Вьюн сидел на песке в сторонке и наблюдал, как Адинья перебирает у воды камешки. Тихо шелестели волны, опасливо выползали на берег крабы, чтобы тут же спрятаться под валунами, в хижине скрипела циновка — старик ворочался с боку на бок, видно, никак не мог уснуть.
«Что я здесь делаю?» — спросил себя Вьюн и не нашел ответа. Почему до сих пор не попытался выбраться? Мог тайком улизнуть на пиратской шлюпке, стал бы флибустьером, носил бы на перевязи абордажную саблю вместо виуэлы. Мог, да не мог…
Всё это время он шел за Адиньей. Нехотя, то из корысти, то из необъяснимого чувства долга, и сейчас самое время попрощаться с ней. Здесь, у моря, девушка казалась совершенно счастливой. Он ей больше не нужен. Да и она ему тоже, спросит дорогу у кого-то другого…
Вьюн стиснул лапку трехвостки. Вспомнилась фальшивая, подброшенная пиратам, карта и пятно ожога на плече Адиньи. Нет, ожог был не просто похож, он в точности повторял каждый изгиб замысловатого острова! Девушка чувствовала, где случится беда, её тело давало подсказки. И флибустьеры не случайно оказались в посёлке, сами они бы не нашли дорогу в призрачный мир Дна. Их провела сюда старинная карта матери. А это значит… Святая трехвостка, мама была здесь!
— Адинья, кто я? — он развернул девушку к себе, может, чуть грубее чем следовало. В глазах Адиньи мелькнула боль и сразу — понимание.
— Вспомнил? — девушка грустно улыбнулась, — теперь ты свободен. Иди, куда хочешь.
Как бы обрадовался Вьюн этим словам два дня назад, да ещё сегодня утром, но сейчас им завладел всепоглощающий страх. Внутри повеяло холодом, будто только что разверзлась пропасть, куда вот-вот сорвётся его душа.
— Не прогоняй меня!
Он стянул ненужную теперь перчатку, в темноте блеснул перламутром мизинец. Сжал руку девушки, поднес к губам, приложил к своей пылающей щеке.
И в этот миг все перевернулось. Сказки про Оана стали былью, а его прошлая жизнь в далеком Либоне — чьими-то глупыми грезами. Вьюн почувствовал, что находится внутри раковины, и ладонь девушки — это гладкая жемчужная стенка. Он погладил волосы, те под его руками ожили, начали извиваться юркими трехвостками.
Адинья неуловимо менялась. Глаза темнели, черты лица то сглаживались, то проявлялись заново, словно девушка искала свой облик и никак не могла выбрать нужный.
Но Вьюну не было до этого дела. В нем разгорался жар, словно весь тот степной огонь, с которым он сражался, перебрался в сердце. Только на сей раз у него не осталось финтов, чтобы справиться с пламенем.
Он поднял Адинью на руки — крепко прижал к груди, стремясь разделить нестерпимый жар, припал к влажным губам.
Набежала волна, сбила Вьюна с ног. Они упали на песок…
Море проглотило их одежду, но будто побрезговав подношением, выплюнуло на берег.
Обнаженное тело Адиньи сверкало перламутром в лунном свете, девушка казалась ожившим диамантом, который Вьюн никогда не сможет украсть, только принять в дар, и он, не отрываясь от пьянящих не меньше выстоянного вина губ, прикасался к бархатной коже, с поистине пиратской жадностью читал карту её тела, и проваливался всё глубже в затопившую двоих нежность, в бешеный невозможный вихрь пожара и волн, огня и воды…
Вьюн ткнулся носом в плечо Адиньи. Вдохнул солёный запах пересыпанных песком волос. Девушка свернулась калачиком под его камзолом — единственной вещи, которую удалось спасти от воды.
И, не открывая глаз, улыбнулась.
— У нас будет сын, — прошептала Адинья.
***
Они снова куда-то шли. Девушка впереди, он за ней.
На горизонте росли крепостные стены и причудливые шпили, но как только путники подходили ближе, сотканные мертвой землей города рассыпались мелкими ракушками. Под ногами хрустели раковины — вот и всё, что оставалось от манящих миражей.
Адинья была грустной и сосредоточенной. Вопросы Вьюна оставляла без ответа и сама ни о чем не спрашивала.
В голове пойманной в силки птицей бились слова: «У нас будет сын». Наверняка его мать говорила то же самое другому избраннику огненных трехвосток. И через девять лун в бедняцких кварталах Либона родился он, Каэтано Пэрола. Мальчик с жемчужным мизинцем.
Вьюн удивлённо посмотрел на палец. Он и не заметил, как перламутровая корка подобралась к запястью. Интересно, сколько ему осталось?
Он догнал девушку, взял за руку — хоть так почувствовать её тепло. Ладошка дрогнула и затихла.
— Зачем Шелудивый меня толкнул на Дно?
— Он твой отец, Каэтано…
Вьюн проглотил тугой ком.
— Ты ещё можешь вернуться. — Синие глаза сверкнули тоской, и он понял, что Адинья боится. — Держи!
Девушка протянула Вьюну большую ракушку. Помнится, он наступил на такую перед тем, как провалился в пустоши.
— В Либоне меня никто не ждет, кроме графской стражи. А остаться здесь… — он задумался, — люди на Дне не живут и не умирают. Даже уйти не могут, приросли корнями к своим домам. Они все когда-то отвергли гвэрэ, да? И Шелудивый отверг, бросив мать… Должен найтись кто-то, кто отдаст их долги.
Он мягко отстранил руку Адиньи. Девушка выронила ракушку, и та затерялась среди других раковин.
Вьюн вдруг понял: не чет-нечет решает судьбу. Шелудивый умел бросать кости, но что с этого? Отец разбазарил себя на пустую удачу.
— Каэтано! — девушка порывисто обняла его, — я не знаю, что будет дальше. Это как шаг в бездну.
Вьюн проглотил комок. Только бы Адинья не увидела его смятения.
— Что мне делать на этот раз?
— Просто не оставляй меня.
Вьюн притянул девушку к себе, нежно поцеловал. На губах горчила соль — то ли слёзы, то ли брызги моря. И ещё до того, как разжать объятия, Вьюн понял — это прощание.
Неизбывная, неизвестная до сих пор горечь ещё не случившейся потери в одночасье опустошила душу, вывернула наизнанку.
И чтобы хоть чем-то заполнить пустоту, он схватился за гриф любимой виуэлы, провел по струнам, будто погладил волосы Адиньи. Слова не шли с языка, забылись все песни, и лишь одинокий голос виуэлы звучал в бескрайней степи.
***
Перламутровый нож неумолимо разрезал небо, закатное солнце окрашивало облака в кровь, и те зияли свежим шрамом.
Вьюн сперва подумал, что увидел очередной ракушечный мираж, но стена не рассыпалась, лишь росла — странно, как все на Дне, сверху вниз падала жемчужная твердь.
Сорвался безумный, не имевший направления ветер — то бил в спину, то толкал в грудь, то вертел их с Адиньей, как щепки. Крупные капли не то дождя, не то соленых брызг летели в лицо.
Вьюн знал одно — он не должен выпустить руки спутницы. Остальное неважно.
Адинья повернула голову, её губы произнесли: «Каэтано». Он не услышал голоса девушки — но имя подхватил ветер, оно прокатилось шорохом трав, отозвалось в дроби дождя. Весь мир теперь кричал имя, которым прежде его называла только мать.
И Каэтано стало спокойно. Сомнения, страх, боль — всё сгинуло на Дне. Он понял, к чему так долго шел — надо перевести Адинью на ту сторону перламутровой стены и помочь новому миру родиться. Она важна, а он — просто вор, который случайно оказался рядом.
«Нет, — Адинья покачала головой, беззвучно отвечая на его мысли, — без тебя не было бы меня. Ты дал мне имя, укротил для меня огонь, вывел к морю. Ты показал мне земную любовь. Это и есть сотворение. Мир не может родиться одиноким…»
Порыв ветра поднял их над землей, Каэтано закрыл собой девушку, зажмурился. Их с молниеносной скоростью понесло на стену, швырнуло, а Каэтано все не разжимал объятий.
«Отпусти», — прозвучали в голове слова Адиньи.
Неожиданно стало тихо, щеки коснулись теплые губы, или то снова был ветер?
Каэтано разжал пальцы — держать было некого.
Пустынные земли Дна исчезли. Он стоял в гигантской раковине моллюска-ммири, чей свод уходил в небо, и ошалело смотрел, как Адинья — такая обыденная, белокурая, хрупкая — подметая подолом простой холщовой юбки ракушечную твердь, подходит к перламутровой глади, та идет рябью, стелется туманом, и девушка легко ступает сквозь.
И когда силуэт Адиньи растаял, жемчужное марево дрогнуло, прорвалось, на Каэтано обрушилась волна красок, запахов и звуков. Он увидел, как вспыхнула слепящим солнцем на небе трехвостка-гвэрэ, как разлилось из её хвоста синее море, как блеснула полная луна. Пряно запахли травы, камень за камнем стали расти из песка города.
А высоко в небе над вновь рожденным миром мерцал лик Адиньи. Драгоценности, которую он не стал красть.
Каэтано часто заморгал и снова почувствовал солёный вкус — то ли моря, то ли слёз.
***
Шпоры звякнули над самым ухом, Каэтано встрепенулся, поднял голову. Дно, Адинья, перламутровая раковина, прощание, шквал нового мира — воспоминания пронеслись перед его внутренним взором.
Нехотя встал, потер ушибленный затылок. Пусть графская стража берёт его с потрохами. В Либоне Каэтано делать нечего. А так, может, снова угодит на Дно, к Адинье.
Чет-нечет…
— Оставьте сеньора менестреля в покое! Лучше воров ловите!
— Как благородной доне Дуартэ будет угодно…
Стражники почтительно поклонились и отступили.
Каэтано вздрогнул, схватился за перевязь с виуэлой, будто так мог унять разыгравшееся воображение, и только тогда осмелился взглянуть на балкон.
И застыл с открытым ртом.
Толстухи-служанки и след простыл. Опершись на перила, на Каэтано с интересом смотрела светловолосая девушка с синими, как штормовое море, глазами. Последний раз он видел это лицо в небесах над новорожденным городом.
— Адинья? — все еще не веря глазам, прошептал он.
Девушка смутилась, удивленно кивнула. Не узнала, понял Каэтано. Для нее всё начинается сызнова. Но так даже лучше, зато он ничего не забыл.
Каэтано расправил плечи. Только сейчас он осознал, что пронизывающего ветра, которого он подспудно ждал, к которому был готов — нет и в помине. Великая ракушка простила их.
— Кажется, вы не успели закончить куплет…
— Ах, да, — спохватился Каэтано, и, поглядывая на зардевшуюся девушку, принялся настраивать виуэлу.
Он много чего пока не успел, улыбнулся своим мыслям Каэтано. Ведь Адинья обещала ему сына, и он будет не он, если не поможет девушке сдержать обещание.
Никто не знает, зачем тебе это,
А сам ты не хочешь знать.
Есть право и правда, есть голос и эхо,
Память и тишина.
Сто истин… нужны ли тебе сто истин
Или звезда в руках?
Если проще всего написать свое имя —
Имя — на облаках?..
0
0