«…магия не зла и не добра, она рациональна.
И именно поэтому не дает человеку увидеть того, с
чем он не может справиться. Если что-то доступно для
видения — значит, доступно оно и для всего прочего.
Значит, ты можешь (а скорее должен) что-то с этим
увиденным сделать. Что именно и каким образом —
решать уже тебе самому.
Да, возможно, для исполнения решенного тебе придется
рвать жилы и выворачиваться наизнанку, прыгать выше
головы и тащить себя за волосы из болота, выплеснуть
все, что есть за душой, и даже немного больше… или
намного больше.
И получить в ответ стократно.
Отказ от борьбы, отказ осознанный и продуманный —
это тоже решение. Тоже выбор. И смелости для него
требуется порою ничуть не меньше.
Тут важно лишь помнить, что сказав: «Я вижу это, но
сделать ничего не могу, ибо оно выше моих сил» —
ты соврешь.
Потому что если бы это действительно было тебе не по
силам — ты бы просто его не увидел…»
Его Светлейшество Жерар с.ш. Парьен,
из вступительной лекции для абитуриентов на дне
открытых дверей в императорской Магадемии.
Хозяйке, пялившейся на Дюбрайна коровьими глазами и уже раскатавшей губы если и не на даровитый приплод от прекрасного светлого шера (а может, и сразу от двоих прекрасных шеров, чем Двуединые не шутят?), то хотя бы на веселую ночку, — золотой в зубы (за ужин и комнату) и жесткий посыл валить подальше и надолго, пока Рональд добрый. У нее, конечно, были на эту ночь определенные планы, но перетопчется. Благодаря мелкой похотливой дряни это теперь планы Рональда, а темные не терпят конкурентов. Пусть благодарит Двуединых, что живой ушла, не до нее. Остальных посетителей тоже к шису на дысс… то есть по домам. И плевать, что на улице аномальный ливень, не сахарные, да и целее будут.
Мебель к стенам. На пол — контур дуэльного круга.
— В такую погоду выгнать всех этих несчастных людей из теплого зала… Ты совершенно лишен милосердия, мой темный шер!
Так и есть. Темный лишен милосердия, а светлый абсолютно непрошибаем, можно только позавидовать его наивной упертости и уверенности в том, что все и всегда должно быть хорошо, а свет обязан побеждать… Нет. Завидовать тут нечему. Глупо завидовать глупости, пусть даже и светлой.
Сиреневые молнии оставили в покое Дюбрайна и метнулись к Рональду, завертелись вокруг, тычась под руки и чуть ли не в лицо, словно чайки, любопытные и прожорливые. Они не были злыми, эти молнии. А вот жадными были. Жадными и… голодными, да. Иначе и не скажешь. Очень голодными.
Это не делало их менее опасными: в конце концов, свежеподнятый лич тоже не злой, просто голодный и жадный.
Дюбрайн вдруг резко вздохнул, его глаза расширились. Лицо застыло улыбкой, на сторонний взгляд такой же открытой и светлой, как и секунду назад. И — все-таки не такой.
Ну наконец-то!
Короткие взгляды, осторожные шевеления ауры, никаких имен, не то что вслух, но даже на третьем ментальном слое. «Гроза… Аномалия…» И все. Восхищение, желание, опаска… Отлично! Чему-то вас в вашей светлой шараге все ж таки учат. Опасливый полувзгляд в сторону темного… Ну да, думай и дальше, что Бастерхази такой дурак и ничего не заметил. Ты-то хоть сам заметил, где она? Просто чтобы дальше не отвлекаться по пустякам…
О. Заметил.
Прекрасно.
— Приступим, мой светлый шер?
Теперь у него взгляд прямой, оценивающий. Дошло? Быстро соображаешь, когда надо, мой светлый шер. Что ж, значит, будем работать в паре, что не может не радовать. В паре удобнее. И удачнее. Больше шансов вытащить полутемную дурочку из того безумия, в которое она сама себя загнала — и самим остаться нормальными. Ну, более или менее. Как получится.
Дюбрайн продолжал смотреть… Нет, не смотреть — ласкать взглядом, буквально облизывая кожу жаром расплавленной бирюзы до щекотных мурашек. Шисов светлый, как же быстро он умеет переключаться от полного равнодушия и осторожного любопытства до такого вот…
Рональд первым отдернул взгляд — не до детских игр в гляделки! — одновременно сворачивая ауру, старательно скручивая потоки и упихивая их под щиты. Не надо. Лишние они сейчас. И смотреть тоже… не надо.
Не надо так смотреть, светлый. И самому Рональду поддаваться на эти взгляды тоже не надо. Это все аномалия и ее «хочу!», и ничего больше, и глупо думать иначе. Все будет по правилам. Сперва мы с тобой подеремся, как и положено, и лишь потом, выяснив, кто сверху… тоже, как и положено. Древняя форма дуэли. Мы ведь с тобою правильные шеры, Дюбрайн, а правильные шеры любят все древнее.
Отличная, кстати, была замена после запрета на смертельные поединки, спасшая немало жизней. А гордость… Гордость — это излишество. Будем радоваться, что никому за сотни лет так и не пришло в голову отменить тот ритуал. Или этикет. Или… Не важно!
— На лопатки, — уточнил Дюбрайн неожиданно хриплым голосом. И сглотнул.
Рональд кивнул, стараясь не выдать облегчения и даже почти благодарности (ну, почти!): сам бы он сейчас сказать не смог ничего, восторженный взгляд и хриплый голос продрали по позвоночнику, расплавленной бирюзой и перламутром легко проникли под защитные щиты и теперь растекались под кожей обжигающими мурашками, и не осталось ни мыслей, ни планов, только держаться…
Держаться.
И каким-то шисом держать любопытную любвеобильную идиотку, не давая ей окончательно уйти в ею же порожденную бездну.