5 августа 427 года от н.э.с. (Продолжение)
Горен лежал в постели, у него дрожали губы, лицо было серым – и это особенно бросалось в глаза рядом с белоснежной салфеткой у него на лбу.
– Судья, я, конечно, негодяй… – выговорил он, слабенько улыбнувшись.
– Это я негодяй… – пробормотал себе под нос Изветен, сидевший рядом. – Я же давал слово больше этих экспериментов не повторять.
Йера обрадовался было, но, как выяснилось, преждевременно.
– Нет, судья. Града вспомнил совсем немного. В комнате отца он читал не дневник, а письмо. Замечу, адресованное вовсе не ему.
– А кому?
– Я не помню, – хмыкнул Града. – Я вспомнил только, как открыл конверт, он не был запечатан. Но я вспомню, если Изветен перестанет ныть и сокрушаться!
– Кроме страха, есть не так много естественных эмоций, способных вызвать потерю памяти. Стыд из их числа, – начал Изветен. – Читать чужие письма – это гнусность, о которой совестливый человек попытается забыть. Но у Грады нет совести.
– Мне было шестнадцать лет! И я был любопытным.
– Да, он тайком рылся в отцовских бумагах, не испытывая никакого стыда; читал чужие письма, подслушивал разговоры отца… Града, любопытство – очень слабое оправдание. Но я хотел сказать о другом. Вовсе не стыд причина того, что ты не помнишь этого эпизода. Я бы не стал утверждать наверняка, но, возможно, это чужое внушение. На фоне реактивного психоза такое внушение совершенно незаметно, потеря памяти никого не удивляет. Если бы не разрыв, не эпизод с тёткой, передавшей просьбу пойти в плавильню, я бы чужого внушения не предположил.
– Тем более надо добиваться, чтобы я всё вспомнил! Значит, это важное письмо, если кто-то хотел, чтобы я его забыл.
– Судья, он не понимает… Он не понимает, что это может свести его с ума, включить какую-нибудь установку, вроде той, что убила Югру. Он не понимает, что лекарство, которое я ему дал, страшней абсента и страшней опия.
– Я чувствую себя нормально! Совсем не так, как с похмелья.
– Ну да, оттого ты не можешь удержать стакан воды в руках и лицо у тебя имеет цвет свежей зелени.
– Зато какие сны мне снились, судья! – Града прищелкнул языком. – Это такая фантасмагория! Потом я нарисую, жаль только, у меня не получится передать движения. Мне снились реки, множество рек в пустоте. Нет, не рек, пожалуй, потоков. Потоки солнечного света, потоки крови, лавы, потоки любви и ненависти… Они сливались в единую реку, которая текла из Храста в Славлену, против течения Лудоны, становились всё туже и тоньше, а потом обращались в молнии… Это было потрясающе красиво и страшно.
– Вот что Града безоговорочно унаследовал от отца – это поэтическое видение мира, – пробормотал Изветен. – Вообще-то использованный мною состав вызывает кошмарные галлюцинации, и редко кто способен их описать, они обычно бесформенны.
– Вы будто смеетесь, Изветен, – обиженно ответил Горен. – И ладно бы надо мной…
– Да что ты! По-моему, я, напротив, тебя похвалил. Ты сейчас говорил точь-в-точь как твой отец.
– Да, судья, я дочитал вторую тетрадь! И более всего меня поразила последняя запись, я вам прочту. – Он полез под подушку и с трудом вытащил дневник трясущейся как у больного старика рукой. – Сейчас…
У него плохо получалось листать страницы.
– Изветен, прочтите вы. В глазах двоится…
– Хорошо, хорошо… Вот. «Ядрена мышь, как нелепо инодни сущее… Нарушение всеобщего естественного закона преодолено может быть посредством громовых махин, суть собирающих небесное электричество и направляющих сие через межмирие в любое место, кое человеку заблагорассудится. Но противуречие в том непреодолимое есть: само создание громовой махины уже не приведёт к нарушению всеобщего естественного закона, а потому никакого смысла в сей махине не возникнет».
– Не это, Изветен! Это какая-та цитата, – с досадой поморщился Града. – Последнее, о Внерубежье!
– Погодите, – перебил их обоих Йера. – А эта цитата… Мышь… Она начинается с буквы «е» или «я»?
– Мышь начинается с буквы «я» и, видимо, происходит от слова «ядро», – улыбнулся Изветен. – Это цитата из Войты Белоглазого, автора уравнений Воена, если я правильно понял. Югра почитал его образцом для подражания и часто цитировал.
– Не может быть, чтобы Пущен этого не заметил…
– Меня кое-что здесь смущает и кроме мыши. А именно неверное употребление глагола «суть», – не очень уверенно добавил Изветен. – Возможно, Югра просто неверно воспроизвел цитату.
– Я думаю, надо обязательно указать на неё агентам. И, конечно, рассказать о сегодняшнем воспоминании Грады.
– А я думаю, без участия Пущена это расследование не имеет смысла… – вздохнул Изветен.
– И все же сообщение не будет лишним.
– Я бы на вашем месте всё же обратился к профессору Важану. Вряд ли он что-то понимает в расследованиях, но в прикладном оккультизме ему равных нет…
Упоминание Важана напомнило о Йоке, в этот раз остро и болезненно. Йера вполне доверял теперь Змаю (и даже профессору Важану), не сомневался, что Йока под защитой, действует под руководством опытного наставника, что рядом с ним люди, которые лучше Йеры понимают происходящее – и желают Йоке добра.
Мысль о том, что ему суждено прорвать границу миров ценой собственной жизни, Йера старался забыть, она была невыносима. Он понимал, что его сын должен спасти хотя бы часть этого мира, что эта жертва – величайший жребий из тех, что выпадает человеку, но продолжал надеяться на то, что Йока останется в живых.
Понимал, что эта надежда труслива и ничем не оправдана, но не мог думать иначе.
– Судья, вам плохо? – спросил Изветен, тронув Йеру за руку.
– Нет-нет, я просто задумался… – ответил тот растерянно.
Невыносимая мысль о смерти Йоки – о том, что он, отец, добровольно отдал сына в руки этих людей, позволил ему рисковать жизнью, – в самом деле мутила его разум, приводила в иступленное состояние. Забыть, отбросить её! Как это малодушно и безответственно!
Малодушно и безответственно перед миром – защитить Йоку. Малодушно и безответственно перед Йокой – отдать его на заклание…
– Судья, посмотрите на меня, – велел Изветен. – Мне кажется, вам не стоит задумываться… Я мог бы помочь вам…
– Нет, – ответил Йера слишком резко.
Йока останется в живых. Он прорвёт границу миров и останется в живых. И незачем думать о другом исходе, иначе в самом деле можно сойти с ума.
– Как хотите… – покачал головой Изветен. – Так что́ вы скажете о профессоре Важане?
– Я знаю человека, который мог бы мне помочь найти профессора, но не хочу к нему обращаться, – задумчиво ответил Йера, имея в виду Инду Хладана.
Он не сомневался, что Инда давно знает, где сейчас Йока.
Резюме отчета от 6 августа 427 года. Агентство В. Пущена
Не удовлетворившись объяснением смерти Югры Горена в результате попытки передать информацию сыну, мы постарались выяснить, кому ещё Горен пробовал её передать. По нашему мнению, это должен был быть влиятельный человек, или стоящий у власти, или имеющий возможность (и желание) обнародовать полученную информацию: член Государственной думы (на уровне, близком к руководителям фракций), представитель исполнительной власти, именитый журналист, человек, близкий ко двору, предположительно (но необязательно) мрачун.
Никаких следов официального обращения Югры Горена к перечисленным выше людям мы не нашли. Однако (с большим трудом) нам удалось установить, что незадолго до смерти Югра Горен предпринял несколько попыток добиться аудиенции у Приора Славленской Тайничной башни, о чем в архивах чудотворов сохранились записи.
Последняя просьба была удовлетворена, однако встреча не состоялась, т. к. в назначенный день Югра Горен был уже мёртв. Если именно попытка передать информацию Приору Тайничной башни (не просто чудотвору, а чудотвору высокой ступени посвящения) стала причиной смерти Югры Горена, это в корне меняет и ценность информации, и сделанные ранее выводы, и стратегию дальнейших действий.
Воспоминание Грады Горена о прочитанном письме дополняет полученную информацию и позволяет предположить, что письмо, им прочитанное, было адресовано именно Приору Тайничной башни.
Слежка за Вашим авто вполне вероятна, а потому мы постараемся установить, кто и с какой целью может следить за Вами.
6–7 августа 427 года от н.э.с. Исподний мир
Служба в канцелярии пятого легата теперь казалась Волчку слишком скучной. Нет, его не тяготили многочисленные обязанности, он даже находил некоторое удовольствие в наведении порядка в делах пятого легата – временно заменявший его гвардеец был ленив и неаккуратен, а потому на Волчка свалился ворох неразобранных бумаг.
По вечерам он ходил к Красену переписывать учебник по естествознанию, и, несмотря на усталость, делал это с радостью. И, удивляясь сам себе, думал, что ему не хватает чудотвора, разговоров с ним, поездок в его карете, обедов в его доме. Не говоря уже о том, что в канцелярии он не узнавал и десятой доли нужных замку новостей, которые с лёгкостью получал у Красена.
Конечно, чудотвор своей властью мог бы забрать Волчка к себе немедленно, но поступил порядочно, позволив пятому легату подобрать ему достойную замену – до начала октября.
Огненный Сокол больше не приходил в «Пескарь и Ёрш», назначал встречи в других местах. Не забыл он и об обещании поменять булавку – принес вскоре бегущего волка не менее тонкой работы, чем расправивший крылья сокол.
Отношения Государя с храмовниками натянулись до предела и грозили обернуться войной. Надзирающие в храмах откровенно говорили о связи Государя со злом, Государь же своей властью всё крепче прижимал храмовников: в башне Правосудия дежурили армейцы, без разрешения Государя не давая дознавателям ступить и шагу, на улицах то и дело сталкивались гвардейские и армейские дозоры, на трактах армия досматривала обозы и кареты, лаврам запретили торговать с иноземными купцами, предписывая покупать и продавать товары только у молков.
Государь собирался издать указ и о сокращении гвардии, но храмовники быстро организовали уличные беспорядки, доказывая всем, что без гвардии порядок в Хстове поддерживать некому.
Сбор ополчения против замка Сизого Нетопыря Государь назвал противоречащим интересам государства и открыто назвал Чернокнижника своим подданным, а его земли – принадлежащими Млчане, но не Храму. Призвал в армию добровольцев, собираясь увеличить её в полтора раза, хотя все думали, что это ему не по зубам – не хватит золота.
Но на стороне Государя неожиданно выступила аристократия, и армия росла не по дням, а по часам.
Проповедь храмовников сделала свое дело – армейцы переходили в гвардию, но и из гвардии люди бежали к Государю, прослышав о том, что он собирается выгнать храмовников из Хстова.
Всё чаще Волчок встречал своих знакомцев в белой форме армии, а вчерашние армейцы щеголяли в синих гвардейских плащах. Хстов напоминал Дворцовую площадь в день казни болотников: споры о добре и зле кончались пьяными драками в кабаках, на улицах стычки дозоров привлекали всё больше участников из простых горожан.
Поговаривали, что приверженцев Государя будут отлучать от Храма, но на это Надзирающие не пошли – чудотворы выступили против. Однако в башню Правосудия ежедневно стекались списки особенно рьяных защитников государства, а кое-кто из них оказывался в застенках по обвинению в пособничестве Злу – обвинения в колдовстве присутствующие армейцы отклоняли после проверки солнечным камнем.
Государь не остался в долгу, и его тюрьмы тоже полнились государственными изменниками. Волчок теперь носил во дворец не только разрешения на пытки «пособников Зла», но и множество других бумаг – в канцелярии Государя проверяли каждое дело, подозревая храмовников в преследовании его наиболее верных подданных.
И всем было понятно, что разрешит сложившееся положение только сила оружия. Или… смерть Государя.
В тот день по дороге к Красену Волчок столкнулся с конным армейским дозором, который ничем не отличался от гвардейского, кроме цвета плащей, – тот же пьяный кураж.
– И куда так спешит господин гвардеец? – спросил капрал, уперев саблю Волчку под подбородок.
Волчок не успел ответить, как в горло уперлась вторая сабля:
– Отвечай, гвардейская морда, ты любишь своего Государя?
– Да, я люблю своего Государя, – усмехнулся Волчок.
– И можешь это доказать? – Сабля прижалась к горлу сильней.
– Конечно. – Волчок сунул руку за пазуху. – Если кто-то из вас когда-нибудь видел Высочайшую подпись…
Бумагу он состряпал несколько дней назад в канцелярии Государя, с одним из секретарей. Составляя этот документ, они от души посмеялись. Волчок предъявлял его не в первый раз.
Капрал, убрав в ножны саблю, взял бумагу в руки и прочитал вслух по слогам:
– Сим подтверждаю, что Волче Жёлтый Линь, секретарь пятого легата гвардии Храма, предан Государю и государству…
Армейский дозор как ветром сдуло, Волчок поднял упавший документ, сложил вчетверо и убрал обратно за пазуху. Красена эта история тоже повеселила.
– И часто ты бываешь в канцелярии Государя? – спросил он за ужином.
– Сейчас ежедневно.
– А Государя видишь часто?
– Нет. Все эти бумаги подписывают секретари. Кроме очень важных. Если речь пойдёт о допросе какого-нибудь Красного Медведя, то тут, конечно, секретари на себя смелость не возьмут. А если разрешение на пытки какой-нибудь девки с улицы Фонарей – никто Государя беспокоить не станет.
– Завтра утром ты понесёшь во дворец заочный приговор Чернокнижнику. Государя должен развлечь этот документ, третий легат рассчитывает на то, что Государь сам пожелает написать на нём своё решение, не доверив это секретарям. Приговор написан на трёх прошитых листах бумаги, и на последнем листе, на месте, отведённом для подписи, бумага отравлена.