Глина внимательно слушала, кусая понемногу горячие сосиски, держа веточку над горбушкой хлеба, на которую падали сочные капли.
– Бабка у меня была непростая. Жаль, что ничего толком мне не рассказала, а перед смертью отдала всю свою силу мне. Потом я уже узнал, что так шаманы передают свои способности молодым шаманам. Так что сила моя умножилась, я лечил, учил, слушал. Я становился сильнее и сильнее, но всё время хотел большего и стремился разобраться в себе, что да к чему. Хотел знать, откуда этот дар, кто ещё им обладает, как можно его развить… Было так много вопросов и так мало ответов. Потом я понял: я не в той стране родился или не в то время… Даже в дурдоме полежал полгода. Вышел оттуда и дар потерял.
– Что это значит? – встрепенулась Глина.
– Я не знаю, как я потерял свой дар. Почти ничего не помню. Наверное, меня пытали, и я сломался. Кусок памяти стёрт напрочь.
Глина догадывалась, кто мог пытать Тима, но напрямую спрашивать не хотела. Ждала, что тот расскажет сам.
— Люди не знают, кто и почему несёт на себе тяжесть этого мира. В какой-то мере и ты несёшь часть этого бремени, пусть пока и не осознанно. Когда-то тебе придется выбирать, как и каждому из нас, – неопределённо сказал Тим, – нести бремя дальше непонятно куда, непонятно зачем, или… бросить всё и уйти удить жарить сосиски на острове Красносельского пруда.
– А если я не хочу выбирать? – упрямо спросила Глина.
– Придётся, – устало кивнул Тим. Он положил куртку на заваленное дерево, служившее скамейкой для туристов, и лёг, глядя в небо, но оно было нестерпимо ярким, и Тим положил на лицо вязаную шапочку.
– А ты доволен своим выбором? – спросила Глина, доедая хлеб и запивая его пепси-колой.
– Доволен, – сказал шерстяным голосом Тим и хитро выглянул из-под шапки, – разве по мне не видно?
Глина пожала плечами, вернулась к берегу, набрала мутной воды в пустую бутылку и залила кострище.
Тим ждал её, сидя на поваленном стволе и щурился на солнце, как кот.
– А ты себя не упрекаешь в малодушии? – спросила Глина.
– Нет, я с собой живу в мире, – ответил он.
Отдохнув, Оржицкий с девушкой вернулся к лодке. Поодаль топтались недовольные птицы. Они поняли, что угощения им не видать и подбегать к туристам не спешили. Глина и Тим поплыли назад к пристани, и, хотя грести против течения было не так легко, вскоре они достигли берега. Лодочник курил на пристани, ехидно посматривая на парочку. По их виду он точно определил, что они с чем уехали, с тем и вернулись. «Не снюхались», – подумал лодочник, забирая у Тима вёсла.
***
Глина, скрестив ноги, сидела на диване Тима. Ей нравилось смотреть, как он работает. Он стучал по клавиатуре компьютера, бубнил себе под нос какие-то строки, повторяя одно и то же по нескольку раз, словно ловя непокорное слово за рукав и ставя его в ряд с другими. Иногда он хлебал остывший кофе и морщился. Изредка звонил кому-то и говорил: «Старик, а ты послушай: «Я так и не задам тебе вопроса, твоей обезоружен добротой». Не? Краткое прилагательное портит? А если ритм поползёт? Ладно, покручу». Клал трубку и сидел, нервно крутясь на старом кресле, искоса посматривая на Глину. Она же просто смотрела на него, в упор, со странным выражением лица. Просто часами смотрела и ничего при этом не делала, только улыбалась изредка, когда он обращался к ней.
– Глина, а как ты думаешь: «Отчаяние вопит». Звучит или нет? Может ли оно вопить само, или только люди вопят от отчаяния? Что если допустить олицетворение самого чувства? Это будет понятно, это принимается читателем?
Глина смеялась и пожимала плечами. Всё, что делал Тим, она считала неподражаемым и уникальным. Ей нравились и его ошибки, и его шутки. «Есть люди – кораблики из тетрадных листов, а есть линкоры, — говорил он, — это не важно, из какого ты материала, главное — плыть». Глина видела, что этот кораблик нашел свою тихую гавань, и задумывалась, где же её собственный причал?
Тим часто читал ей стихи, учил готовить бурито, лагман и сибирские пельмени, танцевать танго, шить кукол. Глине казалось, что Оржицкий знает всё на свете, и в нём гармонично уживается несовместимое. Он мог начать день с цитирования «Окаянных дней», а закончить его под гитарные аккорды «Самого быстрого самолёта».
Темы одарённости Глины и её прошлых подвигов они не касались, но Глина видела, что Тим за ней наблюдает. Иной раз ей казалось, что Оржицкий боится. Её или — за неё?
К Оржицкому приходили разные люди, такие же несовместимые друг с другом, как и еда, которую он любил, музыка, которую он слушал, и книги, которые читал. Глине нравилось это, а больше всего изумляло то, что всё приходящее и происходящее как-то растворялось в Тиме, не оставляя отпечатка ни на нём, ни на его жилище. Ещё вчера была шумная попойка с танцами на столе, а утром коробки были вынесены к мусорному баку, а в квартире воцарялась скандинавская чистота и рабочая обстановка, потому что подступал срок сдачи заказа.
Все приятели и многочисленные знакомые воспринимали Глину как предмет интерьера. Невыразительная, тихая и спокойная девушка в мешковатых одеждах. Никто не узнавал в ней телезвезду Рейни, что её вполне устраивало. Никто не воспринимал её как спутницу Тима. Оржицкий сам переставал её замечать, когда его окружали другие люди, но мучительно в ней нуждался, оставаясь один. Ей хотелось бы это изменить, но она не знала, как.
Один раз, проснувшись ночью в его квартире, она пробралась на кухню за стаканом воды, ступая только на светлые ступеньки луны на полу, словно от этого зависело что-то важное. Жадно глотая воду, она поняла, что когда-то потеряет Тима, ведь она теряла всё, что было ей дорого. В этом был главный сволочной закон её жизни. Сначала была потеряна Маринка, потом вся семья, потом Берест, потом спокойная жизнь в «Смарагде». Вернувшись на раздолбанный диван с широкой продольной полосой пустоты в середине, Глина пыталась согреть свои озябшие пятки, прислоняя их к плотным, круглым коленям Тима, обвивая его руками за шею и мешая храпеть. Вот так когда-то придут уроды и отнимут у неё этого рыжего, бородатого мужика. От осознания прочно укоренившейся в её жизни невыносимой несправедливости Глина немного по-бабьи поплакала, а затем уснула.
Наутро она набралась смелости и спросила.
– Может, я перееду к тебе насовсем, зачем таскаться туда-сюда?
– Угу, – ответил Тим, глядя в монитор, – можно и переехать.
– Ты боишься жить с кем-то, боишься постоянных отношений? – Глина явно нарывалась на скандал, ревнуя Тима к его работе.
– В общем, нет… Хотя опыт предыдущих отношений был скажем так… Печальным.
– Может, настала пора мне об этом рассказать? – спросила Глина.
Тим оторвал взгляд от экрана монитора, посмотрел на Глину и пересел к ней на диван, обняв за плечи.
– Ну, что тут рассказать… Я любил женщину, я думал, что она любила меня. Мы поженились, хотели завести ребёнка. Потом Софья ушла к другому.
– Это было давно? – спросила Глина.
– Какая теперь разница, – ответил Тим, – всё в прошлом.
– Но ты её любишь? – настаивала Глина, задавая прямые неумолимые вопросы.
Тим вздохнул и ответил то, чего она больше всего боялась услышать.
– Наверное, уже нет.
– То-то и оно, – с неожиданной слезой в голосе сказала Глина, – я думала, что я тебе нравлюсь…
– Ну, конечно, нравишься, не сомневайся, – ответил растерянно Тим и даже от досады подергал себя за вихры, но Глина не оценила его шуточного жеста, отстранилась и пошла к двери.
Тим догнал её и обнял, поцеловал в затылок, но она не вернулась, а проглотила появившийся в горле комок слёз и сказала:
– Да ладно, не парься.
Глине расхотелось оставаться с ним в комнате, сидеть на диване, слушать его дурацкие объяснения о том, что ценнее дружбы ничего нет, и она просто супер, у него давно уже отношения с той закончены… И вообще: можно же водки выпить, или сварить глинтвейн, можно даже обнимашки всякие… В койку завалиться. Глина ушла в свою квартиру, прошлёпав по грязному подъезду три метра, дверь за собой замкнула. Хорошо, что Тим её не остановил.
«Нет уз, святее товарищества, блять», – сказала она, усмехнувшись своему отражению в зеркале.
Она выпила стакан минералки, это всегда помогало, если хотелось плакать. Нет, из-за мужиков она раньше не плакала, так что не стоит и начинать. Посидев недолго, размазав несколько скупых слезинок, Глина достала кожаную куртку из шкафа, протёрла вазелином швы, обула кроссовки с вышитыми дракончиками и решила просто побродить по Материку. «Шла человек рассеянный по улице Бассейной», — буркнула она себе под нос, выходя на улицу. Тим не дежурил под дверью в её квартиру.
Прохладный летний день был идеальным для прогулок. Глина вышла на Московский проспект и зашагала, куда глаза глядят. Если бы ей попался на глаза сам Пасечник, она бы голову ему оторвала запросто, одной только силой злющего взгляда.
Ноги несли её к станции метро, но до Парка Победы она не дошла, свернув на тихий зов во двор высотного дома со шпилем. Чем дом был так уж примечателен, Глина определить пока не могла.
На первом этаже была пирожковая, которая отпраздновала в этом году почти шестьдесят лет. Пирожки там были вкуснейшие, как у мам из детских книжек. Глина любила яйцо, запечённое в тесте целиком, и в другое время она бы с удовольствием его сжевала, но ноги несли её дальше. Она прокручивала в голове случившийся с Тимом разговор, и ей хотелось, чтобы этого разговора просто не было. Надо было как-то пережить этот момент, как кинопленку промотать его вперёд…
0
0