Грег проникся. А еще бы не проникся. При всей его профподготовке, он на полголовы ниже и на тридцать фунтов легче, что в благородном английском боксе решает все. Так что Грег уселся между двумя прекрасными дамами и принялся расспрашивать обеих. Партизанку – о партизанском движении и проклятых фашистах, Яну – об истории семьи Преображенских, и снова – партизанку о ее боевом прошлом.
– Да какое там боевое, – махнула рукой Клаудиа. – Когда фрицы пришли, мне всего-то восемь годков было. Где-то проследить, что-то принести, припас потырить… Голодно было. Урожай снять не успели, да и что там снимать-то в августе месяце. Курей вот колхозных у немцев крали… Наш председатель хотел немцев потравить через курей. Дал нам с Дунькой отравы и велел курям подсыпать, мы и пошли… глупые были. Нас бы там поймали и самим головы посворачивали…
Лоуренс сам не понял, как заслушался ее рассказами. И Яна тоже заслушалась. Все же чего у Грега не отнять – так это таланта разговорить кого угодно. А тут – одинокая дама, дети давно разъехались, соседки-подружки кто умер, кто к детям в город подался, и поговорить не с кем. Всех дел – направлять ее воспоминания в нужное русло.
– Помнится, один из ваших коллег… вот, у меня записано: Михаил Федорович Онуйко… Вот он упоминал, что среди немцев были англичане и поляки.
– Федорыч-то? Маразматик старый. Не было в войну тут никаких поляков, это у него в котелке поляки. Ловил их в болоте в шестьдесят втором, когда к нам по обмену приехали.
– А англичане были?
– Был один. Странный тип. Вроде бы и не злой… Он мне как-то целую банку тушенки дал. Хорошей. Немецкой. Мы с мамкой пять дней ее ели… Только немцы его выгнали, того англичанина. Орали на него, даже стреляли, чего-то там не поделили.
Клавдия пожала плечами и замолкла, а Лоуренс с Грегом переглянулись: неужели удача?! После двух недель впустую, хоть кто-то вспомнил сэра Персиваля!
– Трофеи не поделили?
– Да какие тут трофеи, окстись, милок! Курей давно съели, коз и коров мы в лес увели, а из ценностей в нашей деревне одна медная крыша на церкви и была, да и ту пионеры на металлолом сдали.
– Но что-то Аненербе тут искали, раз стояли целый месяц, – не отставал от Клаудии Грег.
– Знамо дело, клад графини они искали, – фыркнула старая партизанка. – Его все искали, сначала белые в восемнадцатом годе, потом красные, а перед войной цельная комиссия из НКВД приезжала, допытывались о Преображенских и Гольцманах. И все копали, копали. Усадьбу едва по кирпичику не разобрали, в винном подвале землю на два метра снимали. Нашли дулю с маслом. Эти, немцы, тож копали. И вокруг, и около. Тетку мою, Наталью, поймали, допрашивали за клад этот…
Клавдия утерла слезу. Замолчала, перекрестилась. А потом остро так посмотрела на Грега:
– Родня, небось? Тоже клад ищешь?
– Ищу, но не клад, а документы, – не стал юлить Грег. – От немцев наверняка что-то осталось. Вы же видели, как они уходили?
– Видела, что ж не видеть. Сама в них шмаляла. Мне дядь Гриша шмайсер дал, я их с дуба… видали дуб у ворот? Там развилка такая. Удобная. Вот я с ней и того. Двоих сук! А третий убег…
Дальше старая партизанка добавила матерную тираду, из которой Лоуренс мало понял, кроме того что догнала бы – голыми руками убила за теть Нату.
– Хошь шмайсер покажу? Но с собой не дам. Нельзя в наше время бабе одной, да без шмайсера.
– Конечно! – загорелся Грег. – А сфотографировать дадите? Может, у вас еще чего осталось?
– Что б и не осталось, – пожала плечами старая партизанка. – Там-то мужики все растащили, да я мелкая была, быстрая. Что доперла, все наше стало. Мы с мамкой-то одни остались. Вона, керосинка хорошая. До сих пор работает, – кивнула она на блестящую керосиновую лампу, стоящую на полочке. – Ножик еще складной, хитрый такой. У офицера был, я его песочком оттерла.
Так, рассуждая, как хорошо речной песочек берет кровь, она открыла дверь в кладовку и сунулась туда, чем-то гремя.
Пока она отвернулась, Лоуренс снова переглянулся с Грегом, а потом поймал такой взгляд Яны… Ух, какой взгляд! Не хуже шмайсера.
Что ж. Если сестры Преображенские приехали не только посмотреть на усадьбу, но и поискать древний клад, то вряд ли поверят, что ни ему, ни Грегу тут ничего кроме документов Аненербе не нужно.
– Блогер, значит, – тоном «ни на грош тебе не верю» прошептала Яна.
– Не пали контору, – одними губами ответил Лоуренс и притянул ее к себе.
Яна немного посопротивлялась, но быстро сдалась и прижалась к его плечу сама, грустно вздохнула.
– Брехло ты, Аравийский. Вот зачем, а? У тебя Грег есть.
– Нет у меня… Черт. Ян, мы нормальные оба. Честно. Могу предъявить доказательства.
Яна порозовела ушками, засопела и прижалась к нему теснее. И бросила взгляд на Грега: не ревнует ли? Лоуренс тоже бросил на него взгляд, яснее ясного говорящий: одна шуточка на эту тему, дружище, и сам, лично, закопаю тебя под малиной.
Тем временем Клаудиа достала из кладовки и поставила на табурет плоский темно-зеленый ящик с металлическими полосами и выбитой на крышке маркировкой из дюжины букв и цифр. Грег оживился, потрогал маркировку и прошептал под нос:
– Восемнадцатая особая дивизия СС… Восточная группа войск… Сорок второй год…
– Орднунг быть должон, – со сложным выражением лица сказала партизанка Клава и открыла ящик, развернула промасленную кожу. – Хорошая машина. Николаич из него как-то медведя завалил. Ходил зимой семьдесят третьего, козла Дунькиного перепугал так, что тот в завязку ушел аж до самой Перестройки.
Лоуренс уважительно присвистнул. Не столько в адрес оружия, сколько партизанки Клаудии. В восемьдесят с лишним лет сохранять ясный рассудок и содержать трофейный шмайсер готовым к стрельбе – заслуживает… да. Заслуживает.
А как молодо засияли ее глаза, когда Грег позвал ее фотографироваться с этим шмайсером! Фотографировал Аравийский, он же тут блогер. И одну партизанку, и с Грегом, и с Яной, и втроем. Даже сделали несколько кадров вчетвером, прослезившейся от умиления Клаудии «на память».
– Жаль, Нюсеньки нету, – вздохнула партизанка, прижимая к себе шмайсер нежно, словно младенца. – Неужто не знаком? А говоришь, друзья!
– Да как-то случая не было познакомить…
– Но Аравийский мне много о Нюсе рассказывал, – поддержал легенду Грег.
– Ну значится завтра и приходи. Фотки принесешь и с Нюсенькой познакомишься. Красивая девка и дельная, цельный хирург!
– А как же Митенька, баб Клав? – не удержалась от шпильки Яна.
– Так и не женаты пока, чай, – невозмутимо пожала плечами партизанка. – Гуляйте, пока гуляется. Дело молодое. Эх… вот помнится в шестидесятых был один поляк… А этого не записывай, милок, не надо. Твоей истории это не касается.
Грег понимающе усмехнулся и пообещал привезти распечатанные фотографии, и прислать на мыло статью, когда его работа выйдет.
– Пришли-пришли, – покивала Клаудиа. – А то ж. Ты приятеля-то проводи, дорогу покажи. Что-то притомилась я…
Притомилась-то притомилась, а Яну уцепила за рукав, чтоб осталась. И, стоило Аравийскому с Грегом отойти на полдюжины шагов, громовым шепотом заявила:
– Шпиёны. Как есть шпиёны. Оба.
– Думаете? – с тоской переспросила Яна.
– А то ж! У меня глаз наметанный. Так что нос повесила, а? Шпиён нынче профессия уважаемая, денежная. Бери и не думай!
– Аравийского брать? – уже веселее уточнила Яна.
– Так что одного… обоих бери. Хороший шпиён в хозяйстве завсегда пригодится.
И один Господь знает, как близки оба шпиёна были к провалу. Потому что не заржать было… сложно, короче, было. Но они с Грегом справились. Хоть и с трудом.