В этом парке всегда было пустынно и величественно. Его разбили широкими полукруглыми ступенями, полого спускающимися с высокого холма к берегу. Рощицы, лестницы из роз, живописные просеки — красиво и спокойно для глаз… почти медитативно…
Его высочество принц Бернард, опираясь на толстую трость, неторопливо перемещался по пологому склону к реке. На этой прогулке его сопровождал невысокий, плотного телосложения господин, совершенно не запоминающейся внешности.
— Как и обещали наши синоптики, стоит чудесная погода, — после некоторого молчания отметил гость.
— Да, но нам пора возвращаться, скоро ужин, — отметил его высочество.
— Жаль. Мне понравилась прогулка, — гость пощелкал языком, словно попробовав на вкус здешнего воздуха и всесторонне его одобрив.
— Все приходит к повороту, — вздохнул принц, поворачивая назад.
Его собеседник сумел улыбнуться.
— Поверьте, мы начинаем достойное дело. Мало того, что география как наука чрезвычайно интересна. Но мы с вами обсуждали сегодня не какой-то магматический парагенезис и совсем не точку зрения минералога. Очередной передел мира не за горами. Ещё двадцать — тридцать лет — и на наших глазах развернётся новый катаклизм.
Принц зябко поежился и посмотрел в лицо спутника.
— Неужели нельзя перенести сроки?
Собеседник поморщился.
— Вы, как никто другой, мой дорогой друг, должны понимать, что только англосаксы могут быть по-настоящему главенствующей расой. Мне не жалко для достижения этой цели вечности, но мир меняется быстрее.
— Я просто отметил, что достаточно сложно на сегодняшний день установить контроль над гнилой сердцевиной земного шара — СССР. А без этого мировое господство недостижимо…
— Один мой родственник, Младший, как-то сравнил Россию с магмой. Доведённая огромным давлением и высокой температурой до жидкого состояния, она начинает кипеть. Но остывая на поверхности, превращается в гранит. А потому, хоть и непоколебима, но неподвижна и по-детски беспомощна. Терпение, мой друг, время и терпение являются основой наших побед. Хотя сегодня вы правы. Сегодня ещё не время. Мы решили дать фору Младшему. Умный мальчик… Вы же понимаете, о чем я?
На лице принца было написано, что он ничего не понимает.
Собеседник вздохнул и улыбнулся. За последний век ему приходилось общаться и с менее приятными людьми. Этот набор шахматных фигур был немного удачнее предыдущего:
Ретингер, Фридрих Флик I, Дэвид Рокфеллер, милый паренёк герцог Эдинбургский, муж королевы Великобритании Елизаветы II.
«Вполне сносные пешки», — подумал он.
Ужин, посвящённый окончанию очередной сессии Бильдербергского клуба,завершился фейерверком, устроенным на воде. Лето 1972 года в Остербеке было удивительно приятным.
***
1972 год начался февральским землетрясением в Гватемале и Гондурасе. Тогда за одну ночь погибло более двадцати двух тысяч человек.
В этот момент на другом континенте умирали иранцы.
Утром тёплый ветер с Кавказских гор принёс снег. Он поначалу падал неспешно — мягкий и легкий, пушистый на фоне солнечного синего неба. Дети радовались забаве, а взрослые — дополнительной влаге для полей.
Уже через час города и села обрели нереально-сказочный вид. Корреспонденты и немногочисленные владельцы фотоаппаратов наперебой щелкали заснеженные улицы и запорошенные крыши.
Белый пух падал на выжженную солнцем землю весь день. К ночи небеса почернели и со свистом ударил ледяной ветер. Он нес на земли Ирана новые снеговые тучи…
Шесть дней на огромной территории бушевал снежный шторм. Когда, наконец, светопреставление закончилось, прибывшие в район бедствия увидели над поверхностью только перекладины электрических столбов. За неделю кошмара выпало восемь метров снега. 4 тысячи жителей плодородных равнин оказались похороненными заживо. Более трёх тысяч погибли в пути, убегая и уезжая от двадцатиградусного мороза. Мощное наводнение похоронило селевыми потоками ещё несколько тысяч.
В Советском Союзе тоже было несладко, за зиму почти не выпало снега. На Центральной Европейской равнине толщина снежного покрова составляла менее 5 сантиметров. Зато весь февраль свирепствовали пятидесятиградусные морозы. А затем на российское Нечерноземье упала сорокаградусная жара. Зимнее бесснежье и летний жар спровоцировали сушь. И в лесных пожарах сгорело семь тысяч квадратных километров леса.
В Южной Америке случилось новое землетрясение, и в Никарагуа похоронило десять тысяч человек.
Кажется, природа было чем-то сильно недовольна.
У геологов всего мира создавалось странное впечатление искусственности происходивших катаклизмов. Плохо объяснимые циклоны курсировали над миром, словно где-то высоко в небе, на границе тропосферы с «домом азота», кто-то могучий крутил свой странный водоворот.
Впервые на Стокгольмской конференции по проблемам окружающей среды осенью 1972 года была произнесена фраза о «погодном оружии».
***
В голове у Маши царил полный сумбур. Прошло полгода, как ее «будто морковку» (по выражению Бориса Евгеньевича) выдернули из привычной среды обитания: она не ходила в школу, не учила уроки и не общалась с подругами. Просто потому, что не было здесь никаких подруг!
Зато она могла ходить с мамой в «Harrods» — самый модный и очень дорогой магазин в мире. Покупать там шампуни, чтобы ежедневно (вот оно – счастье!) открывать неудобные английские краны большой чугунной ванны на львиных ножках и,растворив ароматические шарики, пахнущие розами и эвкалиптом, залезать в горячую воду и погружаться в невесомую душистую пену… пушистенькую такую…
Так огромная глубокая ванна с пенными шапками стала ее любимым местом.
Вот и сегодня, пока Маша отмокала в горячей воде, через закрытую дверь в ванную неторопливо вплыл Олладий.
— Яяяя без докладаааа, — важно сообщил он.
Маша взглянула на кота и приготовилась к продолжению спектакля. Олладий померцал проницательными зелёными глазами и продолжил:
— Мыы однииии…
— Ну и? — грозно спросила девочка.
В полуметре от свисающих айсбергами пенных холмов наглый кот материализовался полностью.
Черная лапа, с некоторым презрением аккуратно потрогала лежащие на полу панталоны, словно размышляя, как их утилизировать. При этом ушастый проходимец строго посмотрел на хозяйку валяющегося имущества.
— Я тебя сюда не звала! — парировала Маша, высунув руку из воды и утягивая хозяйство в ванну… — Может быть, устроим совещание в более подходящей обстановке?
Кот уселся на мраморной окантовке чугунного дива и принялся играть с пеной, изображая кота-рыболова.
— Через чассссс у тебя с гостямми, — важно сообщил он, испаряясь.
Девочка вздохнула и вылезла из уютной купальни.
***
Маша не успела узнать, каких таких гостей решил привести Олладий. Но она поправила кровать и вернула в шкаф книжку. После этой небольшой уборки — отправилась на кухню за чаем.
Благодаря неутомимой Танюше дом постепенно наполнялся разнообразными гербариями, стоявшими в вазочках и плошках. Ксения морщилась, Илья восхищался, а Ян прозвал высушенное разнотравье «икебаной» и, похоже, одобрял. Одна такая затейливая цветочная композиция попалась по пути, и Маша остановилась,размышляя, а не прихватить ли ей с собой такой букетик? На стол. Для украшения.
Со стороны кухни послышался скрип отодвигаемого стула и голоса:
— Вы верующий? — интересовался Борис Евгеньевич у соперничающего теперь с ним в области уборки и готовки мистера Сомса.
— Я давно живу на земле, принадлежащей англиканской церкви, — уклончиво отвечал последний.
— Не слышал о такой, — пожимал плечами дядя Боря. — Мой друг отец Василий — православный поп, а здесь все неправильно, даже вера по имени королевства. Туповатые ваши островитяне-то, раз свою веру по-человечески назвать не смогли.
— Это не моя вера, сэр, и островитяне не мои. Люди пришли намного позже моего народа, и мы плохо переносим символы новых богов.
— Новые боги в Риме, — важно утверждал сержант. — Говорят, Папа ихний полы целует, кланяясь.
— Вполне возможно, — соглашался брауни. — Я слышал, что гигиена в католичестве всегда считалась грехом…
— Дикари, — вздыхал Телицын.
Девочка вошла на кухню. Борис Евгеньевич, седой, высокий и худощавый, и мистер Сомс, маленький и плотный, аккуратно причёсанный, отдыхали. На столике стояли тарелочки, наполненные тонкими ломтиками лимона и кусочками сыра. Бутылка виски, опустевшая на половину, радовала глаз…
— Маша?! — засуетились оба.
— Скоро кушать будем…
Она хихикнула и кивнула в знак согласия…
***
Несмотря на апокалиптические предзнаменования, число заключённых браков в это время достигло максимума. Ни до 1972 года, ни после в мире не игралось столько свадеб!
Наплевав на конкуренцию и забастовки, в Британии сошёл с конвейера двухмиллионный автомобиль «седан».
Маргарет Тэтчер написала книгу, в которой доказывалась необходимость доступной для среднего класса линии образования: от детского сада до университета.
В начале сентября исландская канонерская лодка потопила британские траулеры, этим развязав вторую тресковую войну. Повсеместно в Великобритании открываются гипермаркеты и выходит в эфир первое телевизионное шоу.
Умирает архиепископ Кентерберийский Джеффри Фишер, который, активно выступая против разводов и не являясь геем, страстно приветствовал последних, посвящая им все свои проповеди.
***
— Мы длинной вереницей идём за синей птицей, — громко выговаривая окончания,вдохновенно орали близнецы. Причем воплями они не ограничивались: последователи неведомой синей птицы, старательно топая, бегали друг за другом по лужайке и размахивали недавно купленными отцом мечами. Мирное население взирало на это со смешанными чувствами.
— Зря Метерлинк не задумался над такой концепцией сказки, — задумчиво высказался Ян, обращаясь к подошедшей к нему Танюше.
Она сошла с крыльца и восхищенно посматривала на сыновей.
«Пора оформлять пенсию…», — буркнул скучающий начальник. Таня оторвалась от наблюдений и опустила взгляд, тогда Ян, нахмурившись, добавил:
— Пони тоже кони!
— Вы что—то сказали? — недоумевающе начала женщина.
— Нет! — буркнул Ян и закончил. — Это они орут и бегают как в цирке друг за другом. Когда же, наконец, начнётся школа? Хоть крестись, ей Богу!
— Хотелось бы посмотреть….— вышедшая на вопли Ксения, как обычно, все расставила по местам.
Глаза Яна сощурились, и в них промелькнули огоньки.
— Вечером обсудим! Пора уже!
***
Несчастливый Теодоро Челлини даже не пытался уже сконцентрировать мысли,силясь вспомнить человека, которого так неосмотрительно пустил в святое сердце библиотеки. По его же собственной просьбе он был подвергнут процедуре гипнотического транса. Все бесполезно. Он не просто не помнил пришедшего, он не видел его. Только пальто и шляпа…
Его гордость — крест с рубиновыми зёрнами, вечными символами апостолов и Христа —не помог ему. И гулкие коридоры не смяли своими стенами святотатца. Сейчас он сам шёл, ужасаясь своему поступку, и видел, как скорбит вместе с ним взрастившая его библиотека: в росписи плафонов теперь пряталась тьма, по углам среди стоящих белоснежных бюстов залегли длинные глубокие тени. Горе постигло его отчизну…
«Мой мир уже не будет моим», — обреченно думал священник.
Серое густое облако спустилось вниз. И на миг закрыло, словно ватой, глаза.
Падре остановился и, зажмурившись, потёр их.
Перед ним, не касаясь сандалиями пола, стоял старец.
«Изгони печаль из своих мыслей, мой мальчик. Он вернёт твое сокровище! Юный паршивец всегда держит своё слово»
Теодоро повторно зажмурился. Когда он открыл глаза, в коридоре было светло и пусто.
Весь день двадцать пятого мая Яков Иванович терпеливо объяснял Эмме особенности ухода именно за этим видом птицы, а когда после полудня DEX’ы из бригады Фрола закончили делать прочный загон для выгула, сам выпустил всех индоуток из клеток.
Костас прибежал к ангару, когда все индоутки уже спокойно бродили в загончике — и долго возмущался, что ему не дали возможности взять у птицы пробы крови для анализа. Эмма молча слушала, не смея перебивать его – но, когда он остановился, чтобы выдохнуть, тихо спросила:
— Какой нужен анализ?
Костас назвал несколько параметров – и только после этого понял, что эта тихая смирная женщина в платке и тёмно-синем рабочем халате на самом деле не совсем человек, так как она таким же тихим голосом сказала:
— Включи планшет и скажи номер. И дай тонкую иглу, — и, получив требуемое, пошла в загон.
Эмма ловко поймала первую птицу, считала её чип, затем уколола ярёмную вену, слизала каплю крови – и на планшете Костаса появился первый файл. За четверть часа она взяла пробы крови у всех индоуток, ни разу не повторившись. Костас изумлённо наблюдал, как она быстро и ловко работает, не напугав ни одной птицы.
— Молодец, спасибо! – только и смог он сказать, когда результат анализа всех трехсот индоуток появился на его планшете.
И наконец-то Костас понял, как ему повезло, что он попал жить и работать на этом архипелаге: разумные киборги без проблем могут заменить собой не только специализированную лабораторию для проведения необходимых анализов, но и сканер, и рентген, и фиксатор для животных, и дозатор лекарств… — надо только понятно объяснить цель действия и вся… или почти вся грязная и муторная работа будет выполнена ими точно и чисто.
***
Двадцать шестого мая Всеслав, Милана и Лариса сразу после раннего завтрака улетели в Звёздный на флайере Нины, чтобы осмотреть места будущей съёмки фильма. Предупреждённая Ниной Ира вместе с Зиркой и Дамиром уже в девять утра встретила их у здания городской администрации, почти достроенной – и сначала проводила в только что открывшуюся столовую на завтрак, а потом сама почти весь день показывала строящийся город.
Руслан очень хотел полететь с ними и на месте посмотреть место будущей конюшни – но на весь день ему замены не нашлось даже с учётом множества неиспользованных им выходных.
— Сначала найди себе замену и обучи ухаживать за тремя жеребцами, — сказал ему Платон, когда вышел на крыльцо вместе с Ниной, собравшейся утром привычно прокатиться в коляске по островам, — случка кобыл ещё не закончена, а кроме тебя никто с Восходом не справится… он почему-то смирный только с тобой. Меня чуть не тяпнул вчера!
— Так нечего было лезть к нему, когда он с кобылами ходит! – обиделся Руслан, — сам виноват. Восход жеребец и своих кобыл охраняет… и от тебя тоже.
— Ребята, не скандальте, — остановила их Нина, — Руслан, тебя действительно пока некем заменить, чтобы дать тебе выходные. Значит, надо кого-то из наших пока не определившихся с профессией киборгов начать обучать себе на замену на такие случаи. Платон, не обижайся, но ты зачем полез к Восходу, когда он собирает вокруг себя кобыл? Он охраняет их… получается, что от тебя тоже.
— Ну… хоть на час-то можно слетать?
— Руслан, на час слетать можно… и, наверное, даже нужно… но только, если ты совершенно уверен, что к Восходу в табуне никто не сунется. Давайте сделаем так… Платон, у нас есть неосвоенные островки, к которым уже проложена дамба? Можно выпускать туда табун мезенских кобыл с Восходом на весь день… да и на ночь тоже, лето скоро, не замёрзнут. И недалеко от конюшен желательно.
— Островки-то есть… — протянул явно недовольный Платон, — на наружном круге островов. Там один как раз почти напротив коровника… неровно вытянутый и в прошлое лето удлинённый, теперь он сорок на сто семьдесят метров… но там кусты не все убраны и дамба узкая и длинная, расширяем теперь. Я уже пообещал его Гопалу, и он на него коров на лето уже выпускает, пока на пару часов днём… не в загоне же у коровника им пастись. За неделю до лета там убрали бы лишние деревья… сейчас идёт расширение дамбы к нему…
— Лошади с коровами вполне могут пастись и вместе, не подерутся, — остановила его Нина, — Руслан, сейчас ты отвезёшь меня на ипподром, я посмотрю на тренировки, а Хельги покатается по дорожке… переведёшь Восхода со взрослыми кобылами на этот островок, оставишь кого-нибудь для присмотра за ними… хотя бы Олафа попроси, он пару часов сможет побыть с ними, пока Герман присмотрит за оставшимися на конюшне двухлетками и орловскими кобылами. У них ещё слишком маленькие жеребята для выхода в табун. А потом можешь взять скутер и слетать на час-полтора в Звёздный. Есть свой скутер?
Получив отрицательный ответ, Нина попросила Хельги передать Змею запись разговора – и Змей согласился свозить Руслана:
— Только не прямо сейчас… я сообщу ему, когда и где встретимся.
Обрадованный Руслан скинул сообщение Олафу, что сейчас вернётся, довёз Нину до въезда на дорожку ипподрома – и Нина пересела на поданные Олафом дрожки, в которые была запряжена всё та же мезенская кобыла с жеребёнком, взяла вожжи и поехала по дорожке в сопровождении едущего на коне Хельги, а Руслан поехал к конюшне, чтобы до отлёта в Звёздный успеть распрячь Восхода и отвести его на предоставленный для пастьбы островок.
Нина проехала пару кругов по дорожке, так и не решившись выехать с территории ипподрома с жеребёнком, и через полчаса передала кобылу Олафу, но осталась на зрительской трибуне ещё на полчаса, наблюдая за тренировкой Хельги. К дому она пошла пешком, разрешив Хельги вернуться и покататься после того, как он проводит её.
Змей и Руслан прилетели в половине четвёртого – и Руслан сразу захотел поговорить с Ниной в её гостиной.
— Проходите прямо сейчас, — ответила Нина на вопрос Змея о времени встречи, — я дома. Сейчас Аля приготовит пирог с курятиной, чаю выпьем.
Парни вошли уже через пару минут – и Нина пригласила их в столовую и спросила, в чём дело. Руслан выглядел встревоженным и мрачным, Змей был не намного веселее.
— Она сказала, что я не подхожу для этой роли, — начал Руслан и замолчал. Тогда заговорил Змей:
— Лариса Софокловна… у неё отца зовут Софокл, значит, она Софокловна?.. так вот, она сказала, что у Руслана нет специального образования, он нигде не снимался и в мире кино его никто не знает… она успела созвониться с какими-то своими знакомыми, ей пообещали супер-крутой сценарий, а за это она должна отдать эту роль какой-то знаменитости!
— Она сказала, что я слишком упитанный для роли боевого киборга! – возмущённо заявил Руслан, — а я и есть боевой киборг вообще-то…
— Так, стоп! – Нина набрала номер Ларисы, всё ещё находящейся в Звёздном, добавила её в звонок и спросила, почему она так сказала парням.
— Ну… он же не актёр, — удивлённо ответила Лариса, — и мне быть режиссёром именно художественного фильма не приходилось. А этот сценарист – супер-профи, но сразу поставил условие… что писать сценарий будет только для… — она оглянулась на всё ещё покрытый льдом берег моря, где бродила Милана, и что-то ей крикнула. Милана подошла и на своём видеофоне показала голографию модного молодого актёра: — Вот для него.
— А нам это надо? Мы тут таких супер-профи уже видели! Наши ребята всё равно лучше всё сделали… наши студийцы напишут сценарий не хуже. Лариса, Клим напишет музыку, Май сыграет, Берёза споёт, Арнольд снимет… купим ему профессиональную камеру и всё, что надо… что ещё? Костюмы и грим? – и Нина попросила Змея пригласить в гостиную Авиэля, который когда-то гримировал Лизу-Заряницу и подбирал косметику для Лиды, и, уверенная, что он уже получил запись разговора, с ходу спросила:
— Сможешь загримировать Руслана так, словно он только что из боя и очень-очень голодный?
— Без проблем, — спокойно ответил секретарь, — только нужен грим, желательно профессиональный, и одежда… ну, одежду можно взять у Зоси, а грим… что-то могу сам сделать, что-то можно купить подешевле. Заказать косметику с доставкой?
— Закажи… но не прямо сейчас. Сначала надо написать сценарий, определиться с актёрами… хотя… если съёмка начнётся через неделю… закажи прямо сейчас, как раз успеют доставить. Но учитывай, что фильм всё-таки будет рассчитан на семейного зрителя, поэтому кровь будет только обозначена на одежде… и побои показываться не будут. Но будут оба Ангела, нужно будет Ворону красить волосы. И нужен образ хозяина этого киборга до его спасения… попрошу Дробота, он как раз хотел поступать на актёра, — и Нина снова обратилась к Ларисе: — Лариса, гримёр есть. Костюмы будут. Что ещё нужно?
— Но… — осторожно заговорил Змей, — мама, волхв говорил тебе не вмешиваться в съёмки…
— Сын мой, в процесс именно съёмки я вмешиваться и не собираюсь. Я просто пытаюсь объяснить Ларисе Софокловне, что у нас есть специалисты и без заезжих профи. Вспомни голографа на свадьбе Амины… кто лучше снимал: он, не знающий наших обычаев и климата, или Арнольд, не имеющий своей студии? С любым заезжим профи будет так же! У нас своих профи достаточно! У нас есть студия «Белый парус», есть художник Златко Зорич, есть гримёр Авиэль, есть… швеи свои есть, любые костюмы сделают. Есть Грант и Алёна…
— Но… сценарий – основа фильма! – не отступалась Лариса, — а этот…
— Руслан, в том училище, где учится Олеся, есть какие-нибудь курсы сценаристов? Спроси у неё, пусть спросит… пусть этот фильм будет дипломной работой сценариста… и её, как актрисы.
— Хорошо, уговорили, — сдалась Лариса, — но я должна быть уверена, что всё будет идеально! – и прервала связь. Но на связь тут же вышла Олеся, извинилась перед Русланом, что не смогла ответить на звонок полчаса назад, выслушала Нину и радостно ответила:
— Мы всей труппой прилетим! То есть… нас восемь человек с актёрского курса, один с режиссёрского, один со сценарного и два с операторского. Мы уже в космопорте с аппаратурой и костюмами, через пару дней будем. Спектакль мы видели, что будем снимать, примерно знаем. Ведь съёмка будет в Звёздном?
— Пока не определились, — улыбнулась Нина, — всё будет зависеть от погоды и сценария. Но натурная съёмка, скорее всего, там.
— Сейчас скину наш вариант сценария, внесите правки, а когда мы прибудем, вместе решим, как и где снимать. Мне пора… Руслан, если ты хочешь играть главного героя, советую похудеть килограмм на десять… сможешь за неделю? А то недостоверно будет. Пока! – Олеся показала на арендованный труппой транспортник и отключила связь.
После разговора с Ларисой и Олесей Нина, пока не ушли Змей и Руслан, позвонила Филиппу, на удивление не дозвонилась — ведь киборг не может быть не на связи! — и набрала Иру.
Сестра спокойно выслушала её и ответила:
— Ваши гостьи всё ещё бродят по побережью, выбирают место для съёмки. Эта Лариса вообще-то кто?
— Жена нашего ветврача. И режиссёр массовых мероприятий по образованию. Снимать кино ей ещё не приходилось, а энтузиазма на десятерых хватит. Хочет пригласить каких-то профи, но у нас своих спецов достаточно. Хотела пригласить Филиппа в помощь нашему оператору.
— Он сейчас занят, сопровождает твоих гостей… но при мне он им не признался, что местный журналист. Хорошо, я позвоню зятю… у него на голоканале есть профессиональная видеокамера. Или сам с ней прилетит, или пришлёт Филиппу с курьером.
— За это спасибо! Лучше, если он сам будет снимать, он профи, а Филипп ему поможет. Актёры свои, гримёр свой, костюмер свой… ещё будет актриса… которая спасёт главного героя. Пока.
— Погоди! Минут пять назад звонил Борис, готов привезти фактически за бесценок партию битых «семёрок» на стройку, но требует… отдельное здание под офис! Представляешь, он собирается открыть офис «DEX-company» в Звёздном! Какая наглость!
— А сколько киборгов он хочет дать в обмен на согласие и место для здания? – тут же спросил Змей, — может быть, стоит согласиться? При условии, что новый офис ОЗК будет в том же здании и займёт столько же места.
— Это мысль! – обрадовалась Ира. – Спасибо! Подберу проект и пришлю ему с местом на карте города. А когда согласится, рядом или напротив поставим такое же здание для офиса ОЗК. За полтора десятка полутрупов, которые привезёт завтра Леонид, это нормальная цена. Пока.
Через пару минут после того, как Ира отключила связь, на видеофон Руслана пришёл файл с проектом сценария — и он сразу скинул его Нине и по её просьбе ещё и на Пушка. Она просмотрела файл – всего три страницы текста, почти схема – и сказала киборгам:
— Ребята, сообщите всем, пожалуйста, что в течение суток… двух суток, пока к нам летят студенты театрального училища, принимаются правки в проект сценария от всех желающих.
— А если правок будет слишком много? — спросил Руслан.
— Тогда студийцы снимут ещё один мультсериал. Ничего страшного. Ещё вопросы есть? Тогда…
— Есть вопрос, — тихо сказал Авиэль, — если можно… Линда и Райво могли бы помочь… Вы… то есть, ты… помнишь ведь их?
— Помню, конечно. Бывшие соседи. А с Райво вместе работали в музее. Но у них теперь годовалый ребёнок и я думаю, что они вряд ли захотят участвовать в этом фильме. Но… спрошу, нам программист лишним не будет. Теперь всё? Тогда сначала чай, а потом пойдёте на работу.
После короткого чаепития Змей, Руслан и Авиэль ушли, а Нина стала звонить Линде.
Бывшая соседка отозвалась почти сразу, поздоровалась и сказала, что долго говорить не сможет, так как малыш уже проснулся и сейчас она будет его кормить. На вирт-экране была видна часть детской комнаты, а в открытой двери показался живущий в её квартире Mary Валера. Нина попросила Хельги скинуть Валере запись её разговора с Ларисой, Русланом и Олесей и пригласила в гости в любой день.
— Я бы и рада прилететь, устала уже от города, — ответила бывшая соседка, — но у Райво много работы, сейчас музей готовится ко дню города, который уже праздник мастеров. В этом году тема «Древодельцы». Столяры, плотники… и игрушки из дерева тоже. Твои будут участвовать?
— Пора подавать заявку? Спрошу ребят, может, кто и захочет. А ты подумай. У нас кино будут снимать, интересно будет.
— Мы подумаем. Пока.
— Пока.
***
Прочитав присланную Олесей схему сценария, Руслан решил довериться любимой девушке – и на ужин в столовую не пошёл, решив похудеть хотя бы на пару килограмм, чтобы суметь более правдоподобно изобразить умирающего.
3425 год таянья глубоких льдов (381 теплый год), 8-й день бездорожного месяца
— Хорк, часовня стоит на живой земле. Ты заметил?
Ничего такого Хорк не заметил. Часовня в отсутствии священниц не будила в нем тех теплых чувств, которые он обычно испытывал, переступая порог собора. Ночь была лунной, и Триликая будто смотрела внутрь сквозь узкое окно — молочно-белые лучи падали на каменную кладку колодца.
— Смотри-ка ты, а тут не обошлось без ученых звездочетов… — пробормотал колдун, оглядевшись. И задвинул засов изнутри.
— Почему ты так думаешь? — спросил Хорк.
— Потому что с какой бы стороны ни светила луна, окна сделаны с таким расчетом, что один из лучей обязательно пройдет через центр — осветит колодец. Можно сказать, сакральная геометрия… Днем я этого не заметил.
— Ты был здесь? — удивился Хорк.
— Да, пока ты парился в бане. Коренной маг показывал мне метрические книги.
Голоса в часовне звучали гулко и почему-то торжественно, в глубине колодца еле слышно журчала вода. Глаза привыкли к полумраку, и Хорк разглядел роспись на стенах — нежную, чуть светившуюся в темноте. Колдун тем временем подошел к вратам жертвенника и, по всей видимости, собирался их раскрыть.
— Ты куда? — спросил Хорк удивленно.
— Я думаю, спуск в крипту именно там.
— Мужчине нельзя заходить в жертвенник… — пробормотал Хорк.
— С чего бы?
— Ну… Это как без разрешения войти в женскую спальню…
— Я постучусь.
— Туда не заходят даже коренные маги. Понимаешь, мужчина нечист по своей природе, потому его присутствие оскверняет жертвенник.
— Я сегодня мылся в бане. Там, правда, было не очень жарко…
Колдун в самом деле постучал в створку врат.
— Смеяться над чужими святынями — не самый добрый поступок… — проворчал Хорк.
— Как ты догадался, что я смеюсь? Но в самом деле, не рыть же мне подкоп под фундаментом, чтобы пролезть в крипту?
— А нам непременно надо попасть в крипту?
— А зачем мы тогда пришли сюда в столь поздний час? — Колдун решительно распахнул врата и шагнул к жертвеннику. — Хорк, заходи, не стесняйся, тут никого нет…
Хорк раздумывал некоторое время и вспомнил: никто не говорил, что мужчинам нельзя заходить в жертвенник, им запрещено на него смотреть. И если пройти через жертвенник к спуску с закрытыми глазами, то ничего страшного не произойдет.
Он зажмурился, шагнул внутрь, на третьем шаге обо что-то споткнулся и открыл глаза — не нарочно, только чтобы взглянуть под ноги.
И закрыть их больше не смог — такая красота была вокруг! Рисунки на стенах светились сами собой, так же как и многочисленные, наполненные прозрачным веществом стеклянные сосуды, которые казались висящими в воздухе. Свет отражался во множестве зеркал, раздвигая пространство до бесконечности…
— О, боги… — выговорил Хорк. — Это настоящее волшебство…
— Никакого волшебства, — ответил колдун. — Это фосфор. В таких количествах он ядовит. А вот и лестница…
Лесенка была узкой и крутой, больше похожей на лаз, да еще и со ступенями разной высоты — ничего не стоило оступиться. Пришлось остановиться и чиркнуть спичиной.
— Ну вот, а я только хотел поразить тебя амберной магией, — огорчился колдун. — И не жалко тебе спичин? У меня сердце кровью обливается, когда ты их зажигаешь…
— Спичины стоят совсем недорого, их можно не жалеть. И это удобней, чем щелкать огнивом.
В крипте был земляной пол и низкий потолок, державшийся четырьмя столпами, под его сводами Хорку приходилось нагибаться, и когда спичина погасла, он немного растерялся. Тем более что там было абсолютно темно, как в любом подземелье.
Вот тут-то колдун и зажег свой амберный фонарь! После темноты его свет показался ярче солнечного и, конечно, со светом огня сравниться не мог. Каждый уголок крипты стал виден, будто днем!
— Ого! — воскликнул Хорк. — И почему ты не пользовался им раньше? С таким светом можно ехать и ночью, необязательно останавливаться на закате!
Здесь голоса звучали глухо, будто стены, как вата, вбирали звуки в себя.
— Увы, амберная магия — это не колдовство. Чтобы ехать с фонарем всю ночь, нужно везти с собой десяток банок-накопителей. На телеге. Я и одну-то притащил сюда с трудом, она с полпуда весит. Попробуй…
Хорк взялся за ручку, приделанную к небольшому с виду коробу, в котором колдун нес свой фонарь.
— Да уж… Она что, из золота?
— Нет, из свинца.
— У тебя в доме свет был не таким ярким… — вспомнил Хорк.
— Во-первых, это тебе кажется. В темноте. Во-вторых, в этом фонаре стоит отражатель, он собирает и направляет пучок света. Потом покажу, сейчас в него лучше не заглядывать.
Колдун посветил на стены, сложенные из кирпича, не удовлетворился беглым осмотром и прошел по всему периметру крипты, разглядывая кладку и даже постукивая по ней кое-где прихваченным с собой молотком.
— Не вижу… — сказал он, закончив осмотр стен и перешел к осмотру столпов.
— Что ты ищешь? — спросил Хорк.
— Более позднюю кладку.
— Спросил бы меня, — Хорк пожал плечами. — Вон она, в основании колодца.
Едва колдун включил свой амберный фонарь, Хорк сразу обратил внимание на правильной формы прямоугольник в кладке колодца: ледниковые камни были такими же, как вокруг, а раствор — гораздо светлей.
— А ты глазастый! — обрадовался колдун. — Но я все же рассчитывал на кирпич… Ледниковый камень молотком не прошибешь…
— А его надо пробить молотком?
— Ну да…
— Дай молоток, — попросил Хорк. — Камень, конечно, не прошибешь…
— Э… Хорк, тут надо бы осторожно… — замялся колдун. — Чтобы не повредить того, что внутри.
— Хорошо, я буду осторожен.
Камень, конечно, не прошибешь, но раствор обычно рассыпается раньше камней. Хорк подумал немного и обернул молоток полой плаща — не был уверен, что звук удара железом по камню не разнесется на всю Клопицу.
— Погоди, не порти плащ, — остановил его колдун. — У меня есть кусок кожи.
Через несколько минут Хорк вытащил из кладки первый ледниковый камень, дальше дело пошло быстрей и легче. Колдун не ошибся, за рядом камней в стене колодца была пустота. Но когда в отверстие попал свет амберного фонаря, Хорк отступил на шаг и едва не выронил молоток…
— Я так и знал… — пробормотал заглянувший внутрь колдун. — Я ее чуял… То-то меня едва не стошнило, когда я заглянул в колодец…
— Ее? — удивился Хорк.
— Некромагию. Соборной магии хватает не больше чем на три версты. Некромагия посильнее…
Значит, Хорку не привиделось — в кладку колодца было вмуровано тело младенца.
Колдун огляделся по сторонам.
— Тебе не кажется, что на нас кто-то смотрит? — спросил он.
— Кто?.. — упавшим голосом спросил Хорк.
— Откуда мне знать? — усмехнулся колдун и повернул амберный фонарь в сторону лестницы. А потом тщательно осветил каждый уголок крипты, заглянув и за столпы.
— Никого. А кажется, будто кто-то в спину целится…
Хорк хотел сказать, что это мертвое дитя смотрит на них из своей каменной могилки, но не посмел выговорить этого вслух.
— Подержи фонарь, — попросил колдун, а потом без страха сунул руки в отверстие, проделанное Хорком.
— Ты хочешь это… достать?.. — Хорк отступил еще на два шага.
— А что делать? Я думаю, на нем заклятье нетления.
Хорк не смог бы, не посмел тронуть тельце мертвого ребенка, но колдун сделал это вполне спокойно.
— Да подними же фонарь, — бросил он Хорку с раздражением. Должно быть, не так уж он был спокоен…
Хорк поспешил исполнить его просьбу.
— О боги, сущие и мнимые… — ахнул колдун. — Хорк, перестань отворачиваться. Погляди сюда!
Тот поморщился и заставил себя посмотреть на мертвое тельце: оно было совсем крохотным и сморщенным, будто высохшим, с кожей цвета древесной коры, как у старого деда. Младенец был мальчиком.
— Ты видишь? — спросил колдун. — Ты видишь, на кого он похож?
Хорк кивнул, сглотнув набежавшую вязкую слюну.
— На шимору…
— Точно. На шимору. А еще на фрели Ойю, фрову Коиру и йерра Варожа. Такую нижнюю губу ни с чем не перепутаешь. Шимора была сестренкой, а это братишка.
— Ты думаешь, это дитя фровы Коиры? — спросил Хорк.
— Я думаю, это ребенок священницы, которая жила у Катсо. Ну и йерра Варожа. Если, конечно, у фровы Коиры нет еще одного брата. Потому что сестры-священницы у них быть не может. Хорк, подержи его, я погляжу, есть ли там еще что-нибудь…
Хорк отшатнулся, и колдун покачал головой.
— Ну тогда сам посмотри… Не могу же я сунуть его под мышку…
С этим Хорк был согласен и, преодолев себя, посветил фонарем в глубь отверстия — там в самом деле лежал восковой шарик размером с яблоко.
— Есть? — нагнулся к отверстию колдун. — Доставай. Это, без сомнений, некромагия.
В воск были запечатаны две пряди волос — прямых светлых и вьющихся темных.
— Это волосы отца и матери. Пожалуй, мы не будем портить жизнь людям из Сумнуо и Череповичей, а потому возьмем только часть этого артефакта. Отрежь кусочек, а?
Хорк не без колебаний исполнил его просьбу. Колдун поглядел на отрезанный кусок.
— Светлая прядь гораздо длинней. Темные волосы, скорей всего, принадлежат отцу, а не матери. Но это, конечно, домысел. Все это домыслы… Погляди, больше ничего там нет?
Хорк снова посветил внутрь и покачал головой.
— А зачем нужны волосы отца и матери? — спросил он, осмелившись.
— Это что-то вроде залога живых мертвому. Оставленные здесь пряди делают родителей уязвимыми перед мертвым, если что-то пойдет не так. И меня это, кстати, сильно смущает. Если волосы отца отданы в залог, почему упырь до него не добрался? Может, вовсе не отец ребенка виновен в смерти Катсо?
Перед тем как вернуть на место тело младенца, колдун осмотрел его со всех сторон.
— Эх… А я все еще надеялся… — он поморщился.
— На что?
— На то, что мальчики, рожденные священницами, умирают сами по себе, по своей природной сути. Увы, не ради спасения ребенка эта священница рожала здесь в тайне от всех… У младенца сломана шея. Может, душили и не рассчитали силу. А может, так и задумывалось.
— Ты… уверен?.. — тихо спросил Хорк.
— Увы.
— Священница не могла такого сделать. Женщина вообще не может убить младенца. Если ты прав, тогда это сделал его отец.
— Хорк, вообще-то матери иногда это делают. Особенно безмужние, которым нечем кормить дитя. Я не говорю, что это нормально для матерей, но такое бывает, поверь мне. А священницы, видишь ли, не совсем женщины… Не совсем матери. Я допускаю, что йерр Варож знает кое-что о некромагии, но вряд ли владеет заклятьем нетления — это дело коренных магов. Неужели здешний коренной маг принимал в этом участие? Впрочем, они могли вызвать другого, доверенного коренного мага…
— А высокие маги? — спросил Хорк. Убийство младенцев — это дело Рогатого бога, священница не может служить Рогатому. — Йерр Варож связан с высокими магами…
— Дяденька не стал бы убивать ребеночка… — неожиданно раздалось из темноты — амберный фонарь был повернут в сторону от спуска в крипту.
У колдуна опустились плечи… Хорк непроизвольно повернулся на голос — вместе с фонарем. У столпа стояла фрели Ойя, державшая в руках сафьяновые сапожки.
— Фрели Ойя, я же запер двери изнутри… — пробормотал колдун, продолжая держать младенца в руках.
— Много надо ума, чтобы отодвинуть засов, который задвинули изнутри… — криво усмехнулась она. — А йерр Хорк так стучал молотком, что ничего вокруг не слышал.
— Тебе вовсе незачем смотреть на мертвых детей, — строго сказал колдун.
— Но я же не испугалась шиморы… — возразила та.
— Шиморы — в общем забавные существа, хотя многие считают иначе. Они… в какой-то степени живые. Они — суть утверждение жизни. Этот младенец — суть смерть, а некромагия — работа его смерти. К тому же ты просто не поняла, кем тебе приходится шимора.
— Я про шимору потом догадалась. Что это у матушки ребеночек умер во чреве… Потому она тогда без чувств упала. Но все равно зря дяденька велел ее унести — она, может, с нами хотела жить, сестренкой мне была… И Кленового Базилевса любила, а он ушел ее искать и погиб…
Она вдруг всхлипнула.
— Думаю, ты сама не представляешь, какое это тяжелое для тебя испытание — оказаться здесь. Но могу тебя хоть чуть-чуть утешить: Кленовый Базилевс не погиб, он благополучно добрался до моего дома вслед за своей подружкой. Там вместе с нею и остался.
Ойя покивала, продолжая всхлипывать. И вряд ли она плакала над горькой судьбой Кленового Базилевса.
— Почему ты думаешь, что это ребеночек дяденьки? — спросила она сквозь слезы.
— А у твоей матушки есть еще братья или сестры?
Она покачала головой.
— Надень сапоги, — вздохнул колдун. — Земля холодная.
— Дяденька не мог убить ребеночка. И высоких магов не стал бы звать, чтобы его убить, — повторила фрели и шмыгнула носом.
— Мы не будем выяснять, кто убил ребенка. Да и нет никакой разницы, кто это сделал: отец или мать, — постановил колдун. — Но вряд ли слухи о Катсо по селу пустила священница.
Он бережно положил ребенка обратно в каменную могилу.
— И как мы теперь заделаем дыру? — спросил Хорк.
— Никак, — ответил колдун. — Положим на место камни. Коренной маг здесь не бывает, а священницы… Даже не знаю, стоит ли любой ценой прикрывать от них мать этого младенца… Я не против любви в целом — любись, с кем тебе нравится. К тому же йерр Варож мужчина интересный. Но зачем избавляться от последствий любви таким неестественным для людей способом?
— Неестественным? — переспросил Хорк с возмущением. — Ты называешь убийство ребенка всего лишь неестественным?
— Не придирайся к словам. И вообще, пойдем отсюда. Меня в самом деле тошнит от некромагии.
И только он это сказал, как над головой послышались чьи-то торопливые шаги, а вслед за ними — негромкий хлопок двери.
— Ну вот, я же говорил, что кто-то на нас смотрит… — сказал колдун, поглядев в потолок.
* * *
В первый раз смерть позвала девочку, умершую за закрытой дверью, именно здесь, в этом старом доме на убитой земле. Черной змеей скользнула меж надгробных камней, блеснула тускло чешуей в лунном свете и притаилась под тенью часовни. У нее были костлявые руки. И пальцы, похожие на паучьи лапы. Быстрые и цепкие.
Смерть позвала девочку, и та пошла на зов. К невысокой кладбищенской ограде, к длинной остроконечной тени, которую часовня отбрасывала на тропинку, вившуюся между могил. Желтая луна светила девочке в лицо, и она не увидела костлявых рук, что потянулись к подолу ее белой рубахи. Не почувствовала прикосновения цепких пальцев, скользнувших по ее телу. Не заметила на своем пути черной гробовой змеи, свернувшейся в клубок… Тот, кто притронется к ядовитой змее, быстро умрет — это известно каждому.
Девочка вернулась в старый дом на убитой земле. И никто не увидел на ее челе метку смерти.
Этот дом помнил ее и любил — и теперь задушит тебя. Протянет руки из зазеркалья и сожмет у тебя на горле. Потому что имя мертвой девочки — Ойя…
* * *
Наитие подсказывало Лахту, что мертвый ребенок вмурован в фундамент Часовни-на-Роднике. И хотя это предположение основывалось на домыслах, и домыслах маловероятных, оно неожиданно для Лахта подтвердилось. Только некромагия могла расширить круг действия часовни на окрестные земли. Совпало время, когда у Катсо «кто-то жил», и время, когда в Череповичах и Сумнуо начала расти трава? И то, и другое вилами писано по воде, достоверность уровня «одна баба сказала». Да, в бане Катсо примерно в то же время кто-то рожал дитя, но «примерно в то же время» — это плюс-минус три года. Потому что возраст нацарапанного на стенке рисунка точней не определить.
Катсо собирался в Котельный собор, о чем сообщил йерру Тулу. Значит, не скрывал своих намерений туда отправиться. И вот как только он туда собрался, так сразу его обвинили в чадоблудии и ослепили. Может, это всего лишь совпадение.
Все факты и домыслы по отдельности были сомнительными, маловероятными и могли иметь какие угодно другие объяснения. Все. Но в целом укладывались в логичную и целостную картину: в доме Катсо священница Котельного собора тайно от всех рожает дитя — ребенка убивают и вмуровывают в фундамент часовни — Катсо собирается в Котельный собор, где может опознать священницу, — его оговаривают и ослепляют.
А вот чего Лахт не должен был предположить, так это отцовства йерра Варожа. А впрочем, почему не должен? Если Иоя, его дочь, умерла (и опять: предположительно дочь и предположительно умерла), то не упырь ли был тому причиной?
Если упырь убил дочь йерра Варожа, то почему не взялся за него самого? Это кратчайшая цепочка родства, если упырь ищет мести. Почему переключился на фрели Ойю, двоюродную сестру и племянницу? Даже если Варож оказался для упыря недосягаем, Ойя не самая близкая родственница ни ему, ни его дочери.
Ответ, который наитие предлагало Лахту, тот отверг с негодованием. Потому что он тоже основывался на домыслах, а не на фактах. И был совершенно невероятным.
Кухарка ворчала, что к завтраку гости Клопицкой мызы вышли на два часа позже, чем она рассчитывала. Лахт перед нею извинился, а Хорк посоветовал в другой раз выяснять, когда гости собираются позавтракать, и готовить завтрак к назначенному сроку, а не на два часа раньше него. Да, из него вышел бы отличный морской дядька…
Фрели сидела за столом, надув губы (отчего ее принадлежность к Луговому семейству еще сильней бросалось в глаза). И все домыслы Лахта насчет йерра Варожа были пустыми перед ее надутыми губами — не домыслы, а доказательства требовались ей, чтобы поверить в виновность «дяденьки».
— А что грозит священнице за любовь на стороне? — спросил Хорк, обеспокоенный надутыми губами невесты.
— Я плохо представляю себе внутренний устав Собора, — ответил Лахт. — Но, думаю, священницы подчиняются в этом жестким правилам. Скорей всего, их отправляют на послушание в какие-нибудь дикие земли, где требуется проповедь Триликой, а служить там никто не хочет. Куда-нибудь к лаплянам, например.
— А тому, кто соблазнил священницу? — продолжал расспрашивать Хорк.
— Раз священницы рожают детей только от высоких магов, или должны рожать только от них, думаю, у соблазнителя тоже будут неприятности. Но стоит ли во избежание убивать собственное дитя, я не знаю.
Вопросы Хорка снова разбудили проклятое, успевшее надоесть наитие: дитя убили не во избежание неприятностей или опасаясь ссылки в лаплянские земли. Дитя убили в соответствии с принятыми соборными правилами: оставлять в живых только родившихся девочек. Может быть, священница была неправа, забеременев от йерра Варожа, но с ребенком она поступила так, как ей до́лжно было с ним поступить.
Не собственное дитя было убито во избежание неприятностей, а ослеплен смерд Катсо, который собрался своими глазами поглядеть на чудеса священниц из Котельного собора. А что могло случиться, если бы он узнал в священнице свою гостью? Ну узнал бы и узнал. И даже если, как крепко знающий человек, догадался бы о некромагии, что с того? Лахт тоже догадался. Не бежать же теперь по городам и весям с криком: священницы убивают новорожденных сыновей! Во-первых, никто не поверит. Во-вторых, если и поверит, то не откажется от нескончаемых свечей и прочей пользы, даруемой Триликой.
— Хорк, а не спросить ли нам об этом коренного мага? К тому же я все-таки хочу поговорить с его занятой дочкой.
Словоохотливый коренной маг обрадовался гостям, снова выставил на стол самовар, дочери же его не было дома: она только что ушла к лавочнику, а зачем — о том коренной маг не имел понятия. Лахт же не сомневался: пойти в лавку она решила, увидев в окно приближение гостей. И, понятно, не вернется, пока гости не уйдут.
— Сдается мне, твоя дочь меня избегает… — проворчал Лахт, усаживаясь за стол. — Ты ей отец или кто? Вот вернется от лавочника, приведи ее к нам на мызу. Ничего дурного мы ей не сделаем, и даже наоборот: Хорк ей заплатит, если она честно ответит на наши вопросы. Правда, Хорк?
— Конечно! — подтвердил тот. — Не сомневайся, я хорошо заплачу.
Серебро иногда творит чудеса, и существование коренной магии — лучшее тому подтверждение.
— За косу приволоку! — с готовностью ответил коренной маг.
Лахт вернул взятую давеча карту, поговорил о видах на урожай и заодно рассказал, что в Сумнуо и Череповичах с некоторых пор растет трава. Коренной маг не отрицал, что Часовня-на-Роднике уже давно не трехверстка.
— Это родник, — пояснил он. — Место силы.
Не лгал, искренне верил в силу родника. И некромагии не чуял.
— А что ж на карте его действие не отмечено?
— Ну… Тут такое дело… — замялся коренной маг. — Родник не сразу стал силу отдавать, много лет прошло. А если объявить часовню семиверстовой, так людям сразу другие налоги платить придется, и с меня больше дохода потребуют… А ну как он сегодня отдает силу, а назавтра перестанет?
Лахт посмотрел на мага со значением: давно хотел узнать тайну изготовления нескончаемых свечей, которую коренные маги ревностно хранили от ученых химиков высшей школы Великого города. Но увы — на этот раз пришлось выведывать другие тайны Собора.
— А что Катсо, в самом деле собирался идти в город Священного Камня? — спросил Лахт.
— Да, было такое, — вздохнул коренной маг. — На яблочный праздник. В Котельном соборе яблочный праздник — главный в году, в этот день Триликая явилась будущей Старшей Матери, кинула ей под ноги яблоко и велела за ним идти, пока оно не остановится. На том месте булгаре в своих казанах, в котлах по-нашему, варили смолу для корабельщиков, потому собор и прозвали Котельным.
— И что за чудеса там творят на яблочный праздник?
— Ты не знаешь? — удивился Хорк. — Всю ночь над Новой рекой светятся лисьи огни! Такое чудо я видел только в северных морях, когда ходил по ним с китобоями. На него в город Священного Камня приходят посмотреть люди из самых разных земель.
— Ну вот, а я-то думал, священницы воду в вино превращают… — вздохнул Лахт. Он видел лисьи огни в землях лаплян… Это сильная, очень сильная магия — лисьи огни в городе Священного Камня…
— Яблочное вино в эту ночь продают на каждом углу, и совсем недорого, — пояснил Хорк.
— И можжевеловку, небось? И коренную магию?
— Ну да…
И никому не приходит в голову, что явленное чудо приносит Собору сумасшедший доход.
— Вообще-то лапляне опасаются лисьих огней, а они в этом понимают больше нашего… — пробормотал Лахт.
— Все лапляне — прислужники Рогатого, — объяснил Хорк. — Потому и боятся лисьих огней.
— Но желание Катсо увидеть лисьи огни над Новой рекой — интересный штрих к его характеру, — продолжил Лахт, пропустив пояснения Хорка мимо ушей.
— Душа простых людей тянется к чудесам, и красоту простой человек видит и понимает не хуже нас с вами, — ответил коренной маг. — Здесь, в Клопице, в каждом доме держат прозрачную нескончаемую свечу, из самых дорогих. Обычно ее зажигают по праздникам на несколько минут, только чтобы полюбоваться красотой ее свечения. А ведь прозрачные свечи в несколько раз дороже обычных.
Лахта так и подмывало спросить, в чем состоит разница изготовления прозрачных и обычных нескончаемых свечей, но раньше стоило все же выяснить другие соборные тайны…
— Ты не знаешь, у Катсо в доме правда кто-то жил незадолго до его смерти?
— Ходили такие слухи. Не так уж незадолго — за год примерно. Все решили, что Катсо привел в дом хозяйку и по скрытности своей не хочет, чтобы об этом прознали соседи. Кто его разберет, не хотел перед богами и людьми женой ее признать, вот и скрывал. Пожили немного и разошлись в разные стороны — не срослось, не слюбилось. Я говорил уже: здесь люди только думают, что поклоняются Триликой, на самом же деле живут, как им удобно, и ее запреты всерьез не принимают.
— А Триликая запрещает мужчине жить с женщиной? — Лахт сделал вид, что удивлен.
— Нет, Триликая требует скреплять такие союзы узами брака. И я не вижу в этом дурного, так было испокон веков: именно прилюдное признание пары мужем и женой, взаимные обязательства, ответственность друг перед другом и, главное, перед детьми, рожденными в семейном союзе. А то, понимаешь, полюбился ночь-другую и усвистел, поминай как звали. А кто детей кормить будет? У меня четыре дочери, и Триликая на их стороне. А строгость ее к девам им же на пользу.
— Но ведь священницы не связывают себя узами брака. И, насколько я понимаю, могут любиться, с кем пожелают. Хороший ли это девам пример?
— Что ты! Что ты! — замахал руками коренной маг. — Дочерям положено соблюдать себя до совершеннолетия, а сестры вступают в связь только с высокими магами и только ради зачатья новой священницы!
— Ой ли? — подначил Лахт. — Что-то мне не верится, что молодые красивые дочери не находят утех на стороне…
— По соборному уставу потерявшая девственность дочь предается мучительной смерти — высокие маги медленно превращают ее в лед. И обязательно на глазах других дочерей: те, кто видели казнь подруги, вряд ли осмелятся нарушить запрет.
— К чему такая жестокость? За столь ничтожное отступление от устава — и мучительная смерть?
— Не скажи, это не такое уж ничтожное отступление от устава. Ты что-нибудь слышал о телегонии?
— Ученые лекари считают, что это полная ерунда… — ответил Лахт.
— Не знаю, что там думают себе ученые лекари, но любой опытный псарь знает, что сука, погулявшая на уличной собачьей свадьбе, никогда не родит чистопородных щенков, каких хороших кобелей ты ей после ни выбирай. Неправильно, конечно, сравнивать священниц с собаками, но, говорят, что дочь, потерявшая девственность на стороне, никогда не сможет родить будущую священницу. Потому к сестрам устав милосердней — их за любовь на стороне всего лишь ссылают на послушание.
— А если дочь соблазнит высокий маг?
— Таких тонкостей я не знаю, но сомневаюсь, что высоким магам это нужно.
— Хорошо, а соблазнитель? Он остается безнаказанным?
— Об этом соборный устав ничего не говорит, но ходят слухи, что высокие маги обязательно найдут его и убьют. Ради справедливости и в назидание другим.
При таком раскладе Катсо следовало убить сразу, не дожидаясь, когда он соберется пойти в Котельный собор. Если гостившая у него священница была дочерью.
3425 год таянья глубоких льдов (381 теплый год), 8-й день бездорожного месяца
Юная фрели мылась в бане, которую истопил приставленный к гостям конюх; Хорк, распаренный и слегка осовевший, в штанах и рубахе навыпуск, скучал в обществе кухарки.
— Чего все по одному-то моетесь? — проворчала кухарка, увидев Лахта. — Уж пар весь вышел! Вот бояре-володаре, все-то у вас не по-людски!
— Да я вообще могу не мыться, — пробормотал в ответ Лахт.
— Теперь какой там мыться! Теперь только грязь размазывать!
— А подтопить? — сердито спросил Хорк. — Не пробовали?
— Да ладно тебе, Хорк. Я тепленькой водичкой обольюсь, и хватит с меня. Я ненадолго зашел, спросить, когда обедать будем.
— А вот помоешься, и будем обедать, — ответила кухарка.
У нее Лахт разузнал, где стоял дом Катсо, что жил он бобылем, на отшибе, но, случалось, ночевал у вдовы Варры. После обеда конюх повел Лахта к дому Катсо, по дороге с готовностью рассказывая все, что знал об этой истории.
Вопрос, с чего вдруг «все знали», что Катсо подглядывает за девочками, поставил конюха в тупик.
— Ну как же, все же знали… — ответил он уже не совсем уверенно.
— Вот ты сам откуда узнал? — допытывался Лахт.
— Так сказал кто-то. Вот я помнить буду!
Лахт был настырным и в итоге выяснил, что слух о Катсо пошел незадолго до случившегося. И кто пустил этот слух, теперь уже не узнать, но сам конюх не видел, как Катсо подглядывает за девочками, и того, кто видел, назвать не может.
Дом Катсо не был заколочен, а потому разворован подчистую. Разве что двери постеснялись снять с петель… А между тем дом был просторным и крепким, на подклете, во дворе стояли сарай, хлев, колодец и баня — в Клопице не в каждом дворе была баня, так же как и колодец.
Лахт прошел по дому, с удивлением обнаружив висевшее над умывальником зеркальце в непростой оправе — костяной, нежного желтовато-белого цвета, с тонкой резьбой. Вещь была дорогая, и даже очень дорогая — стоила немногим дешевле бани во дворе. Впрочем, Катсо мог вещицу просто найти и приспособить в хозяйство. А не увели зеркальце, потому что цены ему здесь никто бы не понял. К тому же оно было намертво приклеено к стене (наверняка не обошлось без коренной магии). Кроме зеркала, к стенам кое-где были приклеены выцветшие лубки, так любимые простонародьем, а между двух окон напротив входа был вырезан лунный знак Триликой, который раньше, видимо, изображал солнце — лучи его кто-то срезал со стены рубанком, но недостаточно тщательно.
В углу, отгороженная тряпичным пологом, стояла высокая кровать, голая, даже без тюфяка, не говоря о перинах и подушках. А неплохо Катсо жил бобылем, если спал на такой кровати… Но от кого тогда отгораживался? Почему не увели полог, осталось для Лахта загадкой.
На дне пустого сундука Лахт нашел только ленточку-очелье, затрепанную и засаленную, из чего сделал вывод, что ее, должно быть, все-таки использовали по назначению. Прихватил с собой, надеясь, что именно ее можно считать личной вещью покойного.
Понятно, посуду увели всю… Так же как и инструмент. А вот в дырявом берестяном коробке́ за печкой, до которого, видимо, не добрались при дележе имущества, обнаружилось настоящее богатство: несколько серебряных монет, два рыболовных крючка, три самогарных спичены и костяной гребень — явно составлявший пару зеркальцу. И понятно, что этим гребнем Катсо капусту из бороды не вычесывал… Женская была вещица, изящная и, опять же, дорогая.
Лахт прихватил с собой несколько лубков, которые удалось отодрать от стенки (несомненно, личные и памятные хозяину вещи, если он любовался ими изо дня в день). И гребень взял тоже. На всякий случай.
Ни в сарае, ни в хлеву ничего интересного не нашлось — а точнее, вообще ничего не нашлось, кроме высохших лошадиных яблок. В бане ни ковшей, ни половиков не осталось, не говоря о кадушках, корытах и шайках. Полок остался, потому что был намертво заделан в стену.
Лахт как раз стоял в дверях бани, когда от изгороди послышались голоса — Хорк с невестой заскучали на мызе и отправились вслед за Лахтом.
— Ну что? — спросил Хорк. — Нашел какую-нибудь вещь?
Лахт кивнул и зашел в темную баню. Кстати, чистую весьма. Хорк последовал за ним.
— Да тут пусто совсем… — пробормотал Хорк, когда его глаза немного привыкли к полутьме.
— Ага, из дома тоже все вынесли, — ответил Лахт.
В баню протиснулась и фрели тоже.
— Тут нечего смотреть. Пусто, — сказал ей Хорк и повернулся к Лахту: — Пойдем?
— Погоди.
Что заставило Лахта зажечь лучинку? Опять наитие? Но с чего вдруг наитие подсказало ему осмотреть стены в пустой, давно заброшенной бане? И не все стены, а только одну…
— Гляди, — сказал Лахт Хорку.
Над изголовьем полка на стене был небрежно нацарапан рисунок.
Сюжет, известный в этих местах чуть ли не со времен таянья глубоких льдов… О Триликой еще слыхом не слыхали, потому роженица, изображенная между оленей, явно ею не была.
— А Катсо-то, похоже, крепко знающий был человек. И как утопленников возвращать к жизни, знал, и какие картинки ножиком вырезать над изголовьем рожениц…
Наверное, рановато Лахт сделал этот вывод, потому что пока можно было утверждать только одно: в этой бане проходили чьи-то трудные роды. Вряд ли рожал хозяин дома…
— Это что? — наконец спросил Хорк.
— Ой, олени! — восхитилась фрели.
— Это простая бытовая магия. Помогает при трудных родах. Рисунок не старый, не затертый. Я бы сказал, сделан не более трех лет назад, но баню шесть лет не топили, значит лет восемь-десять ему. Не больше. Выреза́ли рисунок наспех — должно быть, прямо во время родов. Осложнились вдруг роды и потребовали вмешательства знающего человека. Ну, не смогла Триликая помочь в этом деле, и пришлось обратиться к божествам постарше.
— Он же жил бобылем… — удивился Хорк.
Лахт пожал плечами. Ни слова о том, что Катсо был здешним знахарем, он пока не слышал. К тому же женщины обычно рожают в собственной бане, повитуху или коренного мага (или ученого лекаря) зовут к себе, а не идут рожать к нему.
Уже выйдя из бани, он показал Хорку гребень, а потом даже провел его в дом, чтобы Хорк увидел и зеркальце.
— Наверное, у него все-таки была какая-то женщина. Не может же мужчина все время быть один… — сделал вывод Хорк.
— Нет, Хорк. Это была не его женщина. Не по купцам товар. Такое зеркальце с гребешком стоит дороже, чем кобыла фрели Ойи… Был бы он молодой пригожий парень, я бы еще мог что-нибудь такое подумать, но Катсо был страшный, лохматый и далеко не молодой. И ночевал он иногда у вдовы Варры, к которой мы сейчас и пойдем. Детей у него, кстати, не было. Даже байстрюков, иначе бы мать ребенка потребовала наследства. А дом отошел Собору.
По пути к дому вдовы Хорк спросил (снова робко):
— Как ты догадался, что над полком есть этот рисунок?
— Наитие, — проворчал Лахт. Он до сих пор так и не догадался, зачем зажег лучину и почему решил осмотреть именно тот угол. — Ну, понимаешь, я нашел зеркальце и гребень. Еще дорогую, отгороженную пологом кровать. Предположил, что в доме гостила богатая женщина. Не один день гостила, раз зеркало с помощью коренной магии к стенке прилепили. Что богатой женщине делать в доме смерда? Только прятаться от кого-то. Или ото всех. Зачем женщина может прятаться? Чтобы потихоньку родить, а потом сделать вид, что она еще девушка.
Объяснение Лахту понравилось. Логично выходило.
— Здорово! — восхитился Хорк. — Теперь я понимаю, почему йерр Тул обрадовался, когда я решил тебя позвать. Настоящее волшебство.
— Никакое это не волшебство. Я же говорю, наитие… Все логично. Если наитие мне что-то подсказывает, я всегда проверяю, почему я вдруг решил так, а не иначе. И всегда выходит логично и никакого колдовства или ведовства.
— Это у тебя дар, — вздохнул Хорк.
— Никакой не дар. Наитие есть у всех, просто его не замечают, не слушают.
— Не знаю. У меня нет никакого наития, — сказал Хорк.
— Ты, йерр Лахт, просто не хочешь признаваться в том, что ведун, — рассмеялась фрели. — Вот и придумываешь какое-то там наитие.
— Ведуны на бараньих лопатках гадают, — проворчал Лахт. — А мое наитие логичное. Никакого гадания.
Именно в этот миг он понял, что девушка, смеющаяся и идущая рядом, не фрели Ойя… Мысль толкнула изнутри и логичной не показалась. Этого не может быть. Родители не могут перепутать ребенка с кем-нибудь другим. Конечно, она вела себя странно, осматривая дом, и о чужой комнате сама сказала. Но она не лгала, такую огромную ложь Лахт заметил бы обязательно. Она на фрову Коиру похожа, так что максимум — не дочь йерра Тула, о чем он не подозревает. Или подозревает, но молчит.
Почему эта дурацкая мысль появилась в голове? Почему именно в этот миг? Вот глянул Лахт на фрели и вдруг решил, что она не та, за кого себя выдает… Не та, за кого все ее принимают? Или все же выдают?
— А чего ты так боишься быть ведуном? — спросила фрели. — Какая разница — наитие, ведовство… Как ни назови, ничего же не изменится.
— Я не колдун, не ведун и не маг. Я ученый механик, — ответил Лахт. — И в амберной магии, которой я занимаюсь, никакого волшебства нет, только естественные природные законы.
— Да ладно… Ты чего, обиделся? — фрели заглянула ему в лицо.
— Да нет… — пожал плечами Лахт. — Чего мне обижаться?
Вдова была немногим старше Лахта, но имела двух взрослых сыновей, уже женатых, и трех маленьких внуков. Тихая оказалась женщина, из тех, что до старости остаются маленькими девочками — наивными, беззащитными и безответными. Невестки ею помыкали, но, вроде, беззлобно.
Чтобы поговорить с нею о Катсо, пришлось выйти на двор — в доме было суетно и шумно. Устроились на завалинке, где как раз светило теплое осеннее солнышко.
— Катсо? — ахнула она, услышав вопрос Лахта, и прижала ладошку ко рту. Будто испугалась. — А что про Катсо?
— А что вы помните, то и расскажите, — сказал Лахт.
— А что я помню? Ничего такого я не помню. Он чадоблуд оказался, на девочку с володарской мызы набросился.
Вдова приподняла подбородок и покосилась в сторону — не верила, должно быть, в то, что говорила.
— Скажите, это он к вам приходил в гости или вы к нему?
Вопрос вдову не смутил.
— А когда как случалось. Больше он ко мне. В хозяйстве помогал, ребятишек моих не обижал. Они его побаивались, слушались, а у меня шалили да безобразничали. Он угрюмый был на людях, людей опасался, не любил. И не любил, когда к нему в дом приходят, вот очень не любил. Так к нему и не ходил никто.
— На людях угрюмый, а если не на людях? — продолжал Лахт.
— Хороший он был. Ласковый. Говорить не любил, да. Но, бывало, и поговорит.
— У него гостил кто-нибудь?
Вдова огляделась по сторонам и понизила голос, нагнувшись к Лахту:
— Не знаю.
Значит, кто-то гостил.
— Совсем не знаете?
Вдова огляделась снова и перешла на шепот:
— За год… За год до его смерти безвременной… — она шмыгнула носом. — Кто-то у него жил. Долго, с ручейного месяца и до хмурого. Он никого к себе не пускал, ругался, ногами топал. Но шила-то в мешке не утаишь: и по селу болтали, и сама я видала, что кто-то есть у него в дому. И серебро у него тогда завелось, много серебра. Он мне муки на зиму купил три мешка и бусики подарил. Себе овечек завел. Сапоги еще купил, помню, но не носил их, стоптать опасался. Я его и спрашиваю, на другой год уже: зачем купил тогда? А он говорит: в город Священного Камня пойду, тогда и надену. Он все увидеть мечтал, как в Котельном соборе на яблочный праздник чудеса делают. Давно мечтал. Услыхал где-то про чудеса эти, хотел своими глазами взглянуть. В тот год точно хотел пойти.
Вдова смахнула набежавшую слезу.
— Он уж умирал когда, только про то и переживал, что чудес не увидит. Не судьба, сказал, своими глазами взглянуть… И сапоги так и не надел…
— А кто-нибудь знал, что он собирается в город Священного Камня?
Вдова задумалась.
— Наверно. Он и не говорил особо, но и тайны из этого не делал, и у йерра Тула подорожную заранее выпросил.
Фрели Ойя хлюпала носом по пути на мызу.
— Чего ревешь? — спросил Лахт.
— Жалко его… Если он был невиноват… Нечестно…
— Он хочет тебя убить. Он жизнь из тебя по глотку каждую ночь теперь пьет, — заметил Лахт.
— Так ведь мстит батюшке за несправедливый суд… — всхлипнула фрели. — Он чудеса хотел увидеть…
Нет. Не было на ней чувства вины, из-за которого она вычеркнула из памяти историю с Катсо, и этот дом, и свою подружку Иою… Не было. Иначе она бы сейчас не всхлипывала жалостно, а искала себе оправдания. А если бы не искала, то не утирала бы редкие слезки, а рыдала и головой о землю билась в отчаянье.
Лахт за обедом пробовал расспросить ее о том, что произошло тогда на пруду, но она так ничего толком и не вспомнила. Помнила, как нянька ушла, как баловались и ссорились — помнила, а дальше — будто отрезало. И тут как раз чувство вины могло иметь значение, не перед Катсо — перед Иоей. Ведь чуть не утопили подружку… И если она вскоре умерла, то детское чувство вины могло разрастись до огромных размеров.
Но Луми было всего пять, вины перед Иоей она не ощущала, а вот в оговоре Катсо винила себя в том числе. Священнице об этом рассказывала. А у Ойи, выходит, все наоборот?
Луми не знала о смерти Иои. Наверное, это все объясняет?
— И что теперь тебе говорит твое наитие? — спросил Хорк.
— Наитие? Нет, не наитие… У него жила священница из Котельного собора.
— С чего ты взял? — удивился Хорк.
— Потому что его ослепили только после того, как он собрался в Котельный собор, поглядеть на чудеса. Он не знал, что женщина, родившая в его бане, — священница.
— Но зачем священнице прятаться и рожать тайно от всех?
— Две причины могут быть. Или даже три. Первая — она была дочерью, которой положено лишиться невинности в соборе при свидетелях. Вторая — она забеременела не от высокого мага, а от любовника попроще.
— А третья? — не дождавшись продолжения, спросил Хорк.
— Третья? Если я прав насчет мальчиков, она могла спрятаться, чтобы сохранить ребенку жизнь. Но, во-первых, я могу быть неправ, а во-вторых, если она прожила тут полгода, она не могла знать, что у нее родится мальчик. Впрочем, я не исключаю, что соборная магия позволяет узнать это на ранних сроках бремени.
Лахт снова заглянул к коренному магу в надежде поговорить с его дочерью, но она опять оказалась слишком занятой и к Лахту не вышла. Зато удалось выпросить у коренного мага карту здешних земель — Собор вел строгий учет на своих владениях и пользовался услугами ученых землемеров. Карту Лахт пообещал вернуть утром.
Хорк глянул на карту с уважением — считал, должно быть, что на свете существуют только карты морей. И копию с нее сделал с легкостью — имел опыт.
— Не перепутай штриховку, — сказал Лахт Хорку, склоняясь над листом бумаги. — Живые земли не заштрихованы, мертвые штрихованы точками, а земли, оживленные соборной магией, — короткими линиями. Потому что живые земли можно сделать мертвыми и заштриховать точками, а мертвые можно оживить и превратить точки в линии.
Хорк кивнул. Фрели с любопытством смотрела на его работу — наверное, не подозревала за своим женихом таланта к рисованию.
— Гляди, вот земли, оживленные трехверсткой из Кубаницы. Вот действие трехверстки из Клопицы. Они не пересекаются. Здесь. А в Сумнуо и Череповичах лет шесть или семь назад начала расти трава. В Череповичах я смотрел на границу роста травы, вот так она идет, — Лахт провел ногтем по бумаге, на которой рисовал Хорк. — И в Сумнуо примерно тут. И выходит, что если провести окружность через эти точки, то центр как раз попадет на Клопицкую трехверстку. Только не три версты она оживляет, а примерно семь. И других часовен, говорят, поблизости нет. Вот и с чего, как ты думаешь, лет шесть-семь назад действие соборной магии Клопицкой часовни вдруг резко усилилось?
— Понятья не имею… — ответил Хорк.
— Я тоже, — хмыкнул Лахт. И подумал о дурноте, которую у него вызывает некромагия. — Предлагаю сегодня ближе к ночи хорошенько осмотреть часовню. Не возражаешь?
— Что, без коренного мага? — скорей догадался, нежели удивился Хорк.
— А зачем нам коренной маг?
— Я с вами! — тут же загорелась фрели Ойя.
Лахт вздохнул. Да, упырь ходит к ней, а не к Хорку, не к йерру Тулу и не к фрове Коире. И фрели имеет право знать почему. За что она может расплатиться собственной жизнью. И вместо кого.
Но юной деве не стоит искать в часовне то, что Лахт думает там найти.
— Нет, — сказал он твердо. И не стал ничего объяснять.
За ужином Лахт наконец догадался, откуда дурацкая мысль о том, что фрели Ойя не фрели Ойя, появилась у него в голове. Догадался, когда она красивыми белыми зубками откусила кусочек пирога. И выдохнул с облегчением, потому что ответ оказался донельзя прост: у нее не было скола на зубе, о котором сказала Луми. И когда они шли к дому вдовы, фрели засмеялась, показав зубы, вот наитие и сделало этот неверный вывод. Потому что Луми могла ошибиться и перепутать фрели с кем-нибудь. С Иоей, например. Это гораздо логичней, чем предположение о том, что Ойю с кем-то перепутала фрова Коира. Луми было всего пять лет, она не помнит, как они ходили смотреть на Катсо, с чего бы ей так хорошо запомнить случай со стеклянной кружкой и отколотым зубом?
Дипломное задание досталось трудное. Шутка ли, нужно сделать новогодний репортаж! Существа всех миров отмечают этот праздник через каждый земной период, то есть один раз в тридцать один миллион пятьсот тридцать шесть тысяч секунд. Но почему это происходит и откуда пошли корни традиции, никто в галактике не знает. Есть, конечно, Межгалактический центр исследования Нового года, Всегалактическое общество друзей Нового года, Межмировой фонд Нового года. Эти и многие другие организации занимаются изучением истории праздника, описанием новогодних традиций на различных планетах, но это скучно. Всё равно никто не может ничего доказать, а околонаучные споры длятся тысячелетиями. Нет, мне для успешной защиты диплома Высшей Академии журналистики необходимо выдать что-то совершенно сногсшибательное.
К счастью, разрешено взять помощника. И, ясное дело, я выбрал Ёлку. Она училась на курс младше меня, и для неё работа могла быть засчитана в качестве курсовой. Ёлка – талантливая журналистка и отличный товарищ, всегда готова помочь в трудном деле. Не отказала она и сейчас. Лишь удивлённо спросила:
– А у тебя есть идея, как сделать что-то новое?
– Есть! – самоуверенно ответил я, хотя в тот момент никаких идей не было. Но я верил в себя и в Ёлку.
Первым делом я решил опросить друзей. У нас дома Новый год отмечали, как и на всей Аскетии, то есть в течение суток до торжественного момента и суток после ничего не ели и не пили. За пять минут до встречи начинали бить куранты. Если кто не знает, куранты – это мешок с камнями с изображением курицы. Считают, что если бить его перед наступлением Нового года, станешь сильным и крепким, как камень.
После избиения курантов нужно было минуту помолчать, вспоминая всё плохое, что случилось в последнее время. Считается, что, вспомнив сейчас, уже не станешь думать об этом в течение долгого времени.
Егор сказал, что у них дома, кроме обычного ритуала, принято петь песню с припевом «Здравствуй, жопа, Новый год!» Другие слова песни он не помнил.
Мишка рассказал, что у них в семье в момент прихода Нового года выключают свет и примерно час тихо сидят, держась за руки, а куранты не бьют.
А Ёлка заметила, что её имя как-то связано с Новым годом, но как, она не знает. Имя дала прабабушка, которой давно нет в живых.
Почерпнув столь ценные сведения, я полез в галакнет и нашёл в Галакпедии соответствующую статью. В ней говорилось, что «Новый год – это древний праздник, восходящий истоками к первым переселенцам с мифической планеты Земля. По преданию, его начали отмечать на космических кораблях, летевших в другие миры, чтобы сохранить традиции предков. С целью празднования события одновременно во всех концах галактики, был выбран единый интервал времени, названный земным периодом, через который праздник должен повторяться. О том, почему был выбран именно такой период и в чём состоял первоначальный смысл праздника, сведений не сохранилось».
Это я знал и без Галакпедии. Попытки найти в галакнете что-то ещё успехом не увенчались. Оставалось обратиться в Межгалактический центр исследования Нового года. К счастью, девушка, ответившая на звонок, сказала, что, хотя они не имеют права распространять результаты исследований сотрудников, если я к ним подъеду, могут в виде исключения устно поделиться выводами. Делать нечего, пришлось лететь на Академу, где располагался центральный офис Межгалактического центра. Ёлка увязалась за мной, и через неделю мы стояли у входа в вожделенный храм науки.
Межгалактический центр исследования Нового года состоял из нескольких десятков институтов, каждый из которых изучал Новый год со своей стороны. Существовали, например, Институт истории Нового года, Институт математического моделирования Нового года, Институт новогодней биологии, Институт новогодней астрономии, Институт новогодних атрибутов, Институт лингвистики Нового года и ряд других. Самым интересным нам показался Институт празднования Нового года, куда мы и направились.
Седой профессор обрадовался, узнав, что мы с Ёлкой готовим новогодний репортаж, и согласился поделиться результатами изысканий. По его словам, традиция празднования Нового года происходит от древних народов, которые чтили культ Земли – прародительницы всего живого во Вселенной. Новый год означал рождение нового существа, которое должно было стать покровителем людей вместо умирающего старого. Период в тридцать один миллион пятьсот тридцать шесть тысяч секунд, как гласило предание, соответствовал периоду вынашивания в утробе детёныша легендарного животного – зебры. Отсюда учёный сделал вывод, что зебра и была существом, являвшимся покровителем всего живого. Что касается непосредственно празднования, профессор утверждал, что у первых переселенцев была традиция каждый раз под Новый год ходить в баню. Правда, смысл слова «баня» он объяснить не сумел, сказав лишь, что это что-то вроде музея.
Распрощавшись со словоохотливым учёным, мы отправились к другим исследователям. Не все шли на контакт. Одни ссылались на занятость, другие отвечали, что не могут разглашать сведения, составляющие Межгалактическую тайну. Тем не менее, с представителями нескольких научных направлений нам удалось пообщаться.
Директор Института истории Нового года посетовал на то, что в наше время молодёжь мало интересуется происхождением древних традиций. По его мнению, первые переселенцы зажигали в этот праздник свечи и дули на них, демонстрируя своё превосходство над стихией. Человеку, быстрее других задувшему все свечи, весь год (весь последующий земной цикл) сопутствовала удача.
Особенно понравилось нам в Институте новогодних атрибутов. При нём организован музей, все экспонаты которого так или иначе связаны с Новым годом. Здесь мы увидели соединённые проводами стеклянные шарики, обозначенные как гирлянды. Пояснение на табличке гласило, что ими украшали дом во время праздника. Другим интересным экспонатом оказалась засушенная ветка неизвестного дерева с длинными тонкими листьями, похожими на швейные иглы. К сожалению, таблички под этим объектом не было, и причина, по которой ветка попала в музей, осталась непонятной.
Состоялась у нас беседа с учёными из Института новогодней астрологии, которые высказали бредовую идею о том, что каждый новый праздник был связан с определённой звёздной системой. Наблюдаемые с Земли звёзды складывались в узоры, именуемые созвездиями, за каждым из которых закреплялся определённый год. Учёные-астрологи ещё говорили о влиянии звёзд на судьбы людей, родившихся в соответствующие временные промежутки, но у нас не было времени выслушивать явный вздор. Мы спешили на звездолёт, чтобы отправиться на Притворию, где располагалась штаб-квартира Всегалактического общества друзей Нового года.
– Что ты об этом думаешь? – спросил я Ёлку после того, как мы чудом успели вскочить в готовый стартовать звездолёт.
– Думаю, что за этим кроется страшная тайна, разгадка которой может повлиять на судьбу человечества, – оглядевшись по сторонам, ответила спутница.
О чём-то таком я и сам начал догадываться, а девушка словно озвучила мои потаённые мысли.
– Лучше молчи, – шепнул я. – На корабле стены имеют микрофоны.
Как выяснилось, волновался я не зря. Ночью, когда мы с Ёлкой наслаждались общением в постели, дверь каюты неожиданно распахнулась, и люди в масках предъявили нам аргументы в виде бластеров.
– Выкладывайте всё, что узнали про Новый год, – прохрипел главарь.
Мы, запинаясь, начали рассказывать. Неясно, что именно хотели узнать нападавшие, но после упоминания о засушенной ветке один из них грязно выругался, добавив в конце непонятное словосочетание «ёлки-палки».
– Вы что-то сказали про меня? – удивилась Ёлка.
– Не бери в голову, – ответил главарь, – поехали дальше.
Услышав, что мы хотим посетить штаб-квартиру Всегалактического общества друзей Нового года, бандиты дружно заржали.
– Мы и есть эти друзья! – сквозь смех проговорил один. – И очень не советуем рассказывать кому-либо о нашей встрече.
Налётчики исчезли так же неожиданно, как появились, и мы с помощницей смогли вернуться к прерванному занятию.
Общество новогодних друзей встретило нас запертой дверью и табличкой «Все ушли на праздник». Приближалось время новогоднего торжества. Если на Аскетии этот праздник являлся чисто семейным, то на Притвории он, похоже, был всепланетным. На улицах полно народу. У каждого к одежде приколото какое-нибудь необычное украшение: у одних – блестящие кусочки бумаги, у других – фрагменты шкур животных, у третьих – ветви растений. Почти все были в масках. Чтобы не выделяться в толпе, мы тоже приобрели пару масок у уличного торговца.
Людской поток вынес нас на городскую площадь, в центре которой возвышалось гигантское дерево, зелёные ветви которого напоминали засохшую ветку в музее. Дерево украшали стеклянные шарики, флажки и множество предметов непонятного назначения. Стиснутые толпой, мы молча наблюдали за происходящим, не забывая фиксировать всё на видеокамеры.
Между тем события под деревом принимали странный оборот. Сначала на помост вышла девушка в лёгком платье, усыпанном блёстками, которая стала призывать собравшихся вызвать духа, прокричав хором слова «Дед Мороз, приди!» После того как разгорячённая толпа несколько раз проскандировала странный клич, на сцене появился мужичок в парике с белой ватной бородой, в красном пальто явно не по сезону. Мужчина держал в руке мешок, похожий на наши куранты, но, видимо, более лёгкий. После недолгого приветствия дух достал из мешка несколько пакетов и стал бросать их в толпу. Началась давка. Озверевшие люди вырывали пакеты друг у друга, награждая конкурентов тычками и ударами. Мы попробовали выбраться из этого безумия, но водоворот нёс нас в сторону сцены с артистами, не позволяя свернуть, а тем более протолкнуться назад. Последнее, что я запомнил перед тем, как потерял сознание, было искажённое лицо Ёлки, пытающейся перекричать вой толпы.
Через несколько дней я очнулся в больнице с сотрясением мозга и переломом двух рёбер. Ёлка, которой повезло больше, рассказала, что в тот день на площади выступал театр Нового года. Оказывается, труппа театра при поддержке Межмирового фонда Нового года разъезжает по планетам галактического содружества, демонстрируя новогодние традиции разных народов. В тот раз они показали самый дикий и невозможный вариант, о котором узнали на планете Зимерии, недавно присоединившейся к содружеству. Ёлка сообщила также, что артисты арестованы и обвиняются в распространении ложных верований, пропаганде насилия и нарушении общественного порядка. По законам Притвории им грозит тюремное заключение от десяти до двадцати лет и большой денежный штраф.
После того как я окончательно поправился, мы с Ёлкой решили прекратить поиски новогодних фактов и вернуться домой. За время моего вынужденного бездействия помощница собрала ряд интересных материалов, которые должны были помочь нам в подготовке репортажа. Одним из них оказался репертуар театра Нового года, благодаря которому мы узнали о необычных традициях.
На планете Русиния, оказывается, отмечали целых два Новых года: сначала обычный Новый год, а потом почему-то Старый. Интервал между этими праздниками составлял один миллион сто двадцать три тысячи двести секунд, то есть примерно одну двадцать восьмую от земного периода. Причём между празднованием Нового и Старого Нового года жители планеты не имели права заниматься общественно-полезным трудом, поэтому большинство из них для экономии жизненных ресурсов укладывалось в криогенные камеры. Лишь наиболее обеспеченные могли позволить себе тратить ресурсы, не работая, и проводить это время в играх и развлечениях.
На планете Нептунии, почти полностью покрытой водой, особым шиком считалось отмечать Новый год на дне глубочайшей впадины. Тысячи батискафов прибывали на место праздника и стояли там в течение нескольких часов, перемигиваясь разноцветными огнями, в то время как пассажиры обменивались поздравлениями в прямом эфире.
Интересным был и праздник на Колотунии. Здесь, в отличие от Аскетии, всегда было холодно, и с неба падали замёрзшие модификации воды. Одна из них в виде белых кристаллов покрывала поверхность планеты. Во время праздника из кристаллов строили макеты домов и лепили скульптуры людей и животных.
Привлёк своей экзотичностью праздник Нового года на Варварии. Там в честь торжества жарили целиком туши животных, и собравшиеся поедали их, запивая веселящими напитками. Празднование продолжалось несколько дней: до окончания запасов жареных животных или до полного отключения участников.
***
Наконец наступил долгожданный час. Секретарь официальным тоном объявил:
– А сейчас слово для защиты дипломной работы на тему «Новогодний репортаж» имеет Снеговик Морозов, помогать ему будет Ёлка Зелёная.
Зал затих. Собственно, людей тут было немного. Большинство прильнуло к экранам мониторов, ибо с заседания Экзаменационной комиссии велась прямая трансляция. Я сглотнул подступивший к горлу ком и торжественно начал:
– Как вы знаете, Новый год является главным праздником обитаемой Вселенной. Он отмечается одновременно во всех мирах, но на каждой планете имеет свои особенности. Целью нашей работы является обобщение знаний об этом празднике и обзор гипотез о его происхождении.
Более десяти тысяч лет назад началось заселение космоса людьми, передвигавшимися на огромных космических кораблях. Первые колонисты называли своей родиной планету Земля, координаты которой утеряны. Вызывает сомнение сама гипотеза, что все корабли стартовали с одной планеты, ибо наличие в одном месте ресурсов для запуска стольких звездолётов представляется нереальным.
В память о своей планете колонисты придумали праздник «Новый год», символизирующий начало нового цикла жизни на их далёкой родине. Праздник помогал людям ощущать единство и стал главным в существующем ныне Содружестве планет. Возможно, те, кто отправлял в космос первые корабли, и придумали его для единения человеческой расы. Со временем праздничные традиции изменились, а первоначальная форма ритуала и его смысл были утрачены. Разобщённые народы, не имеющие общей идеи, попали под власть управленческой верхушки, беззастенчиво присваивающей львиную долю галактических богатств. Для того чтобы ещё больше разделить планеты и сохранить своё влияние, управленцы поддерживают различия в понимании этого праздника и сеют рознь между народами, провоцируя споры о том, чьё празднование Нового года настоящее. Осуществляется финансирование научных исследований на тему Нового года, целью которых является ещё большее одурманивание простых людей и скрытие истинного значения праздника.
Меня прервали.
– Прошу без голословных обвинений, – строго заявил Секретарь. – Иначе защита дипломной будет отменена.
– Пожалуйста, фильм, – подал сигнал я, и Ёлка включила запись. На экране появилось выступление театра Нового года на Притвории. В момент, когда Дед Мороз начал бросать в толпу подарки, я поднял руку, и изображение остановилось.
– Вот истинное значение праздника, обязательный ритуал! Приходит добрый волшебник и раздаёт подарки. А между тем артисты, показавшие это представление, до сих пор находятся в тюрьме. Власть не желает, чтобы народ узнал правду. Управленцы скрывают суть праздника от людей…
Здесь меня прервали окончательно. Я не сопротивлялся. Главное, что я хотел донести до всех, было сказано. Трансляцию мог видеть каждый житель галактики, а кто не посмотрел, до того дойдёт пересказ или запись.
***
В больнице неплохо. Еда вкусная. Врачи обходительные. Иногда меня навещает Ёлка и сообщает новости. Вчера она сказала, что моё дело закрыто. Признано, что мои ошибочные утверждения в речи на защите были следствием черепно-мозговой травмы, полученной на Притвории. Рекомендовано лечение.
ссылка на автора
https://vk.com/karalek9
В эфире радиостанция «Moonlight»
Это список песен и исполнителей указанных в рассказе. Если вам они не знакомы, составьте плейлист и читайте под него. Думаю, так будет более атмосферно.
Frank Sinatra «Let It Snow! Let It Snow!»
Andy Williams «It’s The Most Wonderful Time Of The Year»
Nancy Sinatra, Frank Sinatra «Somethin’ Stupid»
Brotherhood Of Man «Save Your Kisses For Me»
Валентина Толкунова «Кабы не было зимы»
Gwen Stefani «Jingle Bells»
Nat King Cole «Silent Night»
Эдуард Хиль «Зима»
Alabama «Christmas In Your Arms»
ABBA «Happy New Year»
The Shins «Wonderful Christmastime»
Pentatonix «Carol of the Bells»
The Whiskeybelles «Mama Never Liked Christmas»
Enya «Christmas Secret»
Robert Davi «New York City Christmas»
Europe «The Final Countdown»
AC/DC «Highway to Hell»
Powerwolf «We Drink Your Blood»
Trans-Siberian Orchestra «Christmas Canon Rock»
Патрик закончил мешать соевое тесто и разлил его по формочкам. Подкрашенной сахарной глазурью залил верх будущих кексов, поставил в духовку, щелкнул тумблером и наклонился посмотреть через стекло. Все шло прекрасно, через несколько минут угощение будет готово. Он вымыл руки, достал бутылку шампанского и приготовил пару бокалов. Из динамика аудиосистемы звучала новогодняя подборка — Фрэнк Синатра пел «Let It Snow».
Патрик сходил в гидропонный блок и принес оттуда лоток с миниатюрной сосной. Бонсай когда-то выращивал его напарник Сегацу-сан, и теперь он на правах наследника заботился о, возможно, единственном в этом мире миниатюрном деревце. Здесь, на лунной базе, это уж точно был единственный экземпляр. Энди Вильямс под эстрадный оркестр пел «The Most Wonderful Time of the Year».
Вернувшись в кухонный уголок, Патрик занялся салатом. Капуста, шпинат, немного лука, шампиньоны, горошек и соевый соус. Подумав над морковкой, просто почистил ее и, разрезав вдоль, разложил на тарелке — он предпочитал хрустеть ею, а не жевать в натертом виде. Нэнси и Фрэнк Синатра пели «Somethin’ Stupid».
Он посмотрел на таймер — до наступления нового года по Новому Орлеану оставалось пять часов. Вполне достаточно для того, чтобы украсить каюту. Он никогда не любил украшать помещение заранее, видя в этом что-то неправильное. Сам процесс украшения дома — это уже праздник, и совершать его в один из предпраздничных дней Патрик считал глупостью, равнозначной использованию половины запаса фейерверков за неделю до Дня Независимости. Brotherhood of Man пели «Save Your Kisses For Mе», и Патрик, пританцовывая, стал развешивать мишуру вдоль стен.
Поставив лоток с бонсаем посреди стола, он тоже украсил его мишурой и шариками, скатанными из фольги. Ватой изобразил снег под деревом и на ветках. Несмотря на то, что он родился и вырос в Луизиане, Новый год у него всегда ассоциировался со снегом, и каждый год он предпочитал на этот праздник уехать к кому-нибудь из друзей, живущих в северных штатах. Последние три года перед лунной миссией он жил и тренировался в России. Вот уж там умели праздновать Новый год! Словно в ответ на его мысли певица с красивым именем Валентина запела «Кабы не было зимы».
Несмотря на то, что Патрик хорошо знал русский язык, понимание этой песни давалось ему с трудом. Но сам мотив и голос нравились ему и будили добрые воспоминания о днях подготовки
к международной лунной миссии. С этими воспоминаниями он решил навестить остальных членов команды.
Первым делом зашел в медблок. Роман Зубов до сих пор находился в коме. Приборы показывали, что он еще жив, но Патрик, как ни старался, так и не смог уловить в нем ни одного признака жизни. Затем он прошел в морозильную камеру, остановился возле двух прозрачных пластиковых пакетов, покрытых инеем. На одном, в котором лежало тело азиата, значилось имя Ёши Сегацу, во втором покоился чернокожий Пьер Ноэль. Пятый член экипажа, Клаус Шольке, так и остался снаружи. Если присмотреться, в торцевой иллюминатор кают-компании можно был разглядеть его фигуру в скафандре, лежащую лицом вниз.
Патрик несколько раз собирался выйти наружу и занести его внутрь станции, но каждый раз, надевая скафандр, не мог заставить себя открыть шлюз. Казалось, что он не успеет сделать и пары прыжков, как рядом появится очередной спутник-убийца, и заряд стальной картечи прошьет его множеством игл. Сейчас он снова смотрел в иллюминатор на неподвижную фигуру, пока запах подгорающего теста не вернул его к реальности.
Нельзя сказать, что кексы совсем сгорели, но праздничного вида больше не имели. Глазурь запеклась до коричневой корочки, тесто почернело. Настроение упало окончательно, и даже зазвучавшая из динамика «Jingle Bells» не могла его поднять. Патрик небрежно ссыпал неудавшийся десерт в большую тарелку и поставил рядом с миской салата и бутылкой шампанского. Уселся поудобнее в кресло и открыл панорамное окно с видом на Землю.
Когда шторы разъехались, он увидел высоко над горизонтом еще один подгоревший кекс. Только этот был круглым, висел в космосе, и его окутывали черно-серые грязные облака, сквозь которые мелькали вспышки молний. Тысячи тонн пепла летали в атмосфере, кислотные дожди и ураганы вкупе с высоким уровнем радиации стали обыденным прогнозом погоды там, на поверхности некогда голубой планеты. Из динамиков Нат Кинг пел колыбельную «Silent Night», и эта песня казалась Патрику реквиемом по всей цивилизации.
Он налил полбокала и отсалютовал мертвой планете. «Не чокаясь» — вспомнив поминальный обычай русских, не стал стучать по специально поставленному для этой цели второму бокалу. И опять, словно прочитав его мысли, проигрыватель запустил русскую песню «Зима» в исполнении Эдуарда Хиля. Патрик невольно улыбнулся. Русские действительно умели грустить и умели радоваться, и их музыка хорошо отражала эту способность, когда любое сильное чувство — во всю силу, во всю широту их огромной души. Он стал притопывать ногой в такт плясовой музыке и готов уже был встать и станцевать, но сменившая Хиля Alabama с кантри-композицией «Christmas In Your Arms» снова навеяла на него тоску.
Шальная мысль вдруг посетила Патрика. Он встал и быстро пошел в аппаратную. На секунду замер в дверях — он не был здесь почти три недели, хотя раньше, будучи инженером по связи, проводил тут каждый день, и сейчас он чувствовал себя несколько странно, словно вернулся в прошлое, где ничего еще не случилось, и он как будто бы просто идет на свое привычное рабочее место. Он включил радиоусилитель передающей станции, вывел передачу на широкий диапазон с дублированием в УКВ и соединил с внутренней аудиосистемой. Подключив свою гарнитуру, вернулся в кресло и поприветствовал космос в открытом эфире.
— С наступающим, Земля! Даже не знаю, что тебе пожелать. Наверно, скорейшего выздоровления. Ну и пусть те паразиты, что поселились на тебе, тоже выживут. Как-никак, а я один из них, — сказал он. — Сегодня радиостанция Мунлайт заполнит весь эфир, и на всех частотах сегодня будут праздновать очередной и, дай бог, не последний виток вокруг нашего светила.
В следующий час он транслировал в сторону мертвой планеты свою подборку новогодней музыки — «Happy New Year» Аббы, «Christmas rules» от The Shins, «Carol of the Bells» в исполнении какого-то неизвестного ему коллектива, «Mama Never Liked Christmas» от The WhiskeyBelles, «Christmas Secret» в исполнении Энии…
Когда Патрик выпил половину бутылки и вместе с Робертом Деви пел «New York City Christmas», его внимание привлек звук зуммера из аппаратной. Он даже не сразу сообразил, что это входящий сигнал. Сначала не понял, а потом не поверил. Писк зуммера извещал, что на его
частоте кто-то передает какую-то информацию. Он бросился к пульту и включил прием на громкую. Череда коротких и длинных сигналов явно была кодом, и он запустил дешифровку по протоколу Международного Космического Агентства. Сигнал не поддался, российский протокол тоже не помог, а вот протокол НАСА сработал, расшифровав сигнал как запрос «свой-чужой». И когда Патрик это понял, у него волосы встали дыбом. Это был запрос от боевой автоматической платформы, и она требовала ответа на чертов запрос «свой-чужой»! В противном случае она собиралась атаковать тем, что у нее было, только что запеленгованный объект. Патрик мгновенно выключил эфир и стал вводить данные станции в поисковую базу. Ответ его не порадовал — старая, как экскременты мамонта, станция Трайден, запущенная еще в рамках программы СОИ и чудом сохранившая работоспособность. Хотя не исключено, что ее могли модернизировать, иначе как бы она смогла отреагировать на его радиопередачи и принять решение уничтожить источник. На борту эта бочка с дерьмом имела ядерный заряд, и в этот раз, в отличие от прошлого, базе грозило полное уничтожение.
Патрик лихорадочно думал, что предпринять. Обозначить себя как «свой» он не мог, не было кодов. Спрятаться и переждать атаку тоже — его уже запеленговали и теперь держали в луче наведения. Он это знал, так как датчики на передающей антенне фиксировали узкосфокусированное ИК-излучение. Значит, платформа целится просто по источнику его передачи. Нужно было как-то отразить луч или рассеять его, не давая системе наведения найти цель.
Три недели назад они оказались в подобной ситуации. После того, как связь с Землей прервалась, а на ее поверхности стали загораться видимые даже из космоса вспышки термоядерных взрывов, они стали отправлять сигналы на всех частотах, но в ответ не слышали ничего, кроме радиопомех. Единственным, кто отреагировал на их сигнал, оказался новейший противоракетный спутник, который по невероятному стечению обстоятельств сорвался с околоземной орбиты и оказался на лунной. Сегацу и Пьера накрыло первым же снарядом — лунный ровер, на котором они возвращались, не доехал до ангара метров двадцать. Космическое оружие экономно и предназначено в основном лишь для порчи обшивки, а остальное доделает вакуум, вот и в этот раз над головой возвращающихся в спешке космонавтов разорвалась кассета с иглами и шрапнелью. Зубов, уже ждавший их у открытых ворот ангара, получил одну из таких игл в голень. Но, наскоро перетянув ногу, бросился на помощь уже мертвым товарищам. Русский героизм, граничащий с безумием.
Клаус Шольке тем временем прыгал к установке запуска орбитальных зондов, которые периодически отправлялись на лунную орбиту с разными научными целями. Эти зонды были единственным, что они могли противопоставить взбесившемуся спутнику. Если вывести зонд в направлении спутника, он мог бы принять основной удар на себя и тем самым спасти станцию. У космонавтов было всего полчаса до того, как спутник совершит виток и снова пойдет в атаку. В спешке Клаус никак не мог перевести рычаг затвора в положение «открыто». Но когда ему это удалось, стало понятно, что пусковая труба наклонена слишком низко, поэтому ему пришлось крутить ручки подъемного и поворотного механизмов, меняя угол и направление трубы. Патрик в это время сидел в аппаратной и вычислял оптимальный курс запуска. Наконец им удалось запустить болванку в нужном направлении. Патрик внимательно следил за сближением по данным телеметрии и был готов с любой момент открыть солнечные отражатели, чтобы перехватить кассету со шрапнелью подобно бейсбольной перчатке, хватающей летящий мяч.
План сработал — дьявольский спутник воспринял зонд как угрозу и выстрелил по нему. Но к моменту выстрела расстояние между ними было уже настолько мало, что заряд повредил не только зонд, но и сам спутник. Повредил, видимо, достаточно сильно, потому что тот сразу стал падать, причем, к несчастью, падал он прямиком на Клауса. Патрик кричал ему в эфир, чтобы он убирался оттуда, но уже понимал, что шансов нет. Не в силах отвести взгляд, он смотрел в панорамное окно, как полутораметровый бочонок на огромной скорости врезается в поверхность Луны, взметает клубы пыли, а затем из этого пыльного облака вылетает белый скафандр Клауса и падает смотровым щитком вниз. Очевидно, удар был очень сильным, потому что Клаус так и не встал.
Из ступора Патрика вывел равномерный стук в дверь шлюза. Это был Зубов. Он сидел, прислонившись к двери спиной, и стучал по ней затылком. Руками он держал воротники
скафандров Сегацу и Ноэля, которых он волочил от ровера, пятясь спиной. Пока Патрик лихорадочно надевал костюм и стравливал воздух, Зубов не переставал стучать, но как только створки разъехались, он упал спиной назад и замер. Когда Патрик наконец смог открыть его шлем, губы Романа уже начали синеть. Помимо ранения в ногу, у него оказалась испорчена система подачи воздуха. Как он смог столько времени дышать использованным воздухом, было совершенно непонятно. А теперь вот уже третью неделю он лежал в медблоке и не приходил в сознание, хотя, согласно показаниям приборов, был жив.
Воспоминания об этих событиях пронеслись в голове у Патрика за одно мгновение. «Пусковая установка!» — подумал он. Если тот спутник, падая, не повредил ее, и если сейчас она находится в рабочем состоянии, если зарядить установку и направить пусковую трубу в сторону платформы, и если потом успеть добежать обратно, чтобы корректировать полет зонда из аппаратной, тогда… тогда, возможно, он встретит новый год живым.
Уже защелкнув щиток шлема, он понял, как трудно начать шлюзование. Рука не хотела передвигать рычаг в рабочее положение. Он подключил прием сигнала аудиосистемы и услышал, как в наушниках заиграли вступительные фанфары «The Final Countdown». Это была одна из его самых любимых композиций, из-за нее он, собственно, и захотел стать астронавтом. Музыка придала ему уверенности, и он решительно сдвинул рычаг, запуская процесс откачки воздуха.
К установке он прыгал, едва сдерживая нервный смех — новогодняя подборка в его медиатеке закончилась, система автоматически запустила следующую группу треков, и теперь солист группы AC/DC хрипел Патрику в уши про «Highway to Hell».
«Ну, это мы еще посмотрим, куда ведет эта дорога». Он так увлекся, что не заметил припорошенного лунной пылью Клауса и споткнулся об него. В каком-то невероятном кульбите умудрился извернуться и упасть на бок. Сердце стучало так, словно хотело вырваться наружу. Он перевернулся на грудь и оттолкнулся от грунта. Не получилось, он вновь чуть не ударился шлемом о камни. Еще раз — и снова неудача, неудобный скафандр с тяжелыми баллонами за спиной не позволял встать нормально. Патрик сосредоточится и вспомнил, как их учили вставать — оттолкнуться руками и тут же согнуть колени, запрокинуть, насколько возможно, голову назад и, выгнувшись дугой, распрямиться, пока не завалился на спину. Со второй попытки этот трюк ему удался, и он продолжил прыгать к своему спасению.
Дальше он действовал на кураже. Видимо, коктейль из адреналина с шампанским заглушил страх и придал сил. Он зарядил установку зондом и направил пушку в сторону Земли — туда, откуда приближалась проклятая платформа. Рискуя упасть на спину, взглянул на звезды над головой.
— Эй, дед с бородой, если ты есть где-то там, сотвори чудо и помоги мне, а если тебя нет, то я и сам справлюсь!
Обратный путь он проделал уже более уверенно, сопровождаемый оптимистичным «We Drink Your Blood» от Powerwolf. Едва дождавшись, когда давление в шлюзе сравняется, стянул с себя скафандр и тут же ринулся в аппаратную. Платформа вышла на расстояние атаки, и скорее всего Смерть на конце ядерной боеголовки уже собиралась поздравить Патрика с Новым годом.
— Не дождешься, нам еще рано встречаться, — пробормотал он и нажал кнопку пуска.
Цилиндр с зондом вылетел, как пробка из бутылки с шампанским, устремился вверх, готовый вырваться из слабого притяжения Луны. Патрик бросил взгляд на таймер. До нового года по Новому Орлеану оставалось еще пятнадцать минут. Вполне можно успеть налить бокал шампанского. Осталось только раскрыть солнечные панели так, чтобы они отразили луч наведения, и всё — всё, что мог, он сделал, остальное за Сантой или кто там есть вместо него. Вернувшись в кают-компанию, он уселся в кресле поудобнее и стал наблюдать. Грязно-серый диск Земли поднялся еще выше над горизонтом и теперь был виден целиком. Патрик перезапустил проигрыватель и вновь включил новогоднюю подборку.
В динамиках играла композиция «Christmas Canon Rock», когда яркая вспышка заслонила звезды. Ядерный заряд сдетонировал высоко над орбитой и не мог причинить ему вреда. Зато очень даже по-новогоднему отметил наступление нового года гигантским салютом. Патрику на
секунду даже показалось, что с неба медленно спускаются яркие снежинки. Он стоял перед окном с бокалом шампанского, смотрел на обезображенную планету, и, несмотря ни на что, чувствовал себя почти счастливым. О том, что будет дальше, он не думал — как говорил его русский друг, «будет завтра — будем думать». На девятнадцатой минуте наступившего года из медблока раздался сигнал — тот самый сигнал, которого Патрик ждал вот уже три недели. Он взял бутылку с шампанским, два бокала и пошел к напарнику.
«Ты очень вовремя, дружище, ах, как же ты вовремя!»
ссылка на автора
https://litmarket.ru/pyotr-novichkov-p5193
Сразу же, как только Валерий Михайлович Ахломов показался на пороге редакционного сектора, стало ясно, что на планёрке ему крепко влетело от главного.
— Пользуетесь добротой моего характера! — в тихом бешенстве выговорил он. — Уму непостижимо: в рабочее время обсуждать польскую помаду! Что у меня, глаз нет? Я же вижу, что у всех губы фиолетовые.
Он отпер дверь кабинета и обернулся.
— Хотя… — добавил он с убийственной улыбочкой, — молодым даже идёт! — И покинул редсектор.
— Скажите, пожалуйста!.. — немедленно открыла язвительный фиолетовый рот немолодая Альбина Гавриловна и спешно закашлялась: перед дверью кабинета, придерживая её заведённой за спину рукой, опять стоял Ахломов, но уже с вытаращенными глазами. Возвращение его было настолько неожиданным, что не все успели удивиться, прежде чем он круто повернулся и пропал за дверью вторично.
— Младенца подкинули! — радостно предположила молодая бойкая сотрудница.
Язвительный фиолетовый рот Альбины Гавриловны открылся было, чтобы уточнить, кто именно подкинул, но не уточнил, а срочно зевнул, потому что Ахломов снова вышел… Нет, он не вышел — он выпрыгнул из собственного кабинета и, захлопнув дверь, привалился к ней лопатками.
Тут он понял, что все девять блондинок и одна принципиальная брюнетка с интересом на него смотрят, и заискивающе им улыбнулся. Затем нахмурился и, пробормотав: «Да, совсем забыл…», — поспешно вышел в коридор.
Там все ещё перекуривали Рюмин и Клепиков. Увидев начальника, они с сожалением затянулись в последний раз, но начальник повел себя странно: потоптался, глуповато улыбаясь, и неожиданно попросил сигаретку.
— Вы ж курить вроде бросали, — поразился юный Клепиков.
— Бросишь тут… — почему-то шёпотом ответил Ахломов, ломая вторую спичку о коробок.
Наконец он прикурил, сделал жадную затяжку, поперхнулся дымом, воткнул сигарету в настенный горшочек с традесканцией и решительным шагом вернулся в редсектор. Приотворил дверь кабинета и, не входя, долго смотрел внутрь, после чего робко её прикрыл.
— Что случилось, Валерий Михайлович? — участливо спросила Альбина Гавриловна.
Ахломов диковато оглянулся на голос, но смолчал. Не скажешь же, в самом деле: «Товарищи! У меня на столе какая-то железяка документацию листает!»
Внятный восторженный смешок сотрудниц заставил его вздрогнуть. И не блесни в дверях до боли знакомые всему отделу очки Виталия Валентиновича Подручного, как знать, не шагнул ли бы Ахломов, спасаясь от хихиканья подчинённых, навстречу металлической твари, осмысленно хозяйничающей на его столе.
А Подручный озадаченно моргнул — показалось, будто Ахломов обрадовался его приходу. Виталию Валентиновичу даже как-то неловко стало, что перед визитом сюда он успел нажаловаться на Ахломова главному инженеру.
— Вот, — протянул он стопку серых листов. — С 21-й страницы по 115-ю.
— Вы пройдите, — растроганно на него глядя, отвечал Ахломов. — Вы пройдите в кабинет. А я сейчас…
«А не прыгнет оно на него?» — ударила вдруг дикая мысль, но дверь за Подручным уже закрылась. Секунду Ахломов ждал всего: вскрика, распахнутой двери и даже почему-то возгласа: «Вы — подлец!», — но ничего такого не произошло.
А может, некому уже распахнуть?!
Выпуклый апостольский лоб Ахломова покрылся ледяной испариной, и насмерть перепуганный заведующий отделом рванул дверь на себя.
Железяка стояла, сдвинутая на край стола, и признаков жизни не подавала. Подручный зловеще горбился над скопированной по его заказу документацией.
— Ну опять… — заныл и запричитал он, поворачивая к Ахломову разобиженное лицо. — Смотри сам, Валерий Михайлович. Фон серый. РЭМы твои мажут. Мне же за этот захват голову снимут… А это! — И Подручный, к ужасу Ахломова, бесцеремонно ухватил железяку под квадратное брюшко так, что её четыре ноги нелепо растопырились в воздухе. — Это у тебя откуда, Валерий Михайлович?
Валерий Михайлович спазматически глотнул и, обойдя стол, тяжко сел на своё рабочее место.
— Что это такое? — хрипло спросил он, ткнув подбородком в сторону железяки.
— Да это ж он и есть!
— Кто «он»? — Ахломов постепенно свирепел.
— Автоматический захват для переноски стального листа. Макет в одну пятую натуральной величины. Безобразие… — забормотал Подручный, поворачивая железяку то так, то эдак. — На глазок его делали, что ли? Пропорции не те, без замеров вижу. А к чему крепить?
— Короче, это ваше изделие? — Голос Ахломова не предвещал ничего хорошего.
— В том-то и дело! — закричал Подручный. — В том-то и дело, что такого заказа я мехмастерским не давал. Это либо самодеятельность, либо… — Лицо его на секунду отвердело, — …либо заказ был дан через мою голову.
«Через твою голову! — с ненавистью подумал Ахломов. — Не могло же мне три раза померещиться!»
Захват! Хорош захват, если буквально десять минут назад он собственными глазами видел, как этот, с позволения сказать, захват аккуратно перекладывал листы из одной пачки в другую, на мгновение задерживая каждый перед… бог его знает, перед чем — глаз на железяке не было.
— Я этого так не оставлю! — с трудом потрясал железякой Подручный. — Я узнаю, чья это работа. Я сейчас в мехмастерские пойду!
«А потом — к главному», — машинально добавил про себя Ахломов, с огромным облегчением наблюдая, как Виталий Валентинович в обнимку с железякой покидает его кабинет.
Конечно, если бы Ахломову дали опомниться, он бы испугался по-настоящему. Но вот как раз опомниться ему не дали — в дверь уже лезли заказчики.
И каждого надо было успокоить, каждого заверить, каждого спровадить.
***
Посещение Подручным мехмастерских ничего не дало. Филиппыч щёлкнул по железяке крепким широким ногтем и, одобрительно поцокав языком, с треском почесал проволочную седую шевелюру.
— Не наше, — с сожалением сказал он. — Заводская работа. Видите, шлифовочка? Суперфиниш!
Словечко это почему-то доконало Виталия Валентиновича. В его истерзанном служебными неприятностями мозгу возникла нелепая мысль: кто-то его подсиживает. Кому-то очень нужно, чтобы безграмотно выполненный макет его детища попался на глаза начальству в то время, когда отдел и без того срывает все сроки.
— Сейчас вы-ыясним, — бормотал он, поднимаясь в лифте на второй этаж, — выясним, кто это у нас такой самородок… Иван Кулибин… Суперфиниш, понимаете!..
Железяка с преданным видом стояла возле его правой ноги наподобие собаки пограничника.
***
Главный, подергиваясь и жестикулируя, расхаживал по кабинету и, казалось, разговаривал сам с собой, не обращая внимания на Ахломова, который подсолнушком поворачивался на стуле за перемещающимся начальством.
— Что, нет у нас специалистов квалифицированных? — горько вопрошал главный. — Почему мы никогда не можем предъявить себя лицом? НИПИАСУ — может. ГПКТБ, — отплевался он согласными, — может. А мы, видите ли… — И главный обаятельно улыбнулся, — не можем!
На секунду он задержался возле стола, с отвращением шевельнул стопку серых листов (с 21-й страницы по 115-ю) и вопрошающе обратил к Ахломову резное морщинистое лицо страдальца.
— Алексей Сергеевич, — преданно глядя на главного, сказал Ахломов, — это же мелочи…
— Да хороший вы мой! — в ужасе перебил его главный, воздев пухлые складчатые ручки. — Делая мелочь, мы должны делать эту мелочь так, чтобы посмотрели на эту мелочь и сказали: «Вот мелочь, а как сделана! Фирма!»
И, выпалив своё любимое словцо, главный устремился к дверям, где уже с минуту маячили очки и зеркально выбритые щёки Подручного.
— Вот! — воскликнул он, отбирая из рук Виталия Валентиновича давешний кошмар Ахломова. — Вот! Это я понимаю! Это профессионально!
И, не прерываемый ни Подручным, ни — тем более — вскочившим со стула Ахломовым, главный поставил терпеливую железяку на стол и принялся умилённо её осматривать.
— Это — фирма, — приговаривал он. — Это — на уровне. Можем, значит, когда захотим! Виталий Валентинович, что это такое?
— Да… мм… видите ли, — расстроенным голосом начал Виталий Валентинович, — это, в некотором роде, макет нашего автоматического захвата…
— Ну что я могу тут сказать! Это — фирма. С этим не стыдно и в министерство показаться. — Главный любовно снял с железяки пылинку и насторожился. — Слушайте, а зачем вы мне его принесли?
— Сделан-то он, конечно, старательно… — промямлил Подручный, чувствуя, что пришёл не совсем вовремя, — но размеры, Алексей Сергеевич, пропорции… Крайне неточно сделано.
Главный закатил огромную паузу, в течение которой скорбно смотрел на Подручного.
— Ну, я не знаю, товарищи, — вымолвил он, безнадёжно улыбаясь. — Или у нас нет квалифицированных специалистов…
Ахломов, не слушая, присматривался к железяке. Нет, как хотите, а не могло это двигаться. Единый кусок металла, монолит. Скорее уж обрезок рельсы поползёт на манер гусеницы. А лапы! Каждая на конце скруглена. Как можно такой лапой что-нибудь ухватить? Может быть, присоски? Показаться невропатологу? Но ведь двигалось же оно, чёрт побери!
— А достижения?! — Главный уже бегал по кабинету. — Страшно смотреть, как они у нас нарисованы!
Железяка изумлённо щелкнула и зажужжала. Главный запнулся и укоризненно посмотрел на отпрянувшего от стола Ахломова.
— Виталий Валентинович, — позвал он, вновь повернувшись к железяке. — Здесь можно что-нибудь исправить?
Вопрос застал Подручного врасплох.
— Н-ну, если здесь сточить, а тут приварить…
— Берите, — прервал его главный. — Берите ваш макет и несите его слесарям. Если это их работа — пусть переделают. Если нет — все равно пусть переделают!
***
Подручный проклял тот час, когда потащился к главному, но обсуждать приказы было не в его характере, и вот он уже стоял в гулком коридоре подвала, держа в руках, как табуретку, эту металлическую нелепость, весившую, кстати сказать, не меньше десяти килограммов.
Слесарей на месте не оказалось, и опытный Подручный прямиком направился в мастерскую художника. Дверь мастерской — чудовищная, окованная железом дверь с пиратской табличкой «Не влезай — убьёт!», была распахнута. Из проёма в коридор тянулся сизый слоистый дым, слышались голоса. Подручный бесшумно поставил свою ношу на бетонный пол и прислушался.
— Деревянный брус, на который кладётся рельса, — веселился тенорок слесаря Шуры. — Пять букв. Что бы это могло быть?
В мастерской жизнерадостно заржали.
— Картина, изображающая морской пейзаж. Шесть букв. Вторая — «а».
— Марина, — вкусно выговорил голос художника Королёва.
— Кто?
— Марина, пенёк.
— Та-ак. Бесхвостое земноводное, распространённое в нашей области. Саня, это по твоей части. Бесхвостое…
— Слышу. Лягушка.
— Ля-гуш-ка. Точно. Ты смотри! За что же тебя из института выперли?
— За хвосты.
Вновь послышалось жизнерадостное ржание.
— По вертикали. Стихотворный размер. А у кого из нас диплом литератора? Чего молчишь, учитель? Завязывай с подошвами. Стихотворный размер…
— Сколько букв?
— Десять. Предпоследняя — «и».
— Амфибрахий.
— Амфибрахий или амфебрахий?
— Так, — сказал Подручный входя. — Что, собственно, происходит?
Своим непосредственным делом был занят только художник Королёв. Склонившись над столом, он неистово трафаретил по синему фону поздравительного плаката жёлтые шестерёнки. Фотограф старательно вырезал из твёрдого пенопласта подошву изящных очертаний. Слесари Саня и Шура сидели верхом на стульях и дымили. Юный шалопай Клепиков из отдела Ахломова приник к карте мира в районе Панамского канала.
— А кто к нам пришёл! — восторженно завопил художник Королёв, не поворачивая головы. — Виталий Валентинович, выгоните этих тунеядцев. Работать не дают!
— Всё те же лица, — холодно заметил Подручный. — А что здесь делают слесаря?
— Нашёл! Вот она! — выкрикнул шалопай Клепиков, оборачиваясь. — Пиши: порт в Колумбии — Буэнавентура.
Тут он, понятно, осёкся.
— Кроссвордики, значит, разгадываем, — вазелиновым голосом подытожил Виталий Валентинович. — А главный инженер дозвониться не может. Саня! Шура! Ну-ка заканчивайте. Есть работа. Во-первых, знаком вам этот…
Подручный не договорил. Что в ту, что в другую сторону коридор был пуст. Железяка исчезла.
***
Если до этого момента путь предмета, принятого отдельными лицами за макет автоматического захвата, можно было обозначить непрерывной линией, то теперь он рисуется нам извилистым пунктиром или даже беспорядочной россыпью точек.
Так, две библиотекарши вспомнили, что с ними в лифте на четвёртый этаж поднималась уродливая болванка на четырёх ножках, об которую и были порваны французские колготки.
Группа сотрудников, спускавшаяся с шестого этажа в столовую, также засвидетельствовала наличие железяки в лифте. Мало того, двое из них признались, что в связи с теснотой они выставили железяку на третьем этаже, нехорошо о ней отозвавшись. Может, до, а может, после этого (разложить события по порядку так и не удалось) в отделе Подручного раздался возмущённый женский голос: «Кто мне поставил на «Бурду» эту уродину?» Ответом был вялый голос из-за кульмана: «А-восемь. Убит.» Там резались в морской бой.
Кроме Подручного, опознать предмет было некому. Но Виталий Валентинович в ту пору отчитывался перед главным в пропаже макета, так что после краткого разбирательства железяку вынесли на лестничную площадку, где она приняла посильное участие в перекуре. Иными словами, на неё сел один сотрудник, предварительно подстелив носовой платок. Железяка крякнула, но стерпела.
Забегая вперёд, скажем: если бы этот сотрудник знал, на что сел, он бы вскочил, как с раскалённой плиты, и зарёкся курить в рабочее время.
***
Главный возвращался из инспекционного набега на отдел тяжёлой полуавтоматики, когда удивительно знакомый неприятный голос с лестничной площадки изрёк невероятную фразу:
— Если мы делаем мелочь, — сказал голос, — мы делаем мелочь… мелочь… — Тут он запнулся, начал заикаться и очень неуверенно закончил: — Чем мельче, тем лучше. Фирма!
Главный остолбенел. Последовало слабое шипение, и сочный баритон инженера Бухбиндера произнес:
— Как же им не гореть, если они Нунцию диссертацию делают? Редакторы компонуют, машбюро печатает, даже копирку запряг. Причём в таком строжайшем секрете, что уже всему институту известно.
— А сам он что же? — вмешался другой голос, обладателя которого главный не вспомнил.
— Кто? Лёша? Ты что, смеешься? Это тебе не докладную директору накатать.
Главный задохнулся от возмущения. Когда? Каким образом узнали? И кто бы мог подумать: Бухбиндер! «Ну, я сейчас покажу вам Нунция», — подумал он, но тут произошло нечто совсем уже непонятное.
— Как же им не гореть, — снова заладил баритон, — если они Нунцию диссертацию делают? Редакторы компонуют, машбюро печатает, даже копирку запряг. Причём в таком строжайшем секрете…
И диалог повторился слово в слово, как будто кто-то дважды прокрутил одну и ту же запись. Запахло горелой изоляцией.
Главный вылетел на площадку и, никого на ней не обнаружив, стремительно перегнулся через перила. Виновных не было и внизу. Клокоча от гнева, он обернулся и увидел макет автоматического захвата, позорно утерянный Подручным.
Ворвавшись к себе в кабинет, главный потребовал Виталия Валентиновича к телефону.
— Вы нашли макет? — ядовито осведомился он. — Ну, конечно… Почему я вынужден всё делать за вас? Представьте, нашёл… Нет, не у меня… А вот выйдите перед вашим отделом на лестничную площадку и увидите.
Разделавшись с Подручным, главный достал толковый словарь и выяснил значение слова «нунций».
— Бухбиндера ко мне! — коротко приказал он и вдруг замер с трубкой в руке.
Он вспомнил, кому принадлежит тот неприятно дребезжащий голос, сказавший возмутительную фразу насчёт мелочей. Это был его собственный голос.
***
Тем временем девять блондинок и одна принципиальная брюнетка парами и поодиночке потянулись из столовой в редсектор.
— Глядите-ка! — радостно оповестила, входя, молодая бойкая сотрудница. — Опять Подручный свою табуретку принес.
Вряд ли железяку привело к двери кабинета праздное любопытство. Скорее она надеялась досмотреть чертежи, от которых её оторвали утром. Но у Ахломова была странная манера запирать свой закуток на два оборота даже на время минутной отлучки.
— Вы подумайте: таскать тяжести в обеденный перерыв! — продолжала зубоскалить молодая особа. — Вот сгорит на работе — что будем делать без нашего Виталия Валентиновича?
— Успокойтесь, девочки, — отозвалась Альбина Гавриловна, обстоятельно устраиваясь на стуле. — Такой не сгорит. Это мы с вами сто раз сгорим.
Железяка слушала.
— Ни он, ни помощница его, — поддержала принципиальная брюнетка Лира Федотовна.
— А что, у Подручного заместитель — женщина? — робким баском удивилась новенькая.
— Перед тобой в очереди стояла. В белых брюках в обтяжку.
— Просто не понимаю! — Лира Федотовна возмущённо швырнула карандаш на стол. — В нашем возрасте носить брючный костюм!
Минут пять она возмущалась, потом немного остыла и снова взяла карандаш. В углу прекратила стук пишущая машинка.
— А Пашка Клепиков, — сказала машинистка, — опять вчера Верку из светокопии провожал. Маринка все утро проревела.
— Не по-ни-ма-ю! — Карандаш Лиры Федотовны опять полетел на стол. — Два месяца как расписались! У них сейчас ласковое отношение должно быть друг к другу, а они…
Неожиданный вздох Альбины Гавриловны вобрал не менее трети воздуха в помещении.
— И зрелым женщинам хочется ласки, — мелодично сказала она.
Железяка слушала.
Несколько минут работали молча. Потом молодая бойкая сотрудница подняла от бумаг восторженные глаза:
— А у жены Ахломова…
Несомненно, ей крупно повезло. Спустя секунду после того, как она нанесла последний штрих на семейный портрет любимого начальника, в дверях показался розовый носик лёгкого на помине Ахломова.
Ахломов увидел железяку. В следующее мгновение он уже был у себя в кабинете и с треском набирал номер.
— Подручного мне!
Редсектор замер.
— Где? У главного? — И через секунду — другим голосом: — Алексей Сергеевич, Подручный у вас? Скажите ему, пожалуйста, пусть придёт и заберёт свой макет… А у меня под дверью… А я не знаю… А это вы у него спросите… Жду, жду… А то об него спотыкаются, повредить могут.
Пришел совершенно пришибленный Подручный и, воровато озираясь, унёс железяку к слесарям.
***
Слесарь Саня одиноко и неподвижно восседал на стуле в электрощитовой и через равные промежутки времени с хрустом зевал. В глазах его отражались лампочки.
— А где Шура? — спросил Подручный войдя.
Саня медленно-медленно повернул голову и с неодобрением осмотрел вошедшего.
— Вышел, — апатично изронил он.
— Вышел? Ну ладно… Саня, вот это нужно довести до кондиции.
Саня с неодобрением осмотрел то, что принёс Подручный.
— Видишь, Саня, корпус прямоугольный, а его скруглить надо. — Виталий Валентинович был неприлично суетлив. — Вот эти уголочки надо снять, а вот здесь мне потом сварщик крючочки приварит. Погоди, я тебе сейчас эскизик набросаю. Вот тут, тут и тут. И ради бога, Саня, — душераздирающе попросил Подручный, — как можно быстрее! Я тебе звонить буду.
Оставшись один, Саня некоторое время с упрёком смотрел на железяку, потом нехотя поднялся и пошел за напильником. Придя с инструментом, он прочно зажал одну из металлических ног в тиски, заглянул в эскизик, примерился и одним привычным движением сточил первый угол… Вернее, хотел сточить. Напильник скользнул, не оставив на корпусе ни царапины, и слесарь чуть не врезался в железяку челюстью. И тут произошло событие, заставившее Саню проснуться окончательно.
— И зрелым женщинам хочется ласки, — ответил лжезахват на прикосновение напильника голосом Альбины Гавриловны, а затем, открутив свободной лапой рукоятку тисков, спрыгнул на пол и с дробным цокотом убежал в коридор.
Саня ощутил острую боль в ноге и понял, что уронил напильник.
***
Самое время сообщить, что впоследствии, когда происшествием занялась группа компетентных лиц, однозначно ответить удалось лишь на два вопроса. Первое: случившееся не являлось массовой галлюцинацией. Второе: создать подобный механизм при современном уровне техники невозможно.
Далее шли одни предположения: может быть, аппарат был повреждён вследствие не совсем мягкой посадки; не исключено также, что он, образно выражаясь, захлебнулся а потоке противоречивой информации.
Были и иные толкования. Слесарь Саня, например, открыто утверждал, что пришелец из космоса, кибернетический разведчик, представитель внеземной цивилизации, попросту свихнулся, пытаясь разобраться, чем же, наконец, занимается учреждение.
Но в тот момент ему было не до гипотез. Схватив напильник, он выскочил в коридор. Что цокот ушёл влево, можно было не сомневаться. Но коридор был пуст. Из распахнутой двери художника доносился тенорок слесаря Шуры. Саня почувствовал острую потребность в общении. Он заглянул в мастерскую и обмер: лжезахват растопырился над кроссвордом.
— Основной вид гидромелиоративных работ, проводимых в нашей области… — бормотал он Шуриным голосом, нетерпеливо постукивая лапой по клеткам. — А у кого из нас диплом мелиоратора?
Саня побежал к лестничному пролёту. Ему позарез нужен был хотя бы один свидетель. Связываться с железякой в одиночку слесарю не хотелось.
Кто-то стремительно убегал вверх по лестнице. На повороте мелькнули брюки, несомненно, принадлежащие художнику Королёву.
— Королёв!!! — заорал Саня и ударил напильником по прутьям перил, наполнив подвал звоном и грохотом. — Давай сюда! Скорей сюда!
Знакомый цокот заставил его со злобой швырнуть инструмент на пол. Лжезахват уходил вверх по противоположной лестнице.
А Королев бежал и бежал, пока не уткнулся в чердачный люк. Он был так потрясён встречей с железякой, что даже не догадался свернуть на каком-нибудь этаже.
***
У Валерия Михайловича Ахломова было два настроения, два рабочих состояния. Находясь в первом, он настежь распахивал дверь в редсектор и бдительно следил из-за стола за поведением сотрудниц. В такие дни резко повышалась производительность труда. Во втором состоянии он наглухо запирался в кабинете и общался с отделом по внутреннему телефону.
Когда железяка, блистательно уйдя от Сани, вновь проникла в редсектор, дверь Ахломова была плотно закрыта. Правда, следует отметить, что на этот раз железяка и не пыталась к ней приблизиться. Видимо, имело место серьёзное нарушение логических связей, ведущее к полному распаду функций.
Несмотря на то, что передвигалась она теперь не на цыпочках, а эдаким кокетливым топотком, внимания на неё не обратили.
Весь отдел толпился у стола отпускницы Любочки. На Любочке была достойная зависти розовая кофточка, тонко оттенявшая ровный морской загар. Но то, что лежало на столе, вызывало в женщинах чувство исступления, переходящее в истому.
Это нельзя было назвать свитером, это нельзя было назвать кофточкой — светло-коричневое, цвета тёплого вечернего песка, окутанное нежнейшим золотистым пухом, оно доверчиво льнуло к робким женским пальцам, оно было почти живое.
Да что говорить — сама Любочка смотрела на принадлежащую ей вещь точно так же, как и остальные.
— Если бы не на два размера больше! — в отчаянии повторяла она.
— Воротник хомутиком, — зачарованно шепнули у её левого плеча. — И сколько?
Любочка назвала цену и предъявила этикетку.
— Хомутиком… — безнадежно отозвался тот же голос у её правого плеча.
— Ну-ка покараульте кто-нибудь у входа, — решилась Лира Федотовна, сбрасывая жакет. И, не сводя алчного взора с кофточки, пояснила: — Мой размер!
— А если Валерий Михайлович выйдет? — ахнула новенькая.
— Если закрылся — до самого звонка не выйдет, — успокоила Лира Федотовна, уже протягивая руку к кофточке, и вдруг приглушённо взвыла: — Да что ж вы на ноги-то наступаете?
— Покараульте, покараульте!.. — лихорадочно бормотала железяка, пробираясь по ногам вперёд.
Оттеснив соперницу, она со стуком взгромоздилась на стол и одним неуловимым движением — только ноги мелькнули! — напялила вещь.
Зрелище вышло кошмарное — что и говорить! Многоголосый женский визг напомнил вопль органа. Все бросились кто куда, и только Любочка — за железякой.
Коридор огласился хлопаньем дверей, ровным цокотом и криками, мужскими и женскими.
— Фир-рма! Буэнавентур-ра! — вопил голосом главного, пробегая по коридору в развевающейся кофточке, свихнувшийся киберразведчик. — Втирательство очков из семнадцати букв, четвертая — «о»!
Он звонко продробил по всем этажам учреждения, расплёскивая избыток бог знает где набранной информации. Обессилевшая Любочка отстала на третьем. В воздухе еще таял победный вопль: «Мелочь, а как сделана!» — когда она села на ступеньки и разрыдалась.
Прибежавший на голос главного Подручный увидел бегущий по коридору макет автоматического захвата и растопырил руки, перекрывая ему дорогу. Но железяка, лихо поддернув полы, с молодецким криком: «А кто к нам пришёл!» — перепрыгнула через Виталия Валентиновича.
Он потерял её на втором этаже, где она попросту выскочила в окно и, согласно показаниям прохожих, пробежала по карнизу вдоль всего здания, подметая королевским мохером штукатурку.
***
Ахломов, услышав вопли, ворвался в редсектор, не слушая объяснений, перекричал сотрудниц и, рассадив всех по рабочим местам, с треском закрылся в кабинете.
На подоконнике стояла железяка в грязной шерстяной хламиде.
Ахломов схватился за телефон.
— А жена у Ахломова, — внятно сказала железяка, — стерва та ещё… Так он себе в НИПИАСУ любовницу завёл.
***
Никто не знает, откуда она появилась. Никто не знает, куда она исчезла. И можно только предполагать, что теперь там о нас подумают.
Последнее, что услышал Ахломов, швырнув в железяку телефонную трубку, было:
— Королевский мохер — практично и сексапильно!..
Полковник лишь казался моложавым. На самом деле он был просто молод. В мирное время ходить бы ему в капитанах.
— Парни! — Будучи уроженцем Старого Порта, полковник слегка растягивал гласные. — Как только вы уничтожите их ракетные комплексы, в долину Чара при поддержке с воздуха двинутся танки. От вас зависит успех всего наступления…
Лёгкий ветер со стороны моря покачивал маскировочную сеть, и казалось, что испятнанный тенями бетон колышется под ногами.
Полковник опирался на трость. Он прихрамывал — последствия недавнего катапультирования, когда какой-то фанатик пытался таранить его на сверхзвуковых скоростях. Трость была именная — чёрного дерева с серебряной пластиной: «Спасителю Отечества — от министра обороны».
— Через час противник приступит к утренней молитве и этим облегчит нашу задачу. Нам же с вами не до молитв. Сегодня за всех помолится полковой священник…
Лётчики — от горла до пят астронавты, кинопришельцы — стояли, приподняв подбородки, и лёгкий ветер шевелил им волосы.
Они были не против: конечно же, священник за них помолится и, кстати, сделает это куда профессиональнее.
— Мне, как видите, не повезло. — Полковник непочтительно ткнул именной тростью в бетон. — Я вам завидую, парни, и многое бы отдал, чтобы лететь с вами…
— ТЫ ЧТО ДЕЛАЕШЬ, СВОЛОЧЬ?!
Визгливый штатский голос.
Полковник резко обернулся. Никого. Священник и майор. А за ними бетон. Бетон почти до самого горизонта.
— ЭТО Я ТЕБЕ, ТЕБЕ! МОЖЕШЬ НЕ ОГЛЯДЫВАТЬСЯ!
— Продолжайте инструктаж! — разом охрипнув, приказал полковник.
Майор, удивившись, шагнул вперёд.
— Офицеры!..
— МОЛЧАТЬ! — взвизгнул тот же голос. — БАНДИТ! ПОПРОБУЙ ТОЛЬКО РОТ РАСКРОЙ — Я НЕ ЗНАЮ ЧТО С ТОБОЙ СДЕЛАЮ!
Майор даже присел. Кепи его съехало на затылок. Священник, округлив глаза, схватился за наперсный крест.
Строй лётчиков дрогнул. Парни ясно видели, что с их начальством происходит нечто странное.
И тогда, отстранив майора, полковник крикнул:
— Приказываю приступить…
— НЕ СМЕТЬ! — На этот раз окрик обрушился на всех. Строй распался. Кое-кто бросился на бетон плашмя, прикрыв голову руками. Остальные ошалело уставились вверх. Вверху были желто-зелёная маскировочная сеть и утреннее чистое небо.
— ВЫ ЧТО ДЕЛАЕТЕ! ВЫ ЧТО ДЕЛАЕТЕ! — злобно, плачуще выкрикивал голос. — ГАЗЕТУ ЖЕ СТРАШНО РАЗВЕРНУТЬ!
Упавшие один за другим поднимались с бетона. Не бомбёжка. Тогда что?
— Господи, твоя власть… — бормотал бледный священник.
— А ТЫ! — Голос стал еще пронзительнее. — СЛУГА БОЖИЙ! ТЫ! «НЕ УБИЙ»! КАК ТЫ СРЕДИ НИХ ОКАЗАЛСЯ?
Полковник в бешенстве стиснул рукоять трости и, заглушая этот гнусный визг, скомандовал:
— Разойтись! Построиться через десять минут!.. И вы тоже! — крикнул он священнику и майору. — Вы тоже идите!
Лётчики неуверенно двинулись кто куда.
— А вы будьте любезны говорить со мной и только со мной! — вне себя потребовал полковник, запрокинув лицо к пустому небу. — Не смейте обращаться к моим подчинённым! Здесь пока что командую я!
— СВОЛОЧЬ! — сказал голос.
— Извольте представиться! — прорычал полковник. — Кто вы такой?
— НАШЕЛ ДУРАКА! — злорадно, с хрипотцой сказал голос. — МОЖЕТ, ТЕБЕ ЕЩЕ И АДРЕС ДАТЬ?
— Вы — террорист?
С неба — или чёрт его знает, откуда — на полковника пролился поток хриплой отборной брани. Ни на службе, ни в быту столь изощрённых оборотов слышать ему ещё не доводилось.
— Я — ТЕРРОРИСТ? А ТЫ ТОГДА КТО? ГОЛОВОРЕЗ! СОЛДАФОН!
Полковник быстро переложил трость из правой руки в левую и схватился за кобуру.
— Я тебя сейчас пристрелю, штафирка поганый! — пообещал он, озираясь.
— ПРИСТРЕЛИЛ ОДИН ТАКОЙ! — последовал презрительный ответ.
Лётчики опасливо наблюдали за происходящим издали. Неизвестно, был ли им слышен голос незримого террориста, но крики полковника разносились над бетоном весьма отчетливо.
Опомнясь, он снял руку с кобуры.
— За что? — сказал он. — Меня дважды сбивали, меня таранили… Какое вы имеете право…
— ДА КТО ЖЕ ВАС ПРОСИЛ? — с тоской проговорил голос. Он не был уже ни хриплым, ни визгливым. — ВЫ ХРАБРЫЙ ЧЕЛОВЕК, ВЫ ЖЕРТВУЕТЕ СОБОЙ, НО РАДИ ЧЕГО? ИСКОННЫЕ ТЕРРИТОРИИ? БРОСЬТЕ. ОНИ БЫЛИ ИСКОННЫМИ СТО ЛЕТ НАЗАД…
Террорист умолк.
— Вы совершаете тяжкое преступление против государства! — сказал полковник, обескураженный такой странной сменой интонаций. — Вы срываете операцию, от которой…
— ДА У ВАС ДЕТИ ЕСТЬ ИЛИ НЕТ? — Голос снова сорвался на визг. — ХВАТИТ! К ЧЁРТУ! СКОЛЬКО МОЖНО!
— Но почему так? — заорал полковник, заведомо зная, что не переорёшь, — бесполезно. — Почему — так? Вы хотите прекратить войну? Прекращайте! Но не таким же способом! В конце концов, вам предоставлено право голоса!
— А У НАС ЕСТЬ ТАКОЕ ПРАВО? — поразился голос. — ДЛЯ МЕНЯ ЭТО НОВОСТЬ. КОРОЧЕ: НИ ОДИН САМОЛЁТ СЕГОДНЯ НЕ ВЗЛЕТАЕТ! Я ЗАПРЕЩАЮ!
И точно в подтверждение его слов за ангарами смолк свист реактивного двигателя. Полковник сорвал кепи и вытер им взмокший лоб.
— Операцию разрабатывал генералитет, — отрывисто сказал он. — При участии министра обороны… И за срыв её мои ребята пойдут под трибунал! Со мной во главе.
— НЕ ТРУХАЙ, БРАТАН! — почему-то перейдя на лихой портовый жаргон, утешил голос. — Я И МИНИСТРУ ТВОЕМУ СПИЧКУ ВСТАВЛЮ!
— Да послушайте же! — взмолился полковник, но голос больше не отзывался. Видимо, вставлял спичку министру обороны.
Полковник поднес к глазам циферблат наручных часов. Операция срывалась… Нет, она уже была сорвана. Он подозвал майора.
— Никого ни под каким предлогом не выпускать с аэродрома! Лётному составу пока отдыхать.
***
Гладкий слепой телефон без диска.
Нужно было подойти к столу, снять трубку и доложить министру обороны, что операция «Фимиам», от которой зависела судьба всего наступления, не состоялась.
Подойти к столу, снять трубку…
Телефон зазвонил сам.
— Полковник! — Министр был не на шутку взволнован. — Вы начали операцию?
— Никак нет.
— Не начинайте! Вы слышите? Операция отменяется! Вы слышите меня?
— Так точно, — ещё не веря, проговорил полковник.
— Не вздумайте начинать! Вообще никаких вылетов сегодня! Я отменяю… Перестаньте на меня орать!.. Это я не вам, полковник!.. Что вы себе позволяете! Вы же слышали: я отменил…
Звонкий щелчок — и тишина.
Полковник медленно опустил трубку на рычажки.
Кто бы это мог орать на министра обороны?
«А он, кажется, неплохой парень, — подумал вдруг полковник. — Вышел на министра — зачем? Наступление и так провалилось… Неужели только для того, чтобы выручить меня?»
Необычная тишина стояла над аэродромом. Многократные попытки запустить хотя бы один двигатель ни к чему не привели. У механиков были серые лица — дело слишком напоминало саботаж.
Поэтому, когда через четверть часа поступило распоряжение отменить все вылеты, его восприняли как указ о помиловании.
Полковник мрачно изучал настенную карту. Его страна выглядела на ней небольшим изумрудным пятном, но за ближайшие несколько дней это пятно должно было увеличиться почти на треть.
«Не трухай, братан…» Так мог сказать только житель Старого Порта. Вот именно так — хрипловато, нараспев…
Губы полковника покривились.
— Ну спасибо, земляк!..
Слабое жужжание авиационного мотора заставило его выглянуть в окно. Зрелище небывалое и неприличное: на посадку заходил двухместный «лемминг». Сельскохозяйственная авиация на военном аэродроме? Полковник взял микрофон внутренней связи.
— Кто дал разрешение на посадку гражданскому самолету? Чья машина?
— Это контрразведка, господин полковник.
Как? Уже? Невероятно!..
Яркий самолетик коснулся колесами бетона и побежал мимо радарной установки, мимо гнезда зенитных пулеметов, мимо тягача, ведущего к ангарам горбатый истребитель-бомбардировщик.
Что за дьявольщина! Почему они на «лемминге»? Почему не на помеле, чёрт их подери! Неужели нельзя было воспользоваться армейским самолетом?
Полковник в тихой ярости отвернулся от окна.
О голосе эта публика ещё не пронюхала. Видимо, пожаловали по какому-то другому поводу. Как не вовремя их принесло!..
***
Послышался вежливый стук в дверь, и в кабинет вошёл довольно молодой, склонный к полноте мужчина с приветливым взглядом.
— Доброе утро, полковник!
Штатская одежда на вошедшем сидела неловко, но чувствовалось, что форма на нём сидела бы не лучше.
Мягкая улыбка, негромкий приятный голос — типичный кабинетный работник.
И тем не менее — свалившийся с неба на «лемминге».
Полковник поздоровался, бегло проглядев, вернул документы и предложил сесть.
— А вы неплохо выглядите, — добродушно заметил гость, опускаясь в кресло.
— Простите?..
— Я говорю: после того, что случилось, вы неплохо выглядите.
Фраза прозвучала совершенно естественно. Неестественно было другое: о том, что случилось, этот человек не мог знать ничего.
— Вы, собственно, о чём? — подчёркнуто сухо осведомился полковник. Он вообще не жаловал контрразведку.
— Я о голосе, — негромко произнёс гость, глядя ему в глаза. — О голосе, полковник. Мы занимаемся им уже вторую неделю.
Несколько секунд полковник сидел неподвижно.
— Что это было? — хрипло спросил он.
— Вы, главное, не волнуйтесь, — попросил гость. — Вас никто ни в чем не подозревает.
Вот это оплеуха!
— Я, конечно, благодарен за такое доверие, — в бешенстве проговорил полковник, — но о каких подозрениях речь? Операция отменена приказом министра обороны.
— Приказом министра?.. — жалобно морщась, переспросил контрразведчик. — Но позвольте… — У него вдруг стал заплетаться язык. — Ведь в газетах… о министре… ничего…
Минуту назад в кабинет вошёл спокойный до благодушия, уверенный в себе мужчина. Теперь же в кресле перед полковником горбился совершенно больной человек.
— Послушайте. — Полковник растерялся. — Сами-то вы как себя чувствуете? Вам… плохо?
Гость поднял на него глаза, не выражающие ничего, кроме неимоверной усталости.
— Кого голос посетил первым? — с видимым усилием спросил он. — Министра или вас?
— Меня. Точнее — наш аэродром.
— А из ваших людей — в разговоре с голосом — никто не мог сослаться на министра?
— На министра сослался я, — сказал полковник. — А что, вы подозревали меня именно в этом?
Контрразведчик не ответил. Кажется, он понемногу приходил в себя: откинулся на спинку кресла, глаза его ожили, полные губы сложились в полуулыбку.
— Ну так это совсем другое дело, — произнёс он почти весело. — Тогда давайте по порядку. Что же произошло на аэродроме?
«Ну уж нет, — подумал полковник, разглядывая гостя. — Помогать тебе в поимке этого парня я не намерен. Это было бы слишком большим свинством с моей стороны…»
— Разрешите вопрос? — сказал он.
— Да-да, пожалуйста.
— Вы что, заранее знали о том, что операция сорвётся?
Гость ответил не сразу.
— Видите ли… Голос обычно возникает ранним утром и принимается осыпать упрёками персонал какой-нибудь военной базы. Мы долго не могли понять, откуда он берёт информацию…
— И откуда же?
— Представьте, из утренних столичных газет.
— Не морочьте голову! — резко сказал полковник. — Вы хотите меня убедить, что он развернул сегодня утром газету и прочёл там об операции «Фимиам»?
Гость молчал, улыбаясь не то скорбно, не то иронически.
— Министру обороны это будет стоить карьеры, — сообщил он наконец. — Старичок почувствовал, что кресло под ним закачалось, и, конечно, наделал глупостей… Вообразите: передал газетчикам победные реляции в ночь, то есть до начала наступления.
— Сукин сын! — изумленно выдохнул полковник.
— Совершенно с вами согласен. Так вот, газеты сообщили, что первый удар наносят новейшие, недавно закупленные истребители-бомбардировщики. Где они базируются и кто на них летает, публика уже знала, потому что недавно о вас, полковник, была большая восторженная статья. Как, кстати, ваша нога?
— Да ладно вам! — отмахнулся полковник. — Дальше!
— А собственно, всё. Я рассуждал так: если голос действительно берёт информацию из официальной прессы, то сегодня его жертвой станете вы. Вообще-то я надеялся успеть сюда до поступления газет в продажу… Гнусная машина этот «лемминг», но на военной я лететь не решился — голос их приземляет.
— Вы вели самолет сами?
— Что вы! — сказал гость. — Летел с пилотом. Но вы не беспокойтесь — это мой сотрудник. Сейчас он опрашивает лётчиков…
«Скверно… — подумал полковник. — Вечно нам, из Старого Порта, не везёт…»
— Так я слушаю вас, — напомнил контрразведчик.
Пришлось рассказывать. Поначалу гость понимающе кивал, потом вдруг насторожился и бросил на полковника быстрый оценивающий взгляд. Дальше он уже слушал с откровенным недоумением. Дождавшись конца истории, усмехнулся:
— Негусто…
— У меня создается впечатление, — холодно сказал полковник, — что вы сомневаетесь в моих словах.
— Правильное у вас впечатление, — нимало не смутясь, отозвался гость. — Именно сомневаюсь.
— И, позвольте узнать, почему?
Контрразведчик снова взглянул в глаза и тихо, ясно произнёс:
— Говор Старого Порта ни с каким другим не спутаешь. А ведь вы даже словом не обмолвились, что он ваш земляк.
«Ну вот и влип, — подумал полковник. — Конечно же, им все это известно…»
— Да… — в затруднении проговорил он. — Да, разумеется, мне показалось, что… но, знаете, это в общем-то мои домыслы… А я старался излагать факты…
В эти мгновения полковник был противен сам себе.
***
Полковой священник вошёл в кабинет без стука и сразу поднял руку для благословения. Полковнику и контрразведчику пришлось встать.
— Дети мои… — прочувствованно начал священник, что как всегда прозвучало несколько комично. Уж больно он был молод — моложе полковника.
Забавный малый — он, наверное, в детстве мечтал стать военным. Сутана слегка перешита, отчего в ней появилось нечто щеголевато-офицерское, держался он всегда подчёркнуто прямо, проповеди читал, как командовал, и рассказывали, что однажды, повздорив с приходским священником, обозвал того шпаком.
— Дети мои, — в тяжком недоумении вымолвил он. — Как могло случиться, что я среди вас оказался?
Его качнуло вперед, и в три вынужденных шага он очутился перед столом.
— Свидетельствую! — с отчаянием объявил он. — Слышал глас Божий и свидетельствую!..
— Вы где взяли спирт, святой отец?
Юноша в сутане смерил полковника презрительным взглядом.
— Екиспок, — с достоинством изронил он. Озадаченно нахмурился.
— Что? — брезгливо переспросил полковник.
Лицо священника прояснилось.
— Епи-скоп… меня сюда поставил… А не вы, сын мой.
— Как вы смели напиться! — процедил полковник. — Вы! Пастырь! Что вы там себе напридумывали! Какой глас Божий? Это террорист! Против него ведётся следствие!
Священник вскинул голову.
— Опять? — с ужасом спросил он. Полковник понял, что сболтнул лишнее, но тут вовремя вмешался гость.
— Святой отец, — смиренно, чуть ли не с трепетом обратился он к священнику. — Вы слышали глас Божий?
— Слышал, — глухо подтвердил тот.
— И что он вам сказал?
— Он сказал… — Священник задумался. — Он сказал: истребители-бомбардировщики — дьявольское наущение…
— Да не говорил же он этого! — перебил полковник, но гость жестом попросил его умолкнуть.
— А вы не помните, святой отец, кто закупил эти истребители-бомбардировщики?
— Дьявол, — твердо сказал священник.
— Нет, не дьявол, — ласково поправил его гость. — Их закупил Президент. Кесарь, святой отец, кесарь.
Юноша в сутане недоверчиво уставился на контрразведчика.
— Голос… — пробормотал он.
— Да! — с неистовой страстью проповедника возгласил гость. Полковник вздрогнул. — Голос! Чей голос может учить: «Не отдавайте кесарю кесарево»? Чей, если Господь учил нас совсем другому?
Полковнику показалось, что еще секунда — и священник потеряет сознание.
— Не вы первый, — проникновенно, тихо произнес гость. — Вспомните Антония, святой отец! Сатана многолик, и он всегда искушает лучших.
— Что-то плохо мне… — совершенно мальчишеским голосом пожаловался священник, поднося ладонь к глазам.
— Вызовите кого-нибудь! — шепнул гость полковнику. — Пусть уложат спать и проследят, чтобы глупостей не натворил…
***
Священника вывели под руки.
— Спасибо, — искренне сказал полковник. — Ума не приложу, как это я мог о нём забыть! Конечно же, он пошёл к механикам и надрался.
— Зря вы с ним так жестоко, — заметил гость. — Встреча с голосом это ведь не шутка. Не у всех нервы такие крепкие, как, у вас. Были случаи — стрелялись люди… А при нынешней обстановке нам только и не хватало какой-нибудь новой секты с политической программой.
— Ловко вы всё повернули, — сказал полковник. — Дьявола — в бога, бога — в дьявола…
— Работа такая, — отозвался гость, и тут кто-то пинком отворил дверь.
В кабинет шагнул коренастый технарь с сержантскими нашивками на рукаве серого комбинезона. Выражение лица — самое свирепое.
— Вы арестовали священника? — прорычал он.
Полковник резко выпрямился в кресле и прищурился. Под этим его прищуром коренастый злобно заворчал, переминаясь, и по истечении некоторого времени принял стойку «смирно».
— Вы арестовали священника! — угрюмо повторил он.
— Так это вы его напоили? — осведомился полковник.
— Так точно! — с вызовом сказал коренастый. — Но я же не знал, что ему одной заглушки хватит!
— Заглушки? — с проблеском интереса переспросил гость.
— Это такая крышечка с резьбой, — пояснил полковник.
— Мало ли что он вам тут наговорил! — выкрикнул коренастый. — Он же ничего не соображал! Он мальчишка! Он жизни не видел! За что тут шить политику?
— Да вы, я вижу, и себя не обделили, — зловеще заметил полковник. — Заглушки три-четыре, а? Кто ему шьет политику? Его отвели проспаться. А вот вы сейчас пойдете к дежурному и скажете, чтобы он записал вам две недели ареста. И вообще пора бы знать, что в таких случаях начинают не со священников.
Коренастый сержант вздрогнул и вдруг двинулся с исказившимся лицом на контрразведчика.
— Попробуйте только тронуть полковника, — с угрозой произнес он. — Вы с аэродрома не выберетесь…
— У вас, полковник, огромная популярность среди нижних чинов, — кисло заметил гость. — Я начинаю опасаться, что мне здесь в конце концов размозжат голову.
— Я же знаю, что вам нужно! — почти не скрывая злорадства, бросил сержант. — Все уже знают! Вам нужно найти голос, да? Что вам тут говорил священник? Что он слышал Бога? А я вам точно могу сказать, чей это был голос. Сказать?
— Ну, скажите… — нехотя согласился гость. Он выглядел очень утомлённым.
— Это был мой брат! — хрипло проговорил сержант.
— Ну и что? — вяло спросил гость.
Сержант растерялся. Он ожидал совсем другой реакции.
— Вам это… неинтересно?
— Нет, — сказал контрразведчик. — Но вы же все равно от меня не отвяжетесь, пока я не спрошу, кто такой ваш брат и где его искать.
— На кладбище, — сдавленно произнес сержант. — Пятое солдатское… Одиннадцатая могила в третьем ряду… Он погиб четыре года назад…
Внезапно полковнику стало страшно.
— Ваш брат, — запинаясь, спросил он, — жил в Старом Порту?
— Никак нет, — глухо ответил сержант. — Мы жили в столице.
— Понятно… — в растерянности сказал полковник и обернулся к гостю. — Сержант вам ещё зачем-нибудь нужен?
— Да он мне как-то с самого начала не очень был нужен, — брюзгливо отозвался тот.
— Можете идти, — поспешно сказал полковник.
***
Дверь за сержантом закрылась без стука.
— Я бы, конечно, мог отдать его под трибунал… — У полковника был крайне смущенный вид.
— И весь техперсонал в придачу? — проворчал гость. — Теперь, надеюсь, вы понимаете, что это такое — голос?
— Напрасно вы не выслушали сержанта, — сказал полковник. — Со Старым Портом — явная путаница и вообще какая-то чертовщина…
— У меня нет времени на сержантов, — сквозь зубы проговорил гость. — У меня нет времени на священников… Вам известно, что союзники вывели флот из наших территориальных вод?
— Да, разумеется. Протест оппозиции…
— Да не было никакого протеста, полковник! Просто этот ваш голос допекал их целую неделю…
— Простите! — ошеломленно перебил полковник. — То, что вы мне сейчас рассказываете… Имею ли я право знать это?
— Не имеете, — сказал контрразведчик. — Данные совершенно секретны. Так я продолжаю… И скандалы он им, заметьте, закатывал на английском языке!.. Неужели вы ещё не поняли: каждый принимает его мысли на своем родном наречии! А вы вдруг опускаете такую важную подробность, говор Старого Порта… Что он, по-вашему, за человек?
Полковник смотрел мимо гостя. Там, за спиной контрразведчика, висела настенная карта с изумрудным пятном, которое должно было за ближайшие несколько дней увеличиться почти на треть.
«Какого чёрта! — решился, наконец, полковник. — Он сорвал мне операцию! Почему я обязан выгораживать его!..»
— Штатский, — отрывисто сказал он. — Штатский, причем из низших слоёв общества. Вульгарные обороты, истеричен… Хотя… Странно! Был момент, когда он перестал визжать, перешёл на «вы»… и, знаете, мне показалось, что со мной говорит…
— Интеллигент?
— Да! Совершенно иная речь! Как будто в разговор вмешался еще один человек…
— Это очень важно, — предупредил гость. — Так он был один или их было несколько?
— Право, даже не знаю, — в замешательстве проговорил полковник.
Оба замолчали. Контрразведчик зябко горбился в кресле.
— Мне нужна ваша помощь, полковник, — произнёс он почти безразлично.
Тот удивился.
— Я — лётчик…
— …а не контрразведчик, договаривайте уж!.. Как вы, полковник, ошибаетесь относительно этого господина! Ну, допустим, вы благодарны ему за что-то… Скажем, за приказ министра… Не надо, не надо, вы прекрасно знаете, о чём идет речь! Но почему вы решили, что это первая и последняя операция, которую он вам срывает? Искать мы его будем долго, так что готовьтесь, полковник. Он вам себя ещё покажет.
Полковник, не отвечая, смотрел на карту за спиной гостя. Хуже всего было то, что контрразведчик прав.
— И чем же я могу вам помочь?
— Когда он за вас возьмётся в следующий раз, — попросил гость, — предупредите его… по-человечески… что он затеял опасную игру. Что у него на хвосте контрразведка. Сошлитесь на меня, укажите фамилию, должность, объясните, где меня найти. Добавьте, что я нехороший человек, что я полнации упрятал за решётку… Он должен на меня выйти! Я не могу больше довольствоваться информацией из вторых рук!
Полковник нервно усмехнулся.
— Вам тогда не придётся спрашивать, — предупредил он. — Вам придётся только отвечать.
— Придётся, — согласился гость. — Но я попробую построить беседу так, чтобы он проговорился всерьёз. Он болтун. Он не может не проговориться… А вы все ещё колеблетесь: соглашаться или нет? Как вы не поймёте: мы с вами счастливые люди, полковник! Мы нашли применение нашим способностям, а это такая редкость! Нам дала работу война. Лучше, конечно, если бы работу нам дала мирная жизнь, но выбирать не приходится: нам её дала война. А голос… Я не знаю, кто он — докер, служащий… Он — неудачник. Ему война не дала ничего. Поэтому и только поэтому он против нас…
— Я выполню вашу просьбу, — с усилием проговорил полковник.
***
Из вежливости он проводил гостя до самолета. Вблизи «лемминг» выглядел еще омерзительнее — сплошь был разрисован торговыми эмблемами удобрений и ядохимикатов.
— У меня не выходит из головы один ваш вопрос, — признался полковник. — О количестве голосов. Вы всерьёз полагаете, что их несколько?
Гость искоса взглянул на него.
— А вы такой мысли не допускаете?
— Честно говоря, нет. Я ещё могу поверить, что раз в тысячелетие на планете рождается какой-нибудь сверхтелепат, но поверить в то, что их народилась целая банда и что все они проживают в нашей стране…
— А где вы ещё найдете другую такую страну? — с неожиданной злостью в голосе сказал контрразведчик. — Мы живём в постоянном страхе вот уже двадцать лет! Если не война — то ожидание войны! Не сегодня-завтра приобретём термоядерное оружие!
Казалось, продолжения не будет. Гость с недовольным видом следил, как его сотрудник и два технаря готовят машину к полёту.
— Психиатрические больницы переполнены, — с горечью, как показалось полковнику, снова заговорил он. — Ежедневно возникают какие-то новые, неизвестные аллергии, нервные расстройства!.. Я не удивлюсь, если окажется, что за двадцать лет стресса люди начали перерождаться, что наружу прорвались способности, о которых мы и не подозревали!..
— Не берусь судить, — осторожно заметил полковник. — Но вы же ещё сказали, что основной мотив голоса — недовольство, что он — неудачник… Здесь у вас, по-моему, накладка. Кто же его заставляет быть неудачником? С такими способностями! Подался бы в профессионалы, в гипнотизёры, жил бы себе припеваючи… не влезая в политику…
— Ну а если такой человек и сам не знает о своих способностях? — негромко сказал гость.
— То есть как не знает? — Полковник опешил. — Не знает, что разговаривал со мной? Что заглушил двигатели — не знает?
Гость, прищурясь, словно высматривал что-то в белой бетонной пустыне аэродрома.
— Прочтёт утреннюю газету, взбеленится… — задумчиво проговорил он. — Начнёт мысленно проклинать того, о ком прочёл, спорить с ним, полагая, что собеседник — воображаемый…
— Что? — вырвалось у полковника. — Так он ещё вдобавок ни в чём не виноват?
Гость пожал плечами.
— Наше с вами счастье, полковник, что никто из них не может разозлиться надолго. Их хватает от силы на полчаса, а дальше — отвлекло насущное: служба, семья…
Видно было, что полковник потрясён.
— Как же вы его… Как же вы их будете искать? — проговорил он, глядя на контрразведчика чуть ли не с жалостью. — У вас просто нет шансов! Это же всё равно, что вести следствие против Господа Бога…
Контрразведчик ответил ему невесёлой улыбкой.
— Мне нравится ваше сравнение, — заметил он. — В нём есть надежда. Если помните, следствие против Господа было как раз проведено очень удачно… Так вы уж, пожалуйста, не забудьте о моей просьбе, полковник…
***
На улицах столицы шелестели утренние газеты. Они падали в прорези почтовых ящиков, они развёртывались с шорохом в кафе и аптеках, серыми флагами безумия реяли они в руках мальчишек-разносчиков.
Только что открылись киоски. Возле одного из них стоял вчерашний гость полковника и, судя по всему, лететь на этот раз никуда не собирался. Надо полагать, из каких-то его расчётов следовало, что голос сегодня объявится именно в столице.
Контрразведчик купил утреннюю газету, хотя с содержанием её ознакомился ещё вчера вечером. Он всматривался в лица. Лица были утренние, серые. Серые, как газетный лист.
Докеры, служащие поспешно отходили от киоска и бегло проглядывали заголовки. О вчерашнем наступлении — ни слова, будто его и не было. На первой странице — сообщение о том, что министр обороны подал в отставку по состоянию здоровья.
Произойди такое пятнадцатью годами раньше, столица бы задрожала от хохота и возмущенных выкриков. Теперь же — ни звука, только тревожный бумажный шорох да отчаянные, как перед концом света, выкрики газетчиков-мальчишек.
В соседнем кафе задержали седого господина в очках: он, не отрываясь от статьи, достал и поднёс ко рту приборчик, оказавшийся при дознании коробкой с импортными пилюлями.
Были задержаны также несколько полуграмотных субъектов: эти, читая газету, усиленно шевелили губами, словно бранились шёпотом.
А вскоре дошло и до анекдота: на восточной окраине арестовали своего брата-агента — у него была рация нового типа.
Но ведь где-то рядом в толпе двигались и настоящие носители голосов — издёрганные, запуганные, злые, не отличимые от остальных, сами не подозревающие о своей страшной силе. Уткнувшись в газету, они читали о том, что вчера Его Превосходительство господин Президент подписал контракт на постройку в стране первого реактора, способного производить сырье для термоядерных бомб.
Оставалось вглядываться в лица.
Никто не делился мнениями. Случайно встретившись взглядами, отворачивались или заслонялись газетой. За плечом каждого незримо стоял вежливый господин из контрразведки.
Многие, наверное, мысленно проклинали Президента, мысленно спорили с ним, но как определить, кто из них носитель голоса? А что если… ВСЕ?
Мысль была нелепая, шальная, тем не менее контрразведчик побледнел и выронил газету.
***
Страх и бумажный шорох вздымались над столицей невидимым облаком. Страх и бумажный шорох. Казалось, что вот сейчас нервное напряжение достигнет предела и город, серый город-паук с его министерствами и тайными канцеляриями, — разлетится в пыль!..
— ТЫ, ПРЕЗИДЕНТ ЧЁРТОВ! — раздался высокий от бешенства голос.
Его Превосходительство господин Президент подскочил в кресле и схватился за кнопку вызова личной охраны.
— Тогда уж многоточие ставь, Достоевский.
Варвара Львовна повернулась и посмотрела в окно, по которому стекали струи дождя. Измученное небо наконец-то разрешилось, проливая на предутренний город прохладу, тоску и усталость. Мокрые ветви деревьев шептали что-то грустное, внизу сдавленно всхлипывала Желба, а Алексей давно замолчал.
В месмерическом лунном свете Светка видела его открытый рот и длинный, хрящеватый нос, остро выступивший на лице. Открытые водянистые глаза были пустыми, и ей стало невероятно страшно и тоскливо.
Варвара Львовна отпустила ее плечо, открыла щиток на лестничной клетке и щелкнула автоматом. С громким треском лампочка включилась, словно ударила по глазам наотмашь. В ее ослепительном свете лицо Алексея было мертвым. Окончательно и бесповоротно.
— Неужто кончился? – выпучила глаза Желба.
Варвара подошла и встала над ним, сцепив руки на животе.
— Нашел-таки лазейку, подлец.
Она повернулась к Светке — лицо ее было усталым и расстроенным.
— По-твоему, это нормально? Он теперь свободен, словно птица в небесах, а от талантливой девушки ничего не осталось. Почти такой же, как ты, но, правда, не такой унылой.
— Кое-что осталось… — просипела Светка, сжимая в руках свою тетрадку. – Память осталась.
— Память… — выдохнула Варвара, — тем и спасся.
Она сжала виски тонкими пальцами, глядя на труп Алексея.
— Вот жулик, а… Зла не хватает.
Сверху медленно, по стеночке спустился Юра и замер, испуганно глядя на комендантшу.
Дождь поливал, словно компенсируя дни вынужденной духоты. Отблески стекающей по окнам воды падали на лицо Алексея — казалось, он упокоился под водой и будет вечно смотреть, как над ним бьют хвостами киты и что там дальше по тексту.
— А, ты не знаешь эту песню…
Желба тихо плакала, хотя, наверное, стоило радоваться. Светка опустилась на колени и, внутренне замирая, взяла Алексея за запястье — подтянула руку к телу, потом другую. Осторожно сложила их на груди и постаралась выпрямить ноги. Ей не хотелось, чтобы те, кто приедут за телом, видели его в непристойной позе.
Был он совсем сухонький и мелкий. Если его поднять, наверное, и напрягаться бы не пришлось — хотя говорят, что мертвые ужасно тяжелые.
— Отмучился… отмучился… — монотонно бормотала Желба.
Из открытого окна по полу тянуло холодом. Светка закрыла покойному глаза, а потом встала и поднялась на второй этаж. Хотела идти к себе, но сил не было. Она добрела до забранного решеткой окна, прислонилась к нему и заплакала. За себя плакала, за Марусю, за Алексея и Серегу с Виталий Семенычем. Было тепло и тошно, и бесконечно лился мягкий, почти осенний дождь.
Швыркая носом, подошла Желба:
— Потоп сейчас будет.
Светка не ответила. Желба потопталась рядом:
— Светает. Хоть пыль прибьет немножко. Слушай, Алешка тебе уже не скажет, конечно, но я тебе за него спасибо скажу. Это большая надежда, очень большая — теперь можно вечность мотать с чистой совестью.
Светка посмотрела на пустую улицу и вдруг подумала…
— Клавдия Михална, а давайте-ка вы тоже отсюда дергайте. Под шумок, раз пошла такая пьянка. Я и про Валеру вашего напишу, мне не трудно.
— Ишь, раздухарилась! Ты корону-то не надевай, тут с этим трудно жить. Дело твое маленькое, его и делай.
Да. Светка все время норовила об этом забыть — ее дело маленькое. Сколько еще пройдет времени, прежде чем она свыкнется, успокоится, и ее отпустит. А все же маленькой жить проще.
— Алешка удрал, это очень хорошо. Тебе бы удрать надо, а я как-нибудь так. Мое место здесь, другого я не заслужила.
Желба похлопала Светку по плечу и побрела наверх, к себе. Слабый запах жареных семечек быстро утонул в дождливой предутренней хмари.
Светка еще долго стояла и смотрела, как заканчивается дождь, постепенно выдыхается, становится неторопливым и вялым. Капли образовали озерцо на подставленной ладони. Светка вытерла руку о футболку, и тут поняла, насколько она грязная.
Через час, когда она уже отмылась, тело Алексея увезли. Были это Дуб и Жаб, или другая бригада, она не знала. Тяжесть, усталость, побои — после душа все это навалилось, настойчиво уговаривая ее пойти поспать, тем более, что было уже примерно пять утра.
Стоя под душем, она все думала и представляла себе: каково было Марусе? Как ей было больно, страшно и плохо. Она металась по доскам в тоске и безотчетном страхе, пытаясь найти хоть какое-то утешение. Но вокруг была галдящая людскими голосами пустота.
А Алексей… Жить десятки лет без малейшей надежды, наедине с собой и своим преступлением. Бесчисленное количество дней и ночей смотреть в пространство, но видеть там только пустоту.
И Желба. Наверняка она слышит сына в каждой песне, которую крутит от заката до рассвета и будет крутить вечно. Что такое с людьми, раз они один за другим попадают в одну и ту же ловушку, совершают одну и ту же ошибку снова и снова:
— Разве я сторож брату моему?
Светка вышла из душевой, посмотрела в зеркало на свою физиономию, украшенную широкой рваной царапиной вдоль роста волос и первоклассным синяком на поллица, медленно, но верно ползущим вниз. Тело тоже представляло собой сплошной синяк — Желба была права, все действительно может стать хуже.
В кабинете комендантши было открыто. Варвара Львовна складывала в большой архивный скоросшиватель личное дело Алексея. Светка успела увидеть, что на небольшой картонной папке напротив имени-отчества красовались две даты.
За столом сидел Крайнов. Тяжело навалившись грудью на светлую полированную крышку, он сцепил пальцы и смотрел прямо перед собой. Варвара Львовна сверкнула взглядом, не задерживая его на Светке:
— Вы ее уработали?
Юра кивнул, не глядя в ее сторону. Варвара тоже не смотрела. Они говорили, будто ее и вовсе нет в комнате.
— Так и убить можно. Натворили вы делов.
Крайнов поднял голову, лицо у него было измученное:
— Что здесь происходит? Меня арестуют?
— Кому вы нужны? – Варвара Львовна поставила на полку скоросшиватель и села на свое место. – Я бы с радостью сдала вас хоть в милицию, хоть в пожарную, но никто не возьмет. Будь моя воля, я бы, Юрий Владимирович, легко обошлась без знакомства с вами. Но, увы, работа.
— Откуда вы знаете мое имя? Мы встречались?
— Да упаси б… — она запнулась. — В общем, давайте ближе к делу: вы человек занятой. Настолько занятой, что целых двадцать лет к нам не заглядывали. Пришлось за вами посылать.
Варвара посмотрела на Светку, и Юра вслед за ней. Словно что-то вспомнив, он снова схватился за внутренний карман и достал фотографию.
— А… а… опять она…
— Ай, бросьте, — комендантша отобрала у него фото и выкинула в урну. — Что ж, Юрий Владимирович, что делать будем?
Крайнов посмотрел на Варвару Львовну и еще сильнее сжал руки. Он думал, и в голове его крутились разные варианты. Убийство этого сморчка еще доказать надо, в принципе мог сам упасть или девица помогла. Подрались там на площадке, он пытался помешать, но не успел. Надо поговорить с хорошим адвокатом, а пока рта не раскрывать.
Брови Варвары Львовны непроизвольно ползли вверх.
— Скажите, а кто тут проживает? У меня такое ощущение, что я слышал знакомые голоса.
— Все мы иногда слышим голоса.
Юра принужденно рассмеялся:
— Да. Но мне показалось, что я слышал своих знакомых. Причем, что странно — очень давних знакомых. Я их не видел лет двадцать, а тут вдруг голоса, будто они вот сюда, в дверь общежития вошли, и собрались наверх подниматься. У вас есть журнал регистрации?
Комендантша развела руками.
— Наверное померещилось.
— Откуда я знаю, что происходит в вашей голове?
Светка отклеилась от косяка и присела на стол прямо перед Крайновым.
— Неправда, она знает. Она всегда все знает, запомни это, Юра. Даже то, о чем ты сейчас думаешь.
Варвара возмущенно спихнула ее со стола:
— Брысь! А думает он, между прочим о том, что это ты Алексея нашего Владимировича с четвертого этажа спихнула после драки со скандалом.
Юра явно испугался:
— Кто вы такие? Вы похожи на кучку шарлатанов из цирка. Как вы меня сюда затащили?
Он переводил полубезумный взгляд с Варвары на Светку, и смотреть на него было стыдно. Светке захотелось врезать ему хотя бы вполовину так, как он треснул ее в машине. А Варвара тонко улыбнулась и отвела глаза. В коридоре раздался топот, и звонкий Серегин голос прокатился мячиком:
— Юрка-а-аа! Ты где?
Крайнов затрясся и сделал невнятную попытку выйти из-за стола. То ли спрятаться хотел, то ли кинуться вслед за Серегой.
— Он живой? А Виталь Семеныч? Я… мне бы поговорить с ними. Объяснить кое-что, я ошибся. Меня неправильно поняли. Нет, они правда живые? Вы как-то все отменили?
— Ну вы даете… — комендантша развела руками, — кто ж может отменить сделанное? Время вспять не повернешь и мертвых не воскресишь. Все, что я могу — это предложить вам хорошую комнату на четвертом этаже, с видом на переулок Якорный.
Комендантша встала и протянула Юре ключ. Тот самый, Светкин, с большим деревянным брелком на резинке.
— Тебе не показалось, что он был рад? Давно ему сюда надо было, долго он бегал. Наши Иудушки даже не могут воспользоваться плодами своего предательства. Вот и этот радостно променял свою жизнь на возможность забыть, что он сделал. На то, чтобы каждый вечер видеть друга, которого он погубил, таким же юным и веселым, как двадцать лет назад.
Варвара Львовна убрала подписанный договор в папочку, встала из-за стола и подошла к Светке.
— Мне жаль, но твоя комната теперь занята. Тебе придется съехать.
— Но… куда я пойду? – Светка растерялась, но потом спохватилась, — Есть же еще комната Алексея, она свободна.
Вот тут у Варвары отвисла челюсть.
— Совсем дура, что ли?
Комендантша больно схватила ее за локоть, развернула и прошипела в затылок:
— Убирайся. Отсюда. Нахрен. И чтобы я никогда… слышишь – никогда больше тебя не видела.
Хлопнула дверь кабинета, навсегда отрезая от нее эту тонкую женщину с умными глазами.
Светка потопталась на площадке третьего этажа еще какое-то время, а потом решила попробовать выйти. Осторожно спустилась и поняла, что бабки-вахтерши, как всегда, нет на месте. Но дверь была явно не заперта, ибо сквозь тоненькую щелку на плиты пола лился свет. Дневной свет, которого Светка не видела уже черт знает сколько.
Она толкнула дверь что было сил, толкнула всем своим весом, и вылетела наружу, едва не покатившись кубарем. Яркий, утренний свет заливал площадку перед входом, резал глаза и практически сводил с ума после длительного пребывания в полумраке. Свежий воздух, яростно орущие птицы, солнечные пятна вперемешку с густой листвой – это была жизнь. Самая настоящая жизнь, а не мутное призрачное существование в запутанных ночных коридорах.
Светка дышала полной грудью и не могла надышаться. Счастье-то какое! День… Боже мой, домой – надо идти домой, к матери, она поди с ума сходит. Да хоть куда идти, лишь бы подальше от этой общаги!
Она заправила за пояс джинсов свою тетрадку и неуверенным шагом двинулась прочь. Куда бы пойти-то? На Вавилова автобусы ходят, и там должны быть люди. Она добрела до угла, завернула и вдруг услышала позади себя шорох подъезжающих шин и песню Ace Of Base, которая замолчала вместе с выключенным зажиганием. А потом снова раздался Серегин голос:
— Пивас-то взяли? С вас станется, самое главное забудете.
— Обижаешь!
Он что, с Ольгой приехал?
— Да здесь ваш пивас, я об него всю дорогу коленки обдирала.
И с Наташкой?
Светка повернулась и кинулась назад.
— Серега! Ольга! Наташ! Стойте, я здесь, я иду…
Вылетела обратно на Якорный, прямо перед входом в общагу и обомлела: здание стояло заколоченным. Пустые окна без стекол, на первых этажах забранные решетками от бомжей, выпавшие из стен кирпичи и информационная табличка от администрации Кировского района о том, что здание аварийное, и предназначено под снос.
Светка толкнулась в железную дверь, которую вот только что открывала. Пяти минут не прошло. Но дверь не подалась. Ничто не указывало на то, что она вообще открывалась в последние годы. Судя по табличке, общежитие имени И. Головлева было законсервировано еще в 2007 году.
В голове гудело. Как голоса давно исчезнувших радиостанций долетали до нее воспоминания о будущем. Светка села на разломанную урну и заплакала, все выходило донельзя стремно. Ольга с Наташкой где-то поетрялись, Серега хотел для себя лучшей жизни – и странно, как она могла забыть, что он погиб в девяносто четвертом. А ведь как ярко вспомнился, будто повидала его. Молодого и красивого, без стремной неживой маски, которая была у него на памятнике.
Надо будет съездить на кладбище. Бабушкину могилку прибрать и к Сереге зайти – из его семьи никого не осталось, родители спились и умерли. Вот и ветшает памятник, некому вспоминать парней, прошедших по краю и сгинувших во тьме. Sic transit Gloria mundi.
Асфальт задрожал, и по рельсам на Красрабе заскрежетал трамвай. Отсчитывал секунды Светкиной жизни: та-дам, та-дам, поднимал пыль и увозил прочь все, чему вышел срок. Так однажды улетели в небытие девяностые, прошла ее молодость, а однажды и остаток жизни помашет ручкой. Жизнь не дает компенсаций и не принимает исков, она просто идет. И ты с ней туда, куда хочешь и можешь.
Она еще немного постояла и пошла на Вавилова. Там должна быть остановка. Там должны быть люди, нормальные живые люди, а не странные воспоминания, которые иногда заходят в гости. Проходя мимо цветочного ларька, Светка остановилась и стала рассматривать свое отражение. Таким она и видела его в зеркале: обычная женщина средних лет с начинавшим оплывать лицом. Как странно, ей казалось, что она моложе – словно двадцать лет куда-то ухнули в одну ночь.
Да, вот такая она будет. Вернее, такая она есть, и с этим надо жить. Светка смотрела и больше не чувствовала страха или отвращения. Ветер трепал пластиковую растяжку, и по сонному проспекту проносились редкие машины.
На фасаде Авиадома стояли леса — администрация решила сохранить и реставрировать старую фреску советских времен. Давно пора, гибнущая штукатурка грозила свести на нет чей-то вдохновенный труд. Светка остановилась и стала рассматривать авангардный летучий корабль, чем-то похожий на «Кассиопею».
Конечно похожий, ведь эта фреска тут со времен постройки дома, и Светка ее, наверняка видела в детстве. Ничто само по себе не родится, даже в такой дурной голове, как у нее.
Небольшая табличка на деревянном коридоре для пешеходов гласила, что идет реставрация фасада. Фреска «Воздухоплаватель» победила на конкурсе в 1940 году и была выполнена по эскизам студентов красноярского художественного училища. Руководитель творческой группы – М. Слепцова.
Ноги затряслись и обмякли. А в кармане внезапно ожил телефон и выдал ей ворох новых сообщений. Светка нажала на кнопку и включила экран.
Часы показывали 5:31.
Подбегая к машине, Светка едва могла дышать. Вот он, ее шанс что-то изменить: быстрее, надо хватать Юру и Серегу и тащить прочь отсюда. Убегать по бесконечным ночным лабиринтам, теряться в них и прятаться, становиться безгласными предрассветными тенями, но все же – жить.
Жить, а не смотреть чужим лицом с черного памятника.
— Серый! Бежим, скорее! – она схватилась за ручку водительской двери и заглянула внутрь. В салоне, уронив голову на руль, сидел Юра. Плечи его тряслись, крепкая шея налилась багровым, жилы вздулись. Сильный, уверенный, непробиваемый Юра плакал.
Светка не сразу решилась постучать костяшками пальцев в слегка запотевшее стекло. Всколыхнувшаяся было надежда стремительно таяла.
— Юра? А где Серый?
Юра повернул к ней мокрое лицо и кивнул: садись, мол, на пассажирское. Светка испуганно оглянулась — машина с темными стеклами продолжала стоять за углом.
— Юр, нам бы уйти отсюда, и поскорее, — она сделала неопределенный жест в сторону машины.
Юра опять кивнул:
— Я знаю. Это ничего, это свои, не бойся. Садись.
Изумленная Светка обошла машину и села. Ей было тяжело начинать разговор, хотя она уже успела все это пережить и не по разу.
— Я звонила вам сегодня, хотела поговорить с Серегой. Но мне сказали, что он…
Юра кивнул. Он вытер лицо тряпкой для стекол и откинулся на водительском кресле.
— Как это случилось?
— Он к девушке ехал, возле подъезда его ждали. Миху и Дениса вместе с Виталь Семенычем положили. Они из дома выходили. Десять метров от подъездной двери до машины – этого хватило. Остальных в «Робин Гуде» накрыли, нет больше бригады Мутовина.
Он повернулся к Светке и жутковато улыбнулся:
— Остался только я.
В лунном свете его бледное лицо выглядело синим. Вот сейчас его сфотать – и на мрамор, подумала Светка.
— Видишь вон ту машинку. Она за мной приехала. Сейчас я уйду, а они подъедут и расстреляют мою ласточку. Жалко машину, новая совсем, даже поездить не успел. Но это большая удача, ведь мне случайно повезло. Я забыл погасить фары и ушел, а они думали, что я внутри. Чудом спасся.
Светка открыла рот, а Юра то ли рассмеялся, то ли всхлипнул. Они сели и замолчали: Светка — придавленная услышанным, а Юра — в тщетных попытках справиться с собой.
— Знаешь, Виталь Семеныч говорил, что у меня есть ценное качество: я чую, куда ветер дует. И это действительно так, у меня в жопе встроенный барометр. Примерно с год назад, когда я еще за сигаретами бегал, я уже тогда понимал, что Мутовину хана. И не только ему, всем нашим ребятам. Их время вышло, приходят другие люди, сила у них. Виталь Семеныч хороший мужик был, но жил по понятиям, а это вчерашний день уже. Вот попомни мое слово, скоро все изменится. Наши менты зашуганные в силу войдут, и такие как Виталь Семеныч будут им кланяться и подношения носить, а не наоборот.
Тут надо быстро решать: или ты с теми, кто пойдет в будущее, или с теми, кто поедет на Бадалык.
Тусклый фонарь у трансформаторной будки еле светил, пачкая окрестности. Как Юрины слова пачкали тихую летнюю ночь.
— А я жить хочу. Дела делать, деньги зарабатывать, семью завести. Останься я с ними, я бы или сегодня или завтра – так же как Серега.
— Серега своих не предавал.
— Ну и молодец Серега, ему будет легче гнить на Бадалыке с чистой совестью.
По лицу Юры снова потекли слезы.
— Я сюда приехал, потому что мы тут прорву времени протусовались. Погреб вот этот копали, дверь железную туда ставили, идиоты. Если бы теть Тамара это видела, офигела бы — хорошо, что она не просыхает. Она и Серегино отсутствие может не заметить. Если честно, прямо сейчас мне хочется, чтобы меня вместе с этой машиной расстреляли. Мне тошно и горько. И мне с этим жить всю оставшуюся жизнь.
Он громко швыркнул носом.
— Но я справлюсь. И я вырвусь отсюда, — Юра сделал пальцем круг в воздухе, — я оставлю Серегу, Мутовина и все свое прошлое здесь. Вот так скатаю в комочек и запру в погребе. И пусть оно тут гниет, а я буду жить, стану уважаемым человеком. Глядишь, еще и пользу принесу.
Светку словно придавило тем самым черным обелиском с Серегиной могилы:
— Это вряд ли.
Юра помолчал, а потом снова вытер лицо, словно встрепенулся и суховато спросил:
— Ты одна?
За домом, в глубине двора стоял мотоцикл Желбы. Она сама сидела на детской качельке и курила. Только бы не шуметь, чтобы не вздумала высунуться. Светка подумала об этом, и в груди плеснулся страх. Но она постаралась удержать себя в руках:
— Одна. Хотела к матери сходить, но ключ от подъезда забыла.
— Это хорошо, — сказал Юра. И в то же мгновение Светка почувствовала, как сильная рука схватила ее за шею и с размаху приложила о переднюю панель. В голове что-то взорвалось ослепительной болью, горячо потекло по лицу, заливая глаза. Юра выкрутил ей руки за спину, дернул из кроссовка шнурок и завязал, больно стянув запястья.
Секунда, и Светка лежала, уткнувшись головой куда-то в район рычага КПП, даже не думая сопротивляться. Она бы не смогла – куда ей против накачанного Юры, да и вообще, сил больше не оставалось. Разве что на то, чтобы не терять сознания.
А Юра посмотрел – видно ли из-за угла, что он делает? Но трансформаторная будка надежно загораживала обзор. Он тихо вышел, нашарил крышку от Серегиного погреба, открыл пассажирскую дверь и перекинул Светкино легкое тело через порог.
Бум! Негромкий шлепок, потом осторожный скрежет закрываемой крышки, а потом он снова вернулся в машину. Сдал назад, потом переключил передачу, и, будто невзначай, наехал на крышку погреба.
Заглушил мотор и выдохнул. Руки тряслись. Взял с заднего сидения пиджак, нашарил в кармане сигареты и закурил прямо в салоне. Потом вышел, закрыл дверь и молча удалился в темную аллею. Когда его силуэт исчез за углом восемнадцатого дома, он услышал сухой трест автоматных очередей.
Какое-то время Светке казалось, что она умерла. Должна была умереть, потому что после такого вроде не живут. Ее никогда в жизни не били, если не считать родительского ремня, и она даже умозрительно не могла представить, что с ней так обойдутся. Вот так возьмут и повредят драгоценное тело, сначала башкой об бардачок, а потом с двух метров в погреб.
Наверное, она вся переломалась. Шокированная и оглушенная, она лежала, пока острая боль в запястьях не стала невыносимой. Нет, тело было живо, и надо было срочно что-то делать, чтобы не умереть.
Кровь заливала лицо, затекала в нос, приходилось ее глотать, и это было самое противное. А еще страшнее было думать, что с ней случилось. Сломан нос? Она останется уродиной на всю оставшуюся жизнь?
— Усууууу… — Светка тихонько завыла, пытаясь высвободить руки. Тонкий шнурок больно врезался в мясо, а от попыток растянуть узел затягивался еще больше. Как там в приключенческих фильмах делали: находили что-то острое, перетирали веревку и вуаля! Вот только здесь нет ничего острого, и она не может так резво прыгать с завязанными руками. Она и встать-то не может, потому что голову, кажется, проломили.
Светке захотелось заплакать. Вот прямо зарыдать, детским, болезненным криком. За что ей все это? Ну что такого ужасного она сделала? Алексей вон Марусю предал, Желба – сына своего. Юра и тот – восемь человек на тот свет отправил, и ее почти прикончил. А она только ленилась и боялась, такая ли уж это вина?
Но вот закричит она, будет плакать и призывать маму. Душа будет рваться на кусочки от дикости и жестокости ситуации, и что? Никто не придет. Никто. Не. Придет. И все. Она в погребе, сверху стоит машина – ее не видно и не слышно, можно орать хоть до второго пришествия.
Никто не придет. Вот она, спасительная истина, ради которой стоило прыгать из окна, смотреть в лицо Варваре и даже падать в погреб. Она тут одна, и всегда была одна. И это совсем не то одиночество, к которому она привыкла. Нет никакой мамы, даже гипотетической, даже воображаемой, которой есть дело до Светки. Ее никто не видит и не слышит. Даже жуткая Варвара Львовна, которая знает все.
И если она сама сейчас не встанет, то и вправду сдохнет.
Светка перекатилась на другой бок, чувствуя боль во всем теле. Если ей повезло, и переломов нет, то ушибы у нее однозначно серьезные. Но первое, что нужно сделать – освободить руки. Она выдохнула и попробовала подумать, несмотря на то, что голова раскалывалась от боли.
Разрезать шнурок нечем, развязать тоже не получится. Оставалось понемногу растянуть, чтобы вытащить хотя бы одну руку. Слава богу, она мелкая и худая, и руки у нее тонкие даже в самом широком месте. Выдохнув и сцепив зубы, чтобы не заорать от боли, Светка стала потихоньку растягивать шнурок. Он впивался в уже отекшее мясо, вышибая искры из глаз, но делать было нечего. Светка продолжала потихоньку тянуть.
А потом вдруг поняла, что руки свободны. Все-таки модные Юрины шнурки были не хлопковые, а синтетические. И затянувшийся узел помаленьку скользил, скользил, пока вовсе не соскользнул. И теперь она могла расправить запястья, размять их опухшими пальцами. Жаль, что не увидеть, потому что в погребе было абсолютно темно.
Осторожное ощупывание носа тоже ничего не дало. Он вроде был на месте, а болело где-то в районе лба. Кровь понемногу остановилась, и уже не заливала глаза. Можно было вытянуть из штанов футболку и вытереть лицо.
Светка села на задницу. Попробовала пошевелить рукой и ногой с той стороны, на которую она упала. Больно. Но все работает. Если бы она что-то сломала, выла бы сейчас от боли.
Все это было неплохо. Надо немного отдышаться и решить, что делать. Если сверху стоит машина, то стоять ей там еще двадцать лет. И крышку под днищем она открыть не сумеет. А… Светка вдруг вспомнила темную машину за углом и подумала, что не слышала выстрелов. Может, они попозже придут? Так-то надо осторожнее, а то пристрелят новые Юрины дружки, и будешь тут лежать, пока рабочие не увезут девятку.
Надо отползти за дверь. Даже если им придет в голову стих заглянуть в погреб, они ее не увидят. Светка встала на четвереньки – подняться на ноги пока было выше ее сил, и толкнула перед собой железную дверь. Проползая в открывшуюся щель, она вдруг нащупала под пальцами что-то гладкое и небольшое.
Прямоугольное.
Телефон? Светка втянулась внутрь, прикрыла дверь на всякий случай, прислонилась к ней спиной и стала ощупывать находку. Да, похоже, это он. Она хотела включить его, но опухший, трясущийся палец никак не попадал на кнопку.
Стоп. Если это ее телефон, значит, она дома. Дома, в своем времени, там, где осталась мать и нормальная жизнь, в которой не было никаких общежитий. Дома! Она так обрадовалась, что даже не стала дальше колупать кнопку, сунула телефон в карман штанов и потянула железную дверь на себя.
К ее величайшему изумлению, оттуда пахнуло не сыростью, а каким-то супом. Похоже, капустным. Это было так дико, что Светка начисто забыла о разбитой голове, опухших руках и отбитом боку. Она встала на карачки, потом даже выпрямилась, опираясь на косяк, и шагнула вперед, офигевая все больше.
За железной дверью был коридор общежития. Нырнув в погреб возле дома, она вышла из прачечной на первом этаже.
Как бы это ни было печально, но Светка почувствовала, что ее разбирает смех. Весь драматизм ситуации в итоге свелся к тому, что она снова вылезла в общежитии. В этом чертовом общежитии имени Иудушки Головлева. Прислонившись к темно-зеленой крашеной стене, она хохотала, как ненормальная.
Но приступ смеха прошел, а общежитие никуда не делось. Впрочем, сейчас Светка была ему рада, как родному. На всякий случай прошла и подергала входную дверь – закрыто, как всегда. Попробовала и прачечную, откуда вышла – тоже заперто, будто и не открывалось.
Интересно, сейчас, наверное, лопнет лампа в коридоре, и в темноте к ней поплывет тонкий женский силуэт, страшнее которого трудно что-то придумать. И все же Светка не боялась. Сама с себя офигевала, но не боялась.
Зато вернулась боль. И она вдруг вспомнила, что ее избили, что она вся в крови и грязи, и что надо бы хотя бы лицо умыть. Да и вообще хорошо бы отдохнуть – лечь на кровать, уснуть и проснуться через 20 лет, когда можно будет просто выйти и пойти домой. Как же все это надоело…
Тяжело, с усилием поднимаясь по ступенькам, Светка размышляла: где Варвара? В прошлый раз она мигом прискакала, а теперь не торопится. Даже обидно, что идти еще четыре этажа, когда каждый шаг дается с трудом.
— Варвара Львовна! Ну где вы, идите уже!
Светка перешагнула последние ступеньки на четвертый этаж, искренне жалея, что перила закончились. Теперь надо идти самостоятельно – наверное, сначала в комнату, а потом в душ. Хотя, если сначала в комнату, то до душа можно уже и не дойти. Стоя на развилке, и соображая, куда же двинуться, она вдруг увидела быстро приближающуюся фигуру. И это была совсем не Варвара.
— Стойте! – высокий мужчина средних лет в хорошем костюме и летнем пальто, бежал по ступенькам. – Постойте, не уходите, мне нужно с вами поговорить!
Было что-то неуловимо знакомое в его голосе и облике. И чем ближе он поднимался, тем больше Светку охватывал страх. Отделенный только одним лестничным пролетом, перед ней стоял Юра. Тоже немного грязный и будто постаревший на двадцать лет.
— Стойте!
Светка кинулась направо, в комнату, но не успела. Та же самая рука, которая недавно шваркнула ее о переднюю панель девятки, схватила ее за шиворот и вытащила на лестницу, где ярко светила лампа дневного света.
— Стой! Я тебя не знаю, но я тебя видел. Ты кто?
Юрино лицо нависло над ней. Надо же: виски совсем седые, кожа серая, глава провалились. А вообще холеная морда, явно преуспевает, в отличие от нее. Светка попыталась вырваться, но ничего не вышло.
— Тихо, не дергайся. Я ничего тебе не сделаю, я не убийца.
— Правда, что ли?
Лицо Крайнова исказилось гримасой страха.
— Кто ты, откуда ты взялась, и где я, черт меня побери?
Светка рассмеялась, будто тихо выдохнула:
— Вот последнее это ты зря сказал.
— Так, стоп: ты – та самая девушка, которая провалилась в погреб в Роще? Тебя избили?
Светка снова заржала:
— Блин, Юра, ну ты юморист…
— Откуда ты меня знаешь?
Он отпустил ее и отступил к стене, сжав голову руками. Вид у него был очень не очень, и, если бы с час назад он не пытался ее убить, она бы его даже пожалела. Впрочем, если общага – это не прошлое, то и не было ничего, и предъявлять претензии как-то несерьезно.
— Юра, а ты меня не помнишь?
Он покачал головой. Солидным дяденькой он стал – чистый депутат, если не обращать внимания на грязь и глину, прилипшие к одежде.
— Как ты сюда попал?
Это даже вспоминать-то дико, не то что рассказывать.
— Провалился в погреб. В тот же самый.
— Интересно, что сейчас я вышла из прачечной на первом этаже. А в первый раз я спокойно по городу погуляла, и только потом менты меня сюда привезли. Я даже не могу сказать, в какой момент я оказалась здесь.
— «Здесь» — это где?
— В общежитии имени Головлева. Заслуженного полярника Ивана Александровича Головлева. Теперь я здесь живу, и наверное, это навсегда. Думаю, и ты будешь здесь жить – может, даже подружимся. Что, совсем меня не помнишь?
Юра полез во внутренний карман и достал фотографию возле машины.
— Это ты?
Светка протянула руку, но трясущиеся пальцы ее не слушались:
— Поднеси поближе, у меня зрение и так не очень… Где тут я?
Крайнов дико уставился на нее, потом на фотографию, потом опять на Светку:
— Что это за херня? Что вообще происходит?
— Откуда мне знать. Ты мне лучше вот что скажи, Юр – как тебе живется?
Юра очень удивился.
— Нормально.
— Спишь хорошо? Мальчики кровавые перед глазами не стоят? Серега давно снился?
Бледное лицо Юры стало еще бледнее. Он отступил на ступеньку вниз и схватился за воротник рубашки, пытаясь ослабить галстук. И тут внизу хлопнула входная дверь, и раздались голоса:
— Эй, Ирка, готовься, мы идем!
Даже Светка, хоть и была теоретически готова, но все равно дернулась. А Юра – тот едва не скатился с лестницы.
— Серый…
— Да, Юра, Серый. Тот самый, которого ты так удачно положил под черный мрамор. Слушай…
— …куда вы меня притащили, щеглы…
Виталь Семеныч. И Миха, и Денис.
— Они все здесь, Юра.
Крайнов посинел и схватился за воротник рубашки. А голоса разливались где-то внизу, поднимались на четвертый этаж душными летними испарениями.
— А Юрка-то где? Крайнов?
— Так он, наверное, здесь уже. Сейчас проверим.
Юра вжался в стену. Ужас отразился на его лице. Сейчас они все узнают – эта странная девица расскажет им, чьего памятника не хватает на Бадалыке. И тогда все может обернуться по-другому.
Светка и моргнуть не успела, как он подскочил к ней, схватил за горло и постарался одним броском перекинуть через перила. А там пролет в четыре этажа, и бетонный пол с дрянным кафелем. Пусть бахнется им под ноги, поговорит со сломанной шеей.
Так бы и вышло, если бы не Алексей. Тщедушный человечек, сморчок, трус и наушник – любое из этих слов было бы справедливо по отношению к нему. Но сейчас он подкрался сзади и обхватил Крайнова за шею. Обалдевший от неожиданной атаки Юра пытался стряхнуть его с себя, но никак не получалось. Воевать на два фронта, хоть и с такими дохлыми противниками, было неудобно.
Хватка его на Светкиной шее ослабла, и она, хоть и с потемнением в глазах, но лягнула его куда-то в живот. Юра взревел и мотанулся кругом, с усилием шваркнувшись корпусом о перила – вернее приложив о них Алексея. Тот жалобно пискнул и пролепетал что-то вроде:
— Света, беги!
Но Светка и не подумала бежать. Она, в свою очередь вцепилась Юре в горло, с ужасом думая: «Какую же херню я творю!» Этому бугаю два вцепившихся дрища были нипочем.
— Серый! Помоги! Серый!
Но внизу снова было тихо. Голоса исчезли, будто и не было их. Зато в пролете мелькнула багровая физиономия Желбы.
— Желба! Хелп!
— Иду!
Увидев старуху, Юра яростно рванул руки Алексея. Послышался хруст, потом крик боли, а потом Светка увидела, как сухонькое тело в шерстяной жилетке переваливается через перила и долго-долго летит вниз. Мимо третьего этажа, мимо испуганной Желбы, мимо открытого окна в художественном училище, мимо глазка на входной двери. Долго летит, а потом со страшным, глухим звуком падает на пол.
И вроде кричать полагается, а в горле звуки кончились. Есть только такое же долгое скольжение по лестнице, где каждая ступенька приближает ее к чему-то действительно ужасному. К белому пятну лица, вокруг которого расплывается бордовый нимб.
— Как у Исусика… — только и выдохнула Желба.
Алексей тяжело дышал, судорожно, с присвистом и всхлипами. Тело его лежало в неестественной позе, с вывернутыми кистями и стопами. Он был похож на брошенную кукольником марионетку.
— Все переломал… Как же он теперь будет-то? Лежать и мучиться? Нельзя же так… Нельзя… Нельзя…
Желба причитала в припадке отчаяния, а Светка подскочила к Алексею, схватила его лицо руками и услышала свистящее:
— Помереть бы…
Желба взвыла:
— Где тебе помереть. Ой, дурак… Сейчас Варвара явится, и будешь ты вечно вот таким припадочным лежать. Господи, думала, куда уж хуже, но неисповедимы пути твои.
Светка наклонилась к Алексею, с тоской увидев, как на губах его вздулась кровавая пена. Что говорят в таких случаях? И есть ли смысл что-то говорить? Наверное, есть, потому что взгляд Алексея сфокусировался на Светке, он чего-то ждал от нее. Не меньше, чем чуда, откровения или второго пришествия, а она растерялась, испугалась и лопотала чушь:
— Я… я несколько рассказов про Марусю написала. Как вы ворону в училище гоняли. Как забирали ее, и она на тебя в последний раз посмотрела. Но этот я не очень люблю, мне больше нравится про ворону…
Она смотрела, как заострились его черты, и думала, вот бы он смог. Вот бы отвлекся, вдохнул – и гоняет с Марусей по коридорам училища напуганную птицу.
Лампа затрещала и погасла. Коридор погрузился во мрак, только лунный свет пробивался из небольшого окна в лестничном пролете, освещая лежащего Алексея и большую лужу, натекшую с его головы. Желба пискнула и увалилась куда-то во мрак, а Светка выпрямилась и встала во весь рост.
Цокая каблуками, сверху по лестнице спускалась Варвара.
Алексей за спиной хрипел. Он пытался говорить. И все, что он хотел сказать, было о Марусе:
— …заколка у нее была, синенькая такая с цветочком эмалевым. Остальные шпильки железные, а эта красивая была, кем-то дареная…
Светка заметалась, раздираемая страхом перед комендантшей и чувством чего-то важного, что происходит именно сейчас.
— …она любила на подоконнике сидеть. Когда солнце после обеда прямо в окно светит — залезет с ногами и сидит, что-то в блокноте чиркает. Или думает, в окно смотрит… Теть Рая ругалась, что она глаза вытаращит и просто так сидит, а Маруся говорила, что она работает… смеялась… в голове сначала работа делается, потом руками…
Точно, Маруся. Светка присела рядом, хотела взять руку Алексея, но он тоненько застонал. Она испугалась, и лишь погладила ему пальцы, избегая трогать изломанное запястье.
— …в комнате одна половица скрипела. Маруся так привыкла ее перепрыгивать, что нога сама собой дергалась, даже когда ее заменили…
Он торопился сказать как можно больше, захлебывался словами, вытекавшими вместе с кровью. Где-то далеко, в районе Предмостной, прогремел гром. Белесая вспышка на мгновение осветила щербатый пол, на котором умирал Алексей, его глаза, полные не боли, а радости. Он смотрел куда-то мимо Светки, мимо Желбы, мимо прижавшегося к стене Крайнова и Варвары Львовны, чья тень протянулась через всю площадку. Он видел не черное, напружинившееся небо за окном, не грязноватую тьму в углах общежития — мир вокруг него был залит солнцем. Он шел по пыльной летней улице, шел в шаге позади Маруси и смотрел, как клетчатая шерстяная юбка хлопает по загоревшим ногам.
Маруся оборачивалась, и не то хохотала, не то пыталась что-то сказать, но на ходу не выходило. Она вся была перепачкана краской, а в руках ее притихла ворона. Обалдевшая птица устала сопротивляться, покорилась судьбе и даже не сразу поняла, что делать, когда Маруся разжала пальцы.
— Давай!
Черные птичьи глаза смотрели испуганно и вопросительно.
— Давай, лети! Лети же!
— Лети… — прошептала Светка, заслоняя его от длинной тени. И Алексей внезапно понял — потянулся вперед и легко заскользил по воздуху. Вверх, все выше и выше, быстрее удивленной вороны, у которой выдался очень насыщенный день.
Заколка с синеньким цветочком — и эта деталь упала в карман памяти, пока Светка поднималась на полпролета, еле шевеля негнущимися ногами. Она хотела встретить Варвару на площадке.
Распухшие и отбитые пальцы заледенели. Сердце замерло от ужаса. Не потому что Варвара была страшная, а потому что ее не было. Она и была той самой черной пустотой, абсолютным небытием, в которое однажды скатывается все живое. Но, несмотря на замогильный холод, сковавший избитое тело, Светка чувствовала, что дышать в коридоре нечем. Проклятая духота, донимавшая город уже неделю, достигла апогея.
Комендантша шагнула с последней ступеньки и вступила в лунное пятно. Светку трясло от страха, и, ей-богу, не было бы в том позора, если бы она публично обмочилась. А может, так и вышло — в тот момент это было совершенно неважно. Она подняла руки и уперлась Варваре в плечи, не пуская ее к умирающему. Не разжимая губ, попросила мысленно – как, блин, Деда Мороза никогда не просила:
— Отпустите его. Пожалуйста!
Под пальцами не то захрустели мелкие кости, не то зашуршали тараканы. Светка будто провалилась по шею в какую-то смрадную яму. Холодный пот заливал глаза, дышать получалось через раз. Еще секунда, и ее с головой накроет мерзостью, копошащейся под пальцами, и все закончится глупо и стыдно.
Черный провал рта Варвары Львовны червячком скользнул куда-то вбок и открылся, выпуская тьму, как сигаретный дым.
— Он того не стоит. Это глупо.
— Г-г-гглупо… — согласилась Светка, продолжая держать несуществующие плечи комендантши, — но зато мне не будет стыдно.
Гром бабахнул где-то совсем рядом. Короткая вспышка осветила Варвару Львовну в ее более привычном, человеческом обличии, и Светка судорожно вздохнула, получив секундную передышку.
— Отпустите его, пусть он уйдет. Он уже искупил, отстрадал.
— Отстрадал? – ледяная тяжесть опустилась Светке на левое плечо, и та едва не рухнула на колени. А это была всего лишь маленькая женская ладонь. – В мире нет ничего более бесполезного, чем его страдания. Его муки не вернут Марусе жизнь или хотя бы память о ней. Ты в курсе, что от нее ничего не осталось? Архивы пожгли, родственники умерли. Даже ее имя знает только этот сморчок.
— Это не так, — прохрипела Светка, и, как пудовую гирю, все-таки подняла глаза, чтобы взглянуть в лицо самому страшному из всех страхов, — я знаю. Я помню, и я расскажу о ней.
— Ты об этом? – в левой руке комендантши была свернутая трубочкой тетрадка. — Знаешь, как умерла Маруся – ее избили конвойные в пересыльной тюрьме в Иркутске. Голод, холод, травмы и воспаление легких, последние несколько дней она промучилась на голых досках. Даже беспамятство не шло. А когда умерла, ее просто сбросили в общую яму, как собаку. И место то забыто, ничего не осталось. Ни-че-го.
У Светки все поплыло перед глазами, тело заболело и дохнуло жаром, как будто это она лежала на отполированных грязью нарах и видела перед собой только кусочек вонючей доски. И это было последнее, что ей предстояло увидеть.
Пальцы разжались, сил стоять больше не было. Теперь скорее комендантша держала Светку, чем наоборот.
— Знаете, я, как муки Алексея, довольно бесполезная. Единственное, что я умею — рассказывать истории. И теперь я знаю про Марусю, я знаю, что она была, и какая она была. Я расскажу про нее, про Марию Слепцову, которая ходила в рисовальную школу, носила синенькую заколку с цветочком, любила сидеть на подоконнике. И однажды срисовала то, что натоптала на стене ворона.
Мое дело маленькое, но я могу сделать так, что вы пойдете с ней по улице, услышите, как вдалеке гремит гром, и поймете, что вам душно, потому что уже целую неделю нет дождя. Вы будете видеть ее лицо, как она смеется и двигается. Вы и рисунки ее увидите, даже те, которые она хотела сделать, но не успела. Тот отпечаток, который она должна была оставить, он проявится.
А потом услышите шорох шин и поймете, что дом не спит. Он все слышит — каждый глазок смотрит и старается дышать потише. И Маруся это знает, она видит Алексея за закрытой дверью, но только ей не до него. Ей страшно, и все кажется нереальным, как будто сейчас стрелка достигнет 5:30 и зазвенит будильник.
Вот так, с помощью этой тетрадки, у Маруси будет жизнь. Она уже есть, вы немного опоздали. В ней может быть всякое, и пересыльная тюрьма и яма, но понимаете… — Светка сделала последнее усилие, — здесь не вы, а я решаю, где поставить точку.
Поверхность тюремной доски разгладилась и потеплела. Запахла масляной краской и слегка расплылась перед глазами. Маруся оперлась на нее свободной рукой и выпрямилась:
— Ну, голубушка, хватит. Пора и честь знать, – испачканные пальцы держали теплое птичье брюхо.
— Пошли, выпустим ее на улице!
Маруся обернулась, сверкнув заколкой с синим цветочком, улыбнулась и пошла вперед, на улицу, туда, где на секунду потемнело, и наконец-то хлынул дождь.