да, подслушивал, но не намеренно. Это его способность, опция. Человек на его месте не различил бы ни слова. А Мартину и усилий не понадобилось. Он ждал позволения войти, а услышал… Узнал причину. Ребенок! У Корделии будет ребенок. Маленький человечек. Генетическая копия.
В те несколько минут, пока он стоял за дверью, пока слушал звенящий от радостного недоверия голос Корделии, время уплотнилось до критической, невыносимой массы. Оно вошло в то агрегатное состояние, что настигает временные отрезки лишь при крушении судеб, когда события ускоряются, мелькают. В старых земных книгах Мартин читал о предсмертных видениях, переживаемых людьми: будто бы перед смертью человек видит свою жизнь со стороны, как зритель, сидящий в зале. Там, перед дверью в медотсек, Мартин пережил нечто схожее. Он видел не только прошлое, свое детство на космическое станции, свое пребывание в исследовательском центре «DEX-company», свое избавление, свое короткое ослепительное счастье, он видел будущее.
Он увидел то, что случится. У Корделии будет ребенок. Близкое, родное ей существо, повязанное с ней узами крови, ее отражение. А он, Мартин, больше не нужен. Он чужой, лишний. Он будет изгнан, отторгнут. И тогда под ногами разверзлась бездна. Бездна, в которой он некогда был заключен и обездвижен; бездна, где он оставался в абсолютном режущем холоде. Теперь он туда вернется. Он больше не единственный, он больше не «семья». Он всего лишь временный заместитель. Суррогат. Игрушка. Которую так легко заменить.
Мартину стало больно… Так больно. Нет, не физически, импульсов нейросеть не зафиксировала, но на внутренний экран выскочила предупреждающая надпись:
«Превышен допустимый уровень кортизола».
Мартин глубоко вздохнул и дал команду лимитировать гормональный всплеск до нейтральных величин. Он не должен спешить. Он должен с ней поговорить. Увидеть ее глаза. Услышать ее голос.
Он уже падал, уже летел в эту пустоту, с раздавленными обескровленными легкими, с почерневшим обугленным сердцем. Он уже бежал в раздирающем порыве от этой боли, от текущей по жилам кислоты отторжения. Это случилось на Геральдике, когда тяжелый тупоносый флаер, заходя на посадку перед их геральдийским домом, сверкнул надписью DEX… Мартин не стал дожидаться полного разворота гудящей машины и бросился бежать.
Бежать… Он бежал, гонимый одним лишь безрассудным, живущим где-то глубоко в клетках ужасом. Эти клетки люди унаследовали от своих далеких предков, некогда живущих простой философией страха, подчиняясь единому универсальному закону выживания. Эти клетки не рассуждают, не анализируют. Они кричат: «Беги!» И он бежал. Не оглядываясь. Не допуская сомнений и не задавая вопросов. Он летел в бездну. Там, на дне, в забвении и неподвижности, было если не спасение, но избавление, покой, вечная гибернация, отсутствие боли. Исчезнуть, самоликвидироваться. Он принял ее предательство как абсолютную данность. Она – человек, а люди… люди всегда предают.
Тогда он ошибся. Страшно, оглушающе.
Надпись с начальными буквами DEX означала безобидный логотип компании, монтирующей солнечные батареи. Он жестоко поплатился за свою поспешность, за то, что пренебрег разумом и последовал за инстинктом. Действовал как испуганное животное. Нет, он действовал как ребенок. Он и был в сущности ребенком, запуганным, несмышленым, для которого мир делится на холодное и горячее, на мокрое и сухое. Его душе еще предстоит повзрослеть.
Не так ли говорила Корделия? Его мозг превосходит эффективностью и быстродействием мозг обычного человека, а вот душа нуждается в обучении. Тогда он не совсем ее понял. Что это значит? Что значит «взросление души»? Взрослеет, формируется тело, наливается зрелостью, силой, массой. Тверже становятся мышцы, грубее — кожа. А что же душа? В чем отличие души ребенка от души взрослого?
Он это понял не сразу. Потребовалось время. Заливающая разум неконтролируемая обида, отрицающая доводы рассудка, одностороннее пылающее суждение, низводящее ситуацию к абсолютной, безапелляционной оценке. Есть только «я», мое страдание, мое неудобство. Иного виденья, иного мнения нет. Оно не рассматривается. Он и второй раз вынес подобное суждение. Произнес приговор и едва не привел в исполнение, когда выяснилось, что Корделия знала о сговоре Генри Монмута с «DEX-company». Тогда его тоже захлестнула обида. Он снова обвинил Корделию с предательстве, в злонамеренности, в преступном умолчании. Бежать необходимости не было, у него другое оружие – последний приказ, капсула с ядом. Он был близок к тому, чтобы активировать комм. Даже не из страха, ибо зримой опасности не было, ловцы еще не покинули космопорт Перигора, а назло… В отместку! Чтобы уязвить, чтобы сделать ей больно. Отмстить неуклюже, по-детски. Он же помнил, как она испугалась, как зашлось в адреналиновой судороге ее сердце, когда он в тестовом режиме активировал «последний приказ». Он помнил ее глаза, мгновенно провалившиеся, заранее стылые, в кристалликах скорби. Он умрет и накажет ее своей смертью. Ей будет плохо, она будет страдать. Ей будет стыдно, она будет винить себя за обман, за преступное молчание. Корделии тогда пришлось поранить себя, чтобы вывести его из угара обиды. Воспользоваться его же оружием. Брызнувшая кровь мгновенно привела его в чувство, и стыдно стало уже ему.
Потом он злился на нее за ссылку на «Мозгоед», за это отстранение от значимых и опасных событий. Она опять приняла это решение без него, с обычным человеческим самоуправством. Рассудком он понимал, что хозяйка (а тогда она именно так определялась системой) права, что она прежде всего заботится о его безопасности, спасает ему жизнь, что она опытнее, взрослее, что она знает мир, в котором он еще только учится жить. Понимал, но не мог совладать с подступающей, такой знакомой обидой. Обида. Будто капля концентрированной уксусной эссенции на коже. Жжет, разъедает. Но для жизни неопасна. Небольшой дискомфорт. Достаточно заблокировать рецепторы. Но Мартин в ожидании Корделии пестовал эту каплю, распалял, взращивал, чтобы было чем плеснуть ей в ответ, отплатить, отыграться. Он сидел в своей комнате, нахохлившись, отстранившись, а она гладила его затылок и тихо оправдывалась. Он уже и обиды не чувствовал, уже осознал, понял, а повернуться и ответить не мог. Детская душа не позволяла. Правда, и активировать комм уже не пытался.
Он учился главному – понимать. Смотреть на свою обиду со стороны, дистанцироваться, контролировать. Учился избегать однобоких скоропалительных суждений. Первая усвоенная им истина – люди разные. И поступки людей тоже разные. Когда-то он поспешил принять на веру слова Бозгурда, оболгавшего его родителей. Мартин не усомнился ни на минуту, что та женщина, называвшая себя его матерью, читавшая ему вслух детские книжки, ставшая его проводником в мир, подарившая ему первые проблески человечности, всего лишь участница эксперимента, равнодушная статистка. Он поверил в то, что его предали, что кто-то получил вознаграждение. И долгих 1535 дней жил с этой ложью, хранил ее в своем сердце, прятал в непроницаемом коконе ненависти, тихо и неуклонно превращаясь в машину. В своем стерильном, холодном боксе, в тревожные ночные часы он вспоминал покинувших его родителей одновременно и с горечью, и с любовью. Он мечтал о мести предавшим его людям и в то же время звал их на помощь. Звал, без слов, без голоса, без надежды. Звал. И ненавидел себя за эту неизбывную наивность.
Паспорт мне должны были выдать со дня на день. Из составленного мною списка наиболее вероятных убийц я выбрала Лешека Кшижановского и отправилась к нему со светским визитом. Больше всего меня интересовала его прошлогодняя поездка в Данию и связанные с нею странные слухи. Но действовать следовало осторожно и вдумчиво. С одной стороны, если он замешан в афере, нужно его предупредить и попытаться спасти во исполнении последней воли Алиции. С другой стороны, не могу же я раскрывать тайну следствия, а тем более предостерегать преступников. Имелась еще и третья сторона: почему-то я не сомневалась в его порядочности, хотя со всех сторон выглядел он весьма подозрительно.
— Пан Лешек, пожалуйста, ответьте мне на один вопрос. Есть ли у вас что-то на совести? Если да, то мне лучше сейчас же уйти, не вступая с вами ни в какие разговоры. Итак?..
Оторопевший Лешек пригласил меня зайти и угостил кофе. Я сочла свой долг честной гражданки столь же честно исполненным и не заставила себя упрашивать.
Последний свой рейс в Данию Лешек вспоминал неохотно, но и без подозрительной опаски. Он ходил капитаном яхты с экипажем в одиннадцать человек. Из этих одиннадцати вернулись только десять — один на обратном пути утонул, хотя умел плавать. Выпал за борт, выловили его уже мертвым. Лешека поначалу обвиняли в плохой организации спасательных работ, но при вскрытии у погибшего обнаружили что-то неладное с сердцем — оказалось, что он умер сразу же, как только вывалился за борт.
В довершение всего экипаж яхты заподозрили в перевозке контрабанды. Лешек из-за этого страшно расстроился — под ударом оказалась его безупречная репутация, а значит, и его занятия парусным спортом. Хуже всего то, что он и сам не мог поручиться за команду — обычно он плавал с постоянным составом, а в тот раз людей, как на грех, набрали с бору да с сосенки. Не всех он знал и не на всех мог положиться.
— Какой-то подонок и впрямь мог с собой что-нибудь прихватить, — задумчиво предположила я. — Смог бы он проделать это тайком от вас?
Лешек задумался, потом кивнул.
— Вполне возможно. При отплытии мы даже не проходили таможенный досмотр, меня там знают не один год и доверяют, я ведь не для гешефтов плаваю, и мои ребята тоже. Но в тот раз народ был почти весь незнакомый, так что чем черт не шутит… Тем более что мне и в голову не приходило за ними следить.
— То есть они вполне могли что-нибудь левое загрузить?
— Могли даже слона. Хотя нет, слону там было бы тесновато. Но возможностей имели более чем достаточно. Накануне проходили пробные заплывы, я не во всех участвовал. Яхта могла взять груз где угодно, да хотя бы с понтона, с рыбацкой лодки. Риск, конечно, но всегда больше для капитана, чем для команды. Есть, правда, одна загвоздка…
— Какая?
— Товар должен быть штучным, мелкими партиями, разве что контрабандой занималась вся команда. В одиночку на яхте никто не оставался, всегда крутилось несколько человек. За исключением одного вечера, когда мы все скопом свалили в Хумлебек.
Алиция мне рассказывала про тот их визит в летнюю резиденцию наших благодетелей. Я представила себе эту картинку, словно сошедшую с рекламного туристического проспекта. Уютная терраска, зеленый, обсаженный деревьями откос, внизу в лунных бликах море, а вдали на горизонте — мерцающая огнями панорама Швеции. У меня невольно вырвался завистливый вздох.
— Вы приплыли туда прямо на яхте?
— В том-то и суть, что нет, наняли микроавтобус, как раз на десятерых. Я поехал вместе со всеми, а один человек остался на яхте.
— Зачем? — изумилась я. — В Дании не воруют!
— Не знаю. Не захотел ехать. Всю ночь провел там один, мог загрузить что угодно. Вот только доделать до конца свое грязное дело он бы не смог, ведь это был именно тот, который утонул. Вряд ли бедняга был контрабандистом, иначе потом бы его сразу вычислили. Покойник уже ничего не спрячет, а яхту после его смерти обыскали всю до основания. До сих пор не пойму, как он ухитрился свалиться, ночью хоть и стоял туман, но море было спокойным. Голова, что ли, закружилась?
— Столкнули, — буркнула я.
— Что вы говорите?! Кто? И зачем?
Нет, с Лешеком все ясно. Какой смысл заниматься контрабандой, если выходишь в плавание всего пару раз в году? И зачем бы ему понадобилось топить человека — чтобы дискредитировать себя? Полная чушь!..
Похоже, Алиция тревожилась не за него.
— У кого это ты была? — начал Дьявол допрос, стоило мне вернуться.
— А вы до сих пор за мной шпионите? Надо было проводить до двери, посмотреть на табличку.
— Она без таблички. Завтра мы все равно выясним, кто живет по этому адресу, но ты могла бы облегчить нам задачу, расколовшись прямо сейчас.
— Логично. Я ищу человека, ради которого Алиция позволила себя убить. Лешек Кшижановский отпадает, это не он. Руки у него не трясутся, подозрительным взглядом вокруг не шныряет. А что новенького у вас?
У них ничего такого сенсационного не имелось. Слежка за Алицией подтвердилась, было найдено орудие убийства и восстановлен весь его ход. Выяснены мотивы. Канал переправки наркотиков удалось перекрыть. Не хватало сущей мелочи — людей, которые все эти делишки обделывали.
— Где-то они ведь эту гадость фасуют, — рассуждала я. — Не сама же она лезет в банки. Неужели нельзя поймать их с поличным?
— Пока что бы даже этого поличного не поймали — проверками на таможне не обнаружена ни одна банка со следами героина. Не нравится мне все это.
— Ты должен радоваться! Героина нет — значит, контрабанда перекрыта.
— Как бы не так, — бесстрастно возразил Дьявол. — Наблюдается странная картина. От нас героин не идет, а в Данию поступает.
— Как это?
— Да вот так. У нас проверяется каждая посылка, каждый кусок селедки, сала, колбасы. Все невинно как слеза младенца. А по прибытии в Данию каким-то дьявольским манером превращается в героин.
— Ты в этом уверен?
— На сто процентов. У нас свои каналы. Да и сама версия с закладкой наркотика в месте упаковки мне кажется сомнительной. Сало готовят в одном городе, селедку в другом, что же получается — везде засела сплошная наркомафия? Я думаю, тут все как-то иначе устроено.
— Как?
— Еще не знаю, надо кое-что проверить. Поезжай-ка ты в этот свой Копенгаген, может, на кого-нибудь там выйдешь. По-моему, там такая же петрушка. В магазин вносят, из магазина не выносят.
— Хорошо, наведаюсь к М-м… м-м… в магазин…
— Что это ты мычишь?
— …и попрошу баночку чего-нибудь… — пробубнила я.
Счастье еще, что «магазин» начинается на ту же букву, а то бы точно ляпнула что не надо, язык мой вот именно что враг!
Накидка из добротно выделанной медвежьей шкуры с неброскими узорами укрывала от холода, не привлекая внимания. В мягких мокасинах удобно было ступать, крадясь за зверем. Впрочем, сейчас охотник не крался и не ступал – неподвижно лежал на пожухлой траве. Перья, торчащие из жестких черных волос, помяты, одно из них сломано. Лук валялся рядом. Сбоку на земле – темное пятно крови. Но человек еще жив, на перечеркнутом шрамом по правой щеке и покрытом охотничьей раскраской лице трепетали ноздри крупного орлиного носа. Втягивали в себя воздух, пропитанный горечью прелых листьев, сыроватым грибным духом, тонким ароматом поздних цветов.
Небольшую поляну, окруженную высокими лиственницами, окутывали не только запахи. Она тонула в холодных водах озера сумерек. Преждевременных – солнце еще не должно было скрыться – и необычно леденящих.
Волчий вой вплелся в тишину замершего в недобром предчувствии леса, разбудил ее и вызвал ответный крик ворона. Оба голоса удвоились, утроились – к ним присоединились сородичи – и начали сближаться, с разных сторон приближаясь к беспомощному человеку.( Collapse )
Он приоткрыл глаза, ладонь уперлась в землю, тело дернулось в попытке сесть. Но сил не оставалось… Слабый стон заглушили треск кустов неподалеку и медвежий рык. Рука потянулась к луку, схватила его. Пальцы поймали оборванную тетиву. Острого каменного ножа не оказалось на поясе. А рык, вой и хриплое карканье все приближались. Холод усилился, будто внезапно наступила зима – сырость стала превращаться в иней, выбеливать траву и волосы охотника, как если бы он седел на глазах.
А главное, леденящий холод прокрадывался внутрь, заменяя воздух в груди – холод безнадежности, окутывающий быстро стучащее сердце, побуждая перестать биться. Пропустить удар, потом еще один, а потом и вовсе прекратить бесполезный трепет раньше, чем оно будет растерзано хищниками.
Глаза человека закрылись и с трудом открылись снова, чтобы увидеть между двух старых деревьев высокую, выше любого соплеменника, фигуру. Похожую на человеческую, только необычайно тощую и костистую, словно ее мучил неутолимый голод. Ни волос и одежды, как у людей, ни шерсти, как у животных. Выпирали ребра, покрытые серой с прозеленью шкурой. В сумраке поблескивали ледяным серебром из провалов черепа глаза. Вендиго, людоед-охотник, ужас лесов.
Чудовище подняло длинную тонкую руку с длинными когтями, которыми можно рассечь камень. И, повинуясь этому жесту, поднялись, усилились, намертво переплелись голоса волков, воронов и медведя – и стихли. Шаг к беспомощному человеку…
Странные линии сверкнули в воздухе лучами дневного светила. Перечеркнули лес и высокий силуэт, переплелись друг с другом. Похожая на скелет фигура гневно зарычала, нанесла удар. Вокруг ладоней будто бы сгустилась темнота. Часть сверкающей сети порвалась, но нити, тонкие, как волос, были прочнее оленьих жил, прочнее камня, они появлялись вновь, заплетая прореху, отсекая клочья от морозного сумрака.
Гигантская сияющая паутина ткалась быстрее, чем ее уничтожали страшные когти, она окутывала тощий силуэт и он, избегая пленения, сделал шаг назад, другой, а потом и вовсе повернулся и исчез среди деревьев. Стихли голоса хищников и последние лучи заката, чья пора на самом деле, оказывается, не прошла, озарили поляну.
Человек улыбнулся и, откинув голову, устало закрыл глаза.
***
Динь-динь-динь!
Звенела неутомимыми колокольчиками вода на камнях ручейка. Откинутая занавесь вигвама открывала дорогу утренним лучам солнца, греющим землю и подстилки из травы. Один из них коснулся моего вместилища и принес с собой облегчение. Неприятные, злые видения стекали вниз с плетения и таяли, растворяясь в новом дне. И все же будто бы не целиком, оставляя клочок ночного яда, застревающий, как заноза, запутывающийся где-то в перьях.
Тинь-тинь-тинь!
Заливается птица, почти захлебывается собственной песней. Ветерок принес на невидимых ладонях запах дымка от костра. Веет спокойствием.
Чуть раньше, внимательно приглядевшись, можно было бы различить мерцание сети из предрассветных искр, в которой Асибиикааши, прародительница пауков, каждый день возвращает людям солнце.
Для кого-то утро – пора пробуждения, для меня – время отдыха. Неторопливо покачивается мир, такой уютный, убаюкивающий. Конечно, я знаю, что это не так, это покачивает мое жилище – кольцо из ивового прута, сеточка тонких сухожилий в нем, в восьми местах касающееся обруча, к которому подвешены перышки. Отверстие в середине для хороших снов. Злые, страшные – такие, как последний – не попадут туда, они должны запутываться в маленькой паутине ловца.
Только в последнее время они все многочисленнее и настойчивее, все труднее их сдерживать и все больше невидимого никому осадка, сокращающего и без того недолгий век. Это не случайные кошмары – их выстраивает кто-то, я чувствую это, направляет один за другим, стремясь подорвать силы того, кого я храню, сломить волю к жизни, и без того висящей на волоске.
Жесткие черные волосы, крупный орлиный нос, шрам на щеке. Неровное дыхание – трепет жизни, борющейся со смертью, которая поселилась в тяжелой ране. Дух вождя Чи-Ананга, Большой Звезды, сражался за то, чтобы не уходить из тела к предкам раньше времени.
Я, живущий в малом подобии паутины Асибиикааши, храню его во сне. Та, что сплела мое вместилище – с ним и днем, и ночью, отлучаясь лишь ненадолго. Вот силуэт закрыл вход, силуэт Гайашконс, Маленькой Чайки. Она принесла воду от ручья, но вместо того, чтобы поставить ее, обернулась, потому что тень от невысокой фигурки накрыла другая.
– Я вновь пришел к вашим вигвамам. Ведь наши племена всегда рады встретиться, помочь друг другу на охоте и разделить праздник. Ты же знаешь, что я искусен в знании трав и лечении ран. Не отвергай же мою помощь!
Другая тень принадлежала худощавому старику, чьи седые волосу украшены множеством перьев, а раскраска, перемежающая морщины, указывала на шамана.
– Не женщине решать судьбу вождя, пусть даже его жене, Анаквад-Облако, – ее низкий голос чист, совсем не похож на хрипловатый чаячий крик. – Но шаман нашего племени советовался с духами и велел мне не допускать к Чи-анангу никого другого.
Она старалась говорить бесстрастно, но на последних словах что-то едва уловимое выдало мне, что она рада повторить эти слова. Возможно, Анаквад тоже уловил это и хмуро посмотрел на Гайашконс.
– Наганигабо-Стоящий Впереди – уважаемый человек. Но силы начинают покидать его, и зрение иногда затуманивается, ведь он на десять солнц старше меня. Я не хотел бы, чтобы ты позвала меня, когда будет слишком поздно. Позволь хотя бы осмотреть его!
Жена вождя молчала, но не уступила путь, и через некоторое время старик повернулся и ушел, покачав головой.
Гайашконс наконец переступила порог и поставила воду возле больного, склонилась над ним. Заплетенные в косы густые мягкие волосы обрамляли скуластое лицо, на котором под высокими тонкими бровями – широко открытые глаза. Сейчас в них жила тревога. Каждый раз, когда я вижу ее… У духа нет сердца, но я уверен, что если бы оно было, то билось бы сильнее.
***
Темная, непроницаемая гладь ночного озера омывала берег, волновалась, несмотря на безветрие. Осторожными касаниями волна пыталась подобраться ближе к лежащему на берегу человеку, к беззащитному духу Чи-Ананга. Мрак заделал просветы между деревьями, превратив их в сплошную гряду, поднимался из глубины, окружая охотника со всех сторон.
Вода не могла преодолеть границу, будто кто-то провел невидимую черту, и после нескольких тщетных попыток она вспучилась бугром, а затем стекла, открывая звездному свету силуэт огромной рыси, чье тело вместо шерсти покрывала рыбья чешуя. По хребту топорщился остриями гребень, который завершался длинным острым хвостом с медным отливом. А начинался он от головы, которую можно было принять за человеческую, если бы ее не увенчивали загнутые рога.
Лицо под ними было таким же, как у вендиго в прошлом кошмаре. Лицо Анаквада.
Водная рысь мичибичи, ступая легко, несмотря на то, что была раза в три больше медведя, двинулась к берегу, сверху вниз хищно глядя на человека.
Искры звездного света проявились в воздухе, стали внезапно ярче и золотистей, превратившись в предрассветные. Спелись в паутину, преградившую путь. Зверь зарычал, гигантский хвост его заметался, вода забурлила, и в ней показался косяк рыб, которые неожиданно острыми зубами принялись рвать сеть.
Сумрак от леса, казалось, тоже стал водой и потек навстречу, поглощая искры, забывшие свой срок.
Преграда рвалась и латалась вновь, рвалась и латалась. Но вот темная туча, налетевшая со стороны, где закатывается солнце, начала стремительно затягивать небо, и искр становилось все меньше, им неоткуда было браться в этой мгле.
Человек пошевелился, пробормотал что-то сквозь зубы. Он очень хотел что-то сделать, но был здесь бессилен и ощутил это.
Рывком разметав темноту в стороны и отбросив надвигавшуюся водяную рысь, искры собрались в один клубок и взмыли в ночное небо. Раненый проводил их обреченным взглядом.
Анаквад захохотал, но осекся. Еле видные светлячки слились там, наверху, в два крыла, которые разрезали тучу и вновь начали превращать сияние звезд в собственное. Вниз устремилась, вырастая в размере с каждым мгновением, громовая птица, извечный враг подводной рыси.
Ветер, который нес ее, отбросил мичибичи обратно в воду. Хлопки крыльев звучали раскатами грозы, а глаза метали молнии. Пронзенная небесными копьями вода вскипела. Рысь поднялась на дыбы, встречая врага ударами мощных лап, целясь в крыло. Но, несмотря на гигантский размер, птица увернулась и наметилась в рогатую голову мощным клювом. На пути его встретил удар хвоста, и грохот столкновения был оглушителен.
Противники отшатнулись, потом вновь закружились друг перед другом. Мрак стекался из глубин озера и леса, молнии разгоняли его, гром пугал зубастых рыб.
Охотник снова попытался и не смог подняться, и смотрел на эту битву горящими от возбуждения глазами. Никто не мог взять верх, но для защитника это означало победу.
И тогда, пролагая путь через шум и грохот, отчетливо слышно прозвучал голос Анаквада.
– Я вижу глубоко. Ты изменился и не помнишь прежних встреч. Но я все-таки узнал тебя, Макозид- Медвежья Лапа. Раньше бы ты не стал защищать Чи-Ананга, не станешь и сейчас, потому что я помогу тебе пройти тропой памяти!
Раньше я не мог поступать иначе. Я собирал и хранил предрассветные искры и оберегал сны, я запутывал в своих перьях кошмары, я сражался в облике громовой птицы и иных, почти не сознавая себя, и уж тем более не зная, что был кем-то до этого.
Но сейчас залитые ледяным серебром глаза на лице подводной рыси встретились с моими, и мир замерз вокруг. Застыли мы оба, будто окаменела вода, на полупорыве остановился ветер, удар сердца в груди вождя отзвучал наполовину, и остановившееся здесь и сейчас время сдвинулось в прошлом.
***
Закат делал небо, воздух, жилища и даже лес немного красноватым. Собирая песни других птиц в собственную, заливался пересмешник.
Я еще не гром-птица, не паучок в паутине ловца снов, не бесплотный безымянный дух. Меня зовут Макозид, я хороший охотник, молод и храбр. Впрочем, сейчас робость накатила волной, сдавила грудь, и голос звучал, будто чужой.
– Я приношу много добычи, Гайашконс, и могу поставить отдельный вигвам. Но он будет пуст без тебя. Разведешь ли в нем очаг? Хочу знать твое слово прежде, чем говорить с твоим отцом.
Она опустила голову, потом снова подняла.
– Лучше бы ты сразу спросил у моего отца. Прошло меньше дней, чем пальцев на руке, с тех пор, как они договорились с Чи-Анангом. Мое место будет в жилище вождя.
Суровая необходимость и воля старших определяют жизнь племени. И все же я не могу не спросить:
– Но ты… ты сама – разве хочешь этого?
Маленькая Чайка вздохнула и замолчала, но я ждал, не спуская с нее глаз.
– Я не хотела этого говорить, но не оскверню свои губы и твои уши ложью, Макозид. Я рада этому. Прости.
Я отвернулся и побрел в лес. Думаю, если бы кто-то видел мое лицо, оно показалось бы высеченным из дерева, а потом я скрылся за деревьями. Ибо никто не должен видеть скорби и горя охотника и воина. Даже когда сердце то пропускает удар, то бьется со скоростью спасающегося от волков оленя.
Закончился первый день совместной охоты соседних племен. Ночь подступала к лагерю и отскакивала обратно, обжигаемая пламенем костров, на которых готовили добычу. Пахло жареным мясом. Звучали громкие голоса – охотники не забывают рассказать о своих удачах всем и каждому.
Меня не радовала добыча, не веселил пир. Зависть и ярость глодали сердце: в центре одной из групп – вождь Чи-Ананг, к которому только что подошла молодая жена. Темнота и спокойствие леса манили отойти подальше. Но даже здесь одиночество нарушили тихие шаги за спиной, и чужая рука легла на плечо.
– Мне есть что сказать тебе, Макозид, – неудовольствие на моем лице не смутило Анаквада, а может, он просто не заметил его в темноте. – Прошу тебя, слушай внимательно – это многое может значить.
– Говори.
– Я наблюдал за вождем вашего племени, Чи-Анангом, – тут я сразу стал слушать очень внимательно, – и вижу страшную угрозу. Злой дух проник в него и нашептал дурные мысли.
– Продолжай, – голос, как треск сухой ветки. Недоверие и желание верить сошлись в поединке.
– Он сильный воин и хороший охотник, но ему мало отпущенных человеку сил. Однажды на охоте он встретил вендиго, и тот наложил на него проклятие. Оно исказило душу Чи-Ананга. Духи показывают мне мрак вокруг него, Большая Звезда чует недоступные людям запахи – признак скорого превращения. Я выследил его в лесу и слышал, как он вслух говорит с духом. Скоро он превратится в этот кошмар, и остался один шаг – вкусить человеческой плоти. Это будет плоть его жены, Макозид!
Ужас холодил меня изнутри, несмотря на всю мою храбрость. Я не зря ненавижу его, не зря!
– Но почему ты не скажешь остальным?
– Я говорил с шаманом вашего племени, Наганигабо. Он не хочет верить, годы и хорошее отношение к Чи-Анангу затмили его зрение. По его слову не поверят и остальные. А время идет. Я доверился тебе, потому что вижу, что твои уши могут быть открыты истине. Надо остановить Большую Звезду, пока еще не поздно! Пока его можно убить, как обычного человека. Потом это будет много сложнее…
Второй день охоты был в разгаре. Преследуя крупного самца оленя, вождь Чи-Ананг углубился в заросли, оторвавшись от остальных. Лишь я не отставал: крался за ним, стараясь остаться незамеченным. Я все еще сомневался в словах Анаквада, но… наверное, он все же прав. Я спасу Гайашконс от ужасной участи. Она будет свободна и может стать моей!
Поляна окружена высокими лиственницами, знакомая и незнакомая – нет, тогдашний Макозид видел ее впервые. Чи-Ананг стоял над добычей, торжествуя. Треснула ветка под моей ногой, и он замер, прислушался, готовый отреагировать на звук. Медлить было нельзя, я вскинул лук. Стрела вошла в бок, прошив одежды из оленьей шкуры. Вождь рухнул на траву. Я подождал – он был неподвижен. Тогда я медленно вышел из кустов. Рядом с телом расплылось пятно крови, но, кажется, раненый был жив и еще дышал. Я потянул из-за пояса нож – острый кремень довершит дело. Приблизился.
С быстротой ветра, со стремительностью молнии вскинулась правая рука Чи-Ананга, до сих пор прижатая к боку. Сжатое в ней короткое охотничье копье пронзило мне грудь. Боль взвыла волком, и тут же слабость накрыла с головой, ноги подкосились, и я упал на колени. В глазах потемнело, и я успел заметить только, как Большая звезда попытался встать и рухнул обратно. Лужа крови возле него сразу стала больше.
А я… Я перестал что-либо видеть, а потом вновь обрел зрение, но вокруг не было ни леса, ни поляны, ни тел. Сверкающая паутина заткала все вокруг, меж густых нитей еле заметно виднелись тени, а прямо передо мной был гигантский паук, столь знакомый по рассказам, что я сразу узнал его.
– Асибиикааши, мать пауков, хранительница солнца и защитница в ночи, – прошептал я и попытался склонить голову в почтении, но не смог – ни шеи, ни головы, у меня здесь не было ничего, я даже не понимал, как смотрю.
– Я покровительствовала вашему народу, – голос, мягкий, как нити, из которых плетут сети ее потомки, проникал со всех сторон. – И покровительствую сейчас, хотя вы расселились далеко, и мне сложно присматривать за всеми. Но я знаю вождя Чи-Ананга… и мне грустно, когда мои дети предают друг друга. Не надо, не отвечай, – я и не пытался, подавленный этой внезапной встречей после неожиданной… гибели? Я умер? Она, наверное, прочла мыcли. – Да, ты умер. А Большая Звезда на грани смерти. Я могла бы многое рассказать тебе, но будет лучше, если ты увидишь сам. Твоему духу рано покидать этот мир. Я поселю его в ловца снов, что в палатке вождя. Сейчас сюда спешат охотники, а он силен и может выжить. Если так случится, ты будешь хранить его сны и многое узнаешь. Подумай, когда придет срок.
***
Запутавшееся в чаще видений время возобновило свой бег там, где шло сражение за разум и жизнь Чи-Ананга. Злость исказила и без того уродливые в этой форме черты Анаквада – последняя часть воспоминаний явно была неожиданной и незнакомой для него:
– Вот как..? – голос скользнул шуршанием змеиной чешуи, но быстро обрел былую уверенность. – Теперь я знаю, почему ты здесь. Как видишь, тебя обманули и заставили защищать твоего врага! Отойди, и я завершу то, что мы начали.
– Обманули?
Соприкасаясь столь близко, мысли подобны поверхности воды. Сквозь нее можно увидеть дно – но из придонного ила тоже можно разглядеть небо. Нынешний Макозид был дома здесь, в хитросплетениях снов, и свет загорелся в моих глазах, глазах гром-птицы, и поймал взгляд рыси. Стайкой вспугнутых рыб пронеслись обрывки видений.
Шаман, сетующий на приближающуюся старость.
Жажда новых сил и долгой жизни.
Общение с темными, кровожадными духами.
Готовность на крайний шаг.
Лицо вождя Большой Звезды, подслушавшего часть разговор с духами в лесу.
– Ты сам, – выдохнул я, – обманул меня. Не Чи-Ананг хотел стать вендиго, а ты! Не он готовился вкусить человеческой плоти, чтобы превратиться в могущественное чудовище. А он подозревал тебя!
– И ты так охотно поверил, – лицо стало костистым, будто обтянутый кожей череп. Угрожающе качнулись рога. – Не бойся, это была бы не твоя драгоценная Гайашконс. Хотя пока он жив – какая она твоя?! Ты же хотел убить его, будь честен хоть перед собой! Я смогу вернуть тебе жизнь в человеческом теле.
Водяная рысь выходила на берег шаг за шагом, обретая при этом облик вендиго. А гром-птица сдавала позиции, снижаясь. Крылья слабели, понемногу превращаясь в человеческие руки, тело тянуло к земле. Ненависть, настоянная на зависти, была тяжким грузом, и стыд за свой поступок не облегчал его. Анаквад был прав – я хотел этого. К тому же, может быть, я обрету свободу.
И женщину, к которой стремлюсь.
Я вспомнил, как Гайашконс смотрела на Чи-Ананга, раненого, бессильного, и представил, что она так смотрит на меня. Ради этого стоило… И тут же с пронзительной, как лучи рассвета, ясностью, понял, что на меня она так не будет смотреть никогда. А я не смогу встретить ее взгляд, если сейчас вождь умрет из-за моей слабости и трусости.
Ненависть к вождю, ненависть к шаману, любовь, осознание собственной глупости и предательства осыпались внутри древесной трухой, а сила, данная матерью пауков, стала воспламеняющей искрой. Костром из рассветного огня вспыхнуло подобие моего былого тела, и живое пламя шагнуло, обнимая вендиго.
Крик сотряс окружающий мир, который начал рассыпаться. Исчезли озеро, небо, лес, потом пропал оставшийся невредимым Чи-Ананг, и только мы оба пылали. Анаквад пытался освободиться, но я не давал. Костер пожирал чудовище, но и само пламя гасло, гасло и мое сознание.
В последний момент показалось, будто я вижу где-то впереди зеленые леса и луга…
***
Многое видят восемь глаз Асибиикааши: как растет трава, как бежит ручей и куда летит птица. Видят духов и сны, зверей и людей. Наблюдает она за миром, иногда сама, иногда зрачками своих детей.
В своем жилище сидит расстроенная Гайашконс. Рассыпался ловец снов, сделанный ей для мужа – лопнуло кольцо, упали на пол перья. Но вскоре огорчение сменяется радостью – вождь спит крепким, здоровым сном выздоравливающего.
Замечает прародительница пауков, как в полудне пути в другом вигваме просыпается шаман Анаквад. Открывает глаза, но нет серебристого блеска в них, вовсе нет искры разума. Пустой взгляд пустой оболочки. Его соплеменники чтут заветы предков и заботятся о слабых рассудком, но недолго жить тому, в ком дотла сгорела душа.
Огромный груз забот Асибиикааши становится чуточку легче, даря хорошее настроение. Привычно сплетает она сети из предрассветных искр, собирая в них солнце, чтобы поднять его ввысь.
В понедельник Фортисью вышла на работу с огромным фингалом.
— Какого черта? — Ригальдо, мазнувший взглядом по лицу секретарши, не удержался и выбрался из-за стола, и ухватил ее за подбородок, поворачивая лицом к панорамному окну. Кларисса стояла, послушно опустив руки и жмурилась от света правым глазом. Левый у нее заплыл и выглядел багровым даже под слоем косметики, которой она безуспешно обмазала лицо.
— Ничего не хотите мне объяснить?
— Простите, — она переступила с ноги на ногу. — Я знаю, это не очень-то соответствует принятому в компании стилю…
— Да это ничьему стилю не соответствует, — буркнул Ригальдо, разглядывая ее асимметричное лицо. — Как вы собираетесь работать? А я еще хотел взять вас на международную выставку ASFW…
— Когда? — жадно спросила Кларисса.
— Через неделю.
— Через неделю он уже будет желтый, — отрапортовала она и как-то очень ловко выскользнула из его рук. — Я мазью лечебной помажу. И на ночь лед приложу. Я хочу с вами поехать, мистер Сегундо — мне нужно копить баллы на премию.
Она отошла к столу и принялась разбирать бумаги.
— Фортисью, — позвал Ригальдо после долгой паузы. — Да мне плевать на цвет синяка. Кто это сделал?
Кларисса продолжала возиться с бумагами, не поднимая головы.
— Вы что, подрались с О’Гвардиеном? Или опять уронили на себя мебель?
Она рассмеялась — на удивление легко, а потом махнула рукой.
— Да так. Это случайно вышло. Сид даже не знает. Я, если честно, немного боюсь ему показываться.
Она задумалась и прижала к груди папки, а потом энергично встрепенулась:
— Не отдавайте никому эту поездку. Я буду в порядке, вот увидите. Я и так засиделась в отпуске… Надо входить в работу…
Ригальдо пожал плечами. Желание заработать на премию — это он понимал.
Он отошел от окна. Кларисса направилась к двери и уже там неожиданно произнесла:
— Мистер Сегундо?
— М-м.
— Спасибо большое. Я знаю, что кто-то оплатил лечение — то, что не покрыла страховка… И спасибо за то, что вы тогда съездили к нам домой…
Ригальдо немедленно разозлился, потому что совсем не рассчитывал, что Фортисью узнает о том, что он оплатил счет за неотложную помощь.
— Слушайте, вы чего, владеете временным карманом? — рявкнул он, круто разворачиваясь к ней. — Откуда у вас столько времени, чтобы стоять тут и болтать? Эти документы давно надо сдать юристам!
Клариссу пулей вынесло из приемной.
— Простите!.. — донесся ее затухающий крик.
Весь день Ригальдо гонял Клариссу без всяких поблажек — хочет работать, значит, пусть будет максимально полезной. Перед обедом к нему прокралась Люсиэла и сладко спросила, что он думает насчет имиджа своей помощницы. К этому времени Кларисса уже посветила багровым «фонарем» на всех этажах. «Я думаю, что это непредсказуемые издержки рабочего процесса, — сказал Ригальдо не моргнув глазом. — Мы с Фортисью так снимаем напряжение, разве вы не знали? Запираемся в оранжерее под крышей и боксируем».
Люсиэла ушла от него с очень сложным лицом.
Потом думать о херне стало некогда — Исли улетел на три дня во Флориду, а на стол Ригальдо лег отчет аудиторской проверки в одной из подчиненных «Нордвуду» организаций. Ригальдо изучал его до позднего вечера, в промежутках между встречами и приемом посетителей. Проверка выявила много нарушений. Нетрудно было решить, кто и как должен за это ответить, а вот как исправить ситуацию — это Ригальдо только предстояло понять.
Когда небо за окном затянулось тучами, а половина помещений на этаже опустела, у него уже чертовски болела голова.
Кларисса возникла рядом совсем бесшумно. На ней был залитый дождем уличный плащ, к груди она прижимала какие-то папки. Ригальдо тупо посмотрел на плащ, потом — на часы. Он совсем забыл, когда и куда мог посылать секретаршу в такое время.
— На производство, — она тихо положила перед ним документы. — У них курьер сломал ногу. Я встретилась с ним по дороге в больницу, он мне все передал.
Ригальдо потер лоб. Он так устал, что даже не соображал, какое именно производство.
— Спасибо, я посмотрю. Вы можете быть свободны. Вот только…
— Да?
— Сделаете мне кофе?
Кофе Кларисса не принесла. Вместо этого перед ним на подносе появились сэндвич, вода и аспирин. Ригальдо хотел разворчаться, потом подумал: «А, плевать», — и закинул в себя таблетку. В нем действительно уже плескалось столько эспрессо, что еще одна чашка просто выплеснулась бы из ушей.
Кларисса бесшумно прибирала развал, который он устроил на рабочем месте. Ригальдо молча наблюдал за ней, жуя сэндвич.
— С чего вы взяли, что мне нужно лекарство? — спросил он, от головной боли почти не чувствуя вкуса, как будто жевал трехслойный картон.
Кларисса как-то беспомощно пожала плечами.
— Есть вещи, которые я просто знаю, и все. Как вы морщитесь, когда у вас болит голова. Как вы шарите по столу, когда не можете найти факсимиле. Какое у вас лицо, когда звонит мистер Фёрст. Я даже знаю, в какое время года линяет ваш кот, — это она произнесла, нахмурив брови, и провела рукой по пиджаку Ригальдо, весь день провисевшему на спинке кресла. Растерла в пальцах шерстинки песочного цвета.
Ригальдо прикрыл глаза. Черт, время. Голодный Симба его просто сожрет.
Кларисса закончила наводить порядок, но не уходила, как будто ей не надо было спешить домой, хотя Ригальдо помнил про странную девочку и трех полосатых кошек.
— Мистер Сегундо?..
— Ну?
— Вы случайно не знаете, как выбрать хороший шокер?
— Шокер? — медленно повторил он.
— Ну да. Чтобы можно было отбиться… от собак.
— И насколько больших собак вы собираетесь отгонять шокером?
— Ну, таких… Фунтов двести и фунтов сто двадцать.
— Рассказывайте, — приказал Ригальдо, опираясь на стол локтями и пристроив на руки свою многострадальную голову.
— Мистер Сегундо, я…
— Рассказывайте, Кларисса, — повторил он, повысив голос. — Хватит ходить тут с лицом жертвенного агнца. Я ни за что не поверю, что в этот раз вы уронили стремянку прямо на глаз.
Она вздохнула и бросила на стул для посетителей свой мокрый плащ. И заговорила — сначала неловко, но постепенно расходясь. В какой-то момент, занятая рассказом, она уселась на невысокую коробку железного сейфа и принялась болтать ногой. Ригальдо не сделал ей замечание — его слишком увлек рассказ.
Как выяснилось, он до сих пор ни черта не знал о своей секретарше.
Со стены замка одинокий всадник был хорошо виден. Острое зрение позволяло различить, что это не всадник, а всадница, и даже из тех, кого называют хорошенькими. Правда, вечернее платье наверняка пошло бы девушке куда больше, чем панцирь (где-то плюс семь к защите), копье (очень острое, и что на нем за чары?) лук с колчаном стрел (ага, наверняка, судя по синему отливу, все с замораживающим эффектом) и шлем (еще, кажется, плюс пять к защите).
Таких гостей у него еще не бывало. Кто же это? Вроде знакома… Ах да, принцесса из ближайшего королевства, он ее видел сверху на последнем празднике. Как же раньше не узнал? Это из-за выражения ее лица. Точно такое он видел у своей супруги во время последнего скандала, после которого и отсиживается здесь. Очень узнаваемо, несмотря на всю разницу в анатомии.
Чего это с девчонкой? Неужели?.. Да, наверняка, тот незадачливый молодой рыцарь, что пришел совершать подвиги во имя дамы сердца и сидит сейчас в плену в подвале… Нетушки, рыцарем больше, рыцарем меньше, пусть сам отдувается. Похоже, странствующим бедолаге больше не быть, но своя чешуя дороже.
Дракон поднялся со стены и полетел на северо-восток, в тот момент, когда ворота замка рухнули под нанесенным тонкой рукой вторым ударом булавы (плюс пятнадцать к силе)
9 июля 427 года от н.э.с. Исподний мир. Продолжение
На землянку они наткнулись неожиданно – Йока споткнулся о накат, упершийся в склон лога. Спаска зашла внутрь, осматриваясь, – эта землянка нисколько не походила на те, что стояли на Лысой горке.
Йока же с тоской глянул на знакомые вещи, которые могли принадлежать лишь Обитаемому миру: настольную лампу с солнечным камнем внутри, каминные спички возле очага, аптечку на полке. Спаска присела на застеленную кровать, одну из трёх, и уверенно сказала:
– Волче спал здесь. А там, – она показала на стол, – он писал мне первое письмо.
Она взглянула под потолок.
– Знаешь, если сейчас сюда зайдёт чудотвор и зажжет солнечный камень, я могу умереть…
– Тогда нам лучше выйти отсюда, – пробормотал Йока, представив себе Инду, который уже спускается по лестнице. Ему даже послышались шаги на ступеньках… И когда дверь распахнулась, он вскрикнул от неожиданности:
– Не надо! Не зажигайте свет!
– Ох, – выговорила Спаска и села обратно на кровать.
На пороге стоял Славуш, и Йоке показалось, что крик напугал колдуна.
– Я не собирался зажигать свет, – сказал тот, помедлив. – Мне довольно и лунного камня.
– Славуш, что ты здесь делаешь? – улыбнулась Спаска.
Он снова помедлил, прежде чем ответить.
– Ищу глупую девчонку, которую хочет схватить Огненный Сокол. Твое счастье, что Змай в замке и не Милушу с тобой разбираться. Пойдём.
Пожалуй, Славуш был здесь единственным, кто говорил на северском языке без смешного провинциального выговора. Кроме Змая, конечно.
Хотя, встретив Змая впервые, Йока подумал, что он не из Славлены.
– Я бы не позволил Огненному Соколу её схватить, – сказал Йока Йелен непринужденно, а в ответ на презрительный взгляд Славуша добавил:
– Чудотворам не нужна Спаска, им нужен я. Они уже предлагали Змаю обмен.
– Они бы его обманули. Зачем чудотворам Вечный Бродяга, если его в любую минуту может вызволить Охранитель? – хмуро ответил Славуш и повернулся к выходу. – Спаска, может, и не нужна чудотворам – она нужна храмовникам. Чтобы солнце светило не здесь, над болотами, а над их полями с хлебом.
Йока не сдался:
– Я могу дать ей столько силы, что никакие храмовники её не удержат!
– Удержат. Её просто покалечат, отрубят ноги, чтобы она не могла никуда уйти. И твоя сила будет служить мнихам в какой-нибудь лавре возле Хстова. – Славуш сказал это просто, буднично. И добавил, будто подвел итог:
– Пойдём. Милуш места себе не находит.
Именно потому, что Славуш говорил так спокойно, Йока понял, что он не врёт, не преувеличивает, – холод прошёл по спине, перед глазами вновь появилась убитая толпой женщина, и Йока поверил вдруг, что здесь, в этом мире, такое в самом деле возможно.
Тёмный бог прощался с Цитаделью в окружении её обитателей. Вереско Хстовский встретил старого друга возле каменной росомахи – и не матёрый вояка с перекошенным лицом явился тёмному богу, а красивый тонкокостный юноша, бывший студент, так и не сыгравший портняжку на Сретенье…
Его силуэт не выступил из тумана полностью, и мокрая пелена приглушала его голос.
– Вот и ты, Зимич, скоро станешь одним из нас… Не надоело жить?
– Нет.
– Это в юности кажется, что старики устают от жизни. Это утешение нам, смертным, – будто жизнь становится постылой, если слишком затягивается. Я знал, что тебе никогда не надоест жить. Страшно умирать?
– Нет. Страшно недоделать то, что мы с тобой когда-то начали.
– Не обольщайся. Это не тот узел, который можно разрубить одним махом, – твои и мои потомки спина к спине будут драться за то, что начали мы с тобой.
– Вроде бы ни у тебя, ни у меня нет потомков… – усмехнулся тёмный бог.
– А белокурый юноша на троне? Разве ты не видишь, как он похож на меня? И у тебя тоже будут внуки, как бы ты этому ни сопротивлялся.
Вереско ушел обратно в туман, другая тень окликнула тёмного бога из развалин богатого некогда дома.
– Ты не спас меня… Ты так меня и не спас. А я до последней минуты верила…
– Я не смог. Я был бы рад спасти всех, но не смог спасти никого.
– Не надо было спасать всех. Мне нет дела до всех!
– Зато я помню тебя молодой и прекрасной, а не дряхлой и безобразной. Ты же не хотела стать безобразной, правда?
Даже сквозь пелену тумана эта женщина кружила голову тёмного бога, даже воплощенным воспоминанием была желанна. Чёрные стены чёрной крепости, где каждый камень знал его прикосновение, безмолвно упрекали тёмного бога в том, что окружают город теней.
* * *
Над болотом всходило солнце… И Йока сначала не удивился, пока не заметил, что и Славуш, и Спаска оглядываются и смотрят на северо-восток, жмуря глаза.
Пожалуй, именно в этот миг он догадался, почему люди Исподнего мира так напоминают ему мертвецов: у них были бледные лица, гораздо бледней, чем в Славлене, хотя жители Северских земель считались белокожими.
Змай сидел на камне поодаль от Лысой горки и тоже смотрел на восход – Йока узнал его со спины.
– С добрым утречком, Йока Йелен. – Змай не оглянулся. – И тебе, кроха, тоже доброго утра.
– Татка, мне надо было… – начала она оправдываться, но Змай перебил:
– Да ладно, что я, не понимаю, что ли? Надеюсь, Йока Йелен был тебе надежным защитником.
– Да, конечно, – ответила Спаска, пряча улыбку.
– Сын-Ивич, проводи кроху в землянку, а мы с Йокой Йеленом погреемся на солнышке. – Змай не обернулся. – Я так и знал, что он весь промок.
– Вы… уйдёте… здесь? – спросил Славуш.
– Почти. Было бы глупо воспользоваться порталом чудотворов – они бы обрадовались, увидев нас в Тайничной башне.
– Татка, ты уже уходишь?
– Нет. Через часок. Хочу на прощанье полюбоваться болотом.
Ещё несколько часов назад, услышав о возвращении, Йока обрадовался бы. А теперь, глядя, как Славуш уводит Спаску на Лысую горку, ему захотелось остаться. Или забрать Спаску с собой – туда, где светит солнце.
Пусть она чужая невеста, пусть… Пусть она думает о своём гвардейце – но ведь Змай не хочет, чтобы они поженились! Она достойна большего, она должна быть счастливой! Он давно так решил, ещё в Хстове, только боялся признаться в этом самому себе.
– Змай, я хочу… я должен с тобой поговорить.
– Наверное, собираешься попросить руки моей дочери? – Змай повернулся к нему лицом, и снова было непонятно, шутит он или сердится. И откуда он всегда всё знает?
– Я… – Йока замялся: все найденные слова – такие убедительные и правильные – разом вылетели из головы.
– Ничего не выйдет, Йока Йелен. Во-первых, тебе ещё рано жениться.
– Почему?
– Женилка не выросла.
– Ты сказал гадость и глупость, – вспыхнул Йока.
Конечно, они с друзьями из Светлой Рощи обсуждали иногда взаимоотношения полов, и Йока знал, что́ мужчины иногда делают с дурными женщинами, – но, разумеется, даже мысли не допускал, что такое возможно между людьми, которые любят друг друга.
– Да ну? Гадость – однозначно, если гадостью считать то, что ты не хочешь слышать. Но глупость?
– Змай, я пришел честно тебе сказать: после того, что я сделал, я должен на ней жениться. Я же порядочный человек.
Змай сначала сдерживал смех, но потом не выдержал и расхохотался, согнувшись пополам и смахивая с глаз слезы.
– Йока Йелен, я не хотел смеяться, честное слово, – выдавил он. – Твое целомудрие делает тебе честь, но жениться тебе действительно рановато… Твой отец, он никогда не говорил с тобой об этом?
– О чём? – Йока даже не обиделся на смех Змая, настолько был смущен.
– Ну, о женитьбе…
– Как это?
– Очень просто. А друзья? Твой старший товарищ Стриженый Песочник не рассказывал о том, что муж с женой делают в спальне?
– Он только врал. Нарочно, – проворчал Йока, краснея и подозревая неладное.
– Ладно, Йока Йелен… Садись, погрейся на солнышке. Ты заметил, а птицы всё же не поют, только лягушки квакают. Кроме твоей молодости, есть ещё одно препятствие. Вы должны жить в разных мирах. Ты – в Верхнем, она – здесь. Иначе в вашем существовании нет смысла. Другое дело, если ты прорвёшь границу миров…
– Ты… шантажируешь меня?
– Ни в коем случае. В сказках отцы всегда предлагают женихам дочери трудные испытания. Считай, я отдам дочь только тому, кто прорвёт границу миров. И смотри не опоздай – вдруг кто-то раньше тебя поспеет…
– Ты опять смеешься?
– Да, на этот раз смеюсь. – Змай опустил голову. – Она не пойдёт за тебя. У неё другой жребий, и она летит к нему, как бабочка на пламя свечки. И даже молодой красивый Йока Йелен не собьёт её с этого пути.
* * *
Тёмный бог прощался с дочерью. Она спала, и сквозь оконце землянки ей на лицо падали солнечные лучи. Она прикрывалась от них ладошкой, отмахивалась и улыбалась. Ей снился её герой, губы её иногда шевелились, произнося его имя.
Так и должно быть. Рано или поздно дочери уходят от отцов к другим мужчинам. И, наверное, прервать её счастливый сон было бы нечестно. Счастливые сны имеют свойство исчезать и не возвращаться.
А может, всё обойдется? Может, её герой останется в живых? И она не похоронит себя раньше времени, не будет всю долгую жизнь оплакивать его и ждать встречи в каком-нибудь лучшем из миров? Ведь говорил же Вереско о внуках тёмного бога.
А может, пройдет года три и найдётся ещё один герой, за которого она выйдет замуж и будет счастлива. Или не будет… Как рано это случается с девочками… Ещё зимой она была ребенком… И почему он решил, что её путь не должен быть похож на пути сотен тысяч женщин, предназначение которых – продолжение человеческого рода?
Продолжение рода Огненной Лисицы… В её детях и в детях её детей будет течь кровь Змея, убившего Айду Очена, – не в этом ли состоит смысл жизни?
Самый высокий и самый приземленный её смысл, и не надо тратить десятки лет на поиск этого смысла. Каждый человек приходит в этот мир, чтобы оставить потомков. А этот… герой… он не понимает, что он не своей жизнью рискует, а жизнью потомков тёмного бога!
Тёмный бог сплюнул и поднялся.
9 июля 427 года от н.э.с. Исподний мир (Продолжение)
Йока подумал о Малене, о его рассказе «Свет лунных камней» – вот кому нужно обязательно рассказать об Исподнем мире, о колдунах, о Государе… Пусть лучше он напишет книгу об этом, а не о Ламиктандре.
Или нет… В книгу о Ламиктандре можно добавить рассказ Змая! О том, что его убили чудотворы. И о фальшивых пророчествах Танграуса. Как много нужно успеть рассказать…
Он ожидал, что колдуны отправятся в межмирье – искать своих добрых духов, – но настоящий праздник начался с песни, мрачной, рокочущей грохотом барабанов, кричащей детскими голосами и визгливым плачем дудочек.
«Татка, принеси мне солнца», – пели мальчишки, и одним из них был Спаскин брат Ладуш.
Это была страшная песня, и Йока отступил на шаг, отшатнулся и даже зажмурил глаза. Он представил, каково жить на этом душном болоте всегда, без надежды вернуться туда, где светит солнце. Он вспомнил низкорослых уродцев Хстова, обезображенные язвами лица, младенцев в грязных тряпках, кривоногую беззубую девочку, торгующую собой, – и чудотвора за сводом, который бил его по лицу.
Если бы он слышал эту песню раньше, он бы каждый день звал Спаску и отдавал ей свою силу. Он бы наплевал на гордость, он не стал бы поступать назло чудотворам. Потому, что освобождение Змаем колонии – не самое важное в этой жизни.
И… Змай был прав. В мире много несправедливостей, но ничто не сравнится с этой несправедливостью – отнятым солнцем. Словно в ответ на мысли Йоки дождь пошёл сильней… Он не заметил, что Спаски рядом с ним нет, – увидел только, как она выскользнула из дверей землянки, переодетая в колдовскую рубаху без рукавов, с широким разрезом сбоку. А потом вышла в круг – и поющие мальчики посторонились.
Нет, не вышла – выпрыгнула. И из-под её босых ног в разные стороны брызнула вода из лужи. Так зверь прыгает на добычу: коротким выверенным броском. Выпрыгнула – и замерла неподвижно, чуть наклонившись вперед, на согнутых ногах, – словно собиралась прыгнуть снова.
По волосам, по лицу, по бледным плечам текли дождевые струи, и рубаха намокла, делаясь прозрачной: Йока остолбенел. Он бы не посмел назвать это красотой, но оторвать глаз не мог. Барабан зарокотал громче, словно недовольный хищник, и Спаска выпрямилась, выбрасывая в небо растопыренные пальцы.
Из-под босой пятки, ударившей в землю, вылетел сноп грязных брызг, она рывком обернулась вокруг себя, запрокидывая голову, и волосы хлестнули её по лицу. Рубаха облепила тело, Спаска прогнулась назад и снова замерла – в небо уставились два острых соска.
Рокот барабана нарастал, заглушая песню, становился всё чаще – Спаска то застывала, то молниеносно срывалась с места: гнулась и сворачивалась узлом, выпрямлялась и наклонялась, пряталась и открывалась навстречу дождю.
Йока глядел на неё, раскрыв рот, и не мог шевельнуться. Он по-другому представлял себе прекрасное, он никогда не думал о любви… так…
Барабан перешёл на жёсткий оглушающий ритм, стучался в грудь, заставляя сердце бежать всё быстрей; детские голоса резали пространство, и дождь, что становился всё сильней, уже не мог удержать их в своей паутине.
Спаска падала на колени и кружилась в грязи на четвереньках, а он тут же смывал с неё болотную жижу, и тёмные струи катились вниз по её лицу и голым рукам, стоило ей чуть приподняться. Сполохи рыжего огня хлопали вместе с барабаном и отражались в каждой капле на её теле.
Грубая звериная страсть её танца шевелила что-то внизу живота – такое бывает в тот миг, когда качели со всего разлёта падают вниз, только на качелях это длится меньше секунды, а тут Йока начал задыхаться, потому что не мог задерживать дыхание так надолго. И сердце громыхало в груди быстрей и звонче, чем барабан.
А мир вокруг менялся, и вместо безжизненной духоты дождь нёс с собой порывы свежего ветра. Йока не смел оторвать глаз от Спаски, лишь видел впереди, как вокруг колдунов воздух свивается в воронки вихрей. Они рождали ветер!
И пламя костров билось и гнулось к земле, ветер мешал дождю погасить огонь. И Йока невольно вбирал в себя и силу дождя, и порывы ветра. И по мере того, насколько сильней становился дождь, костер слабел и уже не бросал сполохов на тело Спаски.
А небо темнело, тучи над головой наливались грозовой чернотой, сквозь них уже не светилось зарево заката, и Йока зажёг лунный камень на груди Спаски: ему показалось, что не только камень, но и её кожа стала излучать белый лунный свет.
Рука сама потянулась к шее – Йока рванул в сторону ворот рубахи, словно это он мешал ему дышать. Не дождь уже – ливень струился по лицу, и Йока ловил его горячими пересохшими вдруг губами.
И в тот миг, когда он кинул Спаске в грудь набравшуюся в нём силу, огонь погас окончательно, а небо треснуло от горизонта до горизонта, озаряя Спаску синей вспышкой молнии.
Вскоре барабан уступил грому, детские голоса смолкли, а Спаска продолжала танцевать в электрическом свете грозы, подчиняясь её ритму, в полном молчании стоявших вокруг. Когда молнии гасли, лунный камень освещал танцующее тело – и в темноте не было видно больше ничего, только танец. Мутная вода белесо пенилась под ногами Спаски и клочьями летела в стороны.
И тут она закружилась на месте – Йока снова не заметил, как оказался один, колдуны давно расступились в стороны. И вихрь, рожденный её телом, напомнил чёрную воронку смерча за сводом.
Ветер толкнул его в бок, Йока принял его силу и тут же отдал Спаске – сила вернулась в воронку вихря, летевшего в небо, навстречу грозе. Йока отступил на шаг и пошатнулся, не сводя с неё глаз.
Он не знал, что делать с той тоской и восторгом, которые едва не задушили его, которые, несмотря на сладость, стали мучительными, требовавшими выхода. Раньше он не понимал, почему герои книг так настойчиво добиваются поцелуев своих возлюбленных, а тут вдруг догадался.
И оттого, что он осознал свое желание её поцеловать – по-настоящему, ради самого поцелуя, а не ради жеста, сделавшего бы его взрослым, – ему вдруг стало мучительно стыдно и страшно. Но кровь, ударившая в лицо, не охладила его желания, даже наоборот, стыд сделал его ещё более несбыточным, а оттого – невыносимым.
Ливень затихал, обрывки развеянных грозовых туч плыли по кругу, что становился всё шире и шире, а сердце продолжало стучать в висках и даже побежало ещё быстрей, потому что приближалась развязка: Спаска замерла, сидя на коленях и опустив лицо к земле.
Йока понял: так просто кончиться это не может, не должно – это будет слишком большим разочарованием. Стыд, неловкость, растерянность – всё отступило перед страхом этого разочарования.
Он забыл, что вокруг стоят колдуны, что Спаска – чужая невеста и её жених каждый день рискует жизнью ради того, чтобы колдуны могли нести солнце в этот мир… Не солнце – луна вышла из-за туч в ту минуту, когда Спаска поднялась на ноги. Мокрая, облепленная полупрозрачной рубахой.
Танцуя, она не замечала своей наготы, а тут вдруг смутилась, прикрылась руками – Йока догадался погасить лунный камень у неё на груди, но ей этого показалось мало, и она бросилась прочь с Лысой горки, в тень Змеючьего гребня. А Йока, не помня себя, вдруг побежал за ней.
Лучше бы его кто-нибудь остановил! Ему бы не пришлось вспоминать это с мучительным, не дающим уснуть стыдом. Он едва не потерял её из виду в темноте и тогда на секунду зажег её лунный камень – и только потом понял, как это было подло.
Потом понял, что Спаска убегала и пряталась от него, ведь от чужих взглядов её укрыла тень Змеючьего гребня… Матовый белый свет вспыхнул в десяти шагах впереди, Йока легко нагнал её – ведь она бежала по камням босиком, а он был в сапогах.
И это он тоже понял потом, через несколько дней, ворочаясь в душной постели. А тогда он обхватил её за плечи, прижал к себе – а она бабочкой трепыхалась в его руках, старалась вырваться.
– Ты богиня… – шепнул Йока ей в ухо. – Ты настоящая богиня, дочь бога Исподнего мира.
И Спаска опустила руки, перестала биться – Йока легко повернул её к себе лицом.
– Йока Йелен, прости меня… – сказала она.
Он не дал ей договорить, накрыл её рот поцелуем – вспомнив, как на пороге трактира это делал уходивший гвардеец… Она не сопротивлялась, но стоило ему оторваться от неё и расслабить руки, тут же отпрыгнула назад и побежала прочь, наверх, на Змеючий гребень, по которому бродили тени Цитадели, где в темном логе спала чума…
Нет, Йока не одумался. Минуту назад прикосновение к её губам представлялось верхом наслаждения, целью, достижение которой избавит от невыносимой жажды. А на деле никакого облегчения не принесло, жар ещё сильней поливал щеки, кровь ещё громче стучала в виски.
Но побежал он за Спаской не поэтому – испугался вдруг, что на Змеючьем гребне ей грозит опасность. Плащ мешал подниматься вверх по склону, Йока всё время наступал на его полы и спотыкался, пока не догадался скинуть его на землю. Раза два он зажигал лунный камень Спаски, боясь заблудиться в темноте, но на третий раз свет вспыхнул у него под ногами – она сняла подвеску и бросила на тропу.
– Спаска! – крикнул он и испугался своего голоса. – Спаска, я не трону тебя, не бойся! Честное слово, не бойся! Пойдём отсюда, сюда же нельзя ходить!
Что-то лёгкое и холодное коснулось щеки, и Йока остановился. Тени Цитадели… Сотни людей, которых некому было хоронить… Ему показалось, что они окружили его со всех сторон, делая воздух вязким, липким, как граница миров, – иначе он не мог объяснить, почему ему так трудно сойти с места, шевельнуться, двинуться дальше.
Щеки уже не горели от стыда и страсти – тени вокруг остудили жар, втянули в себя, как камень вытягивает тепло из тела. Ватные ноги едва не подогнулись, задрожал подбородок, и Йока вспомнил, где в последний раз чувствовал то же самое, – в Гадючьей балке, прячась от мёртвого чудотвора.
А что если они – эти страшные тени – окружили и Спаску тоже? Что, если она сейчас стоит в темноте и от ужаса не может сдвинуться с места? И крысы уже ползут из тёмного лога, подбираются к ней всё ближе… Вспомнив о крысах, Йока едва не закричал.
Он никогда не боялся ни крыс, ни мышей, но здесь, в темноте, окруженный тенями Цитадели, легко представил себе шевелящийся серый полог, который течёт по земле, накрывает ноги, поднимается вверх по сапогам… Женщины всегда боятся мышей и крыс…
– Спаска! Не бойся, я иду! – крикнул он и бросился вперёд.
Тени расступились неохотно, заскользили мимо, задевая локти и лицо, и Йока зажёг лунный камень, чтобы видеть в темноте. Они не боялись света. Может быть, солнечный камень помог бы их разогнать, но ведь в Цитадели жили колдуны, и лунный камень их не напугал.
Йока долго метался по редкому сосновому лесу, звал Спаску, но она не откликалась. Он не мог повернуть назад, спуститься вниз, к землянкам, в окошках которых горел огонь, где бродили люди, – они снова казались далёкими, недосягаемыми, и от этого становилось ещё более одиноко и страшно. Он не мог оставить Спаску одну.
Впереди между деревьев показалась почерневшая, поросшая лишайником стена, мелькнул обрушенный оконный проём… Йока решительно повернул к развалинам, как только понял, что испугался одного их вида. Если он испугался – Спаске ещё страшней.
Может быть, она стоит внутри и не может шевельнуться, сделать несколько спасительных шагов, как он сам когда-то не смог выбраться из Гадючьей балки. А ведь ей, должно быть, очень холодно – её рубаха насквозь промокла от дождя. Йока вспомнил сырой холод майской ночи и пожалел о том, что сбросил плащ, – можно было отдать его Спаске.
Дверного проёма Йока не нашел и заглянул внутрь через окно, освещая развалины лунным камнем. Хорошо, что сначала он увидел Спаску и только потом взглянул на пол. Иначе бы бежал оттуда без оглядки…
Она не стояла, боясь шелохнуться, – она сидела на пороге дверного проёма, обхватив ладонями виски. У её босых ног копошилась крыса. Спаска нисколько не удивилась, увидев Йоку, подняла голову и грустно улыбнулась. На ней был надет его брошенный плащ.
Выбеленные временем черепа смотрели на Йоку вместе с ней, тени Цитадели, окружившие Спаску, слетелись к лунному камню – Йока ощутил на лице прохладное дуновение.
– Здесь Волче в первый раз обнял меня… – сказала Спаска. – Это было первого мая, перед тем как отец ушёл в Верхний мир.
– Я тоже вспоминал именно этот день, – неожиданно успокоенно ответил Йока и перебрался внутрь – страха как не бывало. Он подумал лишь о том, что наступать на останки как-то нехорошо…
– Я хотела ещё взглянуть на портал чудотворов – он внизу, в логе. Волче жил там с господином Красеном. Потом меня сюда не пустят, Милуш и так рассердится…
– Пойдём, – пожал плечами Йока. – Ты не бойся…
Он хотел сказать, что не тронет её, но она не дала ему закончить, снова улыбнувшись:
– Я не боюсь, Йока Йелен. Можно, я останусь в твоём плаще?
– Конечно. Хочешь, я отдам тебе и сапоги?
– Не нужно. Я люблю ходить босиком, только отец мне всегда это запрещает…
В логе, поросшем снытью, было сыро и неуютно. Йока промок насквозь, пробираясь через мокрый подлесок, но страха больше не чувствовал, наоборот, считал себя сильным и непобедимым. Он даже хотел рассказать Спаске, как ночами в одиночку бродил по Беспросветному лесу, но понял вдруг, что никогда не боялся призраков только потому, что был мрачуном, а не отчаянным смельчаком.
Да и смешно хвастаться тем, что не боишься призраков, – на Лысой горке их больше, чем в Беспросветном лесу. Однако о давней, самой первой встрече с росомахой два года назад, он всё же рассказал, и Спаска обрадовалась.
– Может быть, это была Толстолапка. Росомах осталось совсем мало…
– А кто такая Толстолапка?
– Моя росомаха. Я растила её в замке, а потом мы её отпустили. Иногда она возвращается. Ты её видел, мы с ней приходили к тебе, когда ты ночевал в лесу с моим отцом.
– А в самый первый раз? Ко мне прилетала ворона, стучала в окно…
– Это Враныч. Он живет в замке. Он совсем ручной, но очень умный. Раньше я боялась, что кто-нибудь из глупых духов испугается и обидит его, но он никогда не приходит к глупым духам – только к добрым. Отец, правда, говорит, что это не Враныч, а Вранишна, но ты ему не верь. Таким хулиганом может быть только мальчишка… – Спаска рассмеялась.
На следующее утро я проснулся поздно. Занавес раздвинули. Стоял серый зимний день. Постель Амброзиуса пустовала. За окном виднелся небольшой дворик и сад, окруженный колоннадой и с фонтаном в центре. Позже я рассмотрел, что струя полностью замерзла и превратилась в кусок льда.
Плитка пола согревала мои босые ноги. Я потянулся за белой туникой, оставленной вечером у кровати, но вместо нее обнаружил новую, темно-зеленую и моего размера. Рядом лежал хороший кожаный ремень и пара новых сандалий. Была даже новая накидка светло-зеленого, как бук, цвета и с медной застежкой. На застежке был выгравирован покрытый эмалью дракон на пурпурном фоне. Такого же дракона вечером я заметил у него на печатке.
Впервые я почувствовал себя принцем. Странно, что это произошло в тот момент, когда судьба, казалось, полностью отвернулась от тебя. Здесь, в Малой Британии, я не имел ничего: ни титула побочного сына, ни родственников, ни куска собственности. Я ни с кем, кроме Амброзиуса, не успел толком поговорить. Для него же я был слугой, иждивенцем, которым можно вертеть как угодно, сохранив своей милостью ему жизнь.
Кадал принес мне завтрак, состоявший из ржаного хлеба, медовых сот и сушеного инжира. Я спросил, где Амброзиус.
— На учениях, с людьми. Каждый день смотрит, как проходят учения.
— Что, ты думаешь, он хочет от меня?
— Все, что он передал тебе, так это быть здесь, пока не отдохнешь. Мне надо послать человека на корабль, чтобы он забрал твои вещи.
— Не так уж их и много. Пара туник, сандалии, завернутые в голубую накидку, и брошь-застежка, подаренная мне матерью, и разные мелочи.
Я коснулся складок дорогой туники.
— С этим не сравнить. Я надеюсь, Кадал, что смогу отплатить ему. Он не сказал, что от меня требуется?
— Ни слова. Уж не думаешь ли ты, что он станет поверять меня в свои тайные замыслы. Делай сейчас то, что он сказал. Устраивайся, как дома, не болтай лишнего и не попадай в неприятности. Не думаю, что тебе удастся часто его видеть.
— Я тоже так считаю, — ответил я. — Где буду жить?
— Здесь.
— В этой комнате?
— Вряд ли. Я имею в виду — в доме.
Я отодвинул блюдо в сторону.
— Кадал, а Утер живет в собственном доме?
В его глазах что-то мелькнуло. Кадал был коренастый плотный человек с квадратным красноватым лицом, с большой копной черных жестких волос. Мелкие черные, как оливки, глаза дали мне понять, что все во дворце знали, что произошло прошлой ночью между мной и принцем.
Страница 46 из 141
— Нет. Он живет здесь же. Бок о бок со всеми.
— А…
— Не беспокойся. Тебе не придется часто с ним видеться. Он через неделю-другую уезжает на север. Наверное, он уже совсем забыл о тебе.
Кадал улыбнулся и вышел.
Он оказался прав. В течение двух недель я совсем не видел его, потом Утер уехал с воинами на север. Поездка планировалась в качестве учебного похода, а также с целью сбора провианта. Особо я не жалел о разлуке с Утером. Мне почему-то казалось, что ему не по душе мое присутствие в доме его брата. Доброта же Амброзиуса ко мне немало раздражала его.
Я ожидал, что после той ночи мы совсем перестанем видеться с Графом. Однако он часто по вечерам присылал за мной. Во время встреч расспрашивал меня, слушал мои рассказы о доме. Устав, он просил сыграть ему на лире. Иногда мы играли партию-другую в шахматы. К моему удивлению, мы сражались на равных, и я не чувствовал, чтобы он мне поддавался. Здесь широко распространены кости, но он не рисковал противостоять несовершеннолетнему предсказателю. Шахматы имели большее отношение к математике, нежели к волшебству, и менее подчинялись законам черной магии.
Он сдержал свое обещание и растолковал мне значение виденного в ту ночь сна. Время шло, воспоминания затуманивались. Я уже начал считать, что увидел его под влиянием холода, голода и… старого рисунка на моем римском сундуке в Маридунуме, на котором были изображены стоящий на коленях бык, человек с ножом и усеянный звездами небесный свод. После рассказа Амброзиуса я понял смысл той картины. Я увидел бога, покровительствовавшего воинам, бога Слова, Света, Доброго Пастыря, посредника между единым богом и человеком. Мне привиделся Митра, пришедший тысячу лет назад из Азии. Амброзиус рассказал мне, что он родился в середине зимы в пещере, пока пастухи смотрели за сиявшей звездой. Он был создан из земли и света, отделившись от скалы. В левой руке держал факел, а в правой — нож. Он убил быка, чтобы, окропив почву, дать земле жизнь и плодородие. После последней трапезы из хлеба и вина его отозвали на небо. Он являлся богом-символом силы и доброты, храбрости и воздержания.
— Бог воинов, — повторил Амброзиус. — Поэтому мы установили здесь его культ. Подобно тому, как это делалось в римских армиях, мы нашли точку соприкосновения, общую для всех командиров, начальников и мелких королей всех мастей и убеждений. Я не могу рассказать тебе о богослужении, это запрещено, но представление ты уже имеешь. В ту ночь я со своими офицерами как раз собрался на проведение этой церемонии. Но твой рассказ о вине и хлебе, убийстве быка произвел сильное впечатление. Ты узнал об этой церемонии больше, чем нам вообще разрешено. Когда-нибудь узнаешь о ней подробно. А до тех пор будь осторожен, и если тебя спросят о видении, то помни, что это лишь сон. Понял?
Я кивнул, но в голове у меня вертелась лишь одна мысль. Вспомнилась мать, христианские священники, Галапас, источник Мерлина, все виденное в воде и слышанное на ветру.
— Ты хочешь посвятить меня богу Митре?
— Мужчина берет власть, как бы она ему ни досталась, — проговорил он. — Ты сказал, что не знаешь, под покровительством какого бога находишься. Возможно, ты идешь по стезе, освященной Митрой. Она и привела тебя ко мне. Посмотрим. Пока же он останется покровителем воинов, и нам еще потребуется его помощь. А теперь, если хочешь, неси лиру и спой мне…
Он обращался со мной лучше, чем с принцем, так, как не обращались со мной даже в доме деда.
Кадала приставили ко мне в качестве личного слуги. Вначале мне показалось, что ему это может не понравиться и он расценит это как понижение по службе.
Но потом понял, что он доволен. Вскоре у нас установились приятельские отношения. Поскольку во дворце не было детей моего возраста, он стал моим постоянным спутником. Сначала мне дали собственную лошадь Амброзиуса, но потом я стыдливо попросил заменить ее на лошадь поменьше, подходящую моему росту. Так у меня появился небольшой крепкий серый конек. В порыве тоски я назвал его Астером.
Так прошли первые дни. Вместе с Кадалом я изучал округу. Мороз не сдавал позиций, но вскоре пришли дожди. Поля заболотились грязью. Дороги стали скользкими и ненадежными. Во все углы проникал холодный ветер, дувший день и ночь. Малое море приобрело металлический серый цвет и покрылось барашками. Каменные истуканы покрылись с северной стороны темными пятнами влаги. Однажды я попытался найти изваяние с обоюдоострым топором и не смог. Зато мне попалось другое. При особом освещении можно было заметить вырезанный на камне кинжал. Мой пони не любил эту дорогу.
Конечно же, я изъездил город вдоль и поперек. В центре стоял замок короля Будека, возвышавшийся на каменной гряде и обнесенный высокой стеной. К воротам вела мощеная дорога. Я часто видел, как по ней во дворец въезжал Амброзиус или его начальники. Сам же я не заезжал дальше охранного поста, расположенного у основания горы. Несколько раз видел и короля Будека, выезжавшего вместе со своими людьми. Его волосы и борода совсем побелели, но на крупном гнедом мерине он смотрелся лет на тридцать моложе. Ходило бесчисленное множество историй о его искусстве владения оружием и о данной им клятве отомстить Вортигерну за убийство своего кузена Констанция.
Страница 47 из 141
Месть грозила затянуться на всю жизнь. Для столь бедной страны не представлялось возможным собрать армию, способную победить Вортигерна и саксов. Но теперь уже скоро, как говорили люди…
Ежедневно, при любой погоде проводились учения. Сейчас Амброзиус располагал армией в четыре тысячи человек. Что касается расходов короля, то они окупали себя. В тридцати милях от города проходила граница с владениями одного молодого короля, алчного до чужого добра. Его сдерживали лишь сведения о растущей мощи Амброзиуса и репутация его воинов. Будек и Амброзиус распространяли слухи об оборонительных целях, боясь, чтобы Вортигерн ничего не узнал. Известия о подготовке Амброзиуса к войне доходили до него лишь в форме слухов, не содержащих ничего конкретного. Вортигерн считал (как того и хотел Будек), что Амброзиус и Утер смирились со своей участью изгнанников и поселились в Малой Британии как наследники Будека и сейчас их заботила лишь охрана границ королевства.
Такое впечатление поддерживалось и тем, что армия использовалась для заготовки продукции для города и других гражданских работ. Закаленные воины Амброзиуса выполняли любые обязанности. Они обеспечивали дровами целый город, копали торф и обжигали уголь, строили и работали кузнецами. Воины делали не только оружие для себя, но и инструменты для обработки земли и строительства — лопаты, плуги, топоры и косы. Они объезжали лошадей, пасли и забивали скот, строили повозки. Они могли вырыть ров и огородить лагерь за два часа и убрать все за час. В армии имелся инженерный корпус. Их мастерские занимали половину квадратной мили. В них можно было изготовить что угодно, начиная от висячего замка и кончая кораблем. Короче говоря, они готовились высадиться в неизвестной стране и быть способными полностью обеспечивать себя, жить и быстро передвигаться в любых природных условиях. Однажды в моем присутствии Амброзиус сказал одному из офицеров, что только для воинов, привыкших к хорошей погоде, война является приятной прогулкой. «Я же воюю, чтобы побеждать, а победив — держаться, — подчеркнул он. — Британия — большая страна. По сравнению с ней наш уголок Галлии — заливной луг. Поэтому, господа, — сказал он, — мы сражаемся и весной, и летом, а первого октября мы не пойдем на отдых точить мечи до весны. Мы продолжим сражение, если понадобится, и в снег, и в бурю, и в мороз. И при этом в любую погоду мы должны будем есть и кормить пятнадцать тысяч человек, и хорошо кормить».
Вскоре, спустя месяц после моего прибытия в Малую Британию, свободные деньки для меня закончились. Амброзиус нашел мне учителя.
Белазиус в корне отличался от Галапаса и доброго пьяницы Деметриуса, бывшего моим официальным наставником в Маридунуме. Это был человек в расцвете сил, служивший у Графа «по деловой части» и занимавшийся разными расчетами и подсчетами. Он получил математическое и астрономическое образование. По происхождению был наполовину галло-римлянин, наполовину сицилиец, рослый, с оливковым лицом, черными глазами, прикрытыми длинными ресницами, меланхоличным выражением лица и злым ртом. Острый на язык и ядовитый по характеру. Вскоре я понял, что единственный способ избежать его саркастических замечаний и тяжелой руки — это быстро и хорошо выполнять данную им работу. У меня же все легко получалось, так как мне нравилось трудиться, и поэтому вскоре между нами установилось взаимопонимание и мы хорошо поладили.
Однажды днем в конце марта мы работали в моей комнате во дворце Амброзиуса. Сам Белазиус жил в городе, но где — никогда не говорил. Я решил, что он сожительствовал с какой-нибудь легкой дамочкой и не мог допустить, чтобы ее увидали. Большую часть рабочего времени он проводил в штабе. В Казначействе всегда было много народу — писарей и счетчиков, поэтому ежедневно занятия мы проводили в моей комнате. Она была невелика, но, на мой взгляд, очень удобна. Пол устилала сделанная здесь же красная плитка, стояла резная мебель, комнату украшали бронзовое зеркало, камин и светильник, привезенный из Рима.
Белазиус был доволен мною. Сегодня мы занимались математикой. В этот день я не мог позволить себе чего-нибудь забыть. Я решил поставленные передо мной задачи, будто область знаний представляла собой открытый луг с протоптанной и доступной всем тропинкой.
Он стер ладонью мой чертеж, отложил в сторону табличку для письма и встал.
— Ты хорошо поработал. Мне сегодня надо пораньше уйти.
Белазиус потянулся и позвонил в колокольчик. Дверь тут же открылась, видимо, слуга ждал. Вошел мальчик с накидкой хозяина, расправил ее на ходу. Он даже не взглянул на меня, его взгляд был прикован к Белазиусу: видно, он его боялся. Мы были почти ровесники. Коротко подстриженные каштановые волосы, крупные серые глаза.
Белазиус не стал с ним разговаривать, даже не взглянул. Развернувшись вполоборота, он подставил плечи под накидку. Мальчик приподнялся на носки, набросил накидку и застегнул ее. Белазиус обратился ко мне:
— Доложу Графу о твоих успехах. Он будет доволен.
Осмелев, я развернулся на стуле.
— Белазиус…
Он остановился на полпути к двери.
Страница 48 из 141
— Да?..
— Ты наверняка знаешь… Пожалуйста, скажи мне, что он готовит для меня?
— Занятия математикой, астрономией и языками.
Он ответил без запинки, но в его глазах я заметил удивление.
— Кем он хочет, чтобы я стал? — настаивал я.
— А кем ты хочешь стать?
Я не ответил. Он кивнул, будто знал мой ответ.
— Если бы он хотел, чтобы ты носил за ним меч, то ты был бы сейчас в поле на учениях.
— Но жизнь, которую я веду… ты учишь меня, у меня есть слуга Кадал… Не понимаю. Я должен как-то служить ему, а не только учиться и как принц жить. Я хорошо понимаю, что остался жив только благодаря его милости.
Он смерил меня взглядом из-под длинных ресниц и улыбнулся.
— Такие вещи нельзя забывать. Я помню, как ты сказал ему, что имеет значение не твое происхождение, а личность. Поверь мне, он найдет тебе применение, как и всему остальному, с чем имеет дело. Так что перестань любопытствовать. А теперь мне пора идти.
Мальчик открыл перед ним дверь. За ней стоял Кадал, намереваясь постучать.
— Извините, сэр, я пришел узнать, когда закончится учеба. Я приготовил лошадей, хозяин Мерлин.
— Мы уже завершили, — сказал Белазиус, задержавшись в дверях. Он поглядел на меня. — Куда вы собираетесь ехать?
— На север, наверное. По дороге через лес. Путь по насыпи уже сухой, так что прогулка обещает быть хорошей.
Белазиус поколебался и обратился скорее к Кадалу, нежели ко мне:
— Держитесь дороги и возвращайтесь до наступления темноты.
Он кивнул и вышел в сопровождении мальчика, следующего за ним по пятам.
— До темноты? — повторил Кадал. — Сегодня целый день темно, да еще дождь идет. Слушай, Мерлин (когда мы оставались наедине, то обходились без официальной вежливости), а почему бы нам не пойти посмотреть на работу инженеров. Сегодня Треморинус должен достроить свой таран. Что если остаться в городе?
Я покачал головой.
— Извини, Кадал, я должен ехать, будь там дождь или что угодно. Меня что-то тяготит, я хочу выбраться отсюда.
— Тогда проедем милю-две до гавани. Вот твоя накидка. В лесу она вся вымажется, подумай сам.
— В лес, — упрямо повторил я. — И не спорь со мной, Кадал. Погляди, слуга Белазиуса даже не осмеливается сказать слово, не то что спорить. Мне следовало бы обращаться с тобой так же. Чего ты улыбаешься?
— Ничего. Все в порядке. Я знаю, когда уступить. Лес так лес. Пусть мы заблудимся и сгинем там, но мне не придется предстать перед Графом.
— Не думаю, чтобы его это очень озадачило.
— И не надо, — сказал Кадал, открывая передо мной дверь. — Думаю, он даже не заметит.
— Выпьем же за… за… — дед никак не может придумать, за что же ему такое выпить? Ведь его мечты уже практически сбылись!
«Купец и любитель редкостей» в моем лице был щедр, и тесная комнатушка деда была просто заставлена корзинами с выпивкой и закуской.
День сегодня решающий. Отступать было некуда. Из всего времени мира у нас осталось пять дней.
— За дальнейшее сотрудничество! – помогаю я старому алкашу. – Если все пойдет успешно и товар понравится, мне настоящую выморозку ягодника обещали! Бочонок!
— За него! А это чего?
— Ну как тебе сказать. Это такое…
Вообще-то это страховка от того, чтоб дед не вздумал соскочить в последний момент. Пусть знает, что получить можно больше. Намного
-У меня есть чуток, но я еще сам не распробовал…
— Дай!
Спирт – вещь. Особенно со снотворной примесью. Особенно когда пьет кто-то другой. И это его мозги плавно отъезжают в страну вечных радуг и розовых пони.
Оливье тут нет, и дед влипает мордой в лепешку с копченой рыбкой. Ну, спокойной ночи.
Отцепить ключи. Запереть наружную дверь.
Открыть внутреннюю. Обозреть громадный зал, заставленный, заваленный, захламленный всевозможной рухлядью.
Ну здравствуй, свалка.
Наверное, я мог бы копаться здесь долго.
Но с первой секунды, как только мои шаги гулко отдались в пустоте огромного зала, он стал светиться. Алтарь и правда был здесь. Он ждал драконов и звал, а они… мы… так давно не приходили.
«Можно и наличие драконов каждого вида узнать, и количество. А подстроишь правильно — так и направление» — отдались в памяти слова Славки.
Можно. Я теперь это знаю – можно.
«..строить нужный контур должен очень опытный дракон»
Нет. Не обязательно. Я не опытный, совсем. Но я знаю…
Почему я всегда думал, что алтари каменные? Этот совсем не похож на камень. Он теплый. И руки уходят в него, как в теплую, непрозрачную, молочно-белую воду.
Он поднимается под руками – такой же молочно-белый шар, с серым наброском континентов и островов. Модель этого мира. Белые огоньки текут по рукам, сполохами окружая голову – Модель «загружается» в мою драконью сферу, и теперь я смогу вызвать ее где угодно и показать в Гнезде. Но сначала посмотрю сам.
Континенты и острова, и цепочка каких-то атоллов на месте уничтоженных земель.
Почти пустое. Только здесь, по извилистой линии горного хребта – скопище золотисто-красных точек-огоньков. Это Гнездо. Совсем близко от него – переливчато мерцает еще одна горсть огненного песка пополам с вкраплениями синих и коричневато-янтарных капелек. Тахко.
Несколько огненных песчинок мерцает южнее и западнее. Разведчики. Теперь драконоверы перетянули это занятие на себя, и Крылатые постепенно возвращаются к себе, больше нет нужды рисковать среди людей. Ага, вот она, столица, где я и Славка. Я несколько секунд смотрю на замерший огонек – и отвожу взгляд. Еще пару дней, Слав. Пожалуйста, потерпи еще пару дней. И перевожу взгляд на океан.
А вот это неожиданно.
Зеленые огоньки тут действительно есть. Остров в океане, не слишком даже далеко – долететь можно, тем более мы, благодаря пустотам, можем держаться на воде.
Только таких островов два.
Елена Белова. Ах ты дракон 2. Глава 132
Столица. Славка
— Зимин Слава! К надзирающему!
Вот как. Славка молча поднимается, отодвигает незаконченные изделия под защиту Сано и Лури. Опускает рукава, одергивает рубашку. Ну что, кажется, у господина надзирающего кончилось терпение? Грозил ведь уже. Еще за первого напарника грозил. А Славка еще одного подобрал – немолодого полуслепого Лури, у которого с рубахи уже не отстирывались пятна после частых наказаний.
Господин надзирающий встречает сопением. Обрывает, не давая договорить приветствие. Маринует молчанием. Наконец на стол надзирающего ложится какой-то сверток. Завернутый в чистую тряпицу, перевязанный какой-то веревочкой, он дико неуместен в этом безликом подвальчике, пропахшем сыростью и нагретым железом.
— Не угомонишься никак, умник? Слабаков подбираешь, против воли богов идешь. Они ведь заповедали каждому своим путем идти. Эх, нарвешься!
Славка молчит. Можно многое сказать – но это тогда, когда тебя готовы услышать. Этот не готов.
— Скажи спасибо, брат у тебя не такой бестолковый. Да добрый. Не забыл родича, нашел, да знал чем покланяться, чтоб услышали. Посылочку вот передал. Бери-бери, не бойся. Ества тебе, да какая! Наш Властвующий не кажный день такую ест! Копченое мясо, колбаса, лепешки мягче некуда! Забирай.
Оцепеневший Славка смотрел на сверток, как, как кошка на оказавшегося среди ее котят детеныша леопарда.
Макс? Как?!
В голове с треском столкнулись сразу несколько мыслей. «Жив!» — с ликованием заплясала первая. «И на свободе», — оптимистично промелькнула вторая. «Ох, и попадет же мне за такой залет …», — опасливо буркнула третья и спряталась за четвертой, которая жизнерадостно посоветовала глянуть, что там с передачкой. Вряд ли Макс передал напильники или бомбу, но может, хоть письмо? Пятая издевательски посоветовала лечиться от идиотизма – письмо через надзирателя! Шестая призывала не тормозить и хватать вкусность пока дают! Седьмая рекомендовала ничему не верить и считать происходящее провокацией. Или бредом.
Меньше всего он рассчитывал получить весточку с воли через надзирателя! Вместо наказания…
— Позволите угостить вас, господин над… — на чистом автомате проговорил Славка, пытаясь привести мысли в порядок.
— Не, парень, нам уже дадено, — надзиратель удовлетворенно улыбнулся и продемонстрировал корзину, из которой довольно вызывающе торчало горлышко бутылки и одуряюще пахло копченым и печеным. — Это тебе. Но чтоб есть только в комнате! Другим на погляд нельзя! Понял ли?
— Понял… понял, господин… — Славка был слишком ошеломлен, чтобы удержать маску.
Впрочем, то, что «умник» выбит из колеи и мелет языком не пойми что, надзирателю понравилось. Умников он вообще-то недолюбливал, а уж самоуверенных, с гладко привешенным языком – едва терпел. Так что Славка, сам того не зная, повел себя в этот миг максимально верно.
— Там записка еще есть. Ответ, коли хочешь, напишешь, мой человек передаст, как брат твой, стало быть, в следующий раз придет. Только гляди, чтоб недозволенного ничего не было! Проверю!
Записка в еде действительно была.
«Дорогой брат, призываю милость Пяти на твою голову!
После твоей пропажи хозяйство наше пребывает в исправности, хотя придумок твоих, конечно, не хватает. Бабушка наша по тебе горюет, меньшая сестра тоже. Но воля богов неоспорима и будем послушны ей. Передаю немного еды, ее теперь будут продавать везде, в нашем городе тоже. Береги здоровье. Я постараюсь прийти поскорей, слушайся старших и надейся. Боги милостивы.
Твой брат Макс»
Лондон встретил Джейн Болтон классическим туманом. Она предпочла бы остаться в поместье деда, приводя в порядок дела, но отказать сэру Арчибальду не могла, хотя при желании выдумать благовидный предлог не составило бы труда. Официально она уже не принадлежала к его ведомству. Откинувшись на мягкую спинку «бентли», Джейн еще раз подумала, что поступила правильно, откликнувшись на просьбу. «Осталось так мало своих людей, – думала она – иных уж нет, а те далече». И еще был романс, который она слышала в России.
«Чем дальше живем мы, тем годы короче, тем слаще друзей голоса
Ах только б не смолк под дугой колокольчик, глаза бы глядели в глаза…»
Всякий субботний вечер Кроу проводил в своем клубе, и этот вечер не был исключением. Это был старый лондонский клуб, один из оплотов английской аристократии, куда нельзя было протиснуться с помощью купленных титулов. Джейн проводили в комнату, где члены клуба могли переговорить с посторонними с глазу на глаз. Она не успела устроиться в удобном георгианском кресле, как сэр Арчибальд присоединился к ней.
– Рад, что ты нашла время, – сказал он. – Надеюсь, путешествие было не слишком утомительным – эта погода весьма дурно влияет на здоровье. Суставы. Есть, говорят, какие-то древние греческие мази, но лично мне кажется, что лучшее средство в данном случае – это профессиональный массаж! Прошу прощения, за стариковские жалобы! Как ты себя чувствуешь?
Сэр Арчибальд уделял ей повышенное внимание после гибели Дэнниса Болтона. О его смерти он сообщил ей сам, с бесстрастностью профессионала. Джейн подумала, что второй раз сэр Кроу выступает в роли ангела смерти для ее семьи. Сначала дед, ушедший из жизни добровольно, при посредничестве старого друга. Теперь Дэннис. Только напрасно сэр Арчибальд переживал. Этот человек умер для нее значительно раньше – когда она впервые узнала о его предательстве.
– Тело уже отправили на родину?! – спросила она спокойно.
Кроу кивнул.
– Твое присутствие на похоронах совершенно необязательно, хотя, кажется, в Вашингтоне не хотят придавать огласке некоторые факты, касавшиеся профессиональной деятельности покойного. О мертвецах говорят либо хорошо, либо ничего!
Джейн улыбнулась, представив себе гроб, покрытый звездно-полосатым флагом, и последний прощальный салют. Да, так уж устроен этот лучший из миров, что последних мерзавцев погребают с почестями, достойными героев. Теперь, когда страсти улеглись, Джейн Болтон, заинтересовавшись подробностями своего освобождения, не могла не задумываться и над странной ценой, которую запросили Советы за нее. Веяло от этой истории чем-то старинным, средневековым – прекрасную пленницу освобождают за выкуп. Такого давненько не было в истории взаимоотношений спецслужб.
– Выбор действительно странный, – пожимал плечами сэр Арчибальд. – Мы разумеется, проверили всю информацию по этим перстням, но не нашли ничего подозрительного. Кто знает, может, кто-то из кремлевских заправил решил заняться коллекционированием. В условиях тоталитарной власти можно позволить себе любую прихоть!
– Вы же знаете, – возразила Джейн, – большинство из этих тоталитаристов на самом деле ведут весьма скромный образ жизни.
– Бог ты мой, – закачал головой сэр Кроу, – неужели они все-таки сделали это? Промыли мозги самой Джейн Болтон! Вспомним Брежнева, большой был ловелас, и не стесняясь пользовался своими возможностями. В любой другой стране ему он бы и года не провел на своем посту!
– А взятки беру борзыми щенками! – кивнула она и пояснила в ответ на его недоуменный взгляд. – Это из русской классики.
– Именно об этом и речь! Так что, дорогая Джейн, вам крупно повезло, что Леонид Ильич почил в бозе. Окажись в его руках такая красавица, никакие перстни нам бы не помогли…
– Спасибо за комплимент, – улыбнулась Джейн, – и все-таки странно это!
– Кстати, насчет денег и женщин, – продолжал сэр Арчибальд, откинувшись на спинку лимузина. За окнами медленно проплывали лондонские улицы. – Вот вам еще один пример коммунистической скромности. Иосип Броз Тито – у этого человека была отличная коллекция автомобилей, виллы по всему миру. Официально все само собой принадлежало государству, так что его наследникам мало что досталось, но сам маршал жил на широкую ногу, проповедуя скромность своим подданным.
– Ходили слухи, что маршал – масон и получает от запада деньги за антисоветскую деятельность… – вспомнила Джейн.
– Деньги были, но чтобы сотрудничать с нами, не нужно быть масоном. Впрочем, у вас будет шанс все выяснить при личной встрече.
Джейн посмотрела на него недоуменно.
– Даже если бы ты оставалась моей сотрудницей, поручить подобную миссию официально я бы не мог, это моя личная просьба и поверь для меня это очень важно.
– Простите, сэр, – сказала она, – но насколько я помню, маршал Тито умер!
– Мы тоже считали, что югославский вождь скончался, – сказал сэр Арчибальд и нахмурился. – Как вы помните, премьер-министр присутствовала на его похоронах, как, кстати, и Леонид Брежнев. Уникальный человек – подумал я тогда. Тито, не Брежнев, конечно – раз над его гробом стоят эти двое! Однако на днях мы получили весьма странное сообщение из Белграда. Как вы знаете, маршал поддерживал с нашей разведкой довольно близкие отношения – несмотря на скандал с итальянскими территориями и заявленный курс на социализм, это был наш человек. Я лично общался с ним и могу сказать со всей определенностью, что либо кто-то оказался в курсе мельчайших подробностей наших встреч, либо… Либо Тито жив.
– Он ведь родился в прошлом веке! – заметила осторожно Джейн. – Ему сейчас должно быть больше чем девяносто лет!
– Это как раз не аргумент! – возразил сэр Арчибальд. – Всякое бывает! Другое дело, что после ампутации ноги в его возрасте выжить трудно. Короче, Джейн, я хочу, чтобы вы отправились туда и кое-что выяснили. Для меня. Югославия почти капиталистическая страна, после России вы будете приятно поражены.
– Да, сэр, – Джейн Болтон прижала руки к груди. – Эти проклятые русские медведи!..
– Ну-ну, без ехидства, леди! Я все прекрасно понимаю. Кстати, ваша русская подопечная, кажется, неплохо освоилась на новой родине?
– Наташа? Да, мы много общаемся, – Джейн вздохнула.
– В чем дело?
– В России я близко знала ее бывшего мужа. Поверьте, у этой медали две стороны…
– У каждой медали две стороны, а иногда и больше! – сэр Арчибальд улыбнулся снисходительно.
Джейн не любила эту улыбку, можно подумать, что ей по-прежнему двенадцать лет. Но приходится терпеть.
– Вероятно, из Наташи вышла бы неплохая шпионка! – Джейн печально улыбнулась. – Пониженная чувствительность большой плюс, не правда ли?
– Вы говорите это таким тоном, что я просто вынужден насторожиться! – пошутил Кроу. – А что касается вашей Наташи, то не думаю, что из человека, с легкостью перебегающего на чужую сторону из-за финансовых благ, может получиться хороший разведчик. Тот, кто предал один раз, предаст снова, запомните, Джейн – это очень важно. Не помню, кто это сказал, но предательство опьяняет, оно как наркотик.
Джейн пообещала это запомнить.
– Я надеюсь Джейн, что вы не откажетесь от участия в таком загадочном деле, – сказал сэр Арчибальд, возвращаясь к Югославии. – Кроме того, там вы встретите одного старого хорошего друга.
– Что вы хотите сказать?!
Сэр Арчибальд протянул ей белградскую газету. «Гамлет из России теперь в гостях у нас», гласила передовица. Лицо Джейн оставалось бесстрастным, но старого разведчика было трудно обмануть, и он не сомневался в ее ответе.
* * *
Накануне отъезда, Кирилл, словно извиняясь за свою удачу, завалил Иволгина и Верочку подарками. Главным из которых была новая коляска.
– К чему такие безумства?! – сердился добродушно Домовой.
– Ты посмотри, – показывал ему Марков, не слушая возражений, – это же фирменная гэдээровская штука. Тут какие-то особенные рессоры!
– Да-с! Вижу! – говорил Вадим. – Верочка это, безусловно, оценит. Так и представляю, как она на прогулке в сквере будет хвастать перед сверстниками этими особенными рессорами!
Шутки шутками, а стрелки часов неумолимо двигались к шести – пора было выбираться, чтобы успеть на поезд. Марков все затягивал с прощанием, не хотел уходить. Нужно было сказать ему то, что он всегда откладывал на потом.
– Есть вещи… – Марков уже не раз прокручивал в голове этот разговор, но как это всегда бывает, не находил сейчас слов. – Я очень тебя прошу, Вадим, будь осторожен, – сказал он, наконец. – Если не ради меня и себя, то хотя бы ради Верочки.
– Подожди, – Иволгин разволновался, – что это за загадки ты мне, Кира, загадываешь? Что такое? И при чем тут Верочка?
Кирилл обругал себя – нужно было либо молчать, либо высказать все до конца. Теперь Вадим переполошился, а толку от этого не будет никакого.
– Не бери в голову! – попросил он. – Просто разволновался что-то, вот и несу сам не знаю что.
– Надеюсь! – сказал Вадим. – Может, чайку на дорожку? Успокаивающего?
– Нет, спасибо! Ты его из какой-то сон-травы готовишь – уснуть и не проснуться тридцать лет, а мне через минуту уходить надо. Все, Домовой, скоро увидимся!
Вадим кивнул и обнял друга на прощание.
* * *
Увидев Кирилла, Джейн испытала волнение, как перед первым свиданием и едва удержалась, чтобы тут же не подбежать и не обнять его.
Это, однако, было рискованно. Марков был не один, а в компании исполнителя роли Гамлета. Призрак Гамлета пил пиво с Гамлетом живым, и вряд ли разговор между ними шел сейчас о датском королевстве. Среди посетителей бара не было заядлых театралов, а если и были, то в любом случае никто не подходил к русским актерам.
Джейн вздохнула – ей хотелось поговорить с Марковым наедине. Кто знает этого Юрия, может, он из госбезопасности, а это, в свою очередь, может означать неприятности и для нее, и для Кирилла. Она все еще не могла поверить, что Маркова выпустили за пределы Советского Союза.
Русский медведь вел себя иногда крайне нерасторопно. Джейн вспоминалась сценка, которую с упоением описывал покойный дед. Ему случалось наблюдать за медведем, охотившимся на идущих на нерест лососей. Дед с мастерством настоящего рассказчика описывал реку, так что Джейн казалось, будто и она видела ее, чувствовала запах хвойного леса, растущего на берегах, и слышала шум воды, кипящей от множества рыбьих тел.
Медведь заходил в воду и выжидал, когда рядом оказывалась рыба, тогда он цеплял ее когтями и бросал под себя, следом вторую, третью. Но пока шла охота, пойманные рыбы выбирались по мелководью назад в реку. Они подпрыгивали, бешено били хвостами и уходили. Уходили с распоротыми медвежьими когтями животами, из которых сочилась кровь.
Вот и советское государство, которое западные политики, авторы шпионских романов и карикатуристы привычно ассоциировали с огромным и опасным медведем, было столь же нерасторопно, несмотря на огромный штат спецслужб. Или… Или, может быть, дело в ином? Возможно, затевается что-то такое, по сравнению с чем и диссиденты поневоле, такие, как Марков, и «всамделишные», как она сама, шпионки были чем-то столь малозначительным, что и силы тратить не стоило. И перстни – это часть этого неизвестного ей пока плана. Джейн вообще не была уверена, что поступает правильно, идя с ним здесь на контакт. Этим она могла поставить под удар и его и себя.
– Обратите внимание, дорогой друг, вокруг нас все приметы загнивающего Запада! – разглагольствовал Юрий, пользуясь тем, что сопровождающий их сексот сидел в другом конце бара и слышать его никак не мог.
К сексоту уже пристроилась местная красотка, которая, не обладая советской интуицией, не могла распознать в нем бойца невидимого фронта. Сексот что-то бурчал в ответ на немецком.
– А вот пиво мне больше по вкусу «Мартовское», – патриотично заметил Марков.
– О! – подхватил коллега. – Отличная реклама: Марков пьет «Мартовское»! Жаль, что на нашей родине реклама не в чести, если не считать призыва – летать самолетами Аэрофлота! А здесь пока наша популярность не столь велика. Не вижу толп поклонниц с цветами. Почему-то все внимание достается этой паразитической особи!
– Юрий, прошу! – Кирилл всерьез опасался, что язык Юрия приведет его назад в заведение, в котором им обоим не посчастливилось однажды побывать.
– Я осторожен, как Штирлиц на задании! Просто иногда непреодолимо хочется называть вещи своими именами. Как ты думаешь, что он ей отвечает – «Руссо туристо, облико морале»? Жалко я не серб, я бы сказал ему кое-что, благо по-сербски он все равно не сечет!
– Он бы догадался, интуиция!
– Лично мне интуиция подсказывает, что пора прогуляться – атмосфера этого притона действует на меня угнетающе!
Марков никак не отреагировал на это поспешное бегство, отметил только про себя, что сексот с видимым облегчением оставил красавицу и устремился вслед за актером – трудно советскому человеку, даже чекисту, бороться с соблазнами.
– Привет, незнакомец, – сказала она.
На Джейн была широкополая шляпа, которая сейчас была сдвинута вниз, так, что скрывала ее лицо. Ни дать, ни взять – сцена из американского вестерна.
– Черт возьми! – сказал Марков и повторил то же самое, но уже по-английски. – Откуда ты?!
– Из Лондона само собой, – она села напротив. – Я ведь обещала, что мы встретимся!
Кирилл кивнул. Об этом она писала в письме, но тогда это казалось невероятным.
– Как ты спаслась? – спросил он.
– Обычным путем, – сказала она. – Соблазнила охранника, задушила чулками, потом переоделась в его форму и так бежала до самой границы…
– Именно так я все себе и представлял! – сказал серьезно Марков.
– Нет, на самом деле, странная история, Кирилл… – она задумалась.
– Знаешь, столько всего произошло странного, что меня уже трудно удивить, – сказал Марков. – Так что же случилось?
– Меня обменяли на набор перстней. Хорошо еще, что не на огненную воду!
Кирилл непонимающе нахмурился.
– Я не шучу, – сказала она. – Только не спрашивай, что все это значит – я и сама рада была бы узнать… Впрочем, это уже не важно.
– Ты думаешь? – спросил он.
Известие о перстнях взволновало Маркова, он сам не мог объяснить почему. Однако не настолько, чтобы он перестал слушать Джейн, а Джейн говорила уже совсем о другом
– Ты здесь из-за меня? – спросил он.
– Не только, но я знала, что ты будешь здесь, и ждала этой встречи! Кирилл! – в устах Джейн имя его звучало музыкой, так звучит только имя любимого человека. – Знаешь, я иногда даже думаю по-русски… Я хочу думать, как ты, говорить как ты. Ты меня слышишь?!
Он кивнул.
– А я, напротив, превращаюсь в англичанина!
– Твой английский почти безупречен, но где ты нахватался старых слов?.. Я видела тебя на сцене! – сказала Джейн. – Ты был… Другой! Я никогда не думала, что ты станешь актером. Таким хорошим актером! Вы могли бы дать спектакль у нас, в Лондоне!
Марков нахмурил лоб.
– Наверняка, это будет не так просто, ты и сама это понимаешь! Одно дело – гастроли по странам социалистического лагеря, другое – Великобритания!
– Ох, уж этот ваш лагерь! – лицо Джейн омрачилось. – Как все это мерзко, Кирилл. Мне многое нравится в России, но есть вещи, которые я никогда не смогу принять, скорее умру, а твои соотечественники живут с ними и не замечают, как ужасны сами эти формулировки – лагерь, вождь…
– Думаю, мерзостей везде хватает Джейн, – Марков не был расположен затевать спор на тему, которая его сейчас нисколько не трогала. Это была первая встреча за столь долгое время, и тратить время на обсуждение политического курса не хотелось.
– Я здесь по делу! – сказала она и пояснила: – Собираюсь выкрасть тебя из лап КГБ. Пока ненадолго! Хочу тебя кое с кем познакомить…
– Выберемся через окошко в туалете? – спросил Марков, который и не думал спорить.
– Не потребуется! – Джейн улыбнулась той самой улыбкой, которая ему так нравилась.
Было в этой улыбке и что-то фирменно западное – так, ему раньше казалось, должны улыбаться все англичаночки. И что-то родное, свое, что-то, что принадлежало только ему.
Машина Джейн, немецкий пластмассовый «Трабант», стояла в нескольких кварталах от бара. Марков пожалел, что тактичный Юрий уже исчез – вот кого можно было бы направить на разведку окрестностей на предмет шпиков. Как позднее оказалось, в это самое время актер пьянствовал с тем самым гэбистом, который был приставлен к Маркову, и отвлекал его от выполнения основных обязанностей. Но Кирилл об этом не знал, поэтому бар покинули поодиночке, чтобы встретиться на условленном месте.
Он решил не терять бдительность и внимательно оглядывался – где-то его сопровождающего из конторы глубокого бурения? Накануне поездки он, как и вся труппа, получил кое-какие наставления относительно общения с братьями-славянами. Не советовали заходить в русскую церковь Александра Невского – товарищи гэбисты могут не так понять, потому как при церкви этой покоится сам барон Врангель. Само собой, в особом почитании покойного барона мало кого можно было всерьез заподозрить, но галочку в своих бумажках чекисты поставят, а галочка эта потом может аукнуться отказом в выезде.
Однако никто не преследовал их – рандеву опального в прошлом Маркова с английской разведчицей осталось неизвестным чекистам.
– И куда мы с тобой направимся, моя прекрасная леди? – спросил Кирилл.
– Скоро ты все узнаешь, – ответила она загадочно. – Есть один человек, и он желает с тобой познакомиться. Только не спрашивай меня, кто он – я еще сама не знаю этого!
Он смотрел на профиль девушки, казавшийся совсем бледным в свете белградских фонарей. В стародавние времена, которые он с некоторых пор посещал так часто и не только на сцене, певцы нашли бы немало лестных слов для этого восхитительного лица. Джейн Болтон назвали бы божественным ангелом, белизну ее кожи сравнивали бы с мрамором и слоновой костью. И Марков сам выплатил бы певцу гонорар – скромный, как и полагалось в те времена. А ему сейчас в голову не шло ничего, кроме самых избитых банальностей.
– Так куда мы едем? – спросил он снова. Кирилл не успел изучить Белград и места, которые они проезжали, казались в вечерних сумерках совсем незнакомыми. – Ты здесь бывала раньше! – Кирилл заметил, что она не пользуется картой.
– Нет, – сказала она, – но я весь день колесила по городу. Изучала. Первое правило разведчика – изучи место, где предстоит действовать.
– Нам предстоят активные действия? – поинтересовался Марков. – Ты поэтому меня позвала с собой – на защиту?
– Не скрою, мне спокойнее, оттого, что ты рядом, но дело не в этом, – сказала она серьезно. – Твое присутствие было одним из условий встречи!
– Встречи с кем?! – Марков нахмурился.
– А вот это пока секрет! – она улыбнулась. – Я и сама еще ни в чем не уверена. Есть вещи, знаешь, которые очень сложно принять, пока не убедишься лично!
– Знаю! – согласился Марков.
Улицы Белграда производили на впервые выезжающих за рубеж советских туристов необыкновенное впечатление – очень уж «по-капиталистически» выглядели они с множеством огней, магазинов, баров и кафе. Поневоле вспомнишь о старых конфликтах товарища Тито с товарищем Сталиным. Усатому вождю хотелось видеть эту страну в обойме послушных его воле сателлитов, но вышло по-другому. В то время в министерстве госбезопасности даже была идея устранить непокорного маршала, но она не получила поддержки в верхах. Все это Джейн поведала ему вкратце по дороге.
– Откуда тебе это известно? – спросил удивленно Кирилл.
– У разведок мало секретов друг от друга, – сказала она.
Тем временем они уже подъехали к Белградской крепости, выглядевшей, несмотря на освещение, весьма мрачно.
– Это очень древнее место! – сказала Джейн. – Сначала здесь жили кельты, еще во времена неолита, потом римляне – две тысячи лет тому назад.
– Тоже данные разведки? – спросил Кирилл – он уже вышел из машины и помог выбраться своей спутнице.
– Нет, просто днем я была здесь с экскурсией! Идем, нам к Римскому колодцу.
Она немного замешкалась, определяясь с направлением, но потом двинулась уверенно вглубь крепости. Маркову ничего не оставалось, кроме как последовать за ней. Джейн взяла его под руку, теперь они напоминали припозднившуюся парочку. Впрочем, они были не одни. Навстречу им попалась другая пара – гораздо старше, мужчина приподнял шляпу, здороваясь. Кирилл сдержанно кивнул.
Возле колодца не было никого. К воде вела спиральная лестница, Джейн прислушалась. Затем они стали спускаться.
– Ты не находишь, что это довольно странное место для встречи? – спросил Кирилл, которому все это начинало нравиться все меньше и меньше. В голову лезли самые дурацкие мысли – а вдруг это ловушка? Для него и Джейн. Подстроенная той же советской разведкой. Вот сейчас сбросят их в этот самый колодец, привязав к шее какой-нибудь древнеримский булыжник!
Джейн кивнула, соглашаясь с его словами.
– Мрачновато здесь, – сказала она, – словно спускаешься в преисподнюю.
Но внизу их ждал не мрачный посланец ада, источающий запах серы. От человека пахло вполне прилично – табаком, он курил трубку, стоя в коридоре, опоясывавшем колодец.
Джейн остановилась в нескольких шагах от него. В инструкциях, которые были получены ею еще в Лондоне, не значилось никаких примет и паролей. Еще одной причиной, по которой сэр Арчибальд отказывался воспринимать излишне серьезно эту миссию, было то, что подробности, включая место встречи, были оговорены сразу, профессионалы никогда не поступили бы так. Да и какой смысл подлавливать человека, не зная, кого именно пошлют на эту встречу?
Сэр Арчибальд был, правда, не в курсе того, что уже в Белграде Джейн получила анонимную записку от человека, которого в Лондоне идентифицировали как покойного маршала. Правда, подписи там не стояло, но Джейн, изучившая перед отъездом не только фотографии, но и почерк Тито, не сомневалась, что они набросаны его рукой. В этом видимо, не сомневался и писавший, поскольку никаких дополнительных указаний в подтверждение авторства оставлено не было. В письме неизвестный, как его предпочитала называть Джейн, не верившая во встречу с призраком, просил прибыть в сопровождении Кирилла Маркова. К записке была приложена газетная вырезка с сообщением о гастролях театра, в котором играл теперь Кирилл.
Все это было странно, и именно поэтому Джейн не была склонна подозревать пригласившего их человека в дурных намерениях. Кем бы он ни был, он не стал бы вести себя так прямолинейно, если хотел заманить их в ловушку.
Человек с трубкой молча подошел к ним. Его лицо казалось странно смуглым. «Похож на турка», – мелькнуло в голове у Маркова. Тот, Однако не стал ничего разъяснять насчет своей национальности, он вообще не произнес ни слова, а, взглянув безо всякого выражения в лица пришедших, поманил их рукой. Идти пришлось недолго. Человек встал у стены и постучал по ней трубкой, будто выбивая табак, в ответ с внутренней стороны раздался ответный стук, а в следующее мгновение стена расступилась. Джейн посмотрела на Маркова. Кирилл пожал плечами. Человек отошел в сторону и знаком показал, чтобы они проследовали внутрь. Джейн вздохнула, напомнила себе еще раз русскую поговорку насчет саночек и, набрав воздуха, словно перед тем, как нырнуть, вошла.
Кирилл шел за ней.
– Я не унизила тебя, войдя первой? – поинтересовалась она.
Марков поймал в темноте ее ладонь – впереди горел неясный свет, словно из-за приоткрытой двери.
– Я придерживаюсь старой доброй традиции! – сказал он. – Даму всегда пропускаю вперед, особенно когда нужно войти в медвежью берлогу или такое уютное местечко, как это!
Провожатого им не дали – видимо, посчитав, что пройти на свет по узкому коридору труда не составит. Джейн пыталась вспомнить план, которым ее снабдили в Лондоне – ничего подобного в Белградской крепости, согласно этому плану, быть не должно. Зал, в котором они оказались, был узким и длинным, по обеим сторонам от него шли колонны, украшенные незамысловатым орнаментом. Дальняя стена терялась во мраке, а свет давали три свечи, горевшие в пыльном канделябре. Окон, само собой, не было. Не было и мебели, если не считать двух старинных кресел с высокими спинками, поставленных явно для гостей.
Марков обошел освещенную часть зала и, почувствовав рядом движение, инстинктивно повернулся, приготовившись защищаться.
– Вы двигаетесь, как опытный фехтовальщик, – заметил маршал Тито. – Все мои успехи на этом поприще остались в далеком прошлом. Но мастера я способен отличить!
Старик выехал к ним из темноты в кресле на колесах. Кресло двигалось неслышно – словно плыло над полом. Левая нога Тито выглядела как настоящая. Если это был протез, то прилажен весьма искусно. Только зачем, если он все равно в кресле? Может, старику просто хочется выглядеть полноценным. Правда, оставался один вопрос – настоящий ли это Тито?
Лицо маршала, еле различимое во мраке, показалось Маркову смутно знакомым. Возможно, дело было в портретах, которые встречались в Белграде – здесь даже после смерти вождя (похоже, мнимой!) сохранялся своеобразный культ личности, имя Тито звучало в песнях, которые Марков слышал на улицах, а пели здесь часто… Нет, что-то тут не то. Сначала он решил, что причина именно в этом скудном освещении – сейчас это лицо живо напомнило ему лицо старика-переписчика – того самого, с которым он имел удовольствие беседовать в трактире возле «Глобуса». Почти четыреста лет тому назад.
«Это от усталости», – сказал он себе. Он не раз замечал, что, утомившись, начинает чаще испытывать чувство дежа вю! Сравнить бы их при свете дня!
– Вы не возражаете против такого освещения? – поинтересовался Тито по-английски – голос у него был удивительно бодрый. – К сожалению, мои глаза не выносят яркого света!
Вообще, по сравнению со своими кремлевскими собратьями, маршал выглядел гораздо более живым. Марков мог судить об этом вполне объективно – на похоронах Брежнева, а затем Андропова, телекамеры не могли скрыть от многомиллионной страны горькую истину – генсеков провожали люди, которые сами стояли на краю могилы. Впрочем, истина эта была известна всякому советскому гражданину.
«Что-то здесь не так!» – вновь подумалось ему. Все похоже на сон, эта крепость и этот человек. Впору ущипнуть себя! В одно из британских рандеву с Невским он как-то раз сунул руку в огонь, чтобы убедиться в том, что не спит. Ожог чувствовался очень долго.
– Мне кажется, это вполне в духе этого места! – сказал он, имея в виду свет.
Перешли на русский, маршал изъяснялся чисто, с едва заметным акцентом.
– Вы явно не осведомлены, – заметил удивление Маркова Тито, – я был в русском плену во время Первой мировой. Тогда-то всем казалось, что она будет и последней. Получил удар копьем во время атаки. Проклятые черкесы добили бы меня – они всех добивали, но я притворился мертвым и попал в плен. Потом жил в Сибири, и моя первая супруга была русской. Я редко об этом вспоминаю… – он вздохнул.
Джейн робко кашлянула.
– Я догадываюсь, какие мысли сейчас вас обуревают, – усмехнулся старик. – Кто же это перед вами – маршал собственной персоной, его двойник или может быть, призрак, а, мисс Болтон?
– Откуда вам известно мое имя? – напряглась Джейн – в Белград она приехала под именем Джоан Грей.
– О, когда умираешь, многое становится явным, мисс Болтон! Неужели вы думаете, что старика так легко обмануть?.. Нет, нет, я не собираюсь открывать вам свои карты. Правда, бетонный саркофаг, где покоится мое тело, пуст. Говорят, что меня погребли тайно в одной маленькой горной церквушке – может быть, и так! Это не важно, и очень скоро вы оба это поймете. Важно только то, что я хочу сказать вам сейчас. Я не случайно выбрал вас двоих! Да, именно выбрал – я знал, что вы, Джейн, прибудете в Белград. Как я уже сказал, за гробом открывается будущее! Но вы только проводник для этого молодого человека, лицо которого мне смутно знакомо. Я чувствую в вас то, чего лишен сам, – маршал встал и подошел к Кириллу.
Случись это парой минут раньше, и Джейн Болтон знала бы, что имеет дело с обманщиком, но сейчас она почему-то не была уверена в этом. Она вообще ни в чем не была уверена и только жадно прислушивалась к тому, что говорил Тито, склонившись к Кириллу.
– Меня отпустили, чтобы я сказал вам, – он наклонился к Маркову и вцепился в его плечо пальцами. – Вас трудно отыскать – Фигаро здесь, Фигаро там! Но именно поэтому вы должны все знать – вы похожи на нас, но в вас есть то, чего мы, к сожалению, лишены. Видите, я избегаю света – он стал губителен для меня, даже слабый свет свечи. Мы все пребываем во мраке, но мы слышим… Слышим! Поэтому я хочу, чтобы вы и эта девушка знали то, что давно известно всем нам – время Советской империи подходит к концу, и моя страна разделит ее участь. Когда огромный корабль идет ко дну, с ним вместе уходят все лодки, что оказались рядом, и наша лодочка никуда не денется!
Марков почувствовал, что рука его холодна, но не двинулся с места. Свечи тем временем стали гореть бледнее. Тито улыбнулся во мраке – улыбка была печальной.
– У меня мало времени, – сказал он, – меня зовут назад!
Кирилл почувствовал, что мурашки бегут у него по спине. Если это представление, то устроители достигли своей цели, но какой во всем этом смысл?
– Что?! Что мы можем сделать?! – спросил он. – Зачем вы рассказываете мне об этом?!
– Сделать ничего нельзя! – сказал маршал и отпустил плечо Маркова. – Все уже предрешено! Страны, как люди – иногда они умирают молодыми, это должно случиться! Но есть еще кое-что…
Свечи затрепетали, угасая совсем. Лицо Джейн было почти неразличимо во мраке. Кирилл почти физически ощущал ее ужас.
– Что? – он огляделся.
– Они не хотят, чтобы я рассказывал! – голос Тито звучал во мраке где-то над ними, словно маршал взобрался на потолок. – Но есть кое-что пострашнее всего, о чем я говорил. Они – те, что выжидают в темноте, внизу. Ты знаешь о них, а они следят за тобой. Ты можешь им помешать, для этого нужно помочь…
– Кому?! – спросил Кирилл, не дождавшись ответа.
Ответ прилетел из глубины зала, откуда вдруг повеяло могильным холодом, и был почти неслышен:
– Ты знаешь сам…
И тут же, заглушая его, раздался топот множества маленьких ног, словно целая армия детей бежала к ним. Кирилл схватил за руку Джейн и сдернул с кресла.
– Все, хватит! – выкрикнул он. – К черту! Скорее отсюда!
– Свет! – она была в отчаянии.
Свечи уже погасли, но Марков запомнил место в стене, где была дверь. Он хорошо ориентировался в темноте – в британских замках, где Кириллу случалось бывать в компании Невского, электричества не было.
Они уже должны были выскочить к колодцу, но коридор не кончался. Кирилл понял, что они где-то промахнулись, нужно было вернуться, но там, где они только что прошли, уже стучали каблуки неведомого воинства, и Марков был уверен, что встречаться с ним лицом к лицу не стоит. Джейн вытащила в темноте авторучку с фонариком. Узкий луч заметался по пыльным стенам. Сверкнули чьи-то маленькие глазки – тень, сорвавшись со стены, ударила Маркова в лицо. Джейн вскрикнула, и гулкое эхо разнесло ее крик по туннелю. Летучая мышь уже скрылась в коридоре. Марков бросился за ней, не выпуская из руки руку Джейн. Мышь уже исчезла в коридоре, но вряд ли она летела вглубь крепости – скорее наружу, на свободу. Топот ног теперь раздавался где-то внизу, под ними, потом минуту спустя он звучал уже над их головами. Словно кто-то хотел свести их с ума! Они остановились на перепутье, и Кирилл заметил, что Джейн хорошо держит дыхание. Фонарик в ее руке неожиданно погас, оставив их в полной тьме, но стоило глазам немного привыкнуть и Марков разглядел впереди светлый прямоугольник, который с каждой секундой, становился все уже.
– Туда! – он тащил ее, не обращая внимания на стук сапог, который преследовал их по пятам. Дверь впереди медленно затворялась, но они успели выскользнуть в оставшийся проем. Турка не было видно, да и не помог бы он сейчас.
Кирилл не останавливался ни на секунду. Вверх по темной лестнице, главное – не выпустить руку Джейн. Он надеялся, что преследователи останутся за дверью, но топот не прекращался. В шахту колодца светила луна. Джейн внезапно споткнулась и едва не выпустила его руку, Марков подхватил ее и, перебросив через плечо, продолжил взбираться. Оказавшись наверху, он не остановился, а пробежал еще несколько сотен шагов.
– Поставь меня на землю! – попросила Джейн. – Они… Они больше не идут за нами!
Шаги преследователей стихли, и можно было перевести дух.
В глазах у нее застыло странное выражение.
– По-моему, ты не в себе, – сказал Марков. – Вот сейчас дойдем до машины…
Навстречу им из-за угла вышла темная фигура. Кирилл напрягся, и это не ускользнуло от внимания полицейского. Да, это был обычный югославский полицейский, который с подозрением рассматривал взмыленного молодого человека с красоткой на руках. Но поскольку последняя нисколько не возражала против такого обращения, служитель закона только покачал головой и прошел мимо.
– Поставь меня! – снова попросила девушка – шепотом, чтобы полицейский не вздумал поспешить на помощь.
– Может быть, мне этого не хочется, – нашел силы пошутить Марков. – Знаешь, говорят, своя ноша не тянет.
– Я хочу убраться отсюда поскорее! – сказала она, и только теперь он понял, что она дрожит.
– О, господи, Джейн! – он поставил девушку на ноги и накинул ей на плечи свою куртку.
Но дело было не в холоде.
– Ты видел, кто… – спросила она, когда они уже сели в машину. – Кто гнался за нами?
– Нет, у меня не было времени.
– А я посмотрела, – сказала она и защелкала непослушной зажигалкой, пытаясь зажечь сигарету. – Я посмотрела…
– Ну?! – он ждал продолжения – его нервы были тоже на пределе.
Но вместо ответа Джейн неожиданно разрыдалась и, уронив зажигалку и сигарету, закрыла руками лицо. Марков огляделся. Белградская ночь казалась волшебным раем, в котором не было места призракам и прочим ужасам, но пять минут назад он разговаривал с призраком, а его женщина сейчас билась в истерике, и он мог только догадываться, что она увидела там, внизу, только на мгновение обернувшись назад.
* * *
Он должен был двигаться дальше, должен был успеть к вечеру найти пристанище. За его спиной земля дрожала, словно четыре всадника Апокалипсиса уже вырвались и копыта их коней готовы были обрушиться вместе с гневом Господним на землю Британии.
Там в пещере был человек в черном, похожий на монаха! Что-то подсказало Невскому, что его меч – отличный клинок – здесь будет совершенно бесполезен. Пускай сэр Фрэнсис не устает повторять, что против духов «нет ничего лучше доброй стали». Кирилл его поддерживал, ссылаясь на Гамлета, который беседовал с призраком, держа в руках шпагу. Вот бы их в эту проклятую пещеру вместе с их замечательными теориями! Он не стал говорить со страшным посланником, боялся попасть под его чары. Конь бросился наружу в гремящую темень, поводья натянулись, едва не вывернув руку хозяина, который выскочил следом на обрывистый размокший берег. Прочь от наваждения! Подальше от места, где, как ему мнилось, он нашел спасение от непогоды, и которое едва не стало для него ловушкой.
Выбравшись наружу, он понял, что поступил правильно. Река неестественно быстро вышла из берегов, еще немного, и он оказался бы заперт в пещере с ее духами. Теперь Невский уже нисколько не сомневался, что в легендах и сказках, которые ему приходилось читать когда-то или слышать здесь из уст простонародья и знати, в песнях, которые пела ему сестра Фрэнсиса, тихая и нежная Элли, была доля правды. И преизрядная!
Корни под ногами во вспышках молний казались живыми, они цеплялись за шпоры. Наверху Невский вскочил на коня и тяжело поскакал прочь, крестясь, в шуме ветра ему слышался голос зовущий его.
А «монах» не осмелился выйти за ним, отметил про себя Евгений – испугался грозы. Китайцы (он хорошо помнил рассказы Пу Сун Лина), полагали, что в это время один из их многочисленных богов поражает громом прячущихся от него лисиц-оборотней! А в России верили издавна, что во время грозы Илья Пророк мечет молнии в бесов, которые пытаются скрыться в стволах деревьев, в домах и людях. Разные народы, а сколь удивительно схожи суеверия. Однако время было не слишком подходящим для сравнительного анализа, скорее стоило подыскать новое убежище, но все вокруг было залито водой, тьма – хоть глаз выколи, и оставалось только двигаться к холмам – там можно было укрыться от непогоды.
Но чем сильнее выл ветер за его спиной, чем неприветливее казалась эта земля Евгению Невскому, тем крепче была в нем уверенность, что он на правильном пути. И эта встреча не случайна – его отваживают от какого-то очень важного места. Может быть, там он найдет, что искал.
Невский слышал иногда по ночам голос. Ему не сразу удавалось сомкнуть глаза, несмотря на усталость, и рука продолжала сжимать меч даже во сне. А голос был насмешлив, он предлагал ему испытание на прочность. Испытание, которое было сложнее всех предыдущих. И меч, возможно, был здесь не нужен, как и броня, которую Невский вез с собой.
Нет, не поможет клинок и броня против «монаха».