22–28 августа 427 года от н.э.с. Исподний мир
Государь забрал Спаску у господина Красена среди бела дня, когда чудотвор был в Верхнем мире.
Видимо, это стало неожиданностью для гвардейцев, потому что их попытка оказать сопротивление четырём армейским бригадам была жалкой и безрезультатной.
Спаску и Волче поселили в роскошных покоях Тихорецкой башни, устроенных именно для них, окружили множеством слуг, лекарей и сиделок, армейцы не только охраняли подступы к башне, но и постоянно крутились возле покоев. Только окна в богатых комнатах были узкими, даже днём там царил полумрак, и приходилось жечь множество свечей, от чего духота чувствовалась ещё сильнее.
Красен не обманул, и доктор Назван появился в Тихорецкой башне следующей же ночью и потом снова приезжал по ночам – не каждый день, конечно. И не в карете Красена, как раньше, – Красен опасался, что за ним присматривают люди из Особого легиона.
Говорил доктор мало, но Спаска ловила каждое его слово, следила за его лицом, и он иногда удивлялся её вопросам, полагая, что она умеет читать мысли. А она благоговела перед ним, считая, что его появление – уже чудо и пока доктор приезжает, с Волче ничего не случится.
Понимала, что от доктора теперь ничего не зависит, но верила: если он не хмурит брови, не смотрит отрешенно в стенку, не замолкает на полуслове – значит, всё хорошо. Он знал гораздо больше Милуша – как все лекари Верхнего мира, – и Спаска жалела, что отец вместо учебников по естествознанию не приносил ей книг чудотворов по врачеванию.
Как-то раз она спросила доктора об учебниках, и в следующий раз тот привёз ей огромный и удивительно красивый анатомический атлас. Она колдовала почти каждую ночь, и Государь в самом деле превратил это в величественный ритуал – вихри над башней освещались огнями фейерверков и собирали толпы любопытных.
Волче начал хорошо и с удовольствием есть, приставленный к ним повар исполнял любые их прихоти, а тем более требования доктора Названа. Спаска старалась пореже давать Волче маковые слёзы, и сам он просил их только однажды – после тяжёлой дороги в Тихорецкую башню, – но теперь его выматывали неподвижность и беспомощность, подтачивая волю.
Он сам как-то сказал ей:
– Ты правильно говорила: я хочу их не потому, что больше не могу терпеть, а наоборот – не могу терпеть, потому что хочу выпить глоток… Мне… слишком хорошо делается от них, сладко…
Из этих грёз тоже не было выхода… Верней, выход совсем не хотелось искать. И если раньше Волче сразу засыпал, едва боль успокаивалась, то теперь, бывало, говорил со Спаской – о том, о чём никогда не стал бы говорить без маковых слёз.
– Ты не думай, я не жалею. Я нисколько не жалею. Но я не знаю, хватило бы мне силы во второй раз… так же… Во второй раз я бы не побоялся голову об угол разбить. Я ведь побоялся. Надеялся на что-то… Если бы я знал…
– …Ты только сейчас не бросай меня… Потом, ладно? Не сейчас, сейчас я не смогу. Когда полегче станет, ладно? Помнишь, тогда, в замке, ты просила меня остаться? А я… не остался. А теперь вот сам прошу… Я тогда думал, надо каждую минуту беречь, пока ты меня любишь.
– …Мне сейчас так жить хочется… Потому что ты со мной. Я ведь поверил, что у нас с тобой дети будут, дом… Это я потом понял, что я теперь калека. И, знаешь, я как выпью маковых слёз, мне кажется, что это ничего. Ведь ничего, правда?
– …Я устал очень. Глупо, да? Лежу всё время – и устал. А так иногда потянуться хочется. И ноги хочется согнуть. Или на бок повернуться.
Сначала Спаска ревновала его к сиделкам (их было семь или восемь, и все – немолодые, приветливые и добрые женщины), не хотела, чтобы кто-то кроме неё ухаживал за Волче, но очень скоро поняла: Волче слишком застенчив, чтобы позволить ей выполнять грязную и иногда тяжёлую работу сиделок.
Их он тоже скоро начал называть «мамоньки». Раны и ожоги заживали на нём плохо, медленно, иногда гноились – совсем не так, как у отца. Многочисленных лекарей Волче беззлобно звал извергами, хотя они слушались доктора Названа и Спаску, а уж она-то ревностно следила, чтобы они не причиняли Волче лишних страданий.
Думать о Государе, о разрушении храмов, о том, что происходит за стенами башни, Спаске было некогда, да и неинтересно. Ничто её не волновало, кроме Волче.
В тот вечер – кажется, это был вечер пятницы, Спаска потеряла счет дням, – Волче стало хуже. И Спаска знала почему: днём на площади раздался вдруг крик сокола. Волче вздрогнул и покосился на окно – его ужас толкнул Спаску будто невидимый камень: осязаемый, судорожный и холодный.
Она вспомнила человека с соколом на краге, в полутьме камеры с крысами, – и его монотонный голос, читавший список гвардейцев. Спаска часто дремала днём – Волче, в отличие от неё, привык просыпаться с рассветом, и она старалась в этот миг быть рядом с ним, а потому не высыпалась.
Она видела его сны, которые неизменно из маковых грёз переходили в кошмары. В грёзах он смотрел на мир обоими глазами и, развернув плечи, ходил по улицам Хстова, легко взбегал вверх по лестницам и носил Спаску на руках. Она знала, что этого не будет никогда.
В кошмарах он видел лицо человека с соколом на краге… И лучше бы Спаске никогда не слышать слов, которые говорил этот человек.
В тот день ей приснился собственный кошмар: монотонный голос, читавший список гвардейцев. Она с ужасом ждала, когда же он дойдёт до имени Волче, и вскрикнула, когда его имя прозвучало. Вскрикнула и поняла, что выдала его своим криком!
– Что ты, маленькая? – спросил Волче, когда она распахнула глаза, – огонь свечей показался ей сперва светом забытого в камере факела.
Спаска не сразу смогла ответить – сердце стучало быстро-быстро, дыхание сбилось. Будто это случилось наяву, а не во сне.
– Нет-нет, мне просто сон приснился.
– Надо на кровати спать, а не сидя на полу, – улыбнулся он.
– Я не хочу на кровати. Я с вами хочу. Я на кровати все равно не усну – буду всё время про вас думать. Вы сейчас пить хотите, я вижу. А если бы я на кровати спала, как бы я это узнала?
– Я бы подождал, пока ты проснёшься.
Спаска ничего не сказала – только покачала головой. Крик сокола всё ещё звучал у Волче в ушах, хоть он и казался спокойным. А к вечеру ему стало хуже, он молчал и дышал… осторожно.
Спаска нашла у него на шее бьющуюся жилку – сердце трепыхалось часто и беспомощно. Но горячки не было, Спаска очень боялась горячки…
– Вам больно дышать? – спросила она.
– Нет. Кашлять больно.
Доктор Назван приехал поздно, после полуночи, и Спаска, конечно, уже давно заварила тра́вы от кашля – лекари ничего в этом не понимали, не видели разницы между кашлем сухим и влажным, верхним и нижним. Но в этот раз доктор подолгу отрешённо смотрел в стенку и замолкал на полуслове…
– Это что-то ужасное, да? – решилась спросить Спаска после того, как чудотвор долго и внимательно прослушал грудь Волче трубкой c раструбом.
Тот молча покачал головой.
– Это бронхит. Это нормально. Нужно делать дыхательные упражнения и растирания, иначе он никогда не пройдёт. И вообще – пора начинать понемногу двигаться.
– Как? Как это – двигаться? – Спаска была уверена, что главное для любого больного – покой.
– Если всё время лежать неподвижно, останешься без рук и без ног. – Доктор снова уставился в стену.
– Нет, правда, это нестрашно? – снова спросила она.
Чудотвор медленно покачал головой.
– Если не перейдёт в воспаление легких. В грудную горячку в смысле.
Он не лгал, но…
– А если перейдёт? – еле-еле выговорила Спаска.
Доктор вздохнул и сказал, пряча глаза:
– Я готов вместе с вами перебраться куда-нибудь подальше от Хстова… Здесь я долго оставаться не могу, но в каком-нибудь тихом месте…
Неужели все так серьёзно? От испуга Спаска хватала воздух ртом и не могла выговорить ни слова. Куда угодно, на край света – если Волче что-то угрожает, она готова бежать за тридевять земель, лишь бы доктор-волшебник не оставлял его.
Волче смотрел на чудотвора как-то странно, с испугом смотрел, с горечью… А потом позвал:
– Спаска…
Обычно он Спаской её не называл. Говорил «девочка» или «маленькая».
– Что?
– Принеси мне… ещё той настойки от кашля.
– Вот же она, что вы… – удивилась Спаска.
– Нет, не этой. Другой. – Волче посмотрел на неё в упор.
И Спаска догадалась: он хочет, чтобы она вышла. Оставила их с доктором вдвоем. Как будто они оба собирались что-то от неё скрыть. Она уже собиралась отказаться и даже мотнула головой, но взгляд Волче стал умоляющим.
Он не мог двигаться, а потому было как-то нечестно не выполнить его просьбу.
– Хорошо. – Спаска пожала плечами. – Я сейчас.
Она не собиралась далеко идти – прикрыла дверь, оставив в ней щелку, и прислушалась.
– Уходите, господин Назван, – сказал Волче, немного подождав. – И никогда больше не возвращайтесь. Пожалуйста.
«Пожалуйста» он добавил будто бы нехотя.
– Как скажешь, – ответил доктор и поднялся, с шумом отодвинув стул.
Он сделал это с облегчением: Спаска ощутила, как осязаемая тяжесть свалилась у него с плеч. Но…
Это потому, что Волче не хочет уезжать из Хстова, не хочет, чтобы Спаска ехала с ним, – тогда она не сможет разрушить храм Чудотвора-Спасителя! Ему ничего, ничего больше не надо кроме разрушенного храма!
Она распахнула дверь и хотела крикнуть, что не станет рушить храм, но Волче повернулся к ней и сказал, очень громко:
– Не входи! Закрой двери.
Звуки в стенах башни то на удивление быстро гасли, утопая в гобеленах, то, наоборот, гулко разносились по её закоулкам. Этим словам ответило долгое дребезжащее эхо, и тут же к Спаске подскочил молодой заспанный армеец.
– Всё в порядке? – спросил он, озираясь.
– Да. Закройте двери, – ответил Волче так же громко и твердо.
Армеец потянул ручку на себя, и Спаска услышала голос доктора:
– Ты хорошо подумал?
– Да, – ответил Волче холодно, но за этой холодностью Спаска почувствовала ненависть. И добавил:
– За всем, что делают чудотворы, стоит их интерес. Выгода. Не так ли?
– Нет, не так, – проворчал доктор и направился к двери.
Он будто этого и добивался. Но почему? Зачем? И слов его Спаска не поняла. Она распахнула дверь и шагнула навстречу чудотвору – он приостановился, и лицо у него стало задумчивым.
– Спаска… – Волче глотнул воздуха и закашлялся. И с трудом, хрипло продолжал:
– Я никуда не поеду. Ты слышишь? Он обманул тебя. Подумай сама, я просто умру по дороге… в тихое местечко. Он это знает. Он лжёт тебе. И я понимаю зачем.
Спаска на миг представила Волче в тряской карете, подскакивающей на ухабах, вспомнила, с каким трудом его везли в Тихорецкую башню – по ровной мостовой – и как ему было плохо после этого, как долго он приходил в себя и просил маковых слёз… И поняла, что Волче прав: он может не пережить дороги. Не сейчас.
А это значит, доктор думал вовсе не о нём? Ком подкатил к горлу: волшебник, который умеет творить чудеса? Который спас Волче? Неужели он сделал это только для того, чтобы украсть её сердце?
Ком в горле становился всё тверже, слёз не было, но глаза резало так, будто в них насыпали перец.
– Позовите охрану, – тихо сказала Спаска армейцу. И тут же испугалась этого шага.
И вообще испугалась – как тогда, на тракте, встретив заграждение из валунов. Ведь если чудотвор захочет, она сделает всё, о чем он попросит. И поедет туда, куда он скажет.
Потому, что вся армия Государя не может сохранить Волче жизнь… И доктор будет беречь жизнь Волче, чтобы Спаска его слушалась…
– Останьтесь, – сказала Спаска, глотая твёрдый болезненный ком. – Не уходите. Можете не обманывать меня – я поеду, куда вы скажете. Моя жизнь – она всё равно ваша, доктор. Понимаете? Я поеду, только вы… сделайте, чтобы Волче выздоровел. Не надо его никуда везти. Хотите – пусть меня Особый легион отвезёт туда, куда вам надо, а вы с ним здесь будьте.
Глазам стало ужасно больно, и ком в глотке перевернулся, перебил дыхание.
– Мои камни… невидимые камни – они сильней ваших, – она всхлипнула без слёз. – Во много раз. Но я бы никогда – слышите? – я бы никогда не причинила вам вреда. Останьтесь. Вы обещали показать дыхательные упражнения…
– Что ты говоришь? – Волче судорожно вздохнул. – Какие упражнения? Он хотел выманить тебя из башни. Как Свитко! Он меня готов был ради этого убить!
– Доктор, скажите ему, что это неправда. Пожалуйста, скажите. Вы ведь не хотели, правда? Его убить…
– Нет, не хотел, – усмехнулся доктор. Он не лгал. – Но твой парень – он догадливый. Слишком.