3 августа 427 года от н.э.с. Исподний мир (Продолжение)
– Славуш… – выговорила она сквозь слёзы и потёрлась о его руку щекой.
– Ты плачешь? Ты же не умеешь плакать…
– Я иногда умею. Славуш, я всё решила. Я выйду за тебя замуж, я всю жизнь буду с тобой, слышишь? Я никогда тебя не оставлю.
– Не выдумывай, – он высвободил руку и погладил Спаску по голове.
– Я вовсе не выдумываю, я поняла, что я не смогу жить иначе.
– Ещё как сможешь. Ну? Посмотри на меня.
Спаска подняла глаза. Славуш улыбался, и улыбка его не была ни притворной, ни вымученной.
– Почему Милуш так долго не пускал меня к тебе? Я бы ухаживала за тобой, я бы перевязывала тебя…
– Ухаживают за мной лакеи и сиделка, перевязывает Милуш. Честное слово, царевне это ни к чему.
– Но почему так долго, Славуш? Я думала, ты никогда не простишь меня…
– Какая ты всё же глупая девчонка… – Он снова провел ладонью Спаске по волосам. – Я неважно себя чувствовал. И прощать тебя мне не за что. Я не жалею, ты не думай. Твой отец доверил мне самое дорогое, а я едва не потерял тебя. Я ведь подозревал Свитко, давно подозревал. Но, понимаешь, это такое страшное обвинение, что без прямых доказательств его предъявить нельзя. Ну и конечно, мне даже в голову не пришло, что из его домика можно выйти на болото… Если бы я догадался об этом, всё было бы иначе.
– Милуш запер этот проход и выставил стражу…
– Я знаю. Да перестань же плакать. Ты переписала мой учебник?
– Да, Славуш, да, два раза! – Спаска разревелась ещё сильней.
– Ну перестань же… Всё будет хорошо. Я много думал здесь, и Милуш со мной много говорил. Да, я не стану лучшим стрелком в замке, но это ведь не так важно – больше времени буду тратить на изучение электрических сил. Это для хлебопашца или ремесленника страшно, а для ученого… не очень.
Славуш, конечно, говорил убеждённо, но Спаска слышала: он убеждает не её, а самого себя. Повторяет слова Милуша.
– Славуш, я всё равно буду с тобой, слышишь? Не надо меня отталкивать, пожалуйста. Я всю жизнь любила тебя, татка подтвердит.
Славуш вздохнул – а ему было трудно вздыхать – и сказал, сжав губы:
– Нет.
– Ну почему, почему?
– Потому что я этого не хочу. Я не хочу, чтобы ты возненавидела меня через год.
– Славуш, я всегда буду любить тебя, я не смогу тебя возненавидеть!
– Ты глупая маленькая девочка. Я хочу, чтобы ты была счастлива и родила своему отцу не меньше десятка внуков. Ты думаешь, мне очень хочется жить в непреходящей благодарности к тебе и твоей жертве? Нет, не хочется. И никогда больше не начинай об этом говорить. Ты многого не понимаешь. Пусть Милуш тебе объяснит, я не возьмусь.
Он задохнулся и некоторое время переводил дыхание. И в этот миг Спаска поняла, что в самом деле любит Славуша всем сердцем. Как бы она себя ни убеждала, а предложенная ею жертва была лишь жертвой, бременем, долгом. И входила она в комнату Славуша как в темницу… На этот раз настоящую темницу, уготованную ей на всю жизнь.
– Почему ты не сказала Милушу о том, что я чудотвор? – спросил Славуш, отдышавшись.
Спаска пожала плечами.
– Я испугалась, что он будет подозревать тебя. А я знаю, что ты никакой не шпион, что ты не предатель. Я ведь чувствую.
– Ну, Свитко ты поверила… Не почувствовала. Но я в самом деле предатель. Предатель своего мира, своего клана. Твой отец давно понял, кто я такой. И проверил – я ведь не чувствую жёлтых лучей. Помнишь, в храме, когда мы в первый раз приехали в Хстов? Я ведь не заметил, что зажгли солнечный камень… Я думал, ты догадаешься.
– Тебя по-настоящему зовут Прата? – спросила Спаска с испугом. Раньше она об этом не думала.
– Меня зовут Славуш. Это имя… оно сделало меня другим человеком. А Прата – тоже ненастоящее имя. Считай, что я не помню, как меня звали раньше.
– Славуш, а почему не догадался Милуш? Ведь он водил тебя в межмирье…
– Чудотворы похожи на колдунов. Нужно было научиться раскручивать вокруг себя ветер, только и всего. Чудотворы иначе выбрасывают энергию, и энергия эта чуть иная. Если ты не только переписывала мой учебник, но и читала его, я бы мог тебе объяснить, в чем состоит общее и в чём разница.
Спаска в испуге помотала головой.
– Я тут подумал… Надо научить тебя кидать «невидимые камни». Знаешь, кто придумал называть удар чудотвора «невидимым камнем»?
– Нет.
– Твой гвардеец. Давно, пять лет назад. Змай догадался, кто я такой, именно из-за этого случая – чудотворы велели Огненному Соколу меня отпустить. Милуш решил, что это из-за договора, который он подписал с чудотворами. А твой гвардеец рассказал Змаю о «невидимом камне». Так вот, тебе было бы неплохо этому научиться. Ты несешь столько силы в мир, а не можешь себя защитить…
– Почему же? Я могу послать вихрь…
– Вихрь – это распыление силы по сторонам. Ты не сможешь удерживать в себе столько энергии, чтобы защититься при помощи вихря. А для удара нужно гораздо меньше энергии. Для такого удара, который, например, убьёт человека. Я бы всех колдунов этому научил… Но тогда мне придется признаться, что я чудотвор. Злой дух, отнимающий у людей сердца… Кто после этого будет мне верить?
– Славуш, ведь не все чудотворы отнимают у людей сердца. Отец не велел тебе говорить, но господин Красен, например, вывез нас из Хстова…
– Вот как? – Славуш удивился, хотел привстать, но поморщился, скрипнул зубами и опустился в подушки.
– Тебе больно? – испугалась Спаска.
– Уже не очень. Если не шевелиться. Не обращай внимания. Красен… Я всегда считал его добрым человеком. Мне было так стыдно его обманывать. Именно его. Явлена я обманывал с удовольствием. Явлен дурак. Я думал, Красен про меня давно догадался, но никому не сказал по своей доброте. А он, значит…
Ночью Верушка плакала. Спаска возвращалась в комнату под утро, Вечный Бродяга каждый день звал её в межмирье. Баба Пава ещё спала, и Верушка думала, что её не слышат, – Спаска вошла тихо, чтобы никого не разбудить.
– Что ты, что с тобой? – спросила Спаска, обнимая сестру за плечо.
– Он даже не посмотрит на меня… Он такой красавец, зачем ему рябая девка? Да ещё перезрелая…
– Это в деревне пятнадцать лет много. А меня отец не хочет раньше шестнадцати замуж отдавать. Ты не перезрелая, не бойся.
– Но ведь рябая, рябая! Даже деревенские не позарились!
– Сестричка, ты не плачь. Я завтра Милуша спрошу, он знает, как оспины сводить. Это трудно, конечно, и больно, их кислотой травят. Но можно, честное слово. А он, это кто?
– Ох, сестричка… Он так пел красиво… Я как увидала его, глаз не могла оторвать.
– Так он сам старый! – засмеялась Спаска. – Ты ему в дочки годишься! И платье мы на тебя городское перешьём, пусть только попробует не посмотреть! Да он на лицо и не глянет, когда грудь твою увидит! Мамонька мне говорила… Мамонька – это… жена моего отца. Ну, не совсем, конечно, жена… У неё своих детишек нет, и она меня очень любит. Так вот, она говорила, что мужчины ничего не понимают в нашей красоте, они видят нас так, как нам хочется.
5 августа 427 года от н.э.с.
Получив в распоряжение энциклопедию Исподнего мира, Йера сперва боялся её открыть – не верил, что в самом деле держит в руках эти книги. И на несколько минут снова усомнился в здравости своего рассудка.
Но через три дня сомнения выветрились из головы, и Йера чувствовал небывалый подъём и ясность мысли: энциклопедия позволяла осуществить его замысел как нельзя лучше. Рассказ об Исподнем мире, который он посетил мысленно, – это смешно. Статьи энциклопедии за подписью чудотворов, с фактами, ссылками и сносками, выглядят совсем иначе.
Невозможно уложить в одно короткое воззвание всё то, что Йера хотел сказать и объяснить, хотя начал он именно с короткого воззвания. Но и надеяться на то, что кто-то станет читать трёхтомный трактат об Исподнем мире, было глупо.
Йера никогда не занимался журналистикой, напротив, ему приходилось писать документы сухим канцелярским языком протоколов, который у нормального человека вызывает не только сонливость и скуку, но и желание немедленно оставить чтение, чтобы не сломать ненароком голову о точные и однозначные формулировки законников.
Работа потребовала от него полной отдачи: Йера выстраивал систему убедительных доказательств – и существования Исподнего мира, и наличия у чудотворов энергетической модели двух миров, и возможности скорого падения свода. Он собирался сделать серию связанных между собой статей, но пока не задумывался, как и где их опубликует, – надеялся на помощь Ветрена.
Ну и доклад в Думе, разумеется, с приложением к нему множества убедительных доказательств. Он даже раза два встретился с Ветреном, расспрашивая его о том, как правильно воздействовать на людей, но Ветрен не смог сказать об этом ничего вразумительного – он не осознавал основ своего таланта.
Изветен отрезвил Йеру, не оставив от душевного подъёма ни следа.
– Судья, я ни в коем случае не хочу задеть ваше самолюбие… Но мне кажется, задача думской комиссии донести до людей не факты о существовании Исподнего мира, а информацию, которую вам успел сообщить Пущен. Совершенно всё равно, что привело нас на грань катастрофы, – гораздо важней, как действовать перед лицом опасности.
Изветен был прав. И, в отличие от доктора Чаяна, не вызывал желания непременно доказать свою правоту. Потому его слова и были похожи на ведро ледяной воды, вылитой на горячую голову.
– Скажите, Изветен… Я в самом деле безумец? – спросил Йера, немного помолчав.
– Я ничего подобного не говорил. Каждым из нас управляют тайные желания. Тайные от нас самих. Града боится лавы на улицах Славлены и хочет, чтобы остальные боялись этого так же, как он. Для вас невыносимо чувство вины перед Исподним миром, и вы хотите, чтобы остальные тоже ощутили эту вину. Я не возражаю: Обитаемому миру было бы полезно разочароваться в основном постулате теоретического мистицизма. Но что толку разочароваться в нём перед смертью? И ещё одно ваше тайное желание, судья, мешает вам думать о предположении Пущена: вы боитесь не только собственного безумия, вы боитесь новых обвинений в безумии. И это понятно. Вам страшно обнародовать информацию, полученную от морфиниста, не так ли?
– Наверное, вы правы, – согласился Йера. – Но что же мне делать? У меня даже нет составленного Пущеном документа, который я могу предъявить Думе! Только моё слово – а этого мало.
Даже Ветрену Йера побоялся сказать о выводах Пущена – ведь Ветрен не хотел верить в скорое крушение свода, делал вид, что не понимает намеков, или в самом деле их не понимал. А Йера между тем помнил, что эта информация смертельно опасна… Нет, он не боялся собственной смерти, он просто отдавал себе отчёт, что ему так же легко заткнуть рот, как и Пущену.
Деликатный Изветен не выдал «тайного желания» Йеры остаться в живых, не обвинил его в трусости.
– Предъявите Думе дневники моего отца! – встрял в разговор Горен. – Может быть, найдется кто-нибудь ещё, кто повторит выводы Пущена. Не один же он такой умный!
– Он сказал, что сделать это может только какой-нибудь доктор герметичных наук. А это или чудотвор, который не станет делать выводов, или мрачун, которому никто не поверит, – вздохнул Йера.
– А почему бы вам не обратиться к профессору Важану, судья? – предложил Изветен. – Он наверняка разберётся в прогнозах Югры Горена. И если не сам выступит экспертом, то подскажет человека, который сможет это сделать.
– Если бы я знал, как найти профессора Важана… – проворчал Йера, но мысль показалась ему здравой.
Несмотря на собственное мнение, Изветен не отказался помочь Йере в его задумке – логично и красочно уложить в несколько статей рассказ об Исподнем мире, – рассказ, которому поверят в Славлене. Он знал, он чувствовал, как правильно нужно расставить слова, чтобы они дошли до сердца читателя статьи.
И если Ветрен произносил свои зажигательные речи, опираясь лишь на интуицию, то Изветен мог точно сказать, почему и как эти речи действуют на толпу. Горен, хотя журналистом только прикидывался, тем не менее обнаружил настоящий талант в этой области.
И Йера теперь проводил в Надельном довольно много времени, ощущая если не счастье, то радость от небесполезности собственного существования. В тот день, выезжая к Горену, Йера не в первый раз почувствовал, что за ним следят…
Он совсем перестал бояться, что чудотворы обнаружат местопребывание Грады, – казалось, что им нет до него никакого дела. К тому же чудотворы скорей расспросили бы Дару – это проще и надёжней, хотя авто всегда останавливалось в Завидном, не в Надельном.
Йера не сомневался в преданности шофера, но отдавал себе отчёт в том, что против чудотворов Дара ради него не пойдёт – это не Сура, привязанный к нему словно к сыну. А значит, целью слежки (если таковая все же была) являлся не Горен, а он, Йера, – обладатель смертельно опасной информации о планах чудотворов.
Ещё три дня назад Йера чувствовал на себе чей-то пристальный взгляд на выезде из дома, а теперь этот взгляд мерещился ему на краю Светлой Рощи. Однако сколько он ни оглядывался, так и не заметил ничего подозрительного.