10 сентября 427 года от н.э.с.. Продолжение
Возле приснопамятной платформы с табличкой «Речина» стоял товарный состав из десяти вагонов с маленьким магнитовозом во главе. Десятка два человек грузили в вагоны мешки с мукой – и Йока в одном из них узнал мастерового, который разнимал ту драку с местными ребятами.
Да, именно в тот день кончилась прежняя жизнь Йоки – он не почувствовал сожаления, даже испытал что-то вроде радости или по меньшей мере удовлетворения. А тогда – каким маленьким и наивным он был тогда! Собирался в колонию ради спасения Стриженого Песочника… Мучился совестью… Боялся чего-то. И не то чтобы это было так уж глупо – нет, просто мелко, смешно.
Тогда он ещё любил чудотворов. Потом их ненавидел – и это тоже было мелко и смешно, потому что Внерубежью всё равно, кто перед ним – мрачуны, чудотворы, обычные люди…
Внутри квашни-воронки, протянувшей витой хвост в небо, под хлещущими голое тело молниями и падающими на голову камнями, поневоле посмеёшься над собственным страхом перед чудотвором с ремнём в руках. Гордость собой и злорадство из-за выпитого десятка шаровых молний – смешно. Увещевание самого себя – «я самый сильный мрачун Обитаемого мира» – смешно.
Понятно, что убить Внерубежье может только самый сильный мрачун Обитаемого мира… Убить Внерубежье – всё остальное не имеет никакого значения.
Один из чудотворов выбрался из вездехода и подбежал к человеку, руководившему погрузкой муки, объяснял ему что-то, кивая на вездеход, – договаривался об отправке в Славлену ребят из колонии. Договорился.
Госпожа Вратанка наконец-то обняла Вагу – она отправлялась в Славлену вместе с ребятами.
Мастеровые, грузившие муку, раздобыли несколько огромных бидонов молока, несколько буханок хлеба, колбасу – видимо, уезжая, люди не брали с собой скоропортящихся продуктов. Профессор загодя произнес речь, убедившую ребят ехать в Славлену, – объяснил, что помощь Вечному Бродяге не требуется, но каждый мрачун способен взять толику силы Внерубежья и отправить своему призраку через границу миров, ослабить натиск стихий. И если взрослые мрачуны не смогут оставить наступления Внерубежья на Обитаемый мир, тогда и настанет черед ребят, уже на подступах к Славлене.
Потому, что тогда им останется или защищаться, или умереть вместе со всеми, кто не смог уехать подальше от кромки свода.
Ребята вполне удовлетворились возложенной на них миссией последнего кордона и безропотно выбрались из вездехода. Йока никогда не видел, чтобы профессор говорил с таким пафосом, а потому подозревал, что с его стороны это лишь хитрость, способ убедить ребят не разбежаться по дороге…
Покончив с речами, Важан вернулся в вездеход и, спустившись с лестницы, замер на несколько секунд, когда увидел Малена. Тот заговорил первым.
– Дядя Ничта, я всё знаю. Мне нужно было поехать со всеми. Но… позвольте мне остаться. Я должен увидеть это своими глазами, понимаете? Прорыв границы миров.
Понял ли Важан, что Маленом двигало вовсе не праздное любопытство? Йока понял сразу. Мален – почти настоящий писатель, он поэтому должен – должен, а не хочет! – увидеть прорыв границы миров своими глазами. Для него это такая же миссия, как для Йоки – убить Внерубежье.
Профессор сложил губы в нитку.
– Ты будешь нам мешать.
– Я постараюсь не быть вам в тягость.
– Это имеет смысл, если ты останешься в живых. Но если ты погибнешь – то погибнешь бессмысленно. Я высказался ясно?
Да, профессор, наверное, тоже понял Малена. И тот промямлил в ответ:
– Я постараюсь… не погибнуть…
– И будь добр ни во что не вмешиваться. Что бы ни происходило… – проворчал Важан и уселся в кресло. – Поехали.
От плавильни «Горен и Горен» к валунам на горке, где безумная старуха рассекла чрево росомахи, вела свежепрорубленная просека. Пожалуй, тут равнодушие Йоки слегка поколебалось – будто внутри что-то зашевелилось, заворочалось… Нет, не жгучее, как прежде, желание – скорей сила, душевный подъём, предвкушение.
Впрочем, оно было едва ощутимо и не вызвало волнения.
– Мне это нравится всё меньше, Змай… – сказал Важан. – Нам разве что не постелили ковровую дорожку…
– Всё впереди, профессор, – ковровую дорожку постелют там, где нам придется идти пешком. На месте чудотворов я бы ещё раздобыл розовых лепестков – посыпать путь Йоки Йелена к месту прорыва границы миров. В знак уважения и признательности. На битву со змеем сказочных героев иногда провожают цветами.
– Я бы не возражал против этого, случись нам появиться здесь через неделю…
– Мы не знаем, сколько времени они способны удерживать свод. Вполне возможно – нисколько. Надо же, какую штуку отмочила моя дочь… Это я говорю с гордостью и без сожаления. Хотя, конечно, храм можно было взорвать и порохом, но вышло гораздо красивей, не правда ли?
– Я не видел, не знаю… – процедил профессор сквозь зубы. – Здесь что-то не так. Господин чудотвор, скажите откровенно: вы ведь получили приказ немедленно доставить нас на это место? Вы соврали о том, что из Тайничной башни вам не ответили?
– Нет, профессор. Мы не обманывали вас, хотя мне и нечем это доказать. Когда приехавшие с метеостанции рассказали нам, что происходит, мы единодушно решили везти вас сюда.
– А кстати, где эти ваши приехавшие с метеостанции?
– Они направлялись в Брезен, там-то никого не должно остаться – он принимает первый удар.
– Скажите, почему вас так напугала задержка в пути?
Чудотвор безропотно позволял себя допрашивать и будто даже хотел, чтобы Важан задавал ему вопросы, отвечал с готовностью – Йоке это показалось странным, но и только.
– Мы боялись, что свод рухнет раньше, чем мы прибудем на место.
– Профессор, всё идёт как надо, не понимаю, зачем искать подвох в действиях чудотворов. Они хотят жить не меньше нас с тобой, – недовольно пробормотал Змай.
– Ты одержим. Ты слишком долго ждал этого дня и не можешь подождать ещё неделю, – повернулся к нему Важан.
– Ты не объективен.
Йока посмотрел на Змая и неожиданно увидел, почему и чудотворы, и мрачуны безошибочно угадывали в нём Охранителя. Он увидел это впервые и догадался, что раньше Змай показывал это только тому и тогда, кому и когда считал должным показать. А теперь не мог этого спрятать: сила, стоявшая над ним в межмирье, рвалась на свободу, требовала немедленного действия – Змай едва удерживал её в узде.
Ненависть – вот что превращает человека в змея…
Вездеход остановился перед каменистым гребнем, неподалеку от поляны с валунами и могилой росомахи – и Йока вспомнил, как скулил жалкий получеловек, прижимаясь к его ногам, требовал поклониться могиле. А ведь безумец сразу узнал в Йоке Вечного Бродягу… По одному жалкому удару мрачуна.
Теперь на поляне была разбита просторная палатка, возле неё дымила печь передвижной кухни, горели костры, вокруг которых суетились чудотворы в форменных куртках, – а дальше, сколько хватало глаз, тянулись шалаши мрачунов. Садилось солнце…
Никто не стелил ковровой дорожки Йоке под ноги, но, когда профессор (а вслед за ним и Йока, и Змай, и остальные) выбрались из люка вездехода, вокруг уже собиралась толпа. Огромная толпа – людей было в несколько раз больше, чем на змеином празднике, и все они смотрели на Йоку.
Важан теперь не толкал его в спину и не давал советов, как себя вести, а Йока не почувствовал ни волнения, ни смущения – скользнул взглядом по лицам и начал спускаться с платформы вниз. Он помнил слова профессора: «Люди гордятся тем, что могут умереть за тебя». И сюда они пришли с готовностью умереть – не совсем за Йоку, но вместе с ним.
Мысль не тронула его сердца и не сделала его взгляд теплее, он и без того был уверен в себе, и толпа мрачунов за спиной ничего к этому не прибавляла. Он не ощущал одиночества (так же как не гордился избранностью) и не нуждался в поддержке.
Но, пожалуй, понимал, что эти люди достойны уважения. Важан произнес ещё одну речь – на этот раз обойдясь без глупого пафоса и никчемных призывов: просто сообщил, что Вечный Бродяга готов прорвать границу миров, произойдёт прорыв на этом самом месте – и тогда на пути Внерубежья возникнет зона относительного спокойствия, в которой и следует находиться, чтобы забирать энергию и передавать её призракам с минимальными жертвами и максимальным результатом.
Змай тоже сказал два слова: что призракам после прорыва границы миров переданная энергия необходима, чтобы ослабить удар Внерубежья по Исподнему миру, – и, глядя на него, никто бы не догадался, чего ему стоит держать в узде силу, беснующуюся за его спиной в межмирье.
Йока с аппетитом поел овощей и жаренного на углях мяса – после однообразного рациона из муки, круп и консервов ужин не только придал ему сил, но и доставил удовольствие. И подумалось, что он ест последний раз в жизни, но не с горечью, а с удовлетворением от того, что последний ужин оказался вкусным.
После этого он уснул на удобной раскладной кровати в палатке чудотворов – ему нужно было поспать несколько часов, чтобы «не приползти на карачках» к завтрашнему дню (а он не сомневался, что это произойдет завтра на рассвете, с самого начала не сомневался – и когда говорил, что Внерубежье само придет к нему на Речинские взгорья).
Он спал без снов.
* * *
Паника, захлестнувшая Славлену, не коснулась ни Надельного, ни Завидного – дачники к началу осени перебрались в город, вокруг и без того было пусто и безлюдно, толпы беженцев обошли дачные поселки стороной, здесь по улицам не бегали газетчики, не собирались очереди в лавках и некому было разносить сплетни и сеять панику.
Теперь Йера сам водил авто (это было значительно проще, чем он предполагал) и, разумеется, не оставлял его в Завидном – доезжал до самой калитки в садик. И ехал в Надельное совсем другим путём, сворачивая туда возле железнодорожной станции, а не около сиротского приюта.
Града поправлялся стремительно, гораздо быстрей, чем рассчитывал Изветен: не только начал вставать, не только самостоятельно ел, но и садился со всеми за стол, и даже спускался по лестнице без посторонней помощи.
Говорил он, немного запинаясь, но не более – будто исполненный им долг снял «заклятие», наложенное так напугавшим Йеру чудотвором. Изветен сказал, что теперь нет никаких препятствий к отъезду, – дорога Граде повредить не сможет.
Толпы беженцев схлынули с дорог, добравшиеся до Славлены садились на поезда, и Йера надеялся, что по меньшей мере до границы Северского государства авто доберется беспрепятственно. Ясна ответила на телеграмму: пусть дом в горах, где они обосновались, и не очень велик, но с радостью примет друзей Йеры, и запасов продовольствия там тоже хватит на всех.
Йера не был в этом уверен – после паники в Славлене он не обольщался и предполагал, что беспорядки в Натании неизбежны, а грабежи скоро станут привычным делом, особенно с началом голода, тоже неизбежного… Йера не хотел уезжать – не хотел оставлять Йоку. Оставлять на смерть, трусливо спасая собственную жизнь.
Но вряд ли у Горена, Звонки и Изветена были иные способы добраться до Натании, и ради бессмысленного успокоения совести не стоило подвергать их жизни опасности.
Третьего дня, вечером, к Йере явился доктор Сватан – просил достать посадочный талон. Врачам общей практики полагалось уезжать в последнюю очередь, Сватан получил посадочный талон на пятнадцатое, а семья доктора отбывала в Натан девятого числа – он непременно хотел их «сопровождать», он так и сказал – «сопровождать».
Жаловался на бедность и невозможность купить посадочный талон. Йера был возмущен, если не сказать разгневан, – и бестактной просьбой доктора, и его трусливым желанием бежать. Между ними вышел крайне неприятный разговор: Сватан напомнил, что больше пятнадцати лет был семейным врачом Йеленов, принимал Милу, много лет хранил тайну усыновления Йоки и мог бы рассчитывать на понимание со стороны Йеры; Йера говорил ему о чувстве долга, о врачебной клятве, о том, сколько людей в Славлене уже сейчас нуждаются в медицинской помощи – в результате паники и беспорядков.
В ответ Сватан назвал Йеру ненормальным, сказал, что его место в клинике доктора Грачена, что врачи, несмотря на клятвы, ничем не хуже остальных людей и не меньше остальных людей хотят жить, и не преминул заметить, что сам Йера до пятнадцатого числа в Светлой Роще сидеть не будет – сбежит раньше, бросив своих избирателей, как это сделали остальные депутаты.
Уходя, он посоветовал Йере подавиться своими принципами и с силой хлопнул дверью. В его словах Йера нашел много справедливого и даже почувствовал себя виноватым перед доктором, но решения своего не изменил.
Теперь, собираясь в дорогу, чувства вины Йера не испытывал – только горечь от того, что оставляет Йоку.
Выезжать собирались рано утром, а потому Йера остался ночевать в Надельном. Немногочисленные вещи были упакованы, некоторые запасы продуктов уложены в авто, Горен и Звонка отправились спать – перед трудной дорогой надо было хорошенько выспаться, – но ни Йере, ни Изветену не спалось.
Солнечные камни теперь не зажигались (Йера успел привыкнуть к их отсутствию у себя дома, но для остальных это было в новинку), домик, как и все остальные дачи вокруг, погружался в темноту с закатом, и они с Изветеном сидели на маленькой кухне при свечах.
Йера говорил с ним о Йоке – теперь без надрыва, без нервического возбуждения, а с тихой, умиротворенной тоской. Он вообще перестал ощущать беспокойство, хотя и приписывал снизошедшее на него равнодушие собственному душевному нездоровью, предполагая, что именно сумасшедшего в такой ситуации ничто не встревожит, – здоровый человек не будет спокоен, если его ребёнку грозит смерть.
Незадолго до полуночи их с Изветеном сорвал с места крик Горена из спальни. Но, поднявшись в мансарду, они нашли Граду живым и здоровым – ему приснился кошмар и он кричал во сне.