Совместный выход с Тайвином я перенес на следующую неделю – хотелось понять, чего ждать от окружающих, тем более что шеф внезапно дал мне целую неделю отгулов. Мотивировал он это тем, что я сделал неоценимый вклад в науку, и мне положена компенсация.
Я особо не стал разбираться, за что мне поблажка, и постарался использовать отведенное время по максимуму. Каждый день, как на службу, я ходил к ученому, и тот посвящал меня в секреты работы с полевой аппаратурой. От чего-то, к его недовольству, я отказывался сразу – слишком хрупким и громоздким предметам в полевых условиях было не место, а что-то, тот же портативный анализатор, мы дорабатывали. Точнее, я делился наблюдениями, какой частью я его бью чаще всего, а Тайвин указанные места укреплял.
После научных изысканий я проводил несколько часов неподалеку от точки входа/выхода и все чаще встречал там недовольно сопящих последователей, количество которых росло в геометрической прогрессии. Но гордость им не позволяла напрашиваться, а я демонстративно молчал. На третий день, ни слова не говоря, Макс молча встала за моей спиной. Я улыбнулся, прижался к ее лопаткам – и мы пошли. На четвертый мы шли уже втроем с Романом, на пятый – я выбирал, кто пойдет, в гробовом молчании, но уже в окружении улыбок.
Потом я шел сдавать накопленное добро, отсыпаться и думать, и неизменной привычкой стало встречать рассвет и провожать закат – ничему меня жизнь не научила. Впрочем, больше закатные недруги меня не посещали, и странный бойкот, полный молчаливого понимания и улыбок, совершенно меня устраивал.
И я наполнялся мировой гармонией спокойствия, как и хотел. Неделя пролетела незаметно, я великолепно отдохнул и совершенно сбил себе весь режим. Первый тренировочный день после отдыха стал для меня своего рода откровением – оказалось, что пока я дрых счастливым послеполуденным сном, отучившись и отработав от рассвета до обеда, будущие первопроходцы ходили не только на тренировки, но и в поле.
Седовласый, позвав меня сразу после утренней тренировки, показал проекции с выходами, которые мы детально разобрали по косточкам. Я, кусая нижнюю губу, чтобы не ржать в голос, частенько останавливал ролик и гнусно хихикал, тыкая стилусом в наиболее веселившие меня моменты.
– Вот тень от двутелки. Она сейчас ка-а-ак прыгнет, – комментировал я. – Надо просто пригнуться, мы ей что слону дробина. Ну куда, куда ты шарахнулся, думай мозжечком, а не коленками!
– И вот что он делает, – сокрушался я. – Дактилей лучше не тревожить, они, как муравьи, коллективом нападают, потом не отмоется. О, я же говорил.
– Опять пробу неправильно взял. Банка для бактериологии, а в сумку-холодильник не сунул, пропадет вся ценность. И точку в записи не поставил. Как наши халаты сориентируются, откуда и при каких условиях проба взята? Всю запись заново смотреть и по секундам высчитывать? – ворчал я в духе Тайвина.
Закончив просмотр, седовласый с непонятным выражением посмотрел на меня и сказал:
– Вот видите, Честер, я говорил, что совместная работа с Тайвином пойдет вам на пользу.
Я не стал оспаривать, и, хотя немало острых углов в общении с ученым для меня по-прежнему оставалось, общий язык мы худо-бедно нашли. И я поднял тему совместного выхода. Возражений не нашлось, надо было идти готовиться.
Получилось так, что за полтора часа до полудня, как и в отпускную неделю, я уже стоял перед выходом в ставшей второй формой облегченной броне, с визором, аппаратурой и тарой для проб и образцов. Добрая половина казармы, закончившая утренние тренировки, уже столпилась в ожидании, кто в полной выкладке, кто, как я, в облегченном варианте. Чуть в стороне стоял подготовленный по всем правилам Тайвин, нервно касающийся непривычной для него экзоброни. Я не стал в этот раз молчать и, внимательно оглядев всех, огласил вердикт:
– Все, кто хочет в поле, должны ходить в лабораторию раз в неделю. Мы должны быть точным и тонким инструментом в руках ученой части человечества, а получается у нас пока только микроскопами гвозди забивать. Это вполне возможно, но техника нежная и обижается. И раз в три дня обновляйте базы на смартах, тот корпус, – я прикладом игломета показал на здание лаборатории, – не зря на своем месте стоит. Стыдно не знать, что химерки не ядовитые.
Несколько сконфуженных бойцов из третьего набора, явно пренебрегающих справочником флоры и фауны, за неделю интенсивной работы сильно расширившим свой объем, опустили глаза, а Тайвин презрительно фыркнул. Я продолжал.
– После выхода – отдых, потом смотрим и обсуждаем. Много ошибок возникает не из-за незнания или неумения, а из-за недоверия к себе и окружающей реальности. Миру надо доверять, – завершил я, подмигнув Макс. Та насупилась, но промолчала. – Пойдут…
Все напряглись, а я вдруг ощутил их вдохновенное нетерпение и даже пожалел, что идем мы не всем кагалом, а лишь впятером, но нарушать порядок не стал.
– Макс, Уилл, Тони, Али. Роман, – астродесантник внимательно посмотрел на меня, – проследи, пожалуйста, за порядком.
Роман встал справа от точки захода, наблюдая, чтобы никто не стал нам мешать, поскольку я уже слышал недовольные шепотки, но скорее просто раздосадованные, чем протестующие. И, без опаски развернувшись к оставшимся, первым нырнул в радужную пленку.
Шли мы как обычно, медленно вертящимся вдоль центральной оси кругом. Пока объединяющим элементом команды был я сам, а недовольным центральным атомом нашего импровизированного комплексона – Тайвин, бурчащий и поправляющий на себе броню и рюкзак с оборудованием. Он все еще дулся на меня из-за скорпикоры, но, успокоенный тем, что выход таки не отменился, ограничивался ехидными подколками. Нашей целью на этот раз было снова дойти до достопамятного озерца и нормально попастись – источник всего живого обещал много вкусного и интересного.
Тайвина приходилось все время окорачивать – попавший за наши крепкие надежные тылы ученый все время порывался сбежать, чем сильно напомнил мне себя же в первые недели тренировок. Я посочувствовал полковнику – с каким контингентом работать пришлось! Дважды я выдергивал из рук дорвавшегося до живой природы восторженного субъекта ядовитых герионов. Тайвин на меня ворчал, а я хихикал, оттирая ему стерилизующими салфетками перчатки, которыми тот то и дело лез поправить под шлемом очки.
– Вот куда вы все руками тянетесь, – выговаривал ученому я, – испортите себе обзор, в глаза заразу занесете. Сначала обезвредить – потом под броню лезть.
Тайвин молча сопел, но требования выполнял. Кажется, до него только сейчас начинало доходить, что работа интеллекта отнюдь не самая важная в полевых условиях дикого нового мира. Наша задача – выжить, желательно без телесных повреждений, а потом уже исследовать. Вот когда мы освоимся настолько, что будем жить, а не выживать, уже можно будет подумать и о научных изысках.
Несколько раз я на автомате активировал защитный купол – ученый сделал все-таки расширенный вариант на всю пятерку и себя сверху, но силуэты стимфал, плохо видимые против ярко-голубого света здешней звезды, до нас не снисходили.
Тайвина восхищало совершенно все – фрактальные разводы на стволах редких глянцево блестящих кустарников и матовые ломкие стебельки мха под ногами, полчища насекомых, несущихся по делам в ритме обыденной для них луговой жизни, а особенно – разбрасывающиеся спорами крупные мешки здешних кишечнополостных: у них шла фаза бесполого размножения. Он то и дело останавливал группу, собирая в банки особенным образом блеснувший камень, а сортировал пробы, только если я напоминал ему об этом. А как ругался-то на базе! Ничего, я потом ему при разборе записи это припомню, доиграется.
Таким незатейливым образом мы добрались до воды.
– Тайвин, – напомнил я. – Сначала, пожалуйста, защиту. И давайте я первый.
Ученый раздраженно дернул плечом, но защиту включил и мне через голову лезть не стал. Я, памятуя о милом слепом червяке с пастью диаметром с размер моей головы, сначала подобрал с земли камень и, хорошенько размахнувшись, бросил ближе к центру озера. Пока вода бурлила, и прудовые обитатели исследовали взбаламутивший их спокойствие предмет, я пустил Тайвина приникнуть к основам, следя, чтобы тени водных существ не проплывали слишком близко от его рук.
Вдоволь наполоскавшись, ученый уложил собранные пробы и выпрямился, развернувшись спиной к воде и совершенно позабыв о безопасности. Смутная тень в желеобразных водных растениях мирного серо-зеленого оттенка двинулась к нам. Я быстро поменял себя и Тайвина местами, схватив его за плечи. Возмущенный исследователь уже хотел было высказать мне все, что он думает о моем самоуправстве, но тут вынырнувшая из воды безглазая пасть несколько изменила его намерения.
Этот червь выглядел немного мельче предыдущего, то есть вид, привычный для водоема, отметил я про себя. Но более молодые особи обычно всегда более бесстрашные – еще не научились находить добычу по зубам. Молодой и горячий экземпляр своей породы не стал исключением и метнул длинное тело из воды в нашу сторону. Страхующие меня с боков Тони и Уилл среагировали мгновенно – в бока червя попытались впиться парализующие иглы, но бессильно соскользнули с хитиновых сочленений.
Я успел только руку с оружием выставить – и червь наделся на нее, сомкнув кольцо зубов вокруг плеча. Легкая броня хрустнула под яростным натиском юного храбреца, и я не без сожаления выстрелил зверю куда-то вовнутрь. Убивать его мне не улыбалось, я бы в принципе ограничился только наблюдениями за повадками, но материальные объекты для изучения морфологии, анатомии и нормальной физиологии существ Шестого мира были тоже позарез нужны.
– Тайвин, – глядя, как червь, конвульсивно подергиваясь, вгрызается мне в броню, и чувствуя усиливающееся давление на руку, окликнул я ученого. – Помогите, пожалуйста, состегнуть.
Побледневший гений выщелкнул из пазов плечевого сустава элемент брони, и я осторожно снял червя вместе с куском защиты, и только потом облегченно выдохнул.
– Подавился, – мрачно пошутил я, глядя, как червь медленно отдает концы. И ехидно осведомился: – Роль живца вам удалась отменно. Сами понесете, или помочь?
Тайвин, все еще бледный от испуга, молча кивнул, соглашаясь со всем, что я говорю. Я легонько потряс его за плечо, отвлекая от умирающего животного и хаотично шевелящихся ножек по боковым линиям вдоль тела, постепенно бессильно падающих спутанными пучками под силой гравитации и наступлением неизбежного финала.
Ученый поднял на меня взгляд, в котором медленно формировалось знакомое мне выражение – до него начинало доходить, что мы не на пикник вышли, и основная опасность первопроходца – не скорпикоры по кустам, а куда более незримое и неосязаемое препятствие. Страх. Испытав на себе его парализующую слабость, человек поддается вложенной природой программе выживания, замирая на месте, стремясь убежать или защититься, или преодолевает себя, открываясь новому, выпуская на волю главный человеческий инстинкт – любопытство. Тогда и только тогда включается интеллект, позволяющий сообразить, за какие лапы лучше ухватить пентапода, и что вместо беспорядочной стрельбы по плохо поддающейся броне озерного червя стоит сосредоточиться на сбросе брони своей, пока тебе руку не откусили.
Только страх мешал большинству «суровых колонистов» понять, что природа Шестого, хотя и похожа на торжество сюрреализма, подчиняется тем же законам, что и на Земле. Все живое стремится жить, быть в безопасности, регулярно находить пропитание и размножаться. И со стороны человека глупо было надеяться на то, что первопроходцы ступят на дикую землю, подарят той же пятисоткилограммовой двутелке бусики и огненную воду, объявят себя покорителями – и все закончится. Нет, место под светом голубоватой звезды и двумя лунами должно быть занято по праву интеллекта. А интеллект и страх, как я полагал, несовместимы.
– Тайвин, иногда подумать времени действительно не хватает, сами видите. – Я не упустил случая мстительно припомнить обидную выволочку. Ученый тут же взъерошился, и бледная немочь, к моему облегчению, нас покинула, вернулся немного обескураженный, но вполне адекватный член группы. Он схватил мускулистое тело червя длиной с полтора-два человеческих роста и попытался взвалить на плечо, но не преуспел.
– Как же вы собрались пентапода ловить и тащить – интеллектом? А гептапода? Он еще крупнее и тяжелее, – сочувственно прокомментировал я и сжалился. – Тайвин, давайте применим то, что у вас вот тут.
Я, мысленно торжествуя, аккуратно обозначил центр его лба под шлемом указательным пальцем левой руки, не побывавшей в недрах животного. На скулах, еле заметных за затененным щитком шлема, вспыхнули алые пятна – ага, значит, это он так злится. Учтем, учтем.
Достав с пояса нож, я нарубил с края озерца кустарника и плотных, но гибких стеблей похожего на камыш растения, стараясь не подходить к кромке воды и следить за мелькающими тенями. Вместе с Уиллом, быстро включившимся в мою задумку, мы соорудили волокушу, а на нее перекатили и зафиксировали червя, вручив концы ученому.
– Теперь ваша очередь мамонта в пещеру приносить, – довольно улыбнулся я. Тайвин только зыркнул на меня сквозь шлем и очки ледяным взглядом, подхватил добычу и поволок. По моим расчетам, прочность сооружения, уже протоптанная дорожка и относительно небольшой вес ноши должны были позволить амбициозному молодому человеку продержаться полкилометра – аккурат до милого дома.
Макс и Али, молчаливые и сосредоточенные, продолжали прикрывать наши экзерсисы, повернувшись к базе и наблюдая за окрестностями, и одновременно посматривая по внутреннему визору на трансляцию творящихся у них за спинами бесчинств. Убедившись, что все собрались, морально и физически, я показал в сторону базы – пора было возвращаться.
Подул неожиданно свежий ветер, принесший аромат какого-то похожего по запаху на ландыш цветка, но еле ощутимый, нежный, будто шелковый. Поток воздуха ласково прошелся по оголенной правой руке, и я вдохнул полной грудью, прикрыв от удовольствия глаза – какое счастье все-таки позволить себе легкую броню и визор и избавиться наконец от шлема, фильтрующего цвета, вкусы и запахи! Все равно нам тут жить – надо привыкать. Болезнетворных микроорганизмов микробиологи Земли пока не находили – а Тайвин, я знал, регулярно отправлял образцы с космодронами.
Вдруг что-то запершило в носу, и я оглушительно чихнул, заставив всю команду подпрыгнуть. Макс даже обернулась, не доверяя внутренней картинке – я в ответ дернул плечом, бывает. Но со мной так просто никогда не бывает, убедился я, когда мы прошли почти две трети расстояния обратно.
Тайвин двигался рывками и тяжело дышал – ощутимо вымотался, и волок червя на чистом упрямстве. А я чувствовал, как постепенно дыхание затрудняется и делать вдох становится все тяжелее. Аллергия? Неизвестный вирус? Споры забили дыхательные пути? Я не знал, но чуял в глубине души просыпающееся беспокойство – в карантин запихают.
Макс все чаще оборачивалась, а я в ее движениях видел то же, что и у меня, беспокойство и укоризну. В конце концов и я, и ученый сдались за несчастную сотню метров до точки входа – нам обоим требовался нешуточный отдых.
Ребята остались стоять, а мы с Тайвином, сев на землю, переводили дыхание. Призрачное марево высокой полупрозрачной травы мерцало золотистыми кончиками – я потянулся и рукой в перчатке тронул тонкий слой присыпавшего растения порошка, тут же позолотившего броню.
– Похоже, это пыльца или споры, – определил я, порылся в аптечке и вколол в свободное от брони правое плечо антигистамин. Сразу стало намного легче, а ученый вместе с ребятами ощутимо расслабились – справляться с приступом сезонной аллергии на незнакомую пыльцу точно проще, чем подозревать неизвестную болячку. – Как вам ощущения?
Я кивнул на червя и пройденный путь. Тайвина передернуло.
– Знаете, Честер, наверно, я должен был бы извиниться, – слова давались ученому непросто, он медлил и сражался с собственным упрямством. – Но я лучше спрошу. Почему вы предпочли скорпикору, а не людей? – Я помедлил, вспоминая неприятную ситуацию и свои ощущения.
– Скорпикора мне понятнее. Поведение, движения… Человек – более опасный хищник, у него есть оружие и непредсказуемость.
– Это вы о чем? – поинтересовался Тони.
– А вы думали, Честер по своей доброй воле за скорпикорой полез? – неодобрительно покачал головой Тайвин. Ребята переглянулись – видимо, примерно так и представляли себе мои мотивы.
– Не надо, – поморщился я. Но ученый продолжал, обращаясь не то к Тони, не то к Макс.
– Скольких реальных противников в темном переулке вы смогли бы одолеть?
– Троих, – уверенно ответил астродесантник. – Если я хотя бы при броне. Но и палка на худой конец сойдет. Первое правило безопасности: если на тебе или на земле нет ничего, что ты можешь использовать в бою, лучше отступи.
– Почему? – поинтересовалась Макс. Ей все было невдомек, как так можно, просто взять и отойти.
– Потому что цена твоей ошибки – твоя жизнь, – просто и коротко пояснил опытный боец. – Ты тренируешься, чтобы потенциально воевать, пигалица. А в бою, если ты ошибешься, тебе спарринг-партнер не поклонится и руки не подаст.
– Но мы не войне учимся, – подал голос Али.
– Поэтому между пятью недовольными и скорпикорой выбор очевиден, правда? – и Тайвин хитро посмотрел в мою сторону. Я досадливо вздохнул – вломил все-таки, зараза.
– И ты ничего не сказал? – Макс была само возмущение.
– Перед собой смотри, не отвлекайся, – посоветовал я, и девушка в ярости порывисто отвернулась. – Вот зачем? Лучше пусть я буду псих и карьерист, чем яблоко раздора.
Тони положил руку мне на свободное от брони плечо.
– Ты, Честер, не яблоко, а все-таки идиот. Нахрена такие сложности, мне б сказал. Кто тебя прижал?
Я пожал его ладонь на моем плече и отрицательно покачал головой, не стремясь вываливать на него свои проблемы.
– Спасибо. Но, серьезно, я их понимаю в какой-то мере. Почему я, а не они? За какие заслуги мне столько плюшек? Не за красивые глаза же? – ребята дружно хрюкнули. – У тебя опыт. У Романа – уравновешенность. У Али – умение командовать. У Макс – потенциал. Уилл – прости, тебе б еще подтянуться. – Уилл совершенно серьезно кивнул, когда я виновато на него покосился. – Может, и у них есть сильные стороны, просто мы не даем им раскрыться? Я б взбесился.
– Угу, – хмыкнул Али. – Много ты взбесился и показал, когда тебя думали на Землю отправить.
– Во-о-от, – глубокомысленно протянул я, вспоминая импровизированную самоволку. – Каждый силен в своей области, просто ее еще нащупать надо.
– Отставить философию! – ворвался в наши переговоры голос полковника. – Возвращайтесь!
Черт, а я и забыл, что переговоры прослушиваются и записываются для начальства. А полковник продолжал:
– В следующий раз о случаях дедовщины докладывайте напрямую мне. Мы тут не в войнушку играем, и подковерная возня мне не нужна.
– Да, сэр! – на автомате ответили мы все, кроме Тайвина. Мы с ним трудом соскреблись с поверхности Шестого мира и пустили все силы на то, чтобы одолеть остаток расстояния.
В этот раз героем вечера был ученый: он с гордым видом заволок своего мамонта сквозь строй встречающих в святая святых – лабораторию, – пыхтя, сопя, в броне и поту, настоящий неандерталец. А меня все-таки отправил в карантин, гад очкастый.
Как назло, промышленники осветили по периметру купола все подходы так, чтобы к ним было не подобраться, но я прекрасно знал одну великолепную особенность человеческого восприятия – ты видишь только то, что хорошо освещено. То, что за гранью освещенности, – априори за гранью видимости. Поэтому я хоть и несколько опасался бдительного ока апостольцев, но к суккубе подлез довольно споро, благо мир вокруг шевелился, трещал, жужжал, скрипел и свистел на разные голоса. Словом, Шестой жил своей обычной жизнью, и я лишь постарался гармонично влиться в его непостижимое существование.
Суккуба встретила меня судорожными выдохами – силы ее совсем покинули. С преувеличенной осторожностью я раскачал длинную бронебойную иглу, застрявшую в толще камня под лапой суккубы, понял, что проще всего будет пойти от обратного, и под жалобный рев животного поднял конечность вверх, вытянув из смертельной ловушки. Одновременно я рванул на себя застрявший в подглоточном нервном узле снаряд, кинул его под самый край защитного купола и отпрыгнул в сторону. Суккуба, пытаясь подняться, тяжело рухнула на землю и несколько минут лежала неподвижно. Неужто я впустую рисковал?
Но нет, инсектоид медленно приходил в себя – суккуба постепенно начала шевелиться, закрыла пасть и, издав несчастный скрежет, похожий на скулеж побитой собаки, медленно отползла в кусты, к моему удовольствию, шевеля всеми восемью лапами. Жить будет, а естественных врагов, кроме химеры, у нее практически нет, оклемается.
Ключевой момент нашего плана наступал примерно за час-два до рассвета – когда суккуба доползет до гнезда, на ее защиту по следу феромонов придет вся стая. И тогда не поздоровится либо нам, если я неправ, либо все получится. Тут как в анекдоте про динозавра – либо встретишь на улице посередь бела дня, либо нет, шансы пятьдесят на пятьдесят.
Я осторожно отполз обратно к ребятам. Первопроходцы сидели напряженные и молчаливые: моя авантюра вызвала у них справедливое негодование, но предложить им было объективно нечего, и мы пошли дурным путем.
Берц встретил меня тяжелым взглядом, в котором смешались облегчение и порицание, так же исподлобья смотрели и Марк с Сержем, Уилл же глядел восторженно, чуть ли не облизываясь на мой план, как на рождественский пряник: он почему-то сразу и безоговорочно поверил в успех предприятия. Я снял шлем и сделал на всякий случай виноватое выражение лица, на что Роман, не желая привлекать лишнего внимания, только молча рукой махнул, а Уилл показал «класс».
Спустя пару часов ожидания мы были сполна вознаграждены. Трава зашелестела – показались аккуратно выгнутые спины суккуб. Навскидку мы насчитали пару десятков, стандартное население средних размеров гнезда. Теперь или пан, или пропал. Я коротенько выдохнул, и мы по-пластунски поползли в противоположную от стороны нападения суккуб часть лагеря.
Пока озадаченные апостольцы сбежались посмотреть на невиданное ранее зрелище – выводок взбесившихся животных, я проверил догадку. Когда я коснулся купола рукой без перчатки, произошло, собственно, то, чего я и ожидал – защита на меня не отреагировала никак, и по спине прошла волна приятных мурашек. Все-таки Тайвин – очкастая умница, надо будет ему что-нибудь полезное подарить. Ученый нашел способ запустить нас внутрь, хоть и с риском для себя – наниты были настроены на пропуск дружелюбных существ, к которым гений, воспользовавшись неразберихой и суетой, причислил и человека, хотя и без брони. И ведь наверняка его просили запретить вход-выход! Но никто же не уточнял, с чем или в чем, вот он и интерпретировал в нашу пользу.
Пока промышленники это обнаружат – у нас будет возможность проползти внутрь. Да, без брони и иглометов, но главное – у нас будет шанс. А вот очкарик здорово рисковал: если бы Алан и его братия вычислили маленький подвох раньше нас, ученому бы точно не поздоровилось.
Мы быстренько скинули экзокостюмы, оставшись только в облегающей тело плотной, но хорошо дышащей подстежке, и старательно закопали их в ближайших зарослях травы, для себя приметив ориентиры – потом надо будет забрать, не разбрасываться же попусту казенным имуществом. Теперь перед нами стояла архиважная задача – проползти под носом у промышленников в свой жилой блок, а дальше хоть трава не расти, там стратегический запас оружия на всякий случай в тайнике лежит. Да, я параноик, но вот пригодилось же!
Я чувствовал себя персонажем третьесортного боевика – ни оружия, ни брони, лишь дурацкая попытка поиграть в шпионское геройство да голый энтузиазм, правда, декорации вокруг на уровне. Не пластиковые макеты в павильоне и не визуальная имитация.
Мы муравьиной вереницей вдоль наиболее темных уголков пробрались к своему жилому модуль-блоку, умудрившись каким-то образом даже не привлечь внимание апостольцев – тех всецело занимала насекомая возня вокруг купола. Правда, накал страстей потихонечку начинал угасать – суккубы убедились, что обидчиков просто так не возьмешь, а промышленники с облегчением констатировали – защита держит и осыпаться не собирается – и гадали о причинах повышенного интереса инсектоидов. А вот справочники читать надо, тогда вы либо добили бы несчастное животное, либо временно изолировали, пока все дела на экваторе не закончатся.
Мы, повинуясь законам жанра, проскользнули щучкой через задний вход – и не прогадали, в центре основной комнаты торжественно восседали лаборанты и наши рыжие аналитики. Тайвина, однако, не было видно. Это была проблема, но проблема предсказуемая, и оттого вполне решаемая. Охранял теплую первопроходческую компанию тот самый лопоухий веснушчатый геофизик, но чтоб слон в лесу сдох, если я б его сейчас узнал!
У парня оказался недюжинный актерский талант. Если в момент наших скачек с суккубой он активно изображал неловкого недотепу, то теперь точные скупые движения и уверенный прищур говорили о том, что с иглометом он обращаться умеет не понаслышке. Мы переглянулись – охранник сидел на кровати, закинув ноги на придвинутый поближе стул так, чтобы были видны и унылые лица моих коллег, и оба выхода, что парадный, что кухонный, откуда мы осторожно подглядывали за обстановкой. Единственной его ошибкой стало положенное на колени оружие – доля секунды на прицеливание у нас уже имелась.
Берц тихонечко прокрался к кухонной утвари и выбрал несколько ножей, примерно прикинув их баланс. Я в принципе понял его мысль – из нашей пятерки боевой опыт был у Романа, Марка и Сержа, мне и Уиллу тут предложить, увы, было нечего. Этим ребята и собирались воспользоваться.
Я выразительно посмотрел на Берца и жестами спросил – а если игломет с боевыми? Бывший астродесантник покачал головой. Логично, зачем убивать ценных людей, Алан же хотел их себе забрать. Парализанта вполне достаточно. Я нахмурился, а Роман улыбнулся уголками губ, иронично подняв одну бровь, мол, не все же тебе акробатические номера откалывать. Зараза какая, геройствовать с ослиным упорством идиота тут могу только я! Но время шло буквально на минуты, а у меня еще и нога укушенная плоховато работала, и я, немного поколебавшись, согласно кивнул. А что мне оставалось?
Спрятавшись за тумбочку на кухне, я наблюдал с тяжелым камнем беспокойства на сердце, как выкатываются из кухни по полу три десантных колобка, как поднимает ствол игломета геофизик, как Марк и Берц по бокам синхронно запускают ножи в полет, пока Серж отвлекает огонь на себя, как они летят в цель… Сержу ожидаемо не повезло, он схлопотал очередной заряд и вырубился, а мы получили в свое распоряжение мгновенно скрученного ловким звездным беретом заложника, шипящего от ран.
– Ан, Чингиз, перевяжите засранца, – появился я с кухни. Близнецы синхронно мне улыбнулись, кивнули и с нехорошим азартным блеском в глазах пошли выполнять приказ. – Ром, давай думать, что делать будем. Марк, останешься тут, лаборантов охранять, этого чебурашку, и за Сержем приглядывай. Я не уверен, что два парализующих заряда за сутки для здоровья полезно.
Марк только молча кивнул, осторожно перетаскивая бессознательное тело напарника на кровать.
– Ну, теперь твой выход, – устало обратился я к пленнику. – Рассказывай, кто у вас где сидит, какое вооружение, что планировали делать? Про рудник не надо, это я уже понял. Шахтных проходчиков тоже видел. Они потом в шаттлы модифицируются и с добычей улетят, как брюхо набьется?
Геофизик кивнул, явно не собираясь меня просвещать по остальным вопросам.
– Весело, – констатировал я. – Полномасштабная диверсия в государственных масштабах. Следовало вас еще на стадии взятки взашей гнать.
Апостолец осклабился во все зубы, а я судорожно пытался сообразить, что же делать дальше. Берц сделал шаг к пленнику, демонстративно похрустывая пальцами, но я лишь головой качнул – не стоит уподобляться криминальному элементу, по ошибке природы номинально принадлежащему к человеческому роду-племени. Я поднял игломет и лишил промышленника сознания, затем обыскал – ничего интересного при веснушчатом не оказалось. Марку и без того будет чем тут заняться, чтобы еще и за лопоухим наглецом в шкуре безобидного с виду геофизика следить.
Я обратился к рыжим, навострившим ушки:
– Ан, Чингиз, вводные: лаборанты Тайвина тут, вы тут, мы все тут, это, – я с брезгливостью посмотрел на бессознательное тело, кулем упавшее на кровать, – тоже тут, значит, актива осталось восемь промышленников и Алан. Расклад не совсем радужный, но и не лиловый бесперспективняк. Иглометов пять штук сейчас добуду.
С этими словами я полез за свою койку, под которой вплотную к стене схоронил небольшой оружейный сейф. Берц удивленно присвистнул:
– А я-то думал, ты только относительно базовой комплектации так заботишься. А ты, оказывается, параноидальный хомяк.
– А еще я всегда веду запись полетов с флаера. И вообще, то, что я не желаю бегать по полям в тяжеленной броне, в которой фактически и смысла-то нет, не значит, что я пренебрегаю правилами безопасности или не пробую предусмотреть разные варианты развития ситуации, – отметил я, с пыхтением стараясь вытянуть из-за не желавшей поддаваться кровати ящик. Наконец Берцу это надоело, и они с Уиллом отодвинули многострадальную кровать вместе со мной на пару десятков сантиметров от стены.
Я торжествующе вытянул сейф, открыл и раздал оружие. С иглометом лопоухого как раз на всех хватило, кроме лаборантов, а те и не рвались участвовать в веселых забегах со стрельбой, этот вид спорта им совершенно не импонировал.
Ан переглянулся с Чингизом и, вытянув откуда-то из-за пазухи спиц – свой замечательный суперкомпьютер – раскрыл перед нами голограмму: на ней от кружочков, треугольничков и заковыристых значков тянулись линии потоньше, потолще, пунктирные, волнистые, и просто стрелочки, создавая развернутую сложнейшую трехмерную паутину закономерностей и вероятностей.
Ткнув куда-то в середину одной аналитикам ведомой мешанины, Ан пояснил:
– Вот мы. Вот апостольцы. Самый предсказуемый и возможный вариант, что вы успеете найти и обезвредить примерно половину, может, чуть больше. Скорее всего, трое охраняют проходчики, трое – оборудование в модуле промышленников с их лабораторией. Алан наверняка занят попыткой найти подход к Тайвину, а вот куда могли поставить еще двоих… Вероятнее всего, они или патрулируют территорию, или сидят в жилом блоке. И, скорее всего, там же глушилки, связь между промышленниками не должна работать. Если они не нашли особый способ обойти собственную аппаратуру.
Я еще раз обыскал мнимого геофизика. Ничего отдаленно похожего на средство связи при нем не наблюдалось, аналитики, как обычно, были правы.
– Получается, у нас буквально пара часов, если не меньше, – сообразил я. – Скорее всего, сюда кто-нибудь придет нашего незадачливого чебурашку проверить, и второе исчезновение вызовет настороженность, если мы раньше не проколемся. Или Тайвин не найдет способ обойти для них глушилку.
– Тут тоже есть проблема, – почесал затылок Ан. – При малейшей опасности Алан возьмет ученого в заложники, и к гадалке не ходи. А нам нечем ответить.
– Есть чем! – меня в очередной раз посетила светлая до безоблачности мысль, столь же отчаянная, как и все в моей буйной головушке. – Давайте по максимуму выбьем промышленников и скажем, что если оставшиеся не сдадутся – убьем их к чертовой матери.
– Чем, и главное – зачем? – поинтересовался Чингиз.
– А вот, – я достал из подсумка с аптечкой пузырек. Честно говоря, я полагал, что защита не пропустит, но штатный гений в свое время так постарался над программой нанитов, что те спокойно пускали упакованные опасные жидкости и обездвиженных или дохлых представителей фауны. На флоре приходилось с ними и ученым договариваться отдельно, особенно долго заноза очкастая мне припоминала случай, когда я схватил аллергию на пыльцу очередника. Хорошо, что с природой моего отчаянного чихания разобрались быстро, а то бы сидел в изоляторе в режиме карантина месяц, а так всего неделю – и вылечили. Так что силитоксин прямиком из пасти иглобрюхой суккубы спокойно проехал на защищенную территорию на мне верхом. – Я к суккубе в зубы залез посмотреть. Что, если иглы намазать ее ядом, а потом пригрозить, что противоядие не дадим? Какой промежуток времени между укусом и введением противоядия можно сделать?
Лаборанты Тайвина, к которым я обратился, что-то прикинули на пальцах и выдали результат:
– Около часа-двух. Потом мозг будет необратимо поврежден, и антидот не подействует.
– А смысл? – Ан пожал плечами. – Скорее всего, жизни рядовых работников не так уж ценны, и максимум, что удастся сделать – это заставить сдаться команду, но Алана ты так не возьмешь и на ученого апостольцев не выменяешь.
– Да? – я поскучнел. – А если сразу на всех? И на проходчики? Если мы сможем всех обезвредить и получить доступ к лаборатории и жилому блоку, глушилки мы отключим, как и буровое оборудование, вряд ли оно полностью автономное. А какой ему смысл без добычи возвращаться?
– Так может сработать. – Ан быстро изменил схему – кружочки, стрелочки, линии и треугольнички под его пальцами замелькали с невероятной быстротой. – Смотри. Тогда ваша задача – стрелять во все и всех, что вы будете видеть. Шансов без брони у вас мало, но есть эффект неожиданности. В первую очередь постарайтесь найти и вывести из строя охрану подавителей связи, потом сразу маякните нам. Мы с ними разберемся, как восстановить связь.
Ан кивнул в сторону ученых, те склонили головы в жесте согласия.
– Потом отключайте тех, кто сторожит аппаратуру. Так мы сможем остановить работу проходчиков. И только потом суйтесь на улицу и ищите оставшихся. Если что – взывайте к совести, к яду и тому, что противоядие только у вас. Но я бы на совесть не рассчитывал. А противоядие, кстати, есть?
– Только у нас в аптечках. Или заново синтезировать. – ответил я. – Лично у меня флакон на десять доз. Ну, или уже девять, – вопросительно посмотрел я на Берца. Тот утвердительно кивнул – девять, можно не сомневаться. Почти по числу апостольцев. – Марк, ты в группу поддержки. Сержа оставляй тут, лопоухого тоже, только зафиксируй покрепче. Ром, Уилл, давайте подготовимся.
Мы смазали по магазину игл с парализантом и пару бронебойных зарядов, и яд практически закончился – оставалось надеяться, что его убойность не зависит от воздуха и не прикончит промышленников раньше, чем мы введем противоядие. Командование я со спокойной душой отдал Берцу – не мое это дело, людей ловить. Мне и скорпикор с суккубами хватает.
Первые два пункта плана прошли как по маслу – промышленники не успели отсечь наше таинственное возникновение прямо у них под носом и подвоха не ожидали. В жилом блоке было пусто – и мы, осторожно туда проникнув с кухонного входа, спокойно дождались визита возбужденных выходкой роя суккуб апостольцев, оставалось лишь подождать, пока за ними закроется дверь – и мы тихонько сняли всех троих, как и было предсказано рыжими братьями.
Одно из несомненных преимуществ иглометов перед устаревшим огнестрельным оружием – его абсолютная бесшумность и многофункциональность при относительной, если можно так сказать, безопасности. Это смотря куда и какой иглой целиться, конечно. Марк метнулся и предупредил рыжих, как договаривались.
А вот в лаборатории так гладко не получилось, пришлось чуть пошуметь, но в конечном счете и здесь образовались три полутрупика. И на всякий случай мы стратегически оставили здесь Марка, ждать близнецов. Оставалось найти последних, и главное – Алана и Тайвина. И что-то мне подсказывало, что я не буду приятно удивлен.
Едва мы высунули нос на улицу, как со стороны места входа под купол шахтных проходчиков посыпались заряды – таки засекли, чтоб им пусто было. Мы принялись отстреливаться, и боезапас игл с ядом стремительно таял – а других боеприпасов больше не было, только разрывные. Не стрелять же ими в людей, в самом-то деле. И я пошел на риск, громко обозначив расстановку сил.
– Алан! Вас осталось только трое! – но прежде, чем я продолжил увещевательную речь, Уилл высунулся из-за металлических ящиков из-под аппаратуры, сложенных аккуратными столбиками возле лабораторного блока, и метко подстрелил предпоследнего псевдоученого, в ответ получив дозу парализанта от почти последнего из могикан. С сожалением проводив взглядом рухнувшего на землю оперативника, я поправился: – Двое. Отпустите ученого, или ваши люди умрут.
Неподвижный шахтный проходчик, за которым прятались оставшиеся апостольцы, ответил мне гробовым молчанием. Затем показался Алан, который буквально за шиворот держал ученого с приставленным к его голове оружием. Не самый удачный поворот, я надеялся, что Тайвина удастся найти и изъять у промышленников до того, как он попадет в цепкие руки локального представителя синдиката. Рядом с ним нарисовался выживший работяга, впрочем, тут же получивший иглу в ногу от Берца.
Алан затравленно посмотрел на меня и покрепче прижал к себе Тайвина, поудобнее приставив к его виску игломет. Ученый старался предусмотрительно не дергаться, но я видел, что он напуган и разозлен – еще бы, я его прекрасно понимал.
– Ни шагу дальше. Иначе буду стрелять. Вы способны на убийство? Не ожидал.
Я вышел из-за ящиков с иглометом в руке и спокойно уточнил:
– Они живы. Пока. Яд суккубы позволяет прожить несколько часов до начала медленной и мучительной смерти. Если вы не отдадите мне ученого и не сдадитесь – я не введу им противоядие. Что ценнее, лютеций и Тайвин, или ваши люди и оборудование?
Алан неприятно усмехнулся, и я понял, что близнецы были правы в очередной раз, что, впрочем, не отменяло моего безмерного удивления его толстокожестью.
– Стою на асфальте я, в лыжи обутый, – я был невероятно обескуражен происходящим, и комментарий родился соответствующий. – То ли лыжи не едут, то ли коэффициент трения неправильно рассчитан. То есть вы серьезно позволите своим людям умереть вот так, практически ни за что?
– Вы считаете вашего гения и лютециевую руду «практически ничем»? – язвительно поинтересовался он из-за плеча пленника.
– Да вы что, – оскорбился я. – Я Тайвина очень ценю и уважаю, просто не понимаю, как можно людей менять на деньги и ресурсы. И вообще как можно к людям, как к ресурсу относиться.
– А вы попробуйте как-нибудь, – растянул губы в притворной улыбке апостолец. – Может, вам понравится.
– Не, что-то не хочется, – старательно заговаривал я ему зубы, видя как со спины к нему медленно приближается Берц. Опытный астродесантник знал, что делать, главное тут было – дать ему время приблизиться на такое расстояние, чтобы Алан не смог случайно выстрелить. Пока я держал его внимание, держа его самого на мушке и не давая спустить с меня глаз, он не дернулся бы. – Ситуация у нас с вами патовая. Вы не хотите отпускать Тайвина, я не могу позволить вам его забрать. Выйти с ним и оружием за купол вы не сможете, он перепрограммирован и игломет не пропустит, вы сами такую задачу поставили. А за пределами защиты какие у вас шансы против целого гнезда суккуб?
Откуда-то из кустов, как по заказу, донеслось характерное шипение и курлыканье. Я хитро прищурился, Алан явно пытался сообразить, что ему делать, и выхода не находил. Наконец, нехотя он задал вопрос:
– И что вы предлагаете?
Я с чистой совестью пожал плечами:
– Отпустите ученого. Я просто наложу вето на деятельность «Апостола» в пределах Шестой колонии. А вас отпущу. Даю слово. С полицией и правительством сами разбирайтесь, это уже будет не мое дело. Вы же дали нам шанс, будет честно, если и я вам его дам.
– Какое прекраснодушие! – зло усмехнулся промышленник. – Я согласен.
Осторожно, шаг за шагом мы подошли к посадочной площадке, а параллельно нам крался Берц, ищущий удобный момент для рывка. Оказавшись у двери собственного флаера и решившись окончательно на мои условия, Алан толкнул Тайвина в мою сторону и, не опуская игломет, быстро залез в кабину. Оружие из приоткрытого окна полетело вниз, а флаер стартовал так, будто за ним черти гнались. Сообразительный, зараза, я надеялся с помощью защиты и запрещенного к выходу за ее пределы игломета его задержать.
Бледный ученый неуверенным шагом прошествовал мне за спину и только там позволил себе едва слышимый выдох. Я тоже вздохнул: сейчас немножко отойдет, и надо будет успокаивать, все-таки побывать в заложниках – не самое приятное испытание для нервов.
Берц подбежал ко мне:
– Вот не знаю, ты идиот или прикидываешься.
– Идиот, – вздохнул я еще раз. – Но я слово дал. И жизнь Тайвина мне дороже захвата этого… индивидуума. Пошли, что ли, противоядие апостольцам вколем, а то и правда загнутся. Ан, Чингиз, связь восстановили? – спросил я в переговорник. В ответ мне послышалось положительное хмыканье. Ну, и то хлеб. – Астродесант вызывайте. И Тони с товарищами.
Я перевел взгляд на все еще бледного, но уже потихоньку приобретающего нормальное выражение лица ученого, и спросил:
– Сможете заняться перепрограммированием шахтных проходчиков? А то мало ли, они могут серьезно навредить экосистеме. Все-таки бесконтрольная добыча ресурсов…
– … уже полтора века как под запретом, – подхватил штатный гений и ответил: – Да, пойду займусь.
– Подождите, – я схватил его за плечо и развернул к себе. Внимательно вгляделся в серые глаза, посмотрел на ладони – те слегка подрагивали. – Вы в порядке? И спасибо за шанс, что вы нам дали. С вашей стороны это было рискованно. Вы настоящий храбрец, с вами можно в разведку идти.
Тайвин довольно блеснул глазами, и приобрел естественный цвет лица, ехидно ответив:
– Вы бы еще предложили с вами и оперативниками снова в поле. Ощущения, я вам признаюсь, незабываемые.
Я рассмеялся и отпустил его – уж эту историю забыть было точно невозможно.
— Отлично! Тогда… — Лариса с торжеством взглянула на Нину и обратилась к Светлане: — Собираемся здесь… в смысле, на островах… вечером двадцать девятого, пару репетиций проведём в клубе, утром по снегу съёмка. Дублей не будет, скорее всего… натура уйдёт… реквизит здесь есть… Клим музыку напишет, с остальными студийцами сейчас договорюсь. Мы будем снимать кино!
— Отлично! – сказала Нина, довольная уже тем, что Лариса нашла себе занятие по душе. И тут же сочла нужным спросить: — Ты режиссёр… а актёры, оператор, костюмеры, гримёры откуда возьмутся? Светлана добудет или ты?
— Так… те, кто играли в спектакле, те и будут сниматься, — Лариса удивлённо взглянула на Нину, — это же такой шанс! Это же кино! Все хотят сниматься в кино… тебя можем снять…
— А вот я не хочу сниматься в кино, — Нина постаралась успокоиться, понимая, что Аля вполне может вести прямую трансляцию если не на весь архипелаг, то уж точно Платону или Змею. И потому она повторила, но уже твёрже: — Я сниматься не хочу. И я не уверена, что киборги захотят повторять то, что однажды уже сыграно.
— Но ты же можешь приказать им? – не унималась Лариса, — даже если они все разумные и имеют паспорта граждан Федерации… у тебя в любом случае есть на всех права управления!
— Права управления у Нины есть даже на меня, — неожиданно для всех ответил подошедший Платон, — сильно урезанный третий опекунский уровень. Но приказать ребятам делать то, что они делать не хотят, не может никто. Снег будет тридцатого мая на рассвете… у тебя и Светланы есть время, чтобы поговорить с ребятами и спросить, кто ещё не хочет сниматься. Оператор у нас свой, костюмы… найдём, гримёр… тоже не проблема. Ребятам скину сейчас запись разговора… успеют подумать.
— А Клара и так вас слышит, — рассмеялся волхв, — она согласится только тогда, когда Ворон согласится. А у Ворона для этого слишком много работы. Почти пять кило необработанного янтаря! Так что… Лариса, пока Светлана здесь, сходите-ка к нему сами. Не прямо сейчас, а после обеда. Прямо сейчас посмотрите на лошадей, прокатитесь до сада. Диван устал вас ждать…
— Диван? – Милана изумлённо уставилась на старика, — а усталые игрушки нас не ждут случайно?
— Это кличка коня, на котором ездит Хельги, — объяснила Нина, — и он сегодня запряжён в коляску. Нам действительно лучше сначала посмотреть лошадей. К тому же Златко и Бернард наверняка уже там. А в полдень пойдём на капище и в коровник присутствовать на обряде благословения коров.
К появлению на ипподроме Нины с Хельги и их спутниц Златко успел покататься верхом на Восходе и теперь сидел на зрительской трибуне и рисовал, а Бернард катался по беговой дорожке на запряжённой в качалку мезенской кобылке-двухлетке. Увидев Нину, он перевёл лошадь с тихой рыси на шаг и подъехал к калитке метрового заборчика, отделяющего дорожку от зрительских трибун.
После взаимного приветствия Нина представила Милане и Ларисе Бернарда, рассказала парню о планах съёмки фильма о спасении киборга, а затем сама спросила у DEX’а, не хочет ли он сниматься в кино.
— Не хочу, — тут же ответил он, — а надо? Только если очень-очень надо… а давайте не меня, а… кого-нибудь другого? Руслана, например. Я уже играл, мне хватило.
— Тогда… пригласи, пожалуйста, сюда Руслана, я спрошу у него.
Руслан подъехал на Восходе верхом без седла через пару минут, поздоровался — и ответил, не дожидаясь вопроса:
— Надо попробовать… Олеся говорила, что это должно быть интересно. А что надо делать? И… наверно, нужны репетиции? Олеся всегда ходит на репетиции… и даже показывала мне однажды, как она играет.
Лариса, вдохновлённая согласием Руслана, начала ему объяснять сценарий:
— Вы как будто киборг…
— Я и есть киборг, — удивился парень, — это всё? Тогда я поехал обратно…
— Подожди, — Нина остановила его и начала объяснять: — Ты на сайте нашего ОЗК видел спектакль, в котором спасаемого киборга играл Бернард, а сотрудников ОЗК – Эстер и Златко? Вот роль, которую играл Бернард, и надо сыграть, но не в спектакле, а в художественном фильме.
— А для кого будет фильм? Для людей или для киборгов? И на какой возраст? Если для людей, то сорока минут мало и надо действие. И любовь какую-нибудь. Так всегда в фильмах для людей. А если для семейного просмотра, то и дети нужны. А если для киборгов… то лучше мультфильм, в нём не видна ложь и фальшь актёров. Давайте я Олесе позвоню?
Нина кивнула – и Руслан, не дожидаясь ответов Ларисы и Светланы, набрал номер Олеси. Девушка отозвалась почти сразу (она находилась явно в гримёрке, заваленной костюмами) – и после приветствий и объяснения Руслана закидала вопросами:
— Когда хотите начать съёмку? Через неделю по вашему календарю? А сколько времени съёмки продлятся? А севернее можно улететь? Там уже белая ночь должна быть… можно начать работу с вечера двадцать девятого… у вас ведь май? Ваш оператор уже снимал кино? Костюмы у вас есть? А сценарий кто писать будет? Мы как раз репетируем «Грозу» Островского… мало, что понимаем, но… смотрите, какой у меня скафандр!.. – она встала, поставила видеофон на держатель и покрутилась.
Нина с изумлением смотрела на странный костюм Катерины и потрясённо слушала её версию классики, в которой Катерина вышла в шлюз летящего звездолёта без скафандра — пока Руслан не остановил её:
— Я буду играть киборга, которого спасают. По спектаклю на сайте. Название… пока «Новая жизнь». Ты нам поможешь?
— Естественно! Сейчас поговорю с ребятами и вечером перезвоню! Пока, родной!
Когда связь прервалась, Руслан торжественно заявил:
— Вот увидите, она прилетит! Она хочет сниматься!
— Это её профессия – сниматься в фильмах, — облегчённо выдохнула Нина, — только теперь надо сценарий поменять с учётом участия Олеси…
— И место съёмки поменять надо тоже! – неожиданно подал голос Хельги, — на островах метеостанции снега больше будет. Камни есть большие и вообще…
— А ты прав! – Лариса с таким энтузиазмом ухватилась за эту мысль, что Нине стало страшновато, и поэтому она предложила:
— Давайте так. Сегодня все мы успокоимся и подумаем, где и что лучше снимать. До нужной погоды ещё пять дней… сейчас мы все идём на капище и потом в коровник… а Лариса может слетать на метеостанцию к Стефану и Агнии… Руслан, можешь отвлечься на пару часов и слетать с Ларисой? – получив согласие DEX’а, продолжила: — Возьмёте мой флайер и… чего-нибудь к чаю.
— И Арнольда, он оператор и должен знать место съёмки, — добавил Платон, — собирайтесь, вылет через полчаса от дома.
Руслан кивнул и поехал верхом на конюшню, а Лариса и пожелавшая слетать Милана пошли переодеваться. Светлана и Златко переглянулись – и тоже решили слетать, но на своём флайере. И потому Нине снова пришлось звонить Стефану и сообщать о неожиданных гостях.
Поездка в коляске до сада только добавила мыслей: и зачем нужен фильм, когда есть видеоверсия спектакля?.. и зачем выдёргивать с репетиций Олесю, ведь у неё и так много дел с дипломным спектаклем?.. и зачем лететь на те острова?.. – но Карина, которой она позвонила, её успокоила:
— Пусть будет и фильм! Примерно на час двадцать минут продолжительностью, Эстер и Златко в роли сотрудников ОЗК и потом показать работу спасённого киборга в вашем колхозе… это же замечательно! Вопрос финансирования проекта… озадачу нашу бухгалтерию, деньги «от доброжелателя» пришли снова… представляешь, ещё сорок пять тысяч пришло на счёт. Понятно, что без наших Bond’ов не обошлось… и всё законно… но как-то это не совсем правильно…
— Это правильно, — заверила её Нина, — Грант работал в полиции и знает, как это оформить законно. Пока.
На капище и во время обряда в коровнике Нина выглядела настолько усталой, что Велимысл пригласил её на чай в свой модуль и она после первой же чашки фито-чая обо всём ему рассказала.
— Всё же хорошо! – рассмеялся старик, — пусть будет фильм. Хуже-то от этого никому не станет. А только лучше. Грант найдёт ещё одного «доброжелателя»… и тебе незачем знать, какой клуб «юных кактусоводов» он закрыл на этот раз, Олеся начнёт карьеру актрисы с главной роли, у Арнольда появится опыт работы по съёмке кино, Клара и Ворон без проблем смогут снова станцевать Ангелов… кстати, в Звёздном тоже достаточно снега и льда, могут слетать и туда. Оставь их, пусть занимаются этим сами, у тебя важнее забота есть.
— Родители Инги? Так они к ней прилетят… если не к ночи сегодня, то утром завтра. Опять на том же транспортнике, и жить будут на нём же… мне не до гостей как-то…
— Так они и не к тебе летят, а к внуку… хотя это и твой внук тоже. Не переживай, они всего на пару недель, у них и дома дел полно. Я сообщил Аглае о предстоящем снегопаде, она отложит сев яровых до полного схода снега. Всё в порядке.
— Благодарю, успокоил… до встречи.
***
Перед ужином Доброхот решил увезти в Орлово меринов и Варда, пообещав отработать их стоимость на строительстве флигеля и мастерских у дома Змея, и с согласия Платона позвонил жене. Нина возражать не стала, но попросила Змея свозить в деревню на день или два Яна, чтобы он мог помочь Варду устроить меринов на ночь.
На арендованном у заповедника грузовом флайере прилетела жена Лучезара Велеслава, которая давненько не была на островах, и Данко в качестве пилота – и сначала захотела пройтись по конюшням, теплицам и ферме. На осмотр ею животных и теплиц ушло почти полтора часа и потому Нина пригласила её и Данко на ужин. Погрузку начали уже в седьмом часу и через полчаса грузовик поднялся в небо и направился к деревне. Вард устроился на свободном сиденье внутри грузовика, а Змей и Ян полетели вслед за ними на скутере.
***
Оба флайера прилетели с метеостанции почти в десять вечера – и Светлана с киборгами, отказавшись от ужина, сразу полетели в город, Руслан взял банку кормосмеси и по пути к конюшне стал звонить Олесе, уставшая Милана вернулась в свою квартиру, а Лариса с терминала в гостиной дома Нины стала обзванивать знакомых в поисках профессионального сценариста.
***
На рассвете двадцать четвёртого мая на стоянку на Жемчужном острове опустился транспортник с Новой Самары. Яков Иванович прибыл с супругой и старшим сыном Олегом – и с тремя сотнями голов молодняка индоуток в подарок внуку. Гости радостно спустились с трапа и сначала обняли встретивших их Ингу и Полкана. Ребёнок в коляске тихо спал, а его няня стояла рядом с остальными встречающими.
— Принимайте подарок! – воскликнул Яков Иванович после взаимного приветствия.
— У нас их даже разместить негде! – возмутился Платон, вместе с Ниной пришедший к транспортнику в шесть утра, — у нас и так полный курятник плюс гуси и лебеди… да хоть бы десяток! А тут сразу триста! Утро доброе, конечно… но это уже явно перебор!
— Доброе! У вас тут лето скоро начнётся, — объяснил Яков Иванович, — травка вырастет, будет тепло… а к осени построите новый курятник… индоутятник, то есть. Короче, принимайте. У вас ведь есть отделение банка? Так вот… заведём нашему внуку отдельный счёт, и вся… почти вся прибыль от реализации этой птицы будут поступать на этот счёт. Надеюсь, это возможно.
— Да, конечно, — выдохнул озадаченный Платон, — но Майкл… это наш банкир… то есть, работающий у нас представитель банка… работает с девяти, поэтому сначала завтрак. А потом уж банк…
— Тогда сначала выгрузим птицу, — остановил его Олег, — а потом и на завтрак. На чём повезёте до курятника? Кстати, где сестра и зять? Спят?
— Полкан… сейчас прибежит, он на конюшне почти живёт… за жеребятами смотрит. А клетки… в ангар заносите… — и Платон стал звонить Костасу, чтобы тот, как главветврач, принял птицу. Поговорив, он пробурчал: — Хоть бы предупредили, мы бы успели подготовить место. Карантин ещё никто не отменял… и сначала документы.
После передачи документов и ветсвидетельства на бумаге и в электронном виде пришлось почти четверть часа ждать, когда прибежит Костас и осмотрит птиц в клетках в трюме – и только после этого Платон позвал Самсона и Сильвера и разрешил выносить клетки. Индоутки в возрасте пяти-шести месяцев были явно крупнее тех, которых Нина видела на видеороликах в сети – и их было ровно триста! Тридцать клеток по десять птиц занимали весь трюм транспортника – а после переноса заняли две полных секции!
Полкан с искренним удивлением уставился на подарок, Нина была потрясена – но пришедший Рик светился от счастья: таких птиц у него ещё не было! Платон пригласил Фрола и попросил его огородить сеткой часть пляжа от ангара до берега, чтобы можно было выпускать птиц, и озадачил Рика вопросом:
— Кто за ними будет ухаживать, пока они здесь?
— Эмма! – мгновенно ответил Irien, — мы справимся и без неё. Она обучена уходу за птицами, всё будет в порядке. Сейчас пришлю сюда.
Эмма пришла через пять минут, пересчитала птицу – и сразу скинула Платону и Рику файл с расчётом потребности в кормах на месяц. Платон кивнул: «Пришлём!» и пригласил гостей в столовую посёлка на завтрак.
Ровно в девять часов утра Яков Иванович, Олег, Полкан, Клим и Платон вошли в офис банка – и удивлённый Майкл оформил банковский счёт на имя Яромира Сомова. Пока на положенные Платоном пять галактов – но с условием, что воспользоваться счётом Я. П. Сомов сможет только по достижении восемнадцати лет.
***
Вечером этого же дня вернулись из Орлова Змей и Ян. Все три мерина ещё вчера были сразу выпущены на огороженное пастбище и Вард сразу остался с ними. Чтобы ему не спать на почти голой земле, Лучезар выделил Варду палатку и пару одеял, но предупредил, что кони в незнакомом для них месте могут испугаться и убежать, и поэтому надо всю ночь присматривать за ними.
Ян не смог их оставить воспитанных им коней одних, а Змей не решился оставить Яна в незнакомом для него месте – и потому DEX’ы решили дежурить ночь по сменам. После полуночи появился Лютый, узнавший в деревне о прилёте Змея, и с десяток мальчишек в возрасте от пятнадцати лет и старше. В результате вместо дежурства по сменам была буза и рассказы о жизни у костра. Ян участия в бузе не принимал – и ему просто решили дать выспаться, но он решил показать, чему обучил меринов.
И весь последующий день он показывал и объяснял деревенским, что такое «натуральные отношения» – и потому Змей с Яном смогли вылететь на острова только после ужина.
— И каково это – чувствовать себя дедушкой? – спросила Нина у Платона вечером того же дня.
— Странно чувствую… как-то слишком молод я для этого, — медленно ответил Платон, снимая в гостиной галстук и пиджак, — одно дело, когда признал Полкана приёмным сыном… хотя мы почти ровесники по фактическому возрасту…
— А совсем другое – признать себя дедом его сына? Я тоже как-то… бабушкой себя не чувствую… через день прилетят родители Инги посмотреть на внука, вот они уже поняли… и приняли мысль, что они бабушка и дедушка.
— Они уже не первый раз становятся ими… бабушкой и дедушкой, — Платон следом за женой прошёл в спальню и сменил парадный костюм на домашние мягкие брюки и рубашку. Нина тем временем облачилась в домашний халат.
Она уже отвыкла от каблуков, а тут такое событие! – но надо было прийти нарядно одетой, а так как сама Инга сарафаны почти не носила, то и Нине по просьбе Платона пришлось надеть тёмно-малиновое платье и туфли с каблуками. Банкетный зал был полон! – но ребёнка Инга принесла не сразу, чтобы не напугать его шумной толпой, да и волхв поначалу был против этого. «До полугода никому нельзя показывать ребёнка, чтобы не сглазить! Если только… через огонь и недолго» — говорил он. И потому основная часть праздника закончилась очень быстро, почти за час – и желающие могли смотреть на малыша и высказывать пожелания только через пламя свечей, которое отпугивало тёмные силы и передавало сообщения светлым богам. После того, как Инга с ребёнком и няней ушли, Полкан ещё почти час принимал поздравления и подарки, так как люди и киборги приходили в столовую по сменам.
Когда Нина с мужем вышли в гостиную уже в домашней одежде, переодевшаяся Аля включила чайник, Хельги принёс из столовой двух жареных кур и коробочку с пирожными – и разговор продолжился уже на кухне.
— Ведь Инга – не старшая в семье… в смысле из детей, — объяснял Платон, — и свои дети уже есть у старших сестёр и братьев Инги. А это значит, что её родители имеют опыт быть бабушкой и дедушкой.
— Это так, — согласилась Нина, — а нам придётся привыкать к этому. Осенью у нас будут ещё двое внуков… а потом… наверно, нам надо купить свои инкубаторы… чтобы дети Златы и Динары родились здесь, а не в городской больнице. Здесь они сами смогут наблюдать за развитием эмбрионов… это возможно?
— Я подумаю… попробую договориться с областной детской больницей и открыть у нас филиал. Это и людям из деревень удобно будет, если свой роддом и свой педиатр будет здесь, не надо будет мотаться в город и обратно. А когда прилетит второй сын волхва, то его жене найдётся работа по специальности. Ведь Астрид по образованию врач-неонатолог, хоть почти не работала из-за детей.
— Я помню, у них семеро… все школьники, старший в этом году должен заканчивать школу… а Всемир тоже профессор и зав кафедрой экономики. Вот насовсем они прилетят или на пару недель?
— Вот прилетят через месяц и спросим, — ответил Платон, — а к тому времени достроим школу… родная, как же здорово, что мы встретились!
— Да просто замечательно! – рассмеялась Нина, — я тоже тебя люблю. А теперь ужинать и спать… устала за день.
***
На рассвете двадцать первого мая наконец ожеребились обе орловские кобылы. Два совершенно одинаковых вороных жеребчика одинаково сосали матерей в соседних денниках. Когда жеребята встали на ножки, Герман, принимавший роды, отправил сообщение Юрию Сергеевичу и несколько коротких видеозаписей – Платону, Полкану и Остину.
К восьми утра посмотреть на малышей захотели все, живущие на островах — и люди, и киборги — но Герман согласился пропустить в конюшню только Полкана, Яна и Нину с Платоном и Хельги.
Тонконогие рысистые жеребята – клоны Ливня – заметно отличались от мезенят и ростом, и сложением, но Герман сказал, что это нормально, всё-таки и взрослые рысаки отличаются внешне от мезенок. Юрий Сергеевич в сеансе видеосвязи сказал Нине, что прилетит через неделю, когда обе эти кобылы придут в охоту и можно будет подсадить им ещё по эмбриону клонов Ливня и тогда же увезёт Германа, чему Герман явно обрадовался, желая понаблюдать за этими малышами.
К десяти утра потеплело до плюс двадцати двух – и совершенно счастливая Нина радостно села в коляску, чтобы проехать по островам. Трава подросла, молодые деревья по периметру Славного острова покрылись зеленью, на кустах по краям дамбы появились мелкие цветки – всё было настолько хорошо, что Нина, остановившись у левад с привезёнными жеребятами, позвонила Светлане и пригласила её и Златко в гости на пару дней:
— …ты посмотришь наш клуб, а Златко порисует. У нас уже столько жеребят родилось! И сад уже накрыт куполом!..
— Клуб? Ты хочешь сказать… что мы в нём можем показать наш спектакль о спасении киборга? – спросила Светлана. Такая мысль в голову Нины ещё не приходила, но она ответила согласием, добавив:
— У нас теперь есть режиссёр. Лариса, жена нашего нового ветеринара… и она согласилась принять наш клуб и теперь руководит репетициями ансамбля… ребята от этого не в восторге, но ей не мешают. Так что… прилетай послезавтра, наш волхв будет благословлять коров перед выгоном их на пастбище, посмотришь, Златко порисует и покатается… сама и договоришься с Ларисой.
— Отлично! Будем! – когда Светлана отключилась, Нина запоздало подумала, что можно было бы познакомить женщин сразу, по видеосвязи… но перезванивать не стала. Через пару дней они сами познакомятся.
Дальнейшая прогулка прошла спокойно: погода отличная, солнышко в чистом небе, рокот тракторов, пашущих огороды между модулями, спор между Аглаей и Григорием о том, рассада у шампиньонов или грибница и куда её лучше высаживать (или размещать): в теплицу или на грядки, мычание коров в загоне у фермы, топот бегущих лошадей на дорожке ипподрома… — всё было так привычно и так… по-новому как-то даже, словно в прошлом году было иначе…
— О чём задумалась? Спишь на ходу? Доброе утро!
Нина вздрогнула от звука знакомого голоса и открыла глаза. Восход двигался шагом, коляска тихо шуршала колёсами, впереди виднелись ворота сада – а напротив неё сидел улыбающийся волхв в новой длинной белой рубахе, меховом жилете и новых сапогах.
— Вообще-то… полдень скоро, — медленно ответила она, — но… добрый полдень. Я не сплю днём. Задумалась…
— Я так и понял, — рассмеялся старик, — когда прилетает твой сын? Я имею в виду Ведимира. Он вроде обещался нашему тёмному разметить участок под строительство деревни… да и в Звёздном его ждут.
— Я давно ему не звонила… неделю, наверно, — растерялась Нина от неожиданности, — вечером узнаю… сейчас у них там ночь должна быть. И почти зима… когда у нас почти лето…
Она рассказала волхву о разговоре с мужем о возможном филиале детской больницы с роддомом на Жемчужном острове и о звонке Светлане – старик внимательно выслушал и предложил помочь в переговорах с областной больницей:
— Я не медик, конечно… но очень многих знаю и живу здесь, на островах, чуть ли не с самого начала. И с проектом помогу… тоже друзья есть. Надо только определиться с местом под этот медицинский центр и в этом году поставить фундамент. Тебе не кажется, что настало время убирать модули и ставить на их месте добротные жилые дома? И гаражи сделать в два-три этажа.
— Я как-то не думала об этом… надо посоветоваться с мужем…
— Правильно, на то он и муж, чтобы решать проблемы, — одобрил её старик, — но решать надо быстро… сам схожу на правление колхоза, не волнуйся. Давай зайдём в сад.
Сад, обнесённый огромной теплицей, был уже оранжереей с открытым куполом, довольный Ратко обрабатывал почву под новые саженцы, которые для него выписал Платон из Ботанического сада – и Нина, не желая отвлекать его от работы, уже минут через пять села в коляску, чтобы ехать обратно. Старик ехать отказался, сказав, что у него дело к Ратко – и Нина спокойно отправилась домой.
Уже на крыльце дома она попросила Руслана вернуться к саду и отвезти волхва туда, куда он захочет – DEX кивнул и поехал обратно к саду.
***
Двадцать третьего мая Светлана и Златко в сопровождении Бернарда прилетели почти в восемь утра, чтобы успеть за световой день посмотреть и поснимать как можно больше. Удивлённая таким ранним визитом Нина пригласила всех на завтрак в свою квартиру и, пока Аля готовила блинчики с творогом, расспросила о последних новостях в городе и офисе. Светлана выглядела уставшей после ночного дежурства, хотя оба киборга просто светились от ожидания приключений, но новостями охотно поделилась:
— …звонила Кира Александровна по поводу трудоустройства киборгов. Ей понравились сувениры, которые мы делаем для туристов…
— А особенно тронуло, что все школьники четвёртых-седьмых классов школ в Кедрово и Кузино лепят в свободное время свистульки, чтобы один известный нам киборг мог жениться через… уже два года? – договорила за неё Нина, — Грант на связи с Платоном и мне звонит постоянно. Диссертация с его помощью почти готова, осталось последний раз вычитать… и можно посылать на рецензию.
— Так ты всё это знаешь? А знаешь ли ты, какую крупную клубнику Юлий вырастил? Мы привезли немного… пару ящиков Бернард отнёс в столовую…
После завтрака Нина предложила Светлане зайти в клуб, чтобы знакомиться с Ларисой и Миланой, а Хельги по её просьбе повёл гостей-киборгов на конюшню Славного острова. Хельги не хотел оставлять Нину без своей охраны, но она уверила его, что на своём острове она в полной безопасности и её сможет поохранять любой киборг. Но он ушёл на конюшню только тогда, когда Нина взяла с собой Алю, чтобы она была на связи с ним и могла сообщить, если он понадобится.
В клубе было шумно даже несмотря на то, что из людей были только Лариса и Милана — киборги в их присутствии общались голосом даже друг с другом, а Клим и Май показывали новые песни, меняя музыкальные инструменты.
Клим заметил вошедших в зал женщин первым — и по внутренней связи сообщил всем находящимся в здании киборгам. После взаимного знакомства Светлана начала рассказывать о том, какой спектакль она поставила с помощью киборгов ОЗК и чисто из вежливости спросила у Ларисы, не хочет ли она поставить что-то подобное на этой сцене.
— О да, прекрасный спектакль! — воскликнула Лариса, — я видела его на сайте здешнего ОЗК… поставлен очень вовремя и с привлечением школьников! Но здесь… мы можем даже снять фильм о спасении киборга по этому спектаклю! Это будет шедевр!
— Не можем… то есть, сейчас не можем. Ведь в нашем сценарии действие происходит зимой, — растерянно ответила Светлана, — и танец Белого и Тёмного Ангелов отснят на льду… а сейчас конец мая…
— Здешняя погода настолько неустойчива, что снег пойти может в любой день, — попыталась примирить их Нина, — надо посмотреть прогноз погоды… сейчас позвоню на метеостанцию…
— Не надо! — прервала её Лариса, — а надо поговорить с местным жрецом, пусть он попросит ваших богов послать снег. Мне кажется, он сможет. На моей родине жрец всегда мог сказать, какая будет погода. И есть оракул…
— Любой жрец или волхв, в течение тридцати-сорока или более лет живущий в одном месте и наблюдающий за погодой, может сказать, когда пойдёт снег или дождь! – вмешалась Милана, — вот мой свёкор точно может сказать…
— Он не только может сказать, но и попросить богов послать снег или дождь, когда он нужен! – Лариса была настолько уверена в своей правоте, что Нине вдруг захотелось как-то осадить её. И Нина предложила:
— А давайте прямо сейчас к нему и сходим! Аля, свяжись, пожалуйста, с Кларой и спроси, где сейчас учитель. Дома или где-то ходит по островам. И сообщи Хельги, что мы идём на Козий остров.
Аля замерла и через полминуты отчиталась:
— Учитель в огороде у дома, обрезает кусты. Он ждёт вас. Хельги сейчас приедет, он запрягает Дивана.
— Отлично! Встретимся с ним у дамбы. Пойдём!
Четыре женщины вышли из здания сельского клуба и решительно направились к дамбе, при этом Нина одновременно и возмущалась напором Ларисы, и восхищалась её уверенностью в том, что волхв по желанию может менять погоду, Светлана была уверена, что сделать это невозможно, а Милана пошла просто за компанию и чтобы не оставаться одной среди такого количества киборгов.
У дамбы уже стояла коляска, запряжённая Диваном, а на козлах сидели Свен и Хельги. Нина поздоровалась со Свеном, которого ещё не видела, и сказала Хельги, что сначала сходит к волхву, а потом поедет кататься. Её «рыцарь» сошёл с коляски и пошёл за ней к модулю волхва.
— Доброе утро! – смеющийся старик вышел навстречу гостьям и, не дожидаясь вопроса, начал отвечать: — Погоду делать я не умею, богам виднее, когда посылать снег или дождь. Но по приметам сказать могу, когда примерно сменится погода… дней через пять-шесть похолодает. За более точным прогнозом обращайтесь на метеостанцию.
— А вот наши жрецы могут! – воскликнула Лариса, — я точно знаю! Надо принести жертву…
— И ждать, когда в январе подснежники появятся? Так не бывает! А вот примету могу сказать…
— Такую, как эту? В которой ласточки низко летают перед дождём? Где логика?
— Лариса, ты видишь только первое и последнее звенья логической цепочки. Ласточки едят мошек, мошки при увеличении влажности воздуха летают ниже, за ними и ласточки летают ниже при приближении дождя. Точно так же и остальные приметы… и о погоде, и о природе. Значит, вам нужен снег? Могу только сказать, что снег ещё будет. А если так нужно мнение богов… — светлый с усмешкой взглянул на Ларису и ответил уже ей: — Снегом заведует Мара, а ей жертвы даёт тёмный. Обратись к нему.
Не давая Ларисе ответить, Велимысл достал видеофон, набрал номер Темногора и повернул так, чтобы Лариса его видела. Тёмный с удивлением выслушал предложение Ларисы и ответил:
— Я вообще-то пока до уровня бога не дорос, погоду делать не научен. А давай-ка позвоним на метеостанцию? – и добавил в звонок Стефана.
Стефан был удивлён ещё больше, чем оба волхва, но сводку по погоде и прогноз на неделю скинул файлом, после чего повторил голосом:
— Вообще-то я сводку на неделю вперёд всё время Платону даю… он не сказал об этом? Так вот… снег на ваших островах ожидается тридцатого мая. Примерно с половины четвёртого и до половины десятого утра. Этого достаточно? Тогда до свидания! – и прервал связь.
Пятнадцатого мая в полдень Нина с тремя киборгами сидела в первом ряду в большом зале Главного корпуса музейного замка и со стороны могла наблюдать за прежними коллегами. По старому знакомству её с киборгами не только пропустили на концерт бесплатно и разрешили Арнольду видеосъёмку, но и разместили на лучших местах.
Серж Лоран – невысокий мужчина лет тридцати двух на вид с длинными рыжеватыми волосами и короткой бородкой – сначала разложил на небольшом прямоугольном столике привезённые с собой инструменты (три калимбы, глюкофон, с десяток флейт разного размера и пару небольших барабанов), а после этого начал рассказывать историю каждого инструмента и играть на них. Прилетевший с ним DEX играть на инструментах даже не пытался, но вовремя подавал в руки нужный инструмент и убирал отработанный.
Нина сама ни за что не опознала бы в спутнике Сержа киборга, если бы Хельги не сообщил ей это в наушник – DEX вёл себя вполне по-человечески, был одет в том же стиле бохо, что и его человек, и отличался от Сержа только более высоким ростом и отсутствием растительности на лице.
Полтора часа концерта пролетели как одна минута, после выступления Серж обратился к залу:
— Может, кто-то хочет попробовать поиграть на чём-нибудь? – и с удивлением уставился на Клима, который с согласия Нины поднялся на сцену, одновременно посылая запрос на связь DEX’у Сержа, и подошёл к столику с инструментами.
— Можно на этой флейте? – спросил Клим, показывая на самую большую многоствольную флейту.
— Да, конечно, — ответил шокированный музыкант.
И Клим начал играть. Причём играл он явно что-то своё, но в этой мелодии Нина узнавала и мотивы народных песен, и заставку рекламного ролика «DEX-company», и гимн антидексистов, и фрагменты известных шлягеров… закончил он мотивом песни, славящей Солнце. Зал слушал молча – и молчание продолжалось ещё несколько минут после окончания мелодии.
А затем раздались аплодисменты! Смущённый Клим тихо спустился со сцены и сел, а люди продолжали хлопать – и ему пришлось снова подняться и пожать протянутую руку Сержа, который уже знал, что перед ним Irien.
Когда концерт был объявлен законченным, Клим тихо попросил Нину остаться и попросить Сержа сыграть что-нибудь в Сомовском сельском клубе.
— Сейчас не могу, — с явным сожалением ответил Серж, — и рад бы снова встретиться с… как твоё имя? – спросил он у Клима, услышал ответ и продолжил: — С Климом был бы рад сыграть в одном концерте, он талантлив! Но все мои концерты расписаны на полгода вперёд… но… во второй половине июня где-то в этих лесах женится мой друг… он когда-то спас меня из-под обвала. Я обещал сыграть на его свадьбе. Может, знаете? Стожар Орлов…
— Конечно, знаем, — обрадовалась Нина, — он будет жениться на моей приёмной дочери. Оставьте свой номер видеофона, и мы сообщим, когда и куда лучше всего прибыть. А пока… как звать Вашего киборга?
— Антуан… а откуда Вы знаете, что он киборг?.. это Вам Ваш киборг сообщил? И… можно на «ты».
— Так и есть. Хельги скинет ему для… тебя карту местности и как к нам добраться. Будем ждать двадцатого июня.
— Отлично! Буду… спасибо! – Серж пожал руки всем парням, сопровождавшим Нину, и вместе с Антуаном вернулся на сцену, чтобы убрать инструменты.
А довольная его согласием Нина сначала зашла в «Надежду», чтобы пообедать и узнать последние новости, потом зашла домой проведать Раджа и Фреда (и Хельги наконец-то выгрузил привезённую для Раджа глину), потом прошлась с ребятами по магазинам и накупила подарков… и уже в восьмом часу полетела на свой остров.
***
Пока Нина была в городе, прилетели старший сын волхва – Всеслав — профессор филологии, преподававший до выхода на пенсию в Ново-Санкт-Петербургском госуниверситете, и его супруга Милана. Арендованный в космопорте флайер в три часа пополудни опустился на площадке перед зданием сельсовета, выпустил двоих человек и их чемоданы – и умчался обратно.
— А дети ваши где? — спросил Велимысл у сына, когда он с помощью Волчка занёс свои и жены чемоданы в выданную им квартиру и присел на диван.
— Ну… ты же знаешь, они уже горожане и вряд ли поедут в деревню жить… к тому же у Глеба сессия скоро. И защита диплома в следующем году. А у Ники…
— Тоже сессия? Ладно, без них так без них… сами-то временно или насовсем? Можешь не отвечать, осмотрись сначала. С расчётом на прилёт ваших детей такая квартира вам дана… вторая такая же квартира, но в другом подъезде, для твоего брата с семьёй бережётся. Надеюсь, хоть он с детьми будет…
Они проговорили почти полтора часа, потом вместе пошли в столовую посёлка на ужин, так как уставшая с дороги Милана готовить ужин отказалась. Своего киборга у них с собой не было, в городской офис ОЗК зайти было некогда, так как оформление документов на опекунство заняло бы много времени, а заказать у дексистов не догадались. И Милана уже жалела, что свою Mary оставила в квартире, чтобы она помогала по хозяйству… то есть, обслуживала оставшихся двоих почти взрослых детей, учившихся на третьем и четвёртом курсах того же Университета, где преподавал муж, но на геологическом и биологическом факультетах.
— …Милана – отличный кондитер с кучей медалей на профессиональных конкурсах, — с гордостью вещал её свёкор собравшимся в столовой, — и она может помочь нашим поварам готовить ещё лучше…
«Куда уж ещё-то лучше?» — мрачно думала она, — «Тут и так столько всего приготовлено… словно губернатора встречать собрались. И для кого он всё это говорит? Почти одни киборги, людей по пальцам пересчитать можно. На неделю здесь ещё можно остаться и отдохнуть от города… но жить здесь постоянно? Это явно не для меня…»
— …а я начну преподавать в школе, которую здесь построят, — вдохновенно заявлял тем временем Всеслав, совершенно не замечая настроения жены, — а летом организуем лагерь для подростков… и я напишу книгу о взаимном воспитании детей и киборгов…
После ужина Велимысл проводил сына с женой до двери подъезда дома, где находилась их квартира, и пошёл в свой модуль.
***
В восемь утра следующего дня – шестнадцатого мая — сияющий от появившихся перспектив Всеслав пытался уговорить жену если не прогуляться по островам, то хотя бы познакомиться с соседями по подъезду – она ответила, что все нормальные соседи в такую рань ещё спят и осталась в квартире, и он вышел на прогулку один.
Сначала он зашёл в здание сельсовета и познакомился с сотрудниками, потом отправился смотреть, как строится детский сад… и было непривычно от того, что все встреченные им люди и киборги с ним здороваются, и было радостно от понимания, что он вернулся домой. Домой! – пусть и не в ту деревню, в которой родился и жил до призыва в армию, но всё же в свои леса и на своей планете. И одновременно было жаль, что супруга не разделяет с ним этой радости.
В десятом часу он вернулся в квартиру – и уговорил-таки супругу сходить в кафе на завтрак. На его удивление пара дальних столиков была занята каким-то совещанием – и было совершенно непонятно, многолюдно здесь или многокиборгово – причём на этом странном совещании были и люди (или киборги?) в форме сотрудников кафе. Милана попросила у подошедшего официанта только капучино с фирменным пирожным, отказавшись от каши с ягодами, а Всеслав взял полный комплексный завтрак.
Уже зная, кто эти посетители, Берёза отвлеклась от обсуждения следующей серии мультфильма — и сама подала гостье кофе и пирожные. Всеслав с улыбкой наблюдал, как вытягивалось от удивления лицо супруги, когда она пробовала местный десерт, и, не выдержав, спросил:
— А кто придумал делать именно такие пирожные? Я не помню, чтобы где-то такие видел… но я и не специалист в кулинарии, это супруга у меня кондитер.
— Придумал Платон, — ответила Берёза, — он мой брат. А я чуть видоизменила. Теперь не только дольки мандарина кладём в пирожное, а ещё и местные ягоды. А я иногда мёд добавляю. Вам понравилось?
— Очень необычно, — ответила Милана, — много видела пирожных в жизни, но эти… это очень талантливо сделано. Можно ещё одно?
Берёза кивнула и повернулась, чтобы сходить на кухню, но Всеслав остановил её:
— Вы сказали, что Платон Ваш брат. Но он же… киборг!
— Так и я киборг. Irien. Он мне названный брат по обряду. Хоть мы и из разных партий. У нас здесь большинство названные и приёмные братья и сёстры. Поэтому можно на «ты». Так принести ещё пирожных?
— Несите… то есть, принесите, пожалуйста.
Берёза кивнула и исчезла на кухне, а Всеслав повернулся к жене, рассматривающей нетронутое пирожное мужа:
— Милана, мы же были здесь в прошлый раз… ты же знаешь, что здесь все киборги! Это же здорово, что они нас не боятся и могут спокойно разговаривать! Это же чудо…
— Может, оно и чудо… но… всё равно деревня. Пару дней отдохнуть можно… и домой…
Она не успела договорить, обернувшись на вход – Нина садилась за столик у окна, Май сам подавал ей чашку капучино и песочные пирожные на тарелочке, а Берёза с кружкой крепкого сладкого чая с двумя булочками на тарелке шла к двери. Рядом с Ниной сидел важного вида высокий блондин, подозрительно похожий на киборга, и внимательно рассматривал большую кружку какао с молоком, полученную от странно красивого официанта.
Милана, сама того не замечая, почти в упор уставилась на парня, думая: «Но это же Хельги? Но он «семёрка» и телохранитель… а телохранителю нельзя есть на работе, а он ест… он должен был сообщить ей обо мне… о нас… вообще-то… или это другой киборг из его партии? Тогда он должен стоять. Или это человек? Но…»
— Доброе утро! – Нина заметила взгляд Миланы и, не дав ей додумать, перешла за её с мужем столик, — как добрались? Как разместились? Нравится у нас? Я вчера очень поздно прилетела и не стала вас беспокоить.
— Пока не поняли, — за двоих ответил Всеслав, — я-то почти дома, родом отсюда… а вот Милана родилась на Новом Санкт-Петербурге… и здесь ей непривычно… слишком городская она…
Пока Всеслав рассказывал о перелёте, Май сам перенёс на другой столик кофе и пирожные Нины, а Хельги переместился со своей кружкой какао и принесённой Берёзой булочкой со сгущёнкой. Милана с искренним изумлением на лице наблюдала за действиями обоих киборгов – приказов-то не было! И Май, и Хельги, и Берёза сделали это совершенно самостоятельно! Она почти пропустила всё, что говорил её муж о полученной квартире и тихо спросила Нину:
— Они всё время так? Без приказа… сами!
— Конечно, — кивнула Нина, — они же разумные. Май просто гениальный бариста! Знает о кофе всё! Майя его сестра и гениальная кружевница. Хельги вы знаете, он меня почти постоянно сопровождает. А по утрам ещё и на рыбалку ездит. А в хорошую погоду рыбачит и вечером. Это нормально. Кстати, зайдите ещё и в клуб, сегодня Лариса принимает дела… она согласилась на должность заведующей. Теперь у нас каждую субботу будут концерты своего ансамбля и танцы. Есть библиотека и в перспективе театральная студия.
— Не ожидала… тут многое произошло… — начала Милана и остановилась. Как же сказать, что она собирается вернуться, так, чтобы эта Нина не обиделась? Но Нина, словно не замечая её состояния, спокойно допила свой кофе, поблагодарила Мая и Берёзу, попрощалась с супругами и вышла.
Милана с изумлением наблюдала в окно, как Нина села в коляску, как потом Хельги сел верхом на огромного гнедого коня – и как коляска отъехала от крыльца здания столовой, на первом этаже которой и располагалось кафе.
— Понравилось? – весело спросил жену Всеслав, — остаёмся? Давай так. Поживём здесь месяц, если тебе не понравится – вернёмся. Но через месяц. Согласна?
— Хорошо, на месяц меня хватит, — ответила Милана, — тогда пойдём в клуб… знакомиться. Пока время есть… и погода тёплая.
На обратном пути Нина зашла в клуб и увидела, как Милана и Лариса обсуждали с Фридой, Климом и Арнольдом оформление сцены для первого концерта группы «Солнечный день», состоящего из киборгов: Клима, Мая и Берёзы. Она поздоровалась, спросила у Ларисы, не надо ли чего купить для её задумок – и посоветовала заказать нужные ткани и пуговицы у Зоси.
***
На рассвете семнадцатого мая Инга родила здорового крепкого мальчика. Полкан был совершенно счастлив. В роддом лететь она отказалась, и потому в половине пятого утра, когда начались схватки, Полкан на руках отнёс её в медпункт и помог Сане принять роды – а потом сам представил сына солнцу, как научил его волхв. Долго лежать в палате Инга не захотела, только позвонила родителям и показала сына – но Саня настоял, чтобы она осталась в палате до вечера следующего дня, и потому выбранная Фридой няня-Mary пришла в медпункт ухаживать за новорождённым.
Вечером восемнадцатого мая Саня почти час выдавал Инге и Полкану указания по уходу за ребёнком, пока его не остановил светлый волхв:
— Всё это они и так знают, ведь ты не первый раз это говоришь. Инга, у вашего малыша есть няня с опытом ухода за детьми, она разумна и живёт здесь давно, ей можно доверять. Полкан, сегодня ты должен сам принести сына в квартиру, и при этом ты должен сделать это молча. А завтра на рассвете приходи с сыном на капище, и я дам ребёнку имя. Это будет секретное имя, только для общения с богами, и знать его будете только вы двое, сам ребёнок и я. А то имя, которое запишешь в документы, выберете сами, ты и твоя жена.
Полкан кивнул, взял завёрнутого в голубое одеяльце ребёнка, вместе с Ингой вышел из медпункта… и удивлённо остановился, увидев коляску, запряжённую Восходом, и Нину с Платоном и Хельги, стоящих у неё.
По такому поводу Платон самолично украсил коляску и упряжь Восхода лентами разных цветов, а Клара постелила на сиденья заговорённые вышитые полотенца, Руслан на козлах был в праздничной рубахе – и счастливые родители вместе с няней доехали до дома со всеми удобствами.
***
Утром девятнадцатого мая Полкан и Инга после обряда на капище пришли в сельсовет и в торжественной обстановке получили из рук Фриды Бок свидетельство о рождении Яромира Полкановича Сомова, и только после этого волхв разрешил Нине взять на руки её первого внука.
Она волновалась так, что уже через пару минут Платон взял из её рук конверт с малышом, а Аля подала таблетку и воду.
— Что, страшно? – рассмеялся волхв, — давно не держала дитя и боишься случайно уронить? – и он обратился к присутствующим в сельсовете: — Мы присутствуем на историческом моменте! Этот мальчик – первый родившийся здесь ребёнок! Причём папа его – киборг! И киборг оформила и выдала ему первый в его жизни документ! Родители дали ему имя Яромир. Ярый мир. Светлый, солнечный мир принёс он нам… мира всем нам. Солнце за нас!
После этого Платон пригласил всех на торжественный банкет, посвящённый этому событию – волхв, поначалу возражавший, неожиданно согласился, но сказал, чтобы в зале столовой одновременно было не более двух десятков поздравляющих, и поэтому было решено, что гости будут приходить сменами.
3425 год таянья глубоких льдов (381 теплый год), 6-й — 7-й день бездорожного месяца
Перед въездом в Клопицу договорились выдавать фрели за двоюродного брата фрели Ойи, чтобы оправдать несомненное с нею сходство.
Часовня-трехверстка на краю села была не так богата и красива, как Кубаницкая, но носила гордое имя «Часовня-на-Роднике» и стояла на пятачке живой земли — вместе с кладбищем.
Местный коренной маг, человек с виду хитрый, расчетливый и опытный в деревенской торговле, обрадовался богатым гостям. И вдвойне обрадовался тому, что Хорк будущий зять йерра Тула, а прибывший юноша — его племянник. Услышав (от Хорка, разумеется), что Лахт — амберный маг, коренной маг сильно удивился, видимо хорошо знал, что такое амберная магия.
Он предложил гостям расположиться на мызе, хоть и заброшенной теперь, но сохранившей некоторый былой уют, так же как и некоторую мебель. Туда и направились — Хорку нужно было хоть немного поспать.
Да, в Клопице йерр Тул жил гораздо богаче, чем в Волоснице… И не столько дом на мызе превосходил размерами нынешний его дом, сколько двор и число построек на нем. Коренной маг проводил их до входа, дал ключи и посоветовал занять три комнаты вокруг одной печи, чтобы не топить весь огромный трехжильный дом. Прислал кухарку и конюха, чтобы гости не терпели никаких неудобств, — разумеется, за щедрую плату от Хорка. И не кухарке с конюхом, а коренному магу.
Лахт забрал у Хорка коня и отправил его поискать спальню — по пути парень задремал в седле и едва не упал с лошади.
Ойя вошла во двор мызы, удивленно оглядываясь по сторонам. Долго не могла вспомнить, где конюшня — она уезжала отсюда ребенком, когда еще не ездила верхом.
— Как странно… — она даже тряхнула головой. — Я все помню совсем иначе. Нет, все стоит как прежде, но… совсем не так. Тут было шумно. Людей много. Собаки лаяли, лошади фыркали, петухи кричали. Пахло не так. Я сто раз была в конюшне — я любила лошадок, мы ходили кормить их морковкой и яблоками. Так здорово, помню, было… У лошадей губы мягкие…
— У тебя были подружки? — спросил Лахт.
— Да. Мы дружили вчетвером. Дочка коренного мага, Сувата, была всех нас старше, она нами помыкала. Луми, дочка лавочника, была самая младшая.
— А четвертая?
— Четвертая? — фрели насупилась. — Четвертая… Какая-то наша бедная родственница, я совсем ее почему-то не помню. И звали ее… звали ее как-то похоже на меня… Вспомнила! Иоя! Нас все время путали, мы были немного похожи. Она была на год меня старше. Или на год моложе? Не помню, надо же…
Она говорила о своей подруге со страхом. С гораздо большим страхом, чем об упыре. Будто вычеркнула ее из памяти не просто так. И, слушая ее невнятные воспоминания, Лахт понял: она мертва. Девочка, с которой в детстве дружила Ойя, умерла. И, должно быть, умирала здесь, в одном доме с Ойей, рядом, за стеной… Ребенок не понимает, что такое смерть, до тех пор, пока не столкнется с нею лицом к лицу.
Бедная родственница, похожая на володарскую дочь… Внебрачное дитя йерра Тула? Вряд ли они бы были похожи. Фрели пошла в мать: и темные вьющиеся волосы, и нижняя губа, и форма лица… Глаза синей, чем у матери, нос острее. Может, Ойя внебрачная дочь фровы Коиры? Потому что от йерра Тула, с его серыми близко посаженными глазами и мясистым носом, она не унаследовала почти ничего — кроме, пожалуй, нрава. Впрочем, йерр Тул считал Ойю своей родной дочерью, и этого было вполне достаточно, чтобы не доискиваться до правды.
Йерр Варож! Вот на кого могла быть похожа «бедная родственница»! Вроде бы он никогда не был женат, но что помешает сильному красивому мужчине иметь детей вне брака? И, опять же, ничто не помешает ему позаботиться о внебрачной дочери, так же как и питать к ней отцовские чувства.
Она умерла. Но как? Почему Лахт так решил? Может, йерр Варож поссорился с ее матерью. Или та вышла замуж и отказалась от помощи бывшего любовника. Только потому, что фрели Ойя боится ее вспоминать?
В доме фрели тоже осматривалась с растерянностью и любопытством. И сказала:
— Надо же, а мне казалось, что этот дом был огромным… А тут все такое маленькое…
Лахт считал, что это в самом деле огромный дом, но у каждого свои представления о размерах домов.
— Просто ты выросла. А дом остался прежним, — пояснил Лахт.
Из-за ближайшей ко входу двери доносился могучий храп Хорка — недолго он искал себе спальню…
В доме было сыро, пыльно и холодно, как обычно и бывает в заброшенных домах. Фрели изъявила желание побродить по дому и вспомнить детство, Лахт отправился вместе с нею: в доме не могло быть никакой опасности, даже мышей и крыс — жрать-то нечего! — но все равно немного жутковато. Юной девушке, конечно; Лахту было все равно.
Она бродила по комнатам с любопытством, но не более. Словно этот дом не был ей родным: он не вызывал в ней щемящей тоски, которую обычно испытывают люди, оказавшиеся в родных местах. На пороге собственной спальни она остановилась, будто испугалась шагнуть за порог. Комната вызвала у нее страх, а не дорогие сердцу воспоминания. Лахт не заметил, чтобы батюшка с матушкой были излишне строги с дочерью, не говоря о несправедливых обидах. Почему детская спальня ее напугала?
— К тебе и здесь приходил упырь? — спросил Лахт. Это было самое простое объяснение страха перед спальней, но в глубине души Лахт почему-то знал, что не угадал причины.
— Я не помню.
— А это точно твоя спальня?
Она боялась, потому что это была чужая комната. Не ее. Лахт решил, что на этот раз наитие его обманывает.
— Может, я что-то перепутала? Может, здесь была не моя спальня? — Ойя подняла на него глаза. — Странно как-то. Я не хочу больше ничего смотреть… Я хочу домой…
Шагать в одиночестве по лесам и болотам она не боялась. Ночевать на постоялых дворах тоже. А вспомнить детство ей было страшно. Так страшно, что захотелось домой.
Конюх, почистив и накормив лошадей, растопил печи, кухарка состряпала вкусный ужин и приготовила спальни для гостей. Ужинали в кухне, а вечер провели в спальне, выбранной для Хорка — туда выходила топка печи, и можно было сидеть у открытого огня, печь не дымила. Лахт с Хорком выпили немного рябинового вина.
— Послушай, а как ты догадался, что мальчика заперли в теле зайца? — робко спросил Хорк.
— Да, и мне интересно! — навострила уши Ойя.
Лахт тоже хотел бы это знать…
— Наитие… — он пожал плечами. — Обычно зайцы не кидаются на людей, они людей боятся.
— А как ты нашел мальчика? — продолжал расспросы Хорк. Он всегда начинал расспрашивать осторожно, а потом потихоньку смелел.
— Как нашел? Пришел на болото и нашел. Болотнику скучно, хочется поговорить. Он, опять же, совершил злодейство, ему надо похвастаться. Понятно, он поставит мальчишку на самом видном месте, и если прийти на болото, его будет видно издали. Тем более если с зайцем прийти. Никакого колдовства, честное слово…
— А почему болотный хозяин тебя послушал? — спросила Ойя. — Потому что ты амберный маг?
— Нет, потому что я знаю, как с такими разговаривать. В глубине души он понимал, что с зайцем переборщил. И что бы там ни было, а прибытия высоких магов он боится. Нет для болотника страшнее доли, чем потерять свое болото. Так же как для домового — потерять дом. Видал я и таких, которые не бежали от высокой магии, считали, что лучше сгинуть, чем по земле беспрестанно мыкаться. А на убитую землю им хода нет.
Лесовик в Илкином бору был веселым парнем, хотя шутил иногда изрядно. Любил он пугать деревенских девок и не любил володарскую охоту. Ну и пошутил однажды не вполне удачно: володарская дочь, собиравшая ягоды с деревенскими подружками, едва не осталась спать вечным сном в зарослях борщевика. Лесовику все едино, что володарская дочь, что дочь сапожника, — закружил ее по лесу и вывел в борщевик, в две сажени высотой. Насилу нашли ее, насилу она отдышалась. Володарь насчет своих и чужих дочерей думал иначе, а поскольку Илкин бор никогда его землей не был, то и начал он жаловаться направо и налево — и на лесовика, и на борщевик, и на то, что охоте в Илкином бору нет прохода. Солнечный Яр сам тогда приехал к Лахту и уговорил отправиться на Войсковую мызу, помирить лесовика и володаря.
Лахт приехал поздно: на мызе в ожидании высоких магов вовсю командовали черные всадники — оставалось только предупредить лесовика, чтобы вовремя ушел из своего бора, чтобы не погиб вместе с землей, которую сторожил. Он ушел. Переждал, пока с мертвой земли схлынет смертоносная высокая магия. А потом вернулся, лег на убитую землю, обнял корни устоявшей ели и к ночи рассыпался прахом…
— А почему они на убитой земле жить не могут? — спросила фрели.
— Потому что их питает сила земли, а у мертвой земли этой силы нет. Есть, правда, исключение: берегущие. Я их своими глазами никогда не видел, но слышал о них доподлинно, от крепко знающих людей. Навь вообще откуда берется? Обычно это люди, к земле сильно привязанные, к дому, к семье, кто после смерти уйти с земли не хочет или не может, кто нужен здесь. Кого-то сама земля не берет, кого-то на время отпускает, вот как упырей — за справедливостью. Вот и берегущие тоже на время на земле остаются, но не казнить, а защищать. Это люди, которые жили не для себя, от себя отреклись ради кого-то. Матери часто берегущими становятся, если детей малых не могут оставить на земле одних. Слыхали, наверное, сказки: то березкой мать оборачивается, то овечкой, то коровой. Так вот, берегущие, они не от земли, а от неба, потому что не только могут ходить по убитой земле, а способны возвращать ей силу, оживлять. И не так, как соборная магия, а на самом деле. Через берегущих небо вроде как делится силой с землей…
— То есть если собрать на убитой земле побольше берегущих, то она оживет? — обрадовался Хорк.
— Берегущих мало. Немногие способны на самоотречение. И, опять же, способность оживлять землю — это побочное действие. Берегущим смысла нет собираться на убитых землях.
Спать легли рано, а проснулись поздно. Зато наконец-то отлично выспались.
Дочь коренного мага, Сувата, собиралась замуж и вовсю готовилась к свадьбе, которая должна была состояться в конце бездорожного месяца — мать привезла ей обновы из Великого города, и дева крутилась перед зеркалом, разговаривать с Лахтом ей было некогда. Зато сам коренной маг, изнывавший здесь от тоски и отсутствия достойных собеседников, с радостью согласился поговорить с Лахтом. Дом его, разумеется, не был так богат, как мыза, но был выше и больше других домов в Клопице, имел богатую резьбу и тесовую крышу, высокий подклет из ледникового камня и две печных трубы. Жена коренного мага была приятно белой и пухлой, как сдобная булка, искренне радовалась гостю и щебетала, щебетала, щебетала…
Здесь в самоваре кипятили воду для чая, и чай заваривали хороший, из вовремя собранных и правильно высушенных лепестков, с добавлением ромашки и мяты. К чаю подавали мед, калитки со множеством начинок, кулебяки с курятиной и рыбой, сушки с маком и мятные пряники. В общем, жили коренный маги не хуже амберных, а в чем-то и лучше.
Поговорили об амберной магии и Великом городе, о ценах на хлеб и налогах — в общем, обо всем, о чем положено поговорить, прежде чем перейти к делу. Неглупый и опытный коренной маг сразу распознал в Лахте поклонника сущим богам, а потому не лез к нему с проповедью Триликой. И Лахт решил говорить с ним прямо — коренной маг с большим уважением вспоминал йерра Тула и «его времена». Исполнять обязанности володаря на этой земле коренному магу было в тягость, тем более что доходов он с этого почти не имел — доходы получал Собор, владелец земли.
— Йерр Хорк приехал по поручению йерра Тула, — перешел к делу Лахт. — К фрели Ойе ходит упырь. И, по всей видимости, это осужденный йерром Тулом Катсо, чадоблуд… Нам нужно узнать его настоящее имя и взять в его доме принадлежавшую ему вещь.
Коренной маг не был дураком, а потому догадался, что с упырем будут разбираться без Собора и высокой магии, но не стал возражать и требовать участия Триликой в борьбе с нежитью. Опять же, выгода от доноса выглядела смешной по сравнению с хлопотами вокруг этого дела…
— Я помню его, — ответил коренной маг и откинулся на спинку стула, будто напряженно о чем-то размышляя. — Значит, он все-таки был невиновен…
— А… что-то говорило в пользу того, что он невиновен?
— Ничего. Кроме его слов перед смертью. В метрических книгах есть его настоящее имя, мы найдем его без труда. Но не прямо сейчас, конечно… А я-то был уверен, что он не хочет попросить у Триликой прощения… Знаете, люди здесь только думают, что поклоняются Триликой, на самом же деле их представления об устройстве мира путано и противоречиво. Они сами не знают, во что верят и кому поклоняются — главное, поклониться сильному, а хорош он или плох, людям все равно. Катсо был тугодум, соображал медленно, но основательно, а додумавшись до чего-то, твердо потом на этом стоял. Его упрямое нежелание раскаяться на смертном одре показалось мне проявлением тупости. Простые люди часто лгут и тогда, когда во лжи нет никакого смысла или когда ложь опровергнута фактами.
— И что он говорил на смертном одре?
— Он говорил, что в самом деле приглядывал за девочками, потому что опасался за них. Говорил, что девочки баловались и едва не утопили свою подружку, а он вытащил ребенка и хотел лишь «вдохнуть в нее жизнь», по его собственным словам.
Лахт слышал о таком от ученого лекаря: если давить утопленнику на грудь и вдыхать воздух ему в рот, он может очнуться. Если, конечно, утонул только что, а не третьего дня.
— Моя дочь была среди этих девочек, — многозначительным шепотом сообщил коренной маг. — И, конечно, сказала, что ничего такого они не сделали и никого не топили.
Лахт сам когда-то был ребенком и понимал, что девочки никогда не признались бы в столь жестокой шалости. А игры детей на воде часто бывают опасными.
— К тому же пруд, где они купались, по колено взрослому человеку, ребенку — ну, может быть, по пояс. Утонуть там надо еще постараться, — оправдывался коренной маг. — И все в один голос говорили, что Катсо любит подглядывать за девочками.
— Конечно, подглядывать за девочками — это ненормально и само по себе заслуживает наказания. Может быть, Катсо подглядывал за девочками, а когда увидел, что ребенку грозит смерть, спас его?
— Йерр Тул потому и приказал ослепить Катсо, а не повесить и не оскопить, потому что насилия тот в итоге не совершил. Йерр Тул — справедливый человек.
Ну, справедливость получилась сомнительная… Раз земля отпустила Катсо искать эту самую справедливость.
— А на кого из девочек напал Катсо?
— На Иою, родственницу фровы Коиры. Она каждое лето приезжала на мызу с матерью из города Священного Камня.
— А как звали ее мать?
Коренной маг задумался, посмотрел в потолок и пошевелил губами.
— Нет. Не помню. Очень красивая была женщина, очень. Гордая такая, на всех глядела сверху вниз. Я не уверен, но думаю, она была любовницей йерра Варожа. Да и сходство ребенка с ним бросалось в глаза — их даже путали, Ойю и Иою. Кто плохо их знал, конечно. Просто обе с темными кудрями, что редкость в этих местах. Это исконные земли вадяков, а вадяки, как известно, самый светловолосый народ на белом свете. Ты, небось, тоже из вадяков?
Лахт пожал плечами.
— Эта девочка, Иоя, она умерла? — спросил он.
— С чего ты взял? — удивился коренной маг. — Я, конечно, не видел ее с тех пор, как Кленовое семейство покинуло эти места, но я ничего о ее смерти не слышал.
Значит, не в этом доме, не за стенкой спальни фрели Ойи. Если ребенок услышит о смерти подруги, он смерти не поймет и не испугается. Может, это произошло в городе Священного Камня, где Кленовое семейство ожидало переезда в Волосницу?
Или наитие ошибается.
Йерр Варож стал бы жить в одном доме с любовницей? Содержанкой, должно быть, именно они обычно напускают на себя гордый вид. Возможно такое? А, собственно, почему бы нет?
— Почему Катсо на володарском суде не сказал, что хотел спасти девочку?
Коренной маг снова задумался.
— Столько времени прошло… Я пытаюсь вспомнить. Он сразу признался, что смотрел на девочек. Как они купаются. Но… Знаешь, что странно? Я не помню, чтобы его спросили о том, что он собирался с нею сделать. На суде были женщины, и йерр Тул старался не говорить напрямую о его намерениях.
— И Катсо не возмутился, не испугался приговора? Не стал оправдываться?
— Мне показалось, он просто не понял, что происходит. Я же говорю, он был тугодум. А йерр Тул, сам понимаешь, торопился — под окнами мызы стоял народ с топорами, да и те, кто присутствовал на суде, требовали повесить чадоблуда и побыстрей, якобы не в чем тут разбираться — и так все ясно. Мать девочки кидалась на Катсо, как саблезубая кошка, — фрова Коира еле-еле ее удерживала… Они друг дружку терпеть не могли, всё соревновались, кто выше подбородок задерет, а тут объединились, фрова Коира сильно за Иою переживала. Но, хвала Триликой, девочка ничего не помнит, она лишилась чувств.
— А кто из них был старше, Ойя или Иоя, ты не помнишь?
— Нет, такими подробностями я не интересовался. К тому же они были почти одного роста. Сувата должна помнить, в детстве это важно, хорошо запоминается. Сейчас она налюбуется на обновки, и мы с нею поговорим.
Коренной маг шумно прихлебнул чай из блюдца и кашлянул.
— Я вспомнил. На суде Катсо сказал, что вдыхал жизнь. Он говорил не очень грамотно, и прозвучали его слова странно, все решили, что он не в девочку вдыхал жизнь, а наоборот, в себя. Йерр Варож еще ответил на это очень едко: «Своим вонючим небритым рылом — да еще и вдыхал жизнь?» На володарском суде было все честь по чести, по судной грамоте Великого города, йерр Варож был защитником, он и задавал Катсо вопросы. А обвинителем был егерь йерра Тула, который застал Катсо на месте преступления.
— Какие-то странные слова для защитника… — пробормотал Лахт.
— Ну, ненависть йерра Варожа к чадоблуду понятна…
— Зачем же он взялся его защищать?
— Кто-то же должен был стать его защитником. По судной грамоте положено…
Какая злая ирония судьбы: теперь Катсо в самом деле вдыхает жизнь в себя — из другой девочки.
Имя, при рождении данное Катсо, было Вааттаа, коренной маг без труда отыскал в метрических книгах запись о его смерти.
Коренной маг весьма гордился вверенной ему святыней. Часовня в самом деле стояла на роднике — полутемная внутри, с узкими на ротсоланский манер окнами, она показалась Лахту неуютной. Посредине стоял колодец из ледникового камня и уходил глубоко под пол, на дне его бил родник, шевелил темную воду. И почему-то, заглянув вниз, Лахт ощутил тошнотворное головокружение, как в Хотчинском соборе. Из колодца дохнуло влажным холодом, а не свежестью живого веселого родника.
Высокие маги не убили землю, на которой стояла часовня, а заставили ее служить Триликой богине — родник всегда показывает место силы, глупо этим не воспользоваться. Но что за сила теперь исходит от родника, если со всех сторон его окружают убитые земли, а на крохотном пятачке живой земли лежит кладбище? Мысли о некромагии были навязчивы и вызывали дурноту.
На одиннадцатилетнюю дочь лавочника, Луми, Лахт не возлагал надежд — ей было всего пять лет в год смерти Катсо, она и сейчас оставалась совсем ребенком. Однако он был приятно удивлен — девчонка оказалась по-взрослому сообразительной, имела хорошую память и говорила с охотой. Коренной маг привел Лахта к ее матери, сказав, что тот прибыл по поручению йерра Тула, и лавочница с легким сердцем отпустила дочь погулять, наказав хорошенько отвечать на вопросы. Лахт попросил ее показать пруд, где они в тот день купались. Пруд находился совсем недалеко от мызы, питался дождевой водой и теперь зарос ряской, а по берегу — осокой. Он был гораздо больше, чем представлялось Лахту, — с десяток саженей в ширину и примерно двадцать в длину.
— Тогда здесь открытая была вода, для фрелички дворовые каждую весну его чистили, — пояснила Луми. — И на дне песочек лежал. Вот тут, на травке, мы одежду оставляли.
Пруд с трех сторон окружал высокий кустарник, и только с северной стороны лежала широкая, сажени в три, коса, некогда засеянная травой — днем на нее светило солнце. Должно быть, кустарник с этой косы выкорчевали нарочно, чтобы дети после купания грелись на солнышке.
— Я глупенькая тогда была, маленькая совсем. Но я все помню, ты не думай. Вон там он сидел, — Луми встала спиной к воде и показала на кусты за косой. — Мы его не видели. Купаться с нами обязательно фреличкина нянька ходила, очень она была строгая, с громким голосом. Мы ее боялись. Даже Сувата. А тогда за ней мальчика прислали, чтобы она на мызу скорее шла. Такое бывало, ничего странного — если там вещи фреличкины в стирку отобрать или если купцы проездом и что-нибудь купить надо. Да за разным ее могли позвать. Мы не слышали, зачем ее тогда позвали, она велела нам выйти из воды и ждать ее возвращения. Мы, конечно, послушались, но, только она ушла, опять побежали купаться. Мы всегда очень радовались, если она уходила. И сразу начинали делать то, что она нам запрещала, под воду нырять, например.
Лахт представил детскую радость от ухода няньки — когда еще детям шалить?
— Сувата большая девочка была, самая старшая. Мне она тогда совсем взрослой казалась, я ее слушалась. Она и говорит: нырнем и будем сидеть под водой. Кто первый вынырнет, тот лошадиное яблоко… А Иоя всегда с ней спорила, она не любила, когда ею командуют. И ответила, что не будет нырять, потому что нянька не велит. Няньку она тоже не слушалась, просто назло Сувате так сказала. В общем, слово за слово, они разругались, Сувата объявила ее ябедой и фреличку против нее настроила. И меня тоже. Мы маленькие были, не понимали… В общем, Сувата ее толкнула, Иоя упала в воду навзничь, и мы все втроем на нее сверху насели, не давали ей всплыть. Мы не думали, что она утонет. Я потому все так хорошо помню, что после много об этом думала, переживала. Мы договорились никому ничего не рассказывать, и Иоя согласилась не рассказывать, она ябедой не была.
Лахт тоже до сих пор отчетливо помнил некоторые события из самого раннего детства, иногда гораздо лучше, чем события минувшего года, хотя прошло больше тридцати лет.
— Вот когда мы ее под водой держали, этот Катсо и выскочил. Он страшный был такой, лохматый, заорал на нас. Тогда мы и завизжали, от неожиданности просто, отскочили в стороны. Он Иою подхватил и на берег бегом потащил. Я до сих пор помню, как он ее нес — у нее голова назад откинулась, будто она мертвая. И лицо было не синее, но с синевой. И волосы почти до земли свисали, они обе тогда с кудрями ходили, и фреличка, и Иоя, не заплетали косы. Он ее сначала через колено перекинул и ударил по спине, раза три, наверное, — я подумала, что он ее убивает. У нее изо рта вода полилась. А потом он ее на траву положил, на спину, сел на нее верхом. И к ее лицу лицом прижался. Вскинется, запрокинет голову, вдохнет поглубже — и опять к ее лицу нагибается. Мне было очень страшно тогда, я думала, он ее ест… Мы визжали все втроем. Тогда на наши крики и прибежал егерь с собаками. А Иоя закашляла, села, когда егерь уже Катсо схватил и оттащил в сторону. Бил его кулаками по лицу, сильно. Мы разревелись, и Сувата первая, боялись, что нас накажут. Но всем было не до нас.
Она выдохнула — будто только что пережила это заново. Улыбнулась.
— Я глупая была и считала потом, что Катсо осудили за то, что он хотел съесть Иою. И когда меня спрашивали, я говорила, что он ее ел… Взрослые посмеивались.
Йочи говорила Лахту, что девочкой даже не думала о насилии, но как только у нее пошли первые луны, она года два боялась мужчин — считала, будто все вокруг поняли, что она уже девушка, и ждут подходящей минуты… Наверное, у Луми уже начались луны: она розовела и прятала глаза — теперь понимала, за что осудили Катсо.
Лахт не пожалел ее целомудрия и спросил:
— А сейчас как ты думаешь, что он делал?
Он знал ответ заранее, иначе не посмел бы задавать одиннадцатилетней девочке такие вопросы. К сожалению, он так и не понял, откуда заранее узнал этот ответ.
— Я думаю, он ее спас, — сказала Луми без тени сомнения. — Когда я догадалась, что он ее спас, я очень испугалась. Ведь тогда его нечестно осудили. Я говорила об этом священнице, но она сказала, что я была слишком мала и не должна себя винить.
Лахту не пришло бы в голову обвинить в смерти Катсо пятилетнюю девочку, как и девятилетнюю Сувату (но все-таки Триликая лишает людей совести). А земля… Земле все равно, с умыслом или без творится несправедливость — ведь неважно, нарочно ты разбил горшок или случайно, горшок от этого целей не станет (так же как не оживет убитая ворона). И жизнь Катсо не вернешь.
Может быть, из-за этого Ойе так страшно вспоминать эту историю? Может, упырь ходит к ней не из-за вины ее отца, а мстит лично ей? Но почему только ей, а не всем троим? Зачем он так долго искал Волосницу, если две из трех девочек жили к нему значительно ближе?
— Как ты думаешь, фрели Ойя была виновата сильней вас троих?
— Не-ет! — протянула Луми. — Если кто-то и был виноват сильней всех, так это Сувата, она была старшей, она толкнула Иою. И она предложила никому об этом не рассказывать. Она вообще нехорошая, злая, и шутки у нее всегда были злые. Однажды, помню, нас моя матушка квасом угощала — жарко было… У нас кружки из хорошего стекла были, толстые, тяжелые. А Сувата взяла и ударила по дну кружки, из которой фреличка квас пила — облить ее просто хотела. Будь глиняная кружка, ничего бы не случилось, а тут стеклянная… У фрелички кусочек зуба откололся, она плакала, что теперь на всю жизнь, потому что коренной зуб. Сувата посмеялась и сказала, что кусочек совсем маленький и ничего не видно, если не приглядываться. Иоя ей тогда тоже по зубам врезала…
— Ты помнишь, как вы ходили смотреть на Катсо у него во дворе?
— А мы разве ходили на него смотреть? — удивилась Луми.
А фрели Ойя сказала, что Луми упала, когда они бежали прочь. И если она с такой искренностью рассказала о столь неблаговидном своем поступке, то смысла утаивать проявленное любопытство у нее не было. Значит, в самом деле не помнит. Наверное, не стоит напоминать ей об этом зрелище — забыла, и очень хорошо.
— А кто был старше, Ойя или Иоя?
— Ойя была старше Иои почти на год. Но они одного роста были тогда. Их поэтому путали, хотя они и не похожи были совсем. Только со спины. Волосами.
И, уже проводив Луми до дома, Лахт решился задать еще один вопрос:
— Послушай, а почему ты мне об этом рассказала? Я ведь не священница, чтобы передо мной раскаиваться и просить у меня прощения…
— Матушка же велела честно отвечать на твои вопросы… — подумав, ответила она.
— А ты всегда слушаешься матушку? — удивился Лахт.
— Нет, не всегда, — рассмеялась Луми. — Но ты похож на священницу, у меня как-то само получилось все рассказать по-честному.
— Я? Похож на священницу? — кашлянул Лахт.
— Ну, в том смысле, что само рассказывается. И так легко теперь, что я все рассказала…
Это, наверное, земля, которая ищет справедливости, — ее сила питает Лахта, пока он помогает ей искать эту справедливость.
— Jingl bells, jingl bells, jingl all the way! — проорали за дверьми.
В пиршественной зале наступила напряженная тишина. Двери распахнулись, ударившись створками о стену. Толстяк в красной короткой шубе с белой оторочкой и таком же колпаке, сдвинутом на левый глаз, встал, покачиваясь в дверном проеме.
— Д-дор-рогие мои… — он широко улыбнулся и распахнул объятья. — К-ак же я вас всех…
Он запнулся, силясь сформулировать забуксовавшую мысль. В напряженной тишине отчетливо прозвучал сухой щелчок. Толстяк рухнул лицом вниз. По нему с радостными воплями пронеслась толпа эльфов. Срывая с себя красные колпаки, они ринулись занимать места за накрытыми столами, попутно обнимаясь с гномами, ниссе и томте1.
Крампус2 закатил глаза, с тяжким вздохом поднялся и направился к поверженному толстяку. Сгреб его за шиворот и поволок к отдельно стоящему в углу небольшому столику. Крякнул, усаживая на лавку.
— Вот отъелся на наших подношениях, кабан проклятый!
Толстяк что-то бессмысленно промычал и упал головой в блюдо с пудингом. Крампус, не переставая ворчать, вернулся на свое место, украдкой растирая пальцы. Одним щелчком уложить Санта-Клауса — это вам не фунт изюма. Тем более, после недели тяжких трудов. Но жребий есть жребий.
— Больше никого не ждем? — король гоблинов поднялся со своего трона во главе центрального стола. — Тогда начнем наш праздник!
Он взмахнул рукой. Оркестр гоблинов грянул древний гимн зимы. Гости одобрительно зашумели и дружно налегли на угощение.
— А здесь неплохо, — ведьма Бефана3 одним махом осушила бокал вина и томно вздохнула, покосившись на короля гоблинов. — И хозяин красавчик…
Ее соседка Перхта4 с усилием оторвала от столешницы огромный нос.
— Веди себя прилично, подруга. Тебе не сто лет! — Она скептически осмотрела полутемный зал со стрельчатыми окнами. Факела на стенах горели ровно, без дыма и чада, но света почти не давали. — Кто-нибудь объяснит мне, почему мы собрались в этой дыре? Гоблины никогда не входили в число зимних праздничных духов. А их король — вообще непонятно кто.
— Он из сидов. — Бефана кокетливо поправила выбившуюся из-под остроконечной шляпы седую прядь. — Говорят, его изгнали за любовь к королеве Зимнего двора.
— Дура ты романтичная! — Перхта сплюнула под стол. — Какой он тебе сид? Тощий, лохматый, как сова встрепанная.
Сидящий напротив моложавый крепыш Олентцеро5 философски пожал плечами.
— Так ведь он умеет превращаться в сову. А эти птицы входят в свиту Кайлех6. Так что неудивительно, что мы здесь собрались.
— Верно, — поддержал его Йоулупукки7, стряхивая крошки кекса со своей окладистой бороды. — Я слышал, что король гоблинов носит плащ из совиных перьев.
— Многие фэйри носят нечто подобное, — возразила Перхта. — Они с совами в давней дружбе — вместе детей воруют. Но это не повод.
— Да ладно тебе придираться! — Бефана подлила ей еще вина. — Весело, вкусно, музыка хорошая. Чего еще надо?
Король гоблинов слышал их спор, как слышал всё, что происходит в его владениях. Ох уж эти слухи… Как они ему надоели за тысячу лет! Вовсе его не изгнали. Он сам ушел. Лучше править гоблинами, чем терпеть снисходительное высокомерие родичей-сидов.
Но в одном Перхта права — притянуть гоблинов к празднованию середины зимы можно только за уши. И он весьма удивился, когда получил предложение устроить традиционную, завершающую новогодние праздники вечеринку для всех, к этим праздникам причастных.
Однако отказываться не стал — любопытно же посмотреть на главных духов зимы из разных стран. Король навел кое-какие справки, и ему стало еще любопытнее. Предложение исходило от Деда Мороза, с которым гоблины ни коим образом не сталкивались.
Тем временем в зале становилось всё шумнее. Гости делились друг с другом новостями, перекрикивая музыку, а музыканты наяривали вовсю, стараясь заглушить пьяные крики. На площадку возле оркестра вышли танцевать рил три пары — Юлениссе8 с Бефаной, Олентцеро с Кайлех и Йоулупукки со Снегурочкой. Король гоблинов заинтересованно следил за последней парой. Он много слышал о снежной деве — создании сильнейшего зимнего волшебника.
— Крепкое у тебя вино. — Подобравшийся сзади Крампус фамильярно облокотился о спинку трона. — Даже наших старух проняло.
— Тысячелетняя выдержка. А ты бы придержал язык, не то оторвут. Богини не стареют.
— Все стареют, — хмыкнул Крампус и слизнул длинным языком пирожное из вазочки. Проглотил не жуя и довольно рыгнул. — Стареют и глупеют. Размягчаются сердцем и мозгами. Людей жалеть начинают. А людям только дай поблажку — мигом уважать перестанут.
— Тебе-то грех жаловаться. Помнят, боятся.
— Да какое там! Профанация одна, а не страх. Розги запретили, кости отняли, вместо золотых монет шоколадные всучили. И клоун этот всё время рядом отирается…
Король гоблинов посмотрел в сторону храпящего в пудинге Санта-Клауса и сочувственно кивнул.
— Да, меняются времена.
— Это точно, — Крампус шумно вздохнул. — Помню, прежде нас действительно боялись. Детей в строгости держали. Подарки раздавались по справедливости. А сейчас неважно, как себя малец весь год вел — хорошо ли, плохо ли — главное, чтобы родители раскошелились.
— Мда…
Вопрос о детях для короля был болезненным. Люди перестали в сердцах проклинать своих младенцев, и из кого теперь прикажете делать новых гоблинов? Эдак он скоро совсем без подданных останется.
— Эх, что-то я совсем закис. Тряхнуть, что ли, стариной? — Крампус наклонился поставить кубок на стол и доверительно прошептал: — Ты глаза-то погаси, братец. Дед Мороз за свою Снегурочку и не таких как ты в порошок растирал.
И он зацокал тяжелыми раздвоенными копытами к танцующим.
Олентцеро, обмахиваясь черным беретом, вернулся за стол. За ним последовал и Юлениссе, вытирая пот со лба длинной белоснежной бородой. Кайлех и Бефана с двух сторон подхватили Крампуса и закружили в зажигательной джиге. Вокруг них заскакали эльфы и гномы.
Йоулупукки внезапно охнул и схватился за отдавленную Крампусом ногу. Снегурочка осталась в одиночестве. Дед Мороз, всё это время молча сидевший на почетном месте — справа от трона — повернулся к королю гоблинов, но тот внезапно исчез и появился уже среди танцоров. Что-то скомандовал музыкантам, и джигу сменил вальс. Дед Мороз хмыкнул и прищурился. Король подал руку Снегурочке.
— Подари мне этот танец, прекрасная леди.
Она подняла на него серьезные серые глаза. Несмотря на жаркую пляску, щеки её оставались бледными.
— Я… буду рада танцевать с тобой.
Сквозь шелк перчатки он чувствовал тепло ее руки — живое, настоящее. Король гоблинов ценил красоту человеческих женщин — недолговечную, но яркую, искреннюю. Ценил и красоту фэйри — неуловимую или броскую, но всегда изменчивую, лукавую. Снегурочка была иной. Нерожденная, она отличалась и от дочерей человеческих, и от дев Волшебной страны.
А глубоко внутри нее билась мечта — заветная, неисполнимая. Запертая за ледяными засовами.
Увлекшись этой загадкой, он не заметил, как изменилось настроение в зале. Больше никто не пытался перекрикивать музыку. Гости притихли, даже буйная семейка троллей во главе с великаншей Грюлой перестала стучать кружками. Свернувшийся под их столом огромный черный кот приоткрыл один глаз. Все смотрели то на медленно кружащуюся пару, то на хмурящегося Деда Мороза.
Снегурочка прикусила губу.
— Это… долгий танец?
— Сколько захочешь. — Он склонил голову на бок. — Какой цвет у твоих глаз?
— Разве ты не видишь?
— Сейчас они серые. Но это неправда. Так какой же?
— Какая разница? — Она через его плечо посмотрела на музыкантов. — Прикажи им перестать. Я не хочу больше… танцевать.
— Это тоже неправда.
Снегурочка бледно улыбнулась.
— Значит верно сказывают, что фэйри чуют… ложь?
И говорит она странно — запинаясь на простых словах, как будто хочет сказать что-то совсем другое. Король вскинул руку, и музыка смолкла.
— Благодарю за танец, леди.
Снегурочка вежливо склонила голову. Он одиночестве вернулся на свой трон, и музыканты снова заиграли. К Снегурочке подскочил Крампус и утащил плясать.
— А у тебя затейливо. — Дед Мороз придвинул свое кресло ближе к трону. — Дворец большой, город вокруг тоже немаленький. Только неухоженное всё. Сразу видно — женской руки не хватает. Ты ведь не женат?
— И не собираюсь.
— Не зарекайся. — Дед Мороз шумно отхлебнул из кубка. — Соседушка твой, Аид, тоже в бобылях ходил, пока Персефону не встретил. До сих пор душа в душу живут.
— Я несколько иначе представляю себе счастливую семейную жизнь.
Вопреки предостережению, король не сводил глаз со Снегурочки, которая учила Бефану и Крампуса танцевать цыганочку с выходом. Выходило у них не слишком слаженно, зато весело. За неимением платочка ведьма размахивала шарфом, заставляя Крампуса приседать чаще, чем того требовал танец. Шарф был связан из шерсти тролля и вполне мог заменить собой кистень.
— Я смотрю, приглянулась тебе моя внучка, — неожиданно трезвым голосом сказал Дед Мороз.
— Тебе не о чем беспокоиться. Угощайся лучше. Яблоки вот попробуй, особый сорт, только для дорогих гостей.
— Ты мне зубы не заговаривай.
Король оскорбленно закатил глаза.
— Я, конечно, не ангел, но и не демон. С моей стороны твоему созданию ничего не грозит. Мне известно, что от любви Снегурочка растает.
— Известно, стало быть? — Дед Мороз приподнял мохнатые брови. — То-то я смотрю, слишком много сов вокруг моей деревни развелось. Признавайся, положил глаз на Снегурочку?
— Я не собираюсь ее соблазнять!
— А жениться?
— Ты, гость дорогой, что пил весь вечер? Или тебе собственная внучка надоела?
— Плохо твои шпионы слухи собирают. — Дед Мороз усмехнулся в усы. — Всё верно, если полюбит Снегурочка, то растает. Но только если полюбит она человека. А ты же этот… как его, — он досадливо пощелкал пальцами, — вот память дырявая! Опять забыл, как чертей заморских называют!
— Попрошу моих гоблинов не оскорблять!
— Фэйри, во! — Дед Мороз просиял, вспомнив заковыристое словечко. — Тем более, из зимних, так?
— А ты, похоже, тоже навел справки? Но почему я? Кузен мой, король Зимнего двора, три года как овдовел. Вы же у него в прошлый раз собирались. Что же не сосватал?
— Да не пришелся он по сердцу Снегурочке, — неохотно ответил Дед Мороз. — Хоть и красавец писаный, не в обиду тебе будет сказано.
— Не всякий в дело гож, кто лицом пригож, — король гоблинов коротко хохотнул. — Так у вас говорят? Одобряю вкус твой внучки. Кузен мой — ублюдок редкостный. Но ведь любовь — она и есть любовь. Хоть к человеку, хоть к фэйри.
— Разница есть, — Дед Мороз потянулся к жбану с медовухой. — Давай-ка выпьем, пока не выдохлось. Не ценят они моё угощение… Так, о чем я? Да, есть разница. В людях солнца много, огня живого. Фэйри — другое дело. Вы — лунные дети. Огонь ваш холодный.
— Вот только не надо обобщать, — его собеседник глотнул медовый напиток, одобрительно причмокнул. — Мы не слабее людей любить умеем.
— Риск, конечно, есть. — Дед Мороз устало потер глаза узловатыми пальцами. — Но ведь ей так и так помирать. Придет весна, и сгорит моя Снегурочка…
— Ты хочешь сказать — растает?
Дед Мороз мотнул головой.
— Говорю, как есть. Не могу я больше. Крампус жалуется, что мы не в меру добреем. Может и так. Когда создавал я Снегурочку, даже не сомневался, что всё правильно делаю. А теперь мне каждая весна, как нож по сердцу. Костер этот… Каждый год, понимаешь? Любые желания исполняю, а ее — не в силах.
— Она хочет любить и не бояться.
Это не было вопросом.
— Да. — В выцветших глазах Мороза таилась человеческая тоска. — Понятливый ты, это хорошо. Решайся, твое величество. Краше ты себе королевы не найдешь.
— А если она у меня растает?
— Я тебя не трону, слово даю! — Дед Мороз сжал прислоненный к креслу посох. — А коли дойдет до свадьбы, на приданое не поскуплюсь.
— Обижаешь! — король гоблинов встал. — У меня с казной всё в порядке. Ладно. Будем считать, что сватовство состоялось.
***
Возле дворца гоблины кормили выпряженных из упряжек коней, лис и оленей. Еду раздавали щедро, но олени всё равно норовили выхватить кусочки мяса из-под носа обиженно тявкающих лисиц.
Снегурочка, перегнувшись через перила балкона, бросила вниз кисточку винограда. Седой лис подпрыгнул и ловко схватил угощение. Бесшумно возникший на балконе король гоблинов засмеялся.
— Этот виноград не зелен!
Снегурочка вздрогнула, но не обернулась.
— Пусть отъедаются — им нелегко приходится в это время.
— А тебе?
— Я привыкла. Начинать жизнь заново каждую зиму — это не худшая судьба.
— Вот как? А что происходит с твоей памятью?
— Она пропадает. Но я быстро учусь… И кое-что помню.
— Что именно?
Она всё-таки повернулась к нему.
— Я помню, как больно сгорать.
Король гоблинов кивнул. Да, она слишком настоящая, чтобы просто растаять. Перемудрил Дед Мороз.
— Хочешь, я покажу тебе мои владения? Как вижу их только я?
Снегурочка молчала, покусывая губу. Он ждал.
— Да, — тихо сказала она. — Покажи.
Он обхватил ее за талию и взлетел с балкона к самой вершине башни. Ветер подхватил подол голубого платья Снегурочки, выбил пепельные волосы из-под расшитой самоцветами повязки, смешал с пушистыми перьями на мантии короля. Он мягко опустил ее на смотровую площадку и неохотно разжал руки. Снегурочка огляделась, ахнула и медленно пошла по кругу, задерживаясь на каждом шагу, всматриваясь в переплетение зеленых и каменных стен внизу. Король внимательно наблюдал за ней.
— Тебе нравится мой Лабиринт?
— Он… хитростный. — Она быстро глянула на него. — Причудливый и… глубже, чем кажется.
— Верно! — Он удивленно поднял бровь. — Семь ярусов в глубину. Как ты догадалась?
— Это же ты… — Она повела рукой. — Лабиринт — это ты сам. А ты именно такой.
Раскосые глаза короля гоблинов расширились. Он хотел что-то сказать, но закашлялся.
— Я тебя обидела? — встревоженно спросила Снегурочка.
— Нет, просто меня еще никто так быстро не понимал. Если вообще понимал, — он взял ее за руки. — Ага, у тебя синие глаза, я так и думал. Оставайся со мной, прошу тебя. В моих владениях никого не сжигают на кострах. Правда, здесь не бывает зимы, но если захочешь, я построю для тебя замок из чистого льда.
— Нет.
— Я тебе не нравлюсь?
Она застенчиво улыбнулась.
— Я хотела сказать, что не хочу дворец изо льда. А ты мне нравишься. Очень. Но я не могу бросить дедушку. Он без меня не справится.
— С чем не справится?
— С разными делам. С почтой. Ему тысячи писем приходят — с новогодними желаниями. И всем нужно ответить — особенно детям.
— Он выполняет все желания?
— Да, если только не просят что-нибудь плохое.
Он широко улыбнулся. Приданое? Вот оно — самое лучшее приданое на свете!
— Не вижу проблемы. Ты будешь гостить у него зимой и помогать с письмами. Скажем, в ноябре и декабре. Согласна?
Снегурочка всхлипнула.
— Я хочу любить тебя! Но я боюсь… Вдруг с тобой что-нибудь случится!
— А что может случиться со мной?
— Бывало, что сходили с ума, когда я сгорала. Или руки на себя накладывали.
Они были одного роста, так что ему не пришлось наклоняться, чтобы прошептать ей в дрожащие губы:
— Я не сойду с ума. А ты не сгоришь, моя королева. Больше никогда.
***
Несмотря на мороз, окна в тереме Деда Мороза были распахнуты настежь. Гостям было жарко от русского гостеприимства. Сборный оркестр из леших и шуликунов9 исполнял нечто залихватское, хотя и трудно определимое — не то «Ой, мороз-мороз, не морозь меня», не то «Во поле березка стояла». Разбуженные среди зимы лешие клевали носами и застревали корявыми пальцами в гусельных струнах. Но гости, слабо разбирающиеся в русской музыке, их промахов не замечали.
— Давно надо было у тебя собраться. — Бефана, обмахиваясь шляпой, присела на лавку рядом с хозяином. — А где Снегурочка?
— К муженьку улетела. — Дед Мороз нарочито насупился, скрывая веселый блеск помолодевших глаз. — Дернул меня черт с гоблинами связаться! Стоило отвернуться — фьюить, и нету ее. И мешок мой сперли! Совсем новый мешок, ста лет не проносил.
— Да уж, не повезло тебе с зятем, — посочувствовал Йоулупукки, нагребая себе на тарелку вареников и поливая их сметаной. — Ты его, можно сказать, уважил, в наш круг принял, а он даже не заглянул ни разу.
— Нет уж, пусть лучше держится подальше от моих владений. Наслышан я про его таланты. Верно я говорю, Санта?
Санта-Клаус, раскинувшийся на широкой лежанке возле печи, что-то согласно всхрапнул.
Бефана украдкой вздохнула. Далеко не все верили, что затея Деда Мороза увенчается успехом. Но прошел год, а Снегурочка не растаяла. И весенний костер отгорел без своей жертвы. Кайлех и Перхта такое нарушение традиций не одобрили и на вечеринку к Деду Морозу не явились. Остальные отнеслись к новости более снисходительно, хотя и ворчали втихомолку, что если все начнут пренебрегать своим обязанностями, скоро ни зимы, ни лета не будет.
Дед Мороз только усмехался в усы. Он помнил нескончаемую зиму и жертвы, которые приносили ему закутанные в шкуры охотники. Помнил бурную весну, когда отступали на Север ледяные великаны, отмечая свой путь огромными валунами. У Земли-матушки свои сезоны. Ни людям, ни богам их не отменить, разве что отсрочить на столетие-другое. Так пусть Снегурочка порадуется. А что муж у неё из фэйри, так это ничего. У них, чай, тоже душа есть.
***
Король гоблинов радостно кружил вернувшуюся жену по залу. В углу за троном его подданные шуршали фантиками, торопливо запихивая в себя конфеты из распотрошенного мешка. Новая королева им очень нравилась — добрая, в камни не превращает, в болото вниз головой не засовывает. Конфеты, опять же… Главное, к следующей зиме сшить мешок побольше!
— Я принесла письма. — Снегурочка достала из карманов шубки две пачки. — Дед Мороз такие обычно в прорубь бросает. Это всё, что я успела спрятать.
— Умница моя! — король мельком просмотрел конверты. Отлично, обратные адреса есть. Он наугад вынул листок в клеточку. «Дорогой Дед Мороз, зачем ты принес мне в прошлом году младшую сестру? Забери ее обратно, а вместо нее подари мне платье принцессы…»
— Это еще не самое плохое желание. — Снегурочка вздохнула. — Страшно подумать, какие взрослые вырастут из таких детей. Но ты ведь всё исправишь, правда?
— Конечно, моя королева. Так или иначе.
Он подбросил конверты в воздух и свистнул. Набежавшие гоблины мгновенно расхватали письма. Они знали, что нужно делать — следить, ждать подходящего момента, подсказать нужные слова: «Я хочу, чтобы тебя забрали гоблины. Прямо сейчас!» А дальше начнется веселье!
1 Томте и ниссе — духи предков из скандинавского фольклора. Похожи на домовых. Разносят подарки на Рождество.
2 Крампус — спутник Санта-Клауса в Германии и Австрии. Внешне напоминает чёрта. Плохих детей уносит в мешке или наказывает розгами, а хорошим дарит золотые монеты.
3 Бефана — итальянская ведьма, раздающая на Рождество хорошим детям подарки, а плохим — уголь.
4 Перхта — одна из древних зимних богинь Европы. Появляется на Йоль (Рождество, Святки, Крещение), награждает трудолюбивых и жестоко наказывает ленивых девочек и женщин.
5 Олентцеро — добродушный чернобородый старик, разносит подарки на Рождество в Стране Басков.
6 Кайлех — старуха-богиня зимы у кельтов.
7 Йоулупукки («Йольский козел») — выполняет роль Деда Мороза в Финляндии. 8 Юлениссе («Йольский ниссе») — старший над всеми ниссами в Дании.
9 Шуликуны — в фольклоре Русского Севера — водяная нечисть, являющаяся людям «в гости» на Святки.
ссылка на автора
https://vk.com/club49941337
Он проснулся, чувствуя, что опаздывает на работу, и, конечно, первым делом разбил стакан. Это был уже четвёртый или пятый случай. Цилиндр тонкого стекла, задетый неловким движением, съехал на край стола, накренился и полетел на пол, кувыркаясь и расплёскивая остатки приготовленной на ночь воды.
Он успел подхватить его на лету, но — увы — только мысленно. Как всегда. Вдобавок он не совсем проснулся, потому что в третий — смертельный — кувырок стакан вошёл с явной неохотой, на глазах замедляя падение, словно в отлаженном, выверенном и безотказном механизме ньютоновской теории тяготения что-то наконец заело.
Он оторопело встряхнул головой и стакан, косо повисший в двадцати сантиметрах над полом, упал и с коротким стеклянным щелчком распался на два крупных осколка.
Чего только не случается между сном и явью! Оцепенеть от изумления было бы в его положении роскошью — он не успевал к звонку даже теоретически. Судя по характеру пробуждения, ему предстоял чёрный понедельник, а то и чёрная неделя. Неудачи, сами понимаете, явление стадное.
***
Когда, застегивая пальто, он выбежал со двора на улицу, в запасе была всего одна минута. Правда, на остановке стоял трамвай, который милостиво позволил догнать себя и вскочить на заднюю площадку, но это ещё ни о чём не говорило. Либо трамвай неисправен, либо сейчас обнаружится, что во второй кассе кончились билеты и водитель будет минут пять заряжать дьявольский механизм и ещё столько же лязгать рычагом, проверяя исправность кассы.
К его удивлению, трамвай заныл, задрожал, закрыл двери и, звякнув, рванул с места. Навстречу летели зелёные светофоры, а одну остановку водитель просто пропустил, рявкнув в микрофон: «На Завалдайской не сходят? Проедем…»
Следовательно, предчувствие обмануло. Ему предстоял вовсе не чёрный, а самый обыкновенный, рядовой понедельник.
***
В отделе его встретили понимающими улыбками. Человек, панически боящийся опоздать на работу и всё же опаздывающий ежедневно, забавен, даже когда ухитряется прийти вовремя. Начальник нахмурил розовое юношеское чело. Сегодняшнюю пятиминутку он собирался начать с разговора о производственной дисциплине и — на тебе! — лишился основного наглядного пособия.
— Ну что ж, начнём, товарищи…
Начальник встал.
— Сегодня я вижу, опоздавших практически нет, и это… э-э-э… отрадно. Но, конечно, в целом по прошлой неделе показатели наши… тревожат. Да, тревожат. Некоторые товарищи почему-то решили…
Все посмотрели на некоторого товарища. Кто со скукой, кто с сочувствием.
Некоторый товарищ терпеть не мог своего молодого, изо всех сил растущего начальника. За апломб, за манеру разговаривать с людьми, в частности — за возмутительную привычку отчитывать при свидетелях. Ясно: добреньким он всегда стать успеет, а на первых порах — строгость и только строгость. А к некоторому товарищу придирается по той простой причине, что товарищ этот — недотёпа. Видя начальника насквозь, точно зная, что следует ответить, он тем не менее ни разу не осадил его и не поставил на место. Почему? А почему он сегодня утром не подхватил падающий стакан, хотя вполне мог это сделать?
На восьмой минуте пятиминутки дверь отдела отворилась и вошла яркая женщина Мерзликина. Вот вам прямо противоположный случай. Ведь из чего складывается неудачник? Вовсе не из количества неудач, а из своего отношения к ним.
Итак, вошла яркая женщина Мерзликина, гоня перед собой крупную волну аромата. Начальник снова нахмурился и, не поднимая глаз, осведомился о причинах опоздания.
Мерзликина посмотрела на него, как на идиота.
— Конечно, проспала, — с достоинством ответила она, и начальник оробел до такой степени, что даже не потребовал письменного объяснения.
На беду кто-то тихонько хихикнул. Ощутив крупную пробоину в своём авторитете, начальник принялся спешно её латать. Кем он эту пробоину заткнул, можно догадаться.
Нет, всё-таки это был чёрный понедельник.
— …другими словами, всё дело исключительно в добросовестном отношении к своему… э-э-э… делу, — не совсем гладко закончил ненавистный человек, и в этот миг его галстук одним рывком выскочил из пиджака.
— Извините, — пробормотал начальник, запихивая обратно взбесившуюся деталь туалета.
Услышав, что перед ними за что-то извиняются, сотрудники встрепенулись, но оказалось — ничего особенного, с галстуком что-то.
— У меня всё! — отрывисто известил начальник и сел. Он был бледен. Время от времени он принимался осторожно двигать шеей и хватать себя растопыренной пятернёй пониже горла.
Короче, никто из подчинённых на эпизод с галстуком должного внимания не обратил. Кроме одного человека.
Ему захотелось взять начальника за галстук. И он мысленно взял начальника за галстук. Он даже мысленно встряхнул начальника, взяв его за галстук. И вот теперь сидел ни жив, ни мёртв.
Как же так? Он ведь даже не пошевелился, он только подумал… Нет, неправда. Он не только подумал. Он в самом деле взял его за галстук, но не руками, а как-то… по-другому.
Он спохватился и, рассерженный тем, что всерьёз размышляет над заведомой ерундой, попытался сосредоточиться на делах служебных. Да мало ли отчего у человека может выбиться галстук!
Ну, всё. Всё-всё-всё. Пофантазировал — и хватит. И за работу. Но тут он вспомнил, что случилось утром, и снова ощутил этакий неприятный сквознячок в позвоночнике. Перед глазами медленно-медленно закувыркался падающий стакан и замер, подхваченный…
Он выпрямился, бессмысленно глядя в одну точку, а именно — на многостержневую шариковую ручку на столе Мерзликиной. Самопишущий агрегат шевельнулся и, подчиняясь его лёгкому усилию, встал торчком.
Мерзликина взвизгнула. Перетрусив, он уткнулся в бумаги. Потом сообразил, что именно так и навлекают на себя подозрения. Гораздо естественнее было полюбопытствовать, по какому поводу визг. Мерзликина с округлившимися глазами опасливо трогала ручку пальцем.
Происшествием заинтересовались.
— При чём здесь сквозняк? — возражала Мерзликина. — Что может сделать сквозняк? Ну, покатить, ну, сбросить… И потом, откуда у нас здесь сквозняк?
Она успокоилась лишь после того, как её сосед разобрал и собрал ручку у неё на глазах. Там, внутри, обнаружилось несколько пружинок, и Мерзликиной как истой женщине (тем более — яркой) этого показалось вполне достаточно. Вот если бы пружинок не было, тогда, согласитесь, вышла бы полная мистика, а так — всё-таки пружинки…
Значит, не померещилось. Значит, всё это всерьёз и на самом деле. Но откуда? С чего вдруг могли в нём проснуться такие сверхъестественные или как это сейчас принято говорить — паранормальные способности? Прорезались с возрастом, как зуб мудрости?
Он машинально открыл папку, не прикасаясь к ней, и таким же образом закрыл.
Теперь не было даже сомнений.
«Ах вот как! — внезапно подумал он с оттенком чёрного ликования. Ну, тогда совсем другое дело! Тогда я, кажется, знаю, чем мне заняться…»
И скосил преступный глаз вправо, где из-под полированной передней стенки стола так беззащитно и трогательно виднелись венгерские туфли начальника.
Он мысленно потянул за шнурок. Начальник схватился за ногу и заглянул под стол.
Неосторожно… В течение нескольких минут он тренировался, развязывая и завязывая тесемки папки, после чего вернулся к туфлям. Принцип он понял: следовало не тянуть, а постепенно распускать весь узел в целом.
С этой ювелирной операцией он справился с блеском и некоторое время любовался расхлюстанным видом обуви начальника. Потом ему пришло в голову, что шнурки можно связать между собой.
Довершить затеянное он мудро предоставил естественному ходу событий и, разложив бумаги, сделал вид, что с головой ушёл в дела. Прошло около получаса, а ловушка всё не срабатывала. Первое время он нервничал, а потом сам не заметил, как втянулся в обычный ритм и взялся за службу всерьёз. Поэтому, когда в помещении раздался грохот, он подпрыгнул от неожиданности точно так же, как и все остальные.
Начальник лежал на животе ногами к стулу и совершенно обезумевшим лицом к двери. Упираясь ладонями в пол, он безрезультатно пытался подтянуть под себя то одну, то другую ногу.
Ужас! Налицо злостное хулиганство, подрыв авторитета, грубейшее нарушение производственной дисциплины, а виновных нет.
Начальника поставили на ноги, развязали, отряхнули и бережно усадили за стол. Он ошалело бормотал слова благодарности, а ему — не менее ошалело — бормотали слова соболезнования и, не зная, что и подумать, в смущении разбегались по рабочим местам.
Впору было появиться какому-нибудь Эркюлю Пуаро и порадовать поклонников версией, что начальник сам незаметно связал себе ноги и, грохнувшись на пол, отвлёк тем самым внимание общественности от какого-то своего куда более серьёзного преступления.
Но если бы этим пассажем всё ограничилось!
Нет, день запомнился начальнику надолго. Бумаги на его столе загадочным образом шулерски перетасовывались, а сверху неизменно оказывался журнал из нижнего ящика тумбы. Кроссвордом вверх. Стоило начальнику отлучиться или хотя бы отвлечься, красный карандаш принимался накладывать от его имени совершенно идиотские резолюции, пересыпая их грубейшими орфографическими ошибками.
Начальник взбеленился и решил уличить виновных любой ценой. Тактика его была довольно однообразна: он прикидывался, что поглощён телефонным разговором или поиском нужного документа, после чего стремительно оборачивался.
В конце концов карандашу надоела эта бездарная слежка. Уже не скрываясь, он опёрся на остриё и, развратно покачав тупым шестигранным торцом, вывел поперёк акта о списании детскими печатными буквами: «Ну и как оно?»
Начальник встал. Лицо его было задумчиво и скорбно. Он вышел и не появлялся до самого перерыва.
Его гонитель почувствовал угрызения совести. Но выяснилось, что не знал он и недооценивал своего начальника. Когда тот возник в дверях сразу после обеда и, притворясь, что видит художества красного карандаша впервые, осведомился страшным голосом, чья это работа, стало ясно, что до капитуляции ещё далеко.
Так и не понял начальник, какая сила противостоит ему. Он требовал признания, он высказал всё, что накопилось в его душе за первую половину дня, и, наконец, сел писать докладную неизвестно кому неизвестно на кого. Словом, повёл себя решительно, но мерзко.
Кара последовала незамедлительно. Пока он составлял докладную, та же невидимая рука ухитрилась перевинтить ему университетский «поплавок» с лацкана на место, для ношения регалий совершенно не предназначенное. Лишь после этого начальник выкинул белый флаг и с позором бежал с поля боя. Потом уже узнали, что он зашёл к замдиректора и, сославшись на недомогание, уехал домой.
Но победитель, кажется, был смущён своей победой. Конечно, начальник здорово ему насолил за последние полгода, и всё же зря он его так жестоко. И Мерзликину утром напугал. За что? Храбрая женщина, к тому же такая яркая…
Совесть потребовала от него галантного поступка. Скажем, бросить на стол Мерзликиной цветок. Анонимно. Большей галантности он себе представить не мог. Да, но где взять цветы в конце февраля? В одном из окон дома напротив цвёл кактус.
Явление, говорят, редкое.
Сразу же возник ряд трудноразрешимых задач. Сорвать он, положим, сорвёт. А как протащить сквозь заклеенное окно? А потом ещё сквозь двойные витринные стекла отдела? Окольными путями?
Он представил проплывающий коридорами цветок и, задумчиво поджав губы, покачал головой. Выследят.
В конце концов он решил не мучиться и поступить просто: сорвать там, а на стол положить — здесь. Пусть цветок сам как хочет, так и добирается.
— О-о… — польщённо сказала Мерзликина, заметив перед собой чёрно-жёлтого, геометрически безупречного красавца. И, оправляя причёску, лукаво оглядела отдел.
Ну и слава богу. Он, честно говоря, опасался, что она терпеть не может кактусы и всё с ними связанное.
***
Домой со службы отправился пешком. Стояла оттепель, февраль был похож на март.
Он шёл в приподнятом настроении, расстегнув пальто и чувствуя себя непривычно значительным. Машинально, как мальчишки тарахтят палкой по прутьям ограды, он постукивал по звучным прозрачным сосулькам, не пропуская ни одной. Интересно, чем он это делал?
Внезапно возник слабый, но нестерпимо ясный отзвук чьего-то ужаса, и он запрокинул голову. Что-то падало с огромной высоты многоэтажного дома, что-то маленькое, пушистое, живое. Кошка! То ли она не удержалась на ледяной кромке крыши, то ли её выбросил из окна лестничной площадки какой-то мерзавец.
Он подхватил её на уровне второго этажа. Он чувствовал, что если остановит сразу, то для кошки это будет всё равно, что удариться со всего маху об асфальт. Поэтому он пронёс её, плавно притормаживая, почти до земли и, чтобы не бросать в лужу, положил в сторонке на сухую асфальтовую проталину.
Кошка вскочила и, вытянувшись, метнулась за угол, кренясь от испуга.
— Кося леталя!! — раздался ликующий детский вопль.
— Нет, Яночка, нет, что ты! Коша не летала. Летают птички. А киски летать не могут.
— Леталя!! — последовал новый толчок в барабанные перепонки, и молодая мать поняла, как трудно теперь будет убедить Яночку в том, что кошки не летают.
Кошачий спаситель был растерян. В этом оглушительном ликующем «леталя!» он услышал нечто очень для себя важное, нечто такое, чего сам ещё не мог постичь и объяснить. Он застегнул пальто и в задумчивости двинулся дальше. Сосульки оставил в покое.
***
Дома его ждала неубранная постель и осколки стакана на полу. Он привёл комнату в порядок и присел к столу — поразмыслить.
…Неудачник, человек на третьих ролях, он глядел в медленно синеющеё окно, и странно было ощущать себя победителем.
Интересно, как бы на всё это отреагировала его бывшая жена? Где-то она теперь? Собиралась вроде уехать с мужем куда-то на север…
И вдруг он обнаружил её — далеко-далеко. Такая же комнатка, как у него, довольно скромная обстановка… Так, а это, стало быть, и есть её новый муж? Ну и верзила! Усы, конечно, отрастил по её желанию. Идиллия. Кофе пьют.
Он вслушался. По несчастливому совпадению разговор шёл о нём.
— Ты только не подумай, что я вас сравниваю, — говорила она. — Просто это был эгоист до мозга костей. Ему нужно было, чтобы все с ним нянчились. Жаловался всё время…
— М-м-м… — великодушно отозвался верзила. — Но ведь я тоже иногда жалуюсь…
— Не то! — горячо возразила она. — Совсем не то! У тебя это получается как-то… по-мужски!..
Невидимый свидетель разговора обиделся. «Да я хоть раз сказал о тебе после развода что плохое?» — захотелось крикнуть ему. Осерчав, он чуть было не перевернул ей кофейник, но вдруг подумал, что бывшая жена права и что такого нытика и зануду, как он, поискать — не найдёшь. Затем он почувствовал некий импульс самодовольства, исходивший от её нового мужа. А вот этого прощать не следовало.
Он тронул чашку, которую верзила держал за ручку кончиками пальцев, чуть передвинул и наклонил, вылив ему кофе в послушно оттопырившийся нагрудный карман рубашки. Не кипяток, потерпит. А то ишь раздулся! Идеал!
Он очнулся. В комнате было уже темно. Всё ещё фыркая от обиды, включил торшер и, подойдя к чёрно-синему окну, задёрнул шторы. И сердце сменило ритм. Удары его с каждой секундой становились сильнее и чаще.
— Стой! — взмолился он. — Да постой же!
Наконец-то он испугался. Он уже свыкся с тем, что может очень многое. Скажем, связать шнурки начальнику. Или переправить цветок на стол сотрудницы. Но контролировать комнату, находящуюся за сотни километров отсюда?..
На что он способен ещё?
Он ощутил неимоверно далёкий тёплый океан и скалистый, причудливо источенный берег. Потом словно провёл ладонью по всему побережью, на миг задерживаясь на неровностях и безошибочно определяя их значение: это пальма, это холм, это железная дорога. А вот и экспресс. К морю катит.
Краем сознания он задел — там, далеко — что-то неприятное, опасное. Какие-то контейнеры — в море, на очень большой глубине. Отвратительное, совершенно незнакомое ощущение: вкус — не вкус, запах — не запах, что-то не имеющее названия… Осторожно и брезгливо не то ощупал, не то осмотрел — и догадался: захоронение радиоактивных отходов!
«Стереть бы их в порошок!» — беспомощно подумал он и вдруг почувствовал, что может это сделать. Вот сейчас. Одним коротким страшным усилием превратить их в серебристую безвредную медленно оседающую на дно муть.
Нет, это уже было слишком! Он снова сидел в своей комнате, чувствуя себя то крохотным, то огромным.
На что он способен ещё? Сорвать Землю с орбиты? Остановить время?
Но тут он вспомнил, как утром ныл и нёсся трамвай, как поспешно меняли цвет светофоры, как стрелки всех замеченных им часов никак не могли одолеть последнюю — такую важную для него — минуту. Да. Сегодня утром он, сам того не подозревая, замедлил время. И ради чего? Ради того, чтобы не опоздать на работу?
Он зарычал от стыда.
На что он растратил сегодняшний день? Какое применение нашёл он своему дару? Травил начальника, мелко мстил незнакомому человеку!..
А что в активе? Спасённая кошка?
«Леталя!» — снова зазвенел в ушах победный клич маленького человечка. Да, единственный добрый поступок — спас кошку.
А цветок, брошенный им на стол Мерзликиной? Пошляк! Урод!
…И какой соблазн — убедить себя в том, что все эти убогие проделки были рядом смелых экспериментов, попыткой яснее очертить границы своих новых возможностей! Но себя не обманешь: не экспериментировал он и не разбирался — просто сводил счёты.
День позора! Так вывернуть себя наизнанку!..
Он понимал уже, что никогда не простит себе этого понедельника, но изменить случившееся было не под силу даже ему.
***
Ложись спать, человек, завтра тебе предстоят великие дела. Какие? Это ты решишь завтра.
И не дай тебе бог проснуться утром и понять, что всё уже кончилось, что удивительные, сказочные способности были тебе даны всего на один день.
Совершенно пустой коридор был залит лунным светом из окна в дальнем конце. Здесь казалось светлее, чем в комнате. Алексей взял ее за локоть холодными цепкими пальцами и волок куда-то в направлении Желбы. Странная, зловещая тишина стояла вокруг, даже лампы не трещали, как обычно.
— Что это была за херня?
Желба молча прикрыла за ними дверь и Светка поняла, что у нее тоже горят свечи.
— Пробки вылетели. Будем сидеть в интимной обстановке.
Она освободила проход между мешками, чтобы Алексей мог сесть на кровать, а Светка – расположиться в знакомом кресле.
— Жрать особо нечего. Вот семки есть. И беленькая.
В полумраке раздался плеск. Алексей заерзал на кровати:
— Я не пью эту гадость.
— Я не спрашиваю твоего согласия, — Желба сунула в него рюмкой, — пей, а то достану батарейки и магнитофон включу.
Алексей вздрогнул и покорно выпил. Светка тоже выпила, даже не поморщившись, хотя обычно не могла употреблять водку без запивона. Но сейчас ей было все равно, только дико хотелось спать. Дрожащие огоньки свечей расплывались, становясь то солнышками, то серединками ромашек. И вот она уже идет по летнему лугу, залитому солнцем, а вокруг такой воздух, что не напиться. Жарко. А под деревом тенек, где можно прилечь, смежив усталые веки. И будет так хорошо. И темно. И тихо.
Последним усилием она приоткрыла глаза и перевела взгляд на круглые часы, висевшие между Джимом Моррисоном и Motley Crue. Было примерно двадцать минут шестого.
— А вот не буду я спать! Попробуйте заставьте… — Светка приподнялась и едва не въехала головой в мешок с семечками. Она просто отрубалась, и чувствовала сильнейшее желание закрыть глаза, — тот не герой, кто сна не борол…
— Да заткнись ты уже. Не бузи. – Даже сквозь муторную пелену Светка чувствовала, что Желба нервничает. А когда цепочка на двери вдруг сама собой брякнула, Алексей с Желбой подпрыгнули на своих местах. И только Светка пыталась встать на ноги, чувствуя себя хуже, чем в самом жутком опьянении.
— О, Варвара Львовна… Вы за мной? В ад меня тащить?
— Да она в говно. – искренне изумилась комендантша, — Когда вы успели так ее напоить?
Светка с отчаянием подумала, что все именно так и выглядит. Все всегда выглядит, будто она нетрезва или неадекватна. Она сделала чудовищное усилие, вырывая себя из пелены сна, который все норовил сомкнуться над ее головой, и подумала, что умрет, но не уснет в 5:30. В странной пелене перед ней плавала комната Желбы, мешки с семечками, лицо Варвары с инфернальной ухмылкой.
— Врешь, не возьмешь… — булькнула Светка и завалилась прямо на комендантшу, едва не опрокинув ее на мешок с семечками. – Я не пьяная…
Уткнувшись лицом в шерстяную ткань костюма, она отчаянным усилием пыталась удержать закрывающиеся глаза. К ее удивлению, она не провалилась в бездну, а ощущала под одеждой вполне теплое и живое тело.
— От нее разит водкой. – Варвара наклонилась к Светке, не пытаясь ее отодрать. – Вы тут бухаете? Клавдия Михайловна, это общежитие, а не алкопритон.
Обалделая Желба развела руками:
— Да мы только по одной выпили, не знаю, что ее так вштырило. Развезло на старые дрожжи, наверное.
Время было 5:25. Светка героически ползла наверх, пытаясь взобраться по комендантше и принять вертикальное положение. Ее неумолимо уносило в сон, и та прекрасно это понимала, с тонкой усмешкой наблюдая ее попытки, и даже придерживая рукой Светкину голову.
Ей прикольно на это смотреть. Наверное, ей страшно скучно – подумалось как-то мимоходом. Комендантша едва не рассмеялась.
— Я не пьяная, — заплетающимся языком еле выговорила Светка, — и я не усну!
— Она не пьяная! – вдруг пискнул Алексей, хотя его никто не спрашивал. Желба съежилась, с ужасом глядя на своего товарища. А Варвара Львовна нехорошо сверкнула глазами и сделала движение в его сторону, но насмерть вцепившаяся Светка повисла на ней мертвым грузом.
— Он мой друг…
— Кстати, о друзьях, — она повернула голову, наклонилась к Светке, и почти ласково потрепала ее по голове, — сегодня 12 августа.
Ее легкая усмешка скользнула по лицу змейкой. Маленькой, песчаной змейкой, которую хотелось поймать и пригвоздить к месту.
— Нет. — Алексей закусил удила, — не 12 августа. Не морочьте ей голову. Здесь нет времени и места, здесь ничего не существует. Мы сами давно уже не существуем, это просто ночной кошмар, это тюрьма. Ад. Ужас. Света, ты не на двадцать лет назад попала, не думай. Прошлое никто не может изменить или переиграть, а мы здесь просто живем в небольшом аду.
Он подскочил и затрясся, как в припадке:
— Отпустите ее, она ничего не сделала! Она не должна тут быть! Чего вы от нее хотите?
— Заткнииись, — простонала Желба, но на нее никто не обратил внимания. Бледное лицо комендантши стало совсем белым, будто она только что умерла, а темные глаза потеряли блеск и снова стали двумя провалами. 5:28, Светка еле удерживала сознание, обхватив Варвару за талию, и чувствовала на затылке ее тонкие пальцы. Казалось, они в любую минуту могут сжаться и раздавить ей голову.
— А знаешь, почему Алексей Владимирович здесь, с нами? – Варвара посмотрела Светке в лицо, и это, вместе со звуками ее голоса, было последним, что сохранило ее сознание. – Это он написал ту бумагу на Марусю.
Странно, почему тут какие-то мешки? Только что был луг и ромашки. Светка открыла глаза и поняла, что лежит на мешках с семечками в комнате Желбы. Сама хозяйка возилась у плиток, как всегда подсыпая и помешивая продукт.
— Электричество починили? Так быстро?
Желба ответила, не оборачиваясь.
— Куда уж быстро, весь день возились. У тебя в комнате замкнуло проводку, так что долбили там и штрабили, теперь у тебя уборки на полдня.
— В смысле весь день? – она подпрыгнула и заглянула через плечо Желбы. Квадрат окна был по-прежнему темным. – Вы шутите?
Ответа не последовало. Желба закурила и задумалась у шкафа с дисками — что бы такого поставить?
— Как насчет хорошего трэшнячка? Kreator?
— В жопу Kreator! Я что, опять весь день проспала?
Желба кивнула, доставая диск и укладывая его в проигрыватель. Щелкнула кнопкой, и пол в комнате вздрогнул. Светка подскочила вместе с полом и подбежала к стене, выдернув шнур питания.
— Тише!
— Ты чегой-то, ошалела совсем?
— Что здесь происходит? Что это за место, в котором никогда не бывает солнечного света?
— В голове твоей никогда солнечного света не бывает, — огрызнулась Желба и отобрала у нее провод, — у себя в комнате будешь дергаться.
Светка схватилась за голову.
— Что происходит? Где я? Мне надо отсюда выбраться. Мне необходимо отсюда выбраться.
Желба перекинула сигарету в другой угол рта и снова воткнула вилку в розетку:
— Надо.
Когда Светка рассказывала ей о выходе Варвары из-за печки, в смысле из зеркала, Желба и ухом не повела. Прибавив громкость, она задумчиво протянула под рев музыки:
— И чего тебе не жилось? Каждую ночь пьянки-гулянки, друзья, молодость веселая. Мне бы так.
— Это не нормально.
— Конечно не нормально, ведь ты особенная. Вот и жизнь у тебя особенная.
— Да в каком месте я особенная? – почти заорала Светка и вдруг осеклась, — стоп. Стоп, а что такое Варвара вчера сказала про Алексея? Он же дружил с Марусей!
Желба промолчала и еще прибавила звук. Как мутная взвесь ила, поднимались со дна памяти слова Варвары.
— Впрочем, откуда ей знать… Хотя…
Светка уставилась на Желбу, мешавшую семечки в сковородке с утроенным усердием.
— Она все знает. Она всегда все знает. Что она такое?
Старуха прокрутила ручку громкости еще немного вправо. Магнитофон орал, как потерпевший.
— Мне надо уйти отсюда. Понимаете?
Светку вдруг осенило.
— Почему он может выйти из общежития, а я не могу? Вы можете, он может, а я нет. И раз вы говорили про починку проводки, значит, вы ее видели. Вы не спите днем, а я могу существовать только ночью. Что бы ни происходило, меня отрубает перед рассветом и просыпаюсь я, как вампир, только на закате. Почему?
— У каждого свой уговор, почем я знаю. У меня один, у Алешки другой, у тебя третий.
— Какой еще уговор? Я ни с кем не договаривалась.
— Правда, что ли? А как ты сюда попала-то?
— Меня менты привезли. Ночью. Что мне, надо было опять на скамейку идти спать?
Желба покачала головой:
— Да хоть в помойку, лишь бы не сюда. Видишь ли, мы тут все чего-то хотели, ну мы и получили это. И ты тоже. Варвара, она ведь очень честная, никогда никого не обманула – на что договариваешься, то и получаешь. Просто люди нифига не понимают, чего хотят и о чем просят. Но это не ее вина.
Светка наклонилась вперед, почти к самому лицу Желбы:
— Я ни о чем не договаривалась. Ни. О. Чем.
— Хорошо, — равнодушно отозвалась Желба, — ни о чем, так ни о чем. А от меня ты чего хочешь?
— Не знаю. Но мне нужна помощь, чтобы выйти отсюда.
— Иди к Варваре и попросись на выход.
— После вчерашнего?
— А что вчера было? Она к тебе из зеркала вышла? Так ты подольше бы вниз башкой повисела, еще и не такое увидела бы.
Светка вздрогнула, как от удара и выскочила в коридор.
В ее комнате было грязно, повсюду валялись куски штукатурки и известковая пыль, а через всю стену, как свежий шрам, тянулся зашпаклеванный след, оставленный электриками. Вот и все, нет у нее ни друзей, никого. Даже Желба, на которую она так надеялась, предпочла не ссориться с Варварой. Своя рубашка ближе к телу, еще бы.
Светка села на кровать и вспомнила, как сутки назад умирала тут от страха при виде тонкого женского силуэта. Сейчас, при включенном свете, все это выглядело глупо. К тому и пришли: глупо и стыдно. Если бы у нее был герб, как у древнего дворянского рода, то на нем следовало изобразить «рука-лицо» и подписать два слова: глупо и стыдно.
В кресле, в котором вчера сидел Алексей, теперь была куча известки. Надо же, вчера он е побоялся прийти за ней. Спас ее фактически. Вот кто настоящий друг, а не Желба со своим трындежом, когда на самом деле ей все равно. Надо сходить к нему, сказать спасибо. Правда, непонятно как себя вести в связи с тем, что сказала Варвара. Почему-то Светке казалось, что она сказала правду.
Неужели Алексей и вправду это сделал? Завидовал Марусе? Или, может, любил ее без всякой надежды на взаимность и ревновал к профессору? Любил, это видно. Как он говорил о ней, как помнил каждую мелочь. Горько было и страшно – это не любовь, а какая-то слепая жадность, первобытный голод, который стремится втянуть в себя все самое светлое и хорошее.
Он, как мог, защищался от своей памяти: уже и Маруся начала до него домогаться в его воображении. И случилось с ней несчастье — безликое, как наводнение или цунами. А он был совершенно ни при чем.
Светка наклонилась и нашарила в тумбочке стыренную у комендантши тетрадь. Первым шел рассказ про ворону и цветные следы на потолке, напоминающие флаги на мачтах странного летучего корабля… Стоп, причем тут летучий корабль, не надо валить все в кучу. Светка перечитала рассказ и задумалась: а какая действительно была Маруся?
По сути, кроме Алексея, ее никто не помнит. Только он хранит ее образ, а Светка просто сочиняет, достраивает что-то свое с его слов. И все же когда Светка начинала писать, она ныряла в воду и видела ее — настоящей или нет, но видела. Слышала смех, даже запах скипидара и красок отчетливо чувствовала.
А у Маруси пальцы были длинные, с овальными ногтями и едва наметившимися узлами. И она видела жизнь, ее краски, она музыку во всем слышала – даже в капании крана у Беллы Яковлевны. У нее вода по ржавчине «Болеро» выбивала. Светка прислушалась, будто могла различить это КАП-КАП-КАП сквозь пространство и время, а потом придвинула к себе тумбочку и начала писать.
Юра помнил этот погреб, который Серегины родители выкопали под картошку и закрутки. Тогда почти весь двор изрыли экскаватором, и Серегин отец, дядя Игорь приплатил, чтобы ему копнули в стороне, за трансформаторной будкой.
— Там целее будет.
Но воспользоваться погребом они не успели. Теть Тамара прибухивала, потом и дядя Игорь к ней присоединился. К моменту, когда Серега вошел в бригаду Мутовина, закрутки их уже не интересовали. Погреб стоял пустым. И тогда Серому пришла в голову гениальная мысль:
— Сделаю себе схрон.
— Ты сдурел? Крышку с погреба любой дурак на «Запорожце» сдернет.
— Обижаешь…
Вскорости Юра пожалел о своих словах про «Запорожец», ибо им пришлось переть на своем горбу полноценную железную дверь, опускать ее в погреб, да еще устанавливать там в деревянную окосячку.
— Серый, ты дебил, тут не стены, а земля. Пни эту дверь, она и вылетит.
— Пни.
Пинать Юра не стал, он и так заколебался. Они ободрали все руки, пока ее спускали, и теперь некрашеная поверхность маслянилась от крови.
— Мы как гребаные пираты, кровью полили эту хрень.
— Будет символ вечной дружбы, — засмеялся Серега, — что-нибудь да будет.
И вот теперь эта баба пропала в погребе. В том самом, где они с Серегой поставили эту чертову дверь, да еще щедро полили кровью. Крайнов подумал об этом, и вдруг испугался сам себя:
— Юрок, ты чокнулся совсем. Еще начни со свечкой бегать и чеснок от сглаза жрать.
Но рядом с ним, на пассажирском сидении, лежал застиранный черный балахон, который он притащил с кладбища. И этот балахон говорил красноречивее любых слов. А еще громко говорили его ладони, на которых остались глубокие следы от жесткой кладбищенской травы, и главное — постоянная тоска, которая была с ним с того самого дня 12 августа 1994 года.
Тогда в одночасье кончилась его молодость и свобода. Он увидел реальную жизнь и понял, что надо играть по ее правилам. Но потеря оказалась для него столь болезненной, что даже спустя двадцать лет, он не выносил в других и намека на свободу. Все его разногласия с Цыпиным лежали именно здесь. И летучий корабль его взбесил, потому что тоже был свободным — летел, куда хотел.
А еще он тосковал по Сереге. И по Виталь Семенычу, по тем безумным ночам в «Робин Гуде», когда они чувствовали себя королями мира. Они были его настоящими друзьями, с тех пор Крайнов ни с кем больше не сближался. Он всегда был настороже, предпочитал делать вид, что все в порядке, что Крайнов Юрий Владимирович успешный и деловой человек. И что все в жизни он делает правильно.
Но если бы это было так, он бы не пил целую неделю и не шлялся черт знает где. Особенно сейчас, когда на носу заседание городской комиссии по благоустройству, да и вообще намечается перелом во всей его работе. Он или продвинет свой проект по сносу ларьков и пойдет выше, или останется на своем месте с перспективой понижения. В конце концов, не все ли равно, кто эта баба, и почему ее шмотки так легко перемещаются на двадцать лет туда-сюда?
Не все равно. Крайнов вздохнул. Иначе он бы не приехал сюда, в покрытые зеленой простыней хрущевские пятиэтажки. Здесь прошла его юность, здесь они с Серегой мечтали завоевать мир, сидя на заборе садика, и прихлебывая теплое пиво. Здесь он был счастлив. Кто ж знал, что все так повернется.
Он оставил машину у 18го дома, вышел и осмотрелся – ничего не поменялось. Те же хрущевки, та же помойка, наверное, даже голуби те же самые. Тополя шелестят, роняют листья на крыши, тихо гудит трансформаторная будка. Как раз за ней и должен быть погреб, в который провалилась неизвестная ему деваха. Погреб, с которого все началось. И, как это всегда бывает в хороших фильмах, погреб, в котором все должно закончиться.
— Глупо и стыдно… Глупо и стыдно… Глупо и стыдно…
Светка отложила ручку и тетрадку, поднялась и вышла из комнаты. Как чувствует себя Алексей после всего случившегося? Вроде бы ничего не поменялось, он с этим не первый день живет, но все равно неприятно. Каждый раз в глазах нового человека его предательство совершается заново.
А Желба знала? Наверное, вряд ли он держал рот на замке до Светкиного появления. По сути, этот краткий миг, когда открывается соседская дверь, Маруся выходит на площадку, смотрит в его сторону, отворачивается и спускается по лестнице – и есть содержание его жизни. Он прокручивает его снова и снова, как старый кинофильм, у которого потерялось начало и конец. Алексей так много раз его смотрел, что забыл, о чем он. Остался только эффектный Марусин взгляд, да застывшее на часах время 5:30.
Это хорошая концовка. Светка внутренне порадовалась. Хорошие рассказы получались, и Маруся ей нравилась. Та Маруся, которую она создавала по словам Алексея, и за которой шла по пыльным улицам Красноярска конца тридцатых. Деревянные бараки и вечные тополя, каменные ступени бывшего каретного сарая Суриковых, запах дерева и воска, скипидара и разбавителя. Кто-то топал по полу, кто-то хохотал, в открытом окне были слышны проезжающие автомобили и детские голоса.
На душе было легко. Маруся постояла у окна, вдохнула сухой теплый воздух и повернулась. На щеки ее лег серый местный загар, рыжеватые волосы слегка выгорели. Она была вся здесь, в пестрой блузке и заношенной шерстяной юбке. Светка видела ее, как себя. И она видела, как далеко, в районе Центрального парка, собирается гроза. Тянет на себя тучи, штрихует небо черным, выпивает влагу из воздуха, чтобы потом обрушить ее на притаившийся город.
Маруся этого не видела.
Серега тоже не видел приближающейся грозы, хотя чуял ее в воздухе. Они оба с Марусей попали под ливень, который смыл их неглубокие следы. Ничего не осталось. Вроде бы и обычное дело: каждый человек забывается, сколько их было с начала времен, а помнят – единиц. Все остальные растворились во мраке, будто никогда и не выходили оттуда.
И все же было в этом что-то неправильное. Может, есть какой-то срок, когда надо помнить? Даже вот таких бездельных и бесцельных, как она сама? Как долго будут помнить ее? Она застряла здесь, а там осталась только мать, которая, конечно, до конца жизни будет вспоминать свое непутевое детище. А потом что?
Ольга с Наташкой давно ее забыли, жизнь развела их в разные стороны. Все остальные люди – случайные попутчики, ее лицо у них в памяти не держится. Увидев Светкин портрет на могилке, они ее даже не узнают. И это по-настоящему страшно.
Надо что-то делать. Надо выйти из общаги, попробовать хоть что-то изменить или уже помирать окончательно. Получалось, что надо идти к Желбе, с которой тоже неудобно получилось. Светкиного благородного запала хватило ровно на то, чтобы дойти до черной двери с номером 666. А потом она стала юлить и убеждать себя, что лучше сейчас ее не трогать, у нее свои дела, хотя за дверью ревел магнитофон, и Светка точно знала, что Желба, как всегда, жарит семечки.
Минут пять она мялась, прежде чем решилась постучать. Вроде никто не открывает, можно и потом зайти. Но стоило Светке с облегчением повернуться прочь, как дверь распахнулась:
— Опять ты?
— Да. В общем, я хотела извиниться за вчерашнее и помочь вам.
— Помочь что?
— Семечки пожарить. Ну или что-нибудь другое…
— Вон оно как тебя просветлило… Забавно. Ты это, не духарись сильно с непривычки, а то лопнешь. – Желба сидела в кресле и листала буклеты из дисков, пока потная Светка орудовала сковородками. – Ты сейчас на себя нимб нацепила и любуешься, но когда душевная дрись схлынет, ничего не изменится.
Увидев сжатые Светкины челюсти, Желба продолжила:
— Но прогресс есть, однозначно. Если перестанешь считать себя особенной, то жить станет легче.
— А знаете, Клавдия Михайловна, вот что я вам скажу.
Светка ссыпала в мешок последнюю сковородку и выключила плитку.
— Про Валеру, сына вашего.
Желба отложила буклет и нахмурилась.
— У меня та же самая история была – мама меня гнобила, папа не заступался, я жила в своем мире со своей музыкой и постоянно получала по башке. Не за что-то конкретное, а потому что я была странненькая, не похожая на большинство подростков. Родителей это пугало и раздражало, они боялись, что из меня херня какая-то вырастет. И знаете, из меня реально выросла херня.
Но музыка тут ни при чем, просто я была слабенькая, трусоватая и жадная. Я ничего не хотела делать – мне всегда казалось, что настоящая правильная жизнь, это постоянный балдеж. Когда завтра не на работу, когда на душе легко и кто-то другой за все это платит. У меня все так и должно быть. И родители получше, и внешность покрасивее, и жизнь поинтереснее. Но жизнь требовала усилий. Постоянных, чертовых усилий, которые я не хотела прикладывать. И вот чем кончилось. Я здесь.
Мы все здесь не просто так. Вы – из-за Валеры, Алексей – потому что предал Марусю, а я – потому что постоянно предавала себя. Каждый божий день. Как и ваш Валера – он спился не из-за вас. Он ведь ушел, и мог начать новую жизнь. Он мог работать и продолжать слушать музыку, мог даже организовать себе бизнес или дело для души, общаться с людьми. Но он предпочел забиться в комнату и бухать, и пришел к закономерному концу.
Желба сделала протестующий жест, но Светка закусила удила.
— Нет ничего хорошего в том, как вы с ним поступали, но он мог оставить это позади и начать жить. Не захотел.
— Не смог, — глухо отозвалась Желба.
— И не смог тоже. Но если захотел, смог бы. Потому что я смогу, я сейчас это чувствую. Даже если я много времени потеряла, я все равно могу что-то сделать. Мало того, я уже делаю.
Желба мрачно молчала, а потом резко захлопнула диск:
— Тебя прет.
— Одна ты отсюда не выйдешь. Но если даже выйдешь, то все равно вернешься – Варвара тебя не выпустит. Зачем-то ты ей нужна — сделать что-то или просто так, для души. Скучно тут, знаешь ли. Попробуешь сбежать, придется с ней объясняться. Один раз тебе едва не пришлось, вряд ли ты захочешь повторения. Ты об этом думала, — голос Желбы был мрачнее похоронного марша в исполнении пьяных криворуких музыкантов.
— Не думала, — честно созналась Светка. – Я хотела бы пока просто найти Серегу или поговорить с матерью.
— Ты ничего этим не изменишь. Это не прошлое, в котором ты можешь отменять ходы. Это наш маленький личный ад, наше общежитие имени Иудушки Головлева.
В окне плыла желто-серая луна, наполовину укутанная тучами. Вид у нее был нездоровый, деревья тревожно перешептывались. Что-то будет… и это что-то вряд ли хорошее.
— Имя-то какое хорошее. Иу-душка. Не просто какой-то равнодушный Иуда, а наш, родненький. Душечка. Прям тепло становится. Клавдия Михална, но ведь даже у ада есть конец. Должен быть.
— Кто тебе сказал? На то он и ад, что бесконечен.
— Нет, не должно так быть. Любой поступок можно избыть, что-то сделать, исправить.
— Как ты исправишь поступок Алексея? Или мой? Марусю Слепцову к жизни вернешь? Нет ее, умерла она и даже памяти не осталось. Сгинула навеки, и вместе с ней Алешкина надежда. Вечно он тут будет, и деваться ему некуда.
— А если спросить Варвару?
Желба аж в лице поменялась.
— Вот это ты без меня давай. Мне тут еще вечность мотать, и с ней лучше не ссориться.
— А если поссориться? – Светка закусила удила, — Ну вот реально, что она сделает? Если это ад, что может быть хуже?
Жалба открывала и закрывала рот, как аквариумная рыбка, пока по комнате не потянуло сгоревшими семечками.
— Твоюжмать! Ты ненормальная, я это сразу поняла.
Она ссыпала испорченные семечки на стол.
— Пока не съешь, не выпущу. Знаешь что, милаха – Варвара тебя жалеет. Не знаю почему, ей вообще такое не свойственно, но ты корону-то не надевай. Зарвешься – пожалеешь, но поздно будет. Впрочем, тебе тут действительно не место. Ладно, оденься, на улице холодно.
Потрясающе, но в компании Желбы Светка спокойно спустилась вниз, и входная дверь была открыта. Бабка-вахтерша сидела в своей каморке, лузгала семечки. Желба кивнула ей через стекло и беспрепятственно вышла на улицу. Светка за ней. Они перешли дорогу, завернули во двор соседской девятиэтажки, и Желба остановилась возле мотоцикла «Урал».
— Садись в коляску, я не люблю, когда кто-то за спиной болтается.
— Офигеть! Вы мотоцикл водить умеете?
Желба сдернула с него тент, скомкала и засунула Светке под ноги.
— А что я, по твоему, должна мешки с семечками на своем горбу таскать? Куда ехать?
— В Рощу, к моему дому. В тот самый погреб, из которого я сюда попала.
Мотор заревел, и мотоцикл рванулся с места.
Хрущевки на Устиновича спали. Удивительно, но света не было ни в одном из окон – такое бывает только в кошмарных снах. В реальности всегда хоть один человек на не спит, жжет электричество, а тут темнота полная. Мать, наверное, тоже спит. Хоть бы с ней все было в порядке.
Железная дверь у подъезда порадовала отсутствием домофона.
— Гм…. – Светка достала из кармана ключи и уставилась на веселенький брелок, — дверь вообще другая, как будто старая, которая у нас в девяностых стояла. Ну да, и ключ был такой, на который надо было давить, чтобы она открылась. И как мы теперь попадем внутрь?
— Боюсь, что никак.
Светка крутилась-крутилась около двери, потом решила забежать за дом. Дома вокруг были молчаливыми, но все равно казалось, что они не спят, а напряженно следят за ними сотнями глаз. Неприятное ощущение. Светка почувствовала себя не в своей тарелке, ей показалось, что пора убираться. Тем более что к дому тихо подъехала машина с выключенными фарами и остановилась за углом. Наверное, ждет кого-то.
Светка посчитала окна – вон, кажется, Серегины. Покричать? Но крик в этом месте был бы диким и противоестественным, как веселая музыка на кладбище. Тем более, что из-за угла медленно выехала еще одна машина, на сей раз с включенными фарами. Светка сощурилась, и вдруг замерла с открытым ртом: девятка. Та самая вишневая девятка.
Вот она подкатилась к дому и замерла. Это же Юрина машина. А если он там не один?
— Серега?
Светка кинулась вперед и увидела, как в машине с выключенными фарами опустились боковые стекла, и тут она поняла, что сейчас случится. Не раздумывая ни секунды, она кинулась вперед.
Крайнов завернул за трансформаторную будку и обалдел. На том самом месте, где он некогда оставил свою машину, где был погреб Серегиных родителей, красовалась новенькая асфальтовая дорожка, весьма логично упиравшаяся в забор детского садика. Это выглядело настолько дико, что он потерялся.
Совершенно по-российски: дорожка, упирающаяся в секцию забора. Путь в никуда. Или же дорога в надмирную даль, которая пренебрегает всеми условностями бытия. Но сейчас Крайнову было не до философствования: он смотрел на уничтоженный погреб и чувствовал, как кулаки сжимаются сами собой.
— Куда дели погреб? И другие погреба… Все уничтожают, гады! Рады бы все забыть, все стереть, будто и не было ничего.
Кто дал распоряжение? Кто позволил уничтожить единственную ниточку, связывающую его с прошлым? Кто-то из ушлых ребят из Советского района побежал впереди паровоза. Юра сделал глубокий вдох и мысленно поклялся себе, что сделает все, чтобы урода уволили. Завтра же утром. Найдет его и уволит к чертовой матери.
Вот здесь, примерно на этом месте, была крышка погреба. Они ее потом ставили, уже после двери. Хотели покрасить, но не успели. Так она и простояла некрашеная, пока какой-то урод не решил, что «надо смотреть вперед, а прошлое пусть остается в прошлом».
И теперь все Юрины воспоминания были похоронены под аккуратной асфальтовой дорожкой, ведущей в никуда. Он едва не расплакался: грудь стянуло, в носу защипало – в отчаянии Юра топнул по асфальтовой дорожке, потом еще раз и еще. А потом услышал странный треск, и мир вокруг него стремительно уехал наверх. Крайнов провалился в погреб, так и не успев удивиться.
С того момента, как заноза в белом халате предложил мне работать с ним совместно, мое шаткое положение в нашем первопроходческом обществе не то упрочилось, не то окончательно пошатнулось. С одной стороны, меня стали гонять ведущим на все реальные выходы без исключения, а от виртуальных почти освободили, меньше ограничивали в выборе снаряжения и вообще давали нереальный, с моей точки зрения, карт-бланш.
Но группы редко бывали одинакового состава, и приходилось почти каждый раз доказывать и себе, и сопартийцам, что я стою чуть больше, чем сломанный компас, что выматывало чрезвычайно. С другой – полковник не давал мне продыху, постоянно посылая меня под присмотром Романа то на дополнительные тренировки на полосе препятствий, то в стрелковый тир, то в зал для единоборств – видимо, все надеялся, что из меня выйдет толковый воин.
Седовласый тоже не отставал – ежедневно вызывал на ковер и то читал лекции, которые я обозвал «курсом молодого начальства» – о том, какова психология подчиненных, как люди могут себя вести в экстремальных ситуациях и что с этим делать, то пытал меня после выходов о том, почему я тут велел всем пасть ниц под бревно (а как иначе, если над тобой стая двутелок прыгает, по полтонны весом экземпляр, тут хочешь – не хочешь, а схоронишься хоть куда-нибудь), а тут – прыгнуть в сторону (что поделать, я не хотел, чтобы мне иглобрюхая суккуба полсапога откусила).
Я понимал, что и здесь мне пытаются помочь, ведь начальниками не рождаются, авторитет сам собой не сложится, а интуицию можно и нужно тренировать. Но в глубине души совершенно не был уверен, что руководство приняло насчет меня правильное решение. Мне все казалось, что здесь кроется какая-то ошибка, есть же Макс, Роман, Али – прекрасные, ответственные и вполне подходящие, как по мне, на роль руководителей. Тони, в конце концов. После достопамятного выхода, когда мне из спины вытаскивали нелегальные украшения, он стал своим в доску – вот что значит человека вовремя с ног сбить.
А очкастый, честно сказать, меня вообще достал намного быстрее, чем я мог предположить. Все ему было не так – не туда мы пошли, надо было на три градуса левее и на триста метров дальше, пробы я беру не так, образцы приношу бракованные, животных почти не изучаю и тренирую что угодно, кроме мозга.
В конце концов на исходе третьей недели и десятого по счету выхода, я не выдержал. После очередного рейда, склонив голову перед Тайвином, я обтекал морально и физически – довелось быть оплеванным малоизученным короткозубым пентаподом – и слушал отповедь о том, что я за человек такой, если наплевать на себя дал, но обидчика не поймал и торжественно ученым на блюдечке не принес. Осторожно сняв шлем, чтобы неизвестные науке сопли не попали на лицо, я агрессивно поинтересовался:
– И как вы себе это представляли? Вы видели съемку и с моего визора, и с дрона. Он же размером с овчарку! Я не смог бы его и на минуту задержать.
Тайвин презрительно наморщил нос и вопросил:
– А зачем вы тогда все время ходите в тир и в спортзал? Попробовали бы оглушить, вкатить ему парализующий заряд, да мало ли… Вас, в конце концов, пятеро было, по числу конечностей. Применяйте хотя бы по очереди то, что у вас вот здесь, по прямому назначению! – и он постучал мне пальцем по лбу. Стерпеть его жеста и пренебрежения я уже не смог и окончательно закипел.
– Я не ваш сотрудник, Тайвин. Я не ученый и не могу за вас правильно брать образцы. А если вам надо будет в следующий раз поймать зверье крупнее кошки – милости прошу с нами! Покажете мастер-класс, как интеллект побеждает природу. – Я развернулся и, фыркнув, уже намеревался покинуть лабораторию, прихватив несчастный шлем с собой подмышкой, но был остановлен вошедшим седовласым джентльменом.
Успокаивающе положив мне на относительно чистый участок брони руку, шеф отметил:
– Тайвин, вы удивитесь, но Честер вам правильные вещи говорит. Если вы продолжите в своем духе выжимать все соки из кадров, до которых сможете дотянуться, скоро вокруг одни шкурки останутся. – Он вроде и шутил, но вид начальства оставался серьезным, и Тайвин, уже было принявший надменно-недовольный вид, стушевался. – Слышали про эмоциональное выгорание?
Тайвин приподнял уголок губ в саркастической усмешке, и вдруг до меня дошло, что он не старше меня, если не младше. Я сам то и дело ловил себя на категоричности, но старался сдерживаться и понимать, каковы мотивы действий и слов у моей команды на текущий выход, а у Тайвина такой практики, скорее всего, не было.
И его сейчас учат уму-разуму и обкатывают острые углы точно так же, как и меня. Я уважительно покосился на седовласого и невразумительно, но утвердительно что-то промычал. Тайвин, явно удивленный тем, что заступились в этот раз не за него, пожал плечами и уточнил:
– Это значит, что я могу забирать Честера на час-два в день и обучать правильному использованию пробоотборника и портативного анализатора?
Я издал вопль раненой иглобрюхой суккубы и плюхнулся на ближайший свободный стул. Тот жалобно скрипнул под весом меня и брони с обвесами.
– Раз в неделю, – сообщил вердикт шеф. Я сымитировал суккубово подыхание и глухо стукнул лбом о столешницу. – Не убивайтесь так, Честер, вам пойдет на пользу.
Я поднял голову и с подковыркой спросил:
– А обратная пропорция не работает? – видя непонимающий взор, я уточнил: – Тайвин пусть со мной ходит. Раз в неделю. Хотя бы раз в две! Впятером-то справимся со сложнейшей задачей защитить его очки.
Седовласый испытующе глянул на меня, потом на ученого. Тот, пребывая в легком шоке, отрицательно качал головой, а в его позе я видел обиду на мою подколку, неуверенность, небольшую панику, но вместе с тем – мальчишеское любопытство и задор естествоиспытателя.
– Да бросьте, Тайвин, – искушающе-томным голосом протянул я, подавшись вперед и хитро сузив глаза. – Без вас за два часа раз в неделю лаборатория не пропадет. А вы нам покажете, как надо работать тем, что вот тут, – и я осторожно поднес испачканную перчатку к виску, не забывая о том, что кожи замызганной броней лучше не касаться.
Сомневаюсь, что очкарик в поле вспомнил бы о такой мелочи, и поиздеваться над ним я думал по-крупному. Глядя на то, как внутри ученого борются слегка сумасшедший исследователь, рациональный и осторожный кабинетный специалист и малолетний пацан, клюнувший на возможность променять крысу на веревочке на покраску забора, я включил природное обаяние на полную мощность. Склонив голову, таинственно улыбнулся и подмигнул кошачьим глазом, всем видом и позой показывая, что я буду просто счастлив в его компании. – Ну как, пойдете с нами?
Тайвин еще сомневался, но я уже видел – внутренний пацан победил. Седовласый громко расхохотался:
– Решено! Послезавтра сходите вместе.
***
За день до полевых испытаний с ученым я прошел еще одну проверку на прочность. Суровые колонисты подкараулили меня за казармой аккурат в тот момент, когда я по привычке перед закатом пошел посмотреть на невероятное зрелище вспыхивающих мерцающим разноцветьем в лучах ало-фиолетовых сумерек трав и деревьев.
Сидя перед проемом, завешенным чуть заметными радужными переливами защиты, я любовался красками, на Земле невиданными, и в очередной раз удивлялся тому, как причудлива может быть жизнь, и со стороны эволюции, и в плане судьбоносных поворотов. Внезапно за спиной раздались шаги, и по позвоночнику пополз хорошо знакомый холодок опасности – ориентир, не подводивший меня ни разу в жизни.
Я вскочил, обернулся и увидел пять донельзя насупленных лиц.
– Че, самый умный, да? – не то вопросительно, не то утвердительно возник негласный заводила. Понятно, дошли слухи, что снова идем, я опять ведущий, еще и ученого берем. А они в пролете.
Этого самого, по его понятиям, интеллектуального индивидуума я знал плохо, он прибыл уже с третьей волной совсем недавно. На кой было завозить еще военных с неограниченным в чувстве меры самомнением, я понять так и не смог. Но начальству виднее. На такую заявку правильного ответа не было, и я просто вопросительно поднял бровь.
– Чего уставился? Я спросил, че, умный, что ли? – и боец сделал шаг вперед. Понимая, что пяти отлично вымуштрованным спецназовцам противопоставить мне нечего, и тут-то меня и отпинают ногами, переустанавливая структуру господства в нашем микросоциуме, я просто отпрыгнул назад и зашел за радужную черту.
Засланцы – а я не сомневался, что их подбили некоторые особо ретивые из тяжеловесных «старичков», не сумевших смириться с моей прытью – переглянулись и неуверенно попытались меня обсмеять.
– Смотри, кузнечик какой. Думаешь, не достанем? Командир нашелся. – Именно так я и думал. Несмотря на всю их самоуверенность, незнакомого мира они опасались – и небезосновательно.
Сзади меня нарастал специфический стрекот и скрежет, и я обреченно вздохнул, оборачиваясь – сейчас двуногие хищники за спиной были менее опасны, ведь передо мной стояла скорпикора Салливана – бронированная, ядовитая, агрессивная и туповатая тварь.
Скорпикора переступила сегментированными конечностями, выбив звонкий стук из камней под ногами. Над ее спиной раскачивался антрацитово-черный хвост с красной опушкой вокруг жала на конце, сегменты брони терлись друг о друга, издавая специфический звук, схожий с трещоткой гремучей змеи. Обычно скорпикора крадется совершенно бесшумно, и мне очень повезло, что сейчас она была то ли удивлена, то ли напугана, и края хитиновых пластин зацеплялись неровными краями, предупреждая о хищнике. Жвалы инсектоида непрерывно шевелились, и я почти почувствовал неуверенное глухое раздражение животного.
Ключевое слово «почти»: как мыслит насекомое, я представить себе не мог в принципе – слишком чуждый человеку вид. Но вот как мыслят представители хомо сапиенс, я, напротив, представлял себе очень хорошо. За спиной послышались смешки.
– Ха, гада испугался. – Знали бы вы, на что этот гад способен, думал я, осторожно и плавно пригибаясь и следя за движениями хвоста.
Скорпикора, среагировав на звук, мощным броском врезалась в защитную пленку, и я едва успел перекатом уйти с траектории прыжка. Защита выдержала, а засланцы шарахнулись в стороны, и смешки смолкли, сменившись неуверенными переговорами. Разозленная скорпикора повернулась ко мне, и в россыпи ее простых глазков отразилась моя встрепанная физиономия. Инсектоид нашел новый источник для атаки, и я замер, ожидая, когда он нанесет первый удар.
Недолго думая, скорпикора хлестнула хвостом в мою сторону, и я еле увернулся от фатально опасного кончика хвоста. В отличие от меня, у скорпикоры было неоспоримое преимущество – яд, броня и многолетний опыт охоты. У меня была лишь интуиция, верткость и год с малым тренировок.
Сосредоточившись и ускользая от хищника снова и снова, я начинал уставать и бояться, что смертельный поединок закончится не в мою пользу. Наконец, скорпикора остановилась, примериваясь, и точно в третий слева сверху глазок – самое тонкое место головной брони – зашла тяжелая игла с усиленным сердечником. Такие носил только Роман, я это прекрасно знал. Я выдохнул, выпрямляясь во весь рост – точно, звездный берет, держа в руках игломет, наблюдал сквозь прицел за мной и дергающимся в конвульсиях животным.
– Что ты там забыл? – астродесантник был немногословен, и по его лицу я видел, что он обстановку понял, но по одной ему ведомой причине давал задиристым воякам шанс на реабилитацию. Те стояли за его спиной с независимым видом, вроде как они на помощь позвали, а то тут один неразумный покорять мир бросился. Идея была сама по себе неплоха, но они не учитывали, что Роман успел хорошо меня узнать. По крайней мере, я на это надеялся.
– Ничего особенного, Тайвин вот жаловался, что я зверье не ловлю. – Наябедничал я и, убедившись, что скорпикора окончательно затихла, схватил ее за ногу и поволок к проему в заборе. Внезапно хвост еще раз конвульсивно дернулся, и я на непонятно каком адреналине избежал укуса – только крохотная капелька, сорвавшись с жала, упала на ткань футболки, а на самом подергивающемся кончике ядовитого когтя появилась интенсивно поблескивающая капля жидкости. Я мгновенно содрал с себя одежду и, повинуясь вбитым рефлексам, скомандовал:
– Пробирку!
Роман, действуя на том же автомате, что и я, виртуозно извлек откуда-то контейнер для проб и кинул мне. Я поймал и, держа со всей силы хвост скорпикоры, невероятно боясь, что она в предсмертной конвульсии дернется еще разок – и мне кирдык, собрал пробу яда и хвост для верности обмотал снятой футболкой. Такого вещества в коллекции Тайвина еще не было, как и целого тела животного – обычно живучая тварь ускользала с полусотней игл в броне. На поднятый нами шум сбежалась вся казарма, а заводилы растворились где-то в задних рядах.
Я, полуголый, с пробиркой в одной руке и волоча за лапу скорпикору в другой, был встречен единогласным молчанием и не стал терять возможность спустить пары.
– Тайвин! – громогласно проорал я в сторону корпуса ученых. – Я вам мамонта принес, нужен?
***
Очередное происшествие со скорпикорьими танцами, пробиркой и мной в главной роли спектакля произвело ровно противоположный эффект тому, на который я рассчитывал.
Тайвин и условно «моя» часть казармы на меня окрысились за то, что я сунулся в поле без них – как будто у меня был выбор! Подозреваю, немалая доля заслуг в их реакции была в нарочито громких разговорах о «самых умных выскочках», а про засаду я им рассказывать не стал, зачем лишний раз сеять раздор в нашем и без того сложно устроенном социуме.
Роман молчаливо, но укоризненно на меня поглядывал, намекая, что неплохо бы более детально рассказать хотя бы ему, а суровые колонисты презрительно фыркали, дескать, подумаешь, от скорпикоры попрыгал, не ты ж ее завалил, и вообще, от серьезного разговора сбежал, а сейчас еще, того и гляди, начальству пойдет жаловаться, одним словом, падаль, а не мужик. Мне же оставалось только молча переживать сию вселенскую несправедливость весь вечер и полночи. В оставшуюся половину удалось худо-бедно поспать.
В гнетущей утренней тишине я собрался к выходу, предпочтя в этот раз облегченную броню, визор вместо шлема, стандартный игломет, но расширенный вариант аптечки и минимум снаряжения в угоду месту под оборудование и емкости для проб и образцов.
Звать я с собой никого не хотел – у меня был законный выходной, и провести я его думал с пользой. А именно – сходить недалеко и ненадолго в одно лицо и поучиться брать образцы на простых и уже понятных материалах. Обидки обидками, но я понимал, что Тайвин прав, и мозг дан мне не только чтобы туда глюкозу закидывать, да и подумать хотелось в тишине и одиночестве.
Для этого мне особо никто не был нужен: дальше тени забора я не собирался, сборной командной солянкой из-под палки я уже был сыт по горло, и мне нужна была спаянная, единая и понимающая система, гибкая и открытая для всего нового. Раз такой пока нет – значит, буду ходить по выходным сам, пока не запретили, все равно репутация уже напрочь испорчена. Инфразвуковую волну после скорпикоры под самым носом пустили усиленную – зверья много не должно быть, Тайвин наверняка был занят подзаборной добычей и дулся, но я все равно намеревался его оторвать для краткого мастер-класса, и поговорить тоже не мешало бы.
Пока я натягивал перчатки – завершающую часть экипировки – ко мне подошли Макс, Роман, Али и Уилл – новообретенный первопроходец с фирменной сумасшедшинкой из второй волны новобранцев.
– Ничего не хочешь рассказать? – исподлобья враждебно глянула Макс. Я пожал плечами и хмыкнул.
– Нет. Вот, пойду потренируюсь немного. – Роман нахмурился, а Али и Уилл переглянулись в недоумении. На их памяти карьеристом я вроде пока не был, и мое поведение было для них непонятным, и я пояснил: – У меня сегодня выходной, а вчера долго и нудно Тайвин песочил за то, что образцы не те ношу. Вот и психанул, каюсь. Но проблема никуда не делась, надо учиться. – Я неподдельно печально вздохнул. Пусть лучше считают безбашенным отморозком и выслуживающимся эгоистом, чем нытиком. А с проблемой борзых новичков я примерно представил, как разобраться. В следующий раз, если они попадут со мной в выход, дам им покомандовать.
***
Седовласый и Тайвин сидели в напряженном молчании. Ученый с обидой смотрел на останки скорпикоры на столе для аутопсии – та лежала на спине, скрюченными лапами кверху, наподобие сдохшего таракана. Он все не мог отойти от того, как Честер его уел по всем фронтам – то впятером они не могут на благо науки несчастного пентапода дотащить, то вчера поманил с собой, а сам в одиночку демонстративно одну из самых страшных здешних тварей приволок. Шеф надорвал плотный полог тишины, щелкнув записью.
– Смотрите. – Тайвин с искренним удивлением разглядывал, как Честер любуется закатом и вдруг вскакивает с места и оборачивается, хотя десантники явно старались идти максимально тихо, прослушал диалог и несколько раз повторил воспроизведение смертоносного танца человека и животного.
Отдельного внимания ученого удостоилось поведение пятерки задир – после появление скорпикоры троих с иглометами смыло – и вернулись они уже с Романом. И свои спины прикрыли, и ситуацию повернули так, будто рыжеглазый сам себе злобный дурак, захотел выслужиться – и попал. Обида испарилась сама собой.
– Что, по-вашему, он должен был сделать? – поинтересовался седовласый. Тайвин, оценив расклад по-новому, пожал плечами и предположил:
– Позвать на помощь? Попробовать убежать? Подраться?
Начальник понимающе улыбнулся.
– Вы, Тайвин, мыслите как человек, а Честер пытается понять, как мыслит кадровый военный, не будучи им ни по призванию, ни по натуре. Если бы он принял бой, сейчас лежал бы в госпитале ближайший месяц. И статуса все равно бы не добился. Попробовать применить командный голос или позвать на помощь в тихом закутке, где никого нет и по положению они примерно равны? Да бросьте. Бежать, как вы видите, некуда – выходы закрыты здесь и здесь. – Седовласый ткнул стилусом в качественно расставленную западню с тремя загонщиками и двумя страхующими. – Без вариантов, по сценарию «принять бой», только с еще более удручающим раскладом. Как видите, он выбрал единственно верное в такой ситуации решение. Я начинаю понимать его постулат о доверии к миру, людям доверять намного сложнее.
– А потом? – Тайвин уже понял, но тень досады еще оставалась. Седовласый задорно усмехнулся.
– А вы бы упустили такую возможность похвастаться добычей? Все-таки есть в нем нотка лихого безумства, но без лишнего фанатизма, за что и ценю. Давайте лучше с вами подумаем, что он будет делать дальше. Нам надо как-то спрогнозировать его реакцию. Жаловаться он не пойдет, но ситуация для него сложная, если даже вы… досадуете.
Тайвин потер указательным пальцем правый висок, как всегда делал, смущаясь. За ученым и седовласым выросли две рыжеволосые тени – аналитикам тоже было интересно поделиться наблюдениями, и они успели застать просмотр увлекательного голоролика.
– Как что? Сейчас придет и будет проситься на выход, – непререкаемым тоном заявил Ан. Чингиз согласно кивнул. – У него единственный вариант доказать свою полезность и репутацию наиболее простым и безболезненным путем – отказаться от всех и ждать, пока сами прибегут.
– А если не прибегут? – седовласый спросил скорее риторически, ему было любопытно послушать выкладки близнецов.
– Как это – не прибегут? – изумился Ан. – Дайте Честеру свободу ходить в поле одному, а компания сочувствующих через день нарисуется, если не сразу. А остальные через неделю в очередь выстроятся.
– Почему? – спросил уже Тайвин.
– Так ведь выходы почти каждый день. Два-три выхода без его чутья – и всем будет понятно, за какие такие заслуги он ведет группы. Еще и за место передерутся.
Ан явно наслаждался вниманием аудитории, а Чингиз добавил:
– Тут он себе команду и подберет, давно пора.
– Хотите сказать, мы будем присутствовать при эпохальном событии спонтанного формирования команды супергероев? – хмыкнул седовласый, а близнецы с невозмутимым видом синхронно кивнули. – Я бы на это посмотрел. Значит, санкций против задир вводить не будем?
– Нет. Сами отвалятся. – Ан был категоричен, а Чингиз снова дополнил, хитро блеснув глазами: – Или мы поможем.
– А если его там… понадкусывают? – седовласый стремился учесть все варианты развития событий. Близнецы переглянулись, и Ан осторожно заметил:
– Честер, конечно, тот еще фрукт, но не клинический идиот, в самом деле. Далеко ходить не будет.
Тут в дверь постучали, и ко всей честной компании ввалился собственной персоной Честер – в легкой броне, с полной сумкой пробирок и неотвратимой решимостью во взоре. Он обвел взглядом всю компанию, задержавшись на стоп-кадре проекции – его маленькая копия тащит за лапу дохлую скорпикору, недовольно прищурился на мгновение, понимая, что его стычка стала достоянием начальственного внимания, но тряхнул головой, прогоняя сомнения, и сказал:
– Всем здрасьте. Тайвин, уделите мне полчаса внимания? – в щелке двери за его спиной виднелись любопытствующие носы Романа, Макс, Али и Уилла, в стороне маячила фигура Красного, и близнецы дружно хихикнули.