«В прошедшем и даже почти настоящем,
В постелях чужих и в чужие года
Меня очень многие видели спящим.
Но сонным не видел никто никогда!»
из рукописной копии «Аморальных баллад» за авторством
Рональда т.ш. Бастерхази из рода Огненных Ястребов
датируется началом второй половины первого века после Мертвой войны
Нельзя же так, светлый!
Ну просто нельзя, и все. Неужели Его Светлейшество, твой трижды нюханный ширхабом учитель, не научил тебя самому главному аспекту выживания?
Нельзя раскрываться!
Никогда. Ни перед кем. Нельзя становиться настолько уязвимым, и к тому же эту уязвимость еще и не скрывать! Может быть, перед светлыми еще и можно, кто их знает, этих светлых… но не перед темными точно!
Хотя… Люкресс вон тоже вроде бы светлый (хотя какой там свет? шисовы слезки! Третью категорию натянули со скрипом, почитай что из уважения к императорскому роду), и много ли с того радости? Раскрывать собственную уязвимость перед ним Роне посоветовал бы разве что злейшему врагу. Тому же Файербаху, например, чтоб ему вечно остаться в Ургаше! Достойная могла бы получиться парочка, союз бешеного мантикора с едкозубым шипокрылом. Даже удивительно, что они не нашли друг друга… тогда, давно. Когда Роне еще не убил эту подколодную мразь и не припечатал огненным терцангом, получив тем самым полное и безоговорочное одобрение Хисса. Потому что иногда кончается терпение даже у Темного Брата.
А ведь Люкресс, пожалуй, поопаснее будет. Не потому, что кронпринц и императорский наследник, а потому что умнее. Файербах, несмотря на всю свою силу и выучку, был придурком с насквозь продутым чердаком. Маньяком, целиком и полностью зацикленным на собственных довольно экзотических удовольствиях, его и овладение стихиями интересовали лишь постольку, поскольку добавляло к этим удовольствиям новые грани или позволяло безнаказанно подчинять и присваивать чужой дар. По праву сильного шера.
Люкресс намного слабее как шер… и сильнее как противник. Уже одно то, как он ловко подставил вместо себя Дайма под возможный удар нестабильной сумрачной Аномалии, говорит о многом. И продолжает подставлять… И Роне даже думать не хочется о том, каким способом (и насколько незаконным будет этот способ) Люкресс в финале собирается выдать себя за себя… ну то есть за того себя, роль которого сейчас исполняет Дайм. Кронпринц умен и вряд ли надеется обмануть сильную менталистку при помощи одного только внешнего сходства, хотя они с Даймом и похожи словно близнецы, даром что сводные… Но это ведь только если на внешность смотреть. совершенно игнорируя ауры! Это сработает разве что для бездарных…
Файербах бы мог понадеяться. Ну так потому Файербах и в Ургаше. А Люкресс умен. Значит, у него в запасе еще какие-о пакости, наверняка заранее озаботился. Сообразил. Как и сообразил, что сам охмурить невесту не сможет: слишком ее боится. Она бы почувствовала этот страх, не смогла бы не почувствовать. А может, к страху и еще чего намешалось, типа той же зависти. Видел Роне, как он на ауру того же, например, Дайма смотрел… какими глазами. Особенно когда думал, что никто внимания не обращает.
Знает Роне такие взгляды. Жадные, липкие, навсеготовые. Если бы кронпринц знал способ отобрать дар у сводного брата и присвоить себе — ни на секунду бы не задумался. И плевать ему было бы и на цену, и на незаконность, и на последствия. А Дайм улыбался ему устало и снисходительно, но по-братски так улыбался, словно и не замечал ничего… А может, и действительно не замечал, наивный и светлый.
Вот как сейчас, например…
Светлый шер просто уснул. В объятиях темного, на минуточку! Не позаботившись выставить даже элементарной защиты, заходи кто хочешь, бери что хочешь! Ломай как хочешь… Ладно, это Роне такой придурок, что не станет… И даже не в благодарность за избавление от старых травм… просто не станет, и все! А попадись на его месте кто другой?!
Роне вздохнул, быстро и коротко. Думать о таком не хотелось. Ну вот совсем не хотелось думать о ком-то другом на его месте, чтобы вот так же в обнимку, и чтобы руки Дайма, сонные и тяжелые, вот так же замком на спине, словно даже во сне он не хотел случайно разжать пальцы.
И ни одного щита внешней защиты! Вообще ни единого!
Если бы Роне был таким же романтиком (ну и, если честно, обладал бы таким же талантом), как и его знаменитый предок-тезка Рональд Бастерхази (тот самый Рональд Бастерхази, которого называли чуть ли не лучшим другом Ману Одноглазого), он бы обязательно написал трогательно-иронический сонет на тему доверчивости светлых. Но ни поэтом, ни тем более романтиком Роне не был. И потому просто злился.
Ну как так можно?!
Чему он тебя вообще учил, этот дыссов Светлейший Парьен? И как ты вообще дожил до своих лет, открываясь вот так беззастенчиво и беззаветно, отдаваясь целиком и полностью, не скрывая собственных желаний и понимая «должок» именно как что-то, что следует непременно отдать, не пытаясь при этом сжульничать или схитрить себе на пользу, просто отдать, и все… Вот так, просто отдать то, чем можно было бы долго и со вкусом шантажировать потенциального противника, постепенно подталкивая его стать пусть и вынужденным, но союзником!
И доверчиво засыпать потом в объятьях того, кому сам же совсем недавно напоминал: «Мы с тобою враги, не забывай об этом»…
Первым засыпая!
Словно это так и надо. Словно это в порядке вещей. Словно ты на сто процентов уверен, что тот, кого ты сам называл врагом, не ударит в спину. Словно ты и понятия не имеешь, что свою беззащитность и истинные желания нельзя показывать не только врагам.
Хорошо, что тебя учил Светлейший, пусть даже ничему толковому он тебя, похоже, так и не научил. У Паука ты бы просто не выжил. Паук бы, возможно, с тобой сам даже пачкаться не стал бы, предоставив это грязное дело доверенным ученичкам. Надежным. Опытным…
Ничего никому нельзя показывать, этому у Паука учишься быстро. А особенно собственные желания определенного рода. Тут Паук всегда очень радовался и наказывал особенно жестоко. Не своими руками, конечно. Зачем, если для этого можно позвать Файербаха и остальных старших? Лучшие, проверенные и отзывчивые, они, конечно же, помогут безымянному новичку по кличке Дубина разрешить его маленькую проблемку.
И они… помогали.
А потом приходилось долго восстанавливаться. Во всех смыслах слова, на всех уровнях, не только физически. Но и физически тоже. Они были очень изобретательны, Файербах и компания, изобретательны и неутомимы. Очень… находчивы.
Какое-то время Роне их ненавидел — пронзительно, до дрожи. Пока не убил. С их смертью ненависть должна была умереть. И она вроде бы как и умерла.
Только вот легче от этого не стало.
А вот острая благодарность до сих пор пугала его до трясучки, та самая благодарность, которую он испытывал в такие моменты к Пауку. За помощь — пусть искореженную, переломанную, темную, словно гоблинами навороженную, но все-таки помощь. За то, что тот взял на себя ответственность наказать и дать разрядку, не заставил терпеть до последнего, когда пришлось бы самому умолять о том же самом, ведь все равно пришлось бы. Это остальным давали увольнительные в том числе и для посещения борделей, а безымянного ученика по кличке Дубина Паук держал при себе неотлучно, круглые сутки в непрестанной готовности — подать шляпу, посох, фолиант, мензурку или какой ингредиент, ну или просто подставить спину под очередной удар. Но всегда чтобы рядом, неотлучно. Словно забыв о потребностях истинных шеров, от которых иногда было впору на стенку лезть, лишь бы позволили в эту стенку втрахаться.
А потом — словно бы вспоминая.
И тем самым давая возможность сопротивляться, шипеть и делать вид, что вроде бы совсем не хотел… И знать, что сопротивление неминуемо сломят. И испытывать болезненную благодарность и за это тоже.
Потом можно было уползти и забиться в какую-нибудь щель, давиться беззвучными сухими рыданиями и мечтать, мечтать, мечтать, как убьешь их всех. Медленно. Мучительно. Долго и тщательно. И чтобы каждую секунду помнили и понимали — за что. И чтобы сотни раз пожалели, что сами не сдохли раньше.
Собственно, они потом и пожалели….
Убивать легко. Гораздо легче, чем пытаться губами разгладить морщинку между чужими насупленными бровями. Что же тебе. светлый, снится такое, заставляя хмуриться? Какие проблемы вообще могут быть у светлого сильного шера, императорского сына, да к тому же полковника Магбезопасности? И почему ты, светлый, так глупо подставился? Заснул на руках у того, кого сам же считаешь врагом…
Или уже не считаешь?
И остается только надеяться, что ты знаешь что делаешь, мой глупый враг, светлый шер Дюбрайн, мой светлый Дайм… мой свет… и никогда не подставишься так никакому другому темному. Или не темному. Неважно.
Потому что не все эти шеры, что темные, что светлые, такие же доверчивые наивные идиоты, как Рональд темный шер, мать его темную, Бастерхази!
«… Те, кого вы так презрительно именуете «бездарными», по сути и
есть настоящие хозяева нашего мира. Хотя бы потому, что жили тут
задолго до появления первых драконов, чьими прямыми потомками и
являются все шеры, как истинные, так и условные. И если кто-то из
вас до сих пор пребывает в наивной убежденности, что лишенные
дара люди являются не более чем ублюдочными копиями истинных
шеров, этакими недошерами, то я имею удовольствие вас
разочаровать. Все произошло с точностью до наоборот.
Копиями являемся мы.
Это не бездарные похожи на нас — это мы на них похожи.
В своем истинном обличье драконы бесформенны и бесполы, как,
собственно, и стихии, чьими одушевленными персонификациями они
являются. Люди, созданные Двуедиными, их восхитили настолько,
что сподвигли обрести форму — ту самую, так восхитившую. И,
разумеется, завести общее потомство.
Генетическая совместимость оказалась столь высока, а смешанные
браки столь привлекательными для обеих сторон, что сейчас на
Тверди практически невозможно найти человека, в чьих жилах не
текла бы хотя бы капля драконьей крови.
и я бы очень хотела, чтобы, произнося слово «бездарный», вы
каждый раз вспоминали, что существуете только потому, что когда-то
наши предки сочли именно бездарных достойными не только
всяческого восхищения, но и тиражирования».
Мандолина Офелия светлая шера Хеймдаль,
ректор факультета бардов,
Из вступительной лекции для первого курса Магадемии.
А если это ловушка?
Приманка великолепна, и она сработала. И ты стоишь тут, как приклеенный, злясь и ненавидя собственную доверчивость, но не смея уйти, в робкой надежде, что про тебя не забыли, не пошутили, не решили поиздеваться, что Дайм это всерьез… Да полно, какое всерьез?! Когда светлые считали обещания, данные темным, чем-то большим, чем мусор у них под ногами? Ну, если, конечно, обещания эти не подтверждены Двуедиными.
Дайм обещал только тебе. Он ничего не обещал перед лицами близнецов, Тьма и Свет не подтверждали его клятвы. Значит, считай, никакого обещания и вовсе не было. Так… листья, брошенные на ветер. И ничто не мешает ему, покончив с генералом, развернуться к тебе и спросить, в деланом изумлении вскинув брови: «А вы что тут делаете, темный шер Бастерхази? И почему Магбезопасность в моем лице до сих пор не получила от вас отчета?»
Мысль о том, что именно так все и будет, была просто невыносима. И с каждой секундой казалась все логичнее. Если светлый так унижает знаменитого генерала, любимца солдат и народа, героя войны с зургами… с какой стати ему церемониться с каким-то там темным? Пусть даже и полпредом Конвента, но — темным.
Отчаянье нарастало с каждой секундой, словно убежденность дала ему пример, и наконец в какой-то момент стоять, улыбаться и просто ждать стало совсем невозможно.
Конечно, пока ты ждешь, еще остается надежда, призрачный шанс, что все случится совсем иначе. Что светлый не врал, обещая… Но ты ведь реалист, Роне, правда? Ты ведь знаешь, что иначе не будет. Тогда зачем тянуть шиса за хвосты? Пусть лучше быстрее все это случится и… случится. И можно будет уйти… уползти зализывать раны…
Нет.
Уйти, гордо и нагло, с ехидной понимающей ухмылкой, развязно, издевательски, словно ничего другого и не ждал, словно тебя совсем не задело, словно тебе совсем не хотелось…
— Вы закончили, светлый шер?
Вот так. И пусть тебя самого корежит от злобного презрения в собственном голосе, но светлого наверняка перекорежит еще сильнее. Он же светлый. Только так и надо, только так и можно сохранить… ну хоть что-то, только так, и никак иначе.
— Закончили, — буркнул Дюбрайн, оборачиваясь. И вдруг улыбнулся — той самой неподражаемой светлой даймовской улыбкой, от которой трудно становилось дышать… и которой Роне уже не верил.
А поэтому надо рвать самому. Самому не так больно.
— Позаботьтесь об инфанте, генерал, — проскрипел он самым мерзким тоном, который только смог выдать. — А нам с полковником Дюбрайном надо составить доклад. Для Конвента.
Вот так. Просто доклад. И ничего более. И теперь у тебя уже не получится пнуть доверчиво подставившегося темного, светлый шер Дюбрайн. Никак не получится. Это не ты решил, это Роне решил. Сам. Самому не так больно. Наверное.
Ну давай, Дюбрайн. Произноси свою коронную фразу, после которой все встанет на свои места и будет привычно, что-нибудь вроде: «До завтра, темный шер…»…
— Доклад, значит… — Усмешка у Дюбрайна была кривоватой, а взгляд… Роне предпочел бы смотреть в любую другую сторону, но бирюза затягивала, не отпуская. — Она не темная, мой темный шер. Называть ее темной слишком… жестоко. И… неправда.
Почему-то казалось, что это не просто слова, и не только про Аномалию говорит сейчас светлый. Что есть какое-то второе дно, третий смысл, пятый ментальный уровень… Может быть, потому, что высверки перламутровой ауры больше не напоминали уколы рапирой? Они стали мягче и теплее даже на вид, тянулись навстречу радостно, и уже местами успели переплестись с черно-алыми протуберанцами…
Вот же паскудство! И как это Роне не уследил?!
А и шис с ним. Если светлому надо — пусть сам распутывает или рвет, если распутывать побрезгует. А Роне себе не враг: отказываться от удовольствия, за которое не надо платить. От настолько острого удовольствия…
— Не темная, — чопорно поджал губы Роне, прикладывая неимоверные усилия для того, чтобы не прогнуться под лаской света, подобно собственной уже на все готовой тьме (предательница!), не растечься, не застонать. — Сумрачная. С-с-согласен. Склонность ко тьме — девять из десяти.
Держать лицо.
И врать.
Глупо врать менталисту? Нет, не глупо. Если хочется просто потянуть время, делая вид, что ты на полном серьезе споришь, а вовсе не млеешь и не тащишься. И вообще не замечаешь, как твою окончательно отбившуюся от рук тьму вовсю ласкает теплый перламутровый свет с бирюзовыми прожилками.
Ну и если, конечно, светлый шер Дамиен Дюбрайн… Дайм… тоже делает вид, что вовсе не замечает ничего предосудительного в поведении собственной совершенно распоясовшейся ауры.
— Восемь десятых, мой темный шер. И я заберу ее в Магодемию. Ее нельзя оставлять без присмотра.
Дайм не может не понимать, что Роне никогда на это не согласится. Тогда зачем он это говорит, если знает заранее, каков будет ответ? Очень хочется поверить, что он тоже просто тянет время, не желая проговаривать финальную фразу. Очень хочется поверить…
Или это опять ловушка, только более сложная.
— Я… лично присмотрю за ней, мой светлый шер. Так и быть.
— Нет уж! — Дайм фыркает, доставая из воздуха бутылку и делая крупный глоток. — Как-нибудь обойдемся без твоего присмотра. Будешь?
Опосредованный поцелуй, через бутылку. Мелкие подростковые хитрости… Алкоголь, который многое упрощает. Тоже ловушка? Пожалуй, для ловушки чересчур утонченно и ненавязчиво, слишком легко не заметить. Или сделать вид, что не заметил. Больше все-таки похоже на осторожный и вроде как бы почти не намек. Неужели Дайм боится быть неправильно понятым? Или что сам что-то понял неправильно? Да нет, глупость какая-то! Быть такого не может…
— Буду.
Вот так. Сразу, решительно, на все, что ты там спрашивал или не спрашивал, мой светлый шер. Ясно тебе?
— Медный отвезет ее обратно в Сойку до шестнадцатилетия. А мы с тобой завтра тоже обратно, в Суард…
«Мы с тобой»…
Боги, как же он это сказал… И как так получилось, что между ними осталось всего полшага?
— Не доверяешь, мой светлый шер?
Хотел произнести ехидно, а вышло до отвращения нежно. Но испугаться не успел, потому что Дай ответил — с точно такой же нежностью, если не большей:
— Ни на ломаный динг. Полная взаимность, мой темный шер, не так ли?
И шагнул навстречу, преодолевая последние сантиметры…
https://author.today/u/ann_iv
Ухают галейские пушки, картечь выкашивает пехоту.
— Держать строй! — рявкает Раймон.
По перепаханному полю на них катится вал закованной в броню конницы. Принц во главе атакующих, и Раймон знает, что должен убить его. Тогда все изменится. Он пытается разглядеть кирасу с наплечниками в виде когтей льва.
— Сьер Оденар!
— Сержант Стерен, в строй!
— Сьер Оденар, вы слышите меня? — его тормошат чьи-то руки, он отмахивается и поднимает пистолет.
Но солнце палит так, что пред глазами плавают радужные круги, а шлем, кажется, раскалился до красна.
— Принесите льда! — приказывает кто-то. — Да шевелитесь же!
Ядро взрывает землю у самых ног, и дугой разворачивается сверкающий мост, повисает во мраке.
— Рано. Еще рано!
— Уверен? — рядом, невесть как, оказывается старый жрец.
— За Лодо — Тьма. Я должен убить его, — возражает Раймон. — И отомстить.
— Месть приведет тебя во Тьму куда скорее. И не вернет ту, что ушла. Есть ли что-то иное, ради чего тебе стоит жить?
Раймон задумывается, потом упрямо говорит:
— Ты же не зря отправил нас в храм. Если Лодо призовет Старых Богов, как сможем мы противостоять? Камень. Надо понять, в чем его сила.
Жрец молчит, молчит долго. С тихим звоном переливаются звезды.
— Хорошо. Ступай, — говорит он наконец, и видение гаснет, сменяется благословенным ничто…
Оденара потревожили сердитые голосами, показавшиеся ему знакомыми. В более низком слышались властные нотки, однако второй спорящий, говоривший по-старчески надтреснуто, и не думал сдаваться. Оденар поморщился и открыл глаза.
Спорящие замолкли. Над ним склонился Стерен. Поседевший, раздавшийся в поясе. Не сержант — теньент. Прошло восемь лет, и Краннское поле давно заросло травой.
— Стерен?
— Сьер Оденар! — теньент расплылся в радостной улыбке. — Хвала Страннику!
За его спиной маячил Густов, гарнизонный лекарь Карды. Как они здесь очутились? Последние связные воспоминания относились к поездке в Квилиан, и в крепости он и находится, судя по надвратной башне, виднеющейся за раскрытым окном. Лучи вечернего солнца наискось проникали в комнату, где-то перекликались солдаты.
Густов оттеснил теньента. Сухие цепкие пальцы обхватили запястье Раймона, затем врач проверил зрачки и, пожевав губами, изрек:
— Скажу, что основная опасность миновала, и будем полагаться на Странника Милостивого.
Оденар дотронулся до повязки, охватывающей голову. Виски ломило, особенно левый, еще ныла рана в плече, однако самочувствие можно было бы назвать даже сносным, если бы не ощущение, что его разум поместили в соломенное чучело. Он попробовал сжать пальцы в кулак. Удалось плохо.
— Господин лекарь вам чуть все кровь не выпустил, сьер Оденар, и снова порывался, — неодобрительно заявил Стерен, заметивший его попытку.
— Если мне будет дозволено сказать, — едко парировал Густов, — наличие яда в жилах требовало кровопускания.
Стерен недовольно глянул на лекаря, но спорить не стал.
Яд? Про яд говорил телохранитель Лодо. События постепенно выстраивались в цепь. Засада в лесу, допрос и пришедшие из прошлого тени… И острый каменный скол.
— Как… я?
— Вовремя из гарнизона подоспели, — пробурчал Стерен. — Хотя майор Тоне сказывал, что вы, как есть, были в шаге от Звездного моста. Он сообщил в Карду, вот и примчался я с полусотней драгун, да господина Густова привез… Серди напавших на вас были как пирры, так и галейцы в пиррской одежде. Скорее всего, тот же самый отряд, что и в Аржуане. Ну, теперь больше не нападут…
— А телохранитель?
— Какой?
— Тот… Из Армории…
Стерен крякнул и прикусил рыжий ус:
— Длинные руки у короля Лодо. В гроте никого не было. Убег, значит.
— Сколько прошло?
— Седмица. Отправил гонца в Талассу, известить месьера принчепса.
— Ты поступил верно… но этого недостаточно, — Оденар тяжело перевел дух: если камень действительно является Звездой Странника, врагам не составит труда проникнуть к нему в дом и найти тайник. Его охватила тревога: — Мне… надо срочно возвращаться в Карду…
— Сьер Оденар, да как можно!
— Если мне снова будет дозволено высказаться, никак нельзя, сьер полковник… — подал голос лекарь: — Странник сотворил чудо, вы пришли в себя, и ранение никак не отразилось ни на вашей памяти, ни, надеюсь, на ясности ума…
— Господин Густов! — угрожающе начал Стерен.
Оденар слабо усмехнулся:
— Густов, не умру пока. Мне обещали.
Врач взглянул пристальнее, а Стерен осторожно спросил:
— Кто обещал?
И в самом деле, кто? Старик-жрец служит привратником у Странника? Отроду он не верил, что боги снисходят для разговоров со смертными. Но теперь, получается, обет дал. На Звездом мосту стоя…
— Не важно. А ты, Бьерн, готовь повозку к утру.
Стерен шумно вздохнул:
— Будет исполнено, сьер полковник.
— Как меня нашли?
— Парень из местных. В лесу шастал, да засаду увидел, а после в крепость прибежал.
— Хотс?
— Он, — Стерен подошел к раскрытому окну. — Внизу торчит. Легок на помине. Каждый день в крепости. Гонять толку нет — все о вас, месьер, справляется.
— Надо же… Пусть придет.
— Эй, Хотс! Поди сюда! Сьер полковник зовет! — зычно крикнул теньент.
— Вам не стоит утомлять себя, месьер, — предпринял еще одну попытку Густов.
— Ничего… Мне уже лучше.
Врач сокрушенно покачал головой.
По ступеням дробно застучали башмаки, однако звук шагов оборвался перед входом в комнату.
— Что мнешься? — Стерен распахнул дверь.
Запыхавшийся Хотс стоял на пороге, прижимая к себе пузатый кувшин с широким горлышком. Оденар посмотрел с любопытством:
— Не разбил в этот раз?
Мальчишка вспыхнул:
— Не… Молоко для вашей милости, утрешнее.
— Так ты с утра сидел с кувшином? — удивился Оденар.
Румянец на щеках Хотса стал еще гуще:
— В погребе стояло, месьер. Погреб туточки, я туда сначала… У Бланки молоко годное, всю отраву зараз вытянет, всяко лучше припарок да зелий!
Оденар покосился прикроватный стол, заставленный флаконами и бутыльками, и перевел вгляд на Густова, чьи брови гневно сошлись на переносице.
— Отвечаешь? — нарочито строго спросил он, предупреждая готовое прорваться возмущение врача.
— Зуб даю!
— Ну, раз зуб, тогда попробую.
Хмыкнув, Стерен взял из рук Хотса кувшин, шагнул к кровати и наполнил стоящую на столе кружку молоком.
— Позвольте, месьер, — он подсунул ладонь под затылок Раймона и приподнял ему голову, помогая напиться.
Молоко оказалось вкусным — приятно прохладным, чуть отдающим цветущим лугом. Откидываясь на подушки Раймон улыбнулся:
— Вправду сил прибыло.
Хотс так и расцвел:
— Я и завтра принесу!
— Э, парень, завтра нас тут уже не будет, — вмешался Стерен, укоризненно глянув на своего командира.
– Ох… — на лице Хотса проступило отчаяние, но что-либо сказать он не посмел, лишь голову опустил.
Оденар окинул его внимательным взглядом, ловя себя на том, что парнишка ему нравится. Смышленый, не перетрусил. Будто что-то тенькнуло в душе.
— Тебя как звать-то?
— Уно…
— В армию барабанщиками берут с четырнадцати. Тебе сколько?
— Четырнадцать! — брякнул Уно, чуть не подпрыгнув на месте: неуж сьер Оденар его забрать с собой хочет?! А взгляд у него вовсе не суровый, усталый только очень…
— Врешь.
— Вру, — согласился он, сердито шмыгнув носом: ишь, размечтался. — Не знаю я, сколь. Мамка по-всякому сказывала.
Коренастый рыжий теньент в усы ухмыльнулся. Ну, шутят, вестимо…
Месьер переглянулся с теньентом:
— Однако, полагаю, что проблема решаема, не так ли, Стерен?
— Так точно, сьер полковник. К делу пристроим.
Но мать как же? Совсем без подмоги останется?
— А ты у нее спроси, — вдруг проговорил сьер Оденар, и Уно понял, что вслух сболтнул, вот стыдоба!
— Мы против материнского слова не пойдем, — голос серьезный, а глаза улыбаются: — Если отпустит, приходи на рассвете. Опоздаешь — пеняй на себя.
— Придет? — спросил Стерен, когда Уно умчался прочь.
— Как иначе, — ответил Оденар. — Наизнанку вывернется, а добьется, чтобы отпустили.
Густов откашлялся и чопорно сказал:
— Месьер, позвольте мне вас оставить.
— Иди, Густов. Благодарю тебя.
— Вам все равно не угодны мои советы, — напоследок проворчал тот, скрываясь за дверью.
— Не всегда я согласен с господином лекарем, но рановато вам, месьер, в путь пускаться. Не оправились же! Как бы худа не вышло, — приглушенно сказал Стерен.
— Дело не терпит, Бьерн. И вот еще что. Сержант Бестье оказался предателем.
— Бестье?! — Стерен вытаращил глаза. — Да как проглядели стервеца? Два года служил, я же сам его в экскорт вам назначил…
— Так и проглядели.
— И в курган со всеми положили, эх…
— Ему за Пределом ответ держать. Но Бестье не мог в одиночку… Есть кто-то еще. А мне и в самом деле лучше. Напомни, откуда перевели сержанта?
— Из Марсаллы.
Оденар утомленно опустил веки. Да, Марсалльский егерский полк. И рекомендация была. От командира, полковника Риардо. «Старая знать» Альби. Мог ли существовать заговор или Бестье продался врагу позже? С этим он разберется, но прежде всего — реликвия.
Серые сумерки едва сменились розоватыми красками утра, а двор Квилиана уже был заполнен солдатами. У крыльца комендантского дома ожидала крытая парусиной повозка с высокими бортами, запряженная парой мохноногих болоне. Оденара устроили на соломенном тюфяке и обложили набитыми овечьей шерстью подушками. Майор Тоне, провожающий отряд, выглядел растеряно и виновато, и клялся, что теперь у него и мышь не проскочит через перевалы.
Уно Хотс, как и предполагал Оденар, обнаружился возле ворот. Переминался с ноги на ногу, держа в руках узелок. Рядом стояла худощавая женщина с тревожным взглядом. Молча поклонилась Оденару и легонько подтолкнула Уно, затем очертила рассеченный круг, осеняя не только сына, а весь отряд.
Дорога Оденару запомнилась плохо, он плыл между забытьем и явью; просыпаясь, слышал звяканье сбруи и всхрапывание коней, да ворчливые наставления возницы сидевшему рядом с ним на козлах Уно. Густов тоже дремал, скорчившись в углу повозки. Окончательно Раймон очнулся лишь когда они въехали в Карду, и колеса загрохотали по булыжной мостовой, а Хотс изумленно ахнул:
— Громадина! Это сколь же войска надо!
Оденар догадался, что Уно говорит о крепости Буртаж, которая в свое время произвела впечатление и на него. Выстроенная на рубеже веков, она считалась неприступной и по форме представляла из себя восьмилучевую звезду, с мощными бастионами и внутренним кольцом стен. Гарнизон насчитывал две тысячи солдат и включал мушкетеров, артиллеристов и две сотни драгун Стерена. Крепость окружал широкий ров, наполненный водой. С Кардой ее соединяли три подъемных моста; внутри располагались четыре казармы — по числу батальонов Кардского полка, несколько глубоких колодцев, питающихся водой из подземных источников, апартаменты офицеров, конюшни и склады с провизией, две пекарни и даже птичники. В центре, на пологом холме, виднелось приземистое здание Арсенала, слева от него в небо вздымались шпили храма Странника-Воителя. В случае осады Буртаж была в состоянии укрыть за своими стенами все население города.
Копыта простучали по деревянному настилу моста. Полог был поднят, и Оденар увидел проплывающую надо головой арку Северных ворот. Стерен, приказав солдатам двигаться к казарме, подъехал к повозке и обеспокоено уставился на него. Оденар вопросительно изогнул бровь, смутив старого вояку насмешливым взглядом. Теньент, всем своим видом показывая, что так просто от него не отделаться, пришпорил коня и гаркнул на возницу. Повозка тронулась вверх, в сторону Арсенальной площади, где напротив храма находился дом Оденара.
Впрочем, присуствие грозного теньнта благотворно сказалось на всполошившихся слугах, явно не ожидавших возвращения господина. Отправив кухарку согреть вина со специями, Стерен взял в оборот конюха и камердинера. В результате бурной деятельности Оденар оказался в своей спальне гораздо быстрее, чем думал. Стерен позаботился и о том, чтобы все оставили его в покое, аккуратно выпроводив за порог подоспевших офицеров, прознавших о ранении командира, и даже Густова. Терпкое красное вино разогнало кровь, и Раймон блаженно вытянулся на кровати.
В доме все звуки стихли, только из смежной гостинной доносилось покашливание лекаря. Судя по всему, тот, невзирая на упрямство неблагодарного пациента, вознамерился до конца исполнить свой долг. Огромная крепость жила привычной жизнью: доносились отдаленные команды и пение горна; в приоткрытую створку окна тянуло запахом дыма, мешавшегося с запахом наваристой мясной похлебки.
Утром он соберет у себя офицеров и напишет подробный доклад для месьера Эрнана. Сегодня же… Он посмотрел на противоположную стену, где за барельефом, изображающим заключение перемирия Альдабертом Великим с пиррейским вождем, находился тайник. Ничего подозрительного в последние дни не произошло, и барельеф выглядел нетронутым, однако тревога все равно кольнула изнутри. Превозмогая слабость, Оденар сел и спустил ноги. Выдохнул, пережидая дурноту, затем встал, держась рукой за высокую спинку кровати. Терпимо. Слишком долго валялся да нежился. Однако ноги препаршивейше дрожали, когда он добрел до стены. Нажав на голову вождя, он сдвинул барельеф в сторону, достал из тайника деревянную шкатулку и почти рухнул в стоящее рядом кресло.
Отдышавшись, он открыл шкатулку. Реликвия хранилась в мешочке из черного бархата. Оденар вытряхнул камень на ладонь и поднес к глазам. Как и в целле храма, на просвет тот налился густым сапфировым цветом. Однако Раймон не ощутил ни потоков силы, ни еще чего-либо необычного. Действительно ли это Звезда Странника, артефакт, что дарует победу? Он не смог бы отличить его от сапфиров в скипетре месьера Эрнана. Ну так он не Одаренный. А король Лодо? Какие силы он призвал, почему камень так важен для него? Что проку гадать, надо отвезти его в Талассу и предъявить Магистрам. Оденар убрал Звезду в мешочек. В шкатулке были еще два предмета: метательный нож телохранителя и шарф Ивэн.
Сначала Оденар достал покрытый загадочным символами клинок и повертел в руках. Да, один в один с тем, что он видел седмицу назад. Пожалуй, его тоже стоит взять с собой и показать Гильему Лора, знатоку древностей. Он положил нож обратно и коснулся кончиками пальцев голубого шелка, испятнанного бурым. Давно за Пределом та, что носила шарф; яркой зарницей прочертила грозовое небо и исчезла. Ему же все эти годы некогда было предаваться воспоминаниям. А может, он не желал вспоминать? Суровая походная жизнь не оставляла места для душевных терзаний. О высоких чувствах он и вовсе не задумывался, время от времени позволяя себе мимолетное увлечение хорошенькой трактирщицей или ни к чему не обязывающую связь с одной из дам полусвета…
Что же вызвало тень Ивэн? Яд? Или он наконец-то заглянул себе в душу? Печаль и эхо давней вины нахлынули на него и вместе с ними пришла непривычная, непрошенная боль, сбила дыхание, заставив сжаться сердце. Он мотнул головой и прошептал:
— Да будет с вами милость Странника там, где вы находитесь, сьера Ивэн.
https://author.today/u/ann_iv
Сознание возвращалось неохотно. Вспышками боли в плече, саднящим ощущением веревок, стягивающих запястья за спиной. Близко капала вода, пахло мхом и мокрым камнем. Звякнул метал, кто-то подошел к нему, с силой надавил на челюсти, вынуждая открыть рот. В горло полилась приторно-сладкая жидкость с привкусом корицы. Поперхнувшись, Оденар проглотил пойло. Застилающая зрение мгла рассеялась, и он понял, что находится в небольшом гроте. Перед ним стоял человек самой непримечательной внешности, увидишь такого в толпе — через получасие позабудешь.
— Пора бы. Ты Волк или сомлевшая от утех шлюха?
— А ты… кто такой? — прохрипел Оденар. — Галеец?
— На твоем месте меня бы волновали другие вопросы.
Оденар, приподнявшись, привалился спиной к камням:
— Поменяемся?
— Избавь меня от казарменного остроумия, — поморщился мужчина. — И не будем терять время. Мне нужно кое о чем расспросить тебя.
— Ничем не могу помочь.
Галеец усмехнулся:
— Мне приходилось иметь дело с высокородными чаще, чем ты думаешь. Уверяю, вы точно так же визжите под ножом, как и презираемая вами чернь. Но у меня другой приказ. Только я что дал тебе яд. Шаманские штучки. И теперь ты сам расскажешь.
Оденар сморгнул. Ему кажется или в гроте прибавилось народу?
— Итак. Ты Раймон Оденар, бывший капитан роты мушкетеров ноорнской армии?
Он хотел презрительно сплюнуть, но вдруг ставшие чужими губы вымолвили:
— Да.
— И ты был восемь лет назад в арморийском храме?
Вот оно что! Дыхание перехватило. Не об этом ли предупреждал хронист? Для Лодо и впрямь мифические артефакты крайне важны, раз галейцы пошли на рискованную авантюру — устроить засаду. Зря он не стал выяснять, что же такое нашел в целле…
— Да… — как со стороны он услышал свой голос.
— Ты стрелял в принца Лодо во время атаки на храм?
Сопротивляться. Оденар стиснул зубы. Или только хотел стиснуть?
— Д…да.
— Перейдем к более важным вопросам. Храм. Что ты видел в храме?
Оденар скользит по обледенелому склону, где не за что уцепиться. Пришедшее извне сокрушает волю, холодные щупальца вторгаются в разум, шарят, выдирают из памяти давно забытое. И то, что он хотел бы забыть.
— Деревья…
— Дальше.
Он снова идет по пружинящему ковру из мха и ветвей, покрывавшему пол храма, над головой, в закатном небе парят ажурные арки.
— Целла.
— Дальше.
Все быстрее спуск, все ближе край. Сопротивляться! Капает вода. Кап — вдох. Кап — выдох.
— Саркофаг.
«Здесь был похоронен Одаренный», — говорит сьера Ивэн, и в полумраке мягко сияют ее глаза. А в уголках губ притаилась улыбка, и ему хочется дотронуться до ее щеки…
— Что было внутри?
— Тлен и запустение…
— Перстень? Другая цацка? Обыскал тебя, думал ты спрятал камень в медальоне.
Покачивается голова волка на серебряной цепочке, скалится влажными клыками. Волком его прозвали позже.
— Вспоминай! Что было в саркофаге?
Враг теряет терпение, и это хорошо. Но отчего-то неважно. Важно другое. Он проводит рукой по волосам Ивэн.
— Простите меня, сьера Ивэн, я должен был предвидеть…
— Что ты несешь?! Звезда Странника. Ты нашел Звезду?
Звезду? Может, и нашел, да потерял, сам того не поняв. Горечь от того, что не сбылось и не сбудется, и щемящая тоска. И безграничный свет, который плавит душу. Если бы вернуться… туда.
— Не стоило связываться с зельем, — бормочет галеец.
На лезвии ножа восьмиугольники и зигзаги, насеченные черным бриеннским серебром. Точно такой же он вытащил из груди Ивэн. Он впивается зубами в нижнюю губу и кровь наполняет рот. Ненависть и боль будто проясняют сознание.
— До тебя не дошло. Ты все равно умрешь, не от стали, так от яда. Но у смерти много ликов. Выбирай — я без затей перережу тебе горло или ты сдохнешь, подвешенный на собственных кишках.
— Кишки, конечно.
— С удовольствием докажу тебе, насколько ты ошибся в выборе.
Рядом, в паре инчей** от виска есть острый каменный выступ. Хорошо…
Тяжело дыша, Оденар перевел взгляд на галейца:
— Это ты убил ее. Как поживает твой повелитель? Вырастил себе новый глаз?
— Сейчас узнаешь, как быть без глаза. Или без двух. На то время, что тебе осталось, они без надобности. Где ты спрятал артефакт? Ведь ты же его нашел!
Острие ножа приблизилось. Оденар улыбнулся окровавленными губами:
— Увидимся за Пределом! — и с размаху ударился головой о выступ.
Уно по прозвищу Хотс любил бывать в Крепости. Знал, что есть и другие, в полдне пути или даже ближе. В Карде есть — с двумя кольцами стен и множеством башен. Или в Талассе, та, говорят, еще больше. Но для него Таласса все одно как Изнанка Мира, а Крепость — вот она, над головой. Сьер комендант изволил платить по центиму** за кувшин молока и терпел, вернее, не обращал на него внимание, а конюх Ньер разрешал расчесать и заплести гривы коням. Сегодня и вовсе был повод в Крепость наведаться: из Карды высокие гости пожаловали.
Войдя в боковую калитку, Уно так и застыл, глазея на солдат в бордовых мундирах, бряцающих амуницией. И лошадки справные да сытые. Любил он лошадок. А больше всего его поразил сьер командир — не старый еще, взляд строгий, и сам как снаряженный лук. Про луки-то он знал, дед, пока жив был, лесовничал малость, приносил то дикого гуся, то куропатку. А на груди у сьера — поди-ка, — медальон с волком! Волков в деревне не любили, от того и приблуд волчками звали, да только, по мнению Уно, иные люди похуже зверей бывают.
И вот непруха! Нанесло на него дюжего сержанта! И вовсе он не бежал, а этот боров своим брюхом в него воткнулся, кувшин выбил и чуть кулачищем не вмазал. От кулака Уно уклонился; частенько драться приходилось, что мать с отцом над Священным Огнем руки не держали, что никому из ребятни прозвище свое позорное не спускал, да мало ли какая причина найдется. Но быть ему битому, если бы сьер командир не вмешался.
От изумления Уно забыл, что перед сьером надобно глаза долу опускать… И вовсе диво, что тот не разгневался, а медным пятаком одарил. На радостях Уно решил в деревню не идти. Лучше подняться на Монт-Тесту, заодно в ельнике грибов наберет.
Взбираясь по склону, он то и дело касался языком монетки, словно проверяя, на месте ли. Про отца мать ничего не хотела рассказывать, но вдруг примечталось, что был бы он похож на давешнего офицера. Нет, не знатностью да богатством, куда тут, а… даже не сообразить чем. От дерзких мыслей Уно запнулся и, остановившись, оглянулся на Крепость.
С лесной прогалины — как на ладони. Меж зубцов южной стены сверкнула искра. Раз, другой. Потом еще раз. Солнце блеснуло на нагруднике дозорного? Так не видать никого. Почудилось, верно. Он залез на гранитный валун, ожидая, сверкнет ли еще. Но нет, только ворота медленно раскрылись, и из Крепости на рысях выехал отряд Волчьего сьера. Уно спрыгнул с валуна и побежал тропке вдоль гребня Монт-Тесты. То ли проводить хотелось, то ли — отложить момент возвращения домой к вечно тревожащейся матери.
… Он услышал негромкие голоса и замер: говорили на общем, но иначе. Чужие. Метнулся к лиственнице и осторожно выглянул из-за ствола. Мужики в чудных коричнево-зеленых одежах возились возле ели. Приглядевшись, Уно заметил, что комель подрублен, и удерживается ель баграми. Сердце затрепыхалось и ухнуло в пятки. Ох же ты, Странничек, не выдай! Донеся конский топот, скозь ветки мелькнули размазанными тенями всадники. Ель рухнула, преграждая им путь, рядом — еще одна.
А на дороге началось побоище. Уно бы и рад был зажмуриться, да не смог. Вот и смотрел, закусив руку, чтобы не скулить, как погибали люди и кони. И как упал Волчий сьер, а потом чужаки его на уцелевшего коня взвалили, да в сторону Ледяных гротов повезли.
Стихло все, тогда только Уно отлепился от дерева. Трясло как в лихоманке: вдруг не все ушли, злыдни?! Не даром староста стращал, чтоб в леса не совались. Бежать надо, в Крепость, солдат поднимать.
«А может, ну его? — спросил внутри тоненький голосок. — Да и не поверят тебе. Никогда своим не станешь. Забыл, как мать плакала, да судьбу кляла, когда на последнем сходе припомнили твоего отца?»
Он потрогал скулу. Ну а Волчий сьер как? Живым ведь увезли, навряд ли добра ему ждать от чужаков.
«Что сьер? — не унимался голосок. — Ушел за Предел. А не ушел, так о тебе точно не вспомнит!»
Уно сердито всхлипнул и заставил подлюку замолкнуть. Вспомнит или нет, не его забота. Он прислушался. Тишина, только пичуги лесные пробуют голоса. Значит, ушли. Что же Странник не заступился? Или недосуг ему на мир смотреть? Ну да некогда теперь сетовать и жаловаться! Уно скатился на дорогу и припустил в сторону Квилиана.
Солнце уже царапало краем гору Ането, когда спотыкаясь, размазывая по лицу слезы и пот, он одолел крутой подъем и кулаками забарабанил в ворота. Из пересохшего горла вырвалось сипение:
— Засада… в лесу… Волчий сьер!
— Что городишь, Хотс?! — Недоуменный часовой выглянул из караулки.
Уно запоздало сообразил, что назвал командира выдуманным именем.
— Напали на отряд… А сьера командира к Ледяным гротам увезли…
Комендант грозно брови сдвинул, не врешь мол? Уно аж испугался – не поверят, да как самого бы подсылом не объявили. Однако поверил сьер Тоне. Собрал солдат, велел одному взять Уно на коня. Трясясь на крупе, он то у Странника прощения просил, за то, что усомнился, то молил, чтоб успели они. Вот и упавшая ель. Захрапели кони, затем и до людей, перебивая запахи летнего вечера, дотянулся смрад крови и смерти.
Среди эскорта живых не осталось, а по кустам на пять мертвяков наткнулись, чужих. Не сразу заметили, потому как на куртки из дайма были нашиты зеленые и коричневые ленточки. Сколько всего было врагов, Уно толком не мог сказать, дальше десятка счета не знал, но выходило — больше. Комендант мешкать не стал, выбрал с собой самых бывалых, что не ломятся через лес кабанами, благо, до Ледяных гротов не так и далеко. Остальным позади держаться приказал.
К гротам они подошли в сумерках. Уно глянул и приуныл — нагромождение камней, поди, пойми, куда могли уволочь сьера. Моне махнул Дюрану, Уно его знал, из местных охотников в солдаты пошел. Тот крадучись двинулся по неприметной тропке между скальных стен и вдруг отпрянул, прижавшись к выступу. На тропе появился чужак, и Дюран, метнувшись вперед, прижал его к камням, надавливая на горло. Глаза часового расширились, он открыл рот, когда кинжал вошел под дых, но вскрикнуть не успел.
— По верху пройдем, — прошептал Дюран. — Там они все.
… Амарра в бешенстве пнул бесчувственного пленника. Кто бы мог подумать, что Волк выкинет такую штуку? Сначала решил, что прикидывается, на инч всадил ему нож в бедро. Нет, без дураков. И что, ждать, когда очухается? Или подохнет. Они и так задержались и пошумели, того и гляди гарнизон переполошится. Не стоило полагаться на туманные обещания шаманов, надо было действовать привычными и проверенными методами. Шорох осыпающихся камешков привлек его внимание, и он выглянул наружу.
— Ирем, что там?
Часовой не отозвался. Амарра вышел на площадку перед гротом.
— Ирем!
Снова нет отклика.
— Дери тебя демоны!
Звериное чутье не говорило, а кричало Гидо, что следует уносить ноги. Вернуться и добить Оденара или это сделает яд? Зашуршало на скальном карнизе над головой. Он скатился в подлесок за миг до того, как пуля выбила в валуне ямку — ровно напротив, где полагалось быть его голове.
* дюйм
** центим — одна сотая кроны
Лаки отреагировал на новости заливистым ржанием.
— Что, правда? — постоянно повторял он. — Ты не шутишь? У тебя будет свой штаб, все эти сумасшедшие люди: юристы, политологи…
— Политтехнологи, — терпеливо поправил Исли. — Журналисты, агитаторы, секретари, фотографы, пиарщики, распространители агитационных материалов…
— Охуеть, — отсмеявшись, Лаки вытер слезы. — А Ригальдо тебя не выпорет?
— Ригальдо, — сказал Исли, любуясь бликующей водой на заливе, — считает, что лучше бы я купил себе золотую корону. Или запустил ракету на Марс.
— Ну ты бы ему объяснил, что борешься за что-то полезное, — посочувствовал Лаки. — Кстати, за что ты борешься-то?
— Первое, что я сделаю, если у меня что-то выгорит, — Исли разглядывал дома на противоположной стороне бухты, кажущиеся голубыми сквозь дымку, –добьюсь, чтобы любой человек в нашем штате мог стать донором крови, не зависимо от его ориентации. Если, конечно, по анализам он чист. Меня задевает эта дискриминация.
Лаки тяжело хлопнул его по плечу.
— Это круто, чувак. Честно говоря, я удивлен, что ты не двинулся по этой дорожке раньше, — безмятежно объявил он, натягивая перчатки для мусора. — Ну, клево. Мы с Клэр будем за тебя болеть.
— Ох, Лаки… — пробормотал Исли, пораженный его бесхитростной верой. — Спасибо, мой дорогой мальчик.
— Да что там, — «мальчик» пожал огромными плечами. — Давай, бери эту штуку. Раз, два… понесли!
Они вдвоем ухватились за проржавевший бак, поднатужились и потащили к грузовику.
Шла большая акция по сбору и сортировке мусора в бухте. По пирсу ходили люди с сачками, вылавливали прибитую к берегу дрянь, как безобидную, так и не очень — пакеты, бутылки, трубочки для стаканчиков, шприцы и резинки. С погодой неожиданно повезло: был первый день без дождя, и солнце ярко светило, несмотря на то, что все небо покрыли кудрявые прозрачные облака. Исли рискнул пригласить Лаки и Клэр, и они с легкостью присоединились. Даже привели Заки, который, конечно, ничего не вылавливал, а просто бегал по пирсу, пугая чаек, или с удовольствием хлопал по воде детским сачком.
И Джерри, конечно, был тут как тут. Джерри ничего не собирал, зато таскался вокруг семьи Исли в своем пижонском пальтишке и фотографировал их вместе и порознь. Перчатки на нем были черные, сидящие как вторая кожа, а не какие-нибудь желтые резиновые говнокраги по локоть, как на всех остальных. Он очень выразительно стаскивал их зубами, когда ему было нужно провести по экрану телефона, при этом, как правило, смело глядя Исли в глаза.
— Эй, парень, осторожнее, — донесся до Исли его голос. Он посмотрел из-под руки: Стюарт тянул его внука от края пирса, двумя пальцами ухватив за помпон на шапке, и озирался, как человек, не очень-то умеющий обращаться с детьми. Заки пыхтел и вырывался. — Эй, кто-нибудь. Я боюсь, он может свалиться!
— Спасибо, мистер Стюарт, — спокойно сказала Клэр, подходя к нему с огромной коробкой в руках. Она поставила коробку на урну и стянула перчатки: — Пойдем, бандит.
— Я не хотю! Я хотю де! — Заки выкрутился из ее рук. — Де! Ыбка! Хотю ыбку!
— Дохлая. Плавает кверху пузом, — поморщился Джерри, подходя ближе.
— Почему детей так привлекает смерть, — вздохнул Исли. Он сел и раскрыл объятия:
— Ну, залетай, разбойник!
Заки ворвался в кольцо его рук. От него пахло рыбой и тиной — он весь вымазался, лапая свой сачок. Исли поцеловал его в мокрый нос. Кто-то закрыл солнце так, что на них с Заки упала тень. Сразу раздался голос Джерри:
— Не заслоняйте его, пожалуйста. Ага, большое спасибо. Мистер Фёрст, вот так и сидите, — он снова поднял телефон.
Отодвинутый им Лаки фыркнул, посмотрел на Стюарта сверху вниз, но промолчал. От его глаз разбежались смешливые морщинки и, дождавшись, пока Исли встанет на ноги, он спросил, внешне невинно:
— Мистер Стюарт, а из чего складывается имидж политика?
Джерри нахмурился.
— Ну… это сложно. Надо учитывать мотивационный анализ, выразительность самопрезентации, коммуникативную установку…
— То есть, я больше не смогу его покатать на тележке, как раньше?..
— А?.. — Джерри открыл рот. — В каком смысле?
И тогда Лаки с ревом схватил Исли поперек туловища, поднатужился и поволок к стоящим поодаль магазинным тележкам:
— Да вот как-то та-а-ак!..
Он пер вперед, как медведь, а Исли, болтающийся у него на плече, смеялся так, что чуть не прикусил себе язык, и думал, что хорошенько должен запомнить все это, всю эту дурацкую сумасшедшую легкость — прыгающий горизонт, первое зимнее солнце, искристую воду залива и сборщиков мусора, бродящих внаклонку, как ловцы крабов в отлив, смеющуюся в ладонь Клэр, изумленного Джерри. Что бы потом ни случилось, куда бы ни привела его карьера, он не должен этого забывать.
— Слабоумие и отвага! Фёрстам не слабо! — проорал Лаки, с немалой осторожностью, впрочем, ставя Исли на асфальт. Тому пришлось ухватиться за его куртку, потому что его слегка укачало:
— Фёрстам не слабо, но покатай-ка ты лучше Заки. Будет неловко, если тележка развалится подо мной.
Его счастливое настроение поугасло, только когда позвонила Люсиэла и деловито спросила:
— Я так поняла, мусорный сбор вас надолго задержит? Отменить ланч с мистером Сегундо?
— Нет, — нахмурился Исли. — Ты что, я приеду к нему.
— Хм, — секретарша там, в трубке, позвенела ключами. — Смотрите. У вас был бы шанс, чтобы он немного занервничал. А если бы я сказала, что вы перекусываете со Стюартом, он бы наверняка…
— Люсиэла, — прервал ее Исли. — Давайте вы не будете мне подыгрывать в нашем споре, да еще так топорно?
Он сбросил вызов, постоял, прислушиваясь к крикам чаек и гудкам машин.
Джерри пришел к нему, лучась улыбкой, держа в каждой руке по стаканчику.
— Очень хороший день. Мне понравилось, как вы общаетесь с семьей.
Исли кивнул.
— Я подумал, что у воды зябко, и добыл кофе. А потом можно перекусить в одном морском ресторане, тут недалеко. Мне очень нравится, там в эти часы подают их спецпредложение — огромную гору первосортных моллюсков на льду, со сливочным маслом и розовым вином… Я рискнул забронировать столик…
— Джерри, — со вздохом оборвал его Исли. Он смотрел из-под ладони: Лаки уже вел свою семью к пикапу. Вот он поднял руку, помахал Исли и открыл дверь перед Заки и Клэр. — Я стараюсь по будням есть вместе с Ригальдо. То есть не всегда, конечно — у него или у меня бывают встречи, поездки, которые нельзя отменить… Но если обстоятельства позволяют, мы встречаемся днем. Сидим, разговариваем. Все это знают.
— Оу, — Джерри насмешливо округлил рот. — Традиционные семейные ценности зрелых людей. Понимаю. Это, конечно, не то, что хрустеть моллюсками где-то на набережной…
Исли мгновенно представил, как Джерри ест омара руками, хватает его за хвост и рывком отдирает от панциря, или грызет и высасывает раздробленный щиток краба, или с влажным чмокающим звуком втягивает в себя устрицу, и на его губах блестит соленый сок. А следом он подумал о Ригальдо — каким тот был, когда они только поженились: строгий и неприступный, чинно поглощающий у всех на виду свой спартанский обед, сердито озирающийся, когда Исли, по его мнению, позволял себе лишнего, и, тем не менее, не убирающий руку, если Исли накрывал его кисть своей. Обычно после этого Исли лез ладонью под скатерть и незаметно трогал его коленку.
Мальчику Джерри даже в голову не могло прийти, что для них значил этот самый ланч. Вот, даже Лаки и Клэр уехали домой, потому что знали, что он потащится к Ригальдо, огибая пробки.
— Куда вас подбросить? — примирительно спросил Исли.
Джерри пихнул ему в руки оба стакана:
— Встретимся после перерыва. Я от вас так просто не отстану, мистер Фёрст.
Глядя ему в спину, на то, как он идет, независимо сунув руки в карман брюк, Исли подумал, не переоценил ли себя.
Мальчик Джерри вполне был способен высосать ему мозг, взломав черепную коробку, как панцирь моллюска.
***
Четырнадцатого февраля Исли полетел на международную выставку стартапов в Калгари, которая обещала быть до чертиков любопытной. Было так странно окунуться в солнечную морозную тишину местного даунтауна, в котором днем на улицах не было никого, как в лучшем постапокалипсисе. Вся жизнь текла внутри надземных переходов Скайвок. В полдень Исли стоял со своим чемоданом, выдыхая пар изо рта, и снимал для Ригальдо безлюдные перекрестки, одинокие светофоры и синие тени от небоскребов на придорожных сугробах.
За несколько дней до отъезда все чуть было не отменилось: Бекки вдруг заболела, безо всяких причин. Она три дня высоко температурила, потом наступило затишье, после чего ее лицо и руки покрылись розовой сыпью. Пока она лихорадила, Ригальдо на стены лез. Исли приходилось удерживать его, чтобы не дергал постоянно лечащего врача, не звонил Клэр и в 9-1-1. «Это всего лишь розеола, — терпеливо повторял он. — Я ее помню, у Лаки такая была, его лечили только тайленолом», — но на Ригальдо его утешения не действовали. Исли колебался, как их таких оставить вдвоем, но внезапно Ригальдо пришел в себя и решительно выпер его в дорогу. «Иди работай, — рявкнул он, сам вынося его чемодан к такси. — Я справлюсь, не маленький». И, убедившись, что Бекки больше не лихорадит, Исли действительно улетел. Может, Ригальдо соскучится по нему и по возвращении примет более благосклонно.
Чего Исли совершенно не ожидал, что в первый же день в Калгари, когда он, отдохнувший в номере отеля, спустится в холл, из кресла навстречу ему поднимется Джерри Стюарт. Весь безупречный от красиво уложенных русых кудрей до теплых зимних ботинок и пышущий энергией юности. В лучах золотого света, льющегося через панорамные окна, Джерри тонко улыбался, будто говоря: ну, вот я здесь, и что ты мне сделаешь.
При виде него Исли стоило определенных трудов сохранить лицо.
— Мне кажется, это уже тянет на преследование, — заметил он.
Джерри солнечно рассмеялся:
— Что вы, мистер Фёрст. Я всегда смогу доказать полиции, что приехал в Канаду навестить друзей. У меня даже был повод — день святого Валентина.
Ах да, день святого Валентина. Исли улыбнулся: совсем старый стал. Не обратил внимания на «красные плюшевые задницы» в интерьере.
— К возлюбленному приехали? — невинно спросил он и тут же поморщился: кто его за язык тянул. Ригальдо был прав: он не умеет вовремя закрывать рот.
Джерри ответил ему смелым взглядом:
— Может быть.
Этот раунд Исли ему явно проигрывал. Мальчик подготовился к встрече, в отличие от него.
Подумав об этом, Исли перестал улыбаться.
— А как вы меня выследили?
— Ой, да я сам не помню, откуда у меня что, — Джерри пожал плечами. — Где-то добыл информацию, в каком именно отеле вы остановитесь. Как будто это тайна.
При этом он так затрепетал ресницами, что Исли подумал: врет, да к тому же небрежно. Ему кто-то все подсказал, от номера рейса до названия отеля; назвал даже время, к которому он обычно спускался из номера, чтобы сесть в такси. Исли сжал зубы.
«Я убью Люсиэлу».
На что бы там его секретарша ни ставила в споре, она явно вела собственную игру.
— Я не могу взять вас на выставку, — резко сказал он. — Вопросы моей корпорации вас не касаются.
— Мне-то что, — мальчишка совершенно не расстроился. — Я не горю желанием целый день таскаться по моллу и любоваться вашей спиной. Я буду ждать вас вечером на этом самом месте.
— Не много ли вы на себя берете?
— Я не привык мелочиться, мистер Фёрст; сегодня Валентинов день, в городе будет фейерверк. Рассчитывайте на праздничный концерт и приличный ужин. Я вас как следует… выгуляю.
— Да-а?
— Да. Вы раньше здесь бывали?
— Разумеется, — не удержался Исли. — С Ригальдо. Мы очень любим здешние национальные парки. Особенно стеклянную смотровую площадку на леднике.
— Я понимаю, — Джерри сдул упавший на глаз локон. — Вы, без сомнения, опытный ходок по… ледникам. И разным прочим диким местам. Но я вас уверяю, что на прогулке со мной вас ждут такие подъемы и спуски, которых вы представить себе не можете. Я буду ждать вас вечером, уверен, нам будет интересно друг с другом.
Он был такой обворожительно наглый, что Исли доставляло огромное удовольствие дразниться, кидая ему уступки, как мячик щенку. К тому же он так смотрел, бесстыже и в то же время просительно, что Исли чувствовал, как под ложечкой разливается приятное тепло. Нет, он не назвал бы это бабочками в животе. Скорее, удовлетворением наглаженного эго. Давно с ним так бесстыдно не заигрывали. Нахальства у мистера Стюарта явно было не меньше, чем у его сводной сестрицы.
Пожалуй, только мысль о Рифул заставила его вырваться из этого солнечного кокона.
— Меня ждет такси, — сказал он, пытаясь собраться с мыслями. Кокетничать со Стюартом было, безусловно, приятно, но он притащился в Канаду не за этим. — Продолжим в другой раз.
— Вечером, — постановил Джерри, делая шаг назад и пропуская каких-то людей к стойке ресепшен. — Я буду сидеть в этом кресле, пока вы не спуститесь.
И Исли вдруг понял, что чувствует себя осажденной крепостью.
На выставке он несколько раз мельком думал о хитром мальчишке; Джерри мерещился ему за стендами и в толпе. Оказывается, Исли незаметно привык к его присутствию рядом с собой, к тому, что он крутится неподалеку, снимает, советует и комментирует все его действия. Паршивец как-то умудрился влезть в его личное пространство. Надо же. Потом Исли пригласили на «круглый стол» для инвесторов, и сделалось не до Джерри. А после был фуршет где, бездумно хлопнув шампанского, Исли вдруг почувствовал, что готов из чистого ребячества прогуляться с мальчиком под руку по вечернему городу. В темноте, расцвеченной огнями, среди «красных жоп», пурпурных воздушных шаров и сугробов.
«Это игра, — сказал он себе. — Просто типичная офисная игра; такая же, как ритуальная демонстрация Люсиэлой глубоких вырезов или привычка О’Гвардиена делать стойку на любое хорошенькое лицо. Я все контролирую, а Стюарт все понимает».
Ну не дурачок же он, чтобы не понимать?
Такси привезло его в отель уже к восьми вечера, порядком уставшего от этих мыслей и разгоряченного шампанским. Исли пересек холл и подошел к лифтам, на ходу отметив, что в кресле никого нет. Он еще даже не понял, что чувствует по этому поводу, облегчение или разочарование, когда поймал отражение в зеркальной стене. Джерри неподвижно смотрел на него с лестницы — красивый, как принцесса. Исли отвел взгляд, чувствуя, как воздух между ними электризуется, и поднялся к себе.
Сообщение пришло, как только он вошел в лифт. «Буду ждать, когда вы переоденетесь и спуститесь». «И примете душ», — автоматом подумал Исли, а потом одернул себя. Какой, на хер, душ?
В номере он тяжело опустился на кровать и потер лицо. В темноте за окном расцветали бутоны фейерверков. «Я все контролирую», — напомнил он себе, а потом позвонил Ригальдо. Тот ответил сразу.
— Привет, — поздоровался Исли и расстегнул пуговицы на рукавах. Ослабил галстук. Гулять с Джерри, если он, конечно, пойдет, требовалось в чем-то демократичном. Он раскрыл чемодан и наугад вытащил свитер. — Ну как вы, как Бекки?
— Лучше, — хрипло, как будто со сна, пробормотал Ригальдо. Исли даже посмотрел на часы — по его прикидкам, тот не должен был спать. — Температуры больше не было, и сыпь побледнела.
— Слава богу, — Исли стащил туфли, хваля себя за идею взять лыжные ботинки. И нет, в ресторан они не пойдут. — Я рад, что у вас все хорошо.
Он ожидал, что Ригальдо спросит: как выставка, но тот молчал. Исли задал еще пару вопросов, получил такие же вялые ответы и насторожился.
— У тебя все в порядке?..
— Нет, — после долгой паузы ответил Ригальдо. — Не совсем.
Исли запрыгнул на кровать.
— Детка, не заставляй меня тянуть из тебя клещами…
Вместо слов Ригальдо подключил видео-чат.
Исли взглянул на экран и выронил свитер.
— О боже! — и повторил с жалостью: — Боже мой. Так ты не болел этим в детстве?..
— Не болел, — прохрипел Ригальдо и откинулся на подушки. Он лежал на большой кровати, завернувшись в одеяло, и лицо его было измученным и несчастным, глаза блестели от температуры, а на щеках проступали ярко-розовые пятна. Свернувшаяся калачиком у него под боком Бекки радостно помахала Исли ладошкой. У нее на животе лежала книжка про Мадикен.
Исли, забыв про все на свете, поставил телефон на покрывало и встревоженно всмотрелся в лицо Ригальдо.
— Давно температуришь?
Ригальдо повернулся к Бекки и велел:
— Сходи по-маленькому.
— Но я не хочу! Я хочу говорить с папой!
— Сходи, я сказал, — и, когда она вышла, простонал: — Исли, это пиздец. У меня все одновременно: сыпь, лихорадка, и еще в паху вздулись какие-то шишки…
— Здесь время коронной шутки про «что-то венерическое», — грустно улыбнулся Исли. — Может быть, стоит позвать к тебе Клэр?
— Зачем? — перебил его Ригальдо. — У нее маленький ребенок, ты же не хочешь, чтобы он поймал эту дрянь? Это все та же розеола, просто я болею, как взрослый.
Он перевел дыхание и устало прикрыл глаза.
Исли негромко спросил:
— Давай, я приеду?
Ригальдо уставился с потолок.
— Сбежишь со второго дня выставки?
— Ага.
— Нет, Исли. Нет. Мы, черт возьми, возлагали на это сборище определенные планы. Выдои из этих многообещающих «деток» все, что можешь, — он тяжело вздохнул. — Я скоро буду в порядке. Скорее бы только лечь спать.
Бекки вернулась из ванной и на мгновение попала в камеру. Исли подумал, подумал — и попросил Ригальдо:
— Дай ей телефон.
— Зачем?
— Я ей почитаю. А ты пока отдохнешь.
— Как ты собираешься ей читать?!
— Да очень просто, — Исли опрокинулся на спину и подтянул к себе ноутбук. — Сейчас все сделаем.
— Разве ты никуда не собирался? — Ригальдо сделал вид, что надевает галстук, видимо, намекая на общий растрепанный вид Исли.
Он покачал головой:
— Ну что ты, детка. Я только пришел. Идти мне некуда, — и позвал Бекки:
— Какой рассказ ты хочешь, чтобы я прочитал?
И он подключил wi-fi и исправно начал читать с ноутбука, поглядывая на свою семью — Ригальдо вырубился мгновенно, и Бекки заснула через четверть часа, разметавшись на половине кровати Исли, и перестала отвечать. Только тогда он замолчал. Нужно было позвонить Джерри и извиниться, но Исли не хотел даже прикасаться к телефону. На душе было неспокойно из-за едкого привкуса непонятной вины.
***
Семья поправилась, и дни полетели незаметно. В начале марта Исли сделал в прессе объявление об открытии нового завода, который создаст четыреста рабочих мест. «Мы с нетерпением ждем возможности внести очередной вклад в экономическое благополучие штата Вашингтон». Когда он уже прощался, кто-то из журналистов поднял руку:
— Мистер Фёрст, нам стало известно, что группа активистов собирается провести вечер памяти жертв прошлогоднего теракта. Вы будете в этом участвовать?
У него перехватило дыхание.
— Конечно, — справившись с собой, сказал он. — Мы не должны забывать то, что случилось. Я готов поддержать семьи тех, кому не повезло в тот день так, как мне.
Расставшись с журналистами, он, внешне спокойный, вернулся в офис, но на самом деле еще долго чувствовал холодок на спине, там, где Клэр когда-то вскрыла ему гематому. Надо же, год прошел. Он солгал журналистам: он бы хотел как можно реже вспоминать ту парковку, охранника и рухнувшую стену. И думать о том, что только из-за того, что Том и Лиз приехали в тот день на распродажу, в его доме живет самая лучшая в мире девочка.
Наверное, из-за этих мыслей он и потерял бдительность.
Исли мыл руки перед большим зеркалом в туалете, когда сзади мягко хлопнула дверь. Он поднял глаза на вошедшего. Исли принципиально ходил в тот же самый сортир, что и все, и не только из демократических соображений. В кабинке можно было услышать много офисных сплетен, а как еще узнаешь коллектив, если не изнутри.
Джерри Стюарт у него за спиной перекинул пиджак через плечо, будто говоря: «Не торопитесь, я тоже никуда не спешу». Его веселенькая зеленая жилетка очень шла к цвету глаз, хотя смотрел он не слишком весело. На щеках алели два ярких пятна.
Исли и удивился, и обрадовался. После возвращения из Канады они не виделись — мальчик скидывал ему всю информацию на почту и в мессенджер, а в «Нордвуд» не заезжал. За свой не слишком вежливый поступок Исли извинился на следующий же день. Кажется, Джерри ответил ему что-то по работе.
Исли уже подумывал, что его скосил грипп. Весной в офисе многие болели.
— Как ваши дела, Джерри? — спросил он, отрывая бумажное полотенце. — Я уже начал скучать.
— Благодарю вас, все хорошо, — ответил тот чопорно. На Исли он не смотрел — казалось, его взгляд лениво шарит по стенам. А потом Джерри оттолкнулся лопатками от стены и перешел в наступление — стремительно, как молодой леопард.
Все произошло молниеносно.
Он врезался Исли в грудь, сгреб его за отвороты пиджака и просто внес в пустую кабинку. Втиснулся следом, с размаху хлопнул ладонью по вращающейся задвижке. Исли, стукнувшийся о бачок, оказался впечатан в узкое пространство между унитазом и боковой перегородкой, и тут же Джерри без колебаний зажал ему рот. Горячая шершавая ладонь совсем не нежно смяла Исли губы. Исли уперся одной рукой в стену, другой в перегородку, напрягся всем телом, и тогда Джерри решительно вжался в него, приперев к задней стене.
— Я же сказал — я не мелочусь, — просвистел мальчик, глядя на него жадно и зло. — И меня нельзя кинуть и извиниться по эсэмэске.
«Котик мой, — подумал Исли, скорее ошарашенный, чем разозленный. — Так нельзя. Ты совсем до ручки дошел».
Похоже, он все это время недооценивал заинтересованность Джерри.
Нужно было пинком выкинуть из кабинки этого бесстыжего кота, но Исли не успел: в помещение туалета уже кто-то входил. Хлопнула дверь, Исли услышал негромкие голоса. Они с Джерри застыли. Мужики за стеной перекинулись парой слов, засмеялись какой-то шутке и надолго замолчали. Слух Исли обострился, он отчетливо слышал журчание струй, бьющих в писсуары, харканье и плевки. В кабинке резко пахло моющим средством — хлоркой и манго, спасибо, что не ванилью. Дышать с зажатым ртом было тяжело, Исли покрутил головой, пытаясь сбросить чужую ладонь. В ответ Джерри только навалился сильнее. Зашарил по телу Исли свободной рукой. Очень умело зашарил.
Его глаза горели зеленым огнем. Мальчик покачал головой: сопротивление бесполезно. Он находился совсем рядом, Исли видел коричневые крапинки на радужке, редкие рыжие веснушки на носу и длинные, золотые, изогнутые, как у девчонки, ресницы. Джерри плотно сжимал губы. На его порозовевшем лбу выступил пот. Исли внезапно почувствовал, что ему тоже очень жарко в костюме. Он снова напряг мышцы, пытаясь максимально дистанцироваться, соблюдая тишину. И тогда рука Джерри скользнула ему между ног. Сжатые губы разошлись в улыбке, между ними мелькнул розовый язык, и Исли наконец понял, что игры закончились, и все это всерьез: прямо сейчас, в режиме реального времени, Джерри Стюарт ломает ему брак и карьеру. Скорее всего, и то и то.
Он отодрал руку Джерри, зажимавшую ему рот, смял ему пальцы, крепко стиснул. Наверное, сделал больно. Тот колюче прищурился, ухватился за полы пиджака и вдруг подался вперед и положил голову ему на плечо. Исли опешил и сразу же отпустил его, потому что стоять вот так, обжигающе близко, было невыносимо.
Мужики в туалете не торопились вернуться к своим рабочим местам; Исли не знал их, но уже ненавидел всем сердцем. Один рассказал бородатый анекдот, второй с готовностью поржал. Загудели сушилки для рук, но Исли рано обрадовался: в туалет зашел кто-то еще, поздоровался и зажурчал. Снова распахнулась наружная дверь, впустив гул офиса. Последовали новые приветствия, сразу два. Суки, да что же они ходят в сортир парами, как подружки, думал Исли, изнемогая от глупости ситуации; почему никто не работает. Он чувствовал, что в нем вот-вот проснется самодур, готовый ввести посекундный тайминг для отлучек из опен-спейса. Потом стало еще хуже: зазвонил телефон. Какой-то дурак радостно принялся болтать, меряя шагами кафель, потом расстегнул штаны. Чтоб ты себе член прищемил, устало пожелал ему Исли.
Кто-то подергал их кабинку, с недовольным возгласом отошел. Исли возблагодарил проектировщиков за то, что они поставили двери до самого пола, хотя служба безопасности была против. Мальчик Джерри беззвучно рассмеялся, наблюдая за его лицом. Его теплое дыхание согревало щеку и ухо. И, глядя Исли в глаза, Джерри потянул вниз язычок молнии и сунул руку ему в брюки.
Шах и мат.
Этого просто не могло быть, но это было: его щупал наглый щенок лет на двадцать моложе, а он ничего не мог сделать, ничего. Ладонь Джерри мягко скользила по члену через ткань трусов, пальцы осторожно сжимали ствол. И, разумеется, случилось неизбежное — от этих вороватых прикосновений у него встал. Возбуждение было навязанным, механическим, но вполне ощутимым.
Болтовня за стеной понемногу сходила на нет. Вот-вот должен был убраться последний посетитель, а Исли стоял, глядя сверху на переносицу Джерри, и обреченно думал, что ему прилетело за всех мальчиков и девочек, которых он когда-либо соблазнял. За фокус с зажигалкой. За выжитого с его территории охранника Тони. И за Ригальдо, которого он сам себе подарил в тридцать шесть лет, и с тех пор у него ни разу не было секса еще с кем-то.
Подумав об этом, Исли лягнул дверь — так, что вертушка-засов соскочила, и вывалился из кабинки. Оторвал от себя Джерри, отбросил в сторону. Оперся о умывальник, растрепанный и с эрекцией, дыша, как бегун. Включил холодную воду и плеснул в красное лицо, опасаясь даже смотреть в сторону Джерри.
Кроме них двоих, в помещении никого не было.
— Почему?! — прозвучало сбоку. Голос Джерри дал петуха. Исли все-таки скосил глаза: мальчик выглядел плохо — его трясло, ноздри раздувались, а тонкая кожа на лице то покрывалась пятнами, то бледнела.
— Что «почему», моя прелесть? — хрипло спросил Исли, застегивая ширинку. И подумал, что нахер уволит любого, кто зайдет прямо сейчас. Или нет, сначала убьет, а потом уволит.
— Почему вы ломаетесь, вам же этого хочется, — рявкнул Джерри. Он выглядел подобравшимся и снова готовым к прыжку. Исли откинул назад мокрые волосы. Сейчас или никогда.
— Потому, — сказал он со вздохом, — что мне нужен специалист по пиару, а не протеже. Это раз. Вы хороший специалист, Джерри, вам не обязательно укреплять карьеру через отсос. Если вы без этого не можете, значит, вам не хватает уверенности.
Джерри вздрогнул и заморгал, как будто Исли врезал ему. А Исли безжалостно продолжал:
— Поймите, на любой серьезной работе вас будут проверять. У вас и так есть отягчающее — сестра, и если службе безопасности покажется, что вы провокатор, вас никогда больше не наймет приличная компания. Подумайте, кем вы хотите стать — интрижкой или ценным рабочим кадром. Это два.
Джерри раздул ноздри и ожесточенно повторил:
— Проверка? Все это была проверка? Да не смешите меня!
Исли не стал закрывать глаза, когда Джерри шатнулся ему навстречу и потянулся с желанием поцеловать. Он ничего не делал — не отстранялся, не дергался, не пытался придержать дверь. Так и стоял, барабаня пальцами по раковине.
И Джерри отступил. Вытер запястьем рот и бросил в попытке сохранить лицо:
— И все-таки у вас встал!
— Встал, — равнодушно кивнул он, слушая, как в раковину плещет вода. — Я живой человек. Но у меня и так есть все, что нужно.
Грохот, с которым Джерри захлопнул дверь, наверное, был слышен даже в Канаде.
Исли медленно развернулся к зеркалу и закрутил кран.
Сердце стучало, как ненормальное, пульсометр верещал. Рубашка под пиджаком пропиталась потом. Просто удивительно, как Джерри не понял, что Исли вовсе не одержал верх. Сейчас — точно нет.
Кажется, он проебался с этим пари по-крупному везде, где только мог.
Ригальдо ему не простит, когда узнает про этот сортир. Такие вещи никогда не остаются в секрете.
Исли еще немного постоял, любуясь на залитый водой кафель, и все для себя решил.
Позвонил секретарше Ригальдо, выяснил, где тот есть, и потащился сдаваться.
***
Он увел Ригальдо посреди жаркого спора с юристами, просто взял его за руку и вывел из кабинета, к изумлению присутствующих. И потащил к себе, мимо стеклянных стен, лестниц и лифтов, мимо сотрудников и гостей, держа так крепко, точно боялся, что если упустит его, произойдет что-то ужасное.
Весь путь до кабинета Ригальдо молчал, и только когда Исли усадил его за свой стол, в кресло президента компании, поднял голову и спросил:
— Что случилось?
Не отвечая, Исли обошел его, бдительно запирая дверь и выдергивая из розетки шнуры телефонов, чтобы им не мешали звонки.
Вернулся обратно, уселся на край стола и честно ответил:
— Случилось, что я дурак.
И выложил: про мальчика Джерри и про пари, про будущие выборы и про то, к чему привели их развлечения с Люсиэлой. Он говорил, сцепив на колене руки, по возможности не скрывая ничего. И только сцену в туалете максимально смягчил, сильно сократив, поскольку не был уверен, что иначе Ригальдо не выкинет всех ее участников в окно.
Солнце светило через огромный кабинет наискось, лежало квадратами света на противоположной стене, по полу от стола и кресла протянулись длинные тени. Лучи падали на лицо Ригальдо, молча сидящего в кресле, искрили на браслете часов и тонких блестящих нитях в ткани галстука. В черных волосах на виске опять серебрилась такая же нитка, но сейчас у Исли не хватило бы духу выдернуть ее.
Глаза Ригальдо, светлые и холодные, смотрели угрюмо. Он молчал, потом взял со стола ручку и стал крутить ее в руках. Исли заметил, что он плотно сжал губы; на лице резче обозначились скулы. По этому лицу никак нельзя было понять, насколько Ригальдо разочарован, и Исли договаривал свою исповедь, уже чувствуя, как под ногами разверзается яма, водоворот, куда его вот-вот затянет вместе с грязной водой залива, со всеми лодками, баржами, катерами и рыбными заводами. Но, сохраняя самообладание, он все-таки договорил:
— И вот теперь я не знаю, что мне со всем этим делать, — он сделал глубокий вдох. — Но я подумал, что ты должен знать. Вот честно, как ты скажешь, так все и…
— Исли, — перебил его Ригальдо, щелкая ручкой. — Заткнись и слушай. У меня к тебе нет ни капли сочувствия.
Исли заткнулся. А что ему оставалось?
— Вы с Люсиэлой повели себя безобразно, — хмуро продолжил его муж, глядя в окно. — Как два гавиала. Но к ней у меня вопросов почти нет, я всегда знал, что она из себя представляет. Правда, я думал, что ты уже перерос того мудака, который приперся в спортзал со своими токсичными орхидеями.
И Исли снова промолчал.
— Мистеру Стюарту мне есть, что сказать, — продолжил Ригальдо, глядя в окно. — Но у него козыри: ты его провоцировал. А насчет выборов… Ну, я знал, что ты превратишь нашу жизнь в ад. Ты уж определись, политик ты или плейбой. Иначе к тебе постоянно будут кого-то подкладывать: девочек, мальчиков…
Он умолк и совсем отвернулся от Исли, разглядывая снующие по бухте катера. Небо в той стороне казалось густым и почти черным, а солнечные лучи, пробившиеся сквозь тучи, золотом вычерчивали фасады ближайших зданий, которые ослепительными прямоугольниками выделялись на фоне неба. Ригальдо смотрел на небоскребы, щурясь от света, будто кроме них его ничто не интересовало.
Исли ждал продолжения, но ничего не происходило, и он решился:
— Ригальдо, пожалуйста. Не молчи.
Ригальдо задумчиво пощелкал ручкой. И спросил не совсем то, что Исли ожидал услышать:
— Этот Стюарт, он вообще хорошо справляется?..
— Да, вполне, — ответил Исли, не понимая, к чему тот клонит. — Он отряхнул с меня пыль и здорово проапгрейдил в СМИ. Маховик запущен, мне прямо жалко, что все так…
— И ты не оставил свои планы насчет легислатуры?
Исли вздохнул и уставился поверх кресла в окно.
— Не оставил, — признался он как на духу. — Понимаешь, чем ближе я к этому подбираюсь, тем больше чувствую, что это мое.
— Ну тогда пусть он и дальше работает, — Ригальдо поднял на него глаза, кажущиеся на свету совсем прозрачными, как весенняя вода. — Что непонятного?
Во рту у Исли стало сухо, а сердце ускорило ритм. Он молча покачал головой в знак того, что такой ответ его не устраивает.
— Исли, — Ригальдо смотрел на него устало и спокойно. — Мы давно вместе. Не думаю, чтобы ты в самом деле хотел меня предать.
Он не задумываясь произнес это жутко старомодное «предать», вот так естественно и серьезно. Исли бросило в жар, сердце застучало. Он покачнулся, вцепился в край стола и позвал:
— Ригальдо.
— Да боже мой, занимайтесь своим пиаром и дальше, — сказал его муж, закатив глаза. — Нельзя же уволить всех, у кого при виде тебя встал. Если это так нужно, эта политика, это сраное законодательство… почему бы и нет, — он немного помолчал и добавил: — Конечно, если Стюарт теперь захочет остаться. Я бы на его месте не остался. Еще бы и в зубы тебе дал.
Вынести это было никак невозможно. Исли наклонился вперед, пытаясь клюнуть Ригальдо в щеку губами, но тот предусмотрительно отклонился и отодвинулся от стола вместе с креслом:
— Отстань. Не надо вот этого.
Его голос, при всем спокойствии, звучал немного расстроенно. Исли заметил, что Ригальдо отводит глаза. Сам же он, наоборот, пялился, как будто первый раз видел все это: узкие сильные руки, манжеты, гладкую ткань пиджака, глубокую вертикальную складку на переносице, завешанный челкой лоб и хмурые глаза. Он и понятия не имел, какие мысли скрывает этот лоб, какими-такими средневековыми понятиями набита голова Ригальдо. «Предать», надо же.
— Детка, — позвал он, задыхаясь от скручивающей в узел нежности. — Пожалуйста, не бери сегодня никакую работу на дом.
— Почему?
— У меня на тебя… планы.
— Иди в жопу, — отрезал его муж. — Или куда ты там собирался… в Сенат.
И тогда Исли решил действовать по интуиции.
Нажал на пульте кнопку, опускающую жалюзи, и со всей дури бухнулся коленями на пол.
— Там весь офис, за стенами, — успел сказать Ригальдо, ошарашенно глядя на него. — Ты спятил!..
Он пихнул Исли ботинком и, кажется, хотел встать, но Исли надавил ему на бедра и придвинулся ближе, наплевав на то, как потом будут выглядеть его смявшиеся брюки. Он вклинился между колен Ригальдо и серьезно сказал:
— Да пусть хоть весь Сиэтл сюда прибежит.
Рука Ригальдо с силой дернула его за волосы на макушке, вынуждая подняться. Исли зажмурился — на глаза навернулись слезы — но даже не попытался отстраниться. Ригальдо мог выдрать ему хоть все волосы — это его не остановило бы, как не останавливало то, что в разгаре был рабочий день и за стеклянными стенами звонили телефоны и ходили люди. Значение имел только сам Ригальдо, его прищуренные глаза, раздувающиеся ноздри, бледное лицо в пятне света, резкий аромат одеколона, маскирующий слабый запах мужского пота, который всегда появлялся во второй половине дня. Исли почти уткнулся лицом в молнию на черных брюках, втягивая этот запах и еще более тонкий мускус, и почувствовал, как Ригальдо едва заметно расставил ноги.
Ладонь на затылке дрогнула, и Исли понял, что это молчаливое разрешение: хочешь сосать прощения — соси.
Галстук на груди у Ригальдо указывал вниз широкой темно-синей стрелкой, но Исли не чувствовал под рукой никакого возбуждения, хотя это легко можно было исправить. Он нащупал зубами собачку молнии и потянул ее вниз, действуя без помощи рук; наружу вылезла заправленная под ремень рубашка, и Исли нетерпеливо отогнул ее подбородком, прижался ртом к мягкой выпуклости, обозначившейся под трусами, поводил вдоль, прихватывая губами, плотно надавливая языком на ствол. Нащупав головку, он обхватил ее ртом прямо через трусы, подышал, согревая дыханием, и почувствовал, как наливается ствол. Ригальдо не выдержал — вмешался с шипением «Что ты возишься?!», и оттянул вниз резинку. Его распрямившийся член ударил Исли по лицу, и тот, облизнув пересохшие губы, подумал: сейчас ты узнаешь, как я вожусь. Он положил вспотевшие ладони на бедра Ригальдо, почувствовав, как напряглись мышцы под тканью брюк. Поймал ртом упругую гладкую головку, пососал ее, плотно сжимая губы, втягивая ноздрями острый запах чужого возбуждения, качнул головой и насадился на стояк резко, до упора, так, что слезы снова навернулись на глаза. Ригальдо над его головой ахнул. Он стек вниз по креслу, но Исли удерживал его своими руками, а сам как заведенный продолжал насаживаться ртом на член. Он то вбирал его до конца, расслабляя горло, то снова соскальзывал и засасывал, сильно втягивая щеки. Член заполнял его рот, он был возбуждающе горячий и твердый, и языком Исли все время чувствовал, как к слюне примешивается солоноватый и скользкий сок.
Рука Ригальдо расслабленно лежала у Исли на затылке, лишь иногда несильно нажимая, направляя голову к паху, и тогда Исли упирался лбом в брючный ремень, игнорируя царапающий острый кожаный край. В рот лезли собственные мокрые волосы; Исли сплевывал их и размазывал по горячему вздрагивающему стволу смазку и слюну. По полу шел холод, и Исли отстраненно представлял под собой перекрытия и уходящие вниз бесчисленные этажи. Коробки из бетона, стекла и металла, и в них — люди, печатающие на клавиатурах, отправляющие факсы, говорящие по телефонам и переходящие из коробки в коробку. Офисы, лифты, эскалаторы, переговорные комнаты, технические помещения, серверные. Он содрогнулся, чувствуя, что вот-вот — и сам кончит, только лишь от того, что его заводит все это копошение, в то время как он отсасывает Ригальдо здесь, в президентском кабинете, выше которого только зеленая оранжерея — и небо.
За этими мыслями он упустил контроль: Ригальдо, растекшийся по креслу, вдруг резко выпрямился. До Исли дошло: у них обоих звонили телефоны; он хоть и вырубил кабинетную технику, про мобильные забыл. Должно быть, их уже потеряли. Он сомкнул пальцы у основания члена, напоминая о том, что сейчас действительно важно. В ответ Ригальдо оперся на подлокотники кресла, приподнял бедра, агрессивно толкаясь навстречу. Член запульсировал; Исли почувствовал на языке горький вкус и попытался расслабить горло, но все равно закашлялся, судорожно глотая слюну и сперму и давясь воздухом. Ригальдо обхватил его одной рукой за голову, резким движением вжал в пах, не давая отстраниться, и застонал, забывшись, еле слышно и отчаянно. Чувствуя, как темнеет в глазах, а сердце прыгает где-то в пищеводе, Исли на ощупь рванул молнию на собственных брюках, вытащил член и с первого же движения рукой кончил. Прямо на блестящий начищенный ботинок Ригальдо. И с облегчением уткнулся лицом в колени своего мужа.
Потом они торопливо приводили себя в порядок; Исли искал и не мог найти салфетки, и Ригальдо молча оттер все, что можно, своим платком. Он выглядел лучше, чем Исли, брюки которого словно бы кто-то пожевал, однако на бледных щеках до сих пор горели красные пятна, а глаза лихорадочно блестели. В кабинете витал характерный конский дух ебли, и Ригальдо открыл окно, чтобы проветрить. Исли умылся в закутке «гардеробной», все-таки отыскал бумажные полотенца и сделал Ригальдо знак, что можно открыть замок.
Дверь распахнулась, как только тот ее отпер. Как будто стоявшие за ней только и ждали, когда это случится.
— Мистер Сегундо.
— Мистер Стюарт.
–…а-а-а, вот и мистер Фёрст. Я же говорила, что он там! — пропела Люсиэла, просочившись боком в кабинет, элегантно обогнув застывшего на пороге Джерри. — Мистер Фёрст, к вам ваш пиар-менеджер. Вы же его вызывали? Нет?.. Неужели мне показалось?!
«Стерва, — с восхищением и яростью подумал Исли. — Ну какая же стерва. Увидела, что мы с Ригальдо заперлись в кабинете, просекла, что разговор будет нелегким, и тут же вызвала мальчишку, чтобы столкнуть нас лбами. Вот змея!»
По лицу мистера Стюарта было видно, что он приготовился к увольнению и, может быть, к унижениям и разборкам. Он стоял, наклонив голову вперед, как бычок, идущий на бойню, и смотрел на носки своих туфель.
Вдруг он шмыгнул носом, посмотрел на окно, на легкий кавардак на столе, на замершего мятого Исли, вытирающего руки, и до корней волос залился краской.
На Ригальдо, который стоял совсем близко, он смотреть избегал. Даже не поворачивал головы в ту сторону, в то время как Ригальдо изучал его в упор.
Люсиэла, повертевшись посреди кабинета, тоже вдруг замерла и приняла стойку гончей. «Спалила», — подумал Исли и сжал зубы. На лице секретарши отразился первобытный восторг. Она вертела головой, разглядывая композицию, и наконец рискнула:
— Так мистеру Стюарту остаться или…
— Мисс Сауз, будьте любезны дожидаться в приемной, — вдруг сухо сказал Ригальдо. — А вы, мистер Стюарт, проходите, очень хорошо, что вы уже здесь.
И в тишине, наполненной шелестом бумаг, переворачиваемых сырым мартовским ветром, ворвавшимся через окно, он вернулся к столу и небрежно опустился в президентское кресло. Стюарт, хмурый и взъерошенный, потопал к креслу для посетителей.
Люсиэла замерла, бросила вопросительный взгляд на Исли. Он ответил ей безмятежной улыбкой. Он проиграл с потрохами и сдался своему мужу — и теперь у того был карт-бланш, как поступить со всей их компанией интриганов.
Люсиэле стоило бы предвидеть такой расклад.
По ее лицу было видно, что такая мысль ей не понравилось. Она наградила Исли возмущенным взглядом и выскользнула в приемную, прикрыв за собой дверь.
В кабинете стемнело и стало заметно холоднее — солнце скрылось за тучами. Исли закрыл окно, в последний раз с удовольствием вдохнув сырой воздух.
Неизвестно, чего Стюарт ждал, но Ригальдо начал с работы. Он задал несколько вопросов по делу, интересуясь, как продвигается рекламная кампания. Джерри сидел, напряженный и настороженный, отвечал лаконично, но через некоторое время разошелся и стал болтать.
— Значит, вы считаете свою работу успешной? — спросил Ригальдо, как бы невзначай.
— Да, — не задумываясь, выпалил Джерри. — Я горжусь тем, чего мы достигли!
— Очень хорошо, — Ригальдо закрыл какую-то папку, которую держал в руках. — Мистер Фёрст, мне кажется, что вам все-таки стоит решить все вопросы с юристами прямо сейчас.
Джерри тут же обернулся, посмотрел на Исли взглядом связанной жертвы.
— Мистер Фёрст, — повторил Ригальдо. — Будьте любезны.
И Исли развел руками и капитулировал, выставленный своим вице-президентом из собственного кабинета. Но ни к каким юристам он не пошел, а на всякий случай уселся на диване в приемной. Люсиэла была здесь же — демонстративно что-то печатала и молчала.
Ригальдо хватило пяти минут. Джерри выскочил из кабинета неожиданно веселый и красный.
— Мистер Сегундо просит вас на секунду зайти.
Люсиэла, к которой он обращался, поджала губы, кинула в сторону Исли испепеляющий взгляд и зашагала к Ригальдо, хлопнув дверью.
Джерри промокнул лоб платком. Исли думал, что после сцены внизу им будет неловко находиться рядом друг с другом, но мистер Стюарт снова его удивил.
— Он сказал, что я могу продолжить на вас работать; это правда? И то, что вы будете расширять свой личный штат, набирать предвыборную команду…
Исли кивнул.
— Это здорово, — просто сказал Джерри. И улыбнулся с прежним очарованием: — А еще он сказал, что макнет головой в унитаз любого, кто протянет к вам руки. Потому что вы — только его, а он слишком жаден, чтобы делиться своим.
Исли пожал плечами, решив это не комментировать. Но тут Джерри мечтательно протянул:
— Почему вы ни разу не намекнули, что из вас двоих он доминирует?..
И Исли, не выдержав, расхохотался, вспугнув какой-то сунувшийся в приемную планктон.
Время уходило.
Маги, собрав и переправив всех мастеров, принялись за особо ценную продукцию и инструменты. А потом – за продовольствие. Лишними не будут. Понятие «боевые трофеи» мирным недавно горожанам было не особо знакомо, но, в конце концов, городу еще долго предстояло выживать на самообеспечении. Так почему бы и нет?
Маги молча утаскивали в Шаг короба и мешки, тюки и ящики. И все нетерпеливее поглядывали в сторону Урху.
Дракон сидел неподвижно. Все так же прямо были развернуты его плечи, все так же неподвижно было лицо с закрытыми глазами… и так же зависли над полом раскрытые ладони. А из-под ладоней… Токи магии обычным глазом не увидишь, но что-то вихрилось и дрожало под этими пальцами, что-то клубилось едва-едва заметно, как в жаркий день дрожит над каменной мостовой раскаленный воздух…
И магам очень не хотелось попадать под этот «поток».
Да, сначала, когда залетевший в город полоумный дракон одним махом превратил весь (почти) городской люд в магов, кое-кто воспринял это не слишком радостно. Было даже две попытки самоубийства. Попадись им тогда Урху и расскажи о возможности избавиться от магии, многие ему бы еще и приплатили!
Но сейчас? Когда народ уже распробовал нежданный подарок богини Живы? Когда люди сроднились с чародейством в своей крови, когда с его помощью изменили свою жизнь? Да, новая жизнь не была ни простой, ни легкой – одна учеба сколь времени съедала! И про висящую над головой грозу в виде несомненной будущей драки с Нойта-вельхо не забудешь, а забудешь – так утопающие в пламенках могилы напомнят. Но это была хорошая жизнь. Она стала чем-то большим, чем просто ежедневный труд для заработка. И дело не только в том, что здесь появились драконы и чудеса. Как раз и те, и другие стали проще и насквозь понятнее. Даже самые упертые дракононенавистники сдались после появления больных и несчастных драконоребятишек с какой-то нелегальной фермы, а магия из чего-то загадочно-непостижимого после учебы стала вполне постижимой.
Было что-то большее. Сам город стал иным. Появилось в нем что-то такое… горожане затруднялись пояснить – что именно, но оно было. Может быть, школа для детишек? Она всегда была, но сейчас школа действительно стала «для всех», и учили там не только чтению-счету. Может быть, то, что о городских делах теперь оповещали всех и в трудных случаях спрашивали опять-таки всех? А может, все помнили, как дрались против тех магов, которые вельхо – вместе дрались, не разбирая, кто там торговец с центральной улицы, а кто мастер-кожевник? И как потом вместе хоронили мертвых и собирались на общий праздник? Это ощущение, когда плечом к плечу — рамки твоего мира «я-семья» расширились, и теперь круг своих стал намного больше?
И терять это горожане не хотели. Умом они понимали, что даже если Урху каким-то образом их зацепит, ничего не изменится – им просто вернут их магию обратно. Но вот сердцем – не выходило, и сейчас люди держались поодаль. А вдруг…
— Все, — негромко уронил Урху. И открыл глаза.
— Обезвредили систему охраны?
Дракон опустил руки и отрицательно качнул головой:
— Обезвредил все. Это Слава может виртуозно работать одновременно с тремя-пятью разными потоками и ничего не спутать… ну, может, еще Архат или Шарру. Надо было их звать, эх, недодумал, – голос Урху стал виноватым. — Я-то в этом грубоват, привык последний век дикой силой ломить. Сферы-то долго были не в лучшем сочетании… вы ведь нашу беду знаете. А там столько разной магии, столько плетений, что если пытаться вычленить и подавить только одну систему, работы до завтра. Я просто забрал все.
Все? Систему охраны, вентиляцию-освещение, магию сотен человек? Хотя… почему бы нет. Дракон же. И еще виноватым себя считает!
— Окажемся в безопасном месте – рассортирую все по принадлежности и верну то, что необходимо.
— Спешить не будем, — вздохнул Пилле Рубин, подзывая остальных.
Благородное освобождение узников подвальных подземелий обещало городу, как выразился Макс, «неслабую головную боль». Иносказание в общем-то понятное – лично у него, Пилле, голова начала болеть еще вчера, сказывался недосып и попытка учесть все факторы разом. И те только у него – у любого, кто взял на себя труд подумать, что будет дальше…
Люди есть люди, их радости от освобождения хватит ненадолго, потом неизбежно возникнут вопросы и проблемы. Начиная от местожительства и заканчивая отношением к магам, властям и драконам.
В Тахко до сих пор расхлебывают сложности с пленными вельхо – кое-кого удалось перевоспитать, кто-то и сам разобрался в ситуации, но процентов тридцать до сих пор… спиной к ним лучше не поворачиваться и Знаки держать наготове. И это несмотря на блокировку магии у пленных. А при мысли о пополнении населения новыми «коллегами» головная боль усиливалась. Что с ними делать и куда их девать?
Отпустить нельзя. Бросить тут – нельзя. Просто держать где-то? А чем это тогда отличается от Подвалов? Причем, в отличие от пленных, конкретно эти вельхо городу Тахко ничего плохого не сделали, и держать их в заключении несправедливо. А сделают – поздно будет… Безопасность Тахко держится только на полной уверенности магов в гибели города. Стоит только информации просочиться – и все начнется опять. Вельхо и новые маги сцепятся заново. И кто бы в этой схватке ни победил, все равно будет кровавая каша со страшными потерями. После первой мир потерял три континента из пяти, а сколько людей и драконов – до сих пор не подсчитано. И даже если победа… У города пока нет, нет, нет понятия, как все будет дальше! Ну, допустим, победят они Нойта-вельхо. Дальше что? Ломать — не строить, а чтобы строить, надо понимать – что. А они только начали думать, до сих пор-то только защищались и выживали…
«Ломать — не строить». Хорошие у бабушки Иры фразы, емкие, запоминающиеся. Он и запомнил.
Они тогда уже продумали весь план атаки на Подвалы, и все сложилось на удивление легко, и на этой волне легкости молодой кузнец Дино вдруг предложил:
— А если не только Подвалы?
— Ты о чем?
— Почему мы хотим скрасть только Подвалы? – пояснил свою мысль Дари. – В Нойта-вельхо сейчас разброд и шатание, если мы вместо Подвалов ударим туда? Да даже если вместе с Подвалами! Мы справимся! У нас много магов, на нашей стороне Крылатые, у нас драконоверы… — он осекся, заметив эти взгляды. И, кажется, внезапно ощутил, что мысль, озвученная на общем совете, не такая хорошая, как показалось сначала. — Чего?
Взгляды были разные. От «Ой, дурак» от Гэрвина до устало-грустного у Ерины Архиповны. До парня, похоже, стало доходить: он сказал что-то не слишком умное. Но еще не сдавался:
— Думаете, не справимся? Да только эти, Земные, полстолицы уронить могут! Выроют тоннель, и…
— Не знаю, — женщина не улыбалась. – Давай вместе подумаем?
Парень настороженно кивнул.
— Допустим, мы действительно атакуем сейчас Нойта-вельхо. Нападем на них, как они на нас. Это ведь даже справедливо, правда?
— Конечно!
— Допустим, что Крылатые включатся в это… этот налет. Земные, вон, полстолицы «уронят» — тень улыбки мелькнула на бледных губах – и пропала. – Огненные вторую половину спалят. Крылатым, тем, кто выживет, конечно, после этого уже не отмыться будет от славы кровавых тварей, но ради справедливости-то можно кое-чем поступиться! Верно?
— Ну… — подвох парень в вопросе чувствовал, но в чем он – сказать не мог. – Наверное. Для справедливости же?
— Допустим, мы даже разгромим Нойта-вельхо. Допустить можно многое… Кого ты готов ради этого похоронить?
— Чего?
Женщина вздохнула.
— Ну, вот, например, те, кто затеяли заварушку в прошлый раз, двести с лишним лет назад, действовали с размахом – они три континента похоронили. Из драконов уцелел, почитай, только каждый пятидесятый. А людей и вовсе полегло несчитано. Это ведь много?
— Но мы столько не будем!
— А сколько? Три континента – много, а сколько можно? Один? Половинку? Полгорода? Вельхо ведь не сдадутся так просто, будут жертвы, и чужие, и свои! Сколько можно похоронить ради торжества добра и справедливости?
Кузнец нахмурился. Нарисованная картина ему явно не понравилась. Остальным она не понравилась еще раньше: народ хмурился, переглядывался и явно собирался сказать молодому реформатору пару неодобрительных слов. Но пока слушал. Рано или поздно эти вопросы надо было обсудить, и хорошо, что раньше. Последнее дело принимать важные решения наспех. Особенно такие решения. Судьбоносные. Дино все искал аргументы… а они все не находились. И он бухнул:
— А чего… Они же об этом не думают!
— Но мы-то – не они? Ну хорошо, я смотрю, вопрос потерь ты уяснил. Давай теперь про другое поговорим. Вот, допустим, мы одолели. А жить потом как?
— В смысле – как? Да как жили…
— Не получится как прежде. Хорошо, давай попроще. Свалили старую власть, так? Но власть все равно нужна. Кто в этом новом мире будет править?
— Вы, конечно! – без тени сомнения заявил молодой реформатор.
Женщина кашлянула. По комнате совещаний прокатилась волна смешков. Кузнец попытался разъяснить свое мнение:
— Ну… у вас же получается…
— Спасибо за доверие, — проговорила Ерина Архиповна. – Хорошо, допустим. А как мне это делать? Вот, к примеру, куда девать пленных вельхо – ведь не всех же надо убивать, правда? Не все же виноваты?
— Ну…
— А как наказать тех, кто выступил на их стороне? По незнанию или по глупости, а, может, их все устраивало?
— Судить?
— Кому? Как? По каким законам? И как будут потом относиться к нам-захватчикам остальные? Власть – такая вещь, которую почему-то очень хотят получить люди… особенно не слишком умные. И стоит свалить ее раз, как кому-то захочется повторить. Кому-то от обиды на нас за погибших родных и друзей, а кому-то просто так. Если у нас получилось, почему им нельзя?
— Но…
— А как вообще потом людям жить? По каким правилам? Вот, например, вопрос с драконоверами…
— Каждому надо разрешить верить в то, что он хочет!
— Всем-всем? А если кому-то захочется верить в Великую Левую Пятку и в ее честь приносить человеческие жертвы? А кто-то будет верить, что драконы – зло, и их надо изгнать в мир желтых чужаков? А еще кто-то…
— Не надо, я понял…
— Это только один вопрос. Есть и другие. Как налоги платить? Сколько и кому? Как организовать систему образования? Медицину? Ломать – не строить. Рано нам пока власть свергать, паренек, рано…
Так что не ко времени, ох, не ко времени новые маги. Как им все объяснить?
Вот его самого бы кто-то выдернул после Подвалов, озлобленного многолетним заключением, отобрал магию, сунул в чужой город и не соглашался отпустить домой – он бы поверил уверениям похитителей, что они друзья и все теперь будет хорошо?
Вряд ли.
И не зря Ерина Архиповна читала им «специальный инструктаж»…
Впрочем, предусмотрела она не все.
Здесь было темно. Абсолютно – Урху действительно вытянул из закрытого отдела Подвалов всю магию. В том числе и осветительную. И… ох, да, вентиляционную тоже.
Тут… пахло.
Сильно. И… отвратительно.
Пилле спешно «зажег» огонек на лбу и повязал на лицо снятую было маску.
Сюда непросто было проникнуть. Мало снять все плетения – от этого дверь сама собой не появилась. И Шагнуть неизвестно куда невозможно. Точнее, возможно, но это если жизнь не дорога. Так что в полу пришлось спешно пробивать отверстие и бросать туда один из маячков. По маячку Пилле и Шагнул.
Огонек разгорался не мгновенно, он набирал интенсивность постепенно, давая глазам привыкнуть. И обстановка последнего, самого нижнего уровня тоже проявлялась исподволь, понемногу. Пилле вдруг поймал себя на мысли, что, пожалуй, даже рад этой темноте.
Нет, дело вовсе не в вытянутой драконом магии. Судя по насыщенности запаха, тут жили люди — причем жили долго и… плохо. Не имея возможности часто мыться, уединяться и, похоже, лечиться. Запах бил в нос и торопил убраться отсюда поскорее. Как можно скорее. Да что же здесь творится?
Чешуйка на лбу наконец набрала нужную силу, и круг света выхватил из темноты первое тело… О боги. Кажется, убедить «пополнение» в том, что их умыкнули друзья, будет не так сложно, как он считал…
Неудивительно, что об этом уровне Подвалов не ходило даже сплетен. Отсюда никто никогда не выходил, и этот подвал никому не показывали… его просто не могли показать. Если бы о нем узнали…
Нет, Зароки не дали бы воспротивиться, но само принятие Зароков в условиях существования такого Подвала стало бы затруднительным.
Узники верхних подвалов жили нелегко. Но них, пусть плохо, но заботились – меняли одежду, отправляли раз в пятиху в помывочную, останавливали рост волос, чтобы не возиться со стрижкой и бритьем. Пусть это делалось ради наживы, пусть дорогой товар просто нельзя было делать грязными руками, но это было! И у них, по крайней мере, была возможность ходить.
Обитателям нижнего уровня это было недоступно. Их здоровье особо никого не заботило. Они нужны были только для того, чтобы напитывать амулеты-артефакты магией, выжимая себя досуха. А кого волнует чистота полена, которое должно сгореть в печке? На мгновение Пилле показалось, что он снова там, на нелегальной драконоферме…
Точно так же, как там, у невольных узников не было даже своего угла. Общий зал, со множеством нетолстых металлических колонн. От каждой колонны тянулась цепь, заканчивающаяся кольцом на ноге человека. Каменный пол засыпан соломой, порядком грязной и затоптанной. Матрас с ветхим одеялом, длинная низкая полка, уставленная какими-то изделиями, и кое-как прикрытая посудина – вот скудная меблировка каждого «загона».
И так они жили годами?
Ни солнца. Ни воздуха. Ни тепла. Только бесконечная работа, работа, работа… и никакой надежды.
Пилле почувствовал, что натренированное годами работы в Руке спокойствие ему изменяет. И спешно Шагнул обратно. Ему срочно нужен был топор. И помощь.
Время истекало.
И, может, поэтому его остаток разбился на множество фрагментов, одинаковых, как здешние каменные стены. Шагнуть вперед. Натянуть цепь. Дождаться, пока напарник разобьет звено. Схватить очередное запястье, утонувшее в грязном тряпье. И Шагнуть. И вернуться.
Снова и снова одно и то же, снова и снова, до головокружения, будто идешь по зеркальным осколкам, таким разным, и таким бесконечно одинаковым.
Шагнуть вперед. Натянуть цепь. Дождаться, пока зазвенит, брызнув искрами, тяжелая цепь. Схватить очередную руку. И Шагнуть… И снова, и снова. И стараться не думать, как мало времени осталось у прикрывающих амулетов.
В этом подвальном кошмаре одно хорошо – узников и тюремщиков просто невозможно было перепутать. И рука, занесенная над очередным запястьем, останавливается…
Адрес нового начальства пришлось добывать из срочно разбуженного «суслика». Спасибо, что начальство оказалось достаточно противным для того, чтобы новые подчиненные постарались вызнать о нем все, что можно и нельзя. При этом оно проявило достаточно самовлюбленности и самоуверенности для того, чтобы оборудовать себе отдельный домик. И недостаточно ума – иначе не поселился бы там один, без семьи и даже охраны…
С талантом у так неудачно начавшего свою новую карьеру вельхо дела обстояли тоже не самым лучшим образом – во всяком случае, его «охранку» маги-диверсанты вскрыли за пару минут.
Оказавшись внутри, Гэрвин тихонько хлопнул пару раз в ладони (аналог земного удивленного свиста) и усмехнулся:
— Неплохо живёт подвальное начальство.
— Значит, придется быть убедительными.
— Ничего. Такие «собиратели ценностей» никогда не останавливаются – сколько бы ни собрали, всегда найдутся ценности подороже. И побольше.
— И в ином мире?
Гэрвин подбросил на ладони вещичку из чужого мира — граненый радужный камушек-проектор, прихваченный на острове среди другого хлама именно на такой случай.
— Именно. Только давай быстро, и чтобы ни одного тайника не пропустить. Вряд ли этот любитель ценностей мог удрать, пусть даже в другой мир, без части своих сокровищ…
Время!
Еще немного – и артефакты маскировки начнут сбоить. Они рассчитаны на два часа. Но гарантированно безупречной работы в связке – меньше полутора. А они почти час уже здесь копаются.
Время, время.
Последний заключенный, не проснувшись, исчезает в Шаге…
В опустевшей комнате потихоньку дымится забытая жаровня…
Лихорадочно потрошат жилища начальника и «господина старшего надзирающего» две пятерки магов. Им надо по максимуму вычистить все, включая тайнички, чтобы любой расследующий понял: эти двое просто сдали своих подопечных кому-то достаточно жадному и небедному и, прихватив свои сокровища, дали деру.
Время, время…
В крохотной комнатке небольшой гостильни на соседней улице открывает глаза молодой парень в серой рубахе, который утром снял эту комнатушку для «встречи с сестрой». Хозяйка гостильни только фыркнула, догадываясь, что это за «сестра» и каким способом эти двое будут «обсуждать неожиданно возникшие семейные проблемы»! Но звонкий серебряк помог ей найти несомненное семейное сходство между молчаливой тоненькой блондинкой с зелеными глазами и темноволосым парнем с озорной улыбочкой. А еще одна монетка – забыть о гостях до вечера.
Пробудившись, юноша несколько секунд лежит неподвижно. А потом счастливо улыбается и победно вскидывает руки: у них все получилось! Получилось!
— Драконы форева! – непонятно бормочет он и, спохватившись, ласково кладет ладонь на запястье лежащей рядом худенькой девушки, — Иррей, милая, очнись. Нам пора…
В округлой пещерке «тоннельного» происхождения растет гора всякого добра. Земной дракон Дари, в свое время намучившийся с выживанием в Горькой пустыне без самых необходимых вещей, и практичные городские маги прекрасно нашли язык в отношении «боевых трофеев»: уволокли все ценное, до чего дотянулись.
В другой пещере среди бессильно распластавшихся тел скользят, проверяя наличие опасных травм, лекари. Ходит, хромая, худой юноша с костылем и показывает то на одного, то на другого:
— Вот. Вито, одноименный, помощник лекаря. Это швея, Литиной зовут. Кузнец, носил меня в столовую, когда я ходить не мог, Нив. Лури, мой помощник…
— Точно надежные?
— Помогли, хотя за это могли наказать, там против правил было даже разговаривать не по делу. И не сдали за маячки, хотя за это как раз получили бы поощрение.
— Отлично, этих будим-лечим-говорим в первую очередь.
— Ты сядешь, в конце концов, или нет? – в третий раз напоминает о себе помощник лекаря. — Дай тебя подлечить!
— Сейчас-сейчас… Вот эти двое. Братья, имен не знаю, но надежные. Не побоялись вступиться.
— Хорошо.
— Вон там, подальше, Лури, мой напарник…
— Эй-эй! Что я слышу? Я думал, что твой напарник я! – слышится сзади.
Парень с костылем стремительно поворачивается… пытается повернуться.
— Макс!
— Изменщик! – пеняет ему веселый голос, а потом на юношу налетает какой-то вихрь и радостно стискивает в объятьях. – Наконец-то!
А время истекает.
Гаснет первый амулет прикрытия. Просто рассыпается на мельчайший песок, тут же разнесенный по булыжной мостовой. Утром люди поругают неведомого ворюгу чародейских фонарей и закажут новый… А присланные расследовать скандальный погром Подвалов так про загадочные фонарики и не узнают – к тому времени мода на арки уже полыхнет, и два дня спустя фонари на улицах будут исчисляться десятками, а через пятиху – сотнями…
Время, время!
Осмотрев осиротевшие покои нового начальника (бывшего начальника уже бывших Подвалов), Гэрвин аккуратно роняет сувенирчик от желтокожих друзей рядом с одним из опустевших тайников. Пусть ищут. Дорогие «друзья» сполна порезвились в этом мире, вволю попользовавшись его богатствами. Пусть теперь попробуют и горького. И хищнику приходит время думать о своей шкуре
Время…
Быстро собирают вещи маги-диверсанты. Последние минуты пребывания в столице они тратят на то, чтобы организовать у дверей Подвалов огромный, шагов в тридцать, дикий рисунок, в который вкладывают всю свою фантазию и самые странные материалы, которые только могут прийти в голову: кровь, серебряный песок, золотой янтарник, пепел шерсти какой-то болотной твари, зеленовато-светящийся ядовитый фосфор и старательно измельченная пластиковая крошка. Пускай-ка вельхо поломают голову, что за ритуал здесь творился, каким целям он служил, кто его сотворил и куда делись узники.
Время. Возвращаются основательно нагруженные и весьма основательно помятые дежурные вельхо (не сошлись с коллегами в воззрениях на справедливость дележки добычи в обнаруженном складе). Нервно осматривают сигналы о нарушениях порядка, облегченно вздыхают, что все тихо. И укладываются подремать. Хороший день, добычливый. А завтра будет нервный: придется вызнавать, кто из коллег все это прятал, и объяснять им, что надо делиться. Да, нервный.
Дежурные еще не знают, насколько правы, и не узнают раньше утра.
Время. Трудолюбиво носятся по предгорьям и горам вельхо свежесобранного отряда «защиты магического запаса» (впрямую обозвать отряд «защитниками драконов» магам все-таки не хватило совести… или хватило ума).
Но горы сегодня удивительно пусты… Даже драконов не видно – Крылатые не летают, не пытаются охотиться, не запускают радуг. И эта тишина навевает магам очень нехорошие мысли.
Неужели они опоздали?
Время… время…
Вспыхивает и осыпается второй маскировочный амулет. Третий…
Время вышло.
А в одном из перевалочных пунктов хлопают друг друга по спине и плечам двое парней.
— Макс, спасибо.
— Все путем, напарник! Своих не бросаем! – машет рукой Макс. Он не был бы Максом, если б не добавил. — Даже если они умудряются влипнуть туда, откуда еще никто не выходил.
Ну, побратим Славки никогда не любил разговоры по душам и всегда старался с них соскочить – в любую сторону. Пусть.
— Никому – это потому что с напарниками им повезло не так, как мне.
— С семьей, побратим, с семьей, — улыбается Макс Воробей. — Я один в жизнь бы не управился. Да ты и сам… Когда этот тип сказал «дракон», я думал, что все. А ты… здорово ты с ними управился. Как он вообще тебя распознал?
— Спросим. Талант у него такой, наверное…
— Обязательно спросим. Кстати… — глаза побратима таинственно-предостерегающе расширяются, будто узрев на месте Славки как минимум вельхо со Знаком в боевой готовности. – Не понимаю тебя. Ты чего так подставляешься?
— Что? – вот честно, еще никогда Славка не был так чертовски рад был видеть своего побратима. Особенно такого – веселого и радостного, смеющегося (пусть даже юмор у него слегка специфический). Как же он прав насчет семьи! Им повезло, очень. И с семьей. И с городом… и даже в Подвалах никому, наверное, не везло так, как ему. Из-за нее, из-за семьи…
— Чего-чего! Если я хоть что-то понимаю в жизни, она сейчас сюда явится. А ты опять с попорченной внешностью. Представляешь, что тебе грозит?
— Не понимаю, — надо было немножко все-таки подлечиться. Наверное, тогда не шумело бы так в ушах и пол не норовил порой уплыть куда-то в сторону, вышибая из реальности. – О чем ты?
Макс шустро озирается по сторонам и конспиративно понижает голос:
— Лечись, говорю, давай, быстро! А то как явится сейчас наша боевая бабушка и кааак отправит тебя в лазарет! А там такие звери, набросятся сразу.
— Ох… — Славка оценивает шутливую угрозу. — Сейчас… где-то тут лекарь был.
Он оглядывается, но помощник лекаря, настойчиво бродивший за ним последние минут пятнадцать, куда-то пропал.
— Искать некогда. Иррей, иди сюда, пожалуйста!
— Это Иррей? – Славка задерживает взгляд на тоненькой светлокожей девушке с волшебными глазами, нежными, сияющими. Удивительная девушка… – Привет. Я рад познакомиться в реальности. Макс, тебе необычайно повезло. Я не знаю, где твоя девушка красивее: в Единении или здесь.
— Иррей, слышала? Ты самая красивая… — голос Макса зазвучал непривычно нежно. – И замечательная. И даже не думай сомневаться, вот. Славка зря не скажет, он у нас честный. А теперь лечим его скоренько, пока бабушка не пришла.
— Поздно, — послышался новый голос. Очень спокойный, только чуть-чуть угрожающий. Или кажется? — Я уже здесь.
— Ширррчччч! – комментирует ситуацию пушистый зверек, выползший из кармана Иррей.
Макс безнадежно машет рукой.
Точно, Штуша. Это полный ширррчччч. Ну, Слав, держись.
А бабушка Ира уже рядом. И взгляд не отрывается от Славкиного лица. Сверхъестественно спокойный взгляд.
— Цел, — выдыхает она. И крепкие, совсем не по-женски крепкие руки стискивают Славку заново. – Вернулся. Славушка…
— Ну, не совсем цел…– сбивает торжественность момента неисправимый Макс. — Но все решаемо! Честно-честно!
Он, наконец, находит глазами сгинувшего было лекаря и отчаянно машет ему, давая знак подойти.
Но бабушка Ира уже теряет все свое спокойствие, и по ее лицу обгоняя друг друга, катятся светлые слезинки. Она притягивает в объятие обоих, и Славу, и Макса, вжимается лицом в первое попавшееся плечо (Максово).
— Живы, оба живы… Мальчики… Слава богу.
Костыль, выждав подходящий момент, с шумом рушится на пол. И зря. Никто, совсем никто его в этот момент не замечает. Все смотрят только на нее. На маленькую семью, чудом воссоединившуюся наперекор всему.
01 октября 1933 года, Сен-Бьеф,
Нормандия
Дорогой Жан,
Как и обещал, я продолжаю. Страшно даже думать об этом, но, кажется, моя память похожа теперь на старинную карту, покрытую белыми пятнами. И эти пятна уже не заполнит пытливый труд путешественников. Я все чаще забываю то, что было десять и пятнадцать лет назад, события последних пяти лет уже почти совершенно изгладились из моей памяти, но мне казалось, что детство и юность — этот последний бастион перед надвигающимся забытьем — все еще ограждают меня. Увы, вкрадчивая тьма ползет дальше. Вчера я не смог вспомнить имени нашего кюре, к которому каждое воскресение ходил на причастие. А ведь он так часто приходил к нам обедать или разговаривать о деревенских нуждах, что стал кем-то вроде добродушного и всеми любимого дядюшки. И имени нашей собаки я тоже не помню, хотя она умирала у меня на коленях, и даже сейчас мне легко почувствовать на коже влажную от слюны шерсть ее морды, что я держал в руках. Помню ее мутнеющие глаза, белое пятно на каштановом лбу, бьющийся и медленно затихающий хвост… Но не имя.
Память — предательница. О, я знал, что так и будет, но она же, словно опытный вор, отнимает самое дорогое. Все чаще мне трудно вспоминать лицо Люси. Бывают счастливые дни, как сегодня, когда я помню нежный цветочный запах от ее волос, тоненькую голубую жилку на запястье и маленькие ладошки, изгиб шеи там, где она переходит в плечо… Но все эти черты никак не складываются в единое целое, и когда я напрягаюсь, ловя ускользающий образ, перед глазами вспыхивает солнечный блик, затмевая все вокруг. Я не вижу Люси, лишь знаю, что вот она — это теплое, сияющее светлым золотом… И следом меня накрывает раскаленная алая волна… Я не могу вспомнить слово, Жан! Но я постараюсь…
Ах да, о памяти. Доктор Мартен полагает, что головные боли, мучившие нас в молодости, и моя нынешняя болезнь — суть явления одного порядка. Послушать его, так потеря памяти — это совершенно естественное и неизбежное явление деструкции, охватившей мое тело. Я смутно чувствую, что в этом есть что-то не просто несправедливое, но и глубоко неверное, но, в конце концов, он специалист. Наверное, Жан, ты получил бы истинное удовольствие от разговоров с ним. Мартен прекрасно образован, куда лучше, чем можно ожидать от провинциального врача, и интересуется далеко не только одной медициной. Кажется, ему не хватает собеседников, и он часто пользуется случаем зайти ко мне.
Вчера, впрочем, произошло то, что вызывало во мне изрядную неловкость. В очередном блуждании по дому, подобно рассеянному призраку, по случайности еще не расставшемуся с плотью, я зашел в комнату Люси. О, конечно, из нее давно убрали все, что могло напомнить… Но что-то толкнуло меня заглянуть в комод. В верхнем ящике, закатившийся в угол, поблескивал пустой флакончик из-под духов. Маленький стеклянный флакон, оставленный за ненадобностью или случайно. Признаюсь, Жан, я вышел из комнаты, качаясь, словно пьяный, сжимая его в ладони так, что менее толстое стекло могло бы лопнуть. Потом, прижимая к себе драгоценную добычу, сел в библиотеке и лишь тогда откупорил плотно притертую пробку. Этот запах… Я грезил им годами. Он окутал меня и проник внутрь, как частица изорванной в клочья души, чудом вернувшейся на место и безупречно заполнившей кровавые лакуны.
Я не помню, сколько дышал им, глядя в золотое марево перед собой, но пробудил меня голос доктора Мартена. Он вошел через переднюю дверь и, окликнув меня и не услышав ответа, прошел дальше, видимо, опасаясь найти мое тело. Не знаю, кто из нас был более сконфужен. Чтобы замять неловкость, мне пришлось твердо пообещать доктору, что я не буду пренебрегать приемом его пилюль и стану больше гулять на свежем воздухе, будто тот, что входит сквозь разбитые стекла гостиной и спален, недостаточно свеж. Право же, мне приходится вечером защищаться ставнями от его излишней свежести. Но я ценю, что Мартен ни разу не предложил мне перебраться в какое-нибудь более удобное место, вроде богадельни или больницы. Я Дуаньяр, и я проведу свои последние дни там же, где закончили их все Дуаньяры, известные мне. Даже если для этого придется горстями пить пилюли Мартена. И да, я вспомнил это слово. Его назвал мне боцман с корабля, ходящего на Филиппины. Амок.
Твой Жак
6 октября 1933 года
Тулуза, ул. Св. Виктуарии, 12
г-ну К. Жавелю
от г-на П. Мерсо
Плузане, ул. Куальвери, 80
Клод,
Надеюсь, что ты, по своему всегдашнему обыкновению, не упустил сунуть нос в письма Леграна, и потому не нужно объяснять, что я делаю в Плузане. Теперь, после статистической выписки из парижского архива, ты все так же уверен, что смерть Клэр — последствия случайного порыва, несчастной любви и тому подобной ерунды? Надо ли повторять тебе выводы, к которым самостоятельно пришел юный мсье Легран, стоило ему ступить на ту же дорогу умозаключений, которой ранее прошел я? Полагаю, нет. Впрочем, мы оба понимаем, что я никого не смогу убедить в своей правоте, пока не буду иметь совершенно бесспорных доказательств. И так же мы понимаем, что этих доказательств у меня, скорее всего, не будет никогда.
Но это неважно. Я не для того ушел из полиции, чтобы, найдя Его, предъявлять обвинение согласно букве закона. Это не человек, Клод, и теперь я вполне убежден в этом. Верь я в адские силы, без сомнения причислил бы его к ним, но он просто бешеный зверь, которому чутье и безумная хитрость заменили разум. Я искал его следы в …., потому что здесь они должны были оказаться свежее всего — и не нашел. Ничего, кроме цвета волос, одинакового у трех несчастных, ставших его жертвами в прошлом году. Если бы мне хоть малейшую зацепку, что могло их связывать! В одном ты был прав, Клод: нет ничего общего, совершенно ничего. Три незнакомые друг с другом голубоглазые блондинки. Ты понимаешь, Клод? Моя дочь умерла лишь потому, что у нее были светлые волосы. Завтра я еду в Сент-Илер-де-Рье, можешь адресовать мне туда письма до востребования.
П. С. Спасибо за чек. И прости за обоих Лавиньи.
07 октября 1933 года, Сен-Бьеф,
Нормандия
Дорогой Жан,
Знаешь, чем отличается осенняя непогода от летней? Летом, как бы ни хлестал по листьям и крыше ливень, как бы ни прибивал он траву, размачивая глинистые склоны, все-таки знаешь, что ясные дни скоро вернутся, и непогода не более чем досадное временное неудобство. Осенью дождь шелестит за окном с надоедливостью кредитора, напоминающего о долге, который не будет выплачен. Ты бы и рад избавиться от мрачной тени, теребящей твою совесть, но карманы пусты, а стыд не может служить монетой, как он ни тяжел. Таков осенний дождь, он приходит, чтобы остаться надолго, пропитывая тело холодом, а душу тоской.
Вчера, спускаясь в погреб за куском сыра для скудного ужина, я поскользнулся на отсыревших ступеньках и едва удержался на ногах. Знаешь, Жан, это был мгновенный, но такой пронизывающий страх, какого я не испытывал никогда. Страх, что глупая случайность падения навсегда оставит меня в темноте и безмолвии погреба, который станет мне преждевременной могилой. Могилой надежной — ведь никто не хватится меня многие дни. Жалкие крохи жизни, что я тяну, как нищий попеременно натягивает слишком короткое одеяло, не позволяющее укрыть и голову, и ноги — как они внезапно стали дороги мне. Я устоял, вцепившись в перила лесенки и глядя вниз, в темный провал, больше, чем когда-либо, напоминая себе живой труп. Потом заставил себя спуститься и забрал наверх остатки еды и несколько бутылок кальвадоса. Окна столовой укрыты от солнца разросшимся виноградом, там достаточно прохладно и для сыра, и для хлеба. Хлеб, правда, зачерствел, но единственное, что не доставляет мне неудобств в предательски разладившемся теле — это зубы. Интересно, сделала бы зубная боль мое существование настолько невыносимым, чтоб я решился добровольно сократить и без того скудный остаток дней?
Впрочем, мне бы не хотелось слишком много жаловаться, да и оснований для этого нет. Пилюли Мартена, над которыми я — помнишь? — посмеивался, почти совершенно прекратили боль, она стала лишь тупым ноющим воспоминанием о себе прежней, иногда ночью пробуждая меня и заставляя полежать пару часов в зыбком полусонном мареве, глядя в потолок спальни и следя взглядам по его трещинам. Днем мне постоянно хочется спать, я брожу сомнамбулой. Живой труп? Нет, скорее, куколка чудовищной бабочки. Помнишь, ты собирал мягкие шелковистые коконы, затем твердеющие до хрупкости, и клал их на окно столовой между двойными рамами, чтобы потом выпустить яркую бархатистую пленницу на волю, в сад? Почти всегда они благополучно вылуплялись, но я только сейчас могу признаться тебе, в какой не рассуждающий, совершенно иррациональный страх повергали меня случайно увиденные попытки бабочки разорвать изнутри кокон и выбраться наружу. Чего я боялся? Представлял ли себя этой бабочкой, у которой вдруг не хватило сил для благополучного разрешения родов из кокона? Или мне казалось, что это я — кокон?
Однажды, прибежав утром проверить твою камеру возрождения раньше тебя самого, я содрогнулся: из кокона торчало наполовину выбравшееся тельце ручейника: странно и жалко искривленное, с бесполезно зазубренными пилками жвал и мертвыми тусклыми глазками. Это была самая драгоценная из твоих куколок, она явно отличалась от других, и ее пробуждения ты ждал с особой тревогой и надеждой. Я на цыпочках вышел из столовой, боясь повернуться к крошечному трупику спиной, а потом обнаружил, что куколки нет — и мы никогда не разговаривали о ней, заключив молчаливый договор страха и отвращения. Жан, ныне я чувствую себя куколкой-имаго, из которой рвется на волю нечто, но мне не суждено будет увидеть — что. Будет ли это прекрасная бабочка души, родившаяся для лучшего мира, о котором говорил на проповедях наш старый кюре? Позволь в этом усомниться. Скорее, сбросив опостылевшую плотскую оболочку, развернет хищные жвала то, что я всю жизнь старался как можно глубже погрести в недрах рассудка, скрыв даже от самого себя. Я жду рождения этой твари с ужасом и восторгом, как дряхлый рыцарь — своего единственного, всю жизнь разыскиваемого дракона — чтобы умереть в бою.
Перечитал письмо — и улыбнулся. Столько пафоса, Жан. Столько глупой высокомерной убежденности в собственной значимости! Никак не могу смириться с тем, что просто исчезну, прекращу свое никчемное существование, не оставив в этом мире ничего, что дало бы кому-то повод вспомнить меня теплой мыслью или словом. И уже поздно для всего, что могло придать этой не в меру затянувшейся жизни смысл, только и осталось дремать, подобно куколке, ожидая окончательного обветшания изнуренного тела.
П. С. День спустя, 08 октября. К сен-бьефскому кладбищу снова тянется воронья процессия плащей и зонтов. Это странно: вчера я был в деревне, но не слышал разговоров о чьей-либо смерти. Хотя и сам спуск, и прогулка по улицам помнятся мне сквозь туман сонливости. Надо будет спросить доктора Мартена, кто составит мне компанию в новоселье на кладбище. Жан, я шучу, пытаясь отогнать странный холод, что охватывает меня при попытке вспомнить, что же я все-таки слышал в Сен-Бьефе. Будто сон, который осознаешь все хуже после пробуждения, и лишь краткими мгновениями он всплывает в памяти.
09 октября. Я вспомнил. Ее звали Жюстин Карабуш. Блеклая, словно добела выгоревшая на солнце девица, разносившая заказы в кабачке Клоделя. Как я мог забыть? Несчастная покончила с собой, удавилась, кажется… Это было два дня назад, как раз седьмого. И чего стоят все мои рассуждения, Жан, перечеркнутые тупой безнадежностью смерти?
08 октября 1933 года
г-ну А. Леграну
Кан, отель «Дюссо»
от демуазель Ортанс Дерош
Авиньон, ул. Монфрен, 16
Дорогой Андре,
Сказать, что твое письмо меня удивило и встревожило, значило бы не сказать ничего. Как ты мог так легкомысленно отнестись к службе! — подумала я поначалу. Однако если все так серьезно и страшно, как ты пишешь, то мне остается лишь молиться о благополучном исходе вашего предприятия. Конечно, узнав о преступлении, ты не мог остаться в стороне, и сильнее моей гордости за тебя только мое же беспокойство. Матушка здорова, она часто вспоминает о тебе, и я, разумеется, ничего ей не скажу, чтобы не тревожить. Новый аптекарь составил превосходную мазь, от которой ее суставам стало лучше настолько, что вчера она взялась готовить твое любимое варенье из позднего крыжовника, начиненного грецкими орехами и изюмом. Хоть я и говорила, что справлюсь сама, но ты же знаешь матушку: для нее мы всегда останемся теми же малышами, что по очереди таскали варенье из буфета, никогда не выдавая друг друга. Я подозреваю, что в глубине души она остереглась доверить мне изюм, совсем как в детстве, когда я могла объесться его до болей в животе. Андре, какими глупыми и незначащими, верно, тебе кажутся наши домашние заботы по сравнению с тем, чем ты занят. И как жаль, что я не могу помочь ничем, кроме сочувствия. Но мои мысли и молитвы всегда с тобой. Я верю, что ты не позволишь твориться злу, только прошу: поберегись и сам. Остаюсь ждать письма,
твоя кузина Ортанс.
12 октября 1933 г
Почтамт города Сент-Илер-де-Рье,
Г-ну Мерсо до востребования
От г-на К. Жавеля,
Тулуза, ул. Св. Виктуарии, 12
Пьер,
Слава богу, ты объявился. Да, я сунул нос, как ты изволил выразиться, в письма Леграна и даже не думаю стыдиться этого. Должен же кто-то приглядывать за вами обоими, хотя бы пока вы не встретитесь. Не могу сказать, что проникся твоей безумной теорией, даже с учетом выкладок юного парижского таланта, но если предположить, что она верна… Пьер, ты знаешь, что я не полицейский, а чиновник и бумажный червь, но стоит подумать, что вы можете оказаться правы, как меня продирает озноб и хочется сделать какую-то глупость. Например, оказаться рядом с вами, будто от меня может быть какой-то прок в расследовании.
Но вот… Ты, конечно, сам уже понял, что в окружении погибших следует искать человека, который живет в данной местности не больше года, раз уж Он постоянно переезжает. Человека респектабельного, внушающего доверие… Признаться, Пьер, я боюсь поверить, что ты прав и подобное чудовище может ходить среди людей. Не осуждай меня за это, прошу. И еще мне кажется, что тебе определенно стоит не упускать из виду Леграна с его изысканиями. Пусть ты Бульдог, но у этого молодого человека упорство и чутье норной таксы, и я слегка побаиваюсь, что он сунет свой длинный нос в нору, где окажется кто-то пострашнее хорька.
П. С. Лавиньи — обоих — я тебе никогда не прощу, это даже не обсуждается. Разве только весь этот кошмар закончится, и ты вернешься в департамент.
* * *
Долговязый молодой человек в старомодном темно-коричневом сюртуке и полотняных нарукавниках, как у клерка, склонился над письменным столом. Дернул головой, уклоняясь от ударившего сквозь щель в занавесях солнечного луча, потер пальцем переносицу, словно собираясь чихнуть, но лишь чуть сдвинулся вбок вместе со стулом, устранив, таким образом, помеху. Слева от его локтя на столе высилась кипа плотно сложенных разномастных газет от солидных воскресных изданий до рекламных листочков. Справа — такая же кипа, но уже не новых, а слегка растрепанных и явно прочитанных. Зажав в худых длинных пальцах аккуратно очиненный карандаш, молодой человек быстро просмотрел газету, уделяя каждой странице лишь несколько секунд. Сложил и отправил в правую стопку. Откинулся на спинку стула, прикрыл глаза, просидев так минуты две, затем потянул следующий экземпляр…
Примерно через час молодой человек встал, одернул сюртук и прошел по комнате два круга, энергично помахивая руками, наклоняясь к дешевому ковру гостиничного номера и снова выпрямляясь. Остановился у окна, открыл его, вдохнув свежий после недолгого дождя воздух, пропитанный запахом растущих на клумбе под окном хризантем. Оглянулся на изрядно уменьшившуюся левую стопку с решимостью генерала, готовящегося вступить в окончательное сражение, но тут же устало вздохнул, снова приобретя сходство с обычным клерком.
Подойдя к столу, задумчиво провел рукой по поверхности газет, затем посмотрел на стопку бумаг, лежащую прямо перед ним — тонкую, официального вида, с печатями и размашистыми росписями неизвестного делопроизводителя на каждом листочке. Усевшись за стол, молодой человек принялся быстро просматривать эти бумаги, распределяя их на три еще меньшие стопки, закрывшие уже всю поверхность стола. Разложив всё, он отправил правую стопку к уже прочитанным газетам, а над оставшимися двумя склонился еще ниже, почти уткнувшись в них длинным хрящеватым носом и лишь временами делая карандашом пометки на чистом листе бумаги, даже не глядя на него. Когда обе стопки окончательно переместились вправо, на листе оказалось несколько строчек в столбик одна над другой: названия мест, имена и еще два-три слова тонким, сильно наклоненным влево почерком. Снова устало потерев переносицу, молодой человек выпрямился, подтянул нарукавники и принялся аккуратно складывать прочитанные газеты и бумаги, освобождая стол для новой порции, ждущей своего часа на стуле рядом со столом.
14 октября 1933 года, Сен-Бьеф,
Нормандия
Дорогой Жан,
Сегодня исполняется два месяца со дня моего возвращения. Теперь, когда счет идет на недели, если не на дни, это кажется вполне достойным сроком и уж точно поводом отметить. Посему я открыл бутылку кальвадоса, нарезал оставшийся сыр и копченую колбасу, купленную неделю назад все в том же благодетельном кабачке, которым теперь заправляет младший сын Клоделя — и тоже Клодель. Кто сказал, что династии свойственны одним лишь аристократам? Если уж династия Клоделей удержалась на своем законном троне — месте за стойкой — куда прочнее, чем большинство королевских семей Европы. Хлеб, правда, кончился, а Лу больше не навещает меня. Это слегка грустно и очень неудобно, но вполне понятно. Вообще, в самом воздухе Сен-Бьефа витает что-то темное и холодное, как предчувствие дождя поздним октябрьским вечером, когда идешь домой по пустынной дороге между садов: голых, чернеющих корявыми ветками с кое-где оставшимися висеть яблоками и засыхающими листьями.
Вчера у меня выдалась именно такая прогулка. Внезапно захотелось выйти из дома, несмотря на мелкую морось и студеный ветер, без труда пронизывающий насквозь легкую твидовую накидку. Уже выйдя из дома, я подумал, что надо было бы найти одежду потеплее в отцовском гардеробе, но возвращаться не захотел. Странное чувство гнало вперед, словно я опаздывал куда-то, куда непременно должен был успеть. Знаешь, Жан, так смутно и тревожно бывает во сне. Но я хотел этого холода и дождя, хотел снова хотя бы так — через озноб и твердость каменистой дороги под ногами — почувствовать себя живым, существующим, способным испытывать голод, боль, страх. Хотя чего мне бояться здесь, в окрестностях самого мирного места на земле?
Я шел часа два. Дошел до спуска к морю, постоял на обрыве, не ступая на тропу вниз, глядя на темную поверхность воды далеко внизу, лишь слабо отсвечивающую в лунном сиянии. Прежде я бы дошел сюда за час, а вдвоем — подгоняя друг друга — мы дошагали бы и того быстрее. Но что вспоминать то, что было раньше? В этой ночной прогулке меня сопровождали только тени и воспоминания.
Да, Жан, я вспоминал снова. Это ведь тоже был октябрь, верно? Только не нынешний, дождливый, а золотисто-сухой, солнечный, пронизанный нежарким теплом, запахом последних осенних цветов, грибов и шелестящих ломких листьев. Вкус спелого винограда на губах Люси, мягкость ее волос под моими дрожащими от нежности и благоговения пальцами. Тонкие хрупкие плечи, которые я боялся обнять — и все же обнимал, теплое душистое дыхание на моей щеке…
Да, Жан, тысячу раз да. Она была моей. Краткий миг — и всю мою жизнь после. Это был октябрь, самая его середина, совсем как сейчас. Ее, мою Люси, нашел деревенский мальчишка и прибежал к нам домой… Милосердная память столько лет разрешала мне не видеть этого: ее удивленные глаза, тонкую засохшую струйку крови из виска, полуоткрытый рот. Упала со скользкого склона, — говорили они. Какая трагедия, — говорили они. Октябрь раскололся — ты помнишь, Жан? — и вместе с ним раскололись мы. Разлетелись вдребезги, как и вся жизнь Дуаньяров из Дома на холме. Я не помнил, клянусь тебе. Но у меня уже не будет другого октября, чтобы вспомнить.
Твой Жак
Франция
Его бросили в подвал; окна отсутствовали, толстая дверь была надежно заперта. Судя по тем кратковременным моментам за прошедший день, когда дверь открывали, чтобы внести еду и воду, снаружи караулили по крайней мере два охранника.
Вместе с Софией пришел вооруженный человек — тот самый снайпер, чернокожий мускулистый гигант в кожаной жилетке, с рядами серебряных колец на голове.
Страница 89 из 133
— Здравствуй, Эдди, — произнесла София. Страстная, самоуверенная, властная.
— Привет, сучка.
Она надула губы.
— Право, сейчас не время для ребяческих выходок. Я хочу, чтобы вы воссоединились с любимой.
Чейз подскочил.
— С ней все нормально?
— Конечно! Она должна кое-что сделать для меня, и для этого ей понадобится ясная голова. Поэтому было бы неэффективно, если бы ее начали мучить прямо сейчас. — София слегка улыбнулась, понимая, что скрытая угроза дошла до Чейза. Ее спутник, напротив, не прятал злобной ухмылки, открывавшей вставленный в зуб алмаз. — Кстати, я забыла познакомить тебя с моим другом. Эдди, это Джо Комоса. Мой ангел-хранитель, фигурально выражаясь. Твой, между прочим, тоже.
— Я следил за тобой, — сказал Комоса, снова поблескивая алмазом.
— А, парень из Ботсваны, — догадался Чейз, припоминая фигуру, которую успел заметить тогда на фоне неба. — Ты застрелил шестерок Дика в шахте.
— Я не могла позволить Нине умереть, пока она мне нужна, — объяснила София. — А ты был нужен, чтобы вытащить ее живой из Африки. Хотя я не предполагала, что вы спрячетесь в Лондоне! А насчет твоего прыжка с парашютом… Я правильно сделала, что подсунула тебе жучок, иначе мы бы не узнали, что ты уже идешь. Видишь, все складывается наилучшим образом.
— Только не для Дика, — саркастически заметил Эдди.
— Не все браки заканчиваются, как в сказке. Тебе ли не знать. Однако есть и положительная сторона — все имущество он оставил мне.
— Я думаю, раз ты его убила, завещание могут аннулировать.
София расхохоталась:
— Не я его убила, Эдди! Ты!
Чейз резко встал на ноги, и Комоса взялся за пистолет.
— Что?
— В приступе ревности. Очень романтично, если подумать. Когда ты узнал, что я вышла замуж за Ричарда, то пришел в такую ярость, что преследовал его в двух странах: хотел убить его и вернуть меня. По крайней мере так будут утверждать свидетели его смерти, которых я выберу. И конечно, АМН окажется в очень неудобном положении, особенно после того, как ты застрелил министра Ботсваны. Что, — добавила она, — было делом рук Ричарда. Я к этому непричастна… Но мне опять повезло. Я не удивлюсь, если после потери станции в Атлантическом океане ООН решит освободиться от балласта и распустит вашу контору.
— И у тебя не будет конкурента в поиске гробницы Геркулеса, надо полагать.
София вскинула бровь.
— Молодец. Если честно, я не рассчитывала, что ты сам догадаешься.
— У меня был целый день на размышления.
— Владелец этого шато — точнее, теперь можно сказать совладелец, — София хитровато улыбнулась, — не смог приехать сюда незамедлительно — нам нужно было кое о чем позаботиться. Но теперь мы полностью к твоим услугам. — Она шагнула к двери. Комоса махнул пистолетом, чтобы Чейз шел за ней. Эдди в первый раз заметил, что на обнаженной груди здоровяка под жилетом также скрываются ряды пирсинга, идущие до самого пояса джинсов. На сосках висели два больших серебряных кольца. — Пойдем со мной.
— У него пирсинг до самого члена, София? — спросил Чейз, большим пальцем указывая на блестящие побрякушки.
— А почему ты спрашиваешь меня?
— Такое чувство, что ты в курсе.
София неопределенно хмыкнула и продолжила путь. Когда Эдди проходил мимо Комосы, тот вскинул пистолет к лицу Чейза.
— Проявляй уважение, которого заслуживает леди, понял?
— Я так и делаю, — холодно усмехнулся Чейз.
Комоса заехал ему по челюсти рукояткой пистолета. Чейз зашатался, схватившись руками за голову.
— Хватит, ребята, — бросила им София. — Давайте обойдемся без грубости в такой знаменательный день.
Чейз посмотрел на Комосу и ткнул указательным пальцем в кольцо в его левом соске:
— Когда ты не будешь ожидать, приятель, я вырву это кольцо, а вместе с ним твое поганое сердце. — Нигериец лишь саркастически улыбнулся и вышел вслед за ним из камеры. — А что значит «знаменательный день»?
София не ответила, только провела их по лестнице в большой и богато украшенный холл. Возле стен стояли вооруженные люди, держа руки на кобурах, но Чейз потерял всякий интерес к ним, когда увидел…
— Эдди! — воскликнула с противоположного конца холла Нина, одетая в джинсы и рубашку цвета хаки.
Она хотела броситься к нему, однако двое охранников по бокам ее задержали.
Чейз ощутил облегчение.
— Слава Богу, ты жива!
Фотография испуганного лица Нины на телефоне Софии преследовала его все время с тех пор, как они покинули Швейцарию.
— Теперь, когда воссоединение состоялось, — сказала София, уперев руки в бедра, — можно приступить к делу. Нина, Эдди жив-здоров. Эдди, Нина жива. Если хотите, чтобы так оно и было, делайте, что я велю.
— Ты хочешь найти гробницу Геркулеса? — спросила Нина полным ненависти голосом.
— Зачем она тебе? — удивился Чейз. — Ты унаследовала деньга Юэня и атомную бомбу. Что такого в гробнице?
— Атомную бомбу? — Нине показалось, что она ослышалась.
— Вообще-то, — раздался за спиной новый голос, — гробница нужна мне.
Нина и Чейз обернулись и посмотрели наверх. По обеим сторонам холла на второй этаж вели винтовые лестницы. На балконе стоял…
Страница 90 из 133
— Так-так, — холодно произнесла Нина. — Рене Корву.
Миллиардер спустился по лестнице.
— Все, что произошло, запланировал я, — сообщил Корву, подходя к Софии. — Катастрофа на МРСР, обнаружение урановой шахты, даже женитьба Юэня на Софии — все было предусмотрено.
Чейз был потрясен.
— Подожди, станцию затопил ты?
— Я ее строил, — сообщил Корву. — Или, точнее, одна из моих компаний. Очень удобно, когда сам намерен и затопить.
София кивнула в сторону Комосы:
— Собственно, всю работу проделал Джо.
Тот улыбнулся своей алмазной улыбкой.
— Вы убили больше семидесяти человек! — воскликнула Нина.
— Это было необходимо, — возразил Корву. — Как один из директоров АМН, я знал, что вы пользуетесь «Гермократом», чтобы найти гробницу Геркулеса. Но пароля к секретным серверам АМН у меня нет. Спутниковая связь на станции помогла моим ребятам получить доступ к нужным материалам, а чтобы скрыть свидетельства вторжения, пришлось затопить вышку.
— Затем вы подставили Юэня, чтобы выглядело так, будто виноват он, — продолжил историю Чейз. — А меня подставили, будто я убил Дика!
— Да, мы им славно попользовались, — заметила София непринужденно, словно недавно убила не человека, а муху. — Теперь весь его бизнес принадлежит мне.
— А значит, и мне, — улыбаясь, вмешался Корву.
Нина нахмурилась:
— Почему?
София подняла левую руку. На мгновение Нине показалось, что она хочет подкинуть в воздух птичку. Однако потом она поняла, что София показывает ей безымянный палец.
На нем сидело кольцо с огромным бриллиантом.
— Ну? — спросила София. — Вы не хотите поздравить невесту?
— Ты вышла за него? — пораженно пробормотал Чейз.
— Час назад, — подтвердила София. — Простая гражданская церемония, никаких торжеств.
Корву обнял Софию за талию.
— Совершенный союз, сочетание деловых и личных интересов. Теперь компании Юэня стали частью империи Корву. А София, — он лучезарно улыбнулся жене, — будет со мной. Я долго ждал этого дня! Вы не представляете, как тяжело было сознавать, что она с другим человеком, пусть по необходимости… Хотя вам, мистер Чейз, это чувстве сейчас знакомо.
— Au contraire,[7] приятель, — возразил Чейз, сложив руки на груди. — Можешь ею пользоваться. Только прими совет.
— Какой же?
— Не поворачивайся к ней спиной. У нее есть привычка вонзать мужьям нож в спину.
Корву фыркнул, а София обвила его руками за шею.
— Горечь тебе не к лицу, Эдди, — проговорила она. — Теперь, Нина, твоя очередь. Свадьба без медового месяца не свадьба. Но все дело в том, что мы не знаем, куда поехать. Ты должна указать направление. — Ее голос внезапно стал резким. — Куда-нибудь, где много-много истории…
Нина осторожно сложила куски древнего пергамента, состыковывая слабые коричневые пометки, затем немного отклонилась, чтобы посмотреть на картину целиком. Впервые за более чем две с половиной тысячи лет карта, сокрытая на страницах платоновского «Гермократа», предстала перед людьми.
Она нервно посмотрела на Чейза. Англичанин сидел на стуле в углу библиотеки с руками в наручниках за спиной; возле него дежурили Комоса и еще один охранник. Нине ясно дали понять, что любая задержка или ошибка при составлении карты приведет к тому, что Чейз будет испытывать жестокую боль. В подтверждение своих слов Комоса разложил рядом различный инвентарь, начиная от дубинки и заканчивая плоскогубцами и электродрелью.
Чейз ответил Нине взглядом. Он знал так же хорошо, как и женщина, что, как только гробница будет найдена, они станут бесполезны для Софии и Корву. Сейчас им оставалось лишь подыгрывать похитителям и ждать шанса.
— Что там? — нетерпеливо спросила София, пересекая комнату. — Где это?
— Господи, я не помню все береговые линии в мире, — пожаловалась Нина, открывая атлас.
Тем не менее у нее имелась достаточно разумная идея, откуда начать поиск. На одной из ранее отсутствующих страниц была изображена роза ветров, и теперь Нина точно знала, что это южное побережье моря. Учитывая ограниченность географических исследований древних греков, можно с уверенностью предположить, что море Средиземное, а гробница скрыта в Северной Африке.
Вполне логично. По легенде, Геркулес много путешествовал по Ливии, которая в те времена имела куда более широкие границы, чем современное государство с тем же названием. Гробница укрыта где-то в местах великих деяний тех времен.
Чтобы уменьшить список мест возможного расположения гробницы, понадобилось лишь краткое изучение атласа. Береговая линия тянулась, грубо говоря, с юго-востока на северо-запад, но в крайней северной точке берег резко заворачивал почти строго на северо-восток.
С учетом масштаба древней карты только одна область подходила под описание.
Палец Нины прошелся по берегу Туниса, по заливу Габес.
— Здесь? — настойчиво спросила София.
— Линии совпадают, — ответила Нина, глядя то на одну, то на другую карту. — Устья рек одинаковые, и остров на востоке…
Страница 91 из 133
К столу подошел Корву.
— Тунис?
— Возможно, нет, — с сомнением промолвила София, прослеживая маршрут от берега до расположения гробницы.
— Разрешите мне. — Академические интересы заставили Нину забыть о своем положении. — Давайте посмотрим. Вон тот водоем на западе должен быть вот этим озером на современной карте. Значит, здесь семьдесят пять километров от моря. Даже учитывая погрешность масштабирования, это треть пути от берега до конечной точки маршрута. Таким образом, гробница Геркулеса — в двухстах двадцати пяти километрах на юго-запад от залива Габес. Соответственно, это территория…
— Алжира, — объявил со своего места Чейз. — Приходилось там бывать.
— Ах да, — презрительно проговорила София. — Созерцание звезд в Гранд-Эрге, самое невероятное небо, которое тебе довелось видеть. Сколько раз я слышала эту историю…
— Сфотографируйте карту, — скомандовал Корву своим людям. — Спасибо, доктор Уайлд. Теперь, когда вы определили местоположение гробницы Геркулеса, об остальном позаботятся мои сотрудники.
— Позвольте, я догадаюсь. — Нина дерзко посмотрела ему в глаза. — Вы отправите нас обратно в Нью-Йорк на своем частном самолете?
— Вряд ли. — Корву обернулся к Комосе: — Избавься от них.
— Нет! — Властность в голосе Софии удивила даже ее нового мужа. Это был непререкаемый приказ. — Они нам еще нужны.
— Зачем, дорогая? — удивленно спросил Корву.
— Затем, дорогой, что доктор Уайлд не рассказала нам всего. — Она схватила Нину за волосы и дернула голову назад Нина поморщилась от боли. — Я права?
— Не понимаю, о чем ты, — сквозь зубы процедила Нина.
— О, прекрасно понимаешь! Когда мы летели в Ботсвану, ты сказала, что в тексте «Гермократа» скрыты другие ключи, которые описывают, не только где находится гробница, но и как в нее попасть. — София выкрутила Нине запястье и сильнее дернула за волосы. — Ты что-то утаиваешь. Надеешься, что если мы отыщем гробницу, то войти в нее не сможем? Или даже станем жертвами ловушек?
— Ловушки? Через столько лет? Это вам не компьютерная игра.
Чейз кашлянул.
— Вообще-то в Тибете такие до сих пор исправно действуют. Мы с Джейсоном однажды чуть не погибли… — Нина взглянула на него. — Да-да, знаю, следовало тебе рассказать. Извини.
— Вот почему ваши отношения не крепкие, — заявила София. — Вам не хватает общения. — Она отпустила волосы Нины. — Ну, просвети нас. Как войти в гробницу?
— Я не знаю, — честно призналась Нина.
София кивнула Комосе, и тот огромным кулаком дал Чейзу под дых. Эдди ухнул от боли.
— Как туда войти? — снова потребовала София.
— Господи! — воскликнула Нина в ужасе. — Я не знаю!
Еще один кивок. Комоса взял в руки дубинку и вмазал Чейзу по шее. Падая со стула, пленник издал стон и больно ударился головой о деревянный пол библиотеки.
— Как туда войти?
— Ах ты, сучка! — выругалась Нина. — Сказала же, не знаю! Оставь его в покое!
На сей раз Софии не нужно было кивать Комосе. Тот сам подошел к столику и взял дрель. Комоса два раза нажал на кнопку, инструмент дважды издал зловещий визг. Затем негр наклонился к Чейзу и поднес сверло к плечу. Прежде чем Нина успела сказать хоть слово, он нажал кнопку в третий раз.
Толстенное сверло вонзилось в плоть. Чейз заорал. На пол брызнула кровь. Даже Корву скривился от отвращения.
— Прекрати! — запричитала Нина, обращаясь к Софии. — Прекрати же! Я ничего не знаю! Но я найду, даю слово! Останови его!
София немного подумала, затем щелкнула пальцами. Комоса разочарованно вернул на место дрель, с которой капала кровь.
Нина бросилась к Чейзу. Из рваной дыры текла кровь, и как глубоко вошло сверло, сказать было трудно. Чейз дрожал, его лицо исказила безмолвная боль. Нина бросилась на колени, прикрывая ладонью рану, чувствуя, как горячая липкая жидкость течет между пальцами.
— Ради Бога, помогите ему! Я сделаю все, я найду, как нужно входить в гробницу.
— Перевяжи его, — распорядилась София, принимая капитуляцию.
Комоса оттолкнул Нину от Эдди. Она запротестовала, но двое других охранников подняли теряющего сознание Чейза и вынесли из комнаты.
— Добро пожаловать на борт, — буднично сказала София. — Приступай к работе. Ты должна расшифровать текст до того, как мы доберемся до гробницы. Иначе бинты не спасут Эдди от того, что с ним сделает Джо. — Она направилась вслед за людьми, которые вынесли Чейза, потом неожиданно остановилась и сильно ударила Нину носком туфельки по ребрам. Нина согнулась от боли. — Еще раз назовешь меня сучкой, и я отрежу тебе язык. — С этими словами она развернулась на каблуках-шпильках и покинула библиотеку.
— Вставайте, доктор Уайлд, — велел Корву. — У вас много работы. А мне нужно как можно быстрее организовать экспедицию в Алжир. — Он тоже вышел из библиотеки, задержавшись в дверях. — Кстати, умойтесь. Я не хочу, чтобы вы запачкали пергамент.
Нина осталась сидеть, глядя на окровавленные ладони.
Чейз знал, куда направилась София. Чтобы доставить бомбу в самолет, ей предстоит подняться на фуникулере на дамбу.
Нижняя станция канатной дороги располагалась в северо-западном углу территории. Эдди резко свернул на дорогу, идущую параллельно реке, и выжал предельную скорость. Станция, башня с высокой пологой крышей, заметно выделялась на фоне промышленных зданий.
Перед зданием стоял белый фургон: задняя дверца поднята, багажник пуст. Бомбу уже забрали. Чейз поискал взглядом, не поднимается ли к верхней станции кабинка. Нет, на линии ничего не было. София не успела уехать. Еще есть шанс остановить ее.
Позади вспыхнули фары приближающейся машины. Из-за поворота выскочил внедорожник. Погоня. Одновременно в дверях станции возник Эдуардо, второй телохранитель. Пуля пробила ветровое стекло, и Чейз пригнулся. Паутина трещин сразу же лишила его панорамы осмотра. Пуля просвистела мимо и вспорола кожу на заднем сиденье.
Вторая пуля сбила зеркало заднего вида. Не было печали, подумал Чейз. Он вильнул в сторону, направляя «мерседес» по пандусу ко входу.
Эдуардо сделал еще два выстрела. Одна пуля пробила дыру в капоте, вторая окончательно разрушила ветровое стекло.
Холодный ветер ударил в лицо.
Двигатель взревел, и «мерседес» взлетел по пандусу.
Эдуардо оказался запертым в дверях.
Автомобиль ударил в него и на капоте внес в холл канатной станции.
Чейз нажал на тормоза, но «мерседес» уже бесконтрольно заносило к стене…
Машина ударилась левым крылом, которое мгновенно смялось. Эдуардо слетел с капота и врезался в стену, оставив на ней кровавое пятно.
С хлопком, похожим на выстрел, раскрылись подушки безопасности. Чейзу будто смазал по лицу Мохаммед Али. Даже в грохоте аварии было слышно, как хрустнул носовой хрящ.
Двигатель заглох. Из подушки вышел воздух, и Чейз сел прямо. Переносица болела. К счастью, нос не сломан — Эдди очень хорошо знал эту пульсирующую боль, которая будет досаждать еще какое-то время.
Но если сейчас не выбраться из машины, появятся проблемы посерьезнее. Через минуту здесь будут преследователи.
Эдди сжал пистолет и вылез из разбитого «мерседеса». Белый интерьер станции успокаивал. Единственным цветным пятном осталось то место, где по стене сполз Эдуардо. Ни Софии, ни бомбы не было, но на второй этаж вела лестница.
Чейз побежал наверх и попал в большую и неприветливую, открытую с одной стороны комнату — терминал кабин фуникулера. Технически это были скорее вагончики, чем традиционные кабинки. Здесь вагоны могли отсоединяться от линии для посадки и высадки пассажиров, в то время как другие вагоны на кабеле проезжали мимо. Сейчас две гондолы ожидали подцепки к линии.
Третья уже двигалась.
У заднего окна вагончика стояла София. Кабинка выехала из терминала на лунный свет.
Чейз вскинул пистолет и прицелился ей в голову. София не шелохнулась. Эдди тоже просто стоял на месте. Он не мог нажать на спуск. Что бы ни натворила София, когда-то она была его любовью и женой.
— Черт! — выругался он, злясь и на себя, и на нее.
Вагончик удалялся, и София превратилась в силуэт на фоне окна. Несущий кабель пел под сопровождение движущих его моторов.
Снаружи с визгом затормозила машина. Чейз подскочил к первому из вагончиков и нашел у переднего окна панель управления. Под красной кнопкой по-немецки было написано «Starten».
Загремели цепи и механизмы. Гондола накренилась и, дернувшись, вошла в соединение с несущим кабелем. Над головой щелкнули храповики, и вагончик был готов начать подъем.
Гондола Софии успела отъехать метров на тридцать. До дамбы они доберутся с разрывом в двадцать секунд значит, у Софии будет мало времени, чтобы выбраться из вагончика, не говоря уже о том, чтобы перетащить бомбу на другое транспортное средство.
София посмотрела назад на Чейза. Он помахал ей рукой без всякого дружелюбия. София вздернула нос — знакомый жест, показывающий, что она раздражена. Потом подняла руку, на сей раз чтобы показать на что-то в вагончике Чейза. Или, скорее, куда-то дальше.
Страница 86 из 133
Эдди бросился к заднему окошку. К кабелю только что подсоединилась последняя гондола. Эдди различил в ней трех человек.
Все трое с оружием.
И не просто с пистолетами. Они держали карабины «Штейр АУГ АЗ» и уже открывали окно вагончика, готовясь превратить гондолу Чейза в швейцарский сыр!
По весу пистолета Чейз знал, что в нем остался всего один патрон. Карман оттягивала граната, но даже если удастся удачно закинуть ее через открытое окно, у противника все равно будет достаточно времени, чтобы его изрешетить.
Чейз прикинул расстояние. Пройдена четверть пути, и скорость вагончика возрастала. Наверху он будет через две минуты.
Сможет ли он выжить эти две минуты — другое дело…
По бокам вагончика, рассчитанного на двадцать пассажиров, располагались обитые скамейки. Скамейка у заднего окна также служила крышкой для отсека под ней, где хранилось спасательное снаряжение.
Рукояткой пистолета Чейз разбил флуоресцентные лампочки на потолке, чтобы раствориться во тьме. Затем схватился за заднюю скамью и вырвал ее вместе с крепежом. Бросил скамью на ребро поперек кабинки и залег за ней.
Град пуль разнес заднее стекло.
— А, чтоб вас! — прокричал Чейз, закрывая лицо руками от осколков.
Пули превратили содержимое ящика со спасательным оборудованием в ошметки, но застревали в крепкой древесине скамейки.
Крышка подскакивала от каждого попадания, однако Чейз знал, что пять слоев защиты — оболочка гондолы, мотки веревки и спасательные веревочные лестницы, стенка ящика, обивка сиденья и древесина крышки — дают ему шанс спастись от пуль, выпущенных из «АУГ».
Надежда слабая, но приходилось рассчитывать только на нее.
Атакующие поливали гондолу очередь за очередью. Целых окон не осталось, дыры покрыли стены, потолок, даже пол. В сантиметре от головы Чейза отскочил кусок дерева. Самодельная баррикада продержится недолго.
Короткая пауза. Охранники перезаряжали оружие. Несколько спасительных секунд. Что предпринять за столь короткое время?
Вот разве…
Чейз ухватился за нижнюю ступеньку аварийной лестницы, висевшей на потолке гондолы, и дернул ее вниз. Потом снова лег на пол, потому что стрельба возобновилась. Каждое новое попадание по крышке скамьи напоминало удар молотом. В любой миг пули пробьют древесину и вонзятся ему в спину…
Неожиданно весь вагон качнуло, как маятник, из стороны сторону. Измученный металл застонал и заскрипел.
Чейз рискнул приоткрыть глаза. Пули свистели по салону. Глаза Эдди привыкли к темноте, тем более что на небе сияла голубая луна. В полумраке он смог разглядеть, что перфорированный пулями потолок просел, по нему пошли трещины, как на мятой фольге.
Гондола вот-вот сорвется с кронштейна!
Металл не выдерживал, пули ослабили его настолько, что собственный вес стал для него слишком большим.
При этом каждую секунду появлялись новые дыры.
Чейз посмотрел на аварийную лестницу. Он не собирался вылезать на открытое место до самого последнего момента, но если не сделать этого в течение нескольких последующих секунд единственным направлением его движения будет падение с высоты нескольких сотен метров.
Древесина скамейки тоже поддалась. Первая щепка вонзилась в ногу.
Металл заскрежетал. Крыша начала рваться, как картон, линия разрыва пролегла за кронштейном.
Сейчас вагончик упадет.
Стрельба прекратилась.
Перезарядка…
Чейз вспрыгнул на лестницу и распахнул верхний люк. Выбравшись через него на крышу, он обхватил массивный стальной рычаг подвески.
Почти с человеческим плачем крыша оторвалась. Дырявая гондола полетела вниз, в долину, и разбилась о скалы со звуком, эхо от которого достигло дамбы.
Подвеска бешено закачалась, а кабель натянулся от неожиданной потери веса. Чейз отчаянно вжался в холодный металл, стараясь ногами найти опору на изувеченных остатках крыши. Вагон с преследователями тоже раскачался один человек даже упал на пол.
Обернувшись через плечо, Чейз надеялся увидеть, что Софию отбросило от окна. Но нет. Вцепившись в поручни, она не спускала с Эдди глаз.
Дрожание каната утихло, хотя подвесной рукав все еще болтало из стороны в сторону.
Чейз снова посмотрел через плечо, но не на Софию, а на станцию. Две трети пути преодолено…
Выстрелы!
Пули из вагона преследователей просвистели мимо в сухом воздухе.
Железка, за которой прятался Чейз, не превышала в ширину тридцати сантиметров. Эдди, конечно, был покрупнее. Он повернулся боком, стараясь защитить тело насколько возможно.
Но его ладони и предплечья, обхватывающие подвеску, оставались неприкрытыми. Если пуля хотя бы заденет их, он не сумеет удержать захват и упадет вниз.
Вагон Софии приближался к верхней станции. Остатки вагона Чейза будут там через полминуты…
Пуля чиркнула по металлу чуть выше левой руки, оставляя после себя вибрацию. Пальцы соскользнули по смазанной поверхности. Эдди напряг все мышцы, чувствуя, как вторая рука начинает ползти вниз. Остатки крыши под ногами сгибались под весом тела…
Пальцы нащупали что-то выступающее — болт!
Страница 87 из 133
Руки горели, но Эдди подтянулся на найденной опоре ровно настолько, чтобы крыша перестала гнуться.
Шквал выстрелов снова обрушился на несущий рычаг.
София почти прибыла на станцию, фонари которой освещали подплывающий по воздуху вагончик. Чейз четко видел все здание с открытым въездом. Бетонная конструкция приютилась на самом краю скалы.
Между толстым фундаментом станции и обрывом оставался небольшой каменный выступ шириной не более метра.
Что-то твердое давило в бок Эдди, зажатое между его телом и кронштейном.
Граната…
Кабель затрясся — вагон Софии отцепился от линии.
Новые выстрелы. Пули теперь попадали в утес.
Десять секунд до прибытия, меньше…
Стрельба не прекращалась.
Чейз с криком отпустил одну руку. Второй руке теперь приходилось удерживать весь вес. От нагрузки болели пальцы. Металл под ногами прогнулся. В таком положении Чейзу кое-как удалось залезть в карман и вытащить гранату.
Полметра до выступа.
Чейз подтянулся, выдернул зубами кольцо и выплюнул его. Изогнутая железка исчезла в темной бездне.
Запал на четыре секунды…
— Убирайтесь в ад!
Эдди поднял гранату, зажал ее в откатчике, соединяющем гондолу с кабелем, и спрыгнул на скалистый выступ.
Щебень посыпался из-под ног. Чейз раскинул ноги, словно плыл по водопаду из камней…
Рычаг подвески проскользнул над головой и скрылся в стенах станции.
Охранники прицелились…
Граната взорвалась.
От взрыва пострадал несущий кабель. Подвеска упала, ударившись о бетонный пол станции, после чего ее с огромной силой потащило назад. Словно гигантский якорь, кронштейн врезался в стену над головой Чейза, но вес линии фуникулера вместе с гондолой охранников утянул его с собой.
Исполненные ужаса вопли стихли через сотню метров падения и окончательно прекратились, когда вагончик разбился о скалы.
Чейз соскальзывал вниз, хватаясь за все, что могло бы помочь. Ноги свесились за кромку выступа…
Одна рука нащупала округлый камень.
Камень держался прочно. Чейз подтянулся и даже нашел опору для ног. Еще несколько секунд и он вылез на выступ, ощущая, как дрожит тело от растекающейся волны адреналина.
Однако останавливаться нельзя. Нужно двигаться дальше. Нужно поймать Софию.
Он забрался на фундамент, отыскав металлические прутья, торчащие из бетона. Теперь подняться выше не составляло труда, надо лишь приостановиться перед самым верхом, чтобы вытащить пистолет…
Пошел!
Чейз юркнул на платформу станции и обвел ее пистолетом, задержавшись на цели.
— Не двигайся! — закричал он.
София, стоявшая на коленях в конце помещения, застыла. Она поняла, каким образом Чейз собирался использовать гранату, и успела спрятаться за одним из вагончиков, не подвешенных на линии.
— Эдди… — проговорила она, сердито хмурясь, в то время как Чейз шел к ней с пистолетом в руке. — Чему удивляться? Ты никогда не понимал намеков, что тебя не ждут.
— Где бомба, София? — потребовал Чейз.
— В вагончике. — Она холодно улыбнулась. — Мне тяжеловато одной ее вытаскивать. Не поможешь?
— Заткнись!
София немного растерялась от его крика. Не сводя с нее оружия, Чейз подошел к вагончику и заглянул внутрь. Бомба стояла посередине салона.
Это была первая возможность должным образом осмотреть устройство. Усеченный конус блестящей стали в основании, три металлических бруска, идущих к цилиндрической головке из такого же полированного металла. Отверстие в основании выглядело так, будто в нем должно располагаться взрывное устройство, которого в данный момент не было. Высотой почти в метр, бомба весила по крайней мере сорок пять килограммов. А с урановой начинкой, наверное, значительно больше.
Конструкция необычная, но Чейз был достаточно знаком с ядерным оружием, чтобы опознать тип. «Ружейная» бомба, самый простой и самый примитивный вариант, который можно легко изготовить, транспортировать и хранить. Для срабатывания требуется лишь приложить силу извне. Берутся два куска обогащенного урана-235, их друг с другом сталкивают. Так достигается критическая масса, и происходит атомный взрыв. Название произошло от первой бомбы такого рода, сброшенной на Хиросиму: «ствол», в котором урановый сердечник на одном его конце выстреливался в больший кусок на другом.
Бомба Юэня была больше и более утонченная, но принцип оставался тот же. Чейз предположил, что сердечник находится в основании. Взрывное устройство под ним должно направить его по направляющим брускам на урановый заряд внутри стальной головки. Просто и эффективно.
Если Юэнь не хвастал, бомба рассчитана на пятнадцать килотонн — немногим меньше, чем та, что сбросили на Хиросиму. Достаточно, чтобы стереть с лица земли любой город и сжечь все вокруг на километры от эпицентра взрыва. О последующей радиации и говорить нечего.
— Что ты собиралась сделать с атомной бомбой?
Она сощурила глаза.
— В химчистке испортили мою блузку, я хотела выразить им неудовольствие.
Чейз подошел к ней и приставил дуло ко лбу.
— Говори правду!
Страница 88 из 133
— Ты не причинишь мне вреда. — Он лишь смотрел на нее с каменным лицом. Пистолет не шелохнулся ни на миллиметр. В глазах женщины промелькнула неуверенность. — Эдди…
— Все кончено, София, — сказал Чейз. — Дай свой телефон. Я позвоню властям, потом…
Вдруг пистолет выскочил из его руки и отлетел в сторону. В следующий момент донесся звук винтовочного выстрела, произведенного с открытой стороны станции.
Сжав кулак, Чейз поискал глазами стрелка. Никого. Только дамба через долину… Кувырком, чтобы труднее было попасть, Эдди бросился к выпавшему пистолету.
Даже не успев дотронуться до оружия, он понял, что все бесполезно. В «штейре», прямо над спусковым крючком, зияла дырка. Боек не работал, и пистолет никуда не годился. Такой выстрел — полнейшая случайность. Или стрелок — сверхъестественно опытный снайпер.
Чейз изменил тактику. На всей станции было лишь одно, что могло спасти безоружного от быстрой пули.
Он прыгнул назад и спрятался за стоящей на коленях Софией. Правая рука онемела от удара при приземлении, поэтому Эдди обхватил Софию за шею левой.
— Поднимайся! — проревел он, подталкивая ее вверх.
— Эдди! — вскрикнула София с неподдельным страхом в голосе.
— Скажи тому, кто стреляет, чтобы выходил! — велел Чейз, закрываясь женщиной как живым щитом. — Я знаю, что он видит тебя, — говори!
— Если причинишь мне вред он тебя застрелит!
— Если он не выйдет, я убью тебя!
Целых две секунды, показавшиеся вечностью, никто не двигался.
— Ты этого не сделаешь. — Голос Софии был немного сдавленным, но полным прежнего высокомерия. — Не посмеешь. Я тебя слишком хорошо знаю.
Чейз сжал ее горло, заставляя замолчать.
— Ты убила Мака. Убила Нину. Назови хоть одну причину, по которой я могу тебя отпустить.
— Нину… не… убивала… — прохрипела София.
— Что? — Эдди слегка ослабил захват.
— Она жива. Пока что.
Рука Чейза сжалась опять.
— Ты тоже. Пока что.
— Телефон, — удалось прошептать Софии, в то время как ее рука полезла в карман. — Сейчас… покажу…
— Давай.
София вытащила телефон и большим пальцем нажала на сенсорный экран, который тут же засветился. Еще пара нажатий, и София нашла в меню картинки. В папке хранился лишь один снимок.
Даже по миниатюре Чейз узнал, кто на снимке, но все равно по спине прокатился холодок, когда София увеличила фотографию на весь экран.
Нина!
Лицо оцарапано, во рту кляп, в глазах — страх. Нина лежала на спине, рыжие волосы рассыпались по полу, словно лужа крови.
— Если со мной что-нибудь случится, — прошипела София, — она умрет. Даже не сомневайся. Я только что пристрелила собственного мужа, и твоя кукла для секса для меня ничего не значит. Теперь давай, отпусти меня. — Чейз не подчинился. — Борешься до конца, Эдди? Так вот, конец наступил. Бой закончен. Ты проиграл.
Рыча от ярости и бессилия, Чейз убрал руку. София отошла в сторону, победно улыбаясь и потирая шею.
— На колени. Руки за голову. Мы ведь не хотим дать моему другу повод вышибить тебе мозги?
Чейз неохотно встал на колени, поглядывая на дамбу. И в первый раз заметил снайпера. Стрелок, темный силуэт на светло-сером фоне, стоял на смотровой площадке посередине дамбы по крайней мере в ста пятидесяти метрах от них. Для большинства людей просто попасть в человека с такого расстояния — большое достижение. Попасть же точно в яблочко мог только первоклассный мастер.
София набрала номер и приложила трубку к уху.
— Бомба у меня. Кому-нибудь нужно спуститься и забрать нас. Мой бывший муженек тут немного напортачил. — Она выслушала удивленные вопросы на другом конце линии связи и улыбнулась. — Нет, другой муженек. Не беспокойся, Джо меня подстраховал. Пришли машину. Как можно быстрее.
Она отключила телефон и подошла к Чейзу, стараясь не закрывать сектор обстрела.
— На самом деле получилось замечательно. Я не представляла, как заставить твою американскую дурочку выполнить то, что мне нужно. Но теперь есть ты, и все наладилось само собой.
— Не уверен, — возразил Чейз, пытаясь сохранять спокойствие. — Когда я ее видел в последний раз, у нас были такие отношения, что она скорее обрадуется моей смерти.
София фыркнула:
— Хорошая попытка. Но я-то знаю, что она на самом деле чувствует и что чувствуешь ты. Я не сомневалась, что ты не пойдешь на риск, ставя под угрозу ее жизнь. Если кто-то действует тебе на нервы, это еще не значит, что ты не будешь об этом человеке тревожиться.
— Да что ты понимаешь? Ты никогда ни о ком не тревожилась! Выпад удался. София отвернулась и отошла в сторону, оставив Чейза под присмотром снайпера.
Он вышел прогуляться перед сном – просто пройтись по дому. Коридоры поместья были пусты. В кабинете Переплета (Кирилл видел его окно в другом крыле здания) горел свет – он пробивался узкой, как лезвие, полоской между сомкнутых штор. «Вождь за работой», – печально усмехнулся Марков. У Переплета были все шансы выйти в дамки.
Страшно быть под началом такого человека. Марков особенно отчетливо стал это понимать после того, как приехал сюда. В этом доме, в его искаженных пропорциях и интерьерах словно отразилась душа хозяина. А в душе этой была тьма. Марков интуитивно чувствовал это, но всякий раз, оказываясь рядом с Переплетом, невольно подпадал под его влияние. Как когда-то давно, еще в школьные годы.
Освещение было холодным, окна в коридорах были больше похожи на бойницы средневековых замков, они пропускали мало света, некоторые были застеклены витражами, где преобладал синий и зеленый свет. Здесь было красиво вечерами, когда свет уличных фонарей проникал сквозь витражи, и создавалось впечатление, будто поместье оказалось под водой. Эффект усиливали лампы, размещенные в стенных нишах – они загорались при приближении человека и снова гасли, когда он проходил мимо.
В некоторых местах висели зеркала. К счастью, не кривые, хотя в этом доме можно было ожидать всего, что угодно. Марков остановился перед одним из них, глядя на свое отражение. «Нашел с кем пить, – подумал он. – Нашел где пить! Стареешь, друг мой, стареешь!»
Поверхность зеркала вдруг, казалось, помутнела и задрожала, словно водная гладь. Иллюзия была такой совершенной, что Марков даже протянул руку, чтобы проверить.
– Это лучшее стекло, – он не успел дотронуться, когда услышал голос Акентьева и, устыдившись своего жеста, спрятал руку за спину, как франт гоголевской эпохи.
– Заметь, – продолжил Александр, – все, что отражается в нем, выглядит светлее и чище, чем есть на самом деле.
Он появился неожиданно, словно вышел из стены. Кирилл уже не в первый раз подумал, что в этом доме могут быть какие-нибудь потайные ходы, как в тех замках, которые ему довелось посетить во время своих блужданий по Британии. Акентьев был одет в деловой костюм, словно только что явился с очередного заседания в мэрии. Марков в домашнем халате рядом с ним чувствовал себя голым.
– Красиво, – сказал он по поводу зеркала.
Переплет кивнул.
– Спектакль «Евгений»… – сказал он задумчиво, как видно в продолжение недавнего размышления. – Онегин? Или все же Невский? Евгений Невский.
Марков не мог вспомнить, когда он успел поделиться своими планами насчет спектакля, был видимо пьян. Или Переплет научился читать мысли.
– Я очень благодарен тебе за театр, – сказал он, не ответив на вопрос. – Хотел все время сказать, без всякого официоза…
– Это пустяки, – сказал Акентьев, пристально на него глядя. – Кроме того, ты же знаешь, я ничего не делаю просто так! Восхитительное зрелище, эти твои спектакли. Иногда кажется, что они не для людей. Не для обычных людей, это точно!
– Ты не представляешь, что здесь на самом деле творится, – добавил он, посмотрев в зеркало и пригладив волосы.
– Цверги, – вспомнил Марков.
Акентьев улыбнулся и приложил палец к губам.
– Человек на моем посту редко может позволить себе расслабиться! Не рассказывай об этом никому, а не то у моих противников на грядущих выборах появится весомый аргумент.
Марков согласно кивнул.
– Собираешься баллотироваться в губернаторы?!
– Этому городу нужна твердая рука, – сказал Александр. – Ему нужен я, а мне нужен город.
– Да, тебя, я вижу, ничто не остановит.
– Нас, нас! Ты сейчас многого не знаешь, но скоро ты все поймешь! Обещаю!
– Что именно?! – уточнил Марков.
– Обещаю! – повторил Переплет и, кивнув ему, пошел дальше по коридору, и лампы в нишах загорались при его приближении, а потом гасли у него за спиной.
Марков покачал головой, он хотел вернуться к Джейн, но так уж устроен был этот проклятый дом, что самый короткий путь оказался не самым лучшим. Сначала Марков немного заблудился и уже проклинал себя за то, что не взял с собой мобильник, когда стал узнавать место, куда забрел.
Он почувствовал себя увереннее. Свет проникал в коридор через ряд фонарей в крыше. Кирилл понял, что находится где-то рядом с оранжереями. Впереди, в косой полосе света, что-то зашевелилось, заставив его замедлить шаг. Он увидел кролика, белого кролика, который сидел неподвижно посреди коридора. Марков поднял его на руки и только теперь заметил, что его шерстка перепачкана в крови.
Дверь в крольчатник была приотворена. «Так он, вероятно, и выбрался наружу», – подумал Кирилл. Он приоткрыл дверь шире и расслышал странные звуки, похожие на урчание огромной кошки.
Ангелина стояла за широким столом, лунный свет, проникая в окно, словно обволакивал ее. Она была абсолютно нагой, в ее руке был широкий нож, она как раз закончила разделывать очередного кролика и, заметив Маркова, улыбнулась ему. Он вздрогнул и проснулся.
«Кошмарный сон, – подумал Кирилл, отдышавшись. – Никогда больше не буду есть крольчатину. И нужно поскорее выбираться из этого дома».
Его ждет театр. Напрасно он согласился приехать сюда. Впрочем, так ли уж напрасно?!
Именно здесь он начал кое-что понимать. Мысли, которые не давали ему покоя все это время, окончательно оформились здесь, в этом доме. И, наверное, нужно было увидеть это место, чтобы понять все окончательно, чтобы все встало на свои места.
Дом, Акентьев, Ангелина, Альбина… Зеркала, кролики… Курбатов с цвергами и Петр Первый верхом на змее. Информации не хватало, приходилось опираться на интуицию. А она подсказывала, что времени осталось мало. Что-то готовилось все это время, назревало, как нарыв. То, о чем предупреждал их Тито в Белграде… Вода, тьма. Тьма, вода. Одно из двух: либо тьма, либо вода. В любом случае – смерть для города. Для того города, который он знает.
Вспомнились слова Акентьева о второй площади и втором памятнике. Второй собор, второй памятник – все это нарушит какое-то равновесие. И что там говорил Переплет про ритуал? Здесь он определенно промахнулся, причислив Маркова к своим союзникам. Теперь зато становилась ясна причина его подарка. Раскрыл карты Переплет. Не до конца, но приоткрыл, как человек, который уверен, что победа за ним.
А вдруг он не ошибается?! Вдруг Марков, сам того не зная, исполняет нужный ему, Акентьеву, ритуал, когда выходит на сцену?! И что теперь он должен сделать? Кирилл не хотел себе признаваться в этом, но за долгие, бесконечно долгие годы странствий он просто устал. Театр давал ему желание жить, и еще была Джейн… Но он чувствовал, что сил у него недостаточно. И что будет дальше, он боялся себе представить.
Остается только наблюдать. Может быть, ему суждено стать свидетелем конца. Конца города, конца света. Для этого он вернулся сюда?
– Спектакль… Нужно уезжать, иначе я не успею подготовиться к спектаклю, – сказал он утром.
– О чем ты?! – Джейн всегда начинала беспокоиться, когда не могла понять его до конца.
– Я еще и сам не знаю точно! – признался Кирилл. – Это и есть самое печальное!
А на прощание он получил от Переплета еще один подарок. Большой конверт, Марков давно не держал такие в руках. Распечатал уже в машине, которая уносила их с Джейн по вымытому дождем шоссе. Он сразу понял, что это такое. Оставалось только взглянуть на обложку.
«Кинг Кримзон» – «Ред».
– Что это значит?! – спросила Джейн. – Это ведь что-то должно означать?!
– Только то, что у кого-то очень хорошая память, – Марков пожал плечами и бережно положил пластинку назад в конверт.