После четвертого бурбона (запитого Джонни Уокером) Тони вспомнил, что собирался поговорить о животных, но плавно перевести на них разговор никак не получалось, а потому он спросил в лоб:
– Интересно, делают ли животным механистические конечности? Или это только для людей?
Бернал и Смит воззрились на него с вежливым удивлением, а Блэр уткнулся глазами в стол. Значит, Тони был на верном пути, – и поспешил пояснить:
– Это я подумал вдруг о механоконях – не слишком ли много денег налогоплательщиков на них уходит, не проще ли ремонтировать вымирающих лошадей?
– Чего это ты вдруг подумал о механоконях? – спросил Бернал.
– Вспомнил Кейбл-стрит. – Тони пожал плечами.
– Да, кстати, о Кейбл-стрит… – встрепенулся Бернал – разговор опять пошел совершенно не туда. – Полностью снять обвинение с отца твоей подружки не удалось, но мы взялись за дело всерьез, привлекли влиятельных антифашистов, – скорей всего, ему и другим заметным организаторам протеста грозит от трех до шести месяцев каторжных работ, не более. Сейчас мы стараемся затянуть процесс, пребывание в тюрьме вычтут из назначенного срока. Уандсворт не курорт, конечно, но все же лучше каторги.
– Спасибо, – кивнул Тони. Он надеялся на бо́льшую лояльность судей, но не сомневался: Бернал сделал все возможное.
– Нет-нет, это общее дело, произвол властей сдерживать необходимо, иначе они совсем забудут о нашем существовании. Мы еще добьемся инспекции в Уандсворт – там, говорят, жестоко обращаются с заключенными.
– Ты плохо представляешь себе заключенных, – сквозь зубы проворчал Блэр, – если думаешь, что с ними возможно другое обращение.
– Это в тебе говорит бывший полицейский. – Смит похлопал его по плечу, но Блэр на дружеский жест лишь отодвинулся в сторону.
– Я не стану отрицать, что некоторые люди заслуживают наказания более серьезного, нежели сытая и теплая жизнь в тюрьме, – ответил Бернал. – Но система исполнения наказаний должна быть направлена и на исправление преступников, а не только на их изоляцию. Это более конструктивно, ты не находишь?
– Уголовник останется уголовником, и надеяться на исправление преступников – все равно что разбрасывать жемчуг перед свиньями.
– Кстати о свиньях… – попытался вставить Тони, но его не услышали.
Тогда, не желая ссориться с Блэром из-за его полицейского прошлого, он решил дойти до бара еще разок, однако, вернувшись, застал все тот же спор о системе исполнения наказаний. Надо сказать, Тони изрядно качнулся перед тем, как сесть на место, и едва не облил Смита Джонни Уокером.
– Это, конечно, не мое дело, Аллен, но мне кажется, что ты нажрался, – рассмеялся добродушный Смит.
– А почему бы и нет? – весело ответил Тони и, забыв о высоких вкусовых качествах виски, выпил его двумя глотками.
– Ты глушишь виски, как мусорщик, – поморщился Блэр.
– Мусорщики не пьют виски, – парировал Тони. – Они почему-то предпочитают джин.
– Аллен глушит виски так, как мусорщики пьют джин, – подвел итог Смит. – И я не вижу в этом ничего дурного. Чем сильней он пьянеет, тем больше у нас с Берналом шансов на выигрыш. Блэр, признайся, твое недовольство исходит из меркантильных соображений. Бьюсь об заклад, тебе до смерти надоела работа на скотном дворе.
Блэр помрачнел и глянул на Смита с ненавистью.
– А ты работаешь на скотном дворе? – ухватился Тони за нужную ему ниточку разговора.
– Он стыдится своего места работы, – пояснил Смит, – хотя я и в его работе не вижу ничего дурного.
Похоже, Смит вообще не видел дурного – и какой бы инфантильной его способность ни была, Тони она нравилась больше, чем зрелая желчь Блэра.
– Оставьте в покое мою работу. – Блэр скрипнул зубами. – Я хотел бы услышать от Бернала ответ на вопрос, в чем он видит принципиальную разницу между фашизмом и коммунизмом.
Нужная тема опять ускользнула…
– Между коммунизмом и фашизмом есть существенная разница, – кашлянул Бернал, – фашизм – крайне правое течение, он опирается на крупный капитал, и, соответственно, ничего, кроме интересов крупного капитала, его в итоге не волнует. Его лозунги лживы.
– Лозунги Советской России так же лживы! – вскинулся Блэр. – Ее правящая верхушка присвоила плоды революции и установила диктатуру не менее страшную, чем диктатура кайзера.
– Много ты знаешь о Советской России… – Бернал лишь повел бровями.
– По моему мнению, социалист – это тот, кто стремится к свержению тирании, а не ее становлению. В России люди не имеют свободы личности, – прошипел Блэр.
– Ты индивидуалист и социализм понимаешь как индивидуалист. Ты не социализм проповедуешь, а либеральные идеи. Да, таких, как ты, в России подавляют, и иногда подавляют жестоко. Потому что Советская Россия держится не на правах, а на обязанностях, но именно выполнение каждым своих обязанностей позволяет обеспечить всем без исключения гражданам набор прав, который нам и не снился. Права там – как воздух, которого никто не замечает.
– Там нет главного права: права на собственное мнение.
Если бы Блэр помалкивал, Тони мог бы сохранить в душе хрупкое желание с ним подружиться. Но чем больше Блэр говорил, тем сильней хотелось дать ему в зубы.
– Утешь этим правом кого-нибудь в очереди на бирже труда, – хмыкнул Тони. – Уверяю, большинство с радостью отдаст его в пользу права на труд.
– Большинство – это ты верно заметил, – оскалился Блэр. – Тупое большинство.
– Социализм исходит именно из благополучия большинства, жертвуя правами меньшинств, – сонно ответил Тони, всеми силами сдерживая желание врезать ему по морде. И только потом подумал, что слово «тупое» было веским поводом для заводки.
– Ты непоследователен даже в своем либерализме, Эрик, – тепло улыбнулся Бернал. – Ты требуешь свободы лишь лично для себя и таких же, как ты. Права такого меньшинства, как преступники, ты в расчет не берешь.
– Сидя в Кембриджской лаборатории, очень легко говорить о правах преступников. Я же имел с ними дело непосредственно. В их, так сказать, естественной среде. И могу с уверенностью утверждать, что большинство из них проще убить, чем поставить на путь исправления.
Наверное, он стучит по идейным соображениям… Тони мучительно захотелось выпить еще – чтобы трудней было искать повод.
– А я недавно прочел книгу русского педагога, Антона Макаренко. Он разработал метод перевоспитания малолетних преступников, основанный на коллективизме, и я тебе скажу, что коллектив – это великая сила. Кстати, Тони тоже ее читал, а он вовсе не коммунист. Тони, что ты об этом скажешь?
Тони был слишком пьян, чтобы сказать что-нибудь вразумительное и при этом не ошибиться.
– Да, я читал, – пробормотал он. – Я читаю книги по психологии.
– Я тоже читал о так называемой «коммуне» Макаренко. – Блэр едва не потер руки, как ему хотелось об этом поговорить. – Он воспитывает конформистов, его колония – фабрика по производству людей! Она выпускает винтики для машины под названием «Советская Россия»! Покорных рабов коммунистического строя, не способных думать самостоятельно. Весь ее уклад основан на конформизме, на страхе мыслить и действовать иначе, чем большинство!
Судя по тому, как эмоционально Блэр начал брызгать слюной, поднятая тема задевала его весьма болезненно, – во всяком случае, по мнению психоаналитиков. Ненависть к коллективизму как способ оправдать стукачество.
– Ты считаешь, что английская школа в этом отношении лучше? – уточнил Бернал. – А по мне, уклад английских школ мало отличается от казарменного или тюремного. Не в смысле школьной дисциплины, а в том смысле, что ее воспитанники живут по законам волчьей стаи с ее животной иерархией.
– Я ничего не говорил об английской школе. Но волчья стая лучше стада баранов. А Макаренко оперирует стадным чувством и формирует именно стадо! И это понятно: стадом гораздо легче управлять! Чтобы справиться с волчьей стаей, нужно быть волком, а во главе стада баранов вполне может стоять и баран.
Вот будут дятлы рассуждать о волках и баранах! Вместо того чтобы потихоньку посмеяться над апломбом Блэра, Тони неожиданно для себя взял его за воротник и прошипел:
– Немедленно забери свои слова назад. Ты только что назвал Макаренко бараном. Немедленно забери свои слова назад.
– Какого черта, Аллен? Я сказал то, что думаю, и вовсе не намерен менять свою точку зрения!
– Эрик, Тони пьян. Не связывайся с ним, – мягко вставил Бернал.
– Аллен, я же говорю, что ты надрался. – Смит попытался взять его за локоть. – Оставь Блэра в покое.
– Ты, дятел! – продолжал Тони, не глядя по сторонам. – Тебе волчья стая дороже стада баранов? Ты, наверное, мнишь себя честным и справедливым волком? Я сказал, немедленно забери свои слова назад!
– А я ответил, что не заберу! И если ты не уберешь лапы, мне придется поучить тебя хорошим манерам!
Несмотря на малые размеры, клоп все равно издает сильный запах…
– Ну да, колониальная полиция умеет выкручивать руки. Наверное, это и называется «учить хорошим манерам», – ощерился Тони.
Блэр, похоже, не любил, когда ему припоминают полицейское прошлое, – наверное, устал доказывать, что ничем себя не запятнал. Однако служить полицейским в Бирме на пике национально-освободительного движения и ничем себя не запятнать? Лучше бы он твердил об ошибках молодости.
Надо отдать Тони должное – Блэр ударил первым. Эдаким правильным, поставленным полицейским ударом по зубам. Наверное, запуганные бирманцы от таких зуботычин валились навзничь, но Тони еще в детстве научился держать удар.
– А теперь посмотри, с какими баранами имел дело Макаренко… – пробормотал он себе под нос и ответил.
Конечно, служба в колониальной полиции кое-чему Блэра научила. Но уличные драки с ножами и кастетами учили лучше – Тони легко взял верх, хотя и плохо держался на ногах. Их пытались разнять, но не успели, так быстро он оказался сидящим на Блэре, – уложил, что называется, на обе лопатки.
Джентльмены за соседними столами сделали вид, что их это не касается, разве что некоторые коротко покосились на происходящее.
– Запомни, честный и справедливый полицай… Волка нельзя превратить в барана. Но волка можно сделать человеком. Макаренко превращал волчат в людей. В настоящих людей, ты понял? И для этого надо быть человеком, а не волком и не бараном.
Тони выпустил Блэра из захвата и хотел подняться, но пошатнулся, ухватился за скатерть и свернул со стола лампу, три стакана с виски и последний расклад. Ну и придавил Блэра снова – уже не нарочно. И надо же – тот побоялся возразить!
– Очень здорово… – проворчал Смит, помогая Тони встать.
Бернал тем временем протянул руку помощи Блэру.
– Тони, спасибо, конечно, за столь веский аргумент в мою пользу, но, если честно, я не понял, почему ты принял слова Эрика так близко к сердцу. Неужели труд русского педагога произвел на тебя столь сильное впечатление?
Тони плюхнулся на стул – голова слишком кружилась, не надо было так напиваться и делать глупости. И никаких оправданий в нее (голову) не приходило. Не заявлять же прямо, что Блэр стукач, чем и вызывает столь острое желание дать ему в зубы.
– Да. Произвел. Впечатление. – Он перевел дыхание.
Блэр посмотрел на него исподлобья и тихо, со злостью, сказал:
– Ты дерешься как матерый уголовник… Интересно, когда и где ты этому научился? Неужели в Калькутте, в колледже Дэвтона?
– Моя жизнь в Калькутте, хотя тебя это и не касается, не была столь безоблачной, как твоя. А ты, любитель свободы, на месте Макаренко предпочел бы использовать кандалы, дубинки и карцеры. Потому что ты трус и слабак.
– Аллен, хватит, – кашлянул Смит.
– Что, теперь ты еще сильней любишь жестокое обращение с заключенными? – продолжал ворчать Тони, уже вполне удовлетворенно. Доктор Фрейд прав: бороться с подсознанием бесполезно, и если хочется дать кому-то в морду, не надо вместо этого пробовать подружиться. Проще проследить, куда Блэр ходит по утрам.
0
0