Из дневника Полины.
«Я назвала его Кеем. Посмотрев на маленькое гладкое существо с испуганными глазками-бусинками, поняла сразу, что мой подопечный — лесной зверёныш и, находясь на солнце, он совершенно беззащитен. Тогда, положив его на подушку в сумраке выделенной мне хижины, я принялась за работу и сделала ему домик. Получилась кривоватая, частично перегороженная, корзинка. Одна половинка её была отведена под столовую, а вторая, маленькая, устланная мхом, была спальней, в которую Кей мог удалиться в любой момент. Мы прожили с ним на берегу две ночи, и Кей полюбил этот домик.
Все своё время он проводил в мягкой спаленке, высовывая в столовую только голову и передние лапки-ручки. В таком смешном положении он обычно и спал. Глаза его, изредка открывались на какой-нибудь шум, но только для того, чтобы через минуту вновь закрыть веки.
Для дикого звереныша, попавшего к людям при таких ужасающих для него обстоятельствах, Кей был очень любопытен.
Прыгнув ко мне, он забился в складки шарфа и потом, оставшись наедине, с удовольствием сунул мордочку в мою чашку и всё выпил. Трудно поверить, что в крыску, длиной с мужскую ладонь, влезла большая чашка чая. Позднее я вспомнила, что он был сладким, и в кружке плавал лимон. Кею это не только не навредило, но и понравилось!
Питомец не издавал никаких звуков, но был глазаст, зубаст и шкодлив!
Спросив у милейшего толстячка со страшным прозвищем Скелет, чем питаются лесные крыски и, получив разъяснения: «Что, вероятно, тараканами!», Я отправилась на охоту за последними, с целью обеспечить пропитание своему домашнему питомцу. Повернув бревнышко, служившее лавочкой у обеденного костра, я сразу обнаружила под корой несколько больших и жирных насекомых. Желая угостить Кея, я поймала самого красивого и мощного представителя этого рода и понесла его, держа двумя пальцами на расстоянии от платья.
Кей, тем временем, был обнаружен в своей спальне, в которой он наслаждался светом лучика солнца, пробившегося сквозь крышу шалаша. Я позвала зверька и, положив рядом с ним таракана, решила, что малышу захочется изловить добычу самому. Но крыска, издалека посмотрев на что-то непонятное и шевелящееся, не стала выяснять причину и, стремительно пятясь задом, стала отступать. Где-то через четверть часа, пересилив себя и страхи, крысёнок все-таки вылез и сел перед тараканом. Потом осторожно вытянул лапку и ударил его. Насекомое тут же стало удирать, а Кей отпрянул назад и обтёр лапку о грудь. Пришлось предложить ещё чаю. Напиток был принят и употреблён».
***
Поимка крылатого зверя была одною из главных причин, почему лучшие охотники северного острова отправились в поход. Странные белые люди появились на большом корабле, который не был похож на пхенинскую мореходную джонку, но тоже вполне уверенно держался на воде. Прибывшие предложили племени вкусное свежее мясо и невиданный горящий внутри напиток, названный «Виски». Короче, они напросились на охоту…
Первые два дня после начала похода все только и говорили, что о летающем чудище. Но пока вокруг были джунгли, полные других злобных тварей, предположительный монстр пугал слабее реального гиппопотама!
Солнце зверело, и мир, простиравшийся вокруг искателей пр (себе на пятую точку) приключений, казалось, испарялся в его лучах. Во всем этом море травы не было жизни… Двигались только отряд и его тени.
Пираты, в отличие от своих тренированных братьев по разуму, были настолько измотаны походом, что буквально дремали на ходу во время этого бесконечного забега.
Вдруг абориген, возглавлявший отряд, встал и, издав горловой звук: «Ууу-ав», — замер. Теодор, сквозь едкую соль в глазах, увидел: посреди равнины окаймленное сухим тростником озеро, по берегам которого маленькими веничками торчали колючие кустарники.
Чем ближе отряд подходил к водоёму, тем больше жизни становилось вокруг — вот небольшой крокодил тихо съехал в густую тёмную жижу, почти не потревожив её, вот шесть пеликанов, переваливаясь гусаками, прошли по берегу, флегматично опустив свои мешки в воду.
— Боб, очнись, полюбуйся! — предложил молодой Леопард.
Устало пошевелившаяся под шляпой голова изрекла «Да Hy-y…» самый безжизненным звуком, на какой был способен боцман.
Внезапно тропу пересекли две извивающиеся чёрно-бурые ленты. Огг протянул руку и, ухватив открывшего, было, рот Теодора, негромко сказал:
— Мамба!
Пиратам не потребовался носитель языка, чтобы понять — они только что наблюдали несущих верную смерть!
Рядом с тропой, в ожидании доброго ужина, важно сидела пара грифов. Падальщики проследили за ними взглядами, не предвещавшими ничего доброго… Миновав озеро, команда решила сделать стоянку, с целью дальнейшей разведки.
***
Припасы, взятые на берегу, подходили к концу. Вокруг бегало, бекало, рычало и мычало вкусное мягкое свежее мясо, и путешественники были не прочь попробовать что-нибудь более аппетитное, чем сухая и вонючая рыба.
С трудом оторвавшись от земли, вечно голодный Хьюго Пью подошёл к вожаку туземной части и, вопросительно посмотрев на него, махнул рукой. Вожак показал на местность, а затем, поднеся руку ко рту, стал двигать челюстями с таким зверским видом, будто уже жуёт окровавленный кусок мяса, собственноротно выкушенный из филейной части коровы!
В ответ туземец стукнул себя кулаком в грудь и сообщил: «Мак Уак!».
— О чём это он? — спросил Боб.
— Судя по всему, он предлагает либо поохотиться с тобой, либо на тебя, — сообщил Хьюго, — Теодор вечером нас уверял, что Мак-Уак смог объясниться с ним по-бритландски. Вот и момент истины! Пусть вспомнит всё и расскажет нам о дальнейших событиях!
Но рослый охотник, посмотрел Хьюго в глаза, выдал короткую нечленораздельную тираду. Видя, что недалекие спутники его не понимают, он еще раз чётко повторил слова, но пираты не смогли ничего понять.
Белокожие разочарованно смотрели на аборигенов. Аборигены грустили и смотрели на пришельцев из-за моря.
Вдруг Мак Уак очнулся! Его словно осенило — зачем говорить с этими дебилами, когда есть язык жестов! Для начала показал рукой вокруг, мол, это то самое место. Здесь много вкусной еды. Потом положил ладони под щеку и, наклонив голову, громко захрапел. Это означало — зверь сейчас спит. И, наконец, он построил весь отряд в линию и велел всем идти и, крича, пытаться спугнуть животное с его места лёжки. Отдельно он потыкал пальцем в лоб, каждому моряку, видимо, для лучшего уплотнения полученных знаний в черепную коробку.
Итак, они выстроились в ряд и побрели сквозь траву, пытаясь извлечь из лёгких как можно более громкие звуки.
Ден Рудж, шедший справа от Теодора, блестяще изображал трели гавкающей мелкой шавки, слева раздавались арии из пивных трактирных частушек от Боба Акулы, перемежаемые пронзительными возгласами: «Шш-кыш! Шш-кыш!», выступавшего за ним Хьюго Пью. Такая комбинация, наконец, вспугнула небольшое семейство свинок!
Вскоре затрещал костёр, охотники извлекли калебас с пальмовым вином, и наступивший вечер пообещал им быть нескучным!
…Ночь упала на бивуак. На небе ещё не зажглись все звёзды, и в полнейшей темноте первобытной природы одиноким ярким глазом светил костёр. Под действием сытости, усталости и пальмового вина, поющие разведчики не обратили внимания на гигантскую серую тень, бесшумно отделившуюся от дальних холмов и устремившуюся на свет!
Он появился так тихо, что только свист вонючего тухлого воздуха, пролетевший над головами, ознаменовал приближение смерти. Миг, и дико кричащий человек оторвавшись от земли взвился в небеса. Раздались крики ярости и страха, кто-то успел дотянуться до оружия, началась беспорядочная пальба, а потом… все стихло…
Минут через двадцать, на другой стороне озера раздалось рычание голодного льва, мир вокруг продолжил свою ночную жизнь…
Утром их осталось тринадцать. Одного из молодых рослых и уверенных в своей силе темнокожих парней не оказалось в строю…
Отряд приближался к холмам…
Целый день шли без остановки. Из луговой саванны путники вновь углубились в совсем уже непроходимый лес. Кажущиеся такими близкими, холмы и горный склон, отвесный с этой стороны, почти не приближались. Лес, после яркого дневного света, казался тёмным, мрачным и прохладным. Свет, просачивающийся сквозь тысячи листьев, приобрёл ядовитый зеленовато-болотный оттенок, который придавал всему окружающему пейзажу призрачный жутковато-таинственный характер. Гниющие листья пахли кладбищем, а замыкающий маленький отряд Хьюго, всё время оглядывался. Его не оставляло ощущение взгляда. За ними кто то наблюдал…
Охотники пробирались по лесу между поваленными, покрытыми мхом стволами, с трудом обнаруживая извилистую, едва различимую тропу. Это была дорога, по которой передвигались только лесные обитатели. Здесь в первый раз ступала нога человека. Солнце изредка прорывалось сквозь щели в листве, окрашивая неживым светом окружающее пространство, и тогда становилось видно, как между стволами, порхали чёрные, беззвучно шевелящие крыльями, огромные мохнатые мотыльки. По дороге людям попадались небольшие озерца, но аборигены старательно обходили их. Без труда поняв мимику Огга, северные пришельцы осознали, что по мнению жителей островов, ручьи являлись источниками не только питья, но и еды… Отряд не представлял опасности с точки зрения мясоедов. Дикие звери не знали человека… На одной из песчаных отмелей все увидели свежий след большой кошки, размер лапы превышал крупную мужскую ладонь раза в полтора…
Наконец, измученные путешественники достигли скалы. Найдя узкую щель, они увидели проход, и на высоте десяти метров от себя в конце извилистой тропы —пещеру, а чуть в стороне от первой ещё одну, побольше.
Мак Уак скомандовал привал, а сам с двумя наиболее расторопными воинами полез по каменистой тропинке вверх, к отверстию, на разведку. Вернувшись где-то через час, он, с удивлением и недовольством, увидел спящий в полном составе отряд белолицых, и стоящих в той же жутковато напряжённой позе охотников.
— Туда пойдём, — пошевелив ногой туловище одного из искателей, сказал он.
— Вы хотите поймать нам обед? — скорее показали, чем спросили его.
— Нет, я хочу поймать летуна, — уже не скрывая недовольства глупыми белыми, ответил вождь.
— С помощью Господа нашего! — вдруг набожно выдавил из себя Хьюго.
Вначале подъем к нижней пещере показался отряду несложным, но быстро стало понятно, что каменистая поверхность не была гладкой. Природа слепила её из множества продольных плит с тонкими краями. Расцарапанные в кровь охотники, наконец, доползли и всем, вначале, показалось, что это не пещера, а какой-то гигантский шевелящийся монстр. Мерзкий писк и шум от взмахов крыльев летучих мышей делал картину сюрреалистической.
Дьявольских созданий прогнали не без труда. Повеселевший Теодор обратился в Руджу:
— Я бы подумал, что меня схватили злые духи, Ден, такой зловещий у них вид.
— Пока что нет, Гризли, но иногда в таких местах они точно встречаются, — проговорил шкипер и показал на аборигенов, которые стояли на коленях, обратив лица к горе, а губы туземцев громко произносили только один звук:
— Ю ююю юююююуууу..
— А где Гогг? — спросил Хьюго, осмотревшись.
— Он пошёл дальше, выше ещё одна дыра, — ответил Боб.
— Возможно, найдет там съедобное, — с явным сомнением отметил Теодор.
Вторая пещера располагалась выше и, чтобы достичь её входа, необходимо было ещё карабкаться по острым гребенчатым уступам. Вход в неё был совершенно закрыт похожей на вьюнки растительностью. Но судя по наличию около входа множества мелких костей, в ней обитали не только мыши, но и кто-то покрупнее.
Не долго думая, Теодор выстрелил в темноту и, проверив таким образом ещё и потолок на прочность, возглавил рейд во вторую пещеру.
Оттуда с громким беканьем, на радость охотникам, выскочил не леопард, а старый горный козёл. И, хотя мягкое мясо водяных свинок было намного вкуснее, отряд был рад ночлегу в закрытом от ужасов природы месте и сытному ужину.
***
Весь день был посвящён наблюдению. Тринадцать одинаково нелепых фигур передвигались в его сторону вереницей. Шли медленно. Существа имели четыре лапы, но использовали для ходьбы только две. Две другие, напоминающие молодые и гибкие ветки, они приспособили их для захвата разнообразных предметов, которые несли с собой. Ему было любопытно. Беспокойство за свой отросток притупилось в процессе исследования.
Вечером на закате зверята захватили маленькую пещерку и убили старого козла. Но расцветший ярко-красный жгучий огонь навёл его на удивительную мысль. Когда-то давно он находился в месте, которое называлось сад. И там тоже ходили такие звери. Потом страшный ураган сумел оторвать его от земли и принёс сюда. Это было так давно, что он забыл. Потом наступила ночь. Время его спокойных размышлений. Над белой короной раскинулось звёздное небо. Оно всегда дарило покой и равновесие. Оно было вестником нового дня.
***
Ночью спали мало. Когда мгла упала на дикий лес, раздался мерзкий тявкающий хохот голодной гиены. Стая сбежалась к подножию скалы у пещеры, чтобы подобрать кровавые останки старого козла. Снизу слышался громкий хруст раскалываемых костей, а отдававшееся эхом в ночном небе чавканье вызывало в горячем ночном воздухе непроизвольный озноб.
Осознав, что в этой какофонии диких звуков не уснуть, люди, собравшись у входа в убежище, стали бросать вниз камни и комья земли, пытаясь отогнать падальщиков. Но напрасно. Уже через час у Теодора создалось впечатление, что на обед под их пещерой собрались гиены и шакалы со всего острова.
На какой-то момент всё стихло, и совсем рядом, у нижней из пещер за тёмными зарослями колючего кустарника послышалась тяжёлая поступь крупного хищника. Затем, раздался визг испуганных шакалов, и громовой рёв растёкся по земле. Царь зверей сообщил подданным о начале охоты. На фоне тлеющих углей, не разгоняющих, а наоборот, сгущающих тьму, люди услышали низкий жуткий звук, и огромный, во много раз увеличенный тенями, светлый силуэт показался на поляне перед каменной насыпью. Расстояние от гигантской тени до входа в укрытие не превышало пяти метров. Длинные копья аборигенов были выставлены перед входом, и люди замерли, ожидая нападения.
Послышался металлический звук затворов — это пираты встали плечом к плечу. Атаки не последовало.
Но перед самым рассветом прайд решил возобновить нападение. Слишком лакомым казался львам маленький беззубый отряд. Цари острова мало знали царей природы. В воздухе снова разлился громоподобный раскат. Уже не один, а несколько зверей, серыми тенями мелькали в предрассветной мари.
Акула Боб понял, какой невероятной удачей с их стороны была вторая высокая пещера, надёжно защищавшая маленький отряд от подарков ещё не знавшей человека природы.
Опять никто не спал, опять люди слепо пялились в ночь.
— Осторожно! — вдруг закричал Огг.
И массивная фигура льва, стальной закалённой пружиной взлетела в воздух. Хищник пересек линию костра, оказавшись среди людей.
Но не ружья, а копья бывалых аборигенов, остановили зверя, впившись ему в бока и грудь. Лев заревел в агонии, и наступила тишина.
Оглушительный вопль победы прокатился по пространству тропического леса. Туша, усилиями пятерых храбрецов была выброшена за пределы пещеры, а охотники, еще дрожа от не отпустившего возбуждения, без сил упали на каменный пол.
Твари следили за людьми до рассвета, но было ясно, что никто из них не решится на повторное нападение.
Отряд выбрал остаться и выспаться в пещере при свете дня, тем более, что солнце на открытом гористом пространстве светило немилосердно, и камень вокруг напоминал раскалённый металл.
Несмотря на тяжёлую ночь, спали недолго, и после полудня, едва дождавшись теней, по жаре ушли от пещеры и уже начинавшей смердеть туши хищника. Часа через три тяжёлого подъёма в гору, достигли русла почти высохшего ручья и по его относительно гладкому, выточенному водой дну продолжили восхождение.
Место для новой ночной стоянки выбрали у небольшого источника, который пробивался из щели между скал. Собрав валяющиеся рядом камни, траву и какие-то ветки, люди соорудили подобие изгороди и ночью мирно спали. Они поднялись уже достаточно высоко, и отдаленное рычание львов не пугало.
На четвертый день каменистая почва уступила место камням, на которых, цепляясь тощими корнями, произрастала только огненная красная трава с узкими и тонкими зазубренными листьями, способными разорвать даже ткань. Потом исчезла и она. Впереди маячила вершина одинокой скалы, похожей на вулкан, из котлована которой, по предположению Мак Уака и вылетал на свою охоту страшный летун-людоед.
***
Из дневника Полины.
Вечером в нашем лагере поднялся сильный шум. Голосистый петух, которого все обещали вот-вот сварить в котле, поднял крик. Он не просто кричал по-петушиному, провожая солнце — из птичьего горла вырывалась какая-то доисторическая ярость! Будто пернатый вожак созывал всех на бой. Выглянув из палатки, я обратилась к нашему удивительному толстячку Скелету — смешной усатый пират опекал меня.
— Дядюшка, что у нас за шум?
— Поймали чёрную смерть, — нехотя ответил он, — Иди-ка отдыхать, мисс. Всё-таки здесь не безопасно.
С этими словами он встал и захлопнул полог моей палатки. Нам с Кеем ничего ни оставалось, как лечь спать. А утром мой попечитель решительно заявил, что отправляет меня на корабль с дядюшкой Ски, под охрану Мери. Я, было, хотела возразить, но мне объяснили, что дорогая Мери не любит быть одна. Пустота на палубе её пугает… Так, пиратский кормчий и мы с Кеем оказались на корабле, отрезанные кромкой сине-зелёной прозрачной глади от острова диких зверей.
Вечером, выходя из каюты подышать прохладным морским ветерком, я услышала пение. Пела Мери… Её голос был подобен переливам арфы. Звуки напоминали шелест влажной от дождя листвы, а от её фигуры словно исходил свет, веяло свежестью соснового бора… Я стояла, любовалась закатом, слушая волшебную мелодию… Солнце, мигнув последним лучом, закатилось за горизонт, и всё стихло. Прошло несколько минут, прежде чем, переведя дыхание, я решилась спросить:
— Мери, а о чём твоя песня?
— Я пела о Саде, милая, — прошелестела корма корабля, — Я росла в дивном месте, которое Вы, люди, называете Райскими Кущами. Там, на склонах Синих Гор, живет мой народ. Раз в сто лет десять деревянных ростков в глиняных горшках увозят на материк. Мы растём и становимся владыками места нашей службы. А сами служим Великому Лесу. Через триста лет я вернусь. Вернусь, чтобы попытаться доказать своим Владыкам, что могу дать жизнь новым росткам.
— Ооооо, Скелетище идёт.
Прерванная появлением боцмана, сказка, так заинтересовавшая меня, осталась без конца, но Мери уже про неё забыла.
— Я слышала, — закудахтала она обидным клекотом наседки, старый толстый Шкелет испугался маленькой змейки??? Ха-ха-ха!
Вздохнув, я вынуждена была вернуться к себе в каюту…
***
Нежное лазоревое раннее утро тёплого летнего дня придаёт любому ландшафту волшебных красок. Своими персиковыми, салатовыми, кремовыми, пастельными тонами оно может смягчить любой суровый островной северный пейзаж. Низкое бритландское облачное небо, освобождаемое от густого покрывала облаков только на два коротких месяца, открывало взору чудеса паркового искусства, создаваемые руками неутомимых садовников королевства.
В окрестностях Линдона, где расположено поместье Грейсток, всегда не хватало тёплых дней.
Но в начале августа, уже в преддверии осени, здесь иногда наступали удивительные моменты, превращающие поместье в светлый и радостный пасторальный уголок.
Именно в такое утро, когда бледные облака исчезающего тумана ещё низко висели над землёй, и день только вступал в свои права, леди Анна неторопливо шла по берегу искусственного, идеально круглого озера, окружённого тростником и низкими игольчатыми кустами.
В светло-салатовом платье и кремовой шали она выглядела воплощением чистоты, и когда луч солнца касался кистей накинутого на плечи полотна, казалось, что это сама нимфа земли идёт не касаясь дорожек. На лужайке сидела, греясь, семейка кроликов. К хозяйке вышла просить утренний кусок хлеба косуля и, получив, склонилась к воде. Пейзаж был достоин кисти дворцового мастера.
Тишина поместья нарушилась перестуком копыт, и по центральной аллее, совсем не далеко от графини проскакал всадник. Молодая хозяйка узнала Андре, верного поверенного милорда Ампла. На глазах сами по себе выступили слёзы, и её лицо на миг приобрело странное, какое-то крысиное выражение. Она не желала никого видеть и, досадуя более на себя, молодая женщина направилась дальше к глухим и запущенным местам парка. Там, в старой беседке, она углубилась в чтение новой книги, взятой ею из библиотеки…
Когда Андре остановил коня у переднего фасада основного дома, все ставни старинного дома Грейстоков были открыты по случаю тёплого дня, Бросив поводья, он без почтения вошёл в приёмный зал. Наконец, посланник очутился перед кабинетом. Постучал, и неплотно прикрытая дверь приоткрылась. Леди Маргарет, в лёгком платье принимала его. Она впустила юношу, но при этом не дала пройти вглубь кабинета.
— Миледи, — торопливо сообщил тот, — Я имею чёткое указание сообщить Вам, что в случае прибытия «Морского Мозгоеда» в порт после удачного похода, Её Величество разрешит вам снова блистать на осеннем балу.
— Тише, Эндрю! Скорее всего ты не понял или ошибся.
— Я имею честь передать вам дословное послание от милорда Ампла…
— Хорошо, мой милый! Вот тебе — за усердие… Теперь иди, у тебя есть ещё новости? — Новостей не было. Проводив посыльного, леди села за столик, взяла бумагу, перо и начала что-то быстро писать…
***
По склону, к каменной, почти неприступной, вершине люди ползли весь тяжкий день. Наступила ночь. Гризли нервничал и часто оглядывался на восток. Там серо-седой луч над каменными пиками предвещал восход луны.
— Я не знаю, идут за нами хищники, или нет, — шипел Теодор. — Но если идут, то беда. Шакалы — это стая, и они могут вместе одолеть даже носорога!
Небо приобрело цвет пепла и, наконец, угрюмо темневшая впереди громада засеребрилась, уступы подъема на относительно ровной поверхности гранита выделились чёрными силуэтами. Взошла луна. Крепко сжимая ружья и копья, поминутно оглядываясь и прислушиваясь, люди шли в ряд по одному вдоль скал, медленно поднимаясь к вершине. Они спешили за ночь забраться максимально высоко, чтобы покинуть мрачное открытое каменное пространство, удобное для охоты на самих охотников.
Ранее раздававшиеся лай и тявканье — почти стихли, лес внизу под горой молчал, выжидая. Все вымерло вокруг — только хруст мелкого камня, да быстрые шаги нарушали тишину. Интуитивно люди держались вблизи утесов, отбрасывающих мрачные зыбкие тени. Шагая след вслед, они, наконец, свернули к порогу центральной вершины и вступили на длинную гранитную площадку, резко поднимающуюся вверх.
Наконец, Мак Уак встал и, круто развернувшись, стал слушать. Ден, Боб и все остальные напряглись, но никто ничего не слышал. В мире царили тишина и ночь. А охотник, ведущий отряд, осторожно ускоряясь и не реагируя на тихие перешептывания моряков, двинулся вперёд. В напряженном молчании, они прошли ещё с тысячу шагов.
— Кто-то идёт за нами, — наконец возвестил Огг и прилёг к дороге. Ден тут же повторил движение темнокожего. Гризли стоя, щурил глаза и пробуя хоть что-нибудь увидеть в мёртвой завесе света луны, скрывающую темноту. Огг, прижав ухо к камню, грозная тишина вокруг сильно его беспокоила. Наконец, раздался слабый звук, переданный гранитом. Он участился, периодически звуча чёткими металлическими: клик-клик! Огг поднял голову, и звук мгновенно исчез. Мак Уак, тоже лёг на камень, слушал лежа на гранитной тропе, прикладывая то одно, то другое ухо, а затем вдруг подскочил:
— За нами идёт зверь. Плохо… Огромный. Не знаю, кто. У него когти, не когти — ножи… Это не слон и не пума, это не зверь…
— Ерунда, что значит не зверь? Буйвол или носорог, — высказал предположение Боб, нервно озираясь. Но командир охотников только махнул головой:
— Нет, это демон! — решительно сказал негр. — Надо бежать. Большой, очень большой, демон… — шептал он.
— Вперёд, скорее! — решился Огг, и люди суматошно побежали, не опасаясь уже трещин в гранитной скале — страх гнал их вперёд. А сзади, уже слышный всем, звучал металлический стук тяжёлой поступи. Ускоряющиеся шаги говорили охотникам, которые вдруг сами стали добычей, что кто-то там внизу уже перешёл на бег и решил догнать их. Клик, клик, клик! — звук настигал, становился всё ближе. Теодор оглянулся и увидел серый расплывчатый силуэт, бледной тенью догонявший отряд.
— Догнал! Нам больше нельзя бежать. Находиться к нему спиной — это гибель!.. — крикнул Гог.
— Будем биться! — проворчал Мак Уак.
Охотники встали двумя полукружиями в паре метров друг от друга и повернулись лицом к мрачному монстру, настигавшему их в тишине ночи. Зверь молчал, как сама тьма, — за всё это время он не проронил ни звука, и это странное для хищника поведение ужасало. Люди стояли, напряжённо вглядываясь в темноту. Плечом к плечу. Чёрный и белый. До боли в руках сжимая и копьё и винтовку. До рези в глазах вглядываясь в тёмное густое марево тепла, уходящего вверх от камня в небо.
Наконец, контуры чудовища очертила ночь. Не больше двухсот метров оставалось до людей, когда монстр приостановил свой подъем, уже наверняка зная, что ужин не уйдёт. Охотники ещё никогда не видели такого зверя… Он был огромен и высился над людьми метра на четыре. Массивные кожистые, как у гигантской курицы лапы заканчивались мощными птичьими когтями. Верхняя половина туловища сильно возвышалась и выглядела уже. На тонкой подвижной шее прямо сидела длинная, слегка сплюснутая с двух сторон, совершенно лысая, голова, с высоким заострённым гребнем. Узкий клювообразный рот, с крупными игольчатыми зубами, был приоткрыт, и оттуда вырывались потоки смрадного гнилостного запаха. Маленькие глазки горели тупой яростью. Зверь развернул сложенные зонтом передние лапы, раскрыв перед оцепеневшими от ужаса людьми огромный парашют перепончатых крыльев. Каждая перепонка заканчивалась огромным крюком. Размах крыльев был невероятен! Узкая грудь, плечи и загривок не подавляли массивностью, но громадные толстые лапы с когтями, вывернутыми наружу, зловеще стучали, нагоняя ужас. Монстр двигался, словно переваливаясь, и опирался при ходьбе не только на мощные птичьи лапы, но и на крюки, расположенные на жёстких крыльях летучей мыши. Голова его возвышалась высоко над землёй, хотя гигантский рот-клюв, тянул её вниз, опуская в половину роста.
— Кто это?! Дьявол? — глухо шепнул Ден, кусая внезапно пересохшие губы.
— Не знаю, — еле смог ответить Теодор.
Между тем, чудовище остановилось. Маленькие круглые, глазки зажглись интересом. Голова на тонкой шее описала небольшую дугу, и из клюва-глотки раздалось змеиное шипение… Гребень раскрылся и ещё добавил роста чудовищу. Оперевшись на кожистые крылья, с загнутыми внутрь огромными, в половину человеческой руки, когтями, он готовился к нападению: Клинк, клинк… Клинк… В его поведении, в жутком молчании, во взгляде маленьких злых глаз, расположенных по бокам от узкого лба, было что-то первобытное. Люди осознали, что чудовище, появившееся перед ними — из другого, старого мира, чудом сохранившееся до наших дней. Плечом к плечу они встретили ночной кошмар. Издав зловещее шипение, монстр ринулся на отряд. Открылась пасть, мелкие острые крючкообразные зубы заблестели в лучах луны.
— Дьявол, — пробормотал Боб, — и, словно очнувшись, скомандовал: — Пли! Цельтесь в голову, ребята!
Раздался слаженный одновременный выстрел из семи ружей. Но люди не смогли удержать тушу — уже мёртвый зверь, с практически отстреленной головой, всё ещё жил, за счёт своей исполинской силы, и туша его двигаясь по инерции, неслась вперёд.
Копья, с силой навалившиеся на тело, ломались, как спички в руках, люди разлетались в разные стороны. Чудовище в агонии село на лапы и, вдруг развернуло сразу закрывшие небо крылья. Стальные когти-крюки ударили Теодора по бедру, он упал, чуть не потеряв сознания, суставы хрустнули, страшное костяное оружие сидящее на кожистых крыльях по инерции рвало тело. В этот момент Огг, с выпученными от напряжения глазами, изо всех сил уперся копьём под основание клюва звероящера. Монстр последний раз громко щёлкнул зубами и начал падать. Люди напрягли мышцы, чудовищная летучая мышь рухнула на спину.
Отряд не мог опомниться до рассвета.
У Огга была вырвана мышца из могучего плеча. Глубокие борозды от когтей украшали живот. Нога Теодора не сломалась, но повреждённое колено и разможжённые связки лишили его возможности ходить. Бок раздулся и посинел, правда, и рёбра на удивление выдержали удар. Сильнее же всех был ранен Мак Уак.
Ещё никто не мог поверить в почти удачное спасение от чудища, распростёртого под лучами просыпающегося дня. Огг жестами успокоил отряд: труп охранял их от хищников. Претерпевая боль, люди улеглись на жёстком граните, но не смогли даже задремать от недавнего перевозбуждения. Рассвет прорезал горизонт. Дневное светило поднималось и разогревало день. Жажда томила, а троих раненых мучила лихорадка. Но в свете зари всё рассмотрели, как небольшой, но удивительно яркий под огненным светилом, зелёный кустик, до этого момента деловито цеплявшийся за гранитный край скалы, вытащил корешки и быстро заскакал вниз, как маленький гротескный человечек… Хьюго, молчавший всё это время, решительно посмотрел на друзей, сказав сиплым, надтреснутым голосом:
— Мы — справились с пожирателем людей! Кажется нам сопутствует удача! Надо за ним!
Более выносливые и адаптированные к условиям жаркого климата, аборигены, без просьб, взялись нести раненых. И достаточно споро стали спускаться по косогору вниз — за юрким скачущим кустом. Но у подножия все уже задохнулись. Солнце обжигало, уставшие люди выбились из сил. Накал эмоций и возбуждение стихли. Силы оставили охотников, проведших несколько суток на ногах. Бег за непонятным существом перестал казаться им правильным поступком.
Но отряд спустился совсем другой тропой, более прямой, пологой и вышел на плато, заросшее высокой травой. Потеряв из виду бегуна, путники перебрались через холмистую гряду и увидели долину. Там, почти в центре её, стоял зелёный великан. Люди замерли, задыхаясь от волнения, не в силах говорить и дышать.
***
Из дневника Полины.
«Мой маленький Кей всегда был опрятным и чистеньким, будто его отполировали и покрыли лаком. Присмотревшись к нему, можно было решить, что его только что отлили из молочного шоколада, такую он имел форму: гладкую, сверкающую и без единого изъяна. Двигался зверёк, скользя по моей комнате-каюте степенно и неторопливо, словно боялся испачкаться и испортить свою красивую шкурку.
Как только мы оказались на галеоне, он сразу принялся исследовать этот новый для себя мир. В мглистом сумраке корабля единственным звуком было поскрипывание качающихся под лёгким бризом канатов, да с недалёкого берега раздавалось неумолчное пение больших цикад, которые сидели на каждом дереве. Затем стали слышны барабаны…
Нас привёз Джейкоб, и мы должны были ночевать под его присмотром. Бросив взгляд на берег, я была удивлена тем, что помимо нашего большого шатра на острове как-то незаметно появились ещё штук десять шалашей, покрытых тростником с широкими пальмовыми листьями. Они были установлены без правил, в хаотическом порядке.
С борта корабля мне хорошо был виден остров. В центре него стояла гора, окаймленная ожерельем холмов. Издалека эта жертва вулканического извержения выглядела почти рукотворным объектом. Меня поразили его геометрические очертания. А вокруг, как дети при матери геометрии, высились острые углы и равнобедренные треугольники, конусы и подобия скошенных на одну сторону призм. Остров, безусловно, являлся творением спятившего математика.
Но наступал вечер, и мне ничего не оставалось делать, как пойти к себе. Около кровати я обнаружила на полу маленький деревянный лакированный сучок, похожий на лапку зверя, а учитывая свою фантазию, внимательно рассмотрела маленькую ветку с коготками…
В дверь постучал Джейкоб.
— Мисс будет пить кокосовое молоко? — спросил он, размахивая топориком.
— Да, с радостью, — ответила я, посмотрев на большие зеленые плоды. Третий день я с радостью пила кокосовый сок.
Вспомнив про своего дружка, налила удивительного орехового напитка и ему. Кей ловко вылез из своей спаленки, и я вскрикнула. Правой задней лапки у крыски не существовало!
Молчаливый Джейкоб Скелет вздрогнул от неожиданности. Мой возглас в оглушающей тишине пустого судна оказался резким и неожиданным звуком.
— Что случилось, мисс? — спросил он.
В ответ я достала из кармана платья гладкий деревянный сучок и пальцем указала на Кея. Пират сощурился, рассмотрел деревяшку, примерил в воздухе к туловищу Кея и почему-то шёпотом спросил:
— Вы уверены, мисс?
— Да, сэр, честное слово!
Джейкоб опять посмотрел на меня, потом на Кея, потом на сучок, и громко заорав:
«МЕЕРИИИИ!», вылетел из каюты. Я последовала за ним…».
***
Утром к берегу причалили ещё три лодки. На острове наступил шумный торговый день. Пираты, с большим интересом, ходили между заваленной дарами моря и островов землей и присматривались к приплывшим туземкам… Капитан отослал маленькую мисс на корабль, и вечер обещал стать более привлекательным…
Туземный вождь не обманул ожиданий истосковавшихся по женским прелестям моряков и объявил праздник.
Около шатра на поляне был зажжён костёр, к нему, как мотыльки к свету, потянулись все обитатели посёлка.
Пришли и дамы… Туземный вождь махнул рукой, появились барабаны, и танцы начались.
Женщины медленно кружились вокруг белого вождя. Станислав тихо стоял. А вот его моряки стали подпрыгивать, притоптывать, кружиться, но всё это они, по сравнению с девушками, делали как-то кривовато.
Наконец, небрежно помахивая широким листом к капитану подошёл вождь.
Он уселся, почесал голый и влажный от пота живот, а затем, с надеждой, посмотрел на так понравившуюся ему стеклянную бутылку, но она, увы, была уже пуста.
— Виски нет, — поставил перед фактом он капитана.
— Да. — Подтвердил Грейсток.
— Ладно. — Рон воодушевился. — Будем пить пальмовое вино.
Внезапно раздался плеск, затем скрип. Этот звук был настолько резким и выбивающимся на фоне шумного танца, что его услышали даже сильно затуманенные смесью виски и вина мозги.
На импровизированной поляне стояла и недобро щурила ярко-синие накрашенные глаза трехметровая Богиня Возмездия, обёрнутая в белое парусиновое сари.
— Развлекаемся, значит! — раздался гулкий голос, отразившийся о стену близкого леса и вернувшийся эхом…
— Мери, ты почему здесь? — только и смог шепнуть Стас.
И пираты, и туземцы пали на колени перед девой-воительницей!
***
Второй час он наблюдал за приближением организованной группы зверьков, напомнивших ему картины из детства. Маленькие существа совместно тащили своих раненых сородичей, периодически сменяя друг друга.
Новое всегда развлекало Мааса, давало живительную пищу для ума. С особенным удовольствием он рассматривал окрестности, возможно впервые осознав, как приятные воспоминания влияют на осознание собственного «я». Маас не был простой частью окружавшего его мира — к нему целенаправленно полз маленький усталый отряд, за которым, медленно обходя с флангов, шла стая шакалов. Ощущение своего происхождения — не обычного, а особого, надменно выпячиваемого посреди лишённой возвышенностей равнины, отрывало его корни от почвы, наделяя силой, превосходством и независимостью.
Горный ветерок, прохладный даже в этот сверкающий огнём полдень, помог ему принять решение.
***
Скалы, оставшиеся позади, раскалились на солнце, лучи обжигали открытые лица и руки путников. Ветерок не мог дать прохлады. Лёгкие движения горячего воздуха лишь сметали с горного массива мелкую пыль, летевшую в глаза.
Наконец, Гог, ведущий отряд, заметил следы старой звериной тропы, которая шла, по его расчёту, почти к центру долины. За ними двигались падальщики. Останавливаться и давать отпор наглым тварям — не было сил. Да и раненым становилось всё хуже, под огненным оком светила. Вода закончилась ещё на горе.
Люди с трудом пробирались через ямы и кусты из колючек. Наконец, стены густой травы разошлись, показывая долину, закрытую с одной стороны горами, а с другой — лесом. Молчание царило в этом душном и жарком мареве.
Стало слышно уже совсем близкое потявкивание стаи шакалов, идущих за людьми. Раскалённое добела светило висело над людьми, а тишина в отряде была мёртвой, нарушаемой только гулом насекомых и слабыми стонами Мак Уака, пару часов назад потерявшего сознание. Пространство палило огнём.
Отряд остановился и замер в молчании. Первым очнулся Боб:
— Вперёд, надо быстрее вперёд! Нам бы дойти до дерева. Здесь смерть неизбежна — всех нас по очереди сожрет стая, а там… Может быть, спасёмся…
За побежавшим к гигантскому растению пиратом рванули и все остальные. Стая тоже ускорила темп, и радостное тявканье, предвещавшее сытный обед, стремительно приближалось.
Через четверть часа удушающий раскалённый воздух сдавил непокрытые головы, превратившись в багровую мглу, затянувшую, казалось, даже небо. Вершина зелёного великана приблизилась, и в осколках света, разрезавших крону дерева, зловеще задымилась. От огромного ствола исходило собственное живое дыхание, оно ветром коснулось воспалённых лиц и окутало людей густым удушьем. Стало совсем нечем дышать. Огромная тёмная крона, словно чёрная завеса, скрыла небо. Только наверху она оставалась изумрудно-зелёной. Диск солнца, раскалённый добела, исчез в густой листве странного дерева. Голоса гнавшихся шакалов стихли.
Ден споткнулся. Последнее, что он смог рассмотреть, привело его в ужас! Всё внезапно задвигалось. Дерево выкинуло в их направлении толстые, будто живые ветви, земля зашевелилась, а корни понеслись в их сторону, обходя и растекаясь по кольцу, точно жидкость. Дикая зелёная масса налетела на Дена. Сердце дико билось, словно собираясь выскочить из груди. Каждый вдох с трудом рвался через сухое горло. В голове закружилось, а он всё боролся с бесчувствием, пытаясь понять, куда потащила его эта зелёная марь. Последнее, что он увидел, теряя сознание, — были маленькие гибкие ростки, без боли проникающие к нему под кожу. Потом наступила мгла.
***
Мери хорошо помнила своё детство. Она росла там, где утренние туманы. Где природа могла принимать любые формы. Вместе с деревьями-оборотнями. Мелорнами. По красоте их можно было сравнить только с ливанским кедром, но он растёт исключительно вширь. Мелорны же, раскидывали свою тёмно-зелёную крону широко и уходили в бесконечную высоту неба.
Здесь она и жила, не зная забот. Услужливые руки трудолюбивых жрецов и голоса наставников давно предрешили её существование. Мери должна была оторваться от родной земли: она знала — её продадут в неизвестность, по весу таинственного мифрила. Минерала, способного погубить всё живое вокруг. Но чувства будущей потери это не вызывало. Мери росла среди подруг и радовалась на праздниках вместе с остальными. Иногда она выпускала корни, и они продирались к самому краю каменной гряды , охранявшей их долину, и тогда, почти лёжа на гибком стволе, она внимательно рассматривала коз-архаров, любовалась игрой рыб в ручье, наблюдала за жизнью семейства грызунов, сидящих столбиками у норок. Иногда Мери смотрела в верх, широко раскинув ветви и подставив их под ветер. Она наблюдала, как плыли курчавые мягкие облака, и появлялись парящие в них чёрные точки могучих птиц — грифов. Иногда, безбрежное небо погружало её в глубокую задумчивость, а то, вдруг она становилась бесшабашно весёлой. Потом настроение вновь менялось: раздосадованная она, с выражением грозного упорства, бросала вызов судьбе и громко кричала жрецам — воспитателям: «Нет! И все!», — она отказываясь перенимать их знания.
Подруги осуждали, и в глубокой печали, старые мелорны склоняли кроны с потрескавшейся, белой от времени, корой.
Наконец, к ней пришли.
— Скажи, ты любишь свою почву, дева? — сурово спросил старший жрец.
— Зачем ты это спрашиваешь? — насторожилась Мери.
— Видишь ли, ты — Мелорнская Дева, но безумно непоседлива, и мы не смогли привить тебе должную покорность. Ты можешь остаться в положении младшей жены основателя рода и продолжить до конца свой век в долине. Ты не произведёшь на свет отпрысков. Но не будешь продана людям.
— Теперь понятно, — маленькая упрямица колыхнула кроной. — Вот мой ответ, — продажа — ваша цель. Но я не хочу быть послушной нигде. Я хочу видеть Мир. Нас мало. И вы не можете мне отказать! Я могу покинуть сад и уйти. Кто меня остановит?
Ещё много лун, шелестя кронами, жители долины по вечерам вспоминали этот странный ответ.
Чтобы не дать ей засохнуть, строптивицу… Подарили. Но вслед уходящей прозвучали слова: «Триста человеческих лет ты, дикая дева, можешь смотреть этот Мир. Но ты не сможешь найти себе мужа, а не найдя спутника, ты вернёшься, или погибнешь. Остаток дней проведёшь пустоцветом, помогая воспитывать зелёных отпрысков покорных рабынь. Ты не обретёшь потомства! Смирись и не будешь наказана! Мелорны живут со времён сотворения Мира, и никто ещё не видел дерево, погибшее своей смертью, а не от мифрила, или огня!».
Она уходила, не оборачиваясь, на странный корабль — галеон, с удивительным названием «Мозгоед» и командой пиратов, позже ставших ей близкими и родными…
Увидев ЧУЖОЙ отросток, Мери оторопела. Такие бродячие сучки могли отправлять в далёкие походы только взрослые мужские Мелорны. Это означало только одно: её всё-таки продали. Она была на свободе только двадцать лет, и служила. Её друзей уничтожат. А Мери станет, молча, прокладывать путь кораблям Великого Ромского Триумвирата, собирая жизни других и отвозя их в рабство! И дева приняла своё решение.
***
Серебряный свет отражался от полированного блестящего тела и придавал богине поистине неземной вид. Сотворенная из лунного света, вышедшая из морской пены, возникла она на песке. Ореол волшебной чистоты, присущий Мери и увеличенный многократно, окружал ее нежным, идущим изнутри сиянием. Свет ночного светила на решительном лице подчеркнул стремление тела, как и надлежало богине Воздательнице-по-деяниям.
***
Используя бродячий сучок, в качестве проводника, Мери шла не спеша. У трехметровой девы, пахнущей миром и корабельным лаком, вперемешку со смолой и пряностями, не было врагов на острове. Она не сомневалась в гибели своих друзей. И прежде, чем погибнуть самой, хотела хорошенько посмотреть незнакомую ей землю. По берегам реки в мощных мангровых зарослях жило стадо бородавочников, так похожих на огромных клыкастых диких бритландских свиней. По ночам хрюкающие чудовища нагло подрывали звериные тропинки и даже подкарауливали незадачливых небольших зверушек. Мери шла и вспоминала рассказы Боба о том, как он охотился: «Охотник должен чётко знать, где ему искать узкие дорожки, идущие к маленьким родничкам. Это звериные пути. В миг на ней вместе с вами может оказаться стадо кабанов с кривыми клыками»
… Дева снова и снова слышала жизнерадостный голос Теодора: «Эх, Мери, какое же там озеро! Лилии, я принесу тебе лилии, дорогая!»
…Вспоминала больного юношу Дена, волей случая попавшего к ним: «А вы, правда, ничего не расскажете капитану про меня, миледи?»…
Пройдя большую часть пути, Мери остановилась у воды. Над хрустальным водопадом искривлённые временем стволы, седых от мха, деревьев опустили свои ветви в быстрые светлые струи, которые хрустальной занавесью отгородили тихую заводь. Дева, закрутив натуго парусиновый хитон, ей вдруг показалось это важным, переплыла на другую сторону. Белые и розовые лотосы сплошь покрывали глубокий лесной омут, чередуя плоды, цветную подводную траву и звезды цветов. Она с самого детства любила такие озёра: казалось, в медленной, но прозрачной глубокой воде обязательно скрыты невероятные секреты: от ярких рыб, до розового жемчуга. Мери ещё маленьким ростком научилась нырять, к удивлению учителей и подруг. Ей удавалось, зацепившись корнем, уходить под воду и потом смотреть на солнечные дорожки, которые проскальзывали в пузырящейся воде. Потом она, резко отцепившись, выныривала к тёплому солнцу, и над ней тиарой вились бабочки и стрекозы!
Мери поступила как в детстве, зацепившись ногой за осклизлую корягу на дне, она впитала в себя соки озерца, а затем встала в водоёме, как статуя, осматриваясь. Неспешное журчание струй нарушало полуденную тишину. Природа дремала.
«Совсем скоро, я иссушу этот край и погибну сама от внутренней гнили», — подумала Мери. Мелорн посмотрела на тихую заводь, на пунцово-зелёную листву деревьев, на двух маленьких водяных антилоп. Они переминались тонкими копытцами и удивлённо разглядывали ее. Мери в детстве жила светлой жизнью. Память подступила к ней, пробежав картинками и умчались. Светлая и тёмная стороны! Власть и мощь необъятного моря и тихая заводь. Вдруг Мери почувствовала чей-то взгляд. Обернувшись всем корпусом, и, разом утратив мирное настроение, она увидела… Мужчину! Огромного, по всем человеческим меркам пропорционально сложенного, представителя её расы. Взрослого мелорна.
***
Учение о разуме двух видов существ, питающихся соками земли, возникло в далёкой глубине столетней мудрости. Великое правило вековых мудрецов: «Время течёт, мы не меняемся!», пришло в несоответствие с вопросом: «Изменяется ли Мелоян в бесконечности времён? Есть ли рост к будущему?».
— Есть мы и другая форма существования! — отвечали мудрецы.
— Нет никакого роста, — говорили философы. — Колесо не может крутиться вечно, но Спираль — поможет медленно спастись от Колеса, и в этом Мы найдём возможность жить не изменяя устои. Надо просто сомкнуть Спираль.
«Мы, мелорны, не создали Мир, Вселенная не наша заслуга, мы первые овладели мудростью и знаниями, мы не изменены и мы вечны, — так учили законники. — Космос – это, Власть. А Власть — это Порядок. И, хотя именно мы дали Миру первый росток, но именно пространство и время образовали жизнь в нём. Эта жизнь Биос — совокупность разумных зверей, называющих себя народом».
«Удовлетворяя свои потребности, эти мыслящие улучшают землю. Они приняли нашу рассудительность, и только маленький срок их жизни не даёт им сделать то, что сделали мы: обрести Спокойствие. Мы не должны им мешать. Но нам интересно наблюдать за их деятельностью.
Поэтому, развивающиеся девы должны вести наблюдения и потом, возвратясь в Великий Сад, передавать нам свои знания. Чем больше знаний накопит дева, чем выше станет её статус, тем сильнее она будет и больше отростков даст. Их знания — это наши надежды. Только один из ста ростков начинает настоящую жизнь. И только один из тысячи становится мелорном. Цель девы: накопить и передать ростку силу. Сила знаний даёт свет жизни».
Всё это хорошо помнила Мери. Помнила и знала: сколько бы знаний она не накопила — её бунтарство ей не простят. Обречённая быть пустоцветом, она, тем не менее, поглощала в себя всё новое, что встречала на своём пути. Ей было интересно абсолютно всё.
И вот сейчас, встретив в лесу Его, она оторопела и испугалась… Это был не один из семи Подвижных Мелорнов которых она видела в Долине. Этот был чужой. Его руки-ветки поражали гибкостью змеиных изгибов. Гладкое тело не допускало ни одного лишнего, или не красивого движения, только мощь и порода. Мери застыла, онемев от подобного чуда.
***
Предоставив зверькам защиту и кров, он не подумал о самом важном: «Зачем?». И теперь, следя за тем, как благодаря его сокам, маленькие настырные животные возвращаются к жизни, Маас размышлял. Поглотить их он мог сразу. К чему тогда потраченные силы? Он принял решение и будет наблюдать! Любой зверь ждёт, когда поправится и будет отпущен на свободу; эти же, скакали, едва очнувшись ото сна, выбивали из веток предложенный им плод, всем скопом падали к основанию, дико крича от испуга. Они Мааса разочаровали. Нижайший уровень сознания был у этих визжащих испуганных комков живой плоти. Под конец, он устал смотреть, как эти белые и чёрные лысые обезьяны вылетают из поддерживающих их пут каждый раз, как он собирался их кормить. Всё это порядком начинало Мааса беспокоить. В результате, через две шумные ночи он начал думать, что его подвиг не сможет оценить никто и никогда, разве только святой, мечтой которого является собственное истязание. Зверьков надо было переправить на берег и забыть об этом сумасшедшем стаде. Отделив себя от своего дома, он пошёл узнать, как обстоят дела, и зачем на него свалилась вся эта семья лысых зверей.
Он шёл по тропке примерно три часа и, наконец, вышел к озеру. Там на ложе из лилий стояла Она! Стояла и смотрела прямо ему в глаза!
***
Много лет спустя, совершенно седой старик, милорд, обладатель всех возможных и порой невозможных титулов, ловкий политик и тонкий дипломат, бесстрашный пират, кавалер и богач, рассказывал своим правнукам об этом дне случившимся в его удивительной жизни. Дети слушали, удивлялись и размышляли о том, что их дед — врун и чудак…
***
Через двое суток забытья удалось понять, что они живы и в плену. Мак Уак встретил свой третий восход солнца с лианами внутри тела. Некоторые тонкие ростки уже засохли и отвалились, но два самых крупных ещё плотно сидели в руке и на бедре…
Дико кричал Тед, увидев, как пятипалая ветка дерева тычет в него банан. Молился Хьюго. Страшно выли аборигены, и молчал Боб…
Только часа через два, проведя перекличку, и, основательно осмотрев себя со всех сторон, люди сделали попытку вырваться из зелёной западни. Лианы, жутковато торчащие из тела командира их маленького отряда, были пересечены ножом. Тут же, два новых извивающихся зелёных уса попытались напасть на Мак Уака, но усилия трёх человек смогли предотвратить попытку, вновь проникнуть в его конечности.
С трудом они пробили зелёную стенку, а когда смогли выбраться из лиственного полога, их накрыл такой раскалённый день, что люди вновь забились внутрь жуткого зелёного храма.
Ветка, на которой расположился отряд, росла примерно в десяти метрах над землёй. Справа от них висела трухлявая деревянная кора-плита, напоминающая гроб; слева где-то метрах в семи, если ползти по ветке в сторону, тянулся сломанный, похожий на гребень-сук, который несмотря на зловещие очертания, заканчивался довольно ровной небольшой поверхностью, за которую можно было уцепиться. Там-то, в тени гигантской ветки временно разместилась колония крупных шакалов, терпеливо ожидавших выхода добычи.
Едва люди высунули головы из-за края ветки, как падальщики заковыляли к ним навстречу. У каждой собаки имелся свой непередаваемый внешний вид, но общая морда стаи словно говорила: «Дорвались!».
Прождав добычу с четверть часа, штук шесть разноцветных шавок, повиливая хвостами, скрылись в сухой траве. Теодор тут же заверил всех, что они скоро вернутся, а Боб, который мигом оценил свои вкусовые качества деликатесного свежего стейка для голодных собак, отполз поближе к гробоподобному наросту коры и улёгся там. Ему начали твердить, что выступ суховат и может обломиться под его тяжестью, и тогда лететь пирату метров десять до земли. Но Боб всех утешил, что он последний трус, но готов пойти на такой риск и полежать повыше, чем смотреть на наглые хари, от которых кровь стынет в жилах.
Шакалы не спешили возвращаться, и Акула приободрился. Воздух после полудня стал медленно остывать. Перед людьми возникла дилемма: переночевать на страшном дереве ещё одну ночь, находясь в относительной безопасности; либо попытаться прорваться к оружию, сиротливо валяющемуся недалеко от корней и, перестреляв часть стаи, освободить себе путь на волю. Последняя перспектива улыбалась больше, ибо никто из даже закаленных детей джунглей не хотел жить на жутком монстре.
Но тут они увидели серо-рыже-чёрную кавалькаду. Это с подмогой возвращались голодные псы. Усевшись вокруг дерева, собаки стали терпеливо ждать. Самые храбрые и наглые из них тявканьем, рычанием и прыжками уговаривали сородичей идти на приступ низко висящей ветки. Теперь уже, спуск казался куда рискованнее, чем подъем. Мысль остаться на дереве исцарапанными обессиленными, но невредимыми уже не пугала.
***
Когда без предупреждения перед озером лиловая листва рассыпалась ковром, словно зазвенели волшебным шелестом тысячи колокольчиков, перед Маасом открылись покои богини. Превращение Мери в гладкую, как статуя, и божественно прекрасную нимфу тихого ручья завершилось. На него смотрела пара её удивленных сияющих звёздами глаз. Спокойным и прекрасным увидел Маас её лицо. Он подошёл к ней, словно жрец, готовящийся совершить последнее воздаяние, негромко вознося мольбы к этой владычице всего сущего.
Мери взволнованно переплела пальцы и вдруг речитативом запела:
На море в шумном прибое находится остров,
Лежащий как раз против солнца.
Его называют там жители «Фэйро».
И самый большой мой корабль,
Что ждёт у главного храма,
Приносит желанье и веру!
Маас вздрогнул, прошелестел порыв ветра, и он, словно увидел долину с ярко-розовыми цветами. Память вечного леса проснулась в нём, и мелорн ответил:
Я — небо, что вечно висит над полями, покрытыми алым.
Ты ветер, который сметает ошибки.
Мы вместе, а значит не ищем напрасно,
мы рядом, и это волшебный напиток!
Потом мужчина и женщина долго смотрели друг на друга в молчании, захваченные необъясним чувством блаженства — ощущением, которое шло через всё их естество, чувство, олицетворяющее у мелорнов душу.
И Мир, прислушавшись к ним, замер! Много тысячелетий минуло, как ушла за край последняя настоящая пара мелорнов.
И когда над островом встало горячее солнце, два существа, слитые воедино, уже знали наверняка, что их нельзя разрубить.
***
Дорога тянулась. После каменистой поверхности постепенно стали появляться островки лесов, зелёными облаками, возвышавшиеся среди моря кустарника на склонах. Как и на родном материке епископа, повсеместно росло тутовое дерево, да тёмные кущи мрачного лавра, где сразу становилось душно и одиноко.
Наконец, его путь подошёл к завершению, и он, увидел Древних, похожих на кедр, или лиственницу, мелорнов. Огромные бугристые стволы мелорнских матрон, с опущенными, как у разлапистых елей, ветвями создавали полутёмное и мрачное царство абсолютного покоя.
Дорога петляла. Далее шли огромные стволы с чешуёй грубой, но не толстой коры медно-золотого цвета. Мужские мелорны. Здесь каждый был личностью, и эти колоссальные деревья не сливались в одно ощущение леса.
Епископ вдыхал полной грудью живительный воздух и с трепетом готовился к встрече. Через час он подъехал к опушке. Его ждали.
— Далёк ли путь?! — услышал он вопрос-приветствие.
— Имеешь ли ты понятие о диафрагме хребтов, разделяющих сушу?
Посланец Великого Ромского Триумвирата поклонился в сторону голосов и начал:
— Ветер донёс нам ваше желание встречи. Мы готовы.
— К чему готовы вы в необъятной первозданности мира? Если мы оказались не готовы, — услышал он. — Наша мелорнская дева сочеталась вечным нерушимым браком с неизвестным нам. Не поставив в известность старших!!!
Епископ не понял, ждут ли от него ответа — такая воцарилась тишина. Поэтому, выждав достаточное для молчания время, сказал:
—Женщина, даже самая умная, всегда останется короткомыслящей!
— Нам не нужны твои выводы, — прозвучал ответ.
— Если Триувират желает видеть на своей службе мелорнских дев, то мы желаем видеть эту пару на своей земле! Создание новой рощи мелорнов в мире нельзя допустить!
***
Едва солнце успело скрыться, как темнота упала на людей глухим и надёжным покрывалом.
Тяжело вздыхавший Хьюго сообщил пространству о превратившихся в дичь охотниках и развлекал свой голодный желудок привлекательным для горящих точек-глаз свистом. Огни радостно отзывались на голос «дичи» потявкиванием и подвыванием. Звери тоже устали ждать. То одна, то другая собака прыгали на низкую ветку и, яростно скаля пасть, пытались привлечь к себе внимание стаи. Становилось ясно, что утра раздосадованные звери ждать не будут.
Немногословные аборигены сбились в кучу. Добраться до ружей не было никакой возможности. Оружие валялось практически под лапами изголодавшихся собак. У людей нашлись три перочинных ножа и одно мачете, так и не выпавшее из рук Мака Уака. Боб обнаружил кремень и кресало. Огг оторвал, от сухого отростка-гроба, кусок коры. Костёр развели из собранного сухостоя прямо на дереве.
Стая, угрожающе ворча, отодвинулась на несколько шагов.
Луна, пробиваясь сквозь мглистую дымку, давала мало света. Чуть больше, но не намного, давал костёр на ветке гигантского дерева. В этом зыбком свете Теодору удалось насчитать более двадцати пар глаз, ярко горящих от голода и нетерпения.
— Я тоже больше терпеть не могу! Зачем?! — отчаянно восклицал самый младший и неопытный Ден. — Пусть смерть, — добавлял он, почти всхлипывая, — Чего ждать? Что изменится? Боб, разве ты боишься смерти?!
Акула поднял руку и с громким хлопком положил её на плечо штурмана.
— Боюсь, и ты это знаешь, — отрезал боцман, — А за нами ещё одиннадцать душ. Или ты хочешь принести их в жертву? Большая цена твоей смерти!
На некоторое время воцарилась тишина, нарушаемая только беспокойным собачьим лаем.
Наконец, Боб заговорил:
— Надо попробовать нарубить из сухостоя факелы. Все дикие звери боятся огня.
Люди взбодрились. Пропала отрешённость, которая лежала на иссушенных, измождённых лицах. На дереве сидела уже не добыча, а собирались с мыслями разумные существа! Тяжёлый поход и страшная битва ослабили отряд, но таинственная и необъяснимая помощь, тишина прохладной ночи в сени больших листьев помогли им.
Ден стоял на огромной ветке, и ему казалось, что он уже летит вверх и скоро достигнет небесного свода.
Вдруг все услышали треск, сменившийся стонами. Звук усиливался. Огг показал на далёкие скалы.
— Закричали камни, жара спададает — это время охоты, — спокойно произнёс туземный воин, — Собаки пойдут на приступ.
От звуков, полных такой безнадежности среди голодных шакалов, людям стало не уютно.
Верхушки факелов заалели, и выдох смерти, или вдох свободы, прикоснулись к воспалённым лицам, мелкими песчинками, летящими от горящей коры. Вокруг кричала и выла беснующаяся стая. Люди прыгнули вниз, в самую кучу разгорячённых близкой добычей шакалов. Ден слегка промедлил. Повернув голову, он увидел, как обезумевшая свора отпрянула от огня и, помедлив не больше секунды, пошла на приступ. Люди, выставив перед собой факелы, как пики, встали в кольцо и начали медленно продвигаться к оружию. Шкипер тоже прыгнул.
Мерцая багровыми всполохами, сбившись в плотную кучу, отряд медленно продвигался к ружьям. Лай озверевших животных становился всё более уверенным и грозным, его раскаты громыхали по долине, как гигантские медные колёса. Люди достигли цели. Миг, и послышались щелчки затворов, злая металлическая дробь, насыщенная энергией пороха, понеслась в чёрные лохматые тела, вспыхивая голубоватыми искорками. Вся движущаяся масса стаи откатилась, наполненная воем. Трава задымилась и принялась — аборигены подожгли сухостой.
Всё на мгновение стихло, и Ден открыл глаза. Среди звёзд он увидел силуэт чёрной головы Огга. Абориген сидел над двумя бесчувственными телами растерзанных друзей, слушая трепет жизни в их телах.
Подхватив на руки раненых, отряд развернулся от горящей полосы травы и поспешил к кромке близкого леса, способного обеспечить защиту измученным людям. Зыблющийся туман впереди застилал взоры спотыкавшихся путников, они падали, но поднимались, продолжая борьбу. Наконец, буквально упали в протекавший у кромки леса ручей. Будущее стало казаться им более определённым. Вдали огромным заревом костра полыхало давшее им защиту огромное дерево. Дико выли обожженные шакалы…
Багровое солнце выкатилось из-за горизонта и повисло в пелене тумана.
При утреннем свете они рассмотрели границу леса. Выгнанный из высокой травы водяной оленёнок показал свои рожки. Подкравшись, Гог ударом ножа убил добычу. Люди развели костёр. Это была их первая еда за три дня…
***
Наступило утро…
Маас подал Мери простую кедровую чешуйку, нежно прикоснувшись к её груди. Дева сидела на берегу, любуясь водяными лилиями, и, словно пряталась в свой парусиновый хитон от лучей восходящего светила. Вдали шелестели листья, как призраки прошлой жизни.
Мери смотрела на островитянина.
— Единственная, — серьёзно промолвил незнакомец, и она рассмеялась!
— Почему ты смеёшься? — обиженно и строго сказал Маас.
— Я удивлена: ты ведь принёс мне то, что будущий супруг вручает в день брака, когда снимается покров с мелорнской девы. Но свой дар ты вручил мне во время единственной встречи и прощания.
— Мери, — кто ты?…
— Какая тебе разница, островитянин? Я не из Списка Женщин и не имею права продолжить род!
— Я думаю, что ты величественнее и главнее, чем всё живое окрест, — ответил мелорн, — мне все равно. Я отдал тебе всё, что имею. В этом вся моя жизнь. Я чувствую, что там, за лесом мой дом погиб. Я твой сосуд, на твоих корнях.
Мери восхищенно вздохнула, осторожно взяла крошечную жизнь, погладила и впитала в себя эту странную частичку. Маас заворожённо наблюдал за её бесшумными движениями. В своей странной белой коре, Дева была подобна лунной дорожке на воде ночной реки. Она отрастила тончайшие ветви — волосы, явившись воплощением самой юности, весёлой и резкой. Все это чудесно сочеталось с прагматичной зрелостью женщины, осознающей свою красоту и умеющей преодолевать все трудности жизненного пути. Различие было настолько губительно неотразимо, что Маас застонал. Это была не короткая разлука. Вероятно, он терял её навсегда, ведь дева не останется с мелорном, не имеющим дома. Приняв власть того, кого люди называют Эросом, а мелорны — любовью, он нашёл мгновение и, дотронувшись до Мери, притянул её к себе.
— Я буду обязана уплыть, — коротко сказала она.
— Я не осуждаю и не останавливаю тебя?
— Но мне тоже плохо…
Маас улыбнулся. Она села, касаясь собой его кожи — мягкой и гибкой коричневатой коры. Он же вытянулся и стал целовать Мери в узкую ложбинку между грудей.
***
Наконец, они очнулись. Пришло время вопросов. Теперь Мери смогла получше разглядеть своего избранника.
Дева взглянула на смущенного таким вниманием Мааса. Он чуть побледнел — его маленькие ушки и по-детски смешные щёки с ямочками соединились с белым пятном шеи, могучим стволом сидящим на плавных линиях плеч, закруглявшихся огромными буграми. Дева тепло улыбнулась его робости, поняв, что он моложе её.
Мелорны подходили к опушке леса. Впереди чёрным столбом дымилось место его силы.
Мери ласково прижалась к своему мужчине:
— Но взять тебя с собой я не могу, ты поглотил моих друзей… — печально прошелестела она.
Он молча смотрел на неё. Белая кожа девы, прикрытая мягкой корой, светилась так, как светятся только орхидеи. Мелорны переходили речушку, погружаясь в журчащую прохладу, словно прикасаясь к своим мыслям и чувствам. Он знал, что ему предстоит засохнуть, но шёл вперёд. Она хотела остаться, но могла лишь проводить…
Тревога и негодование проникли в душу Мери. Слишком много смертей. Неисчислимая, невообразимая чаша лет, её нельзя было сравнить с самой Вселенной.
Мелорны не погибают.
Мелорны не могут пасть.
Они лишь увядают,
Не дав любимой упасть…
Мери слышала эту мелодию в журчании воды, в шелесте трав, в шуршании листвы. Она знала всегда: нельзя радовать себя длительным счастьем, ибо всегда после этого следует расплата! Рассыпались замки, пронизанные каскадами и бассейнами с хрустальной водой. Всего этого не будет теперь никогда, ибо после этого только тлен…
Она видела, как на синей глади моря, ходят мёртвые волны, раскачивающие остановленные навсегда корабли.
***
Вдалеке показался ещё один небольшой дымок. Мери отчётливо услышала голоса. Теодор? Да?! Нет! Не может быть!
— О, — услышала она шёпот Мааса, — А зверьки-то спаслись!
***
В резном восьмигранном летнем домике, усыпанном лепестками отцветающей вишни, было сумрачно. Через резные ставни, с наборного каменного столика, обратно в парк убегал лучик лунного света. На мягком садовом диване, устланном подушками примостился Андре. Ночь была светлая и тихая. С востока неторопливо пробиралась по небу лёгкая тень облачков, которые вскоре должны были настигнуть висящий широким серпом спутник планеты. Горничная леди Анны зябко прижималась к голому торсу любовника; её щёки алели от страсти, а каждый вздох чуть обволакивал соседа запахом дорогого хозяйского вина.
Вдруг совсем рядом с кустами роз, скрывающих домик, послышался шорох гравия, и чей-то басовитый голос констатировал: «Пора!». Две фигуры мелькнули мимо шёлковых гардин, скрывавших влюблённую пару и устремились в направлении к усадьбе.
— И кто это у вас тут может быть в такое время? — шепнул Андре. — Мне кажется, что надо сообщить всем домашним и поставить в известность леди Маргарет?
Подружка, резко освободившись от объятий, быстро поднялась, готовая уже громко закричать, но внезапно сообразила, что таким образом она выдаст ещё и себя, пребывающую не в своей кровати, а потому со стуком захлопнула рот. Затем Камилла прижала к нему пальцы, попросив не нарушать тишины, и в испуге осталась сидеть у открытой дверцы беседки. Спутник последовал её примеру.
Однако, в это глухое ночное время, действия двух крадущихся фигур были настолько подозрительны, что бравому посыльному ничего не оставалось, как все-таки принять решение и последовать за неизвестными. Он отправился со словами:
— Не шуми и никуда не уходи, Камилла, мне надо за ними проследить. Вон, допей вино, ты вся дрожишь, а я посмотрю, зачем они здесь.
— Да я ни за что, ни на минутку не хочу быть одна! — возмутилась готовая завизжать девушка. — Ни за что! И вообще, Андре, давай-ка всё делать вместе.
Они потихоньку выскользнули с террасы и пошли крадучись параллельно дорожке, где высокие старые кусты, умопомрачительно пахнущей цветущей сирени, надёжно прятали разведчиков. Чернеющий в ночи дом был уже в тридцати метрах, когда Андре отметил, что в окне одной из центральных комнат, принадлежавших молодой леди, за шёлковыми гардинами вспыхнул свет. Робкий огонёк свечи окрасил тенями помещение. Огромный графский дом выглядел почти не жилым. В его полупустом чреве тихо обитали две опальные леди и с десяток их верных слуг. Ещё несколько секунд, и огонёк почти потух, шёлковое полотно взмахнуло белым полупрозрачным узором, и какая то грузная фигура вывалилась из окна. Второй тёмный силуэт недвижимо стоял у стены…
Именно он аккуратно расправил дорогую гардину и прикрыл створки. Стараясь не шуметь, чужаки ночными призраками пошли по траве, потом спустились в водосток, с вросшим от времени камнем и, наконец, пройдя ещё метров десять, вышли на тропу, рядом с которой среди кустов сирени затаились Андре и Камилла. Как только толстый бандит поравнялся с кустами, Камилла резко схватила за плечо возможного претендента на свою руку, она узнала толстяка. Это был её предыдущий ухажёр — Олаф Маркони, непривлекательный вдовец, мрачный, но считающийся сильно верующим почитателем лона Церкви. Девушка боялась Олафа с первой своей встречи с ним, и даже прирождённое кокетство не стало мешать ей тут же отвергнуть все попытки, предпринятые Маркони в качестве возможного претендента на руку ветреной красотки. Бывший жених и неизвестный, со скрытым во тьме лицом, и быстро скрылись за поворотом дорожки. Где -то вдалеке некоторое время улавливались звуки шелестящего под ногами гравия.
— Ты кого-то знаешь из них? — спросил Андре.
— Это Олаф Маркони. Милый, возможно, он хотел надругаться надо мной. Мне очень жутко, Андре!
— Так, дорогая, Камилла, дело-то нехорошее. И не думаю я, что так прямо за тобой и пришли. Олаф — торговец, верит истово, с чего бы он сюда пришёл ночью? Иди быстро, буди старшую леди, всё ей передай подробно, а я попробую нагнать их и проследить куда они сейчас пошли. Камилла была кокетлива, и прикидываясь испуганной дурочкой, но никогда не была излишне сильно труслива. Она быстро поцеловала любовника и поспешила к главному входу. А Андре, жалея потерянного на разговоры времени, устремился за скрывшимися несколько минут назад ночными посетителями.
Скользкий от росы, мрамор широких ступеней заскрипел под маленькой кожаной туфелькой. Быстро поднявшись горничная заметила движение. Кто-то шагал ей навстречу. Девушка сжалась от нахлынувшего ужаса и не сразу сумела поднять глаза. Негр Джон, близоруко щурясь, стоял почти рядом с ней, держа охотничье ружьё. Она выдохнула и, взяв себя в руки, строго и громко произнесла:
— Вы всё проспали, Джон, в доме были чужаки! Я вас бужу-бужу, а вы не подаёте даже признаков жизни! Здесь были воры! Слышите, во-ры!
— Да я никогда не сплю, Камилла! У меня ни минуты покоя по ночам! Я всё время бодрствую, обходя усадьбу-то, а это не маленькие расстояния! Приснилась вам сказка! Спать идите! Вот пожалуюсь хозяйке-то, кто на самом деле бродит ночами! Мне нельзя не доверять! Когда я вёз бедную больную леди Анну, у меня было гораздо больше заботы. И, догадайтесь-ка, что мне скажет лорд Грейсток, когда вернётся? Он сообщит всем: «Ты, Джон, всегда умеешь сделать всё так хорошо, что и я бы не смог! С тобой всегда спокойно. Если на посту Джон Смит, то все всегда в безопасности!».
Старый слуга ещё долго вёл эту неторопливую речь, обратившись к резной деревянной панели в коридоре. Девушка же, пробежав анфиладу комнат, забарабанила в дверь покоев леди Маргарет.
По тёмным коридорам, они опрометью поспешили в половину леди Анны. Собирался рассвет. Было четыре часа утра. Синяя рябь прорезала горизонт, и вот-вот должно было показаться солнце. В доме было очень тихо, хотя из спальни младшей хозяйки пробивался лучик горящей свечи. Неплотно закрытая дверь бесшумно отворилась. Там, на ковре, рядом с кроватью, лежала молодая графиня Грейсток. Её голова была залита кровью. Леди была мертва.
***
На третий день, маленький отряд, без происшествий и потерь, достиг берега моря. Перед Станиславом, чуть склонив головы в свете сияющего утра, стояли счастливые юноша и девушка, редкостной чистой красоты. Две волшебные статуи. Два мелорна.
На следующий день шумно и радостно, совсем не по законам старой расы, люди и мелорны провожали друг друга. Уплывали лодки аборигенов. Они везли весть о победе над чудовищем. Уходил домой галеон.
Море на закате дня встречало путешественников лёгким бризом.
Но уже ближе к полуночи ветер резко усилился. Поднялась зыбкая боковая рябь, вот-вот грозившая перейти в шторм. Корабль поспешил выйти в открытое море. Там, где люди оставили остров, появились чёрные тучи, и кроваво-красная горизонтальная черта подсветила быстро чернеющий горизонт. С островом что-то случилось. Всю ночь там то разгоралось, то затухало багровое пламя. Ветер резко усилился, начался шторм. Вдали слышался гул и какое-то подземное рычание.
Внезапно, моряки услышали страшный грохот, на миг оглушивший всех. Через несколько минут до них долетел шквал, который подхватил корабль, как щепку, и, подняв на гребень, понёс над волнами, а потом бросил в море, собираясь навсегда покончить с беглецами. Над островом поднимался огромный ало-пепельный гриб, который захватил полнеба и стремительно приближался к бегущему прочь кораблю. Люди увидели, как пронзают море огромные раскалённые валуны, способные погубить их с одного удара. А затем, затмив пространство чёрной ревущей водой, на «Морской Мозгоед» накатилась волна. Через бесконечные минуты ожидания тяжёлый галеон смог взобраться на эту жуткую кручу, чтобы пробалансировав несколько секунд на гребне, стоя на излом корпуса, устремиться вниз, скользя в бесконечную чёрную бездну провала.
Следом за первым прошли ещё две водяных вала. В каждом из них мелорны рассмотрели лицо, шептавшее только одно слово: «Нет!». Острова больше не существовало.
Преодолевая волны, могучий галеон, направляемый двумя мелорнами, шёл вперёд. К утру на всех снастях висели гирлянды жирного серого пепла. Вокруг бушевал шторм. Бхенин и боги Эдо попытались отомстить беглецам. Но они уже были бессильны. Над морем вставало солнце!
В воскресенье, двадцать восьмого марта, праздник проходил и в городе, и на турбазе — и Златко со Светланой и Бернардом сначала смотрели на мероприятия в музее, а когда Снежана позвонила в ОЗК с предложением трудоустроить ещё несколько киборгов («Нам нужны только DEX’ы!» — заявила она) на ферме поселка турбазы, Златко напросился и туда, чтобы снова побывать в роли Ярилы верхом на коне. Удивлённая Снежана согласилась, сказав, что они вполне успеют до начала сожжения чучела — и Светлана с мужем срочно вылетели в заповедник.
Они успели не только на сожжение, но и на конец представления, когда аниматор в костюме Весны выгоняет со сцены аниматора в костюме Зимы, а Зима грозит пальцем и обещает вернуться. Быть Ярилой киборгу нравилось — и в этот раз он охотно и даже как-то радостно снял шапку, куртку, ботинки и сел без седла на приведённого с конюшни светло-серого коня. Проехав пару кругов вокруг площадки, Златко от имени Ярилы поздравил всех собравшихся с окончанием зимы и началом весны и, совершенно счастливый, охотно голографировался со всеми желающими.
Когда чучело Зимы сгорело, Светлана с одевшимся Златко прошли вместе со Снежаной сначала по ферме, посмотрели коров и телят, потом зашли в теплицы, на конюшню и курятник – и Снежана говорила о перспективе развития туризма в заповеднике и о том, что туристов кормить надо своими, выращенными здесь, продуктами, а для этого нужны именно DEX’ы, так как они сильнее Irien’ов… Златко молча слушал и записывал для Карины речь Снежаны, думая, что здесь явно недооценивают возможности Irien’ов по уходу за животными и растениями. В конце концов Светлане эти речи надоели, так как в сельском хозяйстве она не разбиралась, и она пообещала прислать на ферму первых же выкупленных «шестёрок».
***
Двадцать девятого марта перед полуднем Темногор прилетел на Славный остров за своими подопечными, так как с Гораном собрался сам лететь на Нови-Сад на суд с клиникой, где «лечили» Сребренку. Платон пригласил его в столовую на обед, пока Одинец и Горан собирают вещи, и за столом посоветовал пригласить с собой Гранта, добывшего информацию по девочке, и Зарину Баженовну:
— Она всё-таки выросла там и знает не только язык и культуру, но и очень многих людей и может помочь вам с переводом.
— Как-то очень уж быстро адвокаты к суду подготовились, — засомневалась Нина, — за такое время сложно подготовиться… а переводить может и Грант, он всё-таки Bond.
— Ты забыла, что там ещё двух детей так же «лечат»? – ответил вопросом тёмный волхв, — и мы обязаны спасти их. Гранту я сообщил, он прибудет в космопорт сам, а вот Зарине я не говорил… возраст у неё не тот, чтобы летать так далеко.
— А ничего, что там её дом? – рассмеялся Платон, — там её дочь и зять, только они теперь в ОЗК работают… кстати, в том ОЗК находятся изъятые из воинской части DEX’ы и среди них сестра Змея. То есть, женская модификация из его партии… должна быть там.
— И ты хочешь, чтобы я её привёз сюда? – спросил тёмный, — привезу. Если она сама согласится. А для этого надо уговорить Зарину? Тогда придётся нанимать отдельный транспортник туда и обратно, и не факт, что суд закончится одним днём, — и он достал видеофон и набрал номер Гранта.
Платон по его же просьбе скинул Bond’у запись этого разговора – и Грант мгновенно ответил:
— Вообще не проблема, деньги есть, транспортник сейчас найду… и Зарине Баженовне сообщу сам. Значит, у нас… будет три человека и четыре киборга? Или три киборга?
— Одинец останется охранять мой модуль и капище, — стал считать тёмный, — он не в счёт. Из людей я, Горан и Зарина. Из киборгов Грант, Анна и Яра…
— И Самсон. Четыре киборга, — закончил счёт Платон, — он всё-таки «семёрка» и для охраны не помешает. Тем более, что обратно повезёте сестру Змея, которая настрадалась от отца Горана. Я ему скинул запись, он сейчас подойдёт.
— Отлично! – воскликнул Грант, — встретимся в космопорте, я на неделю взял отпуск и в музее, и в институте, потом продлю, если что. За Зариной Баженовной заеду сам, привезу и её девочек. Короче, транспортник «Комета», нанят на десять дней. С вас продукты на полёт туда и обратно!
Когда Грант отключился, Платон позвал Моржа и Дерека и попросил загрузить продуктами (замороженная рыба, копчёные куры, мёд в десятилитровых бочонках, крупы, банки с ягодами и сливочным маслом) небольшой грузовичок. Тем временем в столовую пришли Горан и Одинец – и после инструктажа по уходу за капищем Мары и курами у модуля Одинец на флайере Темногора полетел к его модулю, а сам Темногор с Гораном и Самсоном на грузовичке отправились в космопорт.
Через три часа позвонил Грант и сообщил, что они все встретились у транспортника, погрузили продукты, заняли каюты и собираются взлететь. Нина пожелала им успешного полёта – и Грант прервал связь.
***
Тридцать первого марта резко потеплело до плюс двенадцати и на мелких речках, впадающих в озёра, начались подвижки льда. И потому местным отделением МЧС было решено взрывать лёд на озёрах, чтобы в местах выхода льда из речек не образовывались заторы.
Стожар, как взрывотехник, сам вызвался помочь, так как знал местные озёра лучше, чем прилетевшие из города спасатели, и сам попросил в деканате отпустить его — и его помощь была принята. Почти сутки он с тремя DEX’ами охраны на снегоходах и Самсоном на глиссере метался по всему озеру и протокам, ломая взрывами лёд. Все надеялись, что с таким резким потеплением лёд сойдёт за неделю и торопились, пока лёд достаточно толстый, чтобы выдерживать тяжесть снегоходов – и потому торопились всё сделать быстро и сразу.
Но в ночь на первое апреля так же резко похолодало до минус пятнадцати и выпал полуметровый слой снега. На расчистку дорожек вышли все живущие в доме киборги, а Нина полдня провалялась в кровати с перепадами давления.
Герда, предварительно спросив у Сани разрешения («Можно, на не более десяти минут, её иммунитет не настолько окреп» — ответил Саня) нарядила Сребренку снежным ангелом и отпустила побегать и поваляться в снегу – и сама бегала и валялась вместе с ней, так как ей тоже это было в новинку – и ровно через десять минут увела её в тёплый дом пить какао с булочками.
К полудню снег на островах чистили уже все не занятые на работах киборги, а Руслан и ездовые его бригады перевозили киборгов и инструменты на места расчистки.
После двух часов пополудни так же резко потеплело до плюс трёх — и снег стал не только тяжёлым, но и липким.
До обеда радостная девочка успела вместе с няней и в снегу поваляться, и в санях покататься, и снеговика слепить, и по расчищенным дорожкам побегать — а Арнольд, снимающий всё подряд на все три дрона, выделял в отдельную папку видеозаписи поправившегося ребёнка и отправлял по сети Гранту, который готовился к речи в суде.
По всем прогнозам весна ожидалась ранняя и тёплая – но упавшая к ночи до минус восьми температура и лежащий сугробами снег заставляли в прогнозе сомневаться. Так как Самсона временно не было, то Хельги то с Волчком, то со Змеем, то с Ратко почти круглосуточно ездил на глиссере вокруг архипелага, наблюдая за движением льда и снимая со льда рыбаков. Нина, пообещавшая своему рыцарю никуда не выходить из дома до его возвращения, сидела в зимнем саду, редактируя свои статьи и превращая их обратно в главы диссертации.
Поскольку своё обещание не выходить из дома она не хотела нарушать, то второго апреля, в воскресенье, Велимыслу пришлось лететь с Арнольдом в Янтарный на вручение ему грамоты и приза за второе место на конкурсе молодых видеооператоров. От ОЗК на церемонию прилетели Родион с Бернардом и на сцену для получения приза вышли все вместе. Награждение проходило в здании театра, участников и зрителей было более трехсот человек и киборгов – и стоящий на входе местный программист настоятельно требовал, чтобы входящие DEX’ы прописали себе запрет на боевой режим во время мероприятия.
Всё прошло даже лучше, чем ожидалось – и занявший первое место человек даже поздравил Арнольда и пожал ему руку как коллеге по профессии. Его видеоролик был посвящён подкармливанию птиц зимой и развеске кормушек в парках Янтарного. А видео, занявшее третье место, показывало общение животных разных видов: как лошади конезавода подходят к озеру пить и к ним навстречу плывут лебеди – и это было очень красиво, но без музыкального сопровождения, и Арнольд в порыве радости сказал, что на островах, где он живёт, есть гениальный композитор, который может написать музыку на эту видеозапись. Этот участник конкурса оказался студентом-ветеринаром родом с Новой Праги, проходившим в конезаводе преддипломную практику – и в надежде заманить его в колхоз волхв дал парню свою визитку и пригласил в гости.
Велимысл с Арнольдом вернулись почти в полночь совершенно уставшие, но очень довольные поездкой.
***
В два часа ночи третьего апреля Нине позвонил Грант, извинился, что пришлось её будить ночью, так как в гостинице, где они поселились, за ними постоянно наблюдают любопытствующие, и рассказал о прошедшем первом заседании суда:
— Допрашивали персонал клиники, от главврача до санитарок, все уверяют, что и Сребренка и двое других детей лежали в реанимации и действительно тяжело болели… дело настолько резонансное, что живём все в охраняемой гостинице, а журналюги всё равно пробираются на этаж… показал видео, где девочка бегает по дорожкам, смеётся и лепит снеговика. Все в шоке! Уверяют, что это они её так вылечили, хотя врач из хосписа доказал, что Горан забрал сестру в критическом состоянии. Заседание отложено до завтра… тёмный добился независимой проверки всех документов клиники и передачи ему тех двоих детей. Девочка тринадцати лет и мальчик шести… детдомовские, но тоже с редкой группой крови. Старик оформляет усыновление и документы на вывоз с планеты.
— Держитесь! – успела сказать ему Нина перед тем, как Грант отключил связь.
— Солнце за нас! – привычно уже ответил Грант и исчез с экрана, а Нина повернулась к стоящему рядом с ней Платону:
— Значит, обратно тёмный привезёт ещё двоих детей… как думаешь, у себя оставит или сюда привезёт?
— Сначала сюда на долечивание. А потом видно будет… что ещё скажет светлый. Может, он возьмётся их воспитывать. Пойдём спать.
Нина не могла заснуть почти до шести часов, всё думала о том, как там Грант и что сказал на суде тёмный волхв, и в каком состоянии эти двое детей, и в каком состоянии эти две DEX… — и Платон, пытавшийся её успокоить, не спал вместе с ней.
Но как только она заснула, позвонил Гопал и радостно сообщил о начавшихся отёлах и о родившихся телятах.
— Это хорошо или плохо? — спросила полусонная Нина. Озадаченный её ответом парень удивлённо ответил:
— То, что две коровы отелились, хорошо… у одной даже двойня, тёлочки. Но… она очень старая и может умереть в любой момент. А это плохо.
— От старости нет лекарства, — медленно повторила Нина услышанную когда-то от волхва фразу, — эта корова сможет сама дойти до идола Мары? Тёмного волхва пока нет, но Одинец уже обучен проводить к богине старых животных. Нечего её мучать… позвоню Одинцу, он её проводит… то есть, убьёт… быстро и не больно.
— Хорошо, — ответил Гопал, — но она пока лежит после отёла… после дневной дойки приведём, — и отключился.
— И снова у нас будет погребальный костёр, — тихо сказала Нина, — снова смерть…
— Это лучше, чем ждать падёж, — усмехнулся Платон, — животные действительно не бессмертны… и самое лучшее, что мы можем сделать, это дать этой корове смерть лёгкую и быструю. Я сообщу охране и DEX’ам нашего волхва… чтобы подготовили костровище на льду. И вызову Одинца.
Нина согласилась с мужем и, когда Руслан подъехал на санях, сначала попросила его отвезти её на ферму. Гопал встретил её у входа и лично проводил к родильному отделению. Большая белая в мелких чёрных пятнах корова лежала в середине ряда и медленно что-то жевала. Irien что-то долго говорил о том, какая у неё продуктивность, какая у неё замечательная родословная и сколько телят она родила, но Нина, ничего не понимающая в разведении крупного рогатого скота, просто смотрела на престарелое животное и перед уходом с фермы спросила, сможет ли корова сама дойти до места кродирования.
— Мы все её проводим, — тихо ответил Гопал, Нина кивнула, вернулась в сани и попросила Руслана отвезти её к модулю Велимысла.
Светлый выслушал её и ответил:
— Я уже знаю о Горлянке. Хорошая корова и заслуживает достойных проводов в Ирий. Я приду. Но обряд теперь будет проводить Одинец. Ему приходилось помогать тёмному и он знает, что надо делать.
***
Корову пришлось вести в станке на колесиках четырём DEX’ам охраны фермы, и за полтора часа, пока она шла в сопровождении, Одинец со Змеем и Волчком успели подготовить костёр для кродирования.
— Вообще-то огненные похороны положено проводить после полудня, — мрачно заметил Одинец, — учитель говорил, что Солнце не должно видеть смерть.
— Не переживай так, — ответил Платон, — солнце скрыто облаками и скоро начнет темнеть. Начинай, пока она не замёрзла.
Небо действительно заволокло облаками, похолодало и хлопьями полетел снег. Одинец попросил расстелить брезент и завести на него корову, затем встал перед ней и включил аудиозапись речи Темногора с проведённого им в прошлом году обряда:
— Ты прожила достойную жизнь в этом теле и заслужила все эти почести… — речь была длинной, так как Одинец тянул время до сумерек, и в половине четвёртого достал освящённый клевец и ударил корову в основание черепа.
Брезент с телом коровы оттащили на лёд, где было подготовлено костровище, Змей полил труп и дрова горючей жидкостью – и вскоре к небу взметнулся огонь, провожающий душу коровы в Ирий.
Как прилежно стараюсь я вести рассказ, не
останавливаясь, и как плохо мне это удается! Но что же
делать! Люди и вещи перепутываются таким, досадным образом
в этой жизни и сами напрашиваются на ваше внимание. Примем
это спокойно, расскажем коротко, и мы скоро проникнем в
самую глубь тайны, обещаю вам!
У.Коллинз, «Лунный камень»
Свисток — как удар бича. Поезд послушно тронулся. Поплыл перрон мимо зеленых вагонов, и вместе с перроном стали уплывать столбы, киоски, Ритина подруга, машущая рукой, и Борис Иванович в новой коричневой кепке.
Прощай, Москва!
— Молодой человек, поднимитесь с подножки, — строго сказала толстая проводница.
Николай, в последний раз махнув рукой, поднялся и вслед за Ритой вошел в коридор вагона.
За окном все еще текли московские улицы, кварталы новых домов, магазины, троллейбусы. На переездах, за полосатыми, шлагбаумами, урча моторами, толпились автомобили.
— Давно я не ездил в поездах, — сказал Николай. — Дикая трата времени. Летать куда лучше.
— А я люблю поезда, — сказала Рита. — Хорошо спится в дороге. И читается. Люблю смотреть в окно.
— Тебе не жаль уезжать из Москвы?
Рита пожала плечами.
В соседнем купе шел громкий спор. Упитанный гражданин средних лет не пожелал уступить женщине нижнее место, мотивируя это тем, что заплатил за него деньги; соседи совестили его. Николай ввязался в спор и упрекнул гражданина в отсутствии гуманизма.
— Ты, оказывается, крупный общественник, — сказала Рига.
— Ничем его не прошибешь, — проворчал Николай. — Сидит с величественным видом в своей пижаме и ухом не ведет.
— Может быть, он начальство?
— Любое начальство, даже самое грозное, на девяносто процентов состоит из воды.
— Не только начальство. — Рита улыбнулась.
В Серпухове Николай выскочил на перрон. Ему очень хотелось купить чего-нибудь для Риты. Но в ларьке, кроме колбасы, консервов и печенья, похожего на круглые кусочки фанеры, ничего не оказалось. Николай нетерпеливо огляделся. Навстречу шла шустрая девчонка в белом халате и огромных валенках.
— Купите мороженое! — взывала она к пассажирам. — Мороженое кому?
— Мне! — не задумываясь, отозвался Николай.
Он вошел в купе и протянул Рите холодный дымящийся пакетик. Рита удивленно посмотрела, подбородок у нее задрожал от сдержанного смеха.
— Ну кто в такой мороз ест мороженое?
— Реклама велит есть мороженое круглый год.
— Ну и ешь его сам. Раз ты придерживаешься требований рекламы.
Николай молча развернул пакетик, откусил. Заныли зубы. Рита взглянула на его огорченное лицо, и глаза у нее стали мягкими и грустными. Она отвернулась и долго смотрела в окно. Там убегали березы — белые на белом снегу. На их голые ветки нанизывались клочья желтого дыма.
Быстро сгущались ранние зимние сумерки. Возникли и пролетели мимо небольшой поселок, замерзшая речушка и три темные фигуры с удочками над прорубями.
Николай проговорил негромко:
— Рита, ты хотела о чем-то мне рассказать.
— Да.
Мерно постукивали колеса на стыках рельс.
Николай ждал, рассеянно глядя в окно.
— Не знаю, с чего начать, — сказала наконец Рита. — Сложно все у меня… Я ни с кем еще не делилась… — Она тихонько вздохнула. — Ну, слушай. Ты вспомнил, как тогда, в детстве, у папы на столе лежали два металлических брусочка. Так вот. Расскажу все, что знаю о них…
Да будет позволено авторам взять на себя этот рассказ. Ибо они имеют основания полагать, что знают историю с ящичками лучше, чем Рита.
РАССКАЗ О ТРЕХ ЯЩИЧКАХ
Слухи о матвеевских чудачествах давно ходили по Петербургу. Говорили, будто еще в царствование Петра Алексеевича один из Матвеевых, флота поручик, вывез из Индии девицу с колдовскими черными глазами и от оной девицы пошла в матвеевском роду порча. Сыновья и внуки в государевой службе до больших чинов не доходили — сами обрывали карьеру прошениями об отставке и уезжали в тверское имение. Там жили анахоретами, к себе на порог мало кого пускали. От сих немногих, однако, было известно, что будто далеко за полночь из запретной горницы слышатся шорохи, скрежет и разные трески, сыплются адские искры и по дому простирается свежий дух, каковой бывает после грозы.
И еще ходили шепоты, будто хранят Матвеевы волшебный нож, от той индийской девицы в приданое полученный. Что за нож, в чем волшебство, никто толком не знал, пока не настал черед Арсению Матвееву, правнуку флота поручика, выпускаться из Морского кадетского корпуса. Было это еще перед Бонапартовым нашествием. Молодые мичманы сняли у Демута, на Мойке, номер для холостяцкой пирушки по случаю производства в офицеры. За пуншем произносили горячие речи. Вспоминали морские походы — всем уже довелось поплавать в бытность гардемаринами. Мечтали о дальних кругосветных плаваниях, подобных тому, что свершили Крузенштерн и Лисянский. Не знали еще, что многим из них судьба приуготовила сухопутные баталии…
Страница 114 из 182
Раскраснелись от хмеля будущие мореходы, порасстегивали новенькие мундиры. В разгар пирушки Арсений Матвеев положил на стол смуглую руку ладонью книзу и по самую рукоять всадил в нее выхваченный из-за пазухи нож. Затем быстро спрятал нож обратно, и… диво дивное — ни кровинки на пораженной руке, ни царапинки! Да полно, не почудился ли сей нож с пьяных глаз молодым вертопрахам?
Весть о чуде в Демутовых номерах разошлась по петербургским гостиным. Говаривали, верно, что в старину и не такое еще бывало. Старики вспоминали отцовы и дедовы рассказы о дивном несгораемом на огне платке, каковой за тысячу рублей поднесли государыне Екатерине Первой заезжие грецкие монахи.
Впрочем, про Матвеева скоро забыли: не до него было. Войско Бонапартово переправлялось через Неман, началась война. Пороховым дымом заволокло эти грозные и славные годы.
Но был один человек в Петербурге, всегда одетый в черное, который не забыл о чуде с ножом. От верных людей он исправно получал сведения об Арсении Матвееве, где бы тот ни был — на Бородинском ли поле, в Тарутинском ли лагере, в Лейпцигском ли госпитале, откуда, оправившись от ранения, уехал Арсений в отцово имение под Тверью, на поправку.
Имя человека в черном было граф Жозеф Мария де Местр, посланник сардинского короля (лишенного своих владений) и значительное лицо в ордене иезуитов.
Перед войной существовал в Петербурге иезуитский пансион — немало отпрысков именитых семей за дорогую плату обучалось в нем латынским молитвам, божественной истории да еще послушанию и смирению. Воспитанники пансиона, выйдя в государственную службу, не забывали своих духовных отцов. Чаще других наведывался к де Местру молодой князь Курасов. Он-то и поведал сардинскому посланнику о прелюбопытном ноже: князь был в числе немногих статских, приглашенных на мичманскую пирушку, и сам видел, как Матвеев проткнул ножом руку, не причинив ей вреда.
Де Местр, выслушав молодого князя, призадумался. Нож, проникающий безвредно сквозь руку?.. Старый иезуит верил в небесные знамения столь же незыблемо, сколь в славное предначертание общества Иисуса — неусыпного стража веры и престолов. Поразмыслив, граф острым своим умом постиг: то было знамение свыше. Подобно ножу, проницающему тело, иезуиты беспрепятственно пройдут в покои монархов, в палаты сановников, дабы склонить их к истреблению вольнодумства. Довольно расплодилось богомерзких наук, от коих проистекло диавольское якобинство, разрушающее троны! Настала пора подвигнуть людские сердца к смирению пред божественным промыслом. Настало время возвысить орден вопреки гонениям, вопреки слепоте иных владык. Ему, Жозефу де Местру, выпала высокая честь — представить сие знамение ордену.
Граф решил не упускать молодого мичмана из виду. От бывших питомцев пансиона знал обо всех превратностях его военной судьбы. Знал граф и то, что Матвеев после ранения и отсидки в тверском имении был отозван в Балтийский флот, произведен в лейтенанты и пребывал ныне в Кронштадте.
В мартовский день 1815 года (тот самый день «страстной недели», когда на другом конце Европы русское войско начало штурм Парижа) возле дома сардинского посланника остановилась карета. Из нее вышел высокий узколицый человек и, аккуратно обойдя порядочную лужу талого снега, поднялся по ступеням в дом. Он сбросил шубу на руки старому слуге-французу, взбил прическу у висков, оправил серый сюртук и велел доложить о себе посланнику. Граф принял его немедля. Войдя в залу, узколицый человек почтительно поклонился.
Де Местр сидел в глубоком кресле у камина. Обратив к вошедшему пергаментно-желтое, в крупных морщинах лицо, он жестом указал на стул, сказал тусклым голосом:
— Какие новости, mon prince?
Молодой князь Курасов сел на кончик стула, поджал длинные, обтянутые панталонами ноги.
— Изрядные новости, ваше сиятельство, — ответил он тихо. — Удалось дознаться, что нож Матвеев с собой не возит, оставил его в Захарьине, отцовском имении. Засим, в Кронштадте снаряжается бриг «Аскольд» для дальнего плавания и обретения новых земель в Великом океане. Матвеев назначен на бриг старшим офицером…
— Это все? — Граф прикрыл глаза веками.
— Нет. Теперь, ваше сиятельство, главная новость. Третьего дни в компании офицеров, таких же умствователей и афеистов, каков он сам, Матвеев произносил крамольные речи: надобно-де в России созвать генеральные штаты…
Де Местр выпрямился в кресле, ударил сухонькой рукой по подлокотнику. Неожиданно молодо и зло сверкнули глаза на желтом лике.
— Полагаю, ваше сиятельство, — осторожно заметил Курасов, — полагаю полезным дать ход делу о недозволенных речах…
Де Местр остановил его жестом. И погрузился в раздумье.
— Нет, князь, — сказал он после долгой паузы, — мы сделаем иначе. Когда отплывает лейтенант на бриге?
— В июне.
— Превосходно! Мы долго ждали, подождем и еще — до июня. Дело должно быть сделано без лишнего шума. Не трогайте Матвеева…
Бриг «Аскольд» вышел из Кронштадта в середине июня. Попутные ветры понесли его по синему простору Атлантики к мысу Доброй Надежды. Плавание было долгим и трудным. «Ревущие сороковые» едва не погубили бриг. Рвались снасти, стонали доски обшивки под ударами волн, и уж не чаяли служители увидеть когда-либо берег милого отечества.
Страница 115 из 182
Много чужих земель и портов повидали российские мореходы и многие острова в Великом океане положили на карту.
На третьем году плавания обогнули мыс Горн, поворотили к северу.
В жаркий февральский день «Аскольд», изрядно потрепанный злыми штормами, вошел в «Реку января» — Рио-де-Жанейро (так назвал широкую бухту некий португальский мореход, приняв ее по ошибке за устье реки).
Лейтенант Матвеев, исхудавший, опаленный солнцем и ветрами, стоял на шканцах и смотрел, как медленно проплывает по левому борту знакомая по описанию гора Сахарная Голова (и впрямь похожа!), а по правому мрачноватая старая крепость Санта-Круц, стерегущая вход в залив.
На крепостной стене появился человек с большим рупором, крикнул что-то по-португальски. Видя, что на бриге его не поняли, повторил вопрос по-английски: кто, мол, и откуда и долго ли были в море. Арсений прокричал ответ, тоже по-английски.
В глубине огромной бухты — островки, еще крепостца, тьма-тьмущая купеческих судов. На западном берегу, при подошве гор, поросших лесом, белеет средь пышной зелени город Сант-Себастьян. Темной глыбой высится гора Корковадо, проткнув вершиною пухлые недвижные облака. По-над городом, на холмах, — белые стены католицких монастырей. Зелено, солнечно, сине райская страна, чистая Аркадия…
Пушечно отсалютовали королевскому флагу над крепостью. Ответствовано было — выстрел за выстрел.
Свистнула боцманская дудка, затопали по нагретым доскам палубы босые матросские ноги. Понаторевшие в долгом океанском плавании служители вмиг убрали паруса. Грохоча, пошла разматываться со шпиля якорная цепь.
Спустили баркас. Командир брига с Арсением и судовым врачом съехали на берег — представляться португальским властям, а заодно и русскому генеральному консулу — Лангсдорфу Григорию Ивановичу.
Вблизи город не столь красив. Набережная, верно, хороша, дома стоят добрые, иные в три и четыре этажа. А дальше — узкие улочки, с грязью и вонью. Пестрая, шумная толпа, монахи, одноколки, запряженные мулами…
Из раскрытых дверей какой-то лавки несутся топот ног и заунывное пение.
— Невольничий торг, — поясняет Лангсдорф.
Арсений заглядывает внутрь. Десятка два полуголых, покрытых коростой негров приплясывают средь низеньких скамеек. Бородатый белый человек в широкополой шляпе наблюдает за ними. Кто не довольно резво пляшет — вмиг взбадривает того палкой. Тут же двое белых покупателей: щупают мускулы, заглядывают невольникам в рот — целы ли зубы…
В темных глазах Арсения — ярость и гнев. И здесь рабство. Мерзостное торжище… Доколе же будет простираться позорнейший из позоров на совести человечества!..
Уже пали сумерки, когда Лангсдорф повел офицеров к своему дому. Приключилась неприятность: с верхнего этажа кто-то выплеснул на улицу нечистоты — чуть-чуть не на голову. Арсений, отскочив, оглядел забрызганные сапоги, возмущенно повернулся к Лангсдорфу.
Григорий Иванович качает головой, смеется:
— От пакостного сего обычая местные жители никак не отстанут. По вечерам с великою оглядкою надобно ходить…
Григорий Иванович Лангсдорф — хозяин рачительный. Сладким вином, дивными фруктами потчует он гостей, да и послушать генерального консула удовольствие. Консул он по должности, а по духу, по страсти — натуралист, путешественник, с самим Иваном Федоровичем Крузенштерном по морям хаживал.
Только не слушает Арсений добродушного консула. Хмурясь, читает письмо от отца — оно почти два года, оказывается, ожидало его здесь.
Вот что писал старик:
«По праву отеческому должен бы в первых строках преподать тебе некую нотацию, сиречь поучение: пошто своим вольномыслием на дом отеческий злое навлек. Однако ж не возмогу на тебя иметь сердца, ибо ведаю, каков ты, и мыслям твоим не супротивник. К тому ж хвораю я и об одном молю господа твоего возвращения из дальних морей дождаться.
Изложу кратко о напастях, посетивших дом наш не волею божиею, а единственно от злого умыслу иных людишек.
Из приятелей твоих бывших ведом тебе конешно князь Курасов. Благонравием и почтительностью оный Курасов ныне до чинов дошел и, как слышно, к тайной канцелярии некое причастие имеет. По злобе ли на тебя может, какое амурное ривалите меж вами было или еще по какому резону, только донес он на тебя, Арсюша, все, что ты по отроческой горячности не таясь сказывал и какие книги читывал. А по тому доносу нагрянули в Захарьино служивцы и, обыск учинив, весь дом кверху дном поворотили, разыскивая якобы крамольные бумаги.
Только сдается мне, что иное им потребно было. Ибо таковых бумаг не нашед, оные псы в особливой нашей горнице с превеликим тщанием рылись и електрические машины кругом обсматривали, а известную тебе рукописную повесть о индийском вояже моего деда, а твоего прадеда, Федора Арсентьевича, с собою унесли, такоже и прехитрый нож его…»
Дочитав до сего места, Арсений дернулся в кресле. Сквозь загар проступила бледность.
— Неужто печальная весть? — участливо спросил Григорий Иванович.
— Батюшка хворает, — сказал Арсений. И, достав красный фуляр из кармана, вытер взмокший лоб…
Страница 116 из 182
В начале июня 1818 года — без малого через три года! — «Аскольд» вошел на большой рейд Кронштадтской гавани.
На другой день, спозаранку, камердинер доложил князю Курасову, что желает его видеть лейтенант Матвеев. Князь сидел в халате, с намыленными щеками, отдавшись во власть брадобрею.
— Скажи, нет дома, — велел он.
Послышался шум, камердинеровы вопли. Распахнулась дверь, и на пороге встал Арсений, загорелый до черноты, в мундире, при шпаге. Курасов оттолкнул руку брадобрея, медленно поднялся, стирая со щеки мыльную пену. Арсений устремил на него горящий взгляд:
— Так-то, князюшка, встречаешь старых друзей?
— Подите прочь, сударь, — холодно молвил князь. — И благодарите всевышнего, что легко отделались в вашей крамоле…
Арсений положил руку на эфес шпаги, проговорил со сдержанным бешенством:
— Извольте сей минут вернуть мне сувениры, взятые в отцовом имении!
Узкое лицо князя стало белее кружевных манжет. Он медленно отступил к задернутой пологом постели, потянулся к шнуру — позвонить… В два прыжка Арсений подскочил к нему с выхваченной шпагой.
— Ну, тать ночная! — крикнул он.
Брадобрей с визгом выбежал из комнаты.
Князю стало не по себе. Спотыкаясь на словах, он признался, что те сувениры после обыска были отданы графу де Местру, бывшему сардинскому посланнику…
— Где проживает езуит? Сказывай живо!
— В прошлом году граф покинул Россию, — сумрачно ответил Курасов. — Где он сейчас, мне не ведомо…
Недолго пробыл Арсений в Петербурге. Подав прошение об отставке, уехал в Захарьино.
Прошло три месяца с лишком.
Теплый сентябрьский день угасал. В небольшом белоснежном ломе, стоявшем средь сада на окраине одного североитальянского города, зажигали свечи. Их колеблющийся свет отражался в темно-красных панелях, что опоясывали стены кабинета. Возле изящного стола, опершись на него, стоял худощавый старик в черном. Он рассматривал пергаментный лист, близко поднеся к глазам. Другой человек, несколько помоложе и дороднее, ожидал, стоя в сторонке.
Старик положил пергамент на стол и сказал:
— Мои друзья не ошиблись, рекомендовав мне вас и вашу ученость. Я доволен вашей работой, синьор.
Ученый с достоинством поклонился. Старик достал из ящика стола кошелек:
— Вы оказали большую услугу ордену.
— Ad majorem Dei gloriam, — проговорил ученый, принимая кошелек. Желаю графу спокойной ночи.
Старик отпустил его. Затем кликнул слугу, велел запереть все засовы в доме и затопить камин: на старости лет граф де Местр стал сильно зябнуть.
Он сел за стол и еще раз просмотрел пергамент. Он был доволен: старой загадке, вывезенной из холодной России, дано превосходное толкование. Настанет великий лень — и слава ордена Иисуса воссияет, как никогда прежде. Он, граф Жозеф де Местр, не зря потрудился на долгом своем веку…
Где-то неподалеку прозвучал и оборвался цокот копыт по каменистой дороге.
Граф открыл резной ларец, извлек оттуда рукопись, свернутую и перевязанную лентой, и нож с костяной рукояткой. Затем из ларца же вынул один за другим три железных ящичка. Полюбовался их сверкающими гранями. Опытный туринский мастер сработал их по его заказу, и на каждом резец оставил четкие буквы — начальные буквы великого девиза: «AMDG».
А ниже — графская корона и его, Жозефа де Местра, инициалы: «JdM».
Он положил свернутую рукопись в один из ящичков и пробормотал при этом:
— Источник.
Затем осторожно взял нож за рукоятку и отправил его во второй ящичек:
— Доказательство… А это, — он аккуратно сложил пергамент, оставленный синьором ученым, — это будет ключ тайны…
Внезапно он оглянулся на темное окно: показалось, будто хрустнул песок под чьей-то ногой… Нет, все тихо.
Граф положил «ключ тайны» в третий ящичек. Осталось толь-ко закрыть крышки и велеть зачеканить. Но он медлил. Придвинул к себе чистый лист бумаги и начал писать послание одному из друзей. Он любил писать длинные письма и достиг в этом многотрудном жанре изрядного искусства.
Перо на разбеге строки брызнуло чернилами. Граф поморщился. И верно, куда удобнее писать этими новомодными грифелями, заделанными в дерево.
Снова шорох за окном. Привратник бродит там, что ли?..
Граф подошел к окну, распахнул его — и отпрянул с коротким криком. Из тени старого граба на него смотрел человек в плаще и широкополой шляпе. В следующий миг незнакомец перемахнул через подоконник. Он был смугл и молод, темные глаза его смотрели яростно…
— В вашем доме, граф, бдительная стража, — сказал он по-французски. Мне не оставалось ничего иного, как прыгнуть через забор. Успокойтесь, я не разбойник.
— Кто вы такой, сударь? — спросил де Местр, несколько оправившись от испуга. — Что вам нужно в моем доме?
— Я Матвеев. И этим сказано то, что мне нужно.
Желтое лицо де Местра перекосилось. Вдруг с неожиданной для его старого тела прытью он метнулся к столу, к ящику с пистолетами.
— Ни с места, граф!
Из-под плаща незваного гостя на де Местра уставился черный зрачок пистолета. Граф отступил на шаг. Поняв, что дело проиграно, старый иезуит заговорил ласковым тоном:
Страница 117 из 182
— Сын мой, не пристало вам грозить оружием старику. Очевидно, вас ввели в заблуждение…
— Молчите! — прервал его Матвеев. — Не затем изъездил я Францию и Италию, разыскивая вас, чтобы слушать ваши жалкие увертки. Нож и рукопись на стол! Я считаю до трех…
— Нет нужды, — тусклым голосом отозвался граф. — Они на столе…
Арсений шагнул к столу. Радостно сверкнули его глаза при виде ножа.
— Рукопись в том ящичке, — сказал де Местр. — Третий не трогайте. Это мое.
— Я не езуит, мне чужого не надобно, — отрезал Арсений по-русски. — А за коробки железные получите.
Он кинул на стол золотую монету. Затем захлопнул крышки и сунул ящички с ножом и рукописью в карманы.
— Не вздумайте поднимать шум, вы, старая лисица, — сказал он на прощанье, — иначе не миновать вам дырки в сюртуке.
С этими словами Арсений выпрыгнул в окно. Зацокали, удаляясь, копыта по каменистой дороге…
Что было дальше?
Вернувшись в Россию, Арсений так и не смог всерьез, как мечталось, заняться разгадкой тайны, вывезенной прадедом из Индии. Другие дела поглотили его. Похоронив отца, он дал вольную немногим своим крестьянам, оставил имение младшему брату. Ящички надежно зачеканил. Сам же поселился в Петербурге. Вступил в тайное общество…
После 14 декабря неожиданно, ночною порой, прискакал Арсений в Захарьино. А наутро в дом ворвались жандармы. Выходя под стражею, он успел лишь шепнуть брату:
— Те ящички храни пуще глазу… Прощай, Павлуша…
Арсений Матвеев был сослан в Нерчинские рудники. И не вернулся оттуда.
— Вот и все, — сказала Рита. — Он привез из-за границы две железные коробочки, и с тех пор их хранили в семье Матвеевых. Просто в качестве какой-то реликвии. Никто не знал, что внутри что-то есть… А когда мы с мужем стали переезжать на новую квартиру, из одного ящичка вдруг высунулся этот нож… Второй ящичек мама выбросила вместе с хламом — он был грязный и ржавый и лежал под комодом вместо ножки. Кто ж мог знать, что в нем рукопись…
— Значит, ты никогда ничего не слыхала о третьем ящичке? — спросил Николай.
— Нет. Потому я и удивилась, когда вы с Юрой тогда пришли ко мне и спросили… А что ты знаешь о нем?
— Только то, что он существует.
И Николай рассказал Рите про итальянского диверсанта и кражу в музее.
— В этом ящичке лежит нечто очень важное, — проговорил он в заключение. — Де Местр назвал его «ключом тайны».
— Кто же мог его украсть?
— Не знаю. — Николай не стал делиться с ней своими подозрениями. Да и насколько они обоснованны? Ведь о ящичках знал не только Опрятин. Знали многие. Не поторопился ли он, высказав следователю свои подозрения?..
Вагон уже спал. Из соседнего купе доносился богатырский храп. Толстая проводница подметала коридор.
А они все стояли у окна и смотрели, как летит за окном снежная ночь, отмеряемая телеграфными столбами.
Николай изумленно думал о том, что вот она стоит рядом, локоть к локтю, больше уже не чужая и недосягаемо далекая, а давно знакомая Желтая Рысь из детства — и все-таки чужая и незнакомая.
— Послушай, Коля, — сказала она вдруг, прижавшись лбом к стеклу и закрыв глаза, — я могу тебе доверять?
Он хотел сказать в ответ, что готов сию минуту выпрыгнуть на полном ходу из поезда, если она прикажет…
— Да, — сказал он.
Рита помолчала. Потом вскинула голову:
— Кажется, я сейчас разревусь, если не расскажу…
И она, не таясь больше, рассказала ему о несчастье, которое обрушилось на нее. О том, как Анатолий Петрович начал исследовать нож, а она подогревала его честолюбие. И как он, желая увеличить работоспособность, понемножку стал наркоманом. И о том, как она прыгнула тогда с теплохода за упавшим ножом, поймала его в прозрачной воде и спрятала на груди, а мужу сказала, что нож утонул, потому что — так ей казалось — без ножа он не сможет продолжать исследования. И о том, как она уговаривала Анатолия бросить эти проклятые опыты, а он связался с Опрятиным и изнуряет себя работой и наркотиками, и как он ушел из дому… И, наконец, о том, что позавчера она отдала Опрятину нож в надежде, что это ускорит окончание работы и вернет ей Анатолия…
— Ты отдала нож Опрятину?! — вскричал Николай.
Она посмотрела на него долгим взглядом.
— Ты должен дать мне слово, что никому — слышишь? — никому об этом не расскажешь. Даже Юре.
— Почему, Рита? Почему я должен молчать? Наоборот, надо действовать. Надо убедить твоего мужа, что такие опыты не делаются в одиночку. Пусть он придет к нам.
— Нет, — сказала она. — Он не станет даже слушать. Только разозлится еще пуще.
— Меня, конечно, не станет слушать. А Привалова и Багбанлы послушает…
— Нет. Ты не знаешь его. — Рита настойчиво повторила: — Дай слово, что будешь молчать. Я требую.
— Хорошо, — понуро сказал Николай. — Обещаю.
Черный крест на груди итальянца,
Ни резьбы, ни узора, ни глянца…
Молодой уроженец Неаполя!
Что оставил в России ты на поле?
М.Светлов, «Итальянец»
Что делала Рита в Москве?
Подруга встретила ее на вокзале и привезла к себе. В тот же день Рита отправилась на Пироговскую и записалась на прием к известному профессору-невропатологу. Профессор принял ее через два дня и внимательно выслушал взволнованный Ритин рассказ.
— Специальный курс лечения, — сказал он. — Только это поможет вашему мужу. Курс нелегкий и длительный, но в кем единственное спасение. У вас в городе успешно практикует доктор Халилов, мой ученик. Вы должны убедить мужа лечь к нему в больницу. Дело в том, что закон разрешает лечение от наркомании только с согласия самого больного. Употребите все свое влияние, чтобы получить согласие мужа. Чем скорее, тем лучше. Я дам вам письмо к доктору Халилову.
Рита встревожилась еще больше. Решила, не дожидаясь конца каникул, выехать домой. Но подруга уговорила ее остаться в Москве еще хотя бы на неделю.
Страница 110 из 182
— Сумасшедшая, тебе надо рассеяться, отвлечься, набраться сил, говорила она. — Посмотри, на кого ты стала похожа. Прежде чем браться за лечение своего муженька, приведи себя в порядок! Свежий воздух и снег вот что тебе нужно. Завтра мы смотрим чехословацкий балет на льду. В воскресенье возьмем лыжи и поедем за город…
Каждый вечер она водила Риту то на каток, то в театр, то на стадион. Ни на шаг не отпускала от себя. Но днем, когда подруга была на работе, в своей архитектурной мастерской, Рита оставалась одна в пустой квартире. Она читала, слушала утренние концерты по радио или отправлялась бродить по городу.
Дважды к ней наведывался гость.
Опрятин приехал в Москву тем же поездом, что и Рита. Морозным утром, когда поезд стоял в Минеральных Водах и Рита прогуливалась по перрону, Опрятин подошел к ней, заговорил. В Харькове они снова встретились на перроне, и Рита дала ему номер телефона подруги.
Итак, дважды ее навещал Опрятин. В его присутствии она чувствовала себя неспокойно. Казалось, будто за ним стоит тень ее мужа. Что-то грозное, тревожное наплывало вдруг…
Опрятин говорил мягко, сочувственно. Он был согласен с мнением профессора: Анатолию Петровичу следует пройти курс лечения. Он, Опрятин, поможет ему получить отпуск любой продолжительности. Маргарита Павловна не должна беспокоиться: особо тревожных симптомов пока нет. Анатолий Петрович бодр и увлечен работой.
«Работа! — думала Рита. — Каторжная, нескончаемая, бессмысленная. Она отняла у меня Анатолия…»
Опрятин, угадывая ее мысли, говорил:
— Мы сейчас на правильном пути, Маргарита Павловна. Но учтите: срок окончания работы во многом зависит от вас…
В третий раз Опрятин пришел сегодня утром.
За окнами выла метель. В комнате было тепло, из репродуктора лилась беспокойная, напряженная музыка.
— Вальс из «Маскарада», — негромко сказала Рита.
Опрятин сидел на диване, закинув ногу на ногу, и отбивал такт носком ботинка.
— Маргарита Павловна, — сказал он, когда скрипки, взлетев, оборвали мелодию. — Я рискую надоесть вам, но вынужден снова говорить о ноже Матвеева.
— Это становится невыносимо, — холодно ответила Рита. — Двадцать раз говорила вам: нож утонул.
— Он у вас, — возразил Опрятин. — Не понимаю вашего упрямства. Выслушайте меня и постарайтесь понять. Мы с Анатолием Петровичем создали оригинальную установку. Если исключить тот случайный результат, который наблюдал ваш предок в Индии, никто никогда не подходил так близко к решению проблемы взаимной проницаемости вещества. Мы подошли. Речь идет о крупном научном открытии, Маргарита Павловна. Имя вашего мужа станет в один ряд с самыми блистательными именами эпохи…
— Не хочу! — вырвалось у Риты.
Она, закусив губу, отошла в дальний угол комнаты. И уже спокойней продолжала:
— Не нужно ему никакой славы. Пусть вылечится и вернется домой. И… забудет о проклятом ноже. Только об этом я думаю. Больше ни о чем. И… и оставьте меня в покое.
— Хорошо. — Опрятин встал. — Я оставляю вас в покое. Но Бенедиктов к вам не вернется. Прощайте.
Он пошел к двери.
— Стойте! — крикнула Рита. — Почему… почему он не вернется?
Опрятин резко обернулся.
— Потому что он медленно убивает себя. Потому что дозы, которые он принимает, могут и слона свалить. Потому что он не переживет неудачи. А удача зависит только от ножа. Нож гарантирует решение проблемы и вместе с тем — выздоровление Бенедиктова.
Рита сжала ладонями виски. Глаза у нее были затравленные, больные.
Опрятин ждал. Метель кидала в оконные стекла пригоршни снега, и стекла вздрагивали под ударами.
Деревянными шагами прошла Рита во вторую комнату. Щелкнул чемоданный замочек…
Рита вернулась, бросила на стол нож.
Он упал с легким стуком. Странно легкий стук.
Опрятин неторопливо подошел к столу. Взял нож за рукоятку, впился взглядом в узкое лезвие с дымчатым узором. И вдруг наискось вонзил его в стол. Почти до самой рукояти нож ушел в тяжелую полированную доску. Глаза у Опрятина вспыхнули торжеством.
— Маргарита Павловна, разрешите мне…
— Не надо, — остановила она его. — Уходите.
Она долго стояла у окна. Смотрела с высоты девятого этажа, как Москву заволакивало снежным дымом.
Потом выбежала на улицу и поехала на вокзал.
— Да, Желтая Рысь… Так прозвали меня в детстве мальчишки с нашего двора… — Она взяла Николая за руку, глаза ее прояснились, будто туманная пелена с них спала. — Ваш рисунок сохранился у меня…
— Меня все время мучило, — сказал Николай сдавленным шепотом. — Все время чудилось что-то знакомое.
— Боже мой, Коля…
— Желтая Рысь…
Пожилая продавщица, глядя на них, заулыбалась:
— Что, встретились, молодые?
— Значит, я не ошиблась… Когда вы делали доклад у нас в школе, я вдруг подумала… Я почти узнала тебя.
— А помните, мы с Юрой пришли к вам…
— Это был Юра? — Рита засмеялась. — Господи, ведь он был такой маленький… Такой отчаянный, с перьями в волосах.
— Ведь мы назвали тогда свои фамилии. Разве вы…
— А ты разве знаешь мою фамилию?
— Нет.
— Ну и я не знала ваших. Кого это интересует в детстве? Если бы мы учились в одной школе, тогда другое дело.
Страница 111 из 182
— Мне все время чудилось в вашем лице…
— Почему ты говоришь «вы»?
Действительно, почему? Ведь это Ритка, Желтая Рысь из детства. «Неужели это она?» — изумленно думал Николай, пожирая глазами ее лицо.
— Вы очень изменились… Ты очень изменилась…
Улыбка вдруг сбежала с лица Риты. Она испытующе смотрела снизу вверх на Николая, и ему, как тогда, после доклада в школе, показалось, будто она хочет ему сказать что-то очень важное…
Но она только спросила:
— А ты живешь все там же?
— Да. В Бондарном переулке.
— В Бондарном переулке, — повторила она мягко. — Как будто сто лет прошло…
— Может быть, вы… ты тоже возьмешь билет на среду? — спросил он несмело. — Поехали бы вместе…
Рита помолчала. Еще один день в Москве?.. Нет, она хотела уехать не позднее чем завтра. Нечего ей здесь больше делать. Но неожиданно для самой себя она согласилась:
— Хорошо. Поедем в среду.
Они шли по Садовому кольцу. Рита, заслонясь варежкой от снега, рассказывала, как уехала тогда, в детстве, с семьей в Ленинград и как началась война и ее отец, командовавший крупным военным транспортом, погиб при эвакуации Таллина. Она с матерью пережила в Ленинграде всю блокаду, а после войны вернулась в родной город, потому что мать сильно болела и врачи велели ей жить на юге…
О своем замужестве Рита не стала рассказывать.
— Почему ты ни разу не пришла к нам? То есть в наш двор? — спросил Николай.
— Я заходила однажды, вскоре после возвращения. Разговаривала во дворе с Тараканшей… И про вас с Юрой спрашивала. Она сказала: Юра уехал, не живет здесь. Коля тоже уехал…
— Постой, когда это было?
— В сорок седьмом году. Летом.
— Летом сорок седьмого? Ну да, Юрка тогда уже переехал на новую квартиру. А я… Я уезжал в пионерлагерь, вожатым работал в то лето. Ты просто не поняла Тараканшу.
— Возможно. Заглянула я и в нашу старую квартиру. Там, помню, в галерее сидела толстая женщина и шила. Не очень-то приветливо разговаривала со мной.
— И больше ты ни разу не приходила?
— Нет. Мне было очень тяжело. Слишком все напоминало об отце… Если бы папа был жив, — сказала она, помолчав, — все бы у меня могло сложиться по-другому.
Она зябко повела плечами. Николай решился взять ее под руку.
— Знаешь, — сказал он, — теперь я вспомнил: ведь у вас в комнате на столе лежали два железных бруска с гравировкой. Таинственные буквы… Все время меня мучило, что когда-то я их видел. Ты помнишь? Мы еще поклялись, что разгадаем их тайну…
— Знаешь, как моя фамилия? — спросила она вдруг. — Я Матвеева.
— Матвеева? — растерянно проговорил он. — Позволь, значит, ты…
— Да, Коля. Значит, я. — Рита помрачнела еще больше. — Не надо об этом, — попросила она. — Пожалуйста, не надо! Слишком много для одного дня…
Она осеклась.
Десятки вопросов вертелись на языке у Николая, но он не стал больше говорить о том, что ее тревожило. Он рассказал ей о себе, и о Юре, и о том, какая у них замечательная яхта. Он не мог понять, слушает ли она его или думает о чем-то другом.
Рита заторопилась домой. Они вошли в троллейбус. И опять Рита испытующе посмотрела на Николая. Открытое лицо, серые внимательные глаза. Уши горят малиновым огнем. Чудак, в такие морозы ходит в легкой шляпе…
— Я очень рада, что встретила тебя, — сказала она тихо. — Мне нужно многое тебе рассказать… Нет, не сейчас. В поезде.
На площади Маяковского он вышел из троллейбуса и нырнул в метро.
Был уже пятый час, когда Николай вернулся в гостиницу.
— Борис Иванович! — начал он с порога. — Интересные новости!
Привалов, недавно приехавший с совещания, сидел за столом и составлял очередную докладную записку.
— Что Бубукин? — спросил он.
— Завизировал. — Николай вытащил из кармана газету и положил ее перед Приваловым. — Прочтите эту заметочку.
Борис Иванович поднял очки на лоб и быстро пробежал заметку о выставке и ее новых экспонатах.
— Пластинка с надписью «AMDG»… — Он откинулся на спинку стула, и очки сами собой опустились на переносье. — Вы думаете, она имеет отношение…
— Да, Борис Иванович. Та же гравировка, что и на нашем ящичке. А вдруг это «ключ тайны»?
— У итальянского диверсанта? Хм… Сомнительно.
— Де Местр ведь тоже был из Италии, — возразил Николай. — А иезуиты и сейчас существуют. Надо бы съездить, Борис Иванович, посмотреть. Если размеры пластинки совпадут с теми, что на эскизе…
Привалов посмотрел на часы.
— Ладно. — Он встал и сложил бумаги. — Только надо поторопиться, выставка, наверное, рано закрывается.
Через полчаса Привалов и Николай вышли из такси возле старинного особняка в тихом переулке. Посетителей на выставке было немного. У стенда с портативными рациями громко спорили, перебивая друг друга, несколько мальчишек. Двое летчиков осматривали остатки заморского самолета, сбитого над нашей территорией.
Во втором зале Привалов и Николай без труда нашли высокую застекленную витрину, в которой стоял в полный рост манекен, одетый в потрепанный костюм, с парашютом на спине. На шее, за распахнутым воротом, поблескивало маленькое распятие. У ног манекена были разложены плитки взрывчатки, акваланг с гидрокостюмом, пистолет, рация, моток нейлоновой веревки, еще что-то.
Страница 112 из 182
Никакой пластинки с надписью «AMDG» не было.
— Странно… — Николай еще раз осмотрел снаряжение диверсанта. — Очень странно. Ведь в газете ясно сказано…
— Обратимся к дирекции, — сказал Привалов.
Они прошли в маленькую, жарко натопленную боковую комнату. Директор выставки, невысокий лысоватый человек в военном кителе без погон, удивился, выслушав Привалова:
— Как это — нет пластинки? Вы, товарищи, просто не заметили. Пойдемте в зал.
Но и директор не обнаружил пластинки с иезуитским девизом. Она исчезла. Лицо директора стало озабоченным.
— Вчера вечером пластинка была на месте, — сказал он отрывисто. — Я экскурсантам ее показывал. — Тут он заметил, что дужка маленького замочка на дверце витрины перерезана — Кусачками перекусили, — проговорил он и покачал головой. — И цепочку, на которой висела пластинка, тоже, наверное, кусачками.
— Может, на цепочку польстились? — предположил Привалов. — Она золотая была?
— Позолоченная. Нет, тут другое… Распятие — видите? — не тронули, а оно золотое. — Директор посмотрел на Привалова. — Попрошу вас, товарищи, задержаться. Как свидетелей.
Он повел их к себе в кабинет. Сунул желтый от табака палец в телефонный диск, набрал номер и попросил кого-то срочно приехать. Затем вытянул обе руки на столе и попросил Привалова объяснить, почему его интересует именно эта пластинка.
Привалов коротко изложил историю ящичков. Об их содержимом он умолчал, сказал только, что оно представляет интерес для Академии наук.
— У вас, конечно, есть опись имущества диверсанта, — заключил он свой рассказ. — Разрешите взглянуть на описание похищенной пластинки. Нам бы хотелось сверить ее размеры с нашими данными и…
— Минуточку, — сказал директор. — Попрошу предъявить ваши документы.
Он долго и старательно читал документы инженеров. С Привалова градом катился пот. Он снял папаху и вытер платком лоб и шею.
Письмо со штампом Академии наук произвело на директора серьезное впечатление.
— Прошу извинить эту формальность, — сказал он, возвращая документы. Понимаете, дело не простое…
— Так вы разрешите нам посмотреть опись?
Директор извлек из шкафа зеленую папку, перелистал ее.
— Вот. Только дальше этой страницы попрошу не читать.
Привалов и Николай с изумлением прочли, что труп диверсанта и его снаряжение были найдены в августе прошлого года в окрестностях Дербента кандидатом технических наук Н.И.Опрятиным.
— Всюду этот Опрятин, — негромко проговорил Николай.
— Что-то я слышал насчет его дербентского приключения, — заметил Привалов. — Ну, дальше.
В описи за номером 14 значилась металлическая пластинка с вырезанными буквами «AMDG» и ниже и мельче — «JdM». Вес пластинки — 430 граммов. Размеры…
— Те самые, — сказал Николай взволнованно. — Я хорошо помню. Это «ключ тайны», Борис Иванович. Никаких сомнений.
Затем им пришлось повторить рассказ о ящичках приехавшему следователю черноглазому молодому человеку. Следователь слушал, записывал что-то в блокноте.
— Вы считаете, что кража совершена лицом, которое знало о возможной научной ценности ящичка? — спросил он.
Привалов пожал плечами:
— Во всяком случае, любопытно, что вор взял именно этот ящичек, хотя рядом висело золотое распятие.
— Кто, кроме вас, знает про ящички?
— Знают многие сотрудники нашего института. Знают некоторые ученые. Это солидные люди, все они вне подозрений.
— Безусловно, — согласился молодой человек. — Но все-таки, будьте любезны, назовите их.
Привалов назвал фамилии. Николай попросил записать еще и Опрятина и Бугрова Владимира.
— Кстати, они сейчас в Москве, — добавил он. — Опрятин, конечно, сам не похищал, а вот Бугров… Имею на него подозрение.
— Их адрес?
— Гостиница «Золотой колос», седьмой корпус.
Следователь поблагодарил инженеров и попросил не разглашать историю с кражей, «пока не будут выяснены ее мотивы».
Было уже довольно поздно, когда наши друзья вышли на улицу. Мела поземка. Мороз пощипывал уши.
В полупустом вагоне метро Привалов сказал:
— Вы в самом деле подозреваете Опрятина?
— Он знал об эскизах ящичков. Ну, а диверсанта он, оказывается, сам нашел… И, если он с Бенедиктовым работает над проблемой проницаемости, то, конечно, «ключ тайны» должен его здорово интересовать.
— «Ключ тайны»… Что бы это могло быть? — задумчиво сказал Привалов. Очевидно, очень важный документ.
— Может быть, описание установки?
— Не успел вам рассказать о встрече с вашим тезкой.
— С моим тезкой? — переспросил Николай. — А, с Опрятиным! Расскажите, Борис Иванович.
— Да что рассказывать? О ноже он ничего не знает. Отверг с негодованием. Когда встретились — сиял улыбкой, когда прощались — волком глядел. Скрытный человек…
Они шли по дорожке, протоптанной в снегу, к гостиничному городку. С одной стороны тянулись заборы, с другой — промтоварные ларьки и киоски. Где-то выла собака. Впереди сверкали освещенными окнами корпуса гостиниц.
«Ну и денек!» — подумал Николай. Только теперь он вспомнил, что не обедал сегодня.
— Пойду в столовую, Борис Иванович.
Страница 113 из 182
Проходя мимо седьмого корпуса, Николай вдруг остановился у подъезда.
«А что, если попробовать?.. — подумал он. — Вызвать его из номера, только чтоб Опрятин не знал… Сразу огорошить его вопросом, к стенке прижать…»
Он вошел в вестибюль и попросил дежурного администратора вызвать из сто тринадцатого номера гражданина Бугрова.
— Бугров? — сказал администратор и заглянул в пухлую книгу. — Выбыл Бугров. В шестнадцать двадцать. Опрятин и Бугров. Вызвали такси и уехали в аэропорт.
Не думаю, что даже теперь, при свете дня, я смогу снова найти дорогу без помощи проводника, не говоря уже о том, чтобы взобраться по ней. Первым шел Ральф, за ним, положив руку ему на плечо, — король. Я держался за мантию Утера, Ульфин за мою накидку. К счастью, находясь в непосредственной близости от стен замка, мы были защищены от ветра. Обрушься на нас ветер, подъем стал бы невозможен, нас как перышки сдуло бы со скалы. Но мы были не защищены с моря. Волны достигали сорока футов в высоту, а самые большие, башнеподобные, разбрасывали воду на шестьдесят футов вверх, окатывая нас соленым раствором.
Бурлящее море оказало нам лишь одну услугу. Оно отражало скудный свет небес, бросая его на скалу. Во всяком случае, мы видели вверху основание замка и стены, поднимавшиеся со скалы. Даже в сухую погоду эти стены труднодоступны, сегодня же их покрывала блестящая влага. Я не мог различить ни трещины в гладкой сланцевой синеве стен. Ральф, останавливаясь, вел нас к ним, направляясь к уходящей в море стороне. Там он задержался и сделал нам рукой знак, означавший «осторожно!». Он с предосторожностями обогнул угол и исчез из виду. Утер споткнулся, дойдя до угла и получив толчок ветра. Он приостановился на мгновенье, затем повернул, прижимаясь к поверхности скалы. Ульфин и я двинулись следом. Несколько ярдов мы, как в кошмаре, ступали черепашьим шагом, прижимаясь лицами к мокрой, скользкой скале. Затем нависающий выступ укрыл нас от ветра, и мы неожиданно ступили на предательски мягкий спуск, покрытый водорослями. Там, впереди, глубоко под скалой, скрытый каменным навесом, находится тайный ход Тинтагеля.
Я заметил, как Ральф бросил долгий взгляд наверх, перед тем как зайти. Наверху не было часовых. Какой смысл держать людей в укреплениях, выходящих на море? Он вытащил кинжал и раздельно постучал им в дверь. Мы видели, как он стучит, стоя за его плечом, но не слышали ни звука из-за бушующего вокруг шторма.
Привратник, видимо, ждал прямо за дверью. Она немедленно открылась. Тихо отойдя на три дюйма, дверь застопорилась, и я услышал грохот цепи. В проем просунулась рука с факелом. Утер, стоя со мной, надвинул поглубже капюшон. Я выступил вперед, встав на расстоянии локтя от Ральфа и прикрыв накидкой нижнюю часть лица. Мои плечи были ссутулены против резких порывов ветра и дождя.
Под факелом показалась часть лица привратника. На нас уставился зоркий глаз. На свет вышел Ральф и требовательно сказал:
— Быстрей. Пилигрим. Это мы с герцогом.
Факел поднялся вверх. На пальце Утера блеснул крупный изумруд.
— Открывай, Феликс, — резко произнес я голосом Бритаэля. — Спаси нас, ради бога, от этой погоды. Сегодня утром герцог упал с коня, и его повязка намокает. Нас четверо. Поспеши.
Цепь отстегнули, и дверь распахнулась. Ральф положил на нее руку, держа дверь перед хозяином. Феликс отошел, и Утер зашел внутрь.
Утер прошел перед склонившимся человеком и по-собачьи стряхнул воду, ответив неразборчиво на приветствие привратника. Подняв руку и снова блеснув изумрудом, он быстро повернулся к ступеням и зашагал наверх.
Ральф выхватил факел из рук привратника после того, как я и Ульфин прошли за Утером.
Страница 132 из 141
— Я освещу им путь. Запри дверь. Позже я спущусь и расскажу тебе новости. Мы промокли, как последние собаки. Нам надо к огню. В комнате охраны затопили?
— Да. — Привратник уже отвернулся от двери. Ральф держал факел так, что мы с Ульфином оставались в тени.
Я направился вслед за Утером, за мной поспешил Ульфин. Лестницу освещал лишь чадящий светильник, закрепленный на стене у широкой площадки наверху. Все оказалось легко и просто.
Слишком легко. Внезапно на верхней ступеньке тусклый свет усилился светом пылающего факела. Из двери вышли два воина, держа наготове мечи.
Утер, опережавший меня на шесть ступеней, слегка замедлил шаг. Его рука оказалась под плащом на мече. Я сам высвободил оружие в ножнах.
Сзади послышались мягкие шаги Ральфа.
— Милорд, герцог!
Можно представить, с какой благодарностью Утер остановился и обернулся к нему, встав спиной к страже.
— Милорд, позвольте осветить вам путь! Ах, у них есть факел!
Он сделал вид, что только сейчас заметил воинов. Он промчался мимо Утера, крича им:
— Хей, Маркус, Селлик, дайте мне ваш факел осветить дорогу милорду, направляющемуся к своей госпоже. Этот окурок больше чадит, чем светит.
Человек, державший факел, поднял его повыше, и оба воина принялись вглядываться в нас. Паж не колебался ни секунды. Он пробежал прямо между мечами, выхватил факел у стражника, а первый проворно ткнул в бадью с песком, стоявшую у двери. Новый факел горел ярко, но его пламя постоянно металось: Ральф не держал его ровно. Пляшущие гигантские тени стражи скрывали нас от их глаз. Утер, пользуясь игрой света, начал быстро подниматься, протянув вперед для приветствия руку с перстнем Горлуа. Воины отошли к стене, по обе стороны от лестницы, но не убрали мечи.
Сзади послышался слабый шорох: Ульфин освободил меч в ножнах. Мой уже был наполовину вытащен. Не было никакой надежды проскочить мимо. Придется убивать, и, дай бог, без шума. Ульфин приостановился, подумав о привратнике. Он, возможно, будет вынужден заняться им, пока мы будем биться с воинами.
Но такая необходимость отпала. Неожиданно на второй площадке широко открылась дверь, и в ярком свете перед нами предстала Игрейн. Она была снова в белом, как и во время нашей предыдущей встречи, но это была не сорочка. Длинное платье струилось водопадом по ее телу. Через руку и плечо, по римскому обычаю, она накинула мантию темно-синего цвета. Ее волосы украшали самоцветы. Она протянула руки, и белое платье обнажило ее руки. На запястьях блеснуло золото.
— Приветствую тебя, милорд. — Ее высокий, четкий голос заставил воинов обернуться и посмотреть на нее. Утер в два прыжка преодолел оставшиеся ступеньки, затем мимо воинов, скользнув плащом по их обнаженным мечам и обогнав Ральфа с факелом, начал подниматься к Игрейн.
Воины вытянулись, как по команде, прижавшись спинами к стенам. Сзади выдохнул Ульфин, когда он последовал за мной, а я спокойно и неторопливо поднимался на верхнюю площадку. Да, родиться принцем, хотя и побочным, что-нибудь да значит. Я знал, что по этикету присутствие принцессы заставит воинов уставиться на стену перед собой, не замечая никого и ничего, как будто они без глаз. Мы с Ульфином проследовали мимо обнаженных мечей наверх.
Утер поднялся к Игрейн и взял ее руки в свои. Там, перед освещенной дверью, когда вражеские клинки остались блестеть внизу в свете факелов, король склонил голову и поцеловал Игрейн. Пурпурная мантия короля обвила белое платье герцогини. За ними я увидел тень старой дамы Марции, державшей дверь.
— Пошли, — сказал король. Укрываемые его огромной мантией они шагнули в ярко освещенную комнату, и за ними закрылась дверь.
Тинтагель был взят.
Получив с утра пораньше сообщение о возобновлении занятий, первоступенники собрались в нужной аудитории и едва дождались звонка.
— Так как все наши подготовленные надстройки по территории сбились, речная пойма затянута илом, а охотничий домик подтоплен, будете проходить квест уже не на местности, а словесно, – «обрадовал» преподаватель. Вздох разочарования пронёсся по рядам.
— Ну что ж так-то?
— Ни у второй ступени Битвы нормальной не получилось, ни у первой квеста…
— Давайте ещё на счётных палочках высшую математику изучать…
Шепоток долго «гулял» по аудитории, хотя на доске уже начали появляться первые символы и схематичная карта местности.
— А можно было тех, кто по времени пребывания вне Соларистелы под квест не подходит, как-то отдельно предупредить? Опять, получается, я на занятия зря пришла? – это, конечно, подняла вопрос Тьян, и Никимир обрадовался было, что может заняться переселением сразу, безотлагательно. Всё-таки разрешение от коменданта он уже получил. Но ответ преподавателя тут же перечеркнул все появившиеся планы.
— Нет, Вы пришли не зря. Сидите здесь, слушайте и вникайте. На будущее.
Девушка кивнула и покорно плюхнулась на место.
Вникать действительно пришлось. Это вам не банальщина в стиле «приди и принеси десять хвостиков ящериц». Не успев распутать до конца пары весь клубок заданий (взаимоувязанных и крайне приближенных к реальности, а как же ещё!) первоступенники единогласно решили продолжить квест на дополнительных занятиях сразу после того, как закончатся основные. И даже на перемене обсуждали возможные варианты дальнейших действий. Но как только началась следующая пара, мысли о квесте выветрились. От краткого рассказа об известковом растворе, цементе и бетоне приглашенный гость быстро перешел к формулам химических реакций и практике изготовления строительных смесей. Да ещё с таким вдохновением, что прониклись даже те, кто вообще никогда не задумывался о строй-специализации. Ох, если бы так кратко и системно могли донести суть предмета преподаватели на Земле… впрочем, к последним претензий нет – причина отнюдь не в нежелании давать реальные знания. А ведь в своё время кто-то из пишущих в жанре «городское фэнтези» одним росчерком пера сходу записал всех учителей в нечисть, нежить и прочую нелюдь. Причём — поясняя всё тем, что «на такую зарплату люди существовать не могут». Это было бы смешно, если бы не было так грустно.
В Астрального Домена Академии не отрывали теорию от практики и не усложняли то, что можно и нужно объяснить просто. Для закрепления материала, студентам сразу после визита гостя-специалиста организовали портал к производственным мощностям, загруженным сейчас на полную. В связи с форсмажором руководство ввело в дело даже законсервированный, он же – резервный, цех. Оценить масштабы, сложность и отлаженность процесса смогли все. От бесперебойной работы этого и подобных ему предприятий зависела скорость восстановления долины. А система продуманного государственного регулирования не позволяла гнуть цены, наживаясь на общей беде. В итоге, если экономически и политически имело смысл восстанавливать разрушенные по какой-либо причине города, городки, поселки, а так же коммуникации и инфраструктуру на нужной территории, делалось это быстро.
Чуть позже студентам представилась возможность немного помочь. Нет, в момент подвоза новой партии известняка и глины не возникла острая нехватка рабочих рук… И нехватка рабочих спин тоже не возникла. Тяжелый физический труд на подобных производствах постепенно уходил в историю, но появление дополнительных внимательных глаз и цепких умов было весьма кстати. Уставшие работники смены поочередно отдохнули, распределив студентов по участкам и вкратце пояснив, какие датчики за что отвечают и какие процессы идут в измельчителях, в печах и на фасовке.
Вместо одной пары занятие вытянуло по времени на все две, как и было предусмотрено в расписании. Обедать ребятам пришлось так же по очереди, честно распределившись на самых голодных и на тех, кто мог подкрепиться позже.
Следующим занятием была пара по языкам обитаемых миров, и вёл её преподаватель, который общался со студентами исключительно дистанционно. Он слишком часто оказывался в путешествиях и поездках, но, благодаря кристалл-технологиям и реалистичным иллюзиям, вёл занятия «в реальном времени». Ники сразу осознал, как далеко продвинулись одногруппники, когда отключил «автопереводчик». Ведь речь уже давно шла то на рагадовском, то на данирадском языках, благо, обе планеты всё же были тесно связаны и находились в одном мире, а значит, заимствованных друг у друга слов было достаточно.
После занятия новичок улучил момент и уточнил, с чего именно ему, как отстающему, причём – основательно отстающему, стоит начать занятия по предмету. А затем, выписав всю рекомендованную литературу и аудиокристаллы на бумажку, побежал догонять ребят, направившихся на Ратный Двор. Определённо, дел ему предстояло ещё много, но нужная мотивация придавала уверенность, что рано или поздно он справится, если постарается.
Будь Никимир не столь погружен в собственные мысли, он бы заметил на галерее, соединяющей верхние этажи, халдира Велмира Авнера и, скорее всего, даже приветственно помахал бы ему рукой. Не столь важно, что расстояние для активизации «чувства своих» было слишком большое, характерную-то рыжую шевелюру он бы узнал.
Слабый ветер играл с полами длинного плаща мужчины. Для размышлений «о важном», равно как и «о суетном», доменовец часто выбирал этот переход, соединяющий библиотеку, называемую ещё Башней Мудрости, и центр управления Академией, называемый Башней Власти. Взгляд мага то рассеянно блуждал по зубцам стен, вокруг которых не осталось ни намёка об ещё недавно действовавшей защите, то смещался к дорожкам от жилых корпусов к учебным. Но его слух, равно как и внимание, были прикованы лишь к низкорослой собеседнице. Хрупкая девочка с бледной кожей и длинными белыми, будто снег, волосами сидела спиной к перилам. Но, даже встань она во весь рост, снизу, с дорожек, её бы никто не увидел. Голос у малышки пусть и был тихим, но звучал уверенно, чётко.
— … Если Вы считаете, что награда незаслуженная, нужно от неё отказаться.
— Я не прочь порадовать ребят. Знаю, как они старались. Видел, насколько вымотались. Но у меня нет прямых доказательств того, что МБР действительно предотвратили катастрофу только и исключительно своими силами. На совете я это уже озвучил. Да, тектоническая активность нормализовалась. На это могли повлиять природные, естественные факторы. И да, на отдельных участках мы смогли снизить температуру магмы и ускорить её затвердевание. Но мы не успевали везде, физически не справлялись. И, тем не менее, долженствующего быть по всем прогнозам извержения не произошло. Ты понимаешь, что я никогда не признаю это результатом наших усилий.
— Значит, не признавайте. И хорошо всё же, что ущерб оказался минимальным. Радуйтесь, что так получилось, — лицо девочки украсила лёгкая улыбка.
— Не могу радоваться. Я устал, Кася. Бесконечно устал разгадывать тайны Раумсагада. Не только я, все мои предшественники сталкивались с чем-то подобным. Мы имеем дело с некоей сторонней силой, причём — идеально маскирующейся. Делающей всё, чтобы в ЭМДИП-обмене не оставалось даже следов её присутствия. Десятый Исследовательский отдел сообщил, что спасшее ситуацию отвердение затронуло широкий пласт магмы под Усть-Ардейской долиной, но есть один смущающий факт – оно началось с низовий, а затем продолжилось в сторону гор, мимо деревни Страйк, затопленной лесной зоны, и уже потом прошло под территорией плотин и самого озера, где действовали мы. Это не мелочь, которую можно игнорировать.
— Да. Правда всегда выбивается наружу, как бы её ни прятали.
— Может, и выбивается. Но не всем она приятна, а некоторой «правды» лучше бы и не знать вовсе.
— Увы, я не могу и не умею ничего скрывать…
— Верно, и именно поэтому на Рагаде ты ограничена в передвижениях и общении, впрочем, ты к ним и не стремишься, а на Земле… Кася, хочешь, мы всё же заберем тебя из… того места, которое ты упорно называешь домом?
— Это ни к чему. Там безопасно. Я привыкла к мягким стенам и строгому распорядку. Ни я там никому не мешаю, ни ко мне никто не привязывается.
— Если возникнут проблемы, сразу сообщай. Не ото всего можно защититься самостоятельно, даже если к твоему дару-проклятию говорить лишь правду добавилась способность отторжения чужого интереса. Но тебе точно не скучно?
— Не скучно. На Земле я обдумываю всё то, что успела прочесть здесь. И, позволю себе небольшое уточнение: я не «говорю лишь правду», я говорю то, что считаю правдой на тот момент, в который произношу слова. Есть разница.
— Есть. Я иногда забываю, что ты мыслишь не по возрасту глубоко.
— Я не могу сознательно лгать, но если введена в заблуждение поступающей ко мне информацией, в моих рассуждениях не больше правды, чем в словах, хаотично поставленных друг рядом с другом. Если допустить, что я сама – всего лишь ошибка, то чем я могу помочь Домену, и не во вред ли на самом деле идёт моя «полезность»?
— Не зацикливайся на этом вопросе, он не имеет ответа. Просто скажи, о чём ты подумала в первую очередь, когда прочитала наши отчёты о неудачных попытках поиска основного мира сопровцев? В том числе — о тех нескольких попытках, что были связаны с поиском именно новообразовавшихся астральщиков — новичков противника. Мы, как смогли, записали и изучили данные о недавнем, почти удавшемся, прорыве сопровцев в наш мир. Рассчитали возможность повторения подобного заклинания уже с нашей стороны. Будем проверять на практике, как только появится возможность.
— Не сработает. У них есть шанс «вскрыть» наш мир, у нас – нет. Потому что я нашла легенду о том, почему мир Руубака называется именно так.
— Которую из нескольких?
— Ту, которой нигде не было, но она многое объяснила.
— Любопытно. Послушаю… Но для начала – где ты её взяла, причём такую, что всё действительно сошлось-состыковалось?
— Увы, я не пророк и не предсказатель. Я всего лишь читаю всё, что попадается под руку.
— Именно поэтому прошу, выбирай книги и свитки, в которых есть именно правда, а не выжимки неуёмной фантазии авторов.
— Значит, изложения и сочинения студентов мне тоже не читать? Ведь это как раз из сочинения. Как и в прошлый раз, когда я суть Ваших семейных «кровных» уз описала, хотя информация в семье Авнеров хранилась и до сих пор хранится в строжайшем секрете.
— Допустим, что в тот раз ты просто «попала пальцем в небо». Более ранние случаи можно объяснить с позиций твоей начитанности и высокой скорости сопоставления фактов. Потому как ни способности к восприятию Информационного Поля Миров, ни способности к Предзнанию мы у тебя не зафиксировали…
— Простите, что перебиваю, но есть один факт, который уже никак нельзя списать на случайность.
— И какой же?
10 сентября 427 года от н.э.с.. Продолжение
Темнота застала Инду в нескольких лигах от Тайничной башни и, несмотря на мощный свет фар вездехода, заставила существенно сбавить скорость – вездеход шел по полям, изрезанным дренажными канавами, а кое-где и оврагами. И если берега канав вездеход просто приминал колёсами и спокойно двигался дальше, то в глубоком овраге мог и застрять.
Приближалось равноденствие, ночи теперь были тёмными и долгими. Пущен дремал, иногда роняя подбородок на грудь, Инда же совершенно не чувствовал усталости, его трясло от озноба – на этот раз настоящего озноба, а не нервической дрожи. Он громко стучал зубами и никак не мог согреться, хотя, конечно, в вездеходе было довольно тепло.
Теперь он не чувствовал волнения (или не вполне его осознавал), собственные мысли казались ему ясными и трезвыми. В Тайничной башне он собирался взять фотонный усилитель. И стоило поговорить наконец с Приором, но Инда боялся опоздать.
Ни огонька не встретилось ему по пути – ночь была черна, а мир вокруг обезлюдел. Вскоре над землей покрывалом поднялась пелена тумана, свет фар отражался от капелек воды и ничего, кроме тумана, не освещал.
Инда поискал переключатель – не может быть, чтобы у вездехода, способного противостоять стихиям Внерубежья, не было противотуманных огней. Нашел – но сначала на секунду включил сирену, чем разбудил Пущена.
Вездеход топтал колёсами несжатую рожь, золотую в жёлтом свете, под серебряной дымкой тумана, – мять её показалось вдруг кощунственным… А впрочем – в нынешнем году урожай пожнет Внерубежье.
И всё-таки Инда взял немного правее – к кромке Беспросветного леса, где ничего, кроме бурьяна, не росло. И вскоре увидел огонёк впереди – издали он показался маленьким, будто горящая на подоконнике свечка.
Прошло не меньше получаса, прежде чем стало понятно, что это огромный костёр, разведённый в короне Тайничной Башни, что-то вроде маяка, ориентира в темноте. Инда подумал лишь, не забыли ли убрать с верхней площадки фотонный усилитель, прежде чем развести огонь…
– Осторожней, Хладан! – сказал вдруг Пущен с необычайным для него проворством – обычно он цедил слова медленно и долго готовился, прежде чем раскрыть рот.
Инда притормозил – перед вездеходом заметалась серая тень, которую он принял было за собаку, и пришлось остановиться. Нет, не собака – зверёк стал на месте, повернулся мордой к свету, прижав уши к голове, и ощерился.
Росомаха. Будто заступила дорогу вездеходу. Будто между Вечными Бродягами обоих миров существовала связь, будто Йока Йелен не только имел с росомахами кровное родство, но и состоял под их защитой… Будто росомаха знала, куда и зачем направляется Инда.
И было её поведение тем удивительно, что осторожный и чуткий зверь должен бояться воя магнитных камней и, тем более, света солнечных. Зубы у неё были длинными (слишком длинными для такого маленького зверя) и ослепительно белыми.
Однако росомаха не долго показывала Инде зубы – сорвалась с места и исчезла в темноте.
– Нехорошая примета для чудотвора? – с усмешкой спросил Пущен.
– Вы верите в приметы? – Инда изобразил удивление.
– Нет. Но опыт показывает, что нехорошие приметы сулят неприятности и тем, кто в них не верит.
– Это метафизика, Пущен, – осклабился Инда.
– Никакой метафизики: проверка предположений опытом, чисто научный подход.
Инда тронул вездеход с места – до Тайничной башни оставалось меньше четверти лиги, но время двигалось к полуночи.
– Какое сегодня число, Пущен? – неожиданно спросил он.
– Десятое.
– Десятое… Завтра одиннадцатое…
Пущен не удостоил эти слова даже кивком. Что-то связано было с этой датой, что-то из истории… Инда встречал её неоднократно. Одиннадцатое сентября двести семьдесят третьего года.
– Пущен, вы не помните, что у нас произошло в этот день в двести семьдесят третьем году?
– В школе я не успевал по гуманитарным дисциплинам, – ответил тот.
Нет, не в школе, – Инда слышал об этой дате совсем недавно. Причем неоднократно. Точно! От любителя истории Исподнего мира Крапы Красена – от кого же ещё?
В ночь на одиннадцатое сентября Цитадель забросали кусками мяса чумных трупов, этот день считается у них днём падения Цитадели (хотя по факту пала она через несколько недель).
Ирония судьбы? Закономерность? Жребий? Как верно заметил сумасшедший Йелен (старший Йелен), не Исподний мир идёт на них войной – возвращается украденное ими богатство.
11 сентября 427 года от н.э.с. Исподний мир
С тех пор как доктор Назван поселился в Тихорецкой башне, Спаска уверилась в том, что Волче будет жить, и мучивший её страх окончательно вытеснила поглотившая всё её существо жалость к нему: любовь – это боль и страх, и если отступает страх, его немедленно сменяет боль.
А еще Спаске не давали покоя мысли, что она в жизни Волче – не самое главное. Даже отец говорил, что Волче её никогда не разлюбит, раньше она не знала ревности, не могла себе представить, что он может взглянуть на другую женщину, – а теперь ревновала его к жизни, миру, Государю, и ревность эта тоже причиняла боль.
В ту ночь Спаске не спалось и почему-то страшно было уходить в свою спальню, и она, как всегда, сидела возле Волче, легонько, одним пальцем, гладила его лицо. В башне пахло необычно и терпко – запах свежего смолистого дерева опалубки мешался с непривычным пока запахом залитого в неё три дня назад искусственного камня.
Спаске нравился этот запах – наверное, потому, что рецепт искусственного камня передал Государю отец. Или потому, что возводимый кожух, серый и некрасивый, должен был защитить Волче, когда ветра Верхнего мира обрушатся на Хстов.
Она знала, что искусственный камень застывает быстро, но прочным становится нескоро, – в замке об этом было много разговоров, и теперь про себя Спаска уговаривала «отцовский» камень застывать скорее. Волче не спал, не говорил ничего – только смотрел на неё, и от его взгляда отступала мучившая Спаску ревность.
Она все же набралась смелости и спросила:
– Скажите, а если бы Государь захотел на мне жениться – вы бы меня ему отдали?
– Нет, – ответил Волче.
Не думая ответил. Может быть, он и лгал, – но Спаска слишком сильно хотела ему верить.
– Ты же не вещь, которую можно передавать с рук на руки.
Он сказал это и испугался. Подумал и испугался.
– А ты бы хотела быть Государыней?
– Нет. Мне кроме вас никто не нужен, вы не бойтесь. Это я бояться должна, что вы ради своего Государя и от меня можете отказаться, вы ради него от чего хотите откажетесь…
– Глупая девчонка… – Он улыбнулся.
– Почему?
– Потому что глупости говоришь.
– Я подумала недавно… Вы не думайте, я всё понимаю. Татка такой же, и Славуш… Я понимаю, что я для вас – не самое главное. И знаете ещё что? Если бы я была для вас самым-самым главным, вы были бы совсем другой человек. – Она помолчала и добавила: – Совсем не тот человек…
Он снова улыбнулся – но по-другому, ещё лучше. И в этот миг что-то ударило Спаску изнутри.
Нет, не изнутри – из межмирья. Это было похоже на зов Вечного Бродяги, но на этот раз он её не звал – она точно знала, что Йока Йелен спит. Спаска отстранилась от Волче и заглянула в межмирье.
Огромные крылья силы, стоявшей за спиной отца, хлопали беспорядочно и яростно, будто хотели пробиться в один из миров. Восемь змеиных голов шипели зловеще, изготовившись к выпаду, когти скребли пустоту под собой – она была страшна, эта сила, страшна и неудержима.
«Бей их! Круши их храмы! Трави их ядом и рази молниями! Рви когтями! Ты – бог этого мира, докажи им, что ты бог!»
Равнодушные мясники на куски рубят раздутые трупы – чёрная смерть летит за стены города и шлепками прилипает к брусчатке… Политые кровью чёрные стены Чёрной крепости порастают мхом, и только тени бродят меж пустых домов; белые кости гниют в логе Змеючьего гребня – и только тени колышутся над ними, только тени…
Горит в огне крылатая колесница, один за одним вспыхивают увившие её бумажные цветы, чернеют и съеживаются крылья деревянного коня. И горит привязанный к колеснице человек (вкус горелого мяса), и беззвучно дрожит воздух от его крика, трогая змеиную кожу…
Узкий стилет входит в угол глазницы ребёнка и разрывает нити, делающие человека человеком, – превращает его в подобие чудотвора.
За толстыми и высокими каменными стенами толпятся человекоподобные скоты – пускают слюни и пробуют на вкус собственные экскременты. Льёт дождь… Бесконечный дождь, превративший мир в болото. Чтобы злые духи, отнимающие у людей сердца, могли осветить свой мир солнечными камнями.
Эта сила – ненависть! – убьет отца!
Спаска вспомнила, как упоительна ненависть, подкрепленная силой. Любовь – это боль и страх, ненависть – сладость, восторг и самозабвение. Настал её час, и теперь отцу её не удержать.
– О добрые духи… – ахнула Спаска, поднимаясь с коленей. – Сегодня…
Сегодня! Надо сказать… Надо предупредить… Стража явилась на её зов немедленно, через несколько минут разбудили начальника – и он примчался, не одевшись толком, хлопая глазами спросонья.
– Нужно сказать Государю. Нужно сказать Милушу, – бормотала Спаска. – Сегодня. Сегодня Вечный Бродяга прорвёт границу миров.
– О Предвечный, – покачал головой начальник стражи. – Как вовремя сделали нашу стенку!
Спаска ничего не сказала – она знала, чувствовала, что новая стенка оползёт песком, когда в неё ударят вихри из Верхнего мира. В Хстове знали о грядущем бедствии – Государь назвал его местью злых духов за разрушенные храмы, и стекавшиеся в город мнихи подтверждали его слова, только называли это карой Предвечного и его чудотворов.
Стражники храбрились (как, наверное, и все армейцы) – война со злыми духами их не пугала и даже наоборот – поднимала в собственных глазах.
Волче говорил Спаске (с восторгом, конечно), что Государь умеет убеждать и вдохновлять. Если бы новая стена не должна была оползти песком, Спаска отнеслась бы к его словам с бо́льшим уважением… Ветра Верхнего мира закручиваются противосолонь, а вихри колдунов – посолонь.
Пусть рухнет весь мир, не только стены Хстова, – лишь бы устояла Тихорецкая башня… А для этого мало вихрей всех колдунов Млчаны.
Даже если Вечный Бродяга погибнет, прорывая границу миров, Спаска сможет брать энергию у других добрых духов, гораздо больше и быстрей, чем все остальные колдуны.
– Мне нужно туда, в лагерь Милуша… – сказала она начальнику стражи. – Обязательно нужно. Не прямо сейчас, но к рассвету.
Государь не усомнился в предупреждении Спаски (в отличие от Милуша), начальник стражи передал, что за Спаской скоро прибудет карета.
Она переоделась в колдовскую рубаху – наверное, в этом не было необходимости, но так было привычней. Она не сказала Волче, почему ей обязательно надо быть в лагере колдунов, а он решил, что она, как всегда, будет принимать силу Вечного Бродяги.
– Когда-нибудь… Когда-нибудь вы поправитесь, – говорила она ему на прощание, – и победите всех злых духов. Со своим Государем, конечно. И тогда я не буду кидать со стен невидимые камни. У меня отрастет коса, и мы с вами будем жить в своём доме. С нашими детьми. Ведь я разрушила храмы, значит мне можно будет жить спокойно. Правда же, вам это тоже нравится?
– Правда.
– Вы же не хотите, чтобы я кидала невидимые камни, правда?
– Не хочу.
Он сказал так, чтобы ей стало приятно. На самом деле он солгал – Спаска всегда чувствовала чужую ложь.
Он подумал о пушках на подступах к замку Чернокнижника (Спаска ощутила прикосновение к холодному гладкому металлу), об их расчетливой практичности – и о том, что невидимые камни Спаски намного сильней бездымного пороха.
Ну и пусть, пусть! Пусть он так подумал! Татка тоже заставлял её учить естествознание. Потому, что они не могут жить просто, по-человечески. Потому, что этот мир им дороже всего остального…
И если несколько часов назад мысли об их любви к миру вызывали жгучую ревность, то теперь Спаска подумала об этом с нежностью: отец говорил, что так правильно. А Волче обязательно нужно, чтобы всё было правильно.
– Хотите. – Спаска улыбнулась. – Не нужно меня обманывать: хотите. Ладно, я иногда буду кидать невидимые камни, если вам так надо. Татка говорил, что, если не изменять этот мир, он явится на порог твоего дома. И жить нашим детям попросту не придётся.
– Да, я слышал. Если не изменять этот мир… Змай умеет сказать просто и в самую точку.
Думать об отце почему-то было больно. И почему-то вспоминались (нет, не вспоминались – представлялись, будто наяву) красные лучи, способные прожигать камень. И почему-то опять в голове стучало: нельзя грезить о мёртвых, из этих грёз нет выхода…
– Отец, наверное, останется там, в мире Йоки Йелена… Я так думаю… – сказала Спаска – самой себе сказала.
И про себя знала, что заранее выдумала удобную и простую грезу, потому что у отца не было никакой причины оставаться в мире Йоки Йелена.
10 сентября 427 года от н.э.с.. Продолжение
Возле приснопамятной платформы с табличкой «Речина» стоял товарный состав из десяти вагонов с маленьким магнитовозом во главе. Десятка два человек грузили в вагоны мешки с мукой – и Йока в одном из них узнал мастерового, который разнимал ту драку с местными ребятами.
Да, именно в тот день кончилась прежняя жизнь Йоки – он не почувствовал сожаления, даже испытал что-то вроде радости или по меньшей мере удовлетворения. А тогда – каким маленьким и наивным он был тогда! Собирался в колонию ради спасения Стриженого Песочника… Мучился совестью… Боялся чего-то. И не то чтобы это было так уж глупо – нет, просто мелко, смешно.
Тогда он ещё любил чудотворов. Потом их ненавидел – и это тоже было мелко и смешно, потому что Внерубежью всё равно, кто перед ним – мрачуны, чудотворы, обычные люди…
Внутри квашни-воронки, протянувшей витой хвост в небо, под хлещущими голое тело молниями и падающими на голову камнями, поневоле посмеёшься над собственным страхом перед чудотвором с ремнём в руках. Гордость собой и злорадство из-за выпитого десятка шаровых молний – смешно. Увещевание самого себя – «я самый сильный мрачун Обитаемого мира» – смешно.
Понятно, что убить Внерубежье может только самый сильный мрачун Обитаемого мира… Убить Внерубежье – всё остальное не имеет никакого значения.
Один из чудотворов выбрался из вездехода и подбежал к человеку, руководившему погрузкой муки, объяснял ему что-то, кивая на вездеход, – договаривался об отправке в Славлену ребят из колонии. Договорился.
Госпожа Вратанка наконец-то обняла Вагу – она отправлялась в Славлену вместе с ребятами.
Мастеровые, грузившие муку, раздобыли несколько огромных бидонов молока, несколько буханок хлеба, колбасу – видимо, уезжая, люди не брали с собой скоропортящихся продуктов. Профессор загодя произнес речь, убедившую ребят ехать в Славлену, – объяснил, что помощь Вечному Бродяге не требуется, но каждый мрачун способен взять толику силы Внерубежья и отправить своему призраку через границу миров, ослабить натиск стихий. И если взрослые мрачуны не смогут оставить наступления Внерубежья на Обитаемый мир, тогда и настанет черед ребят, уже на подступах к Славлене.
Потому, что тогда им останется или защищаться, или умереть вместе со всеми, кто не смог уехать подальше от кромки свода.
Ребята вполне удовлетворились возложенной на них миссией последнего кордона и безропотно выбрались из вездехода. Йока никогда не видел, чтобы профессор говорил с таким пафосом, а потому подозревал, что с его стороны это лишь хитрость, способ убедить ребят не разбежаться по дороге…
Покончив с речами, Важан вернулся в вездеход и, спустившись с лестницы, замер на несколько секунд, когда увидел Малена. Тот заговорил первым.
– Дядя Ничта, я всё знаю. Мне нужно было поехать со всеми. Но… позвольте мне остаться. Я должен увидеть это своими глазами, понимаете? Прорыв границы миров.
Понял ли Важан, что Маленом двигало вовсе не праздное любопытство? Йока понял сразу. Мален – почти настоящий писатель, он поэтому должен – должен, а не хочет! – увидеть прорыв границы миров своими глазами. Для него это такая же миссия, как для Йоки – убить Внерубежье.
Профессор сложил губы в нитку.
– Ты будешь нам мешать.
– Я постараюсь не быть вам в тягость.
– Это имеет смысл, если ты останешься в живых. Но если ты погибнешь – то погибнешь бессмысленно. Я высказался ясно?
Да, профессор, наверное, тоже понял Малена. И тот промямлил в ответ:
– Я постараюсь… не погибнуть…
– И будь добр ни во что не вмешиваться. Что бы ни происходило… – проворчал Важан и уселся в кресло. – Поехали.
От плавильни «Горен и Горен» к валунам на горке, где безумная старуха рассекла чрево росомахи, вела свежепрорубленная просека. Пожалуй, тут равнодушие Йоки слегка поколебалось – будто внутри что-то зашевелилось, заворочалось… Нет, не жгучее, как прежде, желание – скорей сила, душевный подъём, предвкушение.
Впрочем, оно было едва ощутимо и не вызвало волнения.
– Мне это нравится всё меньше, Змай… – сказал Важан. – Нам разве что не постелили ковровую дорожку…
– Всё впереди, профессор, – ковровую дорожку постелют там, где нам придется идти пешком. На месте чудотворов я бы ещё раздобыл розовых лепестков – посыпать путь Йоки Йелена к месту прорыва границы миров. В знак уважения и признательности. На битву со змеем сказочных героев иногда провожают цветами.
– Я бы не возражал против этого, случись нам появиться здесь через неделю…
– Мы не знаем, сколько времени они способны удерживать свод. Вполне возможно – нисколько. Надо же, какую штуку отмочила моя дочь… Это я говорю с гордостью и без сожаления. Хотя, конечно, храм можно было взорвать и порохом, но вышло гораздо красивей, не правда ли?
– Я не видел, не знаю… – процедил профессор сквозь зубы. – Здесь что-то не так. Господин чудотвор, скажите откровенно: вы ведь получили приказ немедленно доставить нас на это место? Вы соврали о том, что из Тайничной башни вам не ответили?
– Нет, профессор. Мы не обманывали вас, хотя мне и нечем это доказать. Когда приехавшие с метеостанции рассказали нам, что происходит, мы единодушно решили везти вас сюда.
– А кстати, где эти ваши приехавшие с метеостанции?
– Они направлялись в Брезен, там-то никого не должно остаться – он принимает первый удар.
– Скажите, почему вас так напугала задержка в пути?
Чудотвор безропотно позволял себя допрашивать и будто даже хотел, чтобы Важан задавал ему вопросы, отвечал с готовностью – Йоке это показалось странным, но и только.
– Мы боялись, что свод рухнет раньше, чем мы прибудем на место.
– Профессор, всё идёт как надо, не понимаю, зачем искать подвох в действиях чудотворов. Они хотят жить не меньше нас с тобой, – недовольно пробормотал Змай.
– Ты одержим. Ты слишком долго ждал этого дня и не можешь подождать ещё неделю, – повернулся к нему Важан.
– Ты не объективен.
Йока посмотрел на Змая и неожиданно увидел, почему и чудотворы, и мрачуны безошибочно угадывали в нём Охранителя. Он увидел это впервые и догадался, что раньше Змай показывал это только тому и тогда, кому и когда считал должным показать. А теперь не мог этого спрятать: сила, стоявшая над ним в межмирье, рвалась на свободу, требовала немедленного действия – Змай едва удерживал её в узде.
Ненависть – вот что превращает человека в змея…
Вездеход остановился перед каменистым гребнем, неподалеку от поляны с валунами и могилой росомахи – и Йока вспомнил, как скулил жалкий получеловек, прижимаясь к его ногам, требовал поклониться могиле. А ведь безумец сразу узнал в Йоке Вечного Бродягу… По одному жалкому удару мрачуна.
Теперь на поляне была разбита просторная палатка, возле неё дымила печь передвижной кухни, горели костры, вокруг которых суетились чудотворы в форменных куртках, – а дальше, сколько хватало глаз, тянулись шалаши мрачунов. Садилось солнце…
Никто не стелил ковровой дорожки Йоке под ноги, но, когда профессор (а вслед за ним и Йока, и Змай, и остальные) выбрались из люка вездехода, вокруг уже собиралась толпа. Огромная толпа – людей было в несколько раз больше, чем на змеином празднике, и все они смотрели на Йоку.
Важан теперь не толкал его в спину и не давал советов, как себя вести, а Йока не почувствовал ни волнения, ни смущения – скользнул взглядом по лицам и начал спускаться с платформы вниз. Он помнил слова профессора: «Люди гордятся тем, что могут умереть за тебя». И сюда они пришли с готовностью умереть – не совсем за Йоку, но вместе с ним.
Мысль не тронула его сердца и не сделала его взгляд теплее, он и без того был уверен в себе, и толпа мрачунов за спиной ничего к этому не прибавляла. Он не ощущал одиночества (так же как не гордился избранностью) и не нуждался в поддержке.
Но, пожалуй, понимал, что эти люди достойны уважения. Важан произнес ещё одну речь – на этот раз обойдясь без глупого пафоса и никчемных призывов: просто сообщил, что Вечный Бродяга готов прорвать границу миров, произойдёт прорыв на этом самом месте – и тогда на пути Внерубежья возникнет зона относительного спокойствия, в которой и следует находиться, чтобы забирать энергию и передавать её призракам с минимальными жертвами и максимальным результатом.
Змай тоже сказал два слова: что призракам после прорыва границы миров переданная энергия необходима, чтобы ослабить удар Внерубежья по Исподнему миру, – и, глядя на него, никто бы не догадался, чего ему стоит держать в узде силу, беснующуюся за его спиной в межмирье.
Йока с аппетитом поел овощей и жаренного на углях мяса – после однообразного рациона из муки, круп и консервов ужин не только придал ему сил, но и доставил удовольствие. И подумалось, что он ест последний раз в жизни, но не с горечью, а с удовлетворением от того, что последний ужин оказался вкусным.
После этого он уснул на удобной раскладной кровати в палатке чудотворов – ему нужно было поспать несколько часов, чтобы «не приползти на карачках» к завтрашнему дню (а он не сомневался, что это произойдет завтра на рассвете, с самого начала не сомневался – и когда говорил, что Внерубежье само придет к нему на Речинские взгорья).
Он спал без снов.
* * *
Паника, захлестнувшая Славлену, не коснулась ни Надельного, ни Завидного – дачники к началу осени перебрались в город, вокруг и без того было пусто и безлюдно, толпы беженцев обошли дачные поселки стороной, здесь по улицам не бегали газетчики, не собирались очереди в лавках и некому было разносить сплетни и сеять панику.
Теперь Йера сам водил авто (это было значительно проще, чем он предполагал) и, разумеется, не оставлял его в Завидном – доезжал до самой калитки в садик. И ехал в Надельное совсем другим путём, сворачивая туда возле железнодорожной станции, а не около сиротского приюта.
Града поправлялся стремительно, гораздо быстрей, чем рассчитывал Изветен: не только начал вставать, не только самостоятельно ел, но и садился со всеми за стол, и даже спускался по лестнице без посторонней помощи.
Говорил он, немного запинаясь, но не более – будто исполненный им долг снял «заклятие», наложенное так напугавшим Йеру чудотвором. Изветен сказал, что теперь нет никаких препятствий к отъезду, – дорога Граде повредить не сможет.
Толпы беженцев схлынули с дорог, добравшиеся до Славлены садились на поезда, и Йера надеялся, что по меньшей мере до границы Северского государства авто доберется беспрепятственно. Ясна ответила на телеграмму: пусть дом в горах, где они обосновались, и не очень велик, но с радостью примет друзей Йеры, и запасов продовольствия там тоже хватит на всех.
Йера не был в этом уверен – после паники в Славлене он не обольщался и предполагал, что беспорядки в Натании неизбежны, а грабежи скоро станут привычным делом, особенно с началом голода, тоже неизбежного… Йера не хотел уезжать – не хотел оставлять Йоку. Оставлять на смерть, трусливо спасая собственную жизнь.
Но вряд ли у Горена, Звонки и Изветена были иные способы добраться до Натании, и ради бессмысленного успокоения совести не стоило подвергать их жизни опасности.
Третьего дня, вечером, к Йере явился доктор Сватан – просил достать посадочный талон. Врачам общей практики полагалось уезжать в последнюю очередь, Сватан получил посадочный талон на пятнадцатое, а семья доктора отбывала в Натан девятого числа – он непременно хотел их «сопровождать», он так и сказал – «сопровождать».
Жаловался на бедность и невозможность купить посадочный талон. Йера был возмущен, если не сказать разгневан, – и бестактной просьбой доктора, и его трусливым желанием бежать. Между ними вышел крайне неприятный разговор: Сватан напомнил, что больше пятнадцати лет был семейным врачом Йеленов, принимал Милу, много лет хранил тайну усыновления Йоки и мог бы рассчитывать на понимание со стороны Йеры; Йера говорил ему о чувстве долга, о врачебной клятве, о том, сколько людей в Славлене уже сейчас нуждаются в медицинской помощи – в результате паники и беспорядков.
В ответ Сватан назвал Йеру ненормальным, сказал, что его место в клинике доктора Грачена, что врачи, несмотря на клятвы, ничем не хуже остальных людей и не меньше остальных людей хотят жить, и не преминул заметить, что сам Йера до пятнадцатого числа в Светлой Роще сидеть не будет – сбежит раньше, бросив своих избирателей, как это сделали остальные депутаты.
Уходя, он посоветовал Йере подавиться своими принципами и с силой хлопнул дверью. В его словах Йера нашел много справедливого и даже почувствовал себя виноватым перед доктором, но решения своего не изменил.
Теперь, собираясь в дорогу, чувства вины Йера не испытывал – только горечь от того, что оставляет Йоку.
Выезжать собирались рано утром, а потому Йера остался ночевать в Надельном. Немногочисленные вещи были упакованы, некоторые запасы продуктов уложены в авто, Горен и Звонка отправились спать – перед трудной дорогой надо было хорошенько выспаться, – но ни Йере, ни Изветену не спалось.
Солнечные камни теперь не зажигались (Йера успел привыкнуть к их отсутствию у себя дома, но для остальных это было в новинку), домик, как и все остальные дачи вокруг, погружался в темноту с закатом, и они с Изветеном сидели на маленькой кухне при свечах.
Йера говорил с ним о Йоке – теперь без надрыва, без нервического возбуждения, а с тихой, умиротворенной тоской. Он вообще перестал ощущать беспокойство, хотя и приписывал снизошедшее на него равнодушие собственному душевному нездоровью, предполагая, что именно сумасшедшего в такой ситуации ничто не встревожит, – здоровый человек не будет спокоен, если его ребёнку грозит смерть.
Незадолго до полуночи их с Изветеном сорвал с места крик Горена из спальни. Но, поднявшись в мансарду, они нашли Граду живым и здоровым – ему приснился кошмар и он кричал во сне.
10 сентября 427 года от н.э.с.. Продолжение
* * *
Инда похолодел – эта очевидная мысль не пришла ему в голову. Озноб усилился, руки с трудом удержали руль.
– Сначала я попробую убедить профессора Важана отказаться от своего заявления, – пробормотал он. – Профессор согласится, он не одержим захватом власти. А Охранитель слишком человек, он не станет рушить свод, когда тому есть бескровная альтернатива.
– Свод обрушат без участия профессора и Охранителя, у них не будет выбора.
– Будет. Будет выбор – поставить поле на пути Внерубежья можно в любую минуту, пока не прорвана граница миров. Тогда локальное обрушение превращается в заурядное сужение свода.
– Вы как ребёнок, Хладан, – кисло выговорил детектив (Инда не видел его лица, но не сомневался в том, что оно брезгливо сморщилось). – Обещаниями Важана децемвират не остановить.
Пущен был прав: Важан может тысячу раз повторить, что Йелен не будет прорывать границу миров, но рано или поздно отступит от своего слова. Он отступит первым – он, а не Вотан. И не потому, что Вотан готов рискнуть своей жизнью ради обретения абсолютной власти, а потому, что Вотан – мозговед и знает, что Важан не устоит, не возьмёт на себя ответственность за бессмысленную гибель мира.
И только если Йоки не будет в живых – только тогда Вотан будет вынужден отказаться от своих планов. Так же, как и децемвират.
Год-другой они поищут решение получше «громовых махин», но ждать, когда повзрослеют созданные по образу и подобию Йелена гомункулы, не рискнут.
– И тем не менее я должен поставить профессора в известность, – выговорил Инда.
А потом рассмеялся – нездоровым, нервическим смешком.
– Получается, что Йока Йелен действительно Враг!
Пущен ничего не ответил – наверное, снова брезгливо морщился. Но Инда был слишком возбуждён, чтобы молчать.
– А забавная выходит штука… Человек без чести и совести всегда возьмёт верх над тем, кто несёт ответственность за других. Вам это не кажется обидным парадоксом, Пущен?
– Вы делаете неверные выводы из сложившихся предпосылок, – сквозь зубы ответил тот, вздохнув. – Человек без совести всего лишь имеет фору, но из этого вовсе не следует, что он всегда будет брать верх. Правда, не в данном случае.
– Пущен, а вы можете ради спасения мира убить ребёнка?
– Я вообще не собираюсь спасать мир, – фыркнул тот.
– А зачем тогда вы проникли в Ковчен? Зачем разыскали эти папки? – Инда кивнул себе за спину.
– Мне было любопытно.
– И только-то?
– А разве этого недостаточно? Я не мог сделать однозначного вывода из материалов дела Горена, число неизвестных превысило число уравнений. А мне хотелось получить решение, я не люблю нерешённых задач. К тому же мне не понравился этот чудотвор из децемвирата, он давил мне на мозг и вынуждал сделать то, чего мне делать не следует.
– Как вам удалось его обмануть? – спросил Инда без надежды на откровенность. Но Пущен таки ответил:
– Он не очень умён, этот чудотвор. Он хитёр, пронырлив и честолюбив, он многое знает. Но он не умён, нет. Да и откуда у врача возьмется ум? Уверен, он не способен по двум точкам рассчитать угол поворота системы координат, что уж говорить об остальном…
Ответ повеселил Инду – он трактовал понятие «ум» несколько шире, но слова Пущена ему польстили.
– Ну если вы так умны, Пущен… Подумайте, есть ли иной способ остановить катастрофу? Я, знаете ли, по-своему привязан к Йоке Йелену…
– Даже если способ есть, вы не успеете им воспользоваться. Думаю, этот ваш чудотвор обрушит свод без вашего участия и в ближайшие же часы, даже не дни. Не нужно много ума, чтобы догадаться, зачем вы отправились в Ковчен и с чем вернетесь в Славлену.
– Он не посмеет. До окончания эвакуации не меньше пяти дней, а фактически – на три-четыре дня больше.
Кислую мину на лице Пущена Инда не увидел, но почувствовал – по затянувшейся паузе и громкому скрипу зубов.
– Если свод рухнет сегодня, – выговорил Пущен, не разжимая зубы, – Тайничную башню на Тигровом мысе смоет волнами вместе с децемвиратом. Этот человек обретает абсолютную власть над чудотворами, а через них – над всем Обитаемым миром. Верней, над тем, что останется от Обитаемого мира. Какая, к едрене матери, э-ва-куа-ция?
Последнее слово Пущен протянул так презрительно, что Инде захотелось рассмеяться, и он нервно хохотнул. Вотан посмеет – не надо успокаивать самого себя. В играх это называется комбинацией: когда любой ход противника ведёт к его поражению, – и Вотан выстроил комбинацию поразительно точно и умело.
И конечно, здравый смысл на стороне Пущена: у Инды есть только один ход, который не позволит Вотану победить, – убийство Йоки Йелена.
– И все же мы сначала поедем в Брезен… – проворчал Инда назло здравому смыслу. – Поговорим с Важаном.
– Важан давно на Речинских взгорьях, неподалеку от плавильни «Горен и Горен». Так что ехать лучше в сторону Славлены, – хмыкнул Пущен.
Ну да, разумеется… Обрушить свод можно только тогда, когда Йелен будет там, где истончается граница миров, – нервическое возбуждение и бессонная ночь лишили Инду способности как следует соображать.
И если Йелен уже там, то Вотана точно не остановят угрозы профессора, – в противном случае Важан мог бы отказаться ехать в Речину и обрушение свода становилось весьма рискованным. Удивительно, с какой легкостью Пущен угадывает каждый возможный шаг Вотана…
Комбинация – и у Инды есть только один выигрышный ход.
* * *
Это был точно такой же вездеход, на котором Йоку возили за свод из колонии, – рассчитанный примерно на сорок посадочных мест внутри и с широкой платформой наверху.
Да, ещё на таком же вездеходе они с Индой когда-то объезжали заслон из прожекторов, выставленных против призраков. Йока растерянно осмотрелся – воспоминания не вызвали никаких чувств, только минутное замешательство. Будто он пытался понять, что же должен почувствовать, оказавшись внутри вездехода.
На него снизошла равнодушная уверенность: в собственных силах, в предопределённости, с которой он через несколько часов прорвёт границу миров, – и в собственной смерти. Смерть не пугала его, даже не огорчала, – теперь он думал о ней бесстрастно, как о неизбежной плате за желание победить Внерубежье.
Впрочем, он уже не чувствовал и этого желания так остро, как сутки назад, – просто знал, что оно осуществится. Будто в противовес его равнодушию все вокруг были ненормально взволнованы, взбудоражены, хотя и сохраняли внешнее спокойствие.
Змай целый час расхаживал перед вездеходом туда-сюда, как лев по клетке, а усевшись в кресло, стиснул руками подлокотники так, что побелели пальцы. Нет, он продолжал балагурить (иногда невпопад), посмеиваться, нарочито весело болтать с чудотворами, но стискивал подлокотники с такой силой, будто собирался их расплющить.
Профессор молчал, отвернувшись к тонкой щели, забранной толстым стеклом, – и тоже старался сделать вид, что напряженно думает. На самом же деле его лицо время от времени искажала непроизвольная судорога, от которой на миг кривился рот и вздрагивали веки.
Цапа вторил Змаю – болтал с чудотворами, нервно постукивая каблуком по гулкому железному полу; госпожа Вратанка была бледна и решительна; перепуганный Мален с раскрытым ртом смотрел по сторонам.
Пожалуй, Черута прятал волнение лучше всех и тоже смотрел в узкое боковое окошко. Чудотвор, управлявший вездеходом, велел пристегнуться – но никто, кроме Йоки, почему-то его не услышал. Чудотвор повторил просьбу три раза, прежде чем они опомнились и принялись искать концы ремней, свесившихся с кресел.
Наверное, в другой раз их нарочитые ахи («Ах, ремни! Так бы сразу и говорили!») рассмешили бы Йоку, он даже подумал, что это, должно быть, смешно, – но смешно ему не стало.
– Мы пройдём вдоль границы свода до дороги в Храст, а с неё выйдем на просеку, ведущую к Тайничной башне, – неизвестно кому сказал чудотвор-водитель (никого это не взволновало). – Оттуда до Речины всего две лиги. И ещё три лиги до Речинских взгорий.
Долгая дорога почему-то их раздражала. Пожалуй, всех, кроме испуганного Малена – и Йоки, разумеется. Он не чувствовал времени, не ощущал нетерпения. На границе свода вездеход качало и подбрасывало, магнитные камни иногда выли так, что заглушали голоса Змая и Цапы, но машина шла довольно скоро, а по дороге к Храсту помчалась быстрей лёгкого авто.
И в другой раз Йока испытал бы восхищение – огромная, тяжеленная махина летит вперёд и ей не страшны никакие препятствия, – но никакого восхищения он не испытал, только подумал об этом.
И в другой раз Йока посчитал бы, что Малену не место среди взрослых, – всё же прорыв границы миров дело довольно рискованное. И, наверное, предложил бы профессору высадить Малена где-нибудь в безопасном месте, потому что самому профессору совершенно не до Малена.
По просеке вездеход снова пошел, переваливаясь с боку на бок, снова завыли магнитные камни, иногда огромные колеса давили разросшиеся на просеке кусты и деревца, перепрыгивали через пни и коряги, месили глубокую торфяную грязь и разбрызгивали воду из глубоких то ли луж, то ли болотных бочажков.
– О Предвечный! Смотрите! – крикнул чудотвор-водитель и начал притормаживать.
Впереди по просеке шли люди – много людей. Шли медленно и налегке – вдоль дороги к Храсту Йока видел много беженцев, нагруженных скарбом, потому и удивился. И… он не сразу заметил главное – пока не услышал крик Малена и не догадался, что́ ещё показалось ему странным и знакомым.
– Это они! Йелен, это они! Дядя Ничта, мы их догнали! Я знал, я чувствовал!
Шедшие по просеке были одеты в форму Брезенской колонии. Вездеход быстро догнал ребят – они шарахнулись было от испуга, собирались укрыться в лесу, и тогда к профессору вернулась способность действовать: он первым поднялся на ноги, пошатнувшись, и направился к люку, едва вездеход остановился.
Один из чудотворов оглянулся.
– Это дети из Брезенской колонии?.. – то ли спросил, то ли констатировал он.
Важан спокойно кивнул.
– Мы не можем оставить их здесь… – тихо, почти шепотом выговорил чудотвор. – Это немыслимо, мы не должны…
Эти слова насторожили профессора, он резко повернулся к чудотвору – как коршун, почуявший добычу, – и резко спросил:
– А что мешает нам не оставлять их здесь?
– Мы не сможем ехать так же быстро, если на верхней платформе будут люди… – ответил чудотвор, отводя глаза.
– Ничего. Без нас не начнут… – проворчал профессор и полез вверх по лесенке.
– Ты всё ещё подозреваешь злой умысел со стороны чудотворов? – спросил Змай и тоже поднялся, наконец отстегнув ремень, с которым долго возился.
Их было больше сотни человек: грязных, мокрых, уставших, голодных. Йока видел, как они замирали, увидев профессора, как закрывали лица руками, как неуклюже бежали к вездеходу.
Видел, как разрыдался Вага Вратан, не в силах сдвинуться с места. Йока смотрел на это равнодушно – не удивляясь даже проявлению столь сильных чувств со стороны Ваги. Умом Йока всё понимал – просто ничего не чувствовал.
Понимал, что Вага три дня вёл ребят через болота безо всякой надежды добраться до Речины. Понимал, что Вага отвечает за них и в случае чего их смерть повиснет на его совести, – понимал, потому что сам когда-то предал Стриженого Песочника. Сам не мог простить себе освобождения из колонии, когда все они остались за колючей проволокой.
И, наверное, мог представить, каково это – три дня идти через леса и комариные болота, без еды, без теплой одежды… Среди них были девушки – не много, из самых старших, но всё же…
– Видишь, Йока Йелен, мне всё же выпал случай спасти Брезенскую колонию, – пригнувшись к люку, крикнул Змай с платформы – поддерживая под руки одну из девушек, которую внизу уже встречал Цапа.
Йока не стал с ним спорить. И не пошевелился, просто смотрел, как по лесенке спускаются знакомые ему ребята, как Мален обнимает каждого и что-то шепчет им на ухо, кивая на Йоку, – и те улыбаются ему, но с объятьями не лезут, разве что иногда касаются его руки, лежащей на подлокотнике.
Как та девочка на змеином празднике, которая просила разрешения его потрогать…
Госпожа Вратанка делила взятые с собой продукты – хотя накормить ими сотню человек было невозможно. Йока подумал, что ей наверняка хочется обнять своего племянника, поговорить с ним, – но Вага остался на платформе вместе с самыми старшими и выносливыми, и протолкнуться по проходу к люку теперь было невозможно.
Профессор спустился вниз с трудом, оглядел вездеход и остановил взгляд на лице Пламена – тот сидел на полу в проходе, обхватив руками плечи, и дрожал.
– А я говорил тебе когда-то, что нужно поберечь себя до того дня, когда Вечный Бродяга прорвёт границу миров…
– Так я же, вроде, как раз еду помогать Вечному Бродяге… – нагло усмехнулся Пламен.
– Да ну? А мне показалось, что это Вечный Бродяга помогает тебе не протянуть ноги в глухих лесах. И все вы, разумеется, отправитесь в Славлену, а не в Речину.
– Мы не поедем в Славлену… – раздался чей-то голос из задних рядов. – Мы три дня шли по лесу, чтобы не ехать в Славлену!
– Мы не поедем в Славлену! – просипел ещё кто-то. Они загомонили возбужденно, хриплыми и слабыми голосами.
– Кто собирался в Славлену, уехал с чудотворами!
– Мы должны…
– Вы не имеете права!..
– Неужели вы думаете, что я позволю несовершеннолетним рисковать жизнью? – вроде бы тихо произнес Важан, но его голос перекрыл недовольные выкрики. – Увольте меня от такой ответственности.
– Жизнью Вечного Бродяги вы рисковать не боитесь! – возразил кто-то, и профессор повернул голову на выкрик.
И стал вдруг похож на того Важана, на уроках которого ученики боялись громко дышать. Йоке показалось, что прошло не меньше ста лет с того дня, как он в последний раз был в школе… Надо же, он когда-то боялся профессора!
– Да, и этого мне хватает с лихвой, – спокойно ответил Важан. – А ты, Пересметен, ещё неинициирован, так что тебе вообще нечего делать на Речинских взгорьях.
– Меня инициируют! Мне завтра исполняется четырнадцать!
– Я не хочу, чтобы день четырнадцатилетия стал последним днём твоей жизни.
Змай и Цапа остались на верхней платформе, отправив вниз ещё троих ребят, и вскоре вездеход тронулся с места, но ехал теперь медленней и осторожней.
– Так как, мы едем в Славлену или в Речину? – спросил у Важана один из чудотворов.
– Сначала мы едем на Речинские взгорья. А потом вы доставите этих героев в Славлену.
– Да они же разбегутся по дороге! – рассмеялся чудотвор.
– Постарайтесь сделать так, чтобы они не разбежались… – проворчал профессор и снова уставился в окно. – Спасение детей в компетенции чудотворов.
— Какая она красивая! — восхитился Санек, отступая на шаг. — Совсем как в книжке!
Друг склонил голову набок, осмотрел скульптуру от чуть выглядывающих из-под снежной шубки носков снежных сапожек до пушистой снежной шапки (шубку и шапку они специально обрызгали водой из пульверизатора и обсыпали мягким снегом, чтобы было похоже на мех) и педантично уточнил:
— Не совсем. Масштаб шестнадцать к одному.
И не понял, почему Санек засмеялся, но тоже улыбнулся в ответ. Спросил, подумав:
— Теперь она оживет?
Санек вздохнул.
— Нет.
Санек выглядел огорченным, Друг же скорее удивился. А расстроился так, за компанию просто.
— Почему? Мы что-то сделали не так?
— Как ты не понимаешь! Это же просто сказка.
За последний год Санек сильно вырос, пошел в школу и больше не верил в сказки. Особенно после похорон бабушки.
— Это только в сказках неживой человек может стать живым, — сказал Санек и поджал губы. Наверное, тоже вспомнил именно про бабушку. — А в жизни все не так. Если умер, то уже навсегда.
— А если не умирал? — спросил Друг осторожно. Имитация личности имитацией личности, но в школе есть такой предмет, Основы Безопасной Жизни называется. И что на нем проходят, Санек рассказывал. Ничего там хорошего не проходят, во всяком случае, для киборга.
— Это как? — удивился Санек и о бабушке, кажется, забыл. Вот и хорошо.
— Просто никогда не был живым. Как я.
— Скажешь тоже! — фыркнул Санек, окончательно успокаиваясь и засунув руки в карманы, чтобы отогреть: лицо снежной девочке они с Другом плавили ладонями вместе. — Ты живой! И вообще.
— А что такое «живой»?
— Ну… ты теплый!
— Батарея тоже теплая. Она живая?
Смеялся Санек очень заразительно, так и хотелось рассмеяться за компанию. Но забывать об ОБЖ не стоило.
— Слушай, — спросил Санек, уже перестав хихикать, но продолжая улыбаться, — а почему мы твою годовщину не отметили? Мне же тебя осенью подарили, правда?
— Шестого октября.
— Вот! А сейчас уже декабрь! Больше года прошло!
— Год, два месяца и двадцать восемь дней.
— Все-таки ты зануда! — сказал Санек, продолжая улыбаться. Без раздражения сказал, даже с гордостью. — Надо будет обязательно отметить, это ведь тоже праздник. Праздники — это хорошо!
— Приказ принят.
Год и почти три месяца. Два Хеллоуина, два Новых года, обычный и Старый (над концепцией которого Друг немного подзавис), День Независимости, День родителей, День мальчиков, и еще много других праздников, когда Санька привозили в город к отцу, настоящему хозяину Друга, и оставляли под опекой киборга надолго. Иногда до самого вечера. Иногда даже и на ночь. А еще в этом году существовали субботы и воскресенья, тогда Санька отпускали с ночевкой в обязательном порядке.
Хороший год.
— Если я понижу температуру кожных покровов — я перестану быть живым? — спросил Друг через некоторое время, когда окончательно понял, что о бабушке Санек больше не вспомнит.
— Да нет же! Вот глупый! Ты все равно будешь живым, у тебя же течет кровь!
— Я могу пережать сосуды имплантатами, и она не будет течь.
— Ну это же все твой чип! Он тебе просто помогает, вот и все. — Санек вытащил из кармана старенькую флешку, завалявшуюся там с прошлого года. Похмурил светлые бровки, разглядывая ее, и вдруг просиял: — Ну вот представь, что это тоже чип, типа как твой! Если его мне в голову вставить, чтобы он мне помогал, я же не стану от этого менее живым, правда?
— Снегурочка не оживет, потому что у нее нет чипа?
— Да нет же… — Санек вздохнул, поежился, роняя флешку в снег. — Просто мы живем не в сказке, тут такого не бывает. Пошли домой, а? Я замерз.
— Александр, сколько раз тебе говорить, чтобы не выходил гулять без перчаток?! — повторил Друг голосом своего настоящего хозяина. Санек хихикнул (его всегда веселило, когда Друг говорил не своим голосом) и потопал к крыльцу коттеджа. Надо было догнать, не отставая от объекта охраны далее чем на два метра, как предписывала программа. Надо было, да. Но сначала…
Воровато оглянувшись на уже отошедшего почти на три метра Санька (территория под защитой, частный двор, охрана на въезде в поселок, охрана на воротах двора, увеличение критического расстояния допустимо), Друг поднял уроненную им флешку и быстро воткнул ее в голову снежной девочке — глубоко, сразу же затерев снегом, чтобы не видно. У каждого должен быть шанс. Хорошо, что здесь слепая зона у камер. А теперь быстро вернуться к объекту охраны, пока никто не заметил.
Друг обернулся и замер. Потом, подчиняясь программе, сделал четыре шага и остановился снова. Потому что Санек тоже стоял неподвижно на нижней ступеньке крыльца. И смотрел на него, уже не улыбаясь.
— Ну и зачем? — спросил Санек тихо.
Любые слова можно списать на имитацию личности. Несанкционированный приказом поступок — дело совсем другое. Его никакой имитацией личности не прикроешь. И им, конечно же, рассказывают на ОБЖ, что такое сбойнувшие киборги, не подчиняющиеся приказам. Как они опасны, и как они палятся. Уже рассказали.
И как с ними следует поступать. Об этом рассказывают на первом же занятии, еще до знакомства со спичками. Потому что возможность столкнуться со спичками у современного ребенка гораздо ниже…
— Она все равно не оживет, — сказал Санек так же тихо.
Хороший был год. А к хорошему привыкаешь быстро. Расслабляешься. Теряешь осторожность.
Итог закономерен.
Друг улыбнулся криво, палясь по полной — теперь-то уж чего? Пояснил, сам не понимая зачем:
— У каждого должен быть шанс.
Он не надеялся, что Санек поймет. Он ни на что уже не надеялся. Хороший был год.
Жаль, короткий…
— Логично.
Санек помолчал, хмурясь и глядя в сторону. А потом вдруг спросил:
— Ты архивы когда стираешь?
Друг моргнул.
— По пятницам. В полночь.
— Сам?
— Сам. Если, конечно, хозяин не хочет что-нибудь просмотреть.
— Ага…
Санек помолчал еще, а потом решительно приказал:
— Сотрешь сегодня. Вот прямо до этих моих слов и сотрешь. Оставишь только приказ о стирании. Ясно?
— Ясно. Приказ… принят.
— Ну а раз ясно тебе, тогда в дом пошли! — буркнул Санек, по-прежнему глядя в сторону. — И руку дай! А то я совсем тут с тобою замерз, без перчаток-то!
***
P.S.
Когда утром следующего дня они вышли гулять, никакой Снегурочки во дворе не было.
И конечно же, этому было вполне логичное объяснение: ее мог убрать дворник-робот, для которого снежная девочка была просто неучтенным мусором на подведомственной территории, подлежащим утилизации. А следы его гусениц, конечно же, вполне мог прикрыть падавший всю ночь снег. И, конечно же, это было самое логичное предположение, потому что, ну сами подумайте, кто же всерьез верит в сказки?
P.P.S.
А вдруг?