14 августа 427 года от н.э.с.
Люди Пущена ещё раз отметили в отчёте, что никакой слежки за Йерой нет. И разъяснили, что следить за авто можно только из авто.
Но теперь Йера почувствовал слежку не в авто, а в Надельном, по дороге к домику Горена. Вечер пятницы – со станции шли дачники и дачницы, и не было никаких оснований считать кого-то из них соглядатаем.
Изветен назвал подозрения Йеры манией преследования, но добавил с усмешкой: «Если у вас паранойя, это не значит, что вас не хотят убить».
И теперь Йера никак не мог решить: слежка ему чудится или не чудится? Может быть, у него в самом деле мания преследования? Эти мысли приводили его в отчаянье. Он никогда не понимал, что такое интуиция! Он не чувствовал взглядов и никогда не слышал «внутреннего голоса»!
А теперь чей-то взгляд жёг спину, словно луч фотонного усилителя…
Горен в своих видениях следил за Йокой, и Йера не сомневался, что его видения – чистая правда. То, что он верит сумасшедшему Граде вопреки скепсису Изветена, тоже приводило Йеру в смятение.
Заходя во двор, Йера отметил, что позади него идут несколько человек: супружеская пара, одинокая усталая дачница и женщина с двумя детьми. Женщина с детьми свернула к своей калитке, остальные прошли мимо Йеры, приостановившегося за кустами смороды.
Горен встретил его новым сообщением – и радостным оно не было.
– Внерубежье не подпускает его к себе. Мальчика. Он не может приблизиться к своду, не может брать энергию. Я же говорил, оно играет с ним. Оно показывает ему свою власть, а он в это не верит.
– Ты не сказал, что мальчик пострадал, попал в жерло смерча… – напомнил Изветен.
Града, видимо, не хотел этого говорить – ведь Изветен не знал, кем мальчик приходится Йере, – и с досадой сжал губы.
– Это неважно, Изветен!
– Это важно. Ты снова дополняешь факты домыслами. Судья, он видел, что мальчик был ранен, но почему-то решил, что в постели его держит Внерубежье, а не болезнь.
– Потому что в постели его держит Внерубежье, Изветен! А вовсе не болезнь. Судья, с мальчиком всё в порядке, он пострадал не так уж сильно, больше испугался.
– А это ты с чего взял? – спросил Изветен.
– Я знаю, – ответил Горен упрямо.
Йера решил, что Горен соврал, чтобы его успокоить. И снова накатил страх за Йоку (Йера даже думал, не поехать ли в Брезен, не начать ли искать Йоку на границе свода!), и снова мысли пошли по замкнутому кругу, и снова Изветен спрашивал о том, здоров ли Йера, и предложил выйти на свежий воздух:
– Давайте перейдем на террасу и попьем чайку.
Магнетизёр поднялся. Темнело – в августе темнеет непривычно рано… Уже на террасе, за милым круглым столом с клетчатой скатертью, Горен добавил:
– Знаете, о чем я подумал? Но это точно мои домыслы… Я вспомнил первое своё видение, с шаровой молнией. Где молния толкнула не только мальчика, но и девочку… Сейчас мальчик хотел передать ей гораздо больше энергии, он собирался втянуть в себя смерч. Мне кажется, это было опасно для девочки, потому Внерубежье его наказало.
– Это точно твои домыслы, – кивнул Изветен.
– Конечно, – неожиданно согласился Горен.
– Судья, вы не говорили со своим знакомым чудотвором? – неожиданно переменил тему магнетизёр.
Йера с досадой поморщился. Наверное, он был согласен с Изветеном, но никак не мог перешагнуть через себя, не хотел видеть Инду и слушать его издевательские шутки.
– Я… постараюсь это сделать в ближайшие дни, – ответил он, опустив глаза.
Будто оправдывался перед магнетизёром. Йера сидел боком к перилам террасы и вздрогнул, когда внизу, во дворике, хрустнула ветка.
Это мания преследования… Так невозможно больше жить!
– Изветен, вы слышали? – спросил Йера, уверенный, что тот снова отшутится.
– Что?
– Ветка хрустнула.
– Да, слышал. Это ежи. У нас под домом живут три ежа.
– Они появляются, когда темнеет, – подтвердил Горен. – Я ставлю им молоко, и они приходят к блюдцу.
Словно в ответ на его слова снизу послышалось отчетливое фырканье.
– К блюдцу ещё приходит соседский кот, и ежи на него шипят, – улыбнулся Изветен.
Йера с тоской подумал о том, что он всё-таки ненормальный: терраса хорошо освещена, и снизу, из темноты, их всех отлично и видно, и слышно. На свет солнечного камня летели мохнатые ночные бабочки и стучали крыльями по абажуру.
Изветен был задумчив, а Горен взялся зачитать обработанную им статью, Йера начал успокаиваться под его монотонный голос. И тут снизу, прямо из-под террасы, раздался душераздирающий женский крик.
– Помогите! Мама, мамочка, помогите же кто-нибудь!
Йера вскочил с места, Изветен перегнулся через перила, безнадежно стараясь рассмотреть двор, а Горен с грохотом опрокинул стул и недолго думая сиганул через перила… Магнетизёр не успел ухватить его за рубаху, только крикнул вслед:
– Обалдел?
Крик – теперь нечленораздельный, – не смолкал, и вряд ли Града услышал вопрос Изветена, но, судя по всему, приземлился удачно. Крик сменился стонами, всхлипами и неразборчивыми причитаниями, а потом вспыхнул солнечный камень над крыльцом и раздался хохот Грады.
Йера мгновенно узнал одинокую усталую дачницу, которая шла за ним по тропинке, – её жёлтую панаму в красный горох трудно было забыть. И сначала Йера испугался – значит, его всё-таки выследили… Значит, люди Пущена ошиблись…
– Не крысы. Это были не крысы – это ежи, – бросив смеяться, сказал Горен.
– Они шипели! – всхлипнула дачница-лазутчица.
– Крысы пищат, а не шипят. Пойдём, не реви.
И только когда Града фамильярно обнял дачницу за плечо, Йера понял, что за панамой (верней, под тенью полей панамы) не разглядел главного…
– А знаете, судья, я был прав… – задумчиво пробормотал Изветен. – Если у вас паранойя, это не значит, что вас не хотят убить.
– Что вы хотите этим сказать? – не понял Йера.
– За вами всё-таки следили.
Раздались шаги на лестнице со скрипучими ступеньками, и вскоре дверь в мансарду распахнулась.
– Изветен, вы, по-моему, незнакомы. – Града втолкнул девушку в комнату. – Это Звонка, я про неё рассказывал.
Теперь она нисколько не напоминала эманципантку, и присущего ей темперамента тоже не обнаружила – стояла, ссутулившись, заплаканная, испуганная, и жмурилась от яркого света.
– Ну что с ней теперь сделаешь-то? – пожал плечами Града и вздохнул. – Ешьте её с кашей…
Магнетизёр улыбнулся самой доброй улыбкой, какой только располагал, и взял бедняжку за руку.
– Барышня, не бойтесь. Никто с кашей вас не съест. Пойдёмте к столу. Вы озябли?
Она кивнула и беззвучно расплакалась.
– Града, принеси чашку, пока греется кипяток. – Изветен посмотрел на него и покачал головой. – Разве так нужно обращаться с девушкой? Вот что значит расти без матери, судья, – никакого преклонения, трепета, уважения… Садитесь, барышня. Возьмите монпансье – и сразу не захочется плакать.
Магнетизёр накрыл плечи девочки шерстяным пледом и незаметно снял с неё ужасную панаму.
– Небесное создание… – вздохнул он, подвигая ей стул.
Горен вернулся с чашкой поразительно быстро и заявил, усаживаясь за стол:
– Изветен, я ревнив.
– Да ты балбес, Града, я ей в дедушки гожусь… – хмыкнул магнетизёр. – Куда уж мне через перила, да со второго этажа…
Звонка следила за Йерой почти три недели – после того как обошла все частные лечебницы в Славлене и окрестностях. У неё, конечно же, не было авто, сначала она добиралась поездом до Светлой Рощи, потом – до Завидного, и каждый раз встречала Йеру всё ближе и ближе к Надельному.
Йера восхитился её упорством, а Изветен всё бормотал себе под нос: «Бедняжка, после этих мытарств пережить такой ужас…».
– Какой ужас, вы о чем? – спросил Горен.
– Как какой? Встретиться с крысами в тёмном дворе, конечно!
– Это были ежи, Изветен!
– Града, неважно, кто это был, – наши страхи для нас гораздо важней реальности. Я же уступил тебе комнату в мансарде…
15 августа 427 года от н.э.с.
– Иди спать, Дмита, – сказал Ничта, войдя в спальню Йелена.
Мален был верным другом – дежурил тут целыми днями. Читал Йелену вслух, развлекал разговорами.
А тот почти не вставал с постели с того дня, как оказался в центре воронки. Его одержимость сменилась апатией, он лежал неподвижно и разглядывал потолок, вяло и невпопад отвечал на вопросы и, казалось, не понимал происходящего. Но слышал уже лучше, да и Черута говорил, что его жизни точно ничто не угрожает.
– Йелен, как ты себя чувствуешь? – спросил Важан, присаживаясь на стул возле его постели.
– Нормально, – ответил тот равнодушно.
– У тебя что-то болит?
– Мне больно дышать.
Дыхание его в самом деле было поверхностным, но Черута говорил, что это из-за сломанных рёбер, что с лёгкими всё в порядке. Однако стоило Йелену подняться и пройти несколько шагов, как он задыхался, у него темнело в глазах и кружилась голова – не только от нехватки воздуха, но, по-видимому, из-за повреждений внутреннего уха.
Каждый вечер он рвался за свод, и даже если Охранитель помогал ему туда добраться, Йелен всё равно не мог выйти в межмирье, не мог расфокусировать взгляд, не мог пить энергию – его тошнило до рвоты, а сломанные ребра и одышка делали его страдания невыносимыми.
Никто не чинил ему препятствий, хотя профессор иногда подумывал о том, чтобы запретить Йелену чересчур мучительные эксперименты, и запретить с единственной целью: тогда парень будет винить во всём своих наставников, а не себя самого и свою слабость.
Впрочем, Ничта не считал такого рода игры полезными для душевного равновесия: самообман – это не конструктивно. Профессор опасался чего-то похожего на наркоманическую ломку, уверенный, что Йелен теперь не сможет обходиться без ежедневного вливания энергии Внерубежья, но он ошибся: если речь и шла о ломке, то только душевной, нервической.
И выражалась она, как ни странно, в апатии, заторможенности – неподвижный взгляд Йелена пугал профессора, как совсем недавно его пугала одержимость мальчишки. На вопросы он отвечал нехотя, равнодушно, односложно – не жаловался, а констатировал факты.
Йелен с легкостью говорил с учителем о своих победах и даже готов был поделиться сомнениями, но не мог смириться с поражением, даже маленьким, вынужденным отступлением. А ведь несколько дней назад казалось, что Йелену вообще не нужен наставник…
На пути побед наставник никому не нужен. Ничта знал, что́ требуется сильному ученику, как подтолкнуть его вперед и вверх, как заставить добиться высоких результатов, – но совершенно не умел поддержать упавшего духом, разуверившегося в себе подростка.
– Йелен, газовая эмболия – гораздо более опасная штука, нежели считает Черута. Ты в самом деле был на волосок от смерти, от перепада давлений у тебя вскипела кровь и разорвались альвеолы. Ты знаешь, что такое альвеолы?
– Раньше вы не спрашивали, считали, что я должен догадываться сам… – проворчал Йелен.
Ничта пропустил замечание мимо ушей.
– Альвеолы – это лёгочные пузырьки. Относительно давления окружающего воздуха давление внутри них резко возросло, и часть из них разорвалась. Поэтому теперь тебе тяжело дышать. Но это скоро пройдёт. А вот пузырьки воздуха, которые попали в кровь, могли вызвать появление сгустков крови. Возможно, ты плохо себя чувствуешь именно из-за того, что тромбы закупоривают какой-нибудь важный сосуд.
Он старался говорить с участием – насколько умел, конечно. Он хотел показать, что его беспокойство непритворно. Впрочем, оно в самом деле притворным не было.
– Мне совершенно всё равно, почему я плохо себя чувствую. – Йелен презрительно изогнул губы. – Я плохо себя чувствую не из-за ваших дурацких альвеол и не из-за дурацких пузырьков в дурацких сосудах…
Сказанное понравилось профессору больше, чем всё предыдущее, – несмотря на то, что говорил Йелен более чем спокойно.
– А из-за чего же, по твоему мнению?
– Из-за того, что я хотел выпить воронку и не смог. Не смог, понимаете? – Голос Йелена был тихим и ровным, но Ничта почувствовал вдруг, что в душе у мальчишки закипают страсти, – и апатия служила щитом, прикрывшим его от собственных страстей.
Так ли нужно было рушить этот щит? Сказать сейчас, что его предупреждали об опасности, было бы неэтично…
– Это не последняя воронка, которую тебе не выпить, – в тон ему ответил Ничта. – Не вижу причин для душевных терзаний.
– А с чего вы взяли, что меня что-то терзает? – Губы Йелена снова изогнулись. – Верней, да, терзает. То, что я не могу выйти за свод. Но более ничего, уверяю.
Он говорил так, будто отвечал выученный урок. Так, будто из-за ерунды препирался с учителем в классе.
– Йелен, то, что с тобой произошло, лишь неосторожность, некоторая переоценка сил. Тебе не нужно вбирать в себя всю энергию Внерубежья, твоя победа над ним состоит не в этом.
– Победа? – Парень вдруг оскалился. – О какой победе вы говорите? Я не могу его победить, оно сильней меня. Оно меня убьёт.